Да, это правда.
Но дом тем не менее был необитаем. Как вы объяснили себе этот факт ?
Я решил, что там живет кто-то, кому не нужны двери.
Вы сами что-нибудь слышали?
Весь вечер стоял какой-то шум. Вечером послышался треск разрываемой материи, ломаемых сучьев и какой-то глухой, неопределенный стук. Все эти звуки стихли, когда позвонили к вечерне.
Вы не могли ошибиться ?
Спросите любого человека с этой улицы, и он подтвердит мои слова.
И никому не пришло в голову пойти и поинтересоваться, что там происходит ?
Нет.
Могло ли быть, что вы слышали шум разграбления мастерской?
Да, может быть.
Давайте еще раз вернемся к этим людям и к тому, что вы о них знаете. Виньяк и Люссак явились в Париж летом прошлого года?
Да, именно так.
Откуда они пришли?
С юга. Насколько я знаю, из Ла-Рошели. После Эдикта они почувствовали себя в безопасности и решились на столь длинное путешествие.
Известно ли вам, зачем они пришли в Париж? Эдикт, между прочим, запрещает отправление протестантской религии в столице.
С вашего позволения, я не думаю, что оба имели какое-то отношение к религии.
Когда вы увидели их в первый раз?
В июне, в день, когда рожала жена Перро. Я увидел их утром, когда они поворачивали с улицы От-Фюэль на улицу Двух Ворот.
Значит, они скорее всего вошли в город через Сен-Жермен?
Это вполне возможно, у заставы их наверняка зарегистрировали.
Они пришли пешком ?
Да, но в сопровождении верхового пристава, который показывал им дорогу.
И пристав привел их к дому?
Да.
Вы разговаривали с ними?
Нет, никоим образом. Было раннее утро, и у меня были неотложные дела на Набережной. К тому же я не был знаком с этими господами.
Жена Перро умерла от родов вечером того же дня?
Да, это случилось ночью. Крики смолкли, когда настало утро, чтобы осветить происшедшее несчастье. После полудня мать и ребенка похоронили. На следующий день Перро покинул город и с тех пор не возвращался.
Но оба господина остались?
Да, они прожили в доме Перро всю зиму.
Вы не бывали в доме в течение этого времени?
Я был в нем один раз. Я искал новых жильцов, чтобы поговорить с ними насчет оплаты освещения. Я должен был объяснить им, что каждый сосед должен внести свою долю за освещение улицы. Потом мы еще поговорили насчет приобретения дров. Молодые господа просили меня приберечь для них топливо и в случае нужды пополнить их запасы. Тогда я осмотрел внутренний двор и большую поленницу. Пока я измерял ее, во двор вошел этот Виньяк в сопровождении молодой девицы и спросил, достаточно ли в поленнице дров. Я ответил утвердительно, но он сказал, что надо подумать об отоплении не только дома, но и пристройки.
Он хотел отапливать сарай?
Я был удивлен не меньше вас и спросил, есть ли в пристройке камин. При этом девица хихикнула и посмотрела на меня широко раскрытыми глазами. Ее очень рассмешило мое удивление. Господин Виньяк попросил меня увеличить поставки дров на треть и с тем оставил меня без дальнейших объяснений.
Когда это было?
Ну, свечные деньги мы собираем на Михайлов день.
Что вам известно об этой девушке?
Очень немного. Я слышал, что они где-то ее подобрали. Она была так же хороша, как и невоспитанна, и поговаривали, что она итальянка, что вполне могло соответствовать истине, если принять во внимание ее внешность и дурные манеры. Однако по-французски девица говорила как мы с вами. Она появилась только после того, как Перро уехал из Парижа, и я не думаю, что ему бы понравилось, что в его доме появляется такая женщина. Говорили, что она поселилась у какого-то своего родственника неподалеку от Арсенала. Но я знаю только то, что об этом рассказывали.
Известно ли вам, что с ней сталось ?
Нет. С тех пор как отсюда исчезли оба господина, эту девицу ни разу не видели в нашем квартале. Скорее всего она ушла с ними. Сюда вообще больше никто не приходил.
Никто? Что вы хотите этим сказать?
Ну, однажды сюда приходил какой-то человек. Он интересовался, где живут господа из Ла-Рошели. Это было, если память мне не изменяет, в декабре. Случилось это около пяти вечера, после наступления сумерек. Я помню, что в тот день на мосту Сен-Мишель поймали оборотня из Анжера, которого потом увезли в Консьержери. Я видел того дьявола, и сердце мое преисполнилось страха, а душа молитвой. Я как раз собирался войти в свой дом, когда кто-то остановил меня и спросил, не знаю ли я, где находится дом Перро. Я был немало испуган, так как меня все еще переполняли мрачные предчувствия после того, как я узнал, что человек может принимать облик зверя, а у этих протестантов все не как у обычных людей. Человек, обратившийся ко мне, был мал ростом, но одет как Дворянин. Я ответил на его вопрос, после чего он перешел на Другую сторону улицы, где его уже ждали. Перейдя улицу, он перекинулся парой слов с какой-то дамой, при этом он несколько раз показал на меня рукой. Дама кивнула мне, как будто в знак благодарности, и я поклонился ей в ответ. Потом он пошли по улице и зашли в дом, который я описал. Дама до сих пор стоит у меня перед глазами, потому что, несмотря на сумерки, я сумел разглядеть ее волосы, сиявшие из-под капюшона. На ней была надета темная мантилья с широким капюшоном, прикрывавшим ее голову. Но ярко-рыжие волосы жаром горели из-под него. Ее одежда напоминала о зимних сумерках, а волосы — о восходе летнего солнца.
Вы не знаете, сколько времени длился этот визит ?
Нет. Я не видел, как они уходили.
Она всегда приходила с сопровождающим ?
Того сопровождающего я больше ни разу не видел, о чем, честно говоря, нисколько не жалею, так как он сильно напугал меня в тот вечер, когда страх и без того сковал все мои члены из-за того оборотня. Я даже думал, что он будет преследовать меня, да что там говорить, он и сейчас видится мне как живой. Мне редко приходилось видеть таких уродов. Его благородная одежда находилась в вопиющем противоречии с его природной внешностью, о которой мне остается только надеяться, что она не является отражением его души. Он был мне едва ли по грудь, и ему было, очевидно, трудно поднять голову, к тому же он был горбат, и прямая походка, видимо, давалась ему с большим трудом. Говорил он с иностранным акцентом, а его «р» так рокотало, словно у него во рту было два языка, причем с обоими он очень скверно справлялся.
Он испанец?
Возможно.
Вы не знаете его имени?
Нет, мсье.
Эти визиты повторялись?
Да, та дама приходила еще раз в январе.
В сопровождении слуги?
Нет, того слугу я больше ни разу не видел и не желаю видеть. Дама приходила одна, но она уже знала дорогу. Меня немного удивило, что она пришла пешком, так как этой зимой на улицах была такая слякоть, что пройти было очень трудно, как вы и сами, должно быть, хорошо помните. Правда, перед домом кто-то набросал соломы на самые глубокие лужи, чтобы дама могла с более или менее сухими ногами добраться до нужного ей дома. Нечасто бывает, что на нашей улице появляется такая дама. Но еще более странно, что она пришла одна, без сопровождения, потому что нет никакого сомнения, что она пришла к господам по чьему-то поручению.
Почему вы пришли к такому выводу?
Это не более чем предположение, мсье. Но скажите на милость, зачем даме, внешность которой имеет так мало общего с людьми, живущими здесь, добровольно подвергать себя таким мукам и ходить в наш квартал?
Что еще вам известно о тех господах? Чем они занимались?
О них никто не мог ничего сказать наверняка. Когда их об этом спрашивали, они всегда отвечали, что приехали в Париж в надежде получить место в каком-то учреждении, но решение затягивалось, и они договорились с Перро — родственником одного из них, — что в его ожидании они пока поживут в его доме.
И насколько это соответствует действительности ?
Я ничего об этом не знаю. Если вас интересует мое мнение, то я считаю, что в том, что они говорили, нет даже намека на правду.
А какова была, по-вашему, правда?
Я никогда особенно не прислушивался к тому, что болтают люди на улице. Соседи постоянно о чем-нибудь сплетничают и судачат. Лучше спросите об этом Аллебу.
Амебу?
Аптекаря. Я видел, что оба молодых господина часто к нему захаживали, а однажды я даже видел, как они все трое занимались таким делом, какое я лучше не стану вам описывать, потому что такие дела мне просто отвратительны. В этом доме вообще делали что-то неладное. Одно небо знает, что творили там эти господа со своими горшками, мешками, зельями и деревяшками.
Что рассказывал вам Аллебу?
Он мне никогда ничего не рассказывал. Аллебу разговорчив, как рыба. Когда он тащит по улицам свою тележку, все речи за него ведет Себастьен, его помощник. Вообще этот человек, когда он не сидит в своей аптеке и не варит свои декокты, проводит время в лесах, полях и каменоломнях. Я не знаю, что подвигло этих молодых господ близко сойтись с этим старым сычом. На улицах рассказывали, что они много раз покупали у него всякие снадобья и при этом расспрашивали его, у каких торговцев и на каких рынках города можно было достать масла и разные настойки. Аллебу, конечно, проявлял большое любопытство и спрашивал, зачем им нужны все эти вещи, на что этот Виньяк объяснил, что один его родственник в Ла-Рошели, тоже состоящий в цехе аптекарей, просил его поискать в Париже, где намного больше нужных веществ, всякие зелья, которые он хочет испробовать в своих новых рецептах. Довольно странно, что этот Виньяк выказывал такой интерес к делам Аллебу и говорил с ним о взаимодействии природных элементов и веществ и проявлял себя при этом большим докой, какими вообще редко бывают средние люди. Мало того, он якобы знал латинские наименования всякого рода чужеземных горных пород, а также названия растений и минералов, а также вещества, экстракты и соединения, которые из них получают.
Откуда люди об этом узнали?
Об этом всем подряд рассказывал несносный крикун Себастьен.
Что вы можете сказать о действиях, о которых вы только что упомянули? В чем они заключались?
Это было в конце октября. В тот день я уезжал из Парижа по делам и как раз в это время находился на пути домой. Шел сильный дождь, и дорогу развезло так, что я двигался очень медленно и с большим трудом. В довершение всех бед моя лошадь совершенно обезножела, и я был вынужден остановиться, чтобы дать ей передохнуть. В такую ужасную погоду на дороге, как и следовало ожидать, почти никого не было. Пока мы стояли, я попытался хотя бы немного привести в порядок свою насквозь промокшую одежду и время от времени посматривал на горизонт, надеясь, что там появится хотя бы небольшой кусок синего неба. Вдруг мое внимание привлекли несколько человек на поле, раскинувшемся между мною и городом. Люди что-то делали на маленьком участке пашни.
В первый момент я не придал этому никакого значения, но потом задумался. Неужели даже в такой день крестьяне должны выходить в поле на работу? Затем мне пришло в голову, что я мог бы скоротать время за разговором с этими крестьянами. Я торопливо направился к ним вдоль канавы, увяз в грязи и уже собирался повернуть назад, но в этот миг заметил, что крестьяне начали поспешно что-то закапывать. К этому времени я уже понял, что это никакие не крестьяне, а городские жители. Я не знаю, заспешили ли они, увидев меня, или решили оставить поле, почуяв другую опасность. Как бы то ни было, их поведение, явно говорило о какой-то опасности, и я счел за благо спрятаться в канаве.
Когда я выглянул из нее, чтобы посмотреть, что происходит, эти люди проходили мимо меня на расстоянии броска камнем. Я был немало испуган, ибо они не только неожиданно, как ниоткуда появились перед моими глазами, но и тем, что в одном из них я узнал Аллебу, а в двух других — обоих приезжих. Дождь лил ручьем, все трое шли, низко опустив головы, чтобы лучше видеть дорогу в непролазной грязи, и прошли мимо, не заметив меня. Я уже хотел было их окликнуть, но что-то в их повадке показалось мне подозрительным, и я побоялся, что мое появление может их разозлить. Им не без оснований могло показаться, что я преднамеренно следил за ними. Пока я, размышляя, лежал в канаве, они исчезли из виду.
Я хотел уже вернуться к лошади и продолжить свой путь домой, но любопытство одержало верх. Я выждал еще несколько минут, чтобы удостовериться, что поблизости точно никого больше нет, и направился к тому месту, где только что побывала троица. Когда я до него добрался, то был немало разочарован тем, что вымазался с ног до головы в грязи только для того, чтобы уткнуться в кучу лошадиного навоза, в которой не было ничего, кроме всякой дряни. На куче валялось, кроме того, несколько палок, которыми Аллебу скорее всего копался в навозе. Один Бог знает зачем. Может быть, искал сокровище или прячущихся иноземных наемников. Я взял в руку палку и несколько раз ткнул ею в кучу, естественно, не обнаружив ничего стоящего. Палка каждый раз глубоко втыкалась в мягкий навоз, не встречая на своем пути ни золотых слитков, ни напуганного немца. Я вообще ничего там не нашел и уже собрался уходить, когда в нос мне ударил тот едкий запах. Я несколько раз обошел то место, стараясь определить, откуда шел запах, но так и не смог обнаружить его источник. Я смахнул с лица дождевые капли и с отвращением понял, что запах исходит от моей собственной руки. Наконец мне удалось найти источник. Палка, которую я подобрал, была буквально пропитана уксусом.
Вы, конечно, представляете себе, что я вообразил. Этот проклятый Аллебу со своими опытами! Что можно искать на этом забытом Богом поле, где нет ничего, кроме кучи навоза и одного дурака? Перед тем как уйти, я с досады еще раз ткнул палкой в навозную кучу. На глубине примерно одного локтя палка уперлась концом во что-то твердое. Я, как мог, ощупал препятствие и принялся снимать сверху пласты навоза. Моему взгляду предстал пустотелый сосуд размером приблизительно с чашу для причастия. Стенки сосуда немного суживались книзу. Он состоял, если быть точным, из двух частей — верхней и нижней, которые были скреплены друг с другом с помощью толстой бечевки. Это было странно само по себе, но еще больше я удивился, когда поставил сосуд на землю и развязал узлы. Едва я успел открыть крышку, как стремительно отпрянул назад, так как мне показалось, что в сосуде лежит змея, готовая в любой момент выпрыгнуть из горшка. В сосуде лежала — прижатая к выступам внутренней стенки сосуда, которые, вероятно специально служили этой цели, — серая лента, свернутая в спираль. Лента была толщиной с мизинец и шириной в половину ладони. Я не решился вытащить ленту из сосуда, так как это было какое-то чародейство или даже дьявольщина, а я и так слишком долго пробыл в этом нечистом месте. Нашел я и объяснение едкому запаху, потому что на дне сосуда под свернутой лентой находилась склянка, наполненная уксусом. Однако я не стал дальше обследовать найденный предмет, я просто — быстро, как мог — закрыл сосуд, сунул его туда, откуда достал, поспешил к лошади и вернулся домой.
Когда все это произошло?
Как я уже сказал, в конце октября…
Подумайте, когда точно?
Этого я не могу вспомнить.
Какой был день недели ?
Погодите. Помнится мне, что это было в то время, когда в городе все говорили о болезни короля. Двор тогда покинул Париж и переехал в Монсо. Было это в тот день, когда городские ворота были заперты до позднего утра. Было очень неспокойно. По обе стороны ворот скопилась уйма народа, одним надо было выйти из города, другим войти в него. Прошел слух, что Его Величество поразила какая-то серьезная болезнь и скоро неминуемо начнется новая война.
Это было тридцатого октября, в пятницу. Тогда действительно заперли ворота, потому что надо было арестовать наместника Крана.
Значит, это и в самом деле было в пятницу.
И именно в этот день вы видели Аллебу и двух других господ в поле?
Нет. В тот день я только выехал из Парижа с некоторым опозданием, так что мне пришлось провести ночь не в городе, и я вернулся домой только на следующий день. Если все так, как вы говорите, то все дело происходило в субботу тридцать первого октября.
Вы потом не говорили об этом с Аллебу?
Нет.
Давайте снова вернемся к пустотелому сосуду, который вы нашли в поле. Он был наполнен уксусом, в котором лежала свернутая в спираль серая лента?
Да, именно так.
Вы трогали ленту?
Клянусь своей бессмертной душой, нет.
Вы не можете сказать, что эта лента была органического происхождения ?
Я не понимаю вас.
Вы сказали, что эта лента выглядела как змея. Это действительно была змея? Имел ли этот предмет животное или человеческое происхождение? Или, может быть, это была всего лишь свернутая в спираль ветка, которая обманула ваше зрение?
Нет, эта лента была действительно очень похожа на змею. Хотя я не увидел ее головы. Одно небо знает, что это было, может быть, один из сумасшедших рецептов Аллебу, которыми он кормил этого слабоумного Себастьена. Тому точно ничто не может повредить.
Вы уверены, что в сосуде действительно находился уксус?
Жидкость пахла уксусом, но точно я не знаю, потому что тотчас же снова закупорил сосуд.
Вы не заметили, что несли с собой эти трое, когда проходили мимо вас?
Один из господ нес сумку, а Аллебу волок мешок, с которым он всегда шатается по округе. Но я не могу сказать, что они несли что-то особенное. Может быть, они и приходили в поле только для того, чтобы закопать там сосуд?
Можете ли вы вспомнить что-то еще, что представляло бы какой-либо интерес?
Нет, мсье, пусть поможет мне Бог, но больше я ничего не могу вспомнить. Все это было так давно.
Клянетесь ли вы Господом Богом, что сказали правду и ничего, кроме правды?
Я клянусь, что все происходило именно так, как я сказал. Кроме того, я заявляю, что протокол был прочитан мне вслух, и я не могу ничего возразить против истинности изложенных в нем событий. Господь мне свидетель. Аминь.
Составлено и подписано в Париже в сей понедельник, 12 апреля 1599 года
ЧЕТЫРЕ
POST SCRIPTUM
Шарль Лефебр Его Превосходительству…
Mediceo Filza Nr.5963
Ваше Превосходительство!
Вы совершенно правильно поступили, незамедлительно поручив мне расследование обстоятельств пожара на улице Двух Ворот, а прочтя нижеследующее, убедитесь, что ваши опасения оказались совершенно справедливыми. К сожалению, мы прибыли на место происшествия слишком поздно и, как мне кажется, не так уж много узнаем о мертвеце и другом, исчезнувшем, человеке из опросов соседей. Как вам станет ясно из приложенного протокола, лица, о которых идет речь, не поддерживали никаких сношений с жителями улицы. Из высказываний соседей следует, что жильцы дома дали им неверные сведения о своем окружении и роде занятий. Немногочисленные факты, которые вы любезно сообщили мне касательно двоих разыскиваемых, ни в коей мере не подтверждаются сведениями, полученными от свидетеля и занесенными в протокол.
В тот же день я допросил врача, исследовавшего труп. Это известный хирург Джакомо Баллерини, уроженец Падуи, проживавший последние несколько месяцев в Париже. Он был первым, кто осмотрел труп после того, как он был извлечен из-под обгоревших обломков. Врач показал, что прибыл на место происшествия утром после пожара. Стражники заметили его у сгоревшего строения около половины девятого утра. Баллерини объявил, что он врач, и его провели через дом во двор к обугленным остаткам сарая. Он показал, что на месте пожара было несколько человек, занятых растаскиванием балок, которые еще продолжали дымиться Их поливали водой и складывали у каменной стены.
На мой вопрос, знал ли он обитателей дома, Баллерини ответил, что одного из них, по имени Виньяк, он знал, так как тот в предыдущие годы долго работал его помощником. Будучи спрошенным о втором жильце по имени Люссак, врач ответил, что не знает такого. Я попросил его сообщить мне, где в настоящее время находится Виньяк, на что он удивленно посмотрел на меня и сказал, что это очень странный вопрос, поскольку именно его обгоревшие останки были обнаружены под обугленными обломками сарая. На это я заметил, что сгоревший человек, найденный на месте происшествия, считается неизвестным, и хотя это очень вероятно, но все же нельзя с уверенностью считать, что это труп означенного лица.
На мой вопрос, бывал ли Баллерини в этом доме раньше, он ответил, что никогда там не был, что и занесли в протокол.
Откуда же в таком случае он знал, что там жил Виньяк?
Врач пояснил, что случайно встретил Виньяка три месяца назад на рынке возле Ратуши. До этого они не виделись много лет и ничего друг о друге не знали. Тогда Виньяк рассказал ему, что живет в доме друга на улице Двух Ворот, а работает за городом на какого-то фламандца. Он, Баллерини, позже случайно один раз попал на эту улицу, но в дом не заходил.
После этого я попросил его перейти непосредственно к описанию трупа.
На это допрашиваемый сообщил следующее. Труп сгорел приблизительно на две трети. Лицо покойного стало совершенно неузнаваемым. Волосы, брови и баки были полностью уничтожены пламенем. К тому же кожа настолько плотно прилегала к костям, что можно было говорить не о голове, а об обтянутом кожей черепе. Что же касается тела, то его вообще удалось сохранить лишь с большим трудом.
На этом месте я прервал свидетеля, так как секретарю стало дурно. Я попросил допрашиваемого опустить ненужные подробности и в коротких словах описать самое существенное. На это врач показал, что труп лежал на столе, который сломался под тяжестью обрушившейся крыши. По мнению Баллерини, человек был уже мертв к тому времени, когда начался пожар. При более тщательном осмотре он обнаружил, что на шее мертвеца была затянута петля. Петля была привязана к потолочной балке веревкой длиной около трех футов. Балка лежала рядом с трупом, оказавшись там после того, как рухнула кровля. На основании этого наблюдения врач предположил, что человек повесился, прежде чем сгореть. Возможно, что он сам и поджег строение, а потом — да простит его Бог — предпочел более быструю и легкую смерть.
Это заключение имеет для нас неоспоримую ценность, позволяя объяснить и принять во внимание загадочное показание свидетеля Бартоломе, который, как вы прочтете, утверждает, что видел какого-то человека, стоявшего в огне. Вероятнее все-го, он видел подвешенный к потолку труп мертвеца. Пламя, дым и возбуждение ввели свидетеля в заблуждение, и он решил, что в помещении стоит человек, «словно погруженный в свои мысли». Так, во всяком случае, утверждал свидетель.
Когда я отпустил врача, мне в голову пришли еще некоторые вопросы. Прежде всего я забыл спросить его, как зовут того фламандца, у которого работал Виньяк. Я послал стражника за врачом, но того не оказалось дома. Стражник оставил на месте письменный приказ врачу вернуться ко мне для продолжения допроса. Баллерини, однако, не выполнил предписания, и с тех пор мы его больше не видели. Дальнейшее расследование показало, что после нашей беседы он тотчас покинул город. Это могло оказаться случайностью, хотя его отъезд можно объяснить и тем, что продолжение допроса было бы для него неприятным.
От вашего внимания, конечно, не ускользнуло, что теперь надо принять в соображение, что допрос лишь одного-единственного человека может как-то прояснить дело. Поэтому я решил непременно разыскать Перро, владельца дома, и допросить его относительно обоих интересующих нас лиц. Само собой разумеется, что дальнейшее расследование я буду проводить со всей возможной секретностью, коей требует этот случай. Считаю, что поимка нами второго — бежавшего — человека — вопрос нескольких дней.
Да сохранит вас Бог от зла, которое творится вокруг нас.
Дано в Париже, сего дня 12 апреля 1599 года.
Ваш покорнейший слуга Шарль Лефебр
ПЯТЬ
ЗАПИСКИ ВИНЬЯКА
Ла-Рошель, 18 октября 1628 года
Только что вернулся с прогулки по городу, который все больше и больше напоминает царство мертвых. По мостовым, сквозь камни которых прорастает трава, бродят, шатаясь, высохшие фигуры людей, потерявших всякую способность говорить и жестикулировать. За последние шесть месяцев мы потеряли восемь тысяч человек, из которых только за последние две недели умерло две тысячи. У нас больше нет сил, чтобы хоронить мертвых. Из последних сил умерших стаскивают на веревках к кладбищу или к городской стене и оставляют там не погребенными. Многие незаметно умирают в своих домах. Часто они даже не гниют, настолько высохли от недоедания их тела. Некоторые несчастные, потерявшие всякую надежду найти что-либо съестное, едят любую траву, которая попадает им в руки, — от белены до красавки, они заболевают или теряют рассудок, слоняются по улицам нагишом или впадают в неистовство. Рассказывают страшные истории о людях, которые начали есть человечину. Прошли недели с тех пор, как у нас кончились последние запасы продовольствия, и люди стали варить шкуры. Мех выщипывают, кожу хорошенько скоблят, моют, ошпаривают, а потом варят так долго, что она кажется нам такой же вкусной, как свежая дичь. Если какому-нибудь счастливцу повезет и у него найдется немного жира, то он сможет приготовить что-то вроде мясных фрикаделек. Сначала я думал, что самое большее, на что голод сможет возбудить наш аппетит, — это шкуры ослов и лошадей, но я ошибся. С улиц города исчезли последние собаки — их использовали с той же целью. Некоторые мудрецы дошли до того, что обрабатывают пергамент и пытаются есть его. В дело идет не только чистый пергамент, но и покрытый буквами. Люди не боятся поедать даже старые книги. Их кладут в воду на один-два дня, они разбухают, а потом их варят, и они становятся мягкими и такими нежными, что из них можно делать фрикасе и клецки, которые начиняют травой и кореньями. Так как запасы пергамента истощились, мы перешли на барабанную кожу, которую снимают с барабанов, варят и едят. То же самое происходит с решетками сит, а когда истощится и этот источник и в городе действительно не останется больше ничего, люди бросятся к помойкам, чтобы посмотреть, не выброшено ли в спешке и сытой невнимательности что-нибудь, что можно употребить в пищу. Как я слышал, люди уже начали собирать лошадиные копыта. Раз уж в пищу пошел рог, то скоро с улиц исчезнут последние фонари — от них оторвут роговые пластины, зажарят и съедят. На свете, пожалуй, нет ничего такого, чего нельзя было бы съесть. Даже то, чем пренебрегают свиньи и собаки, подбирают, перемалывают, варят, жарят и едят люди. Недоуздки, упряжь, подпруги, постромки — каким бы старым все это ни было — режут на куски и готовят в пищу. На бойнях, где эти вещи стоили очень дорого и всегда пользовались большим спросом, не найдешь теперь даже кусочка старого ремня.
Сегодня было нападение на дом главы магистрата. Как ни невероятно это звучит, но у заговорщиков не оказалось даже сил на то, чтобы его поджечь. Из этого легко заключить, до какого состояния дошел город и запертое в нем население. На каждой утренней поверке выясняется, что гарнизон тает не по дням, а по часам. Люди превратились в исхудалые скелеты, почти не способные носить оружие, а когда идут строем, то напоминают шествие призраков. Почти никто не в силах сделать больше ста шагов, а потом валится на землю в изнеможении. Не находится даже добровольцев, которые были бы готовы или способны позвонить к проповеди.
Ввиду нашего безнадежного положения мои записки представляются мне совершенно бессмысленными, словно я пишу их на буковых листьях, которые несутся по мостовым, гонимые осенним ветром. Кольцо вокруг Ла-Рошели сомкнулось столь плотно, что мы не сможем его прорвать, и срок падения города — лишь вопрос времени. Маловероятно, что написанное мною надолго переживет стены города, которым неминуемо и скоро суждено сгореть от неприятельского огня. Я не думаю, что король и его всесильный кардинал упустят возможность навеки и навсегда уничтожить любое упоминание о нас, от которых отвернулся Господь. Лишь время от времени являет Он Свою милость, чтобы закрыть глаза кому-либо из нас. В остальном Он, кажется, узрел в наших врагах лучших слуг Своих, чем мы.
Устал я после всех этих беспокойных лет моей жизни. В конце моего земного пути видятся мне лишь загадки, проливающие мертвенный свет на мою истекающую жизнь. Мне пятьдесят шесть лет, и я чувствую оба века, между которыми оказалось зажатым мое, разделенное ими ровно пополам, земное существование. Все вокруг меня движется к чему-то, для чего мир еще не придумал названия. Снова и снова беру я в руки книгу философа и нахожу в ней все, что я думаю и чувствую, выраженное прекраснейшим языком. Но в то же время одолевает меня страх перед тем временем, той эпохой, когда будут читать лишь те мысли, которые — в конце — будут неизбежно свертываться в большой вопросительный знак. Да, иногда является мне подозрение, что все религии и философские системы суть, быть может, то место, где упокоятся после своей смерти истины. Они продлят на какое-то время срок своего существования в ученых книгах и ритуалах, пока их окончательно не забудут, так как перестанут понимать.
У меня осталось не так уж много дел. Руки мои ослабели от подагры. Глаза отказываются видеть уже через несколько часов после пробуждения, а ночами я занимаюсь тем, что прислушиваюсь к тихой работе своих внутренностей. Часто я спрашиваю себя, что происходит в ночной тьме моей груди, и временами удивляюсь, почему за столько лет я не делал никаких усилий, чтобы поближе познакомиться с этой самой чуждой для меня частью моего «я». Я рассматриваю свои руки, ногти и маленькие лунки на них, и, вероятно, сознание того, что скоро это тело перестанет существовать и жить, наполняет меня нестерпимым любопытством относительно его природы.
Кардинал Ришелье велел замуровать вход в гавань. Время от времени в виду наших берегов появляются английские корабли, которые, однако, не имеют сил или — как я склонен думать — желания оттеснить французский флот и освободить гавань. Король не ведет с нами переговоры, и это очень плохой знак, убеждающий меня в том, что он совершенно уверен в своем успехе. Зачем вести какие-то переговоры о том, что и без того получишь рано или поздно? На этот раз нас не спасут выборы короля в Польше.