20

Они ехали в такси уже почти полчаса. Линдсей на переднем сиденье болтала с водителем, а Джульетта, сидя сзади, тщетно пыталась запомнить, куда они едут. Машина петляла по каким-то кривым улочкам, потом проехала немного по широкому бульвару, медленно пересекла трамвайные пути и нырнула в переулки, становившиеся все более пустыми и темными и известные, похоже, только самому таксисту, – по крайней мере выражение его лица позволяло предположить: он знает, что делает. На перекрестке он протянул Линдсей визитку с телефоном, по которому всегда можно вызвать такси, демонстрируя таким образом, что ловить машину в этих местах не просто и небезопасно. Вокруг было темно и пусто.

Вскоре машина остановилась возле здания, напоминающего спортивный комплекс. Голубыми неоновыми буквами на фронтоне было написано: «Клуб „Сандерленд“». Линдсей расплатилась, вылезла из машины и открыла дверцу Джульетте. Они купили два входных билета по три песо каждый. Как не без удовольствия установила Джульетта, для мужчин вход стоил вдвое дороже. Потом прошли по выложенному плиткой коридору, протянули свои красные билетики контролеру, насадившему их на длинный острый шип, торчавший откуда-то из стола, миновали засаленный занавес и в конце концов оказались в танцевальном зале.

Войдя, Джульетта невольно остановилась. Так вот как выглядит один из самых старых клубов танго в Буэнос-Айресе! Внутри помещение больше напоминало монтажный цех, где день за днем из отдельных частей собираются автобусы или самолеты. Под огромной крышей из рифленого железа, поддерживаемой лабиринтом ржавых распорок, висели прожекторы, ярким светом заливавшие танцплощадку. Примерно посреди стены по всей длине тянулась широкая металлическая труба. Ржавые подвесные приспособления по краям зияющих в ней дыр свидетельствовали, что в этом месте стальной лист отломался. Над трубой располагались запыленные, затянутые проволокой вентиляторы, чьи лопасти, правда, все равно не крутились.

Джульетта окинула взглядом столики, стоявшие вдоль стен. Прямо на стенах записаны мелом результаты каких-то, возможно спортивных, состязаний. На каменном полу танцплощадки, обрамленной столиками, начерчены эллипсы, похожие на те, что отграничивают штрафную площадку и точку нанесения одиннадцатиметрового удара. Пожалуй, днем здесь все-таки не двигатели собирают, а играют в баскетбол.

Появился официант и проводил их к свободному столику.

– Что будешь пить? – спросила Линдсей, как только они сели.

Джульетта повернулась к официанту – невысокому коренастому мужичку с серьезным лицом и глубокими складками возле рта, надеясь самостоятельно сформулировать свою просьбу:

– Agua sin gas, por favor 136.

Официант кивнул. Линдсей заказала пиво, потом бросила на стол пачку сигарет и придвинула к себе пепельницу.

Перевалило за полночь, но зал только-только начал заполняться. Акустика ужасная, но это, похоже, никому не мешает. Вся атмосфера пробуждала у Джульетты странное чувство. При всей своей бедности и явной неприспособленности для подобных мероприятий заведение обладало каким-то магическим очарованием. Она рассматривала людей за соседним столиком. Старики, на первый взгляд совершенно обыкновенные. По тому, как они приветствовали друг друга – поцелуями и объятиями, – становилось ясно, что их связывает глубокая взаимная привязанность. Проследив за ее взглядом, Линдсей спросила:

– Как в доме престарелых, верно?

– Не думаю, что решилась бы прийти сюда одна, – сказала Джульетта.

– Вот они – тридцать потерянных лет. В истории танго пропущено целое поколение. Танцорам либо меньше тридцати, либо больше шестидесяти.

Снова подошел официант. Он довольно ловко управлялся с круглым металлическим подносом, на котором стояли три банки пива, три пластиковых бутылки с водой, ведерко со льдом и бутылка шампанского – для гостей за соседним столиком. Пока он расставлял напитки, Линдсей обменялась с ним несколькими фразами, но Джульетте удалось разобрать лишь неоднократно слышанное прежде словосочетание mira vos.

– Что значит mira vos? Часто слышишь здесь.

– Да ничего. Что-то вроде «вот-вот, смотри-ка».

– А почему vos? Это же то же самое, что французское vous137? Они что, все тут друг с другом на вы?

– Здесь не говорят tu, только vos. Такова данность. Вместо tu eres они здесь говорят vos sos. Испанский в буэнос-айресской версии. Как, например, это их Che.

– И что же значит «че»?

– Все на свете и ничего одновременно. «Он», «мужчина», что-то вроде того. Слово исключительно здешнее. Все, что имеет здешние корни, может называться «че».

– Че Гевара.

– Да. Он тоже. У меня даже есть теория по этому поводу. Попробуй представить, что происходило давным-давно в квартале Ла-Бока, внизу, у порта, когда прибыли переселенцы. Довольно быстро сформировался новый язык. Представь, по улочкам бродит поляк и ищет девушку, которую, скажем, приметил еще на корабле. Она, разумеется, итальянка. У большинства местных жителей есть итальянские корни. Назовем ее Мария. Поляк пытается расспрашивать о ней, хотя знает лишь несколько слов на ломаном испанском. «Donde Maria?» – спрашивает он. То есть где Мария. Все пожимают плечами. «Non c'и» 138, – скаля зубы, отвечают ему. Поляк запоминает ответ. Мария и звук «че» в его восприятии сливаются. На следующем перекрестке он пытается использовать новые знания. «Мария че? Че Мария?» Итальянцы потешаются над ним. «Привет, че, как дела, че». Частица начинает собственную жизнь и вскоре уже обозначает что угодно и кого угодно. «Как дела, че?» Типичное аргентинское выражение. В память о далеких временах, когда все еще кого-то искали.

– Это и вправду так было?

– Понятия не имею. Что значит «вправду»? Такая страна, как Аргентина, сама по себе просто затянувшийся вымысел. Будто кто-то раскрыл несколько тысяч чемоданов, вывалил их содержимое, перемешал, а потом снова разложил по чемоданам. И невозможно определить, кому что когда-то принадлежало. Как в танго. Стоит попытаться выявить подоплеку чего бы то ни было, и ты сходишь с ума. Есть лишь следы. Или следы следов.

Джульетта нервно впивалась глазами в каждого нового посетителя, появлявшегося из-за занавески у входа, маленькими глотками пила воду и завидовала Линдсей, которая может коротать время за сигаретой. Она вдруг поняла, что Дамиан не придет. Вчерашнее неприятное чувство вернулось. Встреча с госпожой Альсина только усилила его. С ней, похоже, тоже что-то не так. Для чего, скажите на милость, этой даме разыскивать Джульетту? Дамиан живет в Буэнос-Айресе. Он известный танцор. Его мать, как она говорит, хочет наладить с ним контакт. Почему таким странным образом? И почему именно сейчас? Пока Линдсей собиралась, Джульетта ждала ее, сидя на балконе, и разглядывала записку с номером телефона. Случайно посмотрела на свет и обнаружила водяные знаки. МДА. И еще тот странный телефонный разговор:

«Si. No. No. Si».

Ни приветствия, ни имени. Неожиданный звонок знакомого? А ведь после звонка что-то в ней изменилось. Джульетта только что поняла это. Тон голоса. Краткость.

«Si. No. No. Si».

Похоже, госпожа Альсина чего-то боится.

21

Голос ведущего вывел ее из задумчивости. Линдсей с удовольствием слушала, что он говорит, время от времени что-то переводя Джульетте: что здесь сегодня празднуют, кто пришел, кто не пришел, какой главный приз будет разыгран в лотерею (серебряный поднос). Линдсей, похоже, чувствовала себя в своей стихии.

– Вчера было по-другому. Улавливаешь разницу?

– Конечно. Гости старше, свет ярче.

– Нет, посмотри, как одеты мужчины. Вчера даже пожилые танцоры были в спортивной одежде. А сегодня нет.

– Ну и что?

– А вот и то. Всему есть причины. Другое мероприятие, другие правила. Мужчины пришли сюда с женами и стараются вовсю. В «Альмагро» они бегут тайком и потому не могут появиться там при полном параде. Или взять, к примеру, клуб «Италия унита». Там даже есть специальная комната для переодевания. Женщины приходят в спортивных костюмах или леггинсах, а бальные платья и туфли приносят с собой.

– И к чему эти хлопоты?

– Из-за мужей.

– Похоже, аргентинцы любят из всего делать тайну, верно?

– Ну, я бы так не сказала. Это не тайна. Скорее скромность. Стараются защитить себя и других от позора, от глупых и смешных положений. Послушай, что было несколько недель назад!

Она придвинулась к Джульетте поближе, чтобы не приходилось орать, перекрикивая музыку.

– Среда, половина пятого вечера. Танцзал «Италия унита» просто трещит по швам – так много народу. Наверное, около двух сотен человек: старые, молодые, публика самая пестрая. Вдруг являются телевизионщики из передачи «Соло танго».

– «Соло танго»?

– Телепередача такая. День и ночь вещают обо всем, что касается танго: праздники, концерты, шоу, музыка и так далее – все, что связано с танго. Стоило телевизионщикам приблизиться, и танцплощадка мигом опустела. Я была с подругой, но в одиночку нам тоже, ясное дело, танцевать не хотелось. То есть подавляющее большинство посетителей клуба ни при каких обстоятельствах не желают попасть на экран. Телевизионщики были вне себя. И обещали снимать только переднюю часть зала, чтобы те, у кого есть проблемы, могли танцевать позади. Как думаешь, сколько пар осталось в первых рядах?

Джульетта покачала головой.

– Три!

Вдруг Линдсей понизила голос:

– Смотри, это Нестор.

Джульетта взглянула на танцплощадку. Сперва ей показалось, что пожилой мужчина танцует не с живой женщиной, а несет по паркету фарфоровую вазу – настолько осторожны его движения. Джульетта посмотрела на его лицо. Взгляд, направленный в никуда, глубокие морщины на лбу – все говорит о крайней сосредоточенности. Ни с того ни с сего на нее вдруг нахлынуло необъяснимое раздражение на эту атмосферу, этих людей, на их меланхолический ритуал. Линдсей хотела рассказать что-то еще о скрытых пластах культуры танго, но Джульетте стало противно. Она задыхалась. Словно перед этим долго находилась в безвоздушном пространстве. Музыка, полная вечных обещаний, которые никогда не исполняются. Объятия, на самом деле не являющиеся таковыми, прикосновения, проникнутые неизбывной тоской, но и только. Тела, висящие друг на друге, как обломки корабля на прочной балке, несущейся по морю в неизвестном направлении. Ее охватила вдруг неприязнь к безутешным звукам бандониона, плаксивым голосам скрипок, жалобе приглушенного финального аккорда, звучавшего словно последний всхлип, как вынужденное «да», произнесенное на вдохе.

Линдсей говорила без умолку, рассказывая обо всем, чего сама бы она в жизни не заметила. Но чем активнее та пыталась раскрыть ей глаза на культуру танго, тем труднее Джульетте было воспринимать происходящее как реальность. Что-то в ней надорвалось. И исчезло. Ей казалось, она спит, видит сон, зная при этом, что спит и видит сон: болтовня Линдсей, музыка, люди, словно из фильмов Феллини, на сером каменном полу, над ними гирлянды из лампочек, реклама пиццерии «Новый феникс» на противоположной стене зала; поднятые под потолок баскетбольные корзины, а под ними – одинокие женщины за столиками, бабушки по возрасту, которых приводит сюда надежда, что их, может быть, пригласят сегодня хоть на один танец, и они на мгновение вернутся в воспоминания. Мужчины, разгуливающие по краю площадки, стреляя глазами во все стороны в поисках ищущего взгляда, чтобы, найдя, тут же от этого взгляда уклониться.

Вдруг Линдсей в явном смущении уставилась на Джульетту. Та не сразу это заметила. Она все еще пребывала во власти своего странного настроения. Была где-то далеко, не здесь. Все это не имело отношения к ее настоящей жизни. Но как раз потому, что мыслями она находилась далеко, удивление, потом ужас и, наконец, шок, последовательно отразившиеся на лице Линдсей, она заметила слишком поздно, чтобы увидеть своими глазами то, о чем могла теперь только догадываться по выражению лица приятельницы. Куда она смотрит? На вход. Там, у входа, что-то на мгновение приковало к себе ее взгляд, который она тут же перевела на Джульетту, заметившую в конце концов ее смущение. Правда, она была все еще чересчур поглощена собственными мыслями, чтобы сделать единственно правильный вывод. А когда ей это наконец удалось и она все же повернула голову в сторону входа, то увидела уже только силуэт, как раз исчезающий за занавеской. Только спина, но этого оказалось достаточно. Даже если бы Линдсей не смотрела на нее так странно, она все равно узнала бы его – по движениям. Никаких сомнений. Она знает, кто только что вошел в танцзал и тут же его покинул. Его движение: решительное и резкое.

– Джульетта… там был… но почему-то… – пробормотала Линдсей, нервно смеясь и явно пребывая в полной растерянности.

Джульетта вскочила. У входа только что был Дамиан. Наверное, внутренне она это предчувствовала, иначе бы не смогла даже сдвинуться с места. Она побежала к выходу прямо через танцплощадку, пробираясь между танцующими парами и игнорируя неодобрительные взгляды. Вскоре она уже вообще не слышала музыки. На нее нахлынула странная смесь тошноты и ненависти. Он был там, у входа. Он видел ее. Он развернулся и ушел.

Когда она добралась до первого ряда столиков напротив, размышления ее как раз достигли этой фазы. Проталкиваясь к выходу, она несколько раз вытерла глаза, в которых стояли слезы. Наконец, добравшись до грязной занавески, она сдвинула ее в сторону и выбежала в холл. Налетела на входящую пару и, задыхаясь, пробормотала «perdцn» 139, торопясь подхватить закрывающуюся дверь. А как же иначе она сможет его догнать? Распахнула дверь, побежала по коридору и прямо перед собой увидела вдруг мужчину в белом фартуке, вынимавшего поднос со сладкими пирожками из холодильника. Он посмотрел на нее, улыбнулся, собрался что-то сказать. Джульетта резко развернулась, бросилась обратно в холл, а оттуда на улицу. Она вглядывалась в темноту, не в силах отделаться от ощущения, что слышит шаги. Рядом остановилось такси, из которого вышли двое мужчин и женщина. Улица была пуста. Ни звука. Только приглушенная музыка из глубины зала, покрытого рифленым железом. Потом шум стартера. Как будто бы рядом, но все-таки слишком далеко, чтобы точно определить направление. Справа? Слева? Она сделала несколько шагов по тротуару. Но ошиблась. Услышав позади гул мотора, удивленно обернулась, но увидела только пару быстро удаляющихся красных огней.

Линдсей нашла ее на тротуаре. Джульетта не двигалась, словно окаменела. Категорически отказалась возвращаться в зал, даже за вещами, ждала, пока Линдсей принесет ее пиджак с сумочкой и вызовет такси, которое увезет ее прочь. Она чувствовала себя грязной. Будто вывалялась в дерьме. И хотела лишь одного: как можно скорее покинуть эту страну. Вернуться в настоящую жизнь.

Линдсей села в такси рядом с ней, на заднем сиденье. Джульетта смотрела в окно, не произнося ни слова. Линдсей взяла ее за руку. Она не протестовала. И ничего не чувствовала. Ее ничто не раздражало. Линдсей что-то говорила. Такова уж она, эта канадка. Все время говорит. Платье прилипло к телу. Машина умудрилась поймать на дороге все ямы, и один раз они даже ударились головами о крышу, по счастью, обтянутую мягкой обшивкой. Это был старый «рено». «Наверное, мне мозги отшибло таким же вот грузовиком, – в ярости думала Джульетта. – Как последняя идиотка гоняюсь за этим психом». Она чувствовала, как ее мысли разъедают сердце, прогрызая в нем дыры. Но ничего не предпринимала: только через такие вот дырки и можно выбраться из этой ямы. Пусть все теперь будет иначе. Но когда-то она сумеет посмеяться над этим. Над своей наивностью. Упрямством. Правда, еще не скоро. Пока там открытая рана, разрыв, к которому надо привыкнуть. И все из-за какого-то гадкого трусливого борова.

– …Там были двое мужчин, – произнесла рядом Линдсей. Джульетта замахала руками.

– Прекрати! Не хочу ничего слышать! Понимаешь? Ничего.

Линдсей тем не менее продолжила:

– Когда ты вскочила и бросилась вон из зала, за тобой пошли двое мужчин. Они сидели за столиком позади нас. Понятия не имею, кто такие, но могу поклясться: они следили за тобой.

– Мне все равно, понимаешь? Все равно. Нет и не может быть ни одного объяснения, которое могло бы исправить ситуацию. После всего, что он сделал. А ведь Ортман предупреждал меня. И Нифес. И ты. Все. Дамиан сумасшедший. Кончим на этом. Больше ни слова. Иначе я выхожу.

Линдсей замолчала, выпустила ее руку, отодвинулась как можно дальше, глядя с осуждением. Джульетта выдержала ее взгляд: канадка первой опустила глаза. Таксист что-то спросил, Линдсей тихо сказала несколько фраз по-испански. Джульетта расслышала название своей гостиницы и еще какое-то «Бартоломе Митре» 140. Следующие десять минут они в ледяном молчании ехали по ночным улицам. Джульетта больше ни разу не взглянула на Линдсей. Только когда такси остановилось перед отелем, снова повернулась к ней. Но увидела только затылок. Джульетта вылезла из машины и захлопнула за собой дверцу. Машина тронулась. Она пошла к двери и остановилась, роясь в сумочке в поисках ключа. Такси затормозило. Линдсей вышла из него и пошла к ней. Она не подняла головы, пока не оказалась прямо перед Джульеттой. Потом посмотрела ей в глаза, высоко вскинув брови, и протянула руку.

– Прости, – сказала она. – Раз уж ты завтра улетаешь, я решила хотя бы пожать тебе на прощание руку. Мне было интересно с тобой общаться. Желаю удачи. О'кей?

Джульетта вдруг с удивлением осознала, что познакомилась с Линдсей только вчера. Вчера? Чувство времени отказывалось это признать. Ей казалось, что разговор с Ортманом состоялся несколько месяцев назад. А Берлин? А Государственный оперный театр? Когда это было?

– Я не права, прости, – проговорила она. – Надеюсь, мы когда-нибудь увидимся снова, когда я уже стану нормальной… то есть, ну, когда вся эта история закончится.

Линдсей хотела что-то добавить, даже открыла рот. Но вместо этого достала из сумочки листок бумаги и ручку и попросила Джульетту написать свой берлинский адрес. Пока та писала, Линдсей подбежала к ожидавшему ее такси и что-то сказала водителю. Тот завел мотор и включил фары. Линдсей вернулась, протянула Джульетте визитку и взяла листок с адресом.

– Ты правда завтра улетаешь? – спросила она.

– Да. По крайней мере постараюсь… Нифес права. Танго – не для меня. А тангеро тем более.

Она попыталась улыбнуться, но у нее не очень получилось.

– Но я все равно с удовольствием прочитаю твою книгу, когда она выйдет.

– Договорились. Обязательно пришлю тебе экземпляр. Линдсей снова пожала Джульетте руку, потом крепко обняла ее за плечи.

– Ты сказала, там были двое мужчин? Каких?

Линдсей покачала головой.

– Наверное, я все выдумала.

– Выдумала?

– Да… Может, когда-нибудь я увижу тебя на сцене? В балете?

– Может быть.

– Счастливого пути.

– Спасибо. За мате и за все…

Линдсей сделала несколько шагов спиной вперед, спрятав руки в карманы, потом, склонив голову набок, послала ей воздушный поцелуй, развернулась и исчезла внутри машины, больше не оглядываясь. Джульетта смотрела ей вслед, пока такси не скрылось за поворотом. Потом открыла ключом подъезд, вошла внутрь и тут же, совершенно обессилев, прислонилась к железной двери. Она закрыла глаза и вновь увидела силуэт Дамиана, исчезающий за темно-коричневым занавесом. И двоих мужчин, которые поднялись, чтобы последовать за ним.

Выдумала?

Она вошла в холл, и ее остановил портье, протянув плотный конверт. Видеокассета, о которой она уже и думать забыла. Вскрыв пакет, она поискала записку от Лутца, но ее не было. Потом сунула кассету в сумку и вернула портье пустой конверт.

– Basura? – спросил он, красноречиво изображая, что выбрасывает что-то ненужное.

– Basura, – устало подтвердила она и почувствовала, что новое слово прекрасно подходит к ее нынешнему состоянию.

Мусор.

22

Той ночью поднялся ветер.

Но не такой, какой она знала. Это был говорящий ветер. Только о чем он говорит, оставалось тайной. Он кружил над колодцами дворов, как лапа хищного зверя. Правда, сам зверь при этом оставался невидим. Ощущалось лишь его присутствие – где-то южнее, далеко внизу, в лабиринте бесконечных пустых улиц. Ветер был не тот, что в сказках, – никакого веселого лица из облаков, с надутыми щеками, гнавшего перед собой бабочек или осенние листья. Этот ветер был злым и бездушным. Он кашлял, рвал и дергал, шипел и гремел, не смиряясь ни с одной преградой, встречавшейся у него на пути. Под его яростными ударами всю ночь стучало окно. Один раз сверкнула молния, и тотчас раздался удар грома, столь сильный, что Джульетта укрылась с головой одеялом, опасаясь услышать звон разбитого стекла. Несколько часов она лежала без сна, не в силах сомкнуть глаза, ожидая каждого нового порыва как удара плетью.

Под утро присела на корточки возле стены, укутавшись в промокшую от пота простыню. Где-то снаружи оборвавшийся провод или кабель бился о водосточную трубу. Или стучал о стену раскрытый ставень. А может, какой-то демон гвоздями прибивал к циферблатам все стрелки часов в городе, чтобы время остановилось. И никогда не настало утро. Ветер все шипел и фырчал, проносясь над городом, по пути от края земли в самый конец мира.

Память постоянно воскрешала в ее сознании одни и те же картины, в которых не было смысла. Силуэт Дамиана, скрывающийся за занавесом, – вот он, настоящий шок. И не только потому, что тот убежал, едва заметив ее. Снова загадка. Одна из этих проклятых загадок, окружающих ее здесь повсюду. Они скоро сведут ее в могилу. Джульетту шокировали собственные чувства, пробужденные странным происшествием. Оказывается, она по-прежнему в его власти, точно так же, как в их первую встречу. Абсолютно бессильна против него, совершенно беспомощна. Что в нем такого? Что так притягивает ее? Откуда такая тоска, такая потребность в нем? Она не в силах до конца разобраться в собственном чувстве, но твердо знает: оно не сводится к обычным отношениям мужчины и женщины. В нем есть что-то совсем другое. Она ощущает это каждую секунду, когда пытается прислушаться к себе, и не находит объяснения. Что в нем такого, что заставило ее прилететь сюда, в эту открытую всем ветрам, наполовину разрушенную столицу мировой скорби? Что произошло сегодня в зале с крышей из рифленого железа, когда она вскочила с места, надеясь разгадать загадку, сводившую ее с ума?

Наконец началась гроза. Именно ее полночи предрекал зловещий ветер. За окном выросла стена дождя, текучий шлейф уносящихся прочь южных чудовищ. Джульетта открыла балконную дверь, прислушалась к шуму падающей на землю воды и жадно втянула прохладный, свежий ночной воздух. Дождь. Какое все-таки чудо – дождь!

В последний раз она смотрела на часы в половине пятого. Когда очнулась вновь, было уже светло. Она вышла, устроилась в кафе за углом и снова, как в первый день, с удивлением отметила разнообразие блюдец, тарелочек и чашек, остающихся на столике после обыкновенного завтрака. Расплатиться ей удалось, только подойдя к стойке бара, потому что официант, которого она несколько раз подзывала рукой, так и не нашел времени принести счет. Но благодаря этому она увидела фотографию. Возле впечатляющего скопления маленьких сахарниц на прилавке лежала газета «Эль Кларин». Крупный заголовок сообщал о встрече правительства Аргентины с представителями Международного валютного фонда. Ниже помещалась фотография, самая обычная в подобных случаях: в каком-то переговорном зале собрались мужчины в темных костюмах. На переднем плане, глядя в камеру и улыбаясь, пожимают друг другу руки двое из них. Рядом, чуть позади – множество сопровождающих лиц, самые главные из которых названы в подписи поименно. Ей бросилось в глаза одно из имен – Фернандо Альсина, государственный секретарь по экономическим вопросам.

Она взяла газету. Имя набрано третьим по счету, значит, сам он стоит непосредственно за своим президентом. Джульетта долго его разглядывала. Он не смеется. Похоже, и в камеру не смотрит, скорее куда-то внутрь себя. Стоит очень прямо. Полнота только подчеркивает его значимость, которую он, впрочем, умеет выразить даже осанкой. Он не выше да и не особенно шире других мужчин, но места на фотографии занимает на удивление много. Высокий лоб поблескивает. На нем темный костюм с золотыми пуговицами. Светлоголубая рубашка. Темно-красный галстук в бежевую крапинку. Остатки волос черным венцом обрамляют массивный череп. Джульетта перевернула страницу в поисках других фотографий. На второй и третьей полосах напечатаны цифры, характеризующие внешнюю задолженность Аргентины, график погашения долга, фотография американского президента с подписью, которую она так и не смогла расшифровать. И еще карикатура, оставшаяся для нее столь же непонятной. Фотографий Фернандо Альсины больше не было.

Она подошла к ближайшему киоску и купила все газеты, имевшиеся в наличии. «Пахина 12» и «Ла Насьон» напечатали ту же фотографию только без цвета. В других газетах групповых фотографий не было. Как и снимков Фернандо Альсины.

Она вырвала страницы с фотографией из «Эль Кларин» и «Пахина 12», сложила их и убрала в сумочку. Остальное выбросила в урну. Потом направилась в центр. Отец, наверное, уже добрался до гостиницы. Если нет, она подождет его в холле. Ей нечего больше делать в этом городе. Но что сказать отцу, она тоже не представляла. Не знала, как объяснить ему, почему отправилась сюда, только вот оправдываться за свой поступок ей сейчас хотелось меньше всего на свете. Это было необходимо, и все тут. Пусть безумие. Но необходимое безумие. В первый раз, двигаясь по улицам этого города, она ощущала приятное чувство внутреннего освобождения. Тяжесть, давившая на плечи, исчезла. Будто все эти дни она плутала по сумасшедшему дому, и хотя выхода так и не нашла, все же сумела добиться, чтобы наваждение исчезло, рассеялось как туман. А то, что осталось, можно носить в себе, хранить, не подпадая под его влияние. Она будет таить его в душе, может быть, всю жизнь; но эти улицы для нее отныне снова открыты.

Фернандо Альсина – очень влиятельный в городе человек. Его супруга разыскала Джульетту, надеясь с ее помощью восстановить контакт с приемным сыном. В Берлине Дамиан ни с того ни с сего напал на ее отца и теперь прячется от нее. А отец сегодня утром прилетел в Буэнос-Айрес, чтобы доставить ее домой. Полный абсурд. Как, впрочем, и танцевальный алфавит Дамиана, и теории Линдсей. И ей это нужно?

Почему-то никак не получается собрать воедино все эти странные кусочки головоломки. Все попытки ни к чему не приводят. А ей требуется ясность. Порядок. Она хочет назад, в балет. Как можно скорее. Детская травма гложет Дамиана изнутри, заставляя придумывать сумасшедшие знаки, отражающие, как ему кажется, его сущность. И что получается? Карикатура на танец. Ведь эти символические измышления совершенно не нужны танцу. Только мешают. И магия его собственного танца состоит на самом деле именно в том, что из-под этой искусственной чепухи, из-под всех его сложных кодов пробиваются все же отблески естества. Чего-то простого, архаичного, непосредственного. Мужчина и женщина, исполняющие строго регламентированные роли. В своем вечном одиночестве они объединяются в пару. И зачем желать чего-то еще? По большому счету в этом танце ведь нет ничего эротического. Скорее религиозное. Молитва вдвоем. На лицах танцующих, которых она в последние дни видела немало, написана только серьезность, сосредоточенность. Они действуют сплоченно, как единое целое. Высочайшая степень концентрации: складки на лбу, внимание направлено исключительно на партнера. И рождается искусство. Высшая степень концентрации порождает самозабвение. Только выразительность, и никакого значения.

А Дамиан не художник. Он обманщик. Маньерист 141. Самовлюбленный Нарцисс. Неудивительно, что Эктор вышвырнул его. Эктор в «Альмагро» танцевал совсем иначе. Мощнее и одновременно застенчивее, чем Дамиан. Танец, в полной мере осознающий невыразимость главного. Яркий, но совсем в ином роде, чем напичканное шифровками и многозначительными позами танго Дамиана. Хотя надо признать, сумасшедший дом, с которым она здесь столкнулась, открыл ей глаза: она знает теперь, куда ей двигаться. Пусть она так ничего и не узнала о Дамиане, да и сведения о танго оказались весьма противоречивыми, зато о самой себе ей теперь известно гораздо больше: она осознала наконец, за что в свое время полюбила классический балет – за свободу, вырастающую из ограничений, за сопротивление распаду. За отказ от значения в пользу постижения смысла.

23

Добравшись до площади Сен-Мартин, Джульетта опять увидела автобусную станцию, где несколько дней назад впервые ступила на землю Буэнос-Айреса. В окружении огромных, каких-то сказочных деревьев площадь вдруг показалась ей заколдованной. Сине-фиолетовое мерцание ветвей отражалось в стеклах припаркованных автомобилей, падало на тротуары, проезжую часть. Гостиница располагалась на противоположной стороне площади. Регистратор не сразу нашел нужную фамилию, ей пришлось дважды написать ее на листке.

– Four hundred and three, – сказал он наконец. – Checked in twenty minutes ago 142.

Он показал ей телефон. После третьего гудка отец ответил:

– Джульетта? Дорогая…

– Привет, папа.

– Ты где?