Ну что, моя родная. С тех пор как ты покинула мое сердце, сердце родины, столицу России, я поправился на восемь килограммов. Твой фатальный отъезд, твоя необъяснимая запрограммированность на разрывы, на подлое бегство, на высокий, благородный поступок пробудили аппетит и без того несминаемый, несгибаемый, вольный, обширный, как дол, глубокий, как Джомолунгма, если смотреть на нее наоборот. Фрикции наших совместных бдений, обрывки утех, отрывки из любимых порнофильмов, рывки, наконец, за 31-м троллейбусом удивительным, спокойным образом перенеслись на обычную, со вкусом погруженную в быт жизнь. Я стал неумолимо неуловим, вечно временен – «наспех-наспех» повторяю я перед каждым сном, «быстро-быстро» заклинаю я каждый новый день, с удивлением обнаруживая, что проснулся, что еще жив, что уже голоден. Мне стали нравиться горячие бутерброды, а не скрупулезно обдуманный омлет из трех яиц, но без ветчины, или, как ты ее почему-то называла, бекона (ценил и продолжаю ценить твой романтический взгляд на вещи, особенно на продукты); милее теперь хороший растворимый кофе из стеклянной банки, чем перемолотые зерна сомнительно кенийского сорта, сваренный твоей заботливой рукой с помощью изощренного ума на минеральной воде «Ессентуки». Мне все больше нравятся, вернее, меня все чаще устраивают бары и кафешки, а не столики в томных уголках безвкусных московских ресторанов – нет-нет, дело не в деньгах, не так, как ты, разумеется, если учесть твое бегство, твой вотум недоверия, подумала. Плачу я щедро, за канапе со свежей семгой готов отдать довольно круглую для моего жалованья купюру. Мне импонирует (хорошо сказано!) мимолетность, заложенная необязательность, непостоянство. Дело, разумеется, не доходит до фастфуда, но... Однако ты ведь просила несколько толковых рецептов – изволь. Изволь использовать меня и теперь, поощряю твое желание выжать из нашего знакомства последние капельки крови, растительного масла, майонеза. Чтобы ты ни говорила, что я дал не то, предупреждаю: речь пойдет о салатах и закусках вообще, как образе и способе нашего (российского, разумеется) бытия, а также мышления.
 
 
       Рис. 20
       Для салата оливье нужна дичь.
      Что такое салат? Догадываешься, что смесь, пеле-меле, тутти-фрутти, всякая всячина, пестрый мир. Не то же и наша жизнь?.. Несколько женщин (мужчин) в постели, плюс два-три друга, добавить 36 квадратных метров жилой площади, да общая кухня, да еще отсутствие горячей воды,а также телевизор, холодильник, телефон: все это вместе разбавлено городским воздухом, сдобрено парой любимых песенок – в конце для остроты добавляется смерть. Салат, да и только.
      Я все время отвлекаюсь, все хочу высказаться, ищу и нахожу повод поделиться неделимым, тем, что надо искать и держать в себе, дорожить, не перебарщивать. Короче, первым номером, безусловно, без вариантов идет оливье.
      Вспомни, сколько свадеб, сколько поминок, прочих дней рождения и гулянок связано! Оливье вошел в российскую жизнь, как лампочка Ильича, только еще раньше, до обнаружения Ломоносовым на своей шкале электричества. Что может быть лучше оливье? Правильно. Если помнишь, всегда учил тебя, что надо бы соблюсти меру. То же в этом салате – не перепутай компонентов, не нарушь тонких, золотых пропорций, верь мне, слушайся меня (нет-нет – лучше о салате).
      Итак, берешь 6 картофелин (средней величины, все будет среднего размера), 3 морковки, 2 луковицы, 1-2 небольших маринованных (не соленых) огурчика, 1 яблоко, 200 граммов отварной курятины или иной дичи (не вздумай по советской привычке употребить отварную колбасу, если она там у вас есть), стакан консервированного зеленого горошка, 3 яйца и 1-2 банки майонеза. Разумеется, картошку, морковку, курицу и яйцо варишь, затем тонко и аккуратно (это-то у тебя получится!) нарезаешь и нежно, как можно нежнее, не как со мной, а как в идеале должно, смешиваешь, помешиваешь, перемешиваешь, смеешься в конце, откидываешь надоедливый локон, откидываешься на спину и благодарно смотришь в потолок. Закуриваешь, если еще не бросила, и ищешь глазами пепельницу. Улыбаешься чему-то, шевелишь губами, подбираешь эпитеты, чтобы выразить эти мимолетные, нестойкие, лукавые, неверные чувства, порывы чувств, смятение. И не находишь, и слава Богу.
      Если все-таки соберешься подать то, что получилось, на стол, не забудь украсить тонкими ломтиками огурцов, полосками куриного мяса, сверху – веточка петрушки-укропа, долька яблока. Да, совсем забыл: перед приготовлением не поленись очистить яблоки и огурцы от кожицы. Вкусный это, правильный салат. Это русский салат с французским названием, но они у нас тоже украли бистро – квиты. Таким образом, я вновь отдал тебе почти самое дорогое, любимое.
      Ешь на здоровье.

      Доброе утро!
      Вот уж не думал, что придется снова брать перо, оттачивать стило, заботиться о марках, которые, антре ну, обходятся не дешевле живых почтовых голубей, которые хороши с шампиньонами – но об этом позже.
      Твой ответ на оливье, твое живописание застолья, где центральной фигурой послужил мой любимый салат, мой гастрономический фаворит: где твой (уж не знаю как назвать) спутник (ну скажем так), нахлеставшись розового «Вина царя» (между прочим, не верь своему избраннику: даже в наших трехнутых по поводу цен несоизмеримых супермаркетах бутылка VIN DU TSAR не превышает 10 долларов, а уж никак не 89, как соврал тебе твой: или уж он и впрямь кретин), с утра вспомнил только вкус оливье, потому что, проснувшись, блевал именно пищей по моему рецепту (хоть какая-то мне компенсация).
      Ну, ты правильно подумала про ревность. Только кое-что изменилось с тех самых-самых пор. Нынче ревность только впрыскивает адреналин – а это полезно для здоровья. Раньше – да, ты права. Но знаешь, не отрекусь и от тех минут, от тех приступов. Долго, еще до твоего уезда, до твоего появления в моей жизни, еще даже до тебя (и нечего улыбаться), я уверен был (не уверен, что уверенность эта прошла), что прошлое материальнее, весомее настоящего, не говоря уже о будущем. Рассуди: что свершилось проанализированно, уложенно на полочки, приписанно к доле ностальгии – с положительным или отрицательным знаком. А так называемое настоящее. Что его ждет в будущем, какая оценка, какое слово, какая гримаска? То-то и оно.
 
 
       Рис. 21
       После удаления косточек вишню можно положить в стакан.
      Вспомни, я не ревновал тебя к подполковнику Сергею, хотя ты заезжала к нему на Кутузовский пить пошлый кофе с корицей. Только дураки и эротоманы предлагают девушке пряный кофе из просроченных пережаренных советских зерен и с издевательским названием «Арабика». Твой Сергей был тем и другим, и всем остальным. Поэтому, когда я узнал от друзей, а не от тебя, о твоем заезде, хотя в тот день, по легенде, ты стояла в очереди за куриными грудками, я все понял, но не завелся. Зато кривой поэт, неудачливый и бесформенный художник, высшим достижением которого была вывеска на булочной по улице Чехова, заставляли меня трепетать перед сном, просыпаться разбитым, они настигали в самый разгар рабочего дня – станки вставали, гудки затыкались, Сигаретный дым свивался в колечки и повисал у виска. Становилось до смерти обидно: как же так – они и я. Как ты могла не увидеть в них всю бездарность, скомканность, жеванность; все чернильные и жирные пятна на темной и без того душе: если ты разглядела, выделила, узнала меня? Или не разглядела, не узнала, а так же незряче, наугад, как с ними? В этом месте обычно я покрывался красными пятнами, задыхаясь, бежал в туалет – спрятаться, спрятать рассыпавшийся, как у боксера в нокдауне, взгляд от приятелей. Почему у тебя была другая жизнь, как ты могла ходить по магазинам, стирать, ложиться спать, а иногда – уезжать из дома, чтобы лечь спать не одной? Непостижимо, не поддается синтезу после безжалостного анализа. И главное, как ты можешь теперь, пройдя это все (хотя и не верится), быть рядом, улыбаться и успокаивать, строить планы, ровно дышать?
      В детстве учили, что разбитую вазу не склеить – мама заметит ущерб; в одну реку не войти дважды – Фома Аквинский не велит, а ты, как Феникс, как Иванушка-дурачок, из ключевой – в кипяток да в молоко, как настоящая женщине – все еще жива, все еще живешь, все еще со мной. Что мне, гордиться тобой или выпить 65 таблеток тазепама? Зачем ты не верила, что все это любовь, Зачем шипела? Зачем нарочито весело, по-родному говорила по телефону с не-знакомым мне мужчиной? Я ведь был тогда живой, не то что теперь...
      Впрочем, я не ошибся. Вот, говорят, самые лучшие, верные жены – бывшие проститутки (сами, кстати, проститутки и говорят). Ну, может быть, в таком случае бывшие и настоящие верные жены – лучшие бляди в будущем. То есть если решил жениться, то станешь мужем или бывшей проститутки, или будущей бляди. Но это – в идеале. Потому что в основном ты муж либо проститутки, либо бляди, и все в настоящем времени. Полезная философия, согласись. Жаль, что не нашла ты в то кошмарное для меня время нужных слов: надо было всего-то погладить по голове, рассказать сказочку, дать теплого молоки на ночь. Можно было задобрить мое второе, отлепившееся, бедовое "я", и но было бы хлопот со мной. Меня тогда можно было бы использовать на всю катушку – воду возить, хлеб косить, я петь мог бы для тебя за деньги. Ты же раздражалась и тем усугубляла.
      Дело прошлое. В знак примирения высылаю рецепт лобио – тебе, если не ошибаюсь, нравилось – или не тебе? (Шучу, шучу.) Не мне тебе говорить, что фасоль с вечера надо замочить. Легче она вариться будет, быстрее и спокойнее, тут сразу небольшой секрет: замачивай наполовину в воде, наполовину в пиве – конечный результат превзойдет ожидания, тем более что так поступают немногие особо приближенные лейб-повара. Утром, как встанешь, как растолкаешь сожителя, слей воду из кастрюльки, залей свежей (в полтора раза больше по объему, чем фасоли), поставь на средний огонь. Вариться, предупреждаю, будет изрядно, успеешь выучить десяток новых слов, иностранных слов, и сделать домашний тест на беременность (уверен в отрицательном результате). Потом, когда твой пойдет якобы разменять стодолларовую купюру в банк, нарежь лук, очисти чеснок, приготовь специи, соль и растолки грецкие орехи. Фасоль вот-вот дойдет, займись пассировкой лука. Не жалей растительного масла, в масло (не горячее) брось порезанный репчатый лук – потоми до известной аппетитной, золотой поджаристости. Откинь фасоль в большую железную миску (помнишь, как у меня?) и, не дав ей остынуть, залей кипящий в масле лук. Дальше – подави, а не мелко порежь, чеснок – быстро в неостывшую массу (чувствуешь уже, что получается!). Потом – соль, перец (не знаю, может, у твоего сожителя язва?), зелень – по вкусу, по моему вкусу, побольше всего. И изюминка – гранатовый соус, азербайджанский. Ага! Нет его у вас, там быть его не может. Без него лобио – не лобио. Ладно, вышлю вам бутылочку с DHL (шучу). Называется он 77. А-а, черт, всегда забываю... «Шер»..., «Шар»... У Мустафы спрошу, это его мама подсказала.
      Можете просто натурального гранатового сока добавить густого.
      Пока.
      P.S. Я, кажется, тебя больше не ревную. Твой бугай вообще не фигурирует. Так, иногда представлю тебя в полотняной блузке или майке и в летней юбке из такой ткани легкой... ну, скажем, бумазеи. Формы задрапированы, но мы оба ведь знаем, что там... Или ты вечером в короткой юбке, в бесцветных (прозрачных, значит) колготках или чулках, в нарядных дорогих туфлях. В твоих глазах – желание: желание угодить, желание послушно исполнить любое желание, прихоть... Это ведь не ревность, верно? Ты довольна?
      P.P.S. Нар Шарап, соус этот, Нар Шарап, вспомнил и без Мустафы.
 

      Плохо это или хорошо, а письмо тебе пишу.
      Привет.
      Настроение, не скрою... Вообще, на хрен тебе мои письма. Ты бы хоть гульдены какие прислала, франки-рупии, я бы коллекцию открыл, стал бы знатным нумизматом. А то перевожу тут бумагу из пустого в порожнее, а ты там, небось, наживаешься на моих рецептах, не удивлюсь, если вообще мои письма под своим псевдонимом издашь. Заголовок уже придумал: «Письма с Родины». С тебя станется.
      Говно, конечно, жизнь. Вот сегодня упал. Место ровное, подметенное, без корешка, без задоринки. Но я с руками, полными сумок, – я, между прочим, еще живу, еще питаюсь, кстати, как ни странно, – ну вот, иду из овощного, думаю о гармонии. В том смысле, что достижима ли. Ответ уже подкрадывался, уже проклюнулся вариант, в котором в одной постели две, да чего та-ить, три женщины: без мусульманства там, без религиозных мерзостей, но по полной программе. Раскрепощение, тайники души, закоулки тела – все в дело! От предчувствия счастья и пот уж прошиб – и, естественно, в этот светлый момент я и навернулся.
      Что ты знаешь о падении? Ты о нем ничего не знаешь, о падении, ни в прямом, ни в переносном смысле. Как было со мной.
      Вообще падение – сладкая штука. Момент, когда подвернулась правая нога, осознаешь много позже, когда уже поздно, поздно вечером, когда разглядываешь ущерб, разглаживаешь синяки под глазами и морщины в месте ушиба. А в сам момент, в самой точке отсчета тебя еще и нет – ты весь в раздумьях о гармонии. Но нога уж поехала, уж мысли о недостижимом счастье перестраиваются и вплотную занимаются предстоящим коллапсом тела. Центральная нервная система недоумевает: зачем это? Все ведь шло так хорошо, дом совсем уж близко, два шага, а тут предстоящее падение! Да и каким оно будет, да и что дельного выйдет из растянувшегося во весь рост мужчины с овощными сумками в руках? К этому ли стремилось тело, этого ли добивалась душа? Душа, как известно, прилагала усилия для гармонии, душа парила, доверившись туловищу, доверив ему путь домой. Что же ты, материальная субстанция, не оправдала, не довела двуединого хозяина до хотя бы постели, где он мог бы вволю падать. Короче, пока спорили две составляющие, я падал.
 
 
       Рис.22
       Тщательно перемешайте содержимое.
      Падал я, по-моему, красиво, медленно, верно. Уже близился закат, уже прилетели не только грачи, но и голуби, уже зазвенели фанфары, колокольни разлили по плоскому небу терпкий звон – я тут как тут, на земле, на матушке.
      Как Андрей – лежу, смотрю в небо. Где облака, где война и мир, где я? Не стукнулся ли головой? Не отшиб ли селезенку, легкое там? Обидно, в общем, до слез. Человек не должен падать. Он и летать не должен, но падать тем более. Упавший человек – уже не человек. По нему вполне может уже и червь земляной проползти, и вша пристать, и собака посикать может на него. Человек упадший – это дьявол, это ангел, который, возвращаясь из овощного магазина, поддался искушению отведать земных благ. Падение на землю – репетиция смерти: чуть усилий – и готова ямка, и не надо особенно таскать туловище, а просто подрыть почву да подтолкнуть еще не опомнившегося дьявола дальше, подальше от неба, поближе к земной оси, где, собственно, и заключен ад. Где, собственно, и место нам, дьяволам и ангелам.
      Короче, если честно, вставать не хотелось, а пришлось – продукты могут пропасть, протухнуть, скиснуть, завянуть. Я встал, расправился, громко сказал, что думаю, огляделся и пошел домой. Больно ударился, сил нет.
      В общем, тебе не понять. Ты ведь, думаю, даже и не знаешь, что в салате-то главное. А главное – заправка, смазка, соус-маринад. Если не научишься готовить и дозировать – пиши пропало, салатов не будет. А бывает несколько заправок: растительное масло, особая салатная заправка, сметана, майонез.
      Ну, тебе, естественно, подавай особую. Да на! Купи 125 граммов растительного масла, столько же граммов 3-процентного уксуса, 15 г соли, 10 г сахарного песка, перца молотого по вкусу, горчицы на кончике, разумеется, ножа, – и в бутылочку, и взболтать, и охладить. Вот тебе и вся особость. Лучше послушай, как приготовить самой майонез – ваш не наш – плохой, для салата и не годный – только на бутерброды. Итак: выпусти в миску три Сырых яичных желтка, добавь полчайной ложки соли и горчицу на том же кончике, размешай вилкой или веселкой (потом как-нибудь разъясню, что это, пока вилкой мешай). Затем влей то-о-о-о-нкой струйкой немного растительного масла (30-40 г). Все мешай, мешай без устали. Затем долей еще 350 г масла: лей, не жалей. Ну и охлади.
      Чтобы все-таки получился майонез (если в твоих руках это возможно), советую: перед процессом хорошенько охлади желтки и растительное масло, прям в холодильник поставь. Вообще растительное масло нужно рафинированное, очищенное, хорошее, одним словом, дорогое, чтобы тебе было понятнее. Мешать, «скручивать» разрешается только в одну сторону, иначе ничего не выйдет, в смысле майонеза. Терпение тут нужно.
      Локоть болит, зараза, распух весь, разгорелся. Писать не могу больше, да и нечего.
      Помни, главное в жизни – не падать, а в салате – заправка. Это ведь так легко запомнить.

      Что-то случилось с лицом – у меня. Вот чувствую, понимаю, а в зеркале по всем параметрам – норма, аудиторские проверки не дали результатов. А мне беспокойно, сердце не на месте: боюсь, лицо, физиономия выражает мысли и чувства. Поэтому опасаюсь, что какой-нибудь встречный примет на свой счет, хотя будет прав, но все равно, боюсь, побьют.
      Да, поздороваться забыл. У нас тут бурно – в стране. Внутри отдельного человека, меня, тоже неспокойно, хотя снится покой, воля и счастье. Терзают мысли, судьбина гонит из Москвы в лес, в пампасы, на древнерусскую природу, к чайкам, ласточкам и тюленям. Пока ты там прохлаждаешься и наблюдаешь свой Уимблдон, ешь клубнику с синтетическими сливками, обсуждаешь с массажисткой неспортивные достоинства нового инструктора по горным лыжам, я думаю о народе.