9

Объявление о начале посадки вырвало ее из плена беспорядочных воспоминаний. На последнем отрезке самолет оставался полупустым, и Джульетта радовалась, что может расположиться с комфортом. Правда, с вылетом, похоже, начались какие-то проблемы, потому что, проехав несколько метров по взлетной полосе, самолет остановился и заглохли двигатели. Через несколько минут в салоне стало жарко и влажно. Первый непосредственный контакт с этим континентом – проникающая сквозь обшивку самолета жара. Разница во времени тоже постепенно давала о себе знать. В Европе давно полдень. Снова вернулись неуверенность и страх перед скорым прибытием в незнакомый город. Салон самолета оставался последним островком привычного. Стюардессы говорили по-немецки. Лайнер вылетел из цюрихского аэропорта. И значит, был причастен к ее миру, Европе. Покинув его, она окажется предоставленной исключительно себе самой. В ее памяти еще свежи вычитанные в путеводителе истории. И эта жара! Джульетта расстегнула пуговицу на блузке и стала обмахиваться руками, глядя из окна самолета на летное поле. Внимание ее привлекла желтая бабочка.

Чем дольше она размышляла о событиях последних недель, тем больше находила в них непонятного. Седьмого ноября приехала не только Нифес. В последний момент продюсер нанял еще две пары танцоров.

– После одной из репетиций, – рассказал Дамиан, – он просто из кожи вон полез, чтобы пригласить профессионалов на важнейшие роли второго плана. Я предлагал ему это еще несколько недель назад, но тогда он и слушать ничего не хотел. Слишком дорого. А теперь перепугался. Разница уж очень бросалась в глаза.

Между двумя профессиональными танцорами и пятью парами любителей к тому времени установились уже вполне гармоничные отношения. Самостоятельную роль играл только Лутц, который хоть и был профессионалом, но не в области танго. Впрочем, и сама сцена между ним и Дамианом граничила с современным балетом, а в других эпизодах спектакля он не участвовал. В танце ансамбль стал гораздо сильнее, однако настроение во время репетиций царило ужасное. До седьмого ноября в коллективе преобладала атмосфера нервной деловитости. После он стал походить на ведьмин котел, в любой момент готовый взорваться.

Шесть любителей, выброшенных из спектакля, чувствовали себя неуютно в компании новоприбывших звезд. Четверо новичков держались поначалу сдержанно, но вскоре воздух уже звенел от их амбиций, и Джульетте вдруг вспомнилось одно из замечаний Лутца об аргентинцах: «Как аргентинец кончает с собой? Взбирается на верхушку своих амбиций и прыгает вниз».

Сантьяго Эрковиц и Фабио Киркорян, партнеры Селины Ианнельо и Вероники Оласабаль соответственно, постоянно жевали резинку. Оба были невысокого роста, с наметившимися брюшками, носили усы и благодаря своим напомаженным волосам цвета воронова крыла выглядели словно сытые коты. Казалось, они пребывают в постоянном удивлении, что никто, завидев их, не падает в обморок от восторга или уж в крайнем случае не выказывает подобающих знаков высочайшего почтения. Дамиан обращался к ним с подчеркнутой предупредительностью, но Джульетта знала: он действует так не по внутреннему убеждению, просто понимает – терпения у Сантьяго и Фабио меньше, чем у стаи изголодавшихся пираний. Они не говорили ни по-английски, ни по-французски, выкрикивали какие-то испанские фразы, когда что-то в постановке Дамиана их не устраивало, и лишь в малой степени занимались тем, для чего их, собственно, пригласили. Большую же часть времени проводили, сидя в уголке театрального зала, посасывая свой травяной чай из выдолбленной тыквы и презрительно наблюдая за отчаянными стараниями Дамиана усилить групповые сцены с участием любителей. Когда подходила их очередь, вставали, хватали своих женщин и выполняли то, что от них требовалось. Дамиан спокойно объяснял, что ему представляется важным, они как бы примеривались, и потом с завидной регулярностью происходило маленькое чудо. Джульетта наблюдала это неоднократно, и каждый раз не могла понять, как это получается. Оба мужчины, представлявшие собой нечто среднее между Диего Марадоной и помощником мясника, превращались на сцене в воплощенный танец. Куда-то исчезали неприятные петушино-мужицкие замашки, а их место занимала неожиданная элегантность и обольстительность, от которой перехватывало дыхание. С трудом верилось, что это те же самые люди. С женщинами происходило похожее превращение, но на несколько ином уровне. Селина и Вероника являли собой две версии – рыжеволосую и черноволосую – одного и того же образа: нечто среднее между женщиной-вамп и куколкой. Обе красотки широко разевали рты, когда смеялись, и беспрерывно курили; их вульгарные манеры раздражали Джульетту. Они могли сказать несколько слов по-английски, – впрочем, это не слишком облегчало общение, поскольку говорили обе с таким ужасным акцентом, что один из осветителей как-то раз полюбопытствовал, на какой разновидности латыни изъясняется рыжеволосая куколка.

– Почему латыни? – удивился Лутц.

– Ну-у, они же латиноамериканки, верно?

Все в них было чрезмерным, особенно страсть к украшениям.

– Наверное, их предки откуда-нибудь из Перу или Боливии, – язвительно заметил Лутц. – Иначе им не требовалось бы столько пудры.

– Что ты хочешь сказать? – спросил Чарли.

– Ну, чтобы осветлить природный цвет лица. Красный, как у индейцев. Они же все боятся, что выглядят недостаточно по-европейски. И уж наверняка за плечами у них не одна операция на носу.

– Ты считаешь, они не настоящие аргентинки?

– Да что ты, забудь!

Джульетта стояла на балконе возле пульта и рассеянно прислушивалась к разговору. И отвлеклась, ибо то, что эти четверо делали там, внизу, было великолепно. Они репетировали сцену перед первой встречей Джулиана и Джулианы, изображая одну из распространенных на рубеже веков разновидностей танцевальных пар, сутенера с проституткой, которые развлекаются в баре, показывая группе гуляк из высшего общества, из любопытства заглянувших в бедные кварталы, как надо танцевать. Это было невероятно! Джульетта не знала, на чем сосредоточить внимание. Музыка была веселой и легкой, совсем не такой, как в той сцене между Дамианом и Лутцем. Можно было даже различить звуки флейты – верный знак отсутствия подлинного драматизма. А вот что бросалось в глаза, так это полные страсти движения ног. Они не знали покоя: вклинивались между ногами партнера, скользили по ним, раздвигались, сдвигались снова, сжимались его коленями и вновь провокационно скользили вверх до самых бедер.

– Знаешь, что якобы сказала английская королева, когда впервые увидела новый скандальный танец? – спросил Лутц, оказавшись вдруг рядом с ней.

– Наверное, что-то вроде «полцарства за учителя танцев»? – предположила Джульетта.

– Возможно, но про себя. Вслух спросила, неужели это действительно танцуют стоя.

– Тоже неплохо. Вот это, значит, и есть настоящее аргентинское танго?

– Нет. Это милонга 42, но вот как раз сейчас она перейдет в танго.

– А в чем разница?

– В ритме. В такте милонги четыре четверти, а в танго – две. И естественно, есть разница в шагах и в настроении. В милонге присутствует что-то крестьянское, как в польке или вальсе. А танго – урбанистический танец, меланхолический и насквозь искусственный, с глубоким внутренним надрывом, заставляющий вспомнить первых исполнителей – безработных ковбоев и мошенников в украденных или взятых напрокат смокингах.

«Прежде всего безрадостный», – подумала она, когда музыка вдруг изменилась и движения обеих пар стали вдруг резкими, угловатыми, несколько тяжеловесными, как и сильно синкопированный ритм музыки, сопровождавшей танец. Внизу, на сцене, будто возникли воображаемые линии, обозначавшие непреодолимые классовые различия. На одной стороне подмостков – танцоры предместья, неудачники, живущие в бараках; на другой – гуляки из верхних слоев общества, спустившиеся на один вечер в провонявшую отбросами часть города, чтобы поглазеть на танцевальное шоу «этих недоносков». Между двумя социальными группами нет и не может быть никакой связи, за одним исключением – Джулиана и Джулиан. Следующая сцена будет принадлежать им – Дамиану и Нифес. Они уже ждут за кулисами, украдкой приглядываются друг к другу, пока пролетарии и богатеи, подгоняемые вечной жаждой экзотики, меняют у рампы секс на деньги.

Джульетта впервые видела Нифес на сцене. Вернее, вообще впервые по-настоящему увидела ее. С тех пор как приехала Нифес, Джульетта старалась поменьше бывать в театре. Дамиан и Клаудиа ждали ее и остальных в аэропорту и развезли по квартирам. Вечером весь коллектив в новом составе встретился с продюсером. Джульетта приехала туда ближе к концу, чтобы забрать Дамиана. Там, в просторной квартире на Ноллендорферплац, собралось не меньше шестидесяти человек – слишком много, чтобы с каждым по-настоящему познакомиться. Дамиан представил ее хозяину квартиры и тут же предложил уйти. Нифес стояла в углу огромной гостиной, беседуя с берлинским танцором-любителем. В жизни она оказалась еще красивее, чем на плакате. Уже уходя с Дамианом, Джульетта почувствовала на себе ее взгляд. Нифес заметила ее.

А сейчас она сидела там, внизу, чтобы через несколько мгновений танцевать с Дамианом. Джульетте отчего-то совсем не хотелось на это смотреть.

– Я не хочу с ней встречаться, – сказала она в какой-то момент Дамиану.

– Хорошо. Нет проблем, – ответил он.

– И я больше не буду приходить на репетиции.

– Жаль. Но нет – значит нет.

Потом она все-таки пришла на первый прогон. Две недели назад. Оба короля танго и их несравненные дамы закончили выступление: дамы вспрыгнули мужчинам на бедра и остались сидеть со скрещенными ногами. Такая концовка чем-то напоминала водевиль.

Музыка вдруг резко переменилась. Свет погас, лишь два световых конуса блуждали по сцене, пока не остановились, выхватив из темноты Нифес и Дамиана – оба словно мерили взглядами то огромное расстояние, разделявшее их даже здесь, в этом бутафорском баре. Тревожная музыка: запели струнные. Дамиан поднялся. Нет, это Джулиан. В несколько шагов оказался рядом с ней. Вот поднялась и Джулиана, с неподражаемой небрежностью набросила себе на плечи шаль и остановилась, ожидая его приглашения.

Музыка напоминала хор блуждающих огоньков, влекущий влюбленных друг к другу: тревожная и одновременно исполненная надежды мелодия, построенная на ритмических поисках чистых гармонических разрешений. Джульетта спросила Лутца, как называется эта вещь.

– Тангуэра, – прошептал он. – Нечто среднее между танго и вальсом.

Тангуэра. Господи, они ведь уже миллион раз это танцевали. Джульетта просто не в состоянии объективно оценить их танец, но если сравнить с Селиной и Вероникой, то по точности и выразительности движений Нифес на голову выше их. Джульетта сразу поняла, что причин тому – две. Одна лежит на поверхности: Нифес – прекрасная танцовщица. О второй догадалась уже к третьему такту: Нифес любит его. Это казалось столь очевидным, что больше всего на свете Джульетте захотелось выключить музыку. Что бы там ни было между ними прежде, для Нифес ничего еще не закончилось. Каждое движение выдавало ее чувство. Нужно быть слепым, чтобы этого не заметить. Джульетте вдруг стало дурно. Эта женщина никогда не отпустит Дамиана. Совершенная, прекрасная пара! Нифес под тридцать. Но тело ее безупречно. А какая спокойная эротическая энергетика, даже в самых сложных танцевальных па. Джульетте было очень трудно взять себя в руки. Чарующая музыка, и мужчина, ни на секунду не выходивший из ее головы в последние месяцы, пребывает в объятиях другой женщины, которая любит его ничуть не меньше, чем она сама. Да еще и женщина эта одной с ним культуры, приехала из той же страны, из того же города. Не надо было приходить на просмотр. Любовь ослепила ее, она не видит реальности. Но это зрелище вернуло с небес на землю. Он поедет обратно в свою Аргентину, и женщины вроде Нифес будут бороться за право с ним танцевать, с ним работать. А что она может ему предложить? Да, он очарован Джульеттой, и это длится уже несколько недель. Но закончится, потому что иначе просто не может быть.

Неужели она забыла? Что она вообще делает в самолете, несущем ее на самый край земли? Все дело в том, что у Дамиана произошла какая-то непостижимая ссора с ее отцом? Отец говорит, что не имеет понятия, чего хотел от него Дамиан. «Спроси отца. Он все знает», – было в наспех накорябанной записке. Но отец утверждает, что ему ничего не известно. Совсем ничего. Она не верит, она убеждена: отец что-то утаивает, между ним и Дамианом что-то произошло. Отец всегда ревновал ее, а в случае с Дамианом, должно быть, почувствовал, что тот занял особое место в ее жизни, чего никогда не случалось прежде. Более важное, чем даже он сам, ее отец. У Дамиана должна быть какая-то причина. Но как выглядит ее поведение со стороны? Погналась за фантомом? За каким-то неуравновешенным, возможно сумасшедшим, молодым человеком, чья привлекательная внешность полностью поработила ее, разве не так?

10

Если точно, ее счастье с Дамианом закончилось как раз седьмого ноября. До этого дня они провели вместе незабываемые выходные, часами гуляя по осеннему парку Грюневальд, наслаждаясь последними лучами теплого солнца на берегу Шлахтензее, ездили в Веймар, устроили пикник на заброшенной просеке где-то в Бранденбурге, в таком местечке, которое она теперь и найти-то вряд ли сумеет. Потом она взяла его с собой на «Лебединое озеро». Рассказала, о чем там речь, назвала все па и фигуры, на которые следует обратить внимание, но интерес Дамиана к гениальным шестнадцати диагональным шагам Иванова – pas de chat 43 – и тридцати двум grand fouettйs 44, очевидно, не шел ни в какое сравнение с восхищением, пробуждаемым в нем самой Джульеттой. Он весь вечер не сводил с нее влюбленных глаз. Руки их были сплетены. Джульетта попыталась было сосредоточиться на балете, но всякий раз, поворачиваясь к Дамиану, чтобы прошептать ему на ухо очередное пояснение или обратить его внимание на что-то, чего сам он заметить не мог, встречала его взгляд, неизменно направленный на нее, словно на какое-то бесценное сокровище.

В антракте они отправились за кулисы, и она все ему там показала. Некоторые танцоры выражали недовольство знаменитым дирижером.

– Хорошо, я согласен, он гений, – сказал кто-то, – но «Лебединым озером» дирижировать не умеет. Для солистов его темп слишком медлен, а для кордебалета – чертовски быстр.

На второе действие они не остались, вышли из театра и отправились домой. Джульетта расставила по комнате три десятка свечей, Дамиан неотступно следовал за ней, одновременно снимая с себя одежду. Она поставила Чайковского, и под музыку второго акта они занимались любовью. Потом он попросил ее показать некоторые па, и она станцевала несколько пассажей из танца лебедей.

– А теперь ты, – сказала она. – Покажи мне шаг танго.

Он встал, подошел к ней – она стояла голая посреди комнаты, – взял обе ее руки в свои и показал восемь основных шагов. Они повторили их несколько раз, пока она не запомнила. Потом он велел ей закрыть глаза и представить, что ноги приросли к полу, что пол магнитный, а ноги сделаны из железа. Колени и бедра сжаты, будто противишься чьей-то руке, стремящейся пробраться между ними к самым сокровенным местам, торс прямой и спокойный, груди гордо торчат вперед – все ее существо обращено к нему, к мужчине, которому она невольно доверилась на время танца. Она должна наслаждаться тем, что она женщина, ощутить в себе это наслаждение и на пять минут разделить его с ним. Танго не что иное, как стремление мужчины сделать женщину максимально красивой, вновь и вновь подчеркивая совершенство ее форм, зажигать ее и заставлять сиять. Танго создано мужчинами, чтобы воспеть женщину.

Так чего же удивляться, что в этом месте она вдруг задалась вопросом: как же он репетирует с Нифес?

– Ты не понимаешь меня?

– Нет.

– Боже. Ты был с ней вместе пять лет. Ну, мы-то с тобой знакомы всего полтора месяца.

– Мы знакомы с тобой уже полтора месяца, а с ней я расстался больше двенадцати месяцев назад.

– Она так же на это смотрит?

– Господи, мы просто партнеры по танго. Все личное в прошлом. Неделю назад она еще была в Бразилии, где завела шуры-муры с одним из учеников. Мы окончательно расстались.

– Мне не нравится, когда ты так говоришь.

– Прости. И почему это женщины всегда ревнуют к прошлому?

– Я не женщины. Я – это я.

– Так зачем ты ревнуешь к прошлому? Если бы я встретился с тобой раньше, никакой Нифес вообще бы не было.

– Расскажи мне о ней. Где вы познакомились?

– Это долгая история.

– Все равно расскажи. Я хочу знать. Сколько тебе было лет?

– Семнадцать.

– И ты умел танцевать так, как сейчас?

– Нет. Прекрасное было время. Я был новичком.

– А она?

– Она уже хорошо танцевала.

– И с чего же вдруг начала танцевать с тобой?

– А она и не начала. Мне понадобилось полгода, чтобы она стала со мной танцевать.

– Что? Полгода?

– Ну да. Танго – это не так просто.

– И что же ты делал все эти полгода? То и дело спрашивал ее, согласна она уже или еще нет?

– Что? Нет, конечно. Она вообще не подозревала тогда о моем существовании. Я просто наблюдал за ней.

– Просто наблюдал?

– Да, наблюдал и старался выучить ее шаги.

– Отчего же ты не спросил, не согласится ли она танцевать с тобой?

– Я не особенно стремился. Для меня она была просто одной из лучших танцовщиц. Я хотел танцевать с ней, а не разговаривать. В танго есть одно важное правило. Никогда не приглашай танцевать того, кто танцует много лучше тебя или много хуже. Для портено нет ничего страшнее, чем показаться смешным.

– Кто такой портено?

– Так называют жителей Буэнос-Айреса. Из-за порта, хотя никто из горожан никогда даже не приближается к нему. Порта вообще никто никогда не видит. Не видят и залива Ла-Плата, если, конечно, специально не прилагают к этому усилий.

– Ты хотел танцевать с Нифес и, чтобы добиться этого, полгода тренировался. Со мной все получилось гораздо проще.

– Господи, Нифес просто привлекла мое внимание. Ты же свалила с ног. Я никогда бы не смог ждать полгода. Я бы с ума сошел, съел бы от отчаяния розовый куст и закончил свои жалкие дни в зоопарке из-за неосуществленной любви.

– Дурак.

– Клянусь тебе, Джульетта. Нифес была для меня вызовом. Я хотел танцевать с лучшей женщиной в Буэнос-Айресе. Танцевать. Потом все сошлось одно к одному, и я, ну да, допустил ошибку, типичную ошибку танцоров. Я был еще слишком молод и не мог воспротивиться. Но теперь я все понял. В танго все маскарад, ритуал, симуляция. Ничего подлинного – ни единого жеста, ни одного чувства. И это прекрасно – свобода в игре, свобода под маской. Свобода ведь существует только в ритуалах. Но правила нужно соблюдать. Того, кто воспринимает это слишком серьезно, ждут страшные разочарования.

– Она тоже так думает?

– Это ее проблемы.

– И через полгода ты предложил Нифес с тобой танцевать?

– Нет. Я показался ей.

– Показался ей?

– Если ты будешь в Буэнос-Айресе и зайдешь в милонгу…

– В милонгу? Я думала, это такой танец.

– Ну да, и танец тоже. Прелюдия к танго. Но те заведения, где люди встречаются, чтобы танцевать танго, тоже называют милонгами. Каждый вечер их никак не меньше дюжины. Так вот, там всегда просто яблоку негде упасть. Все гудит от людей, но не только: еще и от жестких неписаных правил. Можно было бы целую книгу об этом написать. Естественно, Нифес тогда не воспринимала меня всерьез.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что я постоянно наблюдал за ней, а она за шесть месяцев ни разу на меня не взглянула. И это понятно. Партнеры ищут друг друга взглядами. Когда заканчивается музыка, все возвращаются на места и начинают поиски партнера на следующий танец. Когда я чувствую на себе взгляд женщины, с которой не хочу танцевать, я просто на нее не смотрю. И она понимает, что не нужна мне. И наоборот. Представь себе, что я пересек танцевальный зал, подошел к Нифес и спросил, не согласится ли она со мной танцевать. Она, естественно, отказала бы мне, потому что своим приглашением я нарушил сразу три, а то и четыре неписаных закона.

– Да, у вас там все действительно очень сложно. Удивительно, что люди вообще умудряются как-то найти себе партнера.

– Я же сказал, об этом можно было бы написать книгу. Но во всем этом есть смысл. Тем, что она на меня не смотрит, она избавляет меня от унижения – получить отказ и возвращаться на свое место с видом побитой собаки. Ведь все остальные женщины тут же подумают: ну, раз Нифес не хочет с ним танцевать, пожалуй, и я тоже не буду. А поединок взглядов остается тайным, невидимым, скрытым от других. Мы большие мастера играть в прятки. Чтобы понять аргентинца, нужно помнить о двух вещах: они скрывают все, что может нанести им урон в глазах других, и пойдут на то, лишь бы не выглядеть смешными. Это доходит до полного безумия. Если ты готова провести со мной жизнь и состариться бок о бок, тебе нужно это знать, мое солнышко, моя радость, моя любимая.

– Не уклоняйся от темы. Скажи наконец, как ты все-таки добился ее?

– Тренировался с Мириам. Я знал, что Нифес часто посматривает на нее, потому что наблюдал за Нифес. Мириам танцевала еще не очень хорошо, но явно обладала талантом. Я знал, что, если нам с ней удастся исполнить несколько интересных комбинаций, Нифес меня заметит. Так вот, некоторое время я преследовал Мириам, посещал занятия в тех клубах, куда ходила она. Со временем мы с ней сблизились – видишь, все это довольно сложно, потому что я-то ведь положил глаз на Нифес, а Мириам была только ступенькой…

– Подлец.

– Что в этом подлого? Я всегда уважительно относился к Мириам и соблюдал дистанцию.

– Господи, как все запутанно! И женщина у вас никогда не знает наверняка, почему тот или иной мужчина стремится с ней танцевать. Вполне возможно, он просто хочет показаться с ней в паре, чтобы произвести впечатление на другую. А это ведь не так уж приятно.

– Большая часть жителей Буэнос-Айреса заняты исключительно тем, что стараются произвести впечатление на других.

– Я думала, они танцуют, потому что получают от этого удовольствие.

– Удовольствие? От танго? Скажи, пожалуйста, балет для тебя – удовольствие?

– Ну, я согласна, «удовольствие» не слишком подходящее слово. Но танго-то все же не балет.

– Не балет. Это точно. В балете существуют правила.

– Мне показалось, ты сказал, что о правилах танго можно было бы написать целую книгу. Или я не так тебя поняла?

– Нет. То есть да, в каком-то смысле. Но вообще-то нет. Объяснить это действительно сложно. Правил не существует, есть своего рода кодекс. Как в сказке, в волшебном лесу. Ты можешь пройти по этому лесу, ничего, кроме деревьев, не увидев. Вроде бы ты все делаешь правильно, но с тобой ничего не происходит. Но если тебе известен тайный язык, то за каждым деревом ожидает сюрприз, открывается отдельный маленький мир, о существовании которого ты и не подозревала. Но, не зная тайного языка, попасть туда невозможно. Это игра, больше ничего.

«Игра? – подумала она. – А я, я тоже только игра? Небольшой сюрприз в его блужданиях по Берлину?» Дальше она слушала его вполуха. Он начал рассуждать о европейцах и американцах, толпами приезжающих в Буэнос-Айрес, чтобы потанцевать настоящее танго. По мнению Дамиана, они приезжают как раз потому, что у них на родине этот тайный язык утрачен: у мужчин и женщин в силу их равноправия совсем не осталось пространства для игры. В Европе флиртовать невозможно. Здесь все воспринимают всерьез. А у них наоборот. У них все это – театр. Никто никогда не знает, кто чего хочет на самом деле. Президент – автогонщик, вся страна – театральные кулисы. На самом деле это вообще не страна, а своего рода ценная бумага с печатями, постмодернистская колония, находящаяся под защитой международных организаций, а именно – немцев, французов, американцев и японцев. Аргентинцы арендуют у них свою собственную страну, и если с чем-то не соглашаются, то только с размером арендной платы.

Все эти рассуждения она слушала не слишком внимательно, да и не очень-то поняла. А вот замечания о тайном языке остались в памяти. Лутц тоже говорил об этом. И Клаудиа. И вот что она еще слышала: танго Дамиана состоит из кодов. И не была ли его попытка сорвать последнее представление как раз одним из таких кодов? Может, он внезапно решил ввести в постановку некий шифр? После того случая она часто вспоминала слова Лутца: «Иногда Дамиан делает в танце смешные вещи». Может быть. Хотя вряд ли это слово применимо к последнему представлению… В последнем акте, в кульминации всей постановки? А ведь критика была прекрасной. Поговаривали даже о продлении гастролей. Эта постановка, несомненно, еще долго приносила бы хороший доход. Весной в Европе проходят всякие фестивали. Все могло бы быть так здорово! Театральный сезон в Берлине, потом турне. Им бы не пришлось расставаться, уж во всяком случае их не разделяло бы такое огромное расстояние. Но в последний вечер Дамиан все разрушил.

11

Пока Джульетта пыталась разгадать загадки последних недель, кондиционер заработал, и самолет медленно тронулся. Весь спектакль прошел без сучка без задоринки. Во время тангуэры ей стало нехорошо. Не только от ревности, скорее потому, что сцена по-настоящему удалась: драматизм спектакля нашел в ней свой страшный выход. Похоже, публика это почувствовала: несколько мгновений после танца в зале стояла полная тишина, а потом разразились бурные аплодисменты. Когда настала очередь эскуало, атмосфера накалилась. Сама по себе музыка уже никого не могла оставить равнодушным, но то, что в тот вечер выделывали эти двое, сделало бы честь любому танцевальному коллективу. Сложнейшую хореографию в исполнении Лутца и Дамиана публика встретила настоящей овацией.

Джульетта стояла на балконе возле режиссерского пульта и снимала на видеокамеру. Когда конец был уже близок, Чарли кивнул ей и что-то прошептал, но она не поняла. Подошла к нему в надежде расслышать, но разобрала только два слова: «Изменение программы». Она озадаченно покачала головой. Он пожал плечами и сделал ей знак дальше снимать. Все произошло, прежде чем она успела понять, что к чему. Началась последняя сцена, танцоры заняли позиции. В центре группы расположились Дамиан и Нифес, то есть Джулиан и Джулиана, которые теперь должны были танцевать свое прощальное танго через двадцать лет. Несколько тактов из тангуэры в последний раз напомнили об утерянном счастье, потом Дамиану следовало убежать, а убитая горем Джулиана на фоне продолжающей танцевать группы должна была подойти к окну и жестом ужаса сообщить о его самоубийстве. Затем сцена озарилась бы белым светом, тут же погрузилась в сочный красный и – в полную темноту, которую прорезал бы одинокий, жалобный стон бандониона.

Но едва танцоры и оба солиста заняли свои позиции, зазвучала совсем другая музыка. Джульетта с ужасом посмотрела на Чарли. Но тот молча таращился на сцену.