ПРОЛОГ

От немыслимой скорости кружилась голова и захватывало дух!

Словно зачарованный Николай Рёшлауб не отрываясь смотрел в окно. Ритмичный грохот машины заглушал все прочие шумы. Не только шумы, но и разговоры окружающих перестали доходить до его слуха, настолько сильно был поглощен Рёшлауб этим новым, доселе невиданным способом передвижения. Чувствовался только запах угля, сжигаемого в топке паровой машины.

В растерянности он безуспешно пытался найти какую-либо точку опоры, на которой можно было, хотя бы на мгновение, задержать взор. Но, очевидно, поездка по железной дороге требовала более длительной адаптации зрительного аппарата. Спокойно наблюдать можно было только весьма удаленные предметы, видные на горизонте лишь как смутные, нечетко очерченные контуры. Но стоило перевести взгляд на близлежащие предметы, и созерцание их тотчас становилось невозможным, настолько быстро неслись они мимо окна. Это чудовищно, подумалось ему. Ведь видимые объекты были все же здесь. Да, они были здесь, но он не мог их различить, пролетая мимо со скоростью пятнадцать миль в час.

Утомившись, он отвел глаза от бешено несущегося мира и блуждающим взором обвел пассажирское отделение. Кажется, он единственный, кому была неприятна быстрая езда. Даже его внучка Тереза, сидевшая напротив, невозмутимо смотрела в окно, и, кажется, вид проносившегося мимо ландшафта доставлял ей удовольствие. При одном взгляде на нее у Николая Рёшлауба улучшилось настроение. Какое отдохновение! Теперь он понял, почему столь многие советовали ему не смотреть в окно во время поездки. Лицо его стало менее напряженным. Надо просто немного отдохнуть от созерцания быстрого движения.

Через некоторое время Тереза почувствовала его взгляд. Она восторженно заговорила, глядя на деда горящими глазами:

— Разве это не великолепно?

— Совершенно, — ответил он, — великолепно.

При этом он — непроизвольно — крепко ухватился руками за подлокотники полированного деревянного сиденья.

Нюрнберг давно исчез из вида. Еще несколько минут, и они будут в Фюрте. Со времени первого железнодорожного рейса, состоявшегося 7 декабря 1835 года, первоначальное возбуждение, связанное с паровозами, все же несколько улеглось — как-никак прошло уже девять месяцев, но, однако, было нечто особенное в том, чтобы отважиться на путешествие по первой немецкой железной дороге. Все места в вагонах были заняты.

Когда Николаю Рёшлаубу — в награду за выдающийся вклад в борьбу с последней вспышкой холеры — предложили железнодорожное путешествие из Нюрнберга в Фюрт, он сначала отказался. Не слишком ли он стар для такого приключения? А этот Нюрнберг? Прошло уже больше пятидесяти лет с тех пор, когда он — тогда еще совсем молодой врач — провел здесь несколько несчастливых месяцев. Правда, с этим городом у него связаны воспоминания, которыми он мог по праву гордиться. Именно там и тогда составил он свои первые эпидемиологические карты. Тогда его высмеяли и даже проявили враждебность к его нововведениям. Сегодня же ему воздают почести за те идеи, за которые тогда высокомерно издевались и насмехались над ним. Да, стоит ли в его семьдесят пять лет ради нескольких миль по железной дороге пересекать половину Германии?

Сияющий взгляд внучки — вот что в конце концов убедило его принять предложение. Семнадцатилетняя девушка была вне себя от радости, узнав о предложении. Как это волнительно! Воодушевление внучки передалось старику. Только ради нее отважился он на это путешествие, на эту авантюру. Она должна будет его сопровождать. Да, он был горд тем, что благодаря ему девушка сможет пережить столь прогрессивное приключение. Железная дорога! Теперь все только и говорят о ней. Разве не была его внучка воплощением того будущего, борьбе за которое он посвятил всю свою жизнь — борьбе за господство человека над силами природы, за победное шествие разума и науки?

Тереза снова отвернулась к окну — она не могла вдоволь насытиться зрелищем проносящихся мимо пейзажей.

— Нет, ты только посмотри, — весело крикнула она, — как шарахаются от поезда лошади на дороге.

Николай помедлил, но потом все же посмотрел в окно. Пугались не только лошади. Маленькие дети плакали от страха при виде проносящегося мимо паровоза, в то время как их матери и отцы кивали проезжающим.

— Почему они плачут? — то и дело спрашивала Тереза, краснея от радостного возбуждения.

— Их приводит в ужас грохот локомотива, — крикнул в ответ Николай. — Им страшно.

Тереза принялась кивать в ответ зевакам. Потом она приложила ко рту сложенные рупором ладони и выкрикнула во всю силу своих молодых легких:

— Не бойтесь. Все будет хорошо. Мы едем в новый мир!

Естественно, пешеходы за окнами поезда не могли из-за шума паровоза слышать восклицание девушки, но несколько молодых людей, словно подтверждая ее слова, подбросили вверх свои шляпы. Дети продолжали безутешно плакать.

Сияя, Тереза взглянула на деда и тут же озабоченно спросила:

— Что с тобой? Тебе нехорошо?

— Нет, нет, все в порядке, — поспешил он успокоить внучку. — Мне просто надо привыкнуть к такой скорости.

Он слегка приподнялся, потом снова сел.

Мы едем в новый мир.

Эта фраза отозвалась в его душе тревожным эхом. Он услышал голос. Когда, сколько лет назад, он слышал этот голос в последний раз? И вот он снова звучит в ушах так явственно, словно это было только вчера.

Николай, для нас это слишком тяжелая ноша. Ты должен сказать «нет».

Он закрыл глаза, но это не помогло. Слова продолжали преследовать его.

Это бросает вызов небу и поразит нас безумием.

Он непроизвольно открыл глаза и поднял их к небу. Да, если говорить правду, то и погода потеряла свое значение, она не могла причинить никакого вреда паровозу, который катился по железным рельсам, навечно уложенным на отмеренный отрезок пути. Однако вид синего неба, по которому плыли редкие белые облака, пока еще вселял в него уверенность. Все остальное — то есть развертывавшаяся за окном панорама — внушало тревожное ощущение беды.

Ему не нравился этот вид. Из почтовой кареты можно разглядеть не только горизонт, но и различить во всех подробностях каждую травинку, каждый камешек на дороге. Мир был неподвижен, и человек двигался относительно его неподвижности. Здесь все было наоборот. Казалось, хотя Николай отчетливо понимал, что чувство обманывает его, он пребывает в этой машине в неподвижности, словно став ее частью и перестав быть частью мира, который теперь сам летел мимо него. Существовали только Нюрнберг и Фюрт — отъезд и прибытие. Но что вообще происходит с пространством? Оно осталось, его можно видеть, но одновременно оно стало иным. Это было не пространство мира, а некий интервал, пробел, находясь в котором, чувствуешь, что находишься в Нигде.

Николай, прошу тебя, поедем со мной. Для нас это единственная возможность остаться в одном мире.

Взволнованная Тереза продолжала что-то без умолку говорить. После возвращения в Нюрнберг у них останется масса времени на что угодно. Это просто невероятно. Всего за один день они съездят в Фюрт и вернутся в Нюрнберг.

— Знаешь, говорят, что скоро построят дорогу до Мюнхена, — продолжала трещать Тереза. — Путешествие, которое раньше продолжалось сорок восемь часов, займет теперь всего шесть. Шесть часов! Если проехать по этой дороге всего два раза, то можно выиграть целых шесть дней жизни.

Николай кивнул, хотя до него вряд ли дошел смысл сказанных внучкой слов. Не стоит обращать внимание на эту местность, подумал он. Слишком много воспоминаний с ней связано.

Однако через некоторое время ему становится ясно, что перемена в настроении связана не только с местностью. И не реакция Терезы на железнодорожное путешествие вывела его из обычного состояния. Он провел рукой по карману сюртука и ощутил контуры книги, которую начал читать недели две назад. Книги опального молодого немецкого поэта, жившего теперь в Париже. Чтение — совершенно непостижимым образом — всколыхнуло все его чувства. Да, быть может, именно эта книга толкнула его в дальнее путешествие, только для того, чтобы еще раз увидеть ее мир. Разве не слышит он в своей душе — уже много недель — ее любимый голос? Голос Магдалены.

Я не обманула тебя, Николай. И никогда не меняла своего к тебе отношения. Но могу ли я верить тебе?

Почему нет, беззвучно шепчет он. Почему?

Я очень этого хотела, но понял ли меня ты? Я подарила тебе свое тело…

Сердце его сжалось. Нет, он не может вынести этих воспоминаний. Не здесь и не так. Но дверь открылась. Бесшумно. Тихо. Неотвратимо. Спустя столько лет.

— Завтра утром мы не поедем в Гамбург, — сказал он вечером Терезе.

— Мы останемся еще на день в Нюрнберге? — взволнованно спросила она.

— Нет, мы поедем в деревню. Я хочу навестить одного человека.

— У тебя есть здесь друзья? — удивленно спросила Тереза.

— Нет, но здесь, недалеко от города, живет один человек, которого я очень давно не видел. К тому же мне кажется, что я не скоро еще раз попаду в эти края. Ты умеешь ездить верхом?

— Ездить верхом?

Как выяснилось на следующее утро, Тереза не умела сидеть на лошади. Попытка посадить ее в седло закончилась неудачей. Девушка сильно испугалась, и лошадь тотчас это почувствовала. Она спокойно садится в поезд, в машину, в которой она ничего не смыслит, в машину, которая во много раз сильнее этой несчастной лошади. И такое слабое животное вызывает у нее панический страх?

— Вы можете доехать до Волькерсдорфа на почтовой карете, а остальной путь пройти пешком, — посоветовал хозяин конюшни.

Николай украдкой бросил на внучку неуверенный взгляд. Девушка явно не ожидала ничего хорошего от этой непредвиденной прогулки.

— Неужели нам придется все-таки ехать в деревню? — разочарованно протянула Тереза. — Да еще в почтовой карете. Как скучно и утомительно. Нам, между прочим, еще предстоит путешествие в Гамбург.

— Здесь очень живописная местность, милостивая барышня, — попытался утешить девушку хозяин конюшни. — Особенно осенней порой.

— Мы воспользуемся егерской почтой, — решил Николай.

— Куда мы вообще едем? — раздраженно поинтересовалась Тереза.

— Пусть это будет для тебя приятным сюрпризом.

Николай ни за что бы не поверил, что поездка в Волькерсдорф сможет привести его в такое смятение. Чем ближе подъезжали они к местечку, тем живее становились воспоминания о странных событиях и происшествиях, пережитых им в 1780 году. Как вышло, что он столько лет не думал и не вспоминал о них? Он нетерпеливо оглядел окрестности и вскоре понял, что сейчас они проедут замок Альдорф. Николай испытал сильное потрясение, едва завидев вдали развалины давно покинутого замка. Взгляд старика застыл, сердце едва не остановилось, а рука непроизвольно потянулась к нагретому осенним солнцем шнурку звонка. На склоне холма лежал разбитый и расколотый на куски замок. Может быть, его разрушили проходившие здесь войска революционной Франции? Или каменную цитадель в течение десятков лет использовали как каменоломню? Лучше всего было бы сейчас остановиться и прогуляться по склону холма, но в последний момент Николай сдержался и не потянул шнур звонка. Нет смысла возвращаться на это место. Он хочет еще раз увидеть одного человека. И это все. Ему не нужны руины исчезнувшего мира. Что прошло, то прошло. Да и вообще стоило ли затевать это путешествие?

— Что ты так пристально смотришь на эти развалины? — спросила Тереза.

— Что, что? — сердито откликнулся он. — Я не смотрю.

Отношение Терезы к неожиданному изменению планов путешествия было явственно написано на ее лице. Она откровенно скучала. Толчки кареты на ухабах не позволяли читать, а красоты пейзажа за окном недолго занимали внимание девушки. Ее настроение нисколько не улучшилось после того, как они в Волькерсдорфе вышли из кареты и направились дальше пешком.

Им потребовалось около часа, чтобы добраться до монастыря. Небольшое владение было окружено стеной, между камнями которой пробивались усики виноградных лоз.

— Ну и куда мы теперь пойдем? — недовольно спросила Тереза.

— Мы идем к одному человеку, — коротко ответил Николай.

— В монастырь?

Он кивнул. Дед и внучка миновали открытые ворота и по гравийной дорожке подошли к двери. Николай постучал. Через некоторое время внутри послышались шаги. Дверь открылась, на пороге стояла сестра.

— Да, слушаю вас, — сказала она.

Николай снял шляпу. Парики вышли из моды уже несколько лет назад, но было заметно, что монахиню неприятно поразил вид простоволосой головы.

— Что вам угодно? — дружелюбно спросила монахиня.

— Меня зовут Рёшлауб. Николай Рёшлауб. Это моя внучка, ее зовут Тереза.

Тереза сделала книксен.

— Я ищу одну обитательницу вашего монастыря, — продолжал Николай. — В миру ее звали Магдаленой. Магдаленой Ланер.

— Да, она живет здесь, — ответила женщина несколько менее дружелюбно.

— Я могу ее увидеть?

— Не думаю, что это возможно.

Однако сестра отступила в сторону и позволила посетителям войти. Потом она закрыла дверь, коротко кивнула и произнесла:

— Прошу вас, подождите здесь.

Николай кивнул. Взгляд его упал на календарь, висевший на стене возле входной двери. Подождать! Какое мелкое слово, совершенно не подходящее к нынешним обстоятельствам. Только сейчас, стоя здесь, он вдруг понял, что он полстолетия только и делал, что ждал этого мгновения. Полстолетия? Да, почти всю свою жизнь. Тереза была сильно озадачена.

— Кто эта женщина?

Но Николай не ответил. Он не мог говорить, горло сдавила невидимая петля. Она жива! Она здесь, где-то за этими стенами. Почему он не приехал сюда раньше? Много лет назад он узнал, что она перебралась сюда, в этот монастырь. Чего он ждал до сих пор? Он так часто думал о ней. А теперь может случиться так, что ему не будет позволено ее увидеть. Но почему? Она больна?

Не желая, чтобы Тереза видела его волнение, Николай отошел в глубину вестибюля и сделал несколько шагов к окну. Отсюда открывался красивый вид на монастырский сад. Вечернее солнце освещало пылавшие осенним желтокрасным огнем кроны каштанов. В центре сада журчал небольшой фонтан. Этот едва слышный плеск только подчеркивал тишину.

Ее лицо. Ее губы. Задумчивость, с какой она опустила голову, рассматривая свои руки. Он никогда не забывал это. Невероятное безмолвие. Расплывчатая картина грязной улицы между кособокими, тесно стоящими домами под серым безрадостным небом.

Когда он снова обернулся, то увидел, что к нему направляется другая монахиня. Ее облачение было таким же скромным, как и одежда сестры, отворившей им дверь. Однако та манера держаться, с какой она приблизилась к нему, и выражение лица говорили о власти и достоинстве не менее красноречиво, чем самое роскошное одеяние.

Женщина остановилась перед ним, слегка поклонилась и спросила:

— Господин Рёшлауб?

Николай кивнул и жестом подозвал Терезу, которая до сих пор, не вполне веря своим глазам, стояла у входа.

— Это моя внучка.

Сестра обратилась к девушке:

— Я сестра Рахиль. Чем я могу вам служить?

Николай нервно мял в руках шляпу.

— В вашем монастыре живет одна женщина, которая очень многое для меня значит, — неуверенно начал он. — Ее имя Магдалена. Магдалена Ланер.

Женщина окинула Николая удивленным взглядом.

— Она все еще живет здесь, не так ли? — добавил он.

— Да, и что?

Она не сказала больше ни слова, будто ее утверждение и не требовало никаких комментариев.

— Хорошо ли она себя чувствует? — спросил Николай. Он сам удивился своему вопросу, высказав первое, что пришло ему в голову.

— Да, хорошо, но кто вы, если мне будет позволено об этом спросить? Вы член семьи?

— Нет, нет, — ответил Рёшлауб. — Нет, я не член семьи. Я друг и не более того. Друг.

Он почувствовал, что Тереза взяла его за руку, и хотя жест был продиктован лучшими намерениями, Николай ощутил неловкость, прикосновение мешало ему. Он взглянул на Терезу, и она убрала руку.

После недолгого мучительного молчания он сказал:

— Могу я спросить, может ли она говорить?

— Говорить? — переспросила монахиня и посмотрела на Николая так, словно он лишился разума. Потом она отрицательно покачала головой. — Боюсь, что ничего не получится, господин. Сестра Магдалена не говорит. Ни с кем.

Николай задумчиво опустил глаза.

— Ах да, — произнес он наконец. — Этого… этого я не знал. Но могу я узнать, давно ли она живет у вас?

Женщина наморщила лоб, потом ответила:

— Вы могли бы с большим основанием спросить, давно ли я живу при ней. Но, к сожалению, я не могу дать вам никаких сведений. Мы принимаем только членов семьи. Поэтому я прошу вас удалиться.

— Конечно, конечно, — разочарованно произнес Николай. — Я понимаю, что не имею никакого права находиться здесь. Но это… это мое единственное желание, понимаете?

То выражение и манера, с которыми он сказал эти слова, должно быть, произвели впечатление на монахиню. Она внимательно посмотрела на Николая. На ее лице, сменяя друг друга, скользнули выражения скепсиса и восхищения. Тереза не знала, куда ей смотреть. Какая мучительная ситуация. Что они вообще здесь делают? Что происходит с ее дедом?

— Откуда вы приехали? — спросила наконец сестра.

— Из Гамбурга.

— До Гамбурга отсюда много дней пути. У вас были какие-то дела поблизости?

Он по-прежнему смотрел в пол. Разочарование было сильнее, чем он мог ожидать.

— Сестра Рахиль, вы, вероятно, не поймете меня, но я ищу встречи с Магдаленой уже много лет, я… Я никак не мог набраться мужества, чтобы приехать сюда.

Женщина едва заметно улыбнулась. Потом лицо ее вновь стало серьезным, и она заговорила:

— Вы не можете говорить с ней. И никто не может. Как и все молчальницы, она живет в полном безмолвии. Даже если бы вы сумели с ней встретиться, это принесло бы вам весьма мало пользы.

— Я не ищу никакой пользы для себя, — возразил он после недолгого молчания. Голос его был исполнен значения. — У меня есть только одно желание — один раз увидеть ее.

— Это невозможно.

Николай смиренно кивнул. Его охватила нерешительность, голова казалась пустой, и он не понимал, что еще он должен сказать. Но явственно осознавал он и то, что не может просто взять и уйти.

Тереза снова взяла его за руку, и на этот раз он не стал отказываться от ее дружеского прикосновения.

Прежде чем направиться к выходу, он спросил:

— Узнает ли она, что я был здесь и спрашивал о ней?

Поначалу сестра ничего не сказала, потом коротко кивнула.

— И если она захочет меня увидеть, сможет ли она на этом настаивать?

Последовала еще более долгая пауза. Затем сестра опять кивнула.

— Да, но это весьма маловероятно.

Николай снова нервно помял шляпу, а потом наконец протянул сестре руку.

— Благодарю вас, до свидания.

— Я провожу вас к выходу.

По усыпанной гравием дорожке они прошли к воротам. Ласковое осеннее солнце освещало окрашенные охрой камни обводной стены монастыря.

— Куда вы сейчас пойдете? — спросила сестра, когда они достигли ворот.

Тереза опередила деда.

— В Волькерсдорф, — быстро ответила она. — Мы должны сегодня же вечером вернуться в Нюрнберг.

Николай бросил на внучку раздраженный взгляд и возразил:

— Мы переночуем в Волькерсдорфе и завтра утром снова зайдем к вам. Ведь вы не откажете мне в этом, не так ли?

Повисло долгое неприятное молчание. Тереза покраснела от стыда и опустила глаза долу, что рассердило Николая, но он мысленно одернул себя. Девушка ничего не знала. Она так радовалась поездке по железной дороге и изысканности нюрнбергских магазинов. Она не имела ни малейшего понятия о том, что происходит с ее дедом. Но как он может сказать ей об этом?

— Очень маловероятно, что обстоятельства изменятся к завтрашнему утру, — ответила наконец сестра. — Конечно, вы можете, если хотите, прийти и завтра, прежде чем отбыть в обратный путь. Но не обольщайте себя несбыточными надеждами.

— Благодарю вас, — сказал он. — Вы были очень любезны.

Вскоре контуры монастыря скрылись за кронами густо растущих по обочине дороги деревьев. По полевой дороге они не спеша шли в Волькерсдорф. Тереза была разочарована и подавлена. Таким она никогда не видела своего любящего дедушку. Что с ним случилось? Он хочет здесь переночевать, а утром снова идти в этот монастырь? После этого случая она просто не знала, как к нему подступиться.

Николай оставался молчаливым и немногословным. Вечером, когда они ужинали на постоялом дворе, он говорил только в самых необходимых случаях и был очень рад, когда Тереза вскоре отправилась в свою комнату спать.

Его обуревало неуемное желание скорее остаться одному.

Примут ли его завтра утром? Как его встретят в монастыре? И почему, почему он так долго ждал? Весь вечер он просидел в гостиной. Хозяйские слуги не возражали против того, чтобы он сидел здесь, удобно устроившись у камина. Если он хочет, то может сидеть и читать здесь хоть всю ночь, шутливо заметил хозяин, дров хватит.

Еще некоторое время он слышал на лестнице шаги слуг, но потом все стихло. Раздавалось только потрескивание поленьев в камине.

На коленях лежала книга опального поэта. Он взял ее в руки, раскрыл и пробежал глазами первые строки недавно прочитанного абзаца. Непонятный страх, таинственное благоговение не позволяют нам писать дальше. Грудь наша полна ужасного сострадания…

Николай уставил взор в пламя.

Сострадание.

Свет разума.

Свет милости.

В ушах зазвучал голос Терезы.

Не бойтесь.

Не бойтесь…

ЧАСТЬ I