ГЛАВА 30. КОГДА ДО НЕБА ДАЛЕКО И ДО ЗЕМЛИ НЕ БЛИЗКО

К этому утру я уже многое умела, одного лазанья по деревьям еще не освоила, если на них ветки не торчат через каждые десять дюймов. К сожалению, низ этого совсем не ветвился, до безобразия голый ствол, а лезть надо. На самой верхушке этот негодник запрятал, вон висят мои кисти, в отместку за то, что вчера я весь кон у него выиграла.

На стуле не достанешь, вот если подставить стол, стул и табурет сверху, то, если чуть подскочить, ухватишься. Но Жорж не даст портить мебель. Тогда, тогда – эврика! Голова моя садовая, бывают затмения, но не до такой же степени. Лестница! Именно! Та, что у Джо в конюшне стоит.

А она ничего, не такая уж тяжелая, как кажется.

Я дотащила ее, поставила и, оглянувшись вокруг (разумная предосторожность: среди моих многочисленных туалетов не сыскать ни одних брюк, даже таких незначительных, как шорты), полезла наверх, борясь с душой, которая норовила от страха дезертировать в пятки и там отсидеться в безопасности.

По веткам карабкаться ничуть не хуже, чем по лестнице, а даже и ловчее.

Я благополучно достигла нужной высоты, отвязала свое имущество и уже освоилась, с победным видом озирая окрестности. Последним в поле моего зрения должно было попасть окно на втором этаже дома, его я собиралась рассмотреть особенно хорошенько, поскольку за ним простиралась терра-инкогнито – комната Корсана. Я повернула голову и не поверила глазам своим – прямо на меня в упор смотрел сам Корсан. Я зажмурилась и замотала головой: дескать, сгинь нечистая сила, но сгинуть пришлось мне, и немедленно. Это обычно случается, когда теряешь равновесие, но земли я не достигла, потому что каким-то чудом успела ухватиться руками за толстую ветку. Открываю глаза и вижу – до неба высоко и до земли не близко, да еще ветка качается и сомнения одолевают. Привиделось, или нет? Одним словом, ситуация отчаяния и звать на помощь неудобно: спят еще все. Я первая проснулась, чтобы росу нарисовать. А еще говорят: тем, кто рано встает, тому бог подает. Мне бы сейчас совсем не помешало подать небольшой стог сена или хотя бы пруд. Но бог все-таки бог, он не оставил меня и подал Корсана. Значит, не привиделось, а жаль.

– Падайте! – крикнул он. – Я вас поймаю!

– Не могу! Руки не расцепляются! – ответила я.

Он молчит, соображает, что посоветовать, и я молчу, пока до меня наконец доходит, что это он с таким интересом разглядывает. От этого любые руки расцепляются сами собой, даже такие упрямые, как мои.

Корсан меня поймал, красную как рак, готовую провалиться куда-нибудь подальше, хоть в Австралию, только чтобы не с ним вместе.

– Почему вы смеетесь? – заносчиво спросила я – единственно, что мне осталось в этой плачевной ситуации.

– Потому что приключение вышло забавное!

– Отпустите меня!

– Руки не расцепляются, – ехидно ответил он.

– Я серьезно вам говорю, – самым строгим учительским тоном сказала я.

– И я серьезно. Когда вы падали, я боялся, что не удержу вас, вот и сцепились они намертво.

А может, он не шутит? Мои-то, правда, не расцеплялись.

– Что же, мы так и будем стоять?

– Некоторое время придется. А пока давайте поболтаем. Как вы жили здесь без меня, милая леди? Не скучали?

– Нет! Жила прекрасно!

Я уже поняла, что сморозила глупость и он, конечно, не преминет ее подчеркнуть. Так и вышло.

– Что я слышу! Я не смел надеяться, и вдруг такой подарок. Вам нравится мой дом, может, вам теперь понравится и его хозяин?

– Бросьте паясничать! Вы прекрасно знаете, что я хотела ответить на ваш дурацкий вопрос.

Он тотчас наклонился и поцеловал меня. Ну вот! Все начинается сначала.

– Это вам за дурацкий вопрос, – пояснил он, чтобы я не терялась в догадках. – Кажется, вы забыли, что являетесь моей добычей? Кто привязал ваши кисти?

– А зачем вам знать?

– Я должен наказать виновника. Он подверг вас неоправданному риску. Я мог бы не приехать сегодня, и вы бы сломали себе шею.

– Я сама их повесила… сушиться.

– М-да! Врать вы совсем не умеете, и вот же вам за это и за то, что вы стали еще очаровательнее.

Он опять меня поцеловал, и гораздо дольше, чем в первый раз. Понятно, за две провинности сразу.

Наконец он оторвался от моих губ и как-то медленно, ну, как в замедленной съемке, разжал руки и отступил, серьезно и немного отстраненно глядя на меня; нет, у него был взгляд глубокий, как будто он решал что-то очень важное про себя. Он шел и все время оглядывался именно таким взглядом, пока не скрылся в дверях, а я вместо того, чтобы собирать с земли рассыпавшиеся кисти, глядела ему вслед и думала, что он решал.

Но, ни до чего не додумавшись, вздохнула, собрала последние кисти, встала, отряхнула их и пошла ловить радужные блики.

ГЛАВА 31. ВАРИАНТЫ

Я уже наносила последние мазки и, кажется, не совсем бездарные, как меня по-свойски в бок толкнул грязноватый маленький кулачок. По манерам, грязи и размеру он мог принадлежать только Билли.

– Привет, – сказала я. – Что так рано?

– Рыбалил, – солидно ответил Билли. – Во, видишь?

– Что там у тебя?

– Ты что, слепая?

– Как сказать.

– Ну ясное дело! Опять малюешь и ничего не видишь и ничего не слышишь. Достала-таки! Шустрая. В следующий раз нипочем не сможешь, я так подвешу, так подвешу, что тебе придется до самого неба лезть!

Эта нешуточная угроза заставила меня взглянуть на него. Опираясь на локти и пятую точку опоры, он полулежал на траве, закинув нога за ногу, качая верхней, босой и пыльной, не забывая вызывающе посматривать на меня: мол, ну что ты против меня можешь сделать, малявка.

Я присела перед ним на корточки и, заглядывая в его лукавые глаза, начала:

– Билли!

– Да, милая леди.

Это он подражает Корсану, и небезуспешно.

– Знаешь, Корсан приехал. Он рассердился, когда увидел, как я лезу за кистями, и хочет наказать того, кто их туда повесил.

– И ты разболтала ему обо мне?!

Билли вскочил, он не мог поверить в такое подлое предательство.

– Нет, я сказала, что сама это сделала.

Я встала, собрала пожитки. И мы пошли: я по траве, а Билли по середине дороги, там пыли погуще.

– Ладно, – сказал он, усиленно загребая то левой, то правой, чтобы она столбом стояла. – Я не буду привязывать твои кисточки так, чтобы ты лазила за ними, я привяжу пониже, разбежишься посильнее, подпрыгнешь и сцапаешь.

– А нельзя их совсем не привязывать? – робко спросила я.

– Нет! – категорически отрезал он. И таким тоном, что сразу понимаешь, что предложение сие несуразное, и скажи спасибо, что так легко отделалась.

– Слышь? – это он мне опять.

– Да.

– Я тебе Крошку дам.

Я остановилась и забеспокоилась.

– А ты?

– Веселую возьму, только давай сразу – кусок в зубы. И айда, смотри, ждать не буду.

– Хорошо.

– Я пойду их седлать, а ты к Вану смотайся.

Ван все понимает с полуслова, и пара лепешек у него всегда имеется, да еще обязательно сверху что-нибудь подкинет для питательности и красоты. Удивительно это у него получается, как на полотнах Бонара. Надо будет попросить еще такие же сделать. Натюрморты у меня никогда не выходили. Может, с этими что-нибудь получится?

Я бы их, несомненно, выронила, потому что как же удержишь, если идешь с вытянутыми, притом разведенными руками, на которых лежат эти Вановы бугорки, любуешься им, и тут – хлоп: на повороте натыкаешься на ничего не подозревающего человека. Хорошо, реакция у Корсана оказалась такая, как надо, поймал один, а я другой не упустила.

– Спасибо! – потянулась я за первым, ну да у него так просто не получишь, а подпрыгивать не буду: не поможет.

– Отдайте! Я тороплюсь.

– Куда?

– Ну там, – неопределенно махнула я.

– Хорошо, возьмите.

Странно! Но черт с ним. Если я не поспешу… Я не стала додумывать, что стрясется, а просто припустила что есть мочи и еле успела.

Билли грозно ходил взад и вперед большими шагами, уперев руки в бока, маленький и сердитый. Он ничего не сказал, кроме короткого и выразительного: «Эхма!». Но я сразу почувствовала себя кругом виноватой и, более не мешкая, отдала ему бутерброд, и зацепив зубами свой, вскочила на Крошку. Да, именно, вскочила! Я здесь за эти месяцы сделалась лихой наездницей и вообще почти сорвиголовой. Что ножик кинуть, да так, чтоб непременно воткнулся, что в банку из-под пива попасть с двадцати шагов, что другие необыкновенности совершить, – это теперь раз плюнуть, наверно, воздух повлиял деревенский, здоровый, ну и отсутствие телевидения, радио и всех остальных средств массовой информации сказалась. Корсан тогда говорил, что у них в семье замкнутый образ жизни, и в эти пределы не допускается мерзость реальной действительности, и заодно вся она целиком как таковая. В этом, безусловно, есть что-то привлекательное.

– Эй, Лиз, смотри, к нам кто-то едет.

Я обернулась. Из-за поворота показался всадник на вороном. Но с такого расстояния не видно, кто это.

– Хозяин, – первый узнал Билли. – Ты оставайся, тебе нельзя, а я улепетываю.

Я с завистью смотрела ему вслед, как он бесследно исчезает в придорожных кустах. А может, и мне последовать его примеру? В случае чего можно придумать оправдание немудрящее, вроде того, что он мне ничего не говорил. А-а! Уже поздно! Надо было раньше решаться.

– Как любезно с вашей стороны, что вы не удрали, как вам того хотелось, и правильно сделали, потому что я бы все равно вас догнал и наказал.

– Вы что, мысли читаете?

– Некоторые удается. Мне кажется, за время моего отсутствия вы изменились.

– Я думаю, это от воздуха и затерянности. Вы сами не скучаете здесь?

– Нет, а теперь тем более.

– Но как же вы обходитесь без газет, радио и прочего?

– А зачем они мне?

– Ну, я не знаю, новости там, сплетни разные, происшествия, политика, бизнес.

– Вот видите, ничего привлекательного для человека, у которого достаточно средств к существованию, и познавшего изнанку жизни. Я почти уверен, что и вам этот бред не нужен. Я прав?

– Да, но как же вы обходитесь без книг?

– Почему вы думаете, что обхожусь?

– Но я не видела их у вас.

– Странно, у меня обширная библиотека, и я люблю читать.

– А телефон? Узнавать – так все.

– Не надейтесь, его нет.

– Жаль! – призналась я.

– Кажется, я был плохим хозяином и не ознакомил вас с домом, заставив питать напрасные иллюзии, придется по возвращении исправить это упущение.

– А зачем вы уезжали, если не скучаете здесь и ничего вас не связывает с тем миром?

– Ну, не совсем ничего, кое-что есть, женщины, например.

– Значит, вы из-за них уезжали?

– Не только, из-за вас тоже. После поражения, которое вы мне нанесли, я должен был, скажем так, зализать раны. Когда тебе отказывает одна женщина, нет ничего лучше, как найти другую.

– И нашли?

– Конечно, и, должен признаться, не одну.

– Мистер Корсан, – начала я, но он поморщился и перебил меня:

– Это слишком официально и не по-дружески. Я бы предпочел просто Доминик.

– Хорошо, Доминик, вы ничего не передумали в отношении меня?

– Нет, милая леди, наоборот, укрепился в своих намерениях, я же не бесчувственный чурбан, ваше неотразимое обаяние действует на меня, и очень сильно, я почти влюблен в вас.

– Значит, у меня нет никаких шансов? И отсюда я могу выйти или вперед ногами, или вашей любовницей?

– Точно так! Но будем надеяться, что первое не произойдет, поскольку подписывает смертный приговор вашему мужу, верные супруги должны умирать в один и тот же день.

– Предположим, если я вам уступлю, вы отпустите меня сразу или я буду вашей любовницей еще какое-то время?

– Вот здесь в моих планах произошли изменения. Для Стива достаточно самого факта вашей добровольной неверности, он чудовищно ревнив по отношению к вам. Вначале и для меня этого было бы достаточно, но сейчас я не в силах отпустить вас так скоро, вы будете у меня до тех пор, пока не надоедите мне, но должен вас огорчить: я очень непостоянен.

Я все равно огорчилась, но виду не подала и плакать больше не стану! Я выпрямилась в седле и с вызовом ему так улыбаюсь самой обольстительной улыбкой, дескать, смотри, ирод, на свою погибель, и бойко говорю:

– Но есть еще варианты!

– Какие же?

– Вы в меня почти, влюблены, сами говорили.

– Не буду отрицать.

– Ага! Ну так вот! Вы влюбитесь в меня совершенно и по доброй воле отпустите и будете просить прощение за причиненное зло. А если вы влюбитесь, но не раскаетесь и возьмете меня силой, то, погубив меня и Стива, погибнете сами, потому что я изведу вас как своего раба!

Все это было сказано с очень явным торжеством, к сожалению, недолгим.

– Страшное будущее вы мне наворожили. Но и у меня есть в запасе вариант. Вы, милая леди, забудете вашего мужа и других мужчин и предадитесь мне всей душой. Но я не буду так жесток, как вы, я оставлю вас при себе в качестве комнатной собачки. Я разрешу вам видеть меня и за хорошее поведение и преданность в качестве награды иногда, не очень часто, чтобы не слишком баловать, буду удовлетворять вашу страсть ко мне.

Такой вариант мне в голову не приходил. Он озадачил меня до крайности. А когда это со мной случается, я перестаю следить за собой и имею самый дурацкий вид. Один открытый рот чего стоит! Не считая вздернутых бровей и вытаращенных глаз, которые часто мигают. Вот Корсан чуть и не вывалился из седла от хохота. Хорошо, я машинально придержала, не позволив убиться.

Всю обратную дорогу у него было превосходное настроение, в отличие от моего. И если бы не библиотека, я бы не скоро избавилась от мрачной ипохондрии, напавшей на меня.

В библиотеке было море книг, а я, когда начинаю листать их, как-то забываюсь и перестаю замечать постороннее, тем более, когда я тысячу лет не сидела на лестнице в излюбленной позе комочком, но чтобы одна нога непременно болталась на свободе. Так мне удобно, и ничего с собой поделать не могу. Это еще с детства такая привычка укоренилась, несмотря на борьбу с ней леди Джейн, Кэрол, Нэнси и Стива. Кажется, к ним решил подсоединиться и Корсан. Вон также за ногу ухватился.

– Эй, милая леди, вы там навсегда обосновались?

– А что, мешаю вам?

Эгоист несчастный! Кабинет большой, места видимо-невидимо, вон же еще одна лестница. Нет, вытурить человека хочется по вредности характера.

– Нет, можете приходить сюда в любое время и сидеть на своем насесте сколько хотите, но уже четвертый час пошел, и вам не мешает подкрепиться. Слезайте. К обеду я разрешаю вам не переодеваться.

– А потом я вернусь сюда?

На всякий случай не мешает уточнить, если нет, надо сразу прихватить ту стопку.

– Ну, если хотите.

– Хочу, хочу, – поспешно заверила я, с неохотой спускаясь вниз.

Весь обед я боялась, что он передумает и под каким-нибудь благовидным предлогом не пустит меня к себе, и поэтому хотела опередить его. Проглотив наспех несколько кусков, я поднялась и, пробормотав что-то неразборчиво-оправдательное, хотела бежать занимать место, но он успел схватить меня за руку и усадить обратно, причем это все одновременно с нудной лекцией о вреде непережеванной пищи и сентенциями о правилах хорошего тона. Ладно уж, посмотрим, как ты сам будешь их нарушать, когда не сдержишь своего слова.

Но мне не пришлось выговаривать ему свои ехидные заранее заготовленные колкости, потому что он не только не захлопнул дверь перед самым моим носом, но широко распахнул ее передо мной.

Я мигом забралась на свое место и отключилась до того, как он опять схватил меня за ногу и велел спускаться.

– Что, опять есть надо? – спросила я.

– Нет, до ужина у вас еще два часа, чтобы проветрить мозги и одеться.

Я взяла свою стопку и неуклюже полезла вниз. Эх! Мне бы догадаться и держать ее покрепче, да увернуться, ведь знала, с кем имею дело. Но я прозевала момент. Он отобрал ее у меня и не церемонясь выставил за дверь, даже препираться не захотел. А еще джентльмена из себя разыгрывает. Несколько книг пожалел!

Я с неудовольствием и досадой смотрела на нелюбезно закрытую дверь, когда она опять распахнулась и появившийся Корсан грозно спросил:

– Как?! Вы еще здесь?!

Пришлось спешно уносить ноги, и только за углом, где он не мог ничего увидеть, потрясти кулаком: дескать, и воздается же тебе когда-нибудь по заслугам – трепещи!

Но делать нечего, пошла натягивать форму. Она была опять новая и такая же великолепная, украшения – тоже. Если так пойдет дальше, то миллионы Корсана неминуемо перейдут к ювелирам и портным.

Пусть себе разоряется! Чего его жалеть? Он-то никого не пожалел.

– Эй, Лиз! – услышала я голос Билли. Обернулась и махнула ему рукой.

– Залезай, если уж маячишь в окне.

– Ты где пропадала? – спросил он.

– В библиотеке.

– А что ты там делала?

– Читала.

– Все время? – поразился он.

– Угу.

– Во даешь! Это же сколько надо терпения иметь! И чего ты там вычитала?

– Ну, разное, например, об одном человеке, который написал много книг, о его друзьях, родных, врагах, завистниках, некоторых обстоятельствах его жизни, как это потом превращалось в то, что он писал.

– Понятно, а я, пока ты прохлаждалась, шалаш поставил на озере, вместительный. Завтра утром увидишь.

Все время нашего разговора Билли не стоял на месте, не тратил даром время. Он сделал круг, открывая по ходу дела все, что открывалось, не найдя ничего стоящего, остановил свое внимание на самом блестящем и заманчивом – на украшениях. Первым он взял кольцо, которое повертел в руках, посмотрел через него одним глазом на себя в зеркало, потом приладил его на нос. Там оно плохо держалось, но на большом пальце – значительно лучше, здесь и осталось, и, чтобы не обижать остальные четыре, украсил и их тоже. Потом попались серьги; не найдя дырочек в ушах, он нашел все равно за что им зацепиться рядом, в роскошной шевелюре. Места оказалось в избытке, и на ней прекрасно разместилось все остальное: колье, браслеты и прочее.

И как всегда, когда человеку хорошо и весело и он вертит головой от удовольствия в разные стороны, чтоб лучше блестело, ворвется какая-нибудь вредоносная личность, которая все испортит. Эту неблагодарную роль взяла на себя Алиссия.

Сначала она остолбенела, потом перевела свой вопрошающий взгляд на меня. А я в это время лежала на животе поперек кровати и соучаствовала в этом вопиющем безобразии тем, что ничего не делала и, мало того, улыбалась в поощрение. Она сразу поняла, что я ей не помощница, и энергично принялась отлавливать Билли, так кошкой сразу и бросилась и, естественно, не поймала. Хотела бы я посмотреть на такого ловкача, которому это удалось бы. Но Алиссия не смирилась, немного присев и раскинув пошире руки, опять пошла на штурм. Билли отступал организованно, даже как бы с песнями и с заманиванием превосходящих сил противника согнутым пальцем с громадным бриллиантом. Вот он уже в углу. Спасенья нет. Алиссия сделала отчаянный прыжок и почти схватила его, но он нырнул под захлопывающийся капкан ее рук, вскочил на подоконник, подмигнул ей в утешение (ну не любил он, когда из-за таких пустяков люди расстраиваются) и был таков.

Она звала, бранилась, высунувшись до половины из окна, попеременно сулила кнуты и пряники, но ничего не подействовало. Он не отозвался. Наконец Алиссия оборотила свое рассерженное лицо на меня, но я успела отвернуться, продолжая хихикать, несмотря на предпринимаемые усилия, и зловеще изрекла:

– Вам весело!

Я, отпираясь, замотала головой, но плечи еще предательски тряслись.

– А что хозяин скажет?

Вопрос интересный и актуальный. Смех прошел сам собой. Я призадумалась. Вернуть в оставшееся время сбежавшие сокровища нечего и пытаться. Дело безнадежное. И вообще придется подумать, как их выудить у Билли обратно, но раньше, чем завтра, меня вряд ли осенит. А пока что ж? (Вздох мой тоскливый и глубокий). Надо одеваться и как-нибудь выпутываться.

Чтобы не сразу бросалась в глаза моя преступная нагота, я закамуфлировалась шарфом и волосы распустила.

«Кажется, ничего!» – подтвердило отражение в зеркале.

Я не стала подходить к Корсану, издали поприветствовала и сманеврировала сразу к столу. Корсан был молчалив, против обычного, и только загадочно поглядывал на меня, но вполне мирно. Я уже думала, что пронесло, и расслабилась, но оказалось, рано, потому что в зеленой гостиной, куда он привел меня вслед за этим, он очень ловко стащил с моей шеи шарф, прежде чем я успела уцепиться за него, и, сверкнув глазами, спросил:

– Что вы можете сказать в свое оправдание?

– Я?!

Этот бестолковый вопрос нужен, чтобы потянуть время в целях мобилизации.

– Да, вы.

– Они мне не понравились, то есть они не идут сюда.

– Разве?

– Ну да! Не та форма.

– Странно, а не могли бы вы принести их? Я хочу сам убедиться, какая такая форма вам не подходит.

– Прямо сейчас?

– Да.

– А может быть, завтра? Я так хочу, чтобы вы что-нибудь сыграли.

– Нет, сейчас!

Я поплелась к двери, у нее остановилась, постояла, подумала. А-а! Все равно погибать! Повернулась и с геройским вызовом сказала:

– У меня их нет!

– А где же они? Позвольте вас спросить.

– Нет, и все.

– У вас их украли?

– Я их где-то потеряла, взяла с собой и обронила.

– Все скопом?

– Да.

Некоторое время мы стояли молча, глядя друг на друга. Я с плохо скрываемым беспокойством, а он задумчиво.

– Не бойтесь, – наконец сказал он. – Идите сюда.

Я подошла, он взял меня за руку, подвел к зеркалу и вывалил из кармана все мои украшения. Выудив из груды колье, он приказал:

– Поднимите волосы.

Я повиновалась, он ловко застегнул его, подал мне серьги, застегнул браслет, и все – молча.

Я подняла руку, чтобы поправить волосы, и вдруг наткнулась в зеркале на его взгляд. Он был, как нынешним утром, глубокий и серьезный, только сейчас это был взгляд человека, решившего бесповоротно что-то очень и очень важное.

Это особенное выражение не пропало, и когда я повернулась к нему, и когда он играл, да так, что я забыла все, даже свою несвободу и печальные обстоятельства, ей сопутствующие, и когда он проводил меня до дверей, где он меня все-таки поцеловал, но как-то так легко и без страсти, что я не испугалась и не рассердилась.

ГЛАВА 32. ПОСЛЕ РЫБАЛКИ

О рыбалке я забыла и продолжала крепко дрыхнуть как ни в чем не бывало, когда Билли внизу свистнул. Ему пришлось залезть в окно и свистнуть в самое ухо, тогда лишь я проснулась, но сразу сообразила, несмотря на временную глухоту, что к чему, и уже через пять минут мы вылезали из окна.

Я зачерпнула воды и хотела повторить, чтобы прогнать остатки сна, от которых часто и неудержимо зевалось, но Билли не позволил, сердито прошептав, что я так весь косяк распугаю.

Поймали мы в этот раз семь рыбин: четыре он и три я. Это было не много и не мало, а средне.

На обратном пути Билли рассказал вчерашнее злоключение. Дело вышло следующим образом:

– Спрыгнул я – и в кусты, след запутывать. Запутал. Опасности никакой. Иду и смеюсь, а сзади – бе-бе, бе-бе, бе-бе: Алиссия надрывается. Зычная тетка. Далеко ушел, а все слыхать. Вдруг рука на мое плечо – бац! Дернулся я, но куда там! Поднимаю голову – хозяин, и строгий – жуть. Где взял, – спрашивает. Я сказал, что ты дала поносить. Он нахмурился и велел следовать за ним. Но я не боялся, ты же знаешь: меня ничего не берет, только не хочется что-то идти, я же в другую сторону собрался. Ну, пришли мы, значит, к нему, он велел отцепить твои побрякушки, а потом рукой махнул, мол, мотай отсюдова, парень, пока не передумал; но я, конечно, упрашивать себя не заставил. Живо смотался. Все! Больше не подсовывай свои стекляшки, нипочем не возьму!

Я сказала: не буду, и в компенсацию предложила во что-нибудь сыграть, но он не согласился, потому что сразу прощать не привык. «Больно хитренькая!». Но рыбу свою он все-таки разрешил мне снести. Я так и сделала.

Предоставив Вану чистить ее, я сказала, чтобы он больше ничего с ней не делал, у меня одна идея есть, и отправилась к себе наводить утренний глянец.

Идея только наполовину принадлежала мне, а наполовину одному французу, тем больше шансов на благополучный исход. Но сначала надо еще отыскать ту книгу. Корсан был у себя и помог найти ее, без него я вряд ли вспомнила бы, где вчера с самого начала обосновалась.

Рецепт отыскался быстро, на двадцать седьмой странице; если учесть, что в книге их всего триста восемьдесят, то мне и улову здорово повезло.

Повязав фартук и нацепив колпак, без этого облачения Ван не разрешал священнодействовать на вверенной ему территории, я принялась за дело. Кое-каких мелочей, как водится, не хватало, ну так на то мы и творцы, чтоб заменить их чем придется. Заменила, поставила, засекла время и стала томиться в ожидании, выйдет – не выйдет, а если получится, как окрестить: «Белое безмолвие» – отверг Ван, «Когда луна отражается в застывших водах» – Корсан, в результате все сошлись, что «Воспоминание о днях юности» – скромно, поэтично и запоминающе, то, что надо.