I. ПУТЕШЕСТВИЕ В ВИРГИНИЮ

Ланселот Клейборн был пажом в свите Екатерины Браганса, опальной жены Карла II, когда в 1665 году злосчастная судьба его дядюшки Уолтера Клейборна позвала молодого человека в далекую Америку. Овдовевший отец Ланса, сэр Мэтью, занимавший в те времена должность конюшего в Уайт-холле, был рад предлогу вырваться из душной атмосферы двора Стюартов.

Два года образованием Ланса занимались португальские монахи королевы Екатерины и веселые придворные распутницы. Его отец опасался, что юноша может стать этаким фатом с заморскими манерами. Монахи приучали Ланса к дисциплине, прибегая к помощи плетки из марокканской кожи, однако вложили в его бедную голову столько латыни, что она вряд ли могла способствовать карьере отпрыска из простой протестантской семьи; юные же красавицы столь добросовестно баловали мальчика, стоящего на пороге совершеннолетия, что и это могло ему только повредить, поскольку мысли его были заняты лишь особенностями женской природы.

Когда Ланс наотрез отказался подчиниться решению отца и отправиться в дальнее путешествие за океан, сэр Мэтью объяснил, что Уолтер Клейборн был убит при таинственных обстоятельствах и что справедливость, равно как и имущественные интересы, требуют их присутствия в Виргинии. Сэр Мэтью являлся единственным наследником богатых плантаций Уолтера.

— Так что найдите-ка свои дорожные сапоги, сэр Тряпка, — приказал ему отец, — мы отправляемся в путь, хотите вы того или нет.

В течение долгих лет Уолтер Клейборн часто писал своему брату, и сэр Мэтью, полностью зависевший от неверных милостей двора, не раз испытывал искушение оставить Лондон и уехать к нему.

Уолтер преуспевал в своих заокеанских владениях. Несмотря на дворянское происхождение, в нем была хозяйская жилка: он скупил пустовавшие земли вокруг Джеймстауна и сколотил внушительное состояние на табаке, маисе и крупном рогатом скоте.

Его дела процветали до того самого дня, когда он взял в свой дом некую Генриетту Харт, вдову одного фермера, жившего ниже по реке. Сэр Мэтью сразу заметил, как изменился после этого тон писем младшего брата, и начал всерьез опасаться за его будущее. Слишком уж необычно было то, что убежденный холостяк Уолтер вдруг поддался женским чарам…

Случилось так, что Уолтеру Клейборну потребовалась новая экономка, поскольку старую, Дэйм Гаскина, которую он десять лет назад привез с собой из Англии, унесла лихорадка. В те времена в колонии было не так уж много женщин, и лишь после долгих поисков и расспросов ему удалось найти и нанять вдову Харт.

О ней говорили всякое. Госсипс из Джеймстауна утверждал, что ее старый муж умер вовсе не от сенной лихорадки, а от чрезмерных ночных упражнений, однако все, к кому обращался Уолтер, сходились в одном: Генриетта Харт — непревзойденная хозяйка. Вскоре, попав в замок Клейборна, она доказала это на деле.

Уолтер Клейборн назвал свой кирпичный дом, построенный в форме буквы «Н» на круче над Кансл-Поинт, «замком» не из тщеславия, а дабы предостеречь речных пиратов, нередко беспокоивших прибрежные фермы. Он как бы хотел подчеркнуть, что это не просто дом, а крепость, и что лучше оставить ее хозяина в покое. Жерла двух пушек держали под прицелом пристань и могли посылать ядра чуть ли не до середины Джеймс-ривер, слуги умели обращаться с оружием.

Дом пропах крысами, кожей и мокрой шерстью, но вот в нем появилась Генриетта Харт, и закипела работа. Никто из слуг не остался без дела. Прошло совсем немного времени, и замок заблестел чистотой, как палуба королевского фрегата, а когда Уолтер Клейборн вернулся из поездки в Джеймстаун, даже пушки на башенках частокола были отполированы и сверкали на солнце.

Именно это поразило его больше всего. Он был вправе ожидать от новой экономки умения справляться с крысами и клопами. Починка камина и очага в главном зале дома впечатляла, но не являлась чем-то из ряда вон выходящим. Свежеотдраенные полы и вычищенные портьеры из оленьей кожи — это тоже было в порядке вещей. А вот пушки… такое могло прийти в голову лишь одной экономке из тысячи.

Уолтер позвал Генриетту к себе, чтобы поблагодарить.

Она вошла. На ней был рабочий передник и чепец. Словно ожидая упрека, экономка опустила глаза, присела в вежливом реверансе и встала, волнуясь, как нервная лошадка.

— Миссис Харт, — начал Уолтер, — того, что я плачу вам, явно недостаточно. Расчистив эти авгиевы конюшни, вы заслужили золото или землю. Выбирайте.

Он отвязал от пояса кошелек и бросил его на стол:

— Итак, эти дублоны или пятьдесят акров?

Генриетта робко взглянула на него. Она чернила брови углем, а ее длинные ресницы были чуть смазаны гусиным жиром. В свете камина глаза экономки сверкали, как драгоценные камни. Уолтер давно уже позабыл обо всяких там ухищрениях по части косметики, он просто внезапно увидел, что нанятая им женщина молода и красива.

— Я всем довольна, сэр, — скромно сказала она. — Дублоны — всего лишь дублоны… молю вас, оставьте их у себя. Мне не нужно ни золота, ни земли, если вы позволите и дальше служить вам.

Уолтер был потрясен.

— Мне хорошо здесь, сэр.

Он встал и сделал шаг вперед, не в силах отвести от нее глаз. Длинные тонкие белые пальцы, перебиравшие складки передника, не были пальцами служанки, привыкшей к тяжелой и грязной работе, черные волосы, почти смыкаясь под изящно очерченным подбородком, окружали шею очаровательными завитками. Кроме того, она была прекрасно сложена: под бесформенным передником угадывались линии сильного стройного тела.

— Золото есть золото, миссис Харт, — сказал наконец Уолтер. — Вы будете получать в год на десять испанских дублонов больше. Если же вы решили остаться здесь, то, клянусь Богом, я упомяну вас в своем завещании!

— О, сэр! — воскликнула Генриетта и залилась слезами. Бормоча сквозь рыдания слова благодарности, она вышла из комнаты.

Вскоре Уолтер Клейборн смог лишний раз убедиться, что его новая экономка — настоящее сокровище. Като, его личный слуга, жестоко страдая от фурункулов, был не в состоянии той ночью выполнять свои обычные обязанности, и Генриетта, держа в руке грелку, полную углей, вошла в спальню Уолтера, дабы разобрать ему постель и согреть простыни.

Он уже лежал в кровати, читая перед сном очередную главу из Ливия.

Не ожидая застать хозяина в комнате, экономка смутилась, поставила грелку у очага и попыталась незаметно ускользнуть.

— Генриетта!

Она застыла на пороге. Впервые он назвал ее просто по имени.

Затем, как кролик, зачарованный взглядом удава, она медленно подошла к огромной кровати, подчиняясь немому приказу.

Он ласково взял ее руку и поцеловал в ладонь.

— Ты ведь пришла согреть мне постель? — лукаво спросил Уолтер и задул свечу.

С тех пор замок Клейборна стал славиться своим гостеприимством и великолепными пирушками, на которых все отдавали должное кулинарному мастерству Генриетты Харт.

Ее обаяние росло с каждым днем. А та прямота и искренность, с которыми она рассказывала о своей беспутной жизни в Лондоне, скорее усиливали его, чем ему вредили.

Дочь ирландской актрисы, она воспитывалась в обедневшем женском монастыре неподалеку от Тауэра, а в пятнадцать лет убежала оттуда и стала кухаркой при дворе герцога Норфолка, где ее и соблазнил весельчак повар. Его жена, не отличавшаяся столь же веселым нравом, прогнала ее, и она поочередно была любовницей двух студентов, адвоката, торговца кожами, скупердяя-мануфактурщика и молодого дворянина из Лангедока, прибывшего в Лондон вместе с французским послом. Последний любовник, возвращаясь домой, подарил ей карету и четверку серых лошадей; продав все это, она почти год жила, как леди.

— Но у меня всегда была слабость к мужчинам, сэр, — призналась Генриетта с кокетливой печалью. — Так я познакомилась с лейтенантом гвардейцев, молодым бароном, проигравшим в карты все свои, да и мои деньги. Потом я начала пить…

Она осела в лондонских трущобах, худая и ободранная, как бездомная кошка.

Затем она оказалась в Ист-Энде, в банде похитителей трупов, которые в конце концов продали ее капитану судна, отплывавшего в Виргинию, где он одолжил ее одному фермеру, некоему Родерику Харту.

Харт был богобоязненным, истово верующим вдовцом, и знай он историю разгульной жизни своей новой служанки, он бы не пустил ее и на порог своего дома. Но он видел в ней прежде всего отличную кухарку и расторопную помощницу по хозяйству. Однако вскоре Генриетта оправилась от путешествия за океан и расцвела пышным цветом.

Годясь по возрасту ей в отцы, Родерик Харт умерщвлял свою плоть, работая в поле по пятнадцать часов в сутки. Он до рези в глазах читал Послания апостола Павла, коря себя за невесть откуда взявшуюся слабость и стремясь в бесконечных молитвах найти силу устоять перед очаровательной ведьмой, в руках которой даже простая тушеная оленина приобретала вкус языческой амброзии. Но тщетно. Дело кончилось тем, что в один прекрасный день Генриетта соблазнила его прямо на маисовом поле, и он, желая остаться в ладах со своей совестью, незамедлительно выкупил ее у капитана и женился на ней.

— Вот и все, — закончила свою бесхитростную исповедь Генриетта. — Я была примерной женой и никогда не повторяла свои лондонские проделки. Он умер от лихорадки, оставив мне ферму у реки, ниже Джеймстауна, и три пуховые перины. Когда вы наняли меня, я уже собиралась открыть там таверну.

— А как же твои лондонские проделки?

— Я была довольно распутной девицей, мастер Клейборн, — смеясь, пояснила Генриетта. — Но, возможно, вы хотели бы услышать о них поподробнее?

— Еще чего не хватало! — воскликнул Уолтер и, к большому удовольствию Генриетты, покраснел.

В письмах Уолтер, не скупясь на подробности, рассказывал сэру Мэтью о своем новом счастье:

«…Мэтью, тебе обязательно следует приехать в Виргинию и привезти сюда своего парня. Это бескрайняя земля. Если всю Англию бросить в здешние леса, подобные морям, она затеряется в них, как блоха в конской гриве. Путешествие по этим лесам требует особого знания, сходного с наукой мореходства, а населены они, как и западный океан, таинственными чудовищами, природа которых неведома человеку. Здесь есть львы, огромные, как в Нумидии, медведи, способные одним ударом лапы убить лошадь, волки, еще более свирепые, чем их собратья в дремучих лесах Германии. Зверей здесь гораздо больше, чем местных дикарей, и они более опасны.

До нас доходят грязные истории об Уайт-холле, и я боюсь, как бы эти иностранцы из окружения королевы не испортили твоего мальчишку, моего племянника. Тебе непременно надо привезти его сюда, Мэтью, здесь нет места злу…»

«Нет места злу!» Сэр Мэтью лишь возмущенно фыркнул, выражая таким образом свое отношение к безрассудству Уолтера, взявшего себе в любовницы беженку из лондонских трущоб. Все, по его мнению, говорило о том, что очень скоро в райский сад его брата заползет коварный змей. Как позже выяснилось, он не ошибся.

Следующим посланием из Виргинии явилось письмо полковника Филиппа Ладуэлла, в котором сообщалось, что тело Уолтера, насквозь пронзенное шпагой, было обнаружено в Джеймстауне, за хижиной сапожника. Ладуэлл, как член совета губернатора Вильяма Беркли, настоятельно рекомендовал сэру Мэтью спешно прибыть в Виргинию.

Король Карл принял сэра Мэтью Клейборна в своей опочивальне, В ночной сорочке желтого шелка монарх полулежал в огромном французском кресле, держа на коленях котенка.

— Здравствуй, здравствуй, старый боевой конь! — сказал король. — Что за срочное дело привело тебя сюда?

— Дело чести, сир, — ответил сэр Мэтью. — Мой брат Уолтер убит в Виргинии.

Король выпрямился, котенок соскочил с его колен и спрятался под кроватью.

— Убит!

— Да, сир. И мне необходимо ваше разрешение на поездку в Виргинию, дабы разобраться во всем на месте.

— Боже всесильный! И что ты собираешься там делать?

— Найти убийцу, ваше величество.

— Неужели в этом медвежьем углу совсем нет законов, и тебе самому, со шпагой в руках, придется наводить там порядок?

— Кроме того, — пояснил сэр Мэтью, — я единственный наследник своего брата, а у него были обширные владения.

Король Карл потер подбородок, всем своим видом выражая нежелание отпускать от себя сэра Клейборна. На самом же деле беспечный монарх вовсе не возражал против его отъезда. Все эти старые суровые солдаты постоянно напоминали ему о мученической смерти отца, походных лагерях и бесконечных шотландских церемониях, короче говоря, обо всем, что предшествовало Реставрации. Карл держал сэра Мэтью. в Уайт-холле из благодарности, но, Бог свидетель, тот оказался самым неуклюжим и нелюбезным придворным из всех, когда либо преклонявших колено перед королем.

— Я потерял слишком многих старых вояк, — проворчал Карл. — Но, полковник Клейборн, если это так уж необходимо, отправляйся в путь и помни обо мне. Я благословляю тебя.

Сэр Мэтью склонился над унизанной перстнями рукой короля.

Через месяц все приготовления к дальней дороге были закончены. Сэр Мэтью договорился с Вильямом Кэрвером, капитаном «Красотки Мэри», запасся провизией и даже нашел наставника для своего сына, некоего Дэвида Брума, молодого клирика, недавно покинувшего стены Оксфорда.

Ланс пережил душераздирающее прощание с королевой и ее фрейлинами, скорчил рожу благословлявшим его монахам и неохотно последовал за своим непреклонным отцом.

Но еще до того как «Красотка Мэри» обогнула Фастнет-Рок, Ланс позабыл все свои печали и, облаченный в грубые парусиновые штаны и куртку, извлеченные из капитанского сундука, чувствовал себя настоящим морским волком.

Это плавание среди айсбергов западного океана навсегда врезалось в его память.

Каждый день он упражнялся в фехтовании со своим отцом и проводил два томительных часа в обществе Дэвида Брума, хвалившего успехи Ланса в латыни и корившего его за недостаточное усердие в английском и чистописании.

Ланс полюбил своего молодого, скучавшего по родине наставника намного больше, чем всех португальских монахов королевы вместе взятых, однако его страшно интересовали матросы, то и дело карабкавшиеся по вантам их пузатого корабля. Капитан Кэрвер, серьезный молодой человек с множеством морщинок вокруг глаз, относился к этому детскому любопытству с большим терпением и даже научил парня пользоваться компасом и читать морские карты.

Ник Джамп, квартирмейстер, также стал другом Ланса. Наблюдая, как отец и сын фехтуют на палубе, он вытащил однажды свой блестящий тесак и показал им несколько матросских приемов, а кроме того, к вящему изумлению сэра Мэтью, знаменитую защиту герцога Йоркского.

Брум не одобрял подобное панибратство Ланса с командой.

— Находясь на борту корабля, — возражал ему Ланс, — следует изучать нравы моряков не менее старательно, нежели труды Евклида на суше. В конце концов все мы англичане. Так утверждает мой отец. И в этом он прав.

Наставник молча поднимал линейку и опускал ее чуть пониже спины своего ученика, как бы вбивая в него одну порцию знании, после чего тот, уважая силу, превосходящую его собственную, садился на лавку и вновь брался за книгу.

Был на корабле еще один человек, к которому Ланс относился с подлинным восхищением. Роджер Кендолл возвращался в Виргинию, куда переселился в первый год правления Кромвеля. У него было истерзанное невзгодами и лихорадкой лицо, но глаза сияли мужеством и отвагой. Он путешествовал вместе со слугой, Недом Пео, также много лет прожившим в колонии. Пео носил кожаную одежду странного покроя и знал много леденящих кровь историй о краснокожих индейцах и голландцах, нападавших на корабли на Джеймс-ривер.

Для сэра Мэтью путешествие было не столь интересно, как для его юного сына. Старый кавалерист, в отличие от своего бывшего командира принца Руперта, ненавидел воду. Каждая лига пути, приближавшая корабль к Виргинии, заставляла его острее тосковать по Англии. Пятнадцать лет он прослужил в войсках Карла I, бил «круглоголовых»1 под Эдж-Хиллом, Нэнтвичем, Марстон-Муром и Нэшби… Шесть раз он был ранен в боях, но душевные раны терзали его не меньше, пока солнце Реставрации не взошло над британским небосклоном.

Его жену унесла чума, и старый солдат продал свои владения в графстве Кент. С тех пор, завися лишь от милости короля, он жил в Уайт-холле бок о бок с жеманными лизоблюдами, с мрачным неодобрением взирая на излишества, коим предавался сластолюбивый монарх. Но он любил Англию, каждый кустик, каждый камень этой милой его сердцу, зеленой, израненной войнами земли.

Сэр Мэтью помогал капитану Кэрверу обучать команду обороне от прибрежных пиратов, играл с Роджером Кендоллом в пикет и читал взятые с собой книги.

Однажды вечером сэр Мэтью пригласил Кендолла на ужин к себе в каюту, и Ланс слышал, как они часами говорили о Виргинии и Уолтере Клейборне. Кендолл хорошо знал младшего Клейборна и не хотел повторять сплетни плантаторов с Джеймс-ривер.

Однако сэр Мэтью настаивал. Он хотел как можно больше знать о Генриетте Харт, любовнице Уолтера.

— Ведь это ее вина, не так ли? — спросил старый солдат.

— Она не дурная женщина, — твердо заявил Кендолл. — Слишком беспечная, возможно. Но никогда бы не предала вашего брата сознательно. Генриетта была очень привязана к майору Клейборну. Как и все мы.

— Назовите мне его врагов.

— Я таковых не знаю.

— Тогда друзей.

Кендолл перечислил около сотни имен, начиная с губернатора Вильяма Беркли. Подозрение, по его словам, не могло пасть ни на кого из них.

Сэр Мэтью нахмурился и стал расспрашивать о жизни в Виргинии.

Кендолл рассказал, что замок Клейборна — самый надежный дом вверх по реке от Джеймстауна и в отличие от большинства колониальных построек имеет все удобства английского загородного поместья. Там тридцать работников, в том числе несколько уроженцев Уэльса, непревзойденных мастеров по металлу, которые делают дверные петли и гвозди. Уолтер получал огромную прибыль, торгуя с поселенцами.

— Табак в Виргинии — второе золото, сэр, — пояснил Кендолл, — но и гвозди тоже. Длинный гвоздь идет за фартинг. Мелкая монета такая редкость, что я везу с собой из Лондона целый бочонок медного лома.

Кендолл также предупредил сэра Мэтью о смертельной опасности лихорадки и колик, грозящих новичкам, и посоветовал всегда иметь под рукой изрядный запас коры хинного дерева и хорошего бренди.

Настал день, когда на западной части горизонта они увидели легкую дымку. Капитан Кэрвер поднялся на мостик со своей самой мощной подзорной трубой и объявил, что корабль приближается к берегу. А сорок восемь часов спустя раздался радостный крик впередсмотрящего:

— Земля!

Ланс бросился к отцу, игравшему в кормовой рубке в кости с Роджером Кендоллом.

— Виргиния! — кричал мальчик. — Показалась Виргиния!

Сэр Мэтью усадил своего сына себе на колено, продолжая наблюдать за Кендоллом, отчаянно трясшим стакан с костями.

Выпало два и один.

Сэр Мэтью улыбнулся:

— На этот раз Пео, не так ли?

— Да, сэр. Вы выиграли.

— Не желаете ли сыграть еще?

Колонист с досадой покачал головой:

— Увольте! Я и так почти все потерял. Сначала деньги, а теперь и Пео!

Сэр Мэтью и Ланс поднялись на палубу.

— Я выиграл Пео для тебя, сын, — объявил старый вояка.

На первый взгляд Виргиния показалась Лансу страной бесконечных дремучих лесов. Гигантские деревья, рядом с которыми могучие дубы и тисы Англии казались жалким подлеском, захватили оба берега Джеймс-ривер, а некоторые из них высились прямо посреди реки, словно стремясь подчинить себе не только сушу, но и воду.

Когда «Красотка Мэри» подошла к берегу, матросы собрались на шкафут, пугая друг друга ужасными историями о потерпевших кораблекрушение, сведенных с ума волками, змеями и птицами-людоедами, что обитали в диких чащобах Виргинии.

Пео открыто смеялся над страхами Ника Джампа. Тем, кто знает эти леса, утверждал он, они дают пищу, кров и надежное убежище. Определенный риск, конечно, есть, но вот птиц-людоедов здесь никогда и в помине не было.

— Но зато есть змеи с погремушками на хвостах, — настаивал квартирмейстер, — и звери, которые свирепее индийских тигров.

— Что-то не видел я здесь твоих тигров, — рассмеялся Пео. — Вот дятлов действительно хватает, и поднимаемого ими шума вполне достаточно, чтобы до смерти запугать глупого матроса.

Пео объяснил, что лошади, шпаги и пушки в лесу не годятся, и Лансу предстоит научиться владеть новым оружием. Он достал из своего сундучка небольшой нож французской работы, который, по его словам, был намного полезнее шпаги в схватках с краснокожими дикарями.

— Смотри! — сказал Пео и метнул нож.

Пролетев над палубой, тот глубоко вонзился в бизань-мачту. Ник Джамп еще продолжал что-то бормотать о варварских нравах местных колонистов, но уже поглядывал на Пео с явным уважением. И когда он перевел взгляд на раскинувшиеся перед ним бескрайние земли, в его глазах больше не было страха.

Лансу казалось, что Джеймстаун должен быть похож на Лондон, и он был поражен, увидев на небольшом полуострове какую-то деревушку, окруженную высокими соснами. Когда же «Красотка Мэри» бросила якорь в гавани у длинного мола, странный город предстал перед ними во всей своей красе.

Здесь не было и следа былой английской опрятности. Большие дома перемежались грязными некрашеными лачугами. Форт, бревенчатый фундамент которого сильно пострадал от приливов, походил на прилепившийся к густой зелени леса ком глины. На пристани толпились люди, выглядевшие под стать уродливым постройкам на берегу.

Корабль встречали дочерна загоревшие женщины в бесформенных платьях-балахонах и холщовых передниках, мужчины с большими черными бородами, одетые в узкие кожаные рубашки и штаны, полуголые негры и украшенные перьями индейцы, кутавшиеся в меховые плащи-накидки.

Женщины с громким смехом обменивались с суетящейся на палубе командой солеными шуточками. Едва корабль причалил, на борт, как бабочки, слетелись полдюжины девиц, но капитан Кэрвер запер их на корме до тех пор, пока мужчины не закончат свою работу.

Роджер Кендолл сошел на берег вместе с Клейборнами и проводил их до таверны Соуна. Сэр Мэтью был одет в свой лучший шелковый камзол и высокую бобровую шапку, но всеобщее внимание привлек Ланс. Мальчик нарядился в костюм, подаренный ему на прощание королевой: камзол и брюки из бархата апельсинового цвета, шляпа с белыми перьями и высокие красные сапоги из марокканской кожи.

После многодневной качки ноги плохо слушались Ланса, и он ступал по суше, чувствуя, что земля ходит под ним ходуном, как палуба «Красотки Мэри». Но через несколько часов все встало на свои места.

Пришло известие, что губернатор Беркли хотел бы безотлагательно встретиться с сэром Мэтью. Поручив Нэду Пео командовать разгрузкой багажа и договариваться о его отправке утром вверх по реке в замок Клейборна, сэр Мэтью и Ланс отправились в дом губернатора.

На обоих изысканные придворные манеры сэра Вильяма Беркли произвели должное впечатление. Правитель Виргинии оказался статным моложавым господином с голубыми глазами, высоким лбом, прямым носом и несколько женственным мягким ртом. Одет он был просто, но дорого — в голубой бархатный камзол и большой угольно-черный парик.

— Мы с нетерпением ждали вас, сэр Мэтью, — начал губернатор. — Удобно ли вы устроились?

— Более чем, сэр. Завтра рано утром мы едем дальше.

— Вы найдете замок Клейборна в полном порядке. Абрам Гейл, управляющий, настоящее золото. Урожай убран, правда, он немного пострадал этой весной… Я уже послал лодку вверх по реке, дабы уведомить Гейла о вашем прибытии. Ему, конечно же, следовало быть здесь, но Кэрвер привел «Красотку Мэри» на неделю раньше ожидаемой даты. Я полагаю, он выбрал северный маршрут. Да, он смельчак, это Кэрвер!

— Путешествие прошло великолепно, — сказал сэр Мэтью. — Мы без труда миновали айсберги и даже не пострадали ни от одного серьезного шторма.

Затем они недолго поговорили об общих знакомых при дворе, и сэр Мэтью откланялся.

На обратном пути в таверну он тихо выругался и сказал Лансу:

— Он даже не упомянул о смерти твоего дяди Уолтера. Видимо, у этого ясноокого шаркуна совесть не чиста. Ничего, когда мы встретимся в следующий раз, клянусь, что заставлю его поговорить об убийстве!

Сэр Мэтью решил добираться до замка по суше — морское путешествие отбило у него всякую охоту вновь передвигаться по воде. Пео достал лошадей, отправил багаж в лодках вверх по реке и повел маленький отряд на запад через девственный лес.

Ланс навсегда запомнил эту дорогу, змеящуюся меж огромных сосен, дубов и кипарисов, увитых диким виноградом. Деревья смыкались над ними наподобие сводов гигантского аббатства. Ветви, покрытые молодой весенней листвой, почти полностью закрывали солнце, пропуская вниз лишь призрачный желтоватый свет, падавший на мягкую лесную землю.

Мальчик наблюдал за белками в серых шубках, ловко карабкавшимися по могучим древесным стволам; проезжая болото, всадники вспугнули стайку диких индюшек. Глупые птицы тяжело взлетели и расселись на ветвях высокой сухой сосны, опустив головы, словно священник, читающий проповедь с амвона.

Затем они миновали давно покинутую стоянку индейцев, с разрушенными вигвамами и заросшими полями. Пео рассказал им о Тотопотомое, вожде дружественного белым племени индейцев, который девять лет назад с сотней своих воинов присоединился к экспедиции полковника Хила и погиб в бою с племенами, пришедшими с севера.

— Это была кровавая битва, — добавил слуга. — Тогда погибло много англичан. Пал и весь отряд Тотопотомоя. Но северные дикари бежали и больше не являлись.

— Скажи, Пео, — спросил Ланс, — а как выглядят индейские дворяне?

Слуга от души рассмеялся:

— У индейцев нет графов и герцогов. Вождями становятся самые отважные воины, отличившиеся в боях. Кроме того, у них есть шаманы — мы зовем их знахарями, — у которых часто больше власти, чем у вождей. Они носят фальшивые лица и занимаются колдовством.

Сэр Мэтью осведомился, есть ли среди индейцев христиане.

— Очень мало, сэр, — ответил Пео. — Наши проповедники немногого добились. Индейцы суеверны и боятся гнева небес, но они не в состоянии постичь Единого Бога. Им неведомы законы, налоги и молитвы. Жизнь племени течет мирно, дикари добры и щедры друг к другу. Но они, не задумываясь, ограбят и убьют чужеземца, проявив при этом не меньшую жестокость, чем «круглоголовые» или испанцы.

Ланс забросал Пео вопросами. Есть ли у индейских мальчиков учителя? Учат ли они латынь и историю? Владеют ли шпагой?

Слуга терпеливо объяснил, что у детей индейцев нет книг; они пользуются полной свободой и живут как хотят, и за это взрослые их почти не наказывают. Ланс пришел в полный восторг и немедленно заявил, что хотел бы быть индейцем.

Тропа привела их в широкую саванну, и, проложив себе путь сквозь траву, достигавшую голов лошадей, всадники выехали на берег Чакагомини-ривер.

На столбе рядом с маленькой пристанью висел рог, и Пео протрубил сигнал. Почти сразу же показался паром — барка, управляемая четырьмя обросшими неграми под командованием коренастого бородатого фермера, приветствовавшего Пео, как брата.

Они погрузили на посудину лошадей и переплыли на другой берег, где была таверна с навесом для лошадей. Там широкоплечая жена паромщика угостила их вином, маисовыми лепешками и мясным пудингом, пока негры занимались лошадьми.

В таверне к ним присоединился Абрам Гейл, управляющий замком Клейборна. Внешне он напоминал Роджера Кендолла: такой же сухопарый, со следами лихорадки на лице. Глаза его блестели от радости из-за прибытия сэра Мэтью. Когда Гейл узнал, что Пео, знаменитый проводник Кендолла, служит теперь Клейборнам, он от избытка чувств долго хлопал его по спине, пока тому на глаза не навернулись слезы.

Остаток пути пролегал по заливным лугам, очищенным от деревьев. То здесь то там им попадались приземистые фермы и загоны для скота. Без труда переехав ручей, они снова увидели Джеймс-ривер и резкий изгиб мыса Каунсл-Поинт.

Абрам Гейл посмотрел из-под ладони и, улыбнувшись сэру Мэтью, показал другой рукой в том направлении, куда смотрел сам, на высящийся над мысом утес:

— Вот он! — воскликнул управляющий.

Почти вонзаясь в небо, среди дубов, стоял замок Клейборна. Здание настолько гармонично вписывалось в ландшафт, что казалось продолжением утеса. Бревенчатый палисад было просто невозможно рассмотреть даже с близкого расстояния — он совершенно сливался с деревьями, окружающими мощные кирпичные стены самого дома. Издалека замок выглядел небольшим, но буквально вырастал на глазах приближавшегося к нему наблюдателя.

Действительно, дом был ничуть не меньше домов в Джеймстауне. Двухэтажный, с узкими стрельчатыми окнами-бойницами на первом этаже, он не только назывался замком, но и был им.

Когда раскрылись тяжелые ворота и путники въехали во двор, им навстречу бросились двое слуг-негритят и помогли спешиться. Остальная прислуга толпилась в дверях. Абрам Гейл с гордостью представил всю челядь их новому хозяину: экономку, толстуху Гуди Летицию Болард; старого дворецкого Генри Питуса; повара Черную Кэндейс, получившую свое прозвище за угольный цвет кожи — ее родителями были эфиопы; и двух негритят, которых звали Кассиус и Като.

Внутри их ждал комфорт, о коем они и помыслить не могли, увидев суровые, словно гарнизонные, стены здания. Построенный лишь десять лет назад дом все же приобрел благообразный налет старины, а благодаря успешной его защите от посягательств речных и сухопутных грабителей путешественники обнаружили все внутреннее убранство в том самом виде, в каком оставил его Уолтер.

Дом был обставлен не менее роскошно, чем особняк губернатора.

Обширную прихожую и коридоры устилали турецкие ковры. Окна были завешены прекрасно выделанной оленьей кожей, на стенах висели щиты с гербами. Огромная комната в восточном крыле служила обеденной залой, там же принимали гостей. Шкафы ломились от полированных медных блюд, чаш и кубков из стекла и серебра; на камине из неотшлифованного камня в изобилии висели кастрюли и сковородки. Зала западного крыла, превращенная в оружейную, являла взору прекрасную коллекцию шпаг, кинжалов, мушкетов и кирас.

Гуди Болард показала им их комнаты на втором этаже, куда вела широкая каменная лестница. Окна здесь были застеклены, и проникавший сквозь них солнечный свет падал на чистые стены и пол. Комнаты были обставлены со спартанской простотой, но все же на кроватях лежали пуховые перины, везде стояли столы орехового дерева и вывезенные из Англии массивные комоды эпохи Тюдоров.

Сэр Мэтью был приятно удивлен, обнаружив, что замок содержится в образцовом порядке.

— А я-то полагал, что мой брат живет, как дикарь, — пробормотал он.

Затем подошел к кровати и нажал на нее рукой, тут же утонувшей в ее мягкой глубине.

— Эта перина стоит целого состояния, — заметил старый вояка. — Нам предстоит отлично выспаться.

Два дня сэр Мэтью и Гейл провели за разборкой счетов и прочих финансовых документов. Управляющий помнил почти все цифры, и баланс неизменно сходился.

Уолтер, по мнению брата, накупил слишком много бесполезных картин, скульптур и резных украшений, но он не забывал и о новых землях. Несмотря на высокие налоги и драконовский закон о морской торговле, сильно осложнивший куплю-продажу табака, доходы Клейборна продолжали расти, проценты по кредитам за недвижимость выплачены полностью и в срок, а доверенными лицами в Англии являлись известнейшие лондонские купцы. Лодки, инструменты, хозяйственные постройки находились в идеальном состоянии; людей для возделывания новых плантаций вполне хватало.

Когда Гейла осторожно спросили о смерти его прежнего хозяина, лицо честного слуги омрачилось.

— Здесь была женщина, — нерешительно начал он. — Вы уже слышали о ней?

— И что из того? — спросил сэр Мэтью.

— Она была очень молода и красива, как падший ангел, сэр. Мы все любили ее за доброту, усердие и умение ловко справляться с любой работой. Но… — Гейл помолчал немного, а затем повторил: — Она была красива, как падший ангел.

— И где же сейчас этот ваш ангел?

— Не знаю, сэр. Через месяц после смерти майора Клейборна, какая-то черная бригантина бросила якорь неподалеку, и та женщина исчезла.

Больше Гейл действительно ничего не знал.

II. ВРАЖДА

Ланс Клейборн навсегда запомнил, как переезд в Америку преобразил его отца. Если в Лондоне сэр Мэтью был тихим, безропотным придворным, ветераном со славным прошлым, но без будущего, то здесь, в Виргинии, ища убийцу своего брата, он вновь обрел цель жизни. Его походка вновь стала упругой, глаза светились энергией; свою короткую парадную шпагу он сменил на длинную боевую, которую не надевал со времен службы Карлу I.

Чувствуя себя солдатом, отправляющимся в разведку, старый вояка разузнал у Пео и Абрама Гейла все, что ему хотелось знать об этой огромной колонии с ее бескрайними лесами и стремительными реками. Кроме того, он не оставлял надежды, что найдет женщину, которая, по его мнению, знала тайну смерти брата.

Полковник Филипп Ладуэлл, близкий друг Уолтера, мучался от приступа лихорадки на одной из новых плантаций у Йорк-ривер, когда к нему заявился сэр Мэтью.

Приподнявшись на локте, Ладуэлл пристально посмотрел старику прямо в глаза.

— Найдите Хесуса Форка, — посоветовал он. — Женщина у него. И он знает, как умер ваш брат.

— Хесус Форк?

— Морской торговец, — пояснил полковник, вытирая пот с высокого загорелого лба. — И будьте осторожны, сэр. Капитана Форка хорошо знают в Джеймстауне.

— Это была дуэль? — спросил сэр Мэтью.

— Не думаю, сэр, — покачал головой Ладуэлл.

Сэр Мэтью вернулся в Джеймстаун и, следуя совету полковника, стал осторожно наводить справки о торговце.

Его не оказалось в городе, он отплыл на Барбадос. Был же он весьма влиятельным купцом, чьи владения находились на Атлантическом побережье, у Нижнего Норфолка. Форк, по словам хозяина таверны, толстяка Соуна, часто бывал в замке Клейборна незадолго до гибели Уолтера.

Соун осторожно намекнул на то, что у них произошла серьезная размолвка, причина которой ему не известна. Хесус и Уолтер были дружны многие годы и вдруг стали врагами. Почему? Он не знал.

О Генриетте Харт вообще не было сказано ни слова.

Сэр Мэтью посетил плантации Хартов семью милями ниже Джеймстауна и обнаружил дом покинутым и заколоченным. Усталый и встревоженный, он вернулся в замок Клейборна, где и стал дожидаться возвращения Форка.

Здесь его ожидало еще одно из многочисленных разочарований. Окрестные плантаторы охотно наносили ему визиты вежливости и распивали с ним его первоклассную мадеру, однако наотрез отказывались обсуждать трагическую судьбу Уолтера, давая понять, что капитан Форк, кем бы он ни был, слишком дружен с сэром Вильямом Беркли и отзываться от нем плохо опасно.

Доблестный губернатор сильно изменился. Когда-то его любили, а теперь боялись. На склоне лет он почувствовал неодолимую страсть к власти и деньгам. Сэр Вильям богател на торговле бобровыми шкурками и табаком, неведомо как доставлявшимся по Ориноко из южных колоний, принадлежащих враждебной Испании. Контрабандные же испанские семена табака прекрасно прорастали в виргинской земле, ничуть не теряя в качестве. Поэтому семена эти стоили в тысячу раз больше собственного веса.

Обстановка в Джеймстауне беспокоила сэра Мэтью, но у него были и другие заботы. Той осенью пришел его черед переболеть виргинской простудой, или лихорадкой, страшная эпидемия которой свалила с ног почти всех прибрежных плантаторов. Кроме того, его юный бойкий сын доставлял ему немало хлопот.

Ланс настолько позабыл все свои английские манеры, что его наставник был на грани истерики. Играть вместе со слугами с ручным волком казалось мальчику куда интереснее, чем читать книги по истории. Джим Стэг, индеец-полукровка, научил его охотиться на водоплавающих и ставить силки на лис и белохвостых зайцев, что окончательно лишило Ланса желания заниматься греческим языком. Кроме того, каждый раз, когда стол Клейборнов нуждался в свежей оленине, Пео брал парня с собой в лес и щедро делился с ним своими знаниями.

Пастор Брум взялся за розги, но без видимых результатов. Ланс принимал наказание с полнейшим равнодушием. Он искренне пытался быть послушным, лез из кожи вон, стараясь сосредоточиться на занятиях, но… зов загадочной первозданной природы, окружавшей его со всех сторон, был слишком силен.

Той зимой Ланс сменил свой оранжевый фламандский бархат на шубу из волчьей шкуры, которая, намокнув, так воняла псиной, что сэр Мэтью заставил сына хранить ее вместе с седлами. Скво по имени Паспахеф сшила парню мокасины, и он с восторгом стал носить их вместо сапог, стоивших его отцу целых две гинеи. При помощи Пео Ланс сделал из ствола молодого ясеня лук и вскоре владел им в совершенстве.

В конце концов сэр Мэтью решил поговорить с сыном серьезно.

— Ну какой из тебя английский джентльмен? Брум считает, что ты здесь одичал, как какой-нибудь йоркширский бродяга!

Ланс молча слушал.

— Отвечай мне! Что с тобой происходит? Ты забросил Цезаря. Генеалогия английских королей тобою основательно забыта. В математике ты слаб, как грудной младенец!

— Зато моя рука крепко держит шпагу, — возразил Ланс. — И вы сами не раз хвалили меня, видя, как я держусь в седле…

— Ты уходишь от ответа! Так что с твоими занятиями?

— Простите, отец, я забыл…

Сэр Мэтью продолжал хмуриться, но помимо воли с гордостью и одобрением посматривал на стоящего перед ним парня. Фигура Ланса уже утрачивала детскую угловатость; мальчик рос буквально на глазах, становясь сильным и стройным юношей. Его лицо, все больше напоминавшее лицо его матери, дышало спокойной, уже почти мужской красотой; в глазах, светившихся энергией, а подчас и озорством, читались глубина и проницательность. На кожу ровным слоем лет виргинский загар. Непостижимым образом Лансу удалось избежать всех губительных болезней.

Старый рыцарь решил подойти с другой стороны.

— Послушай, сын, — неожиданно мягко сказал он, — давай поговорим как мужчина с мужчиной. У меня есть враг. У нас есть враг — убийца твоего дяди Уолтера. И я хочу, чтобы ты был в состоянии помочь мне. Ты понимаешь меня?

Глаза у Ланса загорелись.

— Да, отец. Я готов.

— Остынь немного, мой петушок. Остынь…

— Хорошо, отец.

— И я не желаю больше выслушивать жалобы твоего наставника. Пойми же наконец, ты не дикарь!!!

— Да, отец.

И Ланс вернулся к своим книгам. Неожиданный поворот в разговоре с отцом озадачил его. Слишком уж мало связи на первый взгляд было между «Записками» Цезаря и убийством дяди Уолтера. Юноша не мог понять, каким образом от его успехов в истории может зависеть судьба задуманного отцом предприятия. Но отец сказал свое слово. Он поставил условие. И с тех пор у наставника Брума было куда меньше причин для недовольства.

Однако сколь ни усерден стал Ланс в учении, он не пожелал забросить и свое особое виргинское образование. Картины новой необычной жизни, дикая природа и непредсказуемая погода, тайная жизнь леса постепенно вытесняли из его памяти детские переживания, связанные с Уайт-холлом, Хэмптон-Кортом и Виндзором. Виргинские москиты доставляли больше беспокойства, нежели лондонские вши. Странный диалект Пео был много выразительнее латыни португальских монахов. А пантеры оказались гораздо занятнее персидских котят короля Карла.

Лес казался Лансу гигантским храмом с бесконечными переплетенными аркадами и постоянно меняющимися живыми красками. Юноша полюбил музыку ветра, живущего в листве деревьев и среди их стволов. Музыка сосен отличалась от музыки дубов, но та и другая, сливаясь с пением птиц и насекомых, звучали в столь совершенной гармонии, что, единожды захватив слушателя, уже не отпускали его никогда.

Пео помог ему избавиться от надуманных страхов, указав на то, что действительно представляло опасность: змеи с погремушками на хвостах гораздо страшнее крадущегося волка; толстые поваленные стволы и суки, низко нависшие над тропой, — излюбленные места засад пантер; в грозу следует остерегаться падающих деревьев и невесть откуда берущихся мутных стремительных ручьев дождевой воды… И ни за что никогда нельзя стрелять в медведицу, вышедшую на прогулку с медвежонком.

Так Ланс понял, что большинство страхов окрестных фермеров ни на чем не основывалось. Волчий вой, как бы он ни леденил кровь, никому не может причинить зла, равно как и душераздирающее мяуканье лесных котов или зловещее уханье больших сов.

Поначалу Пео не очень охотно рассказывал ему об индейцах, но Ланс буквально засыпал его вопросами. Действительно ли они так кровожадны, как утверждают фермеры? Убивают ли они людей? Где эти краснокожие варвары строят свои деревни? Как они живут? Джим Стэг — индеец, а одевается и ведет себя как белый; все скво в Джеймстауне добродушны, спокойны и вообще сильно напоминают цыган, виденных Лансом в Лондоне на ярмарках.

Постепенно Ланс понял, что Пео втайне питает к этим дикарям глубокую симпатию. Его суждения о них были столь же неожиданны для юноши, сколь и рассказы о нравах диких зверей.

Индейцы, по словам Пео, были чище английских плантаторов. Жестоки и кровожадны? Ничуть не больше, чем испанцы или голландцы. Да, они воюют, но не только затем, чтобы убивать. Сражения с соседними племенами скорее игра, в которой крепнут и мужают мальчики, юноши превращаются в мужчин, а мужчины оттачивают свое боевое искусство. Их деревни стоят к западу отсюда. Как-нибудь, говорил Пео, они с Лансом посетят одну из них, и юноша убедится, что там по крайней мере не воняет так, как в Джеймстауне.

— Ты не любишь Джеймстаун, Пео? — спросил Ланс.

Пео сплюнул.

Ланс рассмеялся и добавил:

— Так же, как и мой отец.

— А за что ему его любить? — произнес Пео со своим резким колониальным акцентом. — Его высокопревосходительство губернатор изволит бессовестно врать вашему отцу прямо в глаза. Да и весь городишко полон гнусных мошенников.

— А как наше дело, Пео?

Слуга кашлянул и понизил голос.

— Жестянщик Бенджамин ездил вчера вниз по реке, на плантации Кендолла. Он говорит, что корабль этого полуиспанского пирата Хесуса Форка бросил якорь в заливе Кикотан. Вашему отцу, пожалуй, лучше знать об этом.

Не теряя времени, Ланс бросился домой. Он нашел отца в оружейной зале, где тот чинил замок охотничьего ружья.

Услышав новость, он отложил ружье, потер руки и произнес одно лишь слово:

— Так! — Затем, искоса взглянув на Ланса, добавил: — Мужчине, сын, полезно иметь врага. Враг не дает тебе стареть. Будем надеяться, что наш враг на корабле. Утром я еду в Джеймстаун.

— Отец…

— Что тебе?

— Можно мне с вами?

После недолгого раздумья старый рыцарь кивнул в знак согласия.

— И вы позволите мне захватить свой пистолет?

— Да, мальчик, а я возьму свою длинную боевую шпагу.

Ланс был так возбужден, что за ужином не смог съесть ни кусочка.

Тем вечером, ближе к сумеркам, их ждал сюрприз. От лодочной пристани донесся звук рога, и, подойдя к воротам, сэр Мэтью и Ланс увидели, как небольшое суденышко проходит устье протоки.

— На борту женщина, — заметил Ланс.

— Что?!

На пристани, где уже толпились слуги, раздались приветственные возгласы. Мгновение спустя Ланс и сэр Мэтью заметили стройную фигуру в черном, направляющуюся по тропинке к замку в сопровождении болтающих негров.

Сэр Мэтью смотрел на нее во все глаза. Поправив дрогнувшей рукой кружевной воротник, он еле слышно пробормотал:

— Это та женщина. Та… самая.

Ланс навсегда запомнил свое первое впечатление от Генриетты Харт. Она точно соответствовала описанию Уолтера Клейборна, за исключением лица, на которое ненависть наложила неизгладимую печать. В ее бездонных черных глазах сверкала ярость, немного смягчившаяся, когда она представлялась сэру Мэтью и вежливо присела в ответ на его галантный поклон.

Ланс зажег свечи, и их гостья устроилась у камина.

— Вы разыскивали меня, сэр? — начала она. — Я была… в отъезде. Но при первой же возможности решила вернуться в замок Клейборна.

Сэр Мэтью кивнул. В его взгляде сквозила настороженность, знакомая каждому дуэлянту, встретившемуся со своим противником лицом к лицу.

Генриетта Харт вздохнула, ее плечи опустились, словно под бременем тяжкого труда. Но в поведении бывшей экономки не было ни вызова, ни кокетства.

— Вы очень похожи на майора Уолтера Клейборна, сэр, — сказала она. — Я вас сразу же узнала. И этот милый юноша, вне всякого сомнения, тоже Клейборн… Ваш сын?

— Мой сын Ланс, миссис Харт.

Ланс поклонился. Затем, повинуясь повелительному кивку своего отца, молча удалился. Но… лишь до двери.

Его отец и молодая женщина проговорили много часов кряду.

Она держалась просто, но с достоинством. Когда же в разговоре прозвучало имя Хесуса Форка, с ее губ, казалось, закапал яд.

— Этот полуиспанский выродок, исчадие ада! Лживый папистский пират! Негодяй, убийца, выдающий себя за джентльмена!

Сэр Мэтью успокоил ее стаканом вина.

— Он обещал жениться, но снова сделал меня девкой! — всхлипнула она.

И без всяких просьб со стороны старого рыцаря она рассказала обо всем, что с ней приключилось. В качестве экономки Уолтера Клеиборна она была счастлива и довольна всем, полюбив брата сэра Мэтью, как любили его все, кто близко знал. Сэр Мэтью должен ей поверить: им было хорошо вдвоем, его брат тоже был счастлив.

Но затем в их Эдем заполз змей, Хесус Форк, появившийся сначала как один из многочисленных друзей гостеприимного замка Клеиборна.

Морской торговец одевался лучше всех в колонии, был высок и строен, держался гордо, порой надменно, но манеры его отличались поразительной вальяжностью. Рассказы о дальних и опасных плаваниях сделали его любимцем публики, а плантаторы, ведшие с ним дела, утверждали, что получают огромные барыши. Каким-то образом Форк мог беспошлинно привезти своим друзьям французские занавеси и турецкие ковры, а поставляемая им великолепная кухонная утварь обходилась его хорошим знакомым вдвое дешевле, чем на джеймстаунской фактории. Кроме того, он доставлял отборных рабов, используемых в дальнейшем, как правило, в качестве домашней прислуги, а слава о его собственной вышколенной челяди в Нижнем Норфолке гремела по всей колонии.

Своим кружевным воротником, бриллиантовыми кольцами и отделанной золотом шпагой капитан Хесус Форк живо напомнил Генриетте ее французского аристократа, подарившего ей несколько лет назад в Лондоне карету и четверку лошадей.

Форк же, вообще крайне неравнодушный к женскому полу, едва заглянув в колдовские черные очи Генриетты, сразу перешел в наступление.

Ее, как и всех прочих, весьма развлекало общество капитана, но она нерушимо хранила верность Уолтеру Клейборну. Никогда и никак не поощряла Генриетта ухаживаний Форка, которые становились все более и более настойчивыми.

Видя, что слова бессильны, Форк перешел к золоту, а затем к редчайшим драгоценностям, достойным королевы. Он называл их звездными сапфирами. Как можно вежливее Генриетта отвергала его подарки.

«К чему нам обязательно становиться любовниками? — однажды спросила она Форка без обиняков. — У вас были сотни женщин. Зачем вам еще и я?»

На столь прямой вопрос ответить он не смог, но дьявол внутри него продолжал неистовствовать, и в один прекрасный день он всерьез предложил Генриетте выйти за него замуж, что, конечно же, заставило дрогнуть сердце ирландской красавицы.

Их разговор происходил в беседке на холме, откуда, во всей их первозданной красе, были видны реки Джеймс и Чикагомини. Апрель уже вступил в свои права, принеся с юга разливы птичьих трелей. Им вторили хлопанье крыльев и крики стай диких гусей и лесных голубей. В воздухе стоял терпкий запах распускающихся почек.

Никогда еще капитан Форк не выглядел таким юным и влюбленным. Его изукрашенному серебром жилету и бархатной перевязи мог бы позавидовать герцог. Камзол светло-зеленого шелка сделал бы честь самому королю Карлу.

«Я хочу этого, Генриетта! — говорил он своим глубоким грудным голосом с легким испанским акцентом. — Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Поверь мне!»

И она поверила, к немалому смятению собственной души. «Но почему бы и нет?» — думала Генриетта. Виргиния — бескрайняя новая страна, где происходят самые невероятные и удивительные вещи. Многие оказавшиеся здесь по разным причинам девицы легкого поведения повыходили замуж за состоятельных фермеров и превратились в уважаемых всеми солидных матрон…

Уолтер Клейборн? Но для него она лишь то, что есть. Ей никогда не выйти замуж за такого человека. Уолтер — джентльмен, Форк же — авантюрист, искатель сомнительных приключений, и джентльменом ему не стать никогда…

Но получится ли из нее достойная жена? Генриетта не знала. Она была бесплодна, что само по себе являлось серьезным препятствием к браку. Кроме того, Форк будет месяцами пропадать в море и далеко не всегда станет брать ее с собой. Например, когда опять поплывет за рабами. Оставшись дома одна, без мужчины, сможет ли она блюсти семейную честь?

Форк становился все настойчивее и настойчивее, пуская в ход все свое обаяние, острый ум и умение добиваться желаемого.

Генриетта не выдержала напора, но, прежде чем очертя голову броситься в очередной омут, решила посоветоваться с Уолтером Клейборном.

Уолтер был просто взбешен:

«Этот грязный пират! Полуиспанский фат! Бесчестный негодяй, самый отпетый мошенник из всех, когда-либо бороздивших южные моря!»

Генриетта не знала, куда деваться от стыда.

«Будь он джентльмен, я бы вызвал его на дуэль! — продолжал бушевать Уолтер. — Жениться? Ложь! Он никогда этого не сделает!»

Больше она никогда не упоминала при нем имени Форка, а ее роман, хранимый в тайне ото всех, вскоре перерос в банальную любовную переписку.

Встретившись в мае в Джеймстауне с Форком, Уолтер Клейборн отказался пожать ему руку и смотрел на него с таким вызовом, что даже губернатор это заметил.

«Что стряслось, Клейборн? — шепотом осведомился Беркли. — Какая муха вас укусила? Почему вы так грубы с моим добрым другом капитаном Форком?»

Уолтер лишь презрительно пожал плечами.

«Никаких дуэлей, Клейборн! — Губернатор предостерегающе поднял палец. — Помните, никаких дуэлей!»

«Дуэль! — фыркнул Уолтер. — Неужели вы полагаете, что я унижусь до поединка с таким слизняком?»

Его превосходительство, обиженный в лучших чувствах, утешился трубкой и стаканом вина.

При этой сцене присутствовали полковник Филипп Ладуэлл и еще двое свидетелей, которые наверняка запомнили слова майора.

Две недели спустя тело Уолтера Клейборна было обнаружено в Джеймстауне, за хижиной сапожника.

Его гибель вызвала множество толков. Немало народу побывало в те дни в кабинете верховного шерифа, ведшего дознание.

Хесус Форк заявил, что той ночью спокойно спал у себя в Нижнем Норфолке. Других же врагов у всеми уважаемого и любимого плантатора просто не было…

Искали секундантов дуэли. Филипп Ладуэлл, доверенное лицо Уолтера, решительно отмел саму вероятность подобной дуэли.

«Какая там дуэль! — мрачно заметил он. — Уолтера Клейборна зарезал пират Форк или кто-то другой по его приказу».

Форк и не пытался опровергнуть подобное обвинение, но верховный шериф не применял к нему никаких санкций.

С первым же отходящим в Англию судном полковник Ладуэлл отправил сэру Мэтью письмо.

А два месяца спустя после того как Уолтера похоронили среди сосен у замка Клейборна, капитан Форк привел свой лучший корабль, черную бригантину, вверх по реке и забрал Генриетту Харт.

— Мне некуда было идти, — сказала Генриетта. — Я и мысли не допускала, что Форк действительно убил майора Клейборна. Тогда, позже, дразня меня, он проговорился. Дуэлью это не было. Слуга связал майору Клейборну руки, и Форк хладнокровно пронзил его шпагой.

— И где сейчас этот слуга? — внезапно охрипшим голосом спросил сэр Мэтью.

— Упал за борт, когда мы плыли к Барбадосу, — ответила она.

Сэр Мэтью встал и поправил поленья в камине. Генриетта всхлипнула, вздохнула и продолжала:

— Как и предсказывал майор Клейборн, сэр, он не женился на мне. Просто овладел мною, как кабацкой шлюхой, а потом долго смеялся… Долгие месяцы я была его пленницей. Он даже не пожелал убить меня, наслаждаясь моим позором. Это забавляло его жестокую испанскую душу.

На следующий день сэр Мэтью, Ланс и Пео отправились в Джеймстаун и в полдень остановились в таверне Соуна.

К удивлению сэра Мэтью, Соун ждал его.

— У меня для вас письмо от его превосходительства, — сказал хозяин таверны. — Он желает, чтобы вы без промедления явились к нему, сэр.

Сэр Мэтью взял с собой Ланса и отправился на неожиданную аудиенцию.

Беркли встретил их тепло и радушно:

— Не удивляйтесь, сэр Мэтью. Я хотел видеть вас по весьма важному делу… Как дела в замке Клейборна?

— Неплохо, ваше превосходительство.

Губернатор потер свои маленькие ручки и сказал:

— Скоро, сэр Мэтью, у нас освобождается место советника. И я хотел узнать, не окажете ли вы нам честь занять эту вакансию, когда она появится, разумеется…

— Я вам весьма признателен, ваше превосходительство, но, право…

— Так, значит, я могу на вас рассчитывать? Обязанности советника при губернаторе, как вам, должно быть, известно, неплохо оплачиваются… что, конечно же, не так уже существенно для столь состоятельного человека, как вы, однако…

Беркли, продолжая потирать руки, прищурил свои голубые глаза и, прежде чем сэр Мэтью успел что-либо ответить, добавил:

— Тут у меня один человек… давний приятель вашего брата Уолтера. Позвольте мне познакомить вас.

Он повернулся к дверям в соседние покои:

— Войдите, пожалуйста, капитан Форк!

Сэр Мэтью вздрогнул и напрягся, словно ему в спину уперлось острие кинжала. Его глаза вспыхнули. Ланс заметил, как на шее старого рыцаря набухли вены.

Но сэр Мэтью слишком долго был придворным и, кроме того, считался неплохим игроком в карты. Усилием воли он взял себя в руки, и в это мгновение на пороге появился его враг, Хесус Форк.

— Сэр Мэтью, позвольте представить вам капитана Хесуса Форка из Нижнего Норфолка.

С улыбкой на устах Форк отвесил галантный поклон. Сэр Мэтью не ответил. Его ледяной взгляд застыл на лице пирата, словно сэр Мэтью старался запомнить навсегда каждую его черточку. Форк был одет в голубой камзол с серебряными застежками, под которым виднелась белоснежная сорочка с кружевным воротником и манжетами. Шпаги не было.

Сэр Мэтью не представился «давнему приятелю» своего покойного брата. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда он взглянул губернатору прямо в глаза и сказал:

— Какое совпадение, сэр, подумать только! Не далее как сегодня я собирался поговорить о капитане Форке с верховным шерифом. Я намерен, сэр, возбудить против него дело об убийстве моего брата.

Теперь губернатору пришлось проявить все свое самообладание. Он подавил свои чувства, лишь нервное движение рук выдавало его.

— Ну-ну, сэр Мэтью! — промямлил Беркли. — Зачем же ссориться двум столь достойным людям!

— Я и не затеваю ссору, сэр. Я лишь хочу, чтобы все было согласно английским законам.

— Но это же абсурдно, сэр!

— Что именно, сэр? Английские законы?

— Форк не убийца, Клейборн.

— Пусть это решит суд, ваше превосходительство, — возразил сэр Мэтью. — Что же касается поста вашего советника, боюсь, что ничем не смогу быть вам полезен.

И он отвесил губернатору прощальный поклон.

Сэр Вильям Беркли, казалось, лишился дара речи и молча взирал на гордо удаляющегося сэра Мэтью, следом за которым, высокомерно подняв голову, шествовал Ланс.

После их ухода губернатор и красавец Форк, так и не проронив ни слова, обменялись красноречивыми взглядами.

В тот день сэру Мэтью так и не удалось повидаться с верховным шерифом или с кем-нибудь еще из членов суда: люди Беркли везде успевали раньше него, предотвращая столь нежелательные для губернатора встречи. Лишь через месяц рыцарю удалось подать прошение в возбуждении дела. Но улик против Хесуса Форка найти не удавалось, а показания Генриетты Харт всерьез никто не воспринял.

Но, несмотря на это, капитан Форк покинул Джеймстаун. Его друг сэр Вильям Беркли посоветовал ему отправиться в новое плавание. Заглянув в глаза сэра Мэтью Клейборна, губернатор увидел в них холодный блеск его длинной боевой шпаги. Увидел его и капитан Форк.

Так началась вражда, о которой вскоре стало известно всей колонии, вражда, ознаменовавшаяся конфликтами и скандалами, возникавшими, по большей части, из-за самоуправства сэра Вильяма Беркли и его слишком расторопных приспешников.

Как и в случае с Клейборном, Беркли всегда стремился добиться своего подкупом, но не прямым, а эдакой закамуфлированной взяткой. Так он сформировал свой совет, а также заручился поддержкой многих плантаторов, членов Палаты Общин. Эти избранные неожиданно освобождались от пошлины или налога, получали весьма прибыльные посты, а иногда и государственную лицензию на торговлю табаком, столь недоступную в последнее время. Те же, кто отказывался играть по правилам губернатора, либо внезапно разорялись, либо были вынуждены перебираться на Крайний Запад и осваивать там новые земли, ежечасно рискуя своим здоровьем, да и самой жизнью.

Сэр Мэтью решил остаться в замке Клейборна и бороться, а кроме того, будучи от природы человеком предусмотрительным, приобрел земельные участки по обе стороны Джеймс-ривер, на случай если не сможет защитить свои владения на побережье, у Джеймстауна.

Между тем, по всем правилам хорошо спланированной военной кампании он беспокоил Форка и его друзей везде, где бы ни встречал их, и они платили ему той же монетой. В перерывах между подобными рейдами, преследовавшими единственную цель — вывести из себя морского торговца, продолжавшего держаться вдали от Джеймстауна и прочих портов, — старый солдат тренировал своего сына так же, как когда-то драгунских рекрутов.

— Тебе предстоит завершить это дело, — сказал он Лансу, когда тому исполнилось пятнадцать. — Годы все сильнее давят мне на плечи, твоя же сила растет, по мере того как уходит моя.

Они фехтовали практически ежедневно, и Ланс, вытянувшийся до шести футов, обучался различным трюкам и приемам драки на шпагах, позаимствованным его отцом у лучших бретеров армии принца Руперта.

Кроме того, Пео учил юношу искусству борьбы, кулачного боя и ведения войны в лесу, о чем старый Мэтью Клейборн не имел ни малейшего понятия. Ланс свободно владел ножом и томагавком, а также узнал, как следует забивать заряд в фузею так, чтобы пуля летела строго прямо.

С чувством облегчения Ланс забросил книги и занялся оружием, однако Роджер Кендолл и прочие окрестные плантаторы с тревогой взирали на его усиленные тренировки, опасаясь, что сэр Мэтью, сам того не желая, превратит этого любезного воспитанного юношу в какого-нибудь задиру, искателя ссор и приключений.

Но их опасения были напрасны: зло и ожесточенность не стали чертами характера Ланса.

Окончательно выяснив, кто убил его брата, сэр Мэтью, казалось, немного успокоился: теперь перед ним стояла совершенно ясная задача.

Однажды на небольшом суденышке, смешавшись с толпой и оставшись неузнанным, он посетил владения Форка в Нижнем Норфолке. Делая вид, что, как остальные, интересуется контрабандными испанскими товарами, он на самом деле провел тщательную рекогносцировку.

Позднее, вместе с Лансом, Пео и тремя слугами родом из Уэльса, он вернулся туда, на этот раз по мало кому известной лесной тропе. Люди Форка были прекрасно подготовлены для отражения любых атак с моря, но нападение с суши застало их врасплох. Маленький отряд спалил склады Форка со всем их содержимым и успешно ретировался.

Ответ не заставил себя ждать. Однажды ночью, пользуясь приливом, вверх по реке поднялся вооруженный шлюп. Будучи не в состоянии обстрелять из палубных орудий замок Клейборна, незваные гости разнесли двенадцатифунтовыми ядрами лодочный сарай сэра Мэтью, но тут Абрам Гейл открыл ответный огонь из пушек сторожевых башенок замка. Звуки канонады долетали до Джеймстауна, где немедленно поползли слухи о том, что на реке вновь объявились голландские пираты.

Шлюп Форка вскоре уплыл назад с развороченной палубой, разбитым рангоутом и двумя ранеными на борту.

Вражда не затихала, принимая порой самые неожиданные формы. Как-то ночью Ланс с отцом оказались в Мидлсексе, в таверне «Серый гусь», где повстречали сэра Генри Чичерли, помощника губернатора. Перебрав крепкого эля, тот позволил себе с похвалой отозваться о капитане Хесусе Форке.

Сэр Мэтью вскочил, опрокинув два табурета, выхватил шпагу и предложил сэру Генри немедленно выяснить отношения, а когда последний, напуганный столь яростной реакцией сэра Мэтью, отказался, старый солдат швырнул ему в лицо свою тяжелую боевую рукавицу. Но Чичерли вновь не принял вызов, ссылаясь на эдикт губернатора Беркли, запрещающий дуэли. Более того, он принес сэру Мэтью извинение и предложил свою дружбу.

Через несколько месяцев Форк нанял убийц. Вокруг не было недостатка в людях, готовых продать свою шпагу. На сэра Мэтью трижды нападали, и он, в свои шестьдесят лет, трижды выходит из поединка без единой царапины, тяжело раня противника.

Однажды он схватил за горло наемника, который, прикинувшись бродягой, пытался стащить его с лошади по дороге в Арчерз-Хоуп. Тот признался, что Форк обещал сто гиней за похороны второго Клейборна. Тогда сэр Мэтью отправился в Джеймстаун и повесил на рыночной площади объявление, гласившее, что он «готов заплатить два фартинга (и не более) тому, кто отрежет капитану Форку уши». Во всех тавернах колонии долго не стихал смех, и это задело гордого испанца куда больнее, чем неудачи наемников.

Не смеялся лишь губернатор Беркли. Он остерегался непосредственно влиять на ход событий, помня о могущественных друзьях сэра Мэтью при дворе Карла II, однако постарался, как мог, осложнить жизнь обитателям замка Клейборна. У старого рыцаря внезапно появились новые обязанности в порту и форте, отнимавшие у него много времени и сил.

И все же Хесус Форк продолжал держаться подальше от Джеймстауна, к большой досаде Беркли, его совета и еще некоторых плантаторов, лишенных тем самым возможности наживаться на контрабанде. Форк же и вдалеке по-прежнему имел возможность убеждаться в находчивости и изобретательности сэра Мэтью, с неизменным уважением констатируя в письмах к губернатору, что недооценивал противника. Но и только.

Плавания морского торговца затягивались все дольше и Дольше, и вражда, казалось, стала угасать. Но в замке Клейборна ни на секунду не теряли бдительность, а сэр Мэтью, завоевавший своим упорством многочисленных друзей из числа противников губернатора Беркли, часто объезжал дозором свои восточные плантации и ждал новостей.

III. ЖИТЕЛЬ ЛЕСОВ

Ланс Клейборн хранил в строжайшей тайне свои вылазки в лес вместе с Недом Пео. В те времена в Виргинии вряд ли один человек из тысячи отваживался отойти от реки более чем на две мили. Лес оставался для всех таинственным и страшным белым пятном. Окрестные фермеры боялись «жестоких краснокожих», как огня, и пришли бы в ужас, узнав о том, что сын сэра Мэтью становится лесным жителем.

Однако, к собственному удивлению, Ланс обнаружил, что сухопутные тропы на Запад гораздо короче водных и что при знании леса крепкие ноги позволяют без труда опередить самое быстроходное судно, плывущее по реке.

Проникать вместе с Пео в лесные чащобы означало, прежде всего, постигать все на собственном опыте. Мудрое правило, гласящее, что учиться следует на чужих ошибках, здесь не имело смысла, и Ланс быстро понял это.

Пео оказался лучшим охотником, нежели Джим Стэг, поскольку был лишен предрассудков и суеверий, унаследованных последним от своей матери-индеанки. Как истый англичанин, Пео руководствовался лишь здравым смыслом и возможностями своих мышц, в сочетании со знанием жизни леса.

Лансу же казалось, что лес непрестанно бросает вызов его сообразительности и ловкости, и это не давало интересу юноши угаснуть. Самым опасным врагом здесь был страх — страх заблудиться, страх голода, страх грозы и наводнений, темноты, загадочных шорохов и звуков, не говоря уже о страхе внезапно заметить подкрадывающегося к тебе индейца из враждебных племен Дикого Запада. И единственными средствами против страха являлись знание законов леса и умение постоянно быть начеку.

Находясь в лесу, Пео никогда не позволял себе расслабиться ни на минуту. Он спал, как говорится, в полглаза, и даже когда ел, переставал иногда двигать челюстями и прислушивался. Его глаза, уши и даже нос всегда были заняты. Втягивая ноздрями воздух, Пео мог определить приближение грозы и оценить ее опасность. Он мог преследовать оленя, ориентируясь лишь по запаху, издаваемому испуганным животным. Во всех отношениях Нед Пео знал лес даже лучше многих индейцев, которых позже предстояло узнать Лансу, за исключением, пожалуй, лишь Петиско, вождя племени чискиаков.

Он повстречался с Петиско, когда в очередной раз ехал в колониальную школу для индейцев взять кое-какие книги для Дэвида Брума.

Два фермера поймали молодого дикаря, у которого не было особого значка, служившего пропуском для индейцев всех племен к востоку от границы округа Энрико. Жестоко избитый индеец еще продолжал сопротивляться, когда на тропинке показался Ланс. Ужасно довольные своей добычей мужланы не скупились на тычки и пинки и не сразу заметили хорошо одетого юношу, направившего к ним своего коня.

— Что он сделал? — спросил Ланс, спешившись.

— У него нет значка, ваша честь, — ответил один из фермеров. — Мы отвезем его в джеймстаунскую тюрьму, он явно с Запада, иначе обязан был бы носить губернаторский значок.

— Но вы избили его до полусмерти! — возмутился Ланс. — Отпустите его и убирайтесь!

Они швырнули юного дикаря на землю, но тот, как кошка, тут же вновь оказался на ногах, шаря руками по поясу в поисках несуществующего оружия.

Ланс схватил его за плечи и удержал от опрометчивой атаки на своих мучителей.

И тут, к изумлению Ланса, этот полуголый парень заговорил на хорошем английском языке.

— Я — Петиско, из племени чискиаков, — сказал он. — Я учусь в школе для индейцев. Мне не нужен значок.

— А ты сказал им об этом? — спросил Ланс.

— Я ничего не сказал этим собакам.

Лансу было нелегко объяснить фермерам, что, собственно, произошло и почему он вмешался. Они рассчитывали получить вознаграждение от шерифа за поимку незарегистрированного индейца и теперь, яростно протестуя против его освобождения, держались нагло и воинственно.

В свои пятнадцать лет Ланс выглядел довольно хрупким, однако фермерам пришлось убедиться в том, что этот юный джентльмен в щегольском бархатном камзоле и широкополой шляпе сделан из стали и пороха. Отправив одного из них ударом кулака на землю, Ланс бросил второго через бедро, и оба застыли у его ног в нелепых позах.

Тут Петиско предложил их убить и уже собрался исполнить свое намерение, когда свинцовый кулак Ланса, описав короткую дугу, врезался снизу в его подбородок. Придя в себя, Петиско сел, озадаченно потирая нижнюю челюсть и недоумевая, как это он, воин по рождению, со стальными мускулами, вдруг снова оказался на земле. Все еще не разобравшись в происшедшем, он покорно последовал за Лансом в колониальную школу.

Петиско был, по его собственным словам, боевым вождем чискиаков и протеже отца Блэка из школы для индейцев, куда он ходил уже три зимы, изучая обычаи и нравы белых людей.

Он оценивающе взглянул на Ланса и добавил:

— Из тебя выйдет хороший охотник. Если, конечно, есть ружье…

— Есть, — улыбнулся Ланс.

— С кремневым ударным замком? — с завистью спросил индеец.

— Да, а ствол из отличной испанской стали.

Петиско вздохнул:

— У тридцати моих охотников всего четыре голландских ружья с кремневым колесцовым замком. Из них стреляет только одно. И мой народ ест рыбу вместо мяса. От этого он слабеет.

— А разве в школе отец Блэк кормит тебя рыбой? — удивился Ланс.

— О нет! У нас там говядина, свинина и оленина, — ответил Петиско и добавил, ударив себя кулаком в грудь: — Я сильный воин.

Благородная гордость дикаря была близка и понятна Лансу. После их первой встречи он дважды навещал его в колониальной школе и часто приглашал к себе в замок Клейборна. Махнув рукой на губернаторские эдикты, строжайше запрещавшие снабжать краснокожих огнестрельным оружием, Ланс подарил молодому вождю отличное ружье с кремневым ударным замком, и они стали вместе охотиться в непроходимых дебрях верховья Чикагомини-ривер.

У небольших костров, разжигаемых для приготовления пищи, Петиско был куда словоохотливее, чем Пео, и Ланс начал понимать тот конфликт с самим собой, который возник у этого полуцивилизованного индейца.

— Я думаю по-английски, — говорил Петиско. — Для индейца думать по-английски плохо.

— Ты христианин?

— Нет. Но думаю по-английски. Люблю ружья. Люблю говядину. Люблю соль. Плохо для индейцев.

— Англичанин не смог бы убить медведя ножом, как ты.

— Да, я действую, как индеец, — признал Петиско.

— А почему отцу Блэку не удалось обратить тебя в нашу веру?

Петиско немного помолчал, подбирая слова, а затем ответил:

— У англичан всего один дьявол. У индейцев их сотни. Я не могу отказаться от дьяволов моего народа.

— А что ты думаешь о Едином Господе?

Петиско фыркнул:

— У индейцев нет Бога или богов… У них только дьяволы.

— У белых людей дьяволов тоже хватает, — улыбнулся Ланс. — Не таких, как твои, возможно, но от этого они не перестают быть дьяволами.

— Наверное, я понимаю, что ты хочешь сказать, — ответил Петиско. — Я видел ваших дьяволов. От них болят кости и внутренности, от них пухнут пальцы… Да и сейчас один из дьяволов терзает мой народ. Вы зовете его «оспа».

Ланс не выдержал прямого взгляда вождя и опустил глаза.

— Есть еще дьявол по имени «ром», — продолжал индеец, — и дьявол по имени «проповедь». Знаешь ли ты, что я, Петиско, читаю и переписываю по памяти Заповеди Блаженства? Я умею считать до тысячи. Я знаю наизусть почти все послания апостола Павла… И тем не менее мои люди умирают от оспы и у них всего одно ружье.

Оба долго молчали. Наконец Петиско сказал:

— Я уведу свое племя. Я научу их быть охотниками.

— А я помогу тебе, — горячо подхватил Ланс, но, заметив выражение, мелькнувшее на гордом лице юного вождя, поспешно добавил: — Ты и меня можешь многому научить, Петиско. И если ты не имеешь ничего против, я был бы счастлив узнать твой народ.

Петиско успокоился. Пристально поглядев в глаза сидевшему перед ним белому юноше, он сказал:

— Ты сделал меня своим другом. Я сделаю тебя своим братом.

Три лета подряд Ланс и Пео были частыми гостями племени Петиско в лесных чащобах долины Раппаханнок. Сначала сэр Мэтью категорически возражал, но так как в тех местах не было лихорадки, а Ланс каждый раз возвращался окрепшим и повзрослевшим, он смирился.

Воины-чискиаки научились неплохо охотиться с огнестрельным оружием, делать из полосок стали ножи и капканы на бобров, а в благодарность посвящали Ланса и Пео в тайны жизни леса, неведомые ни одному бледнолицему, включая торговцев, давно уже проложивших тропы ко многим индейским поселкам.

Вскоре Ланс начал искренне восхищаться чискиаками, хотя и не смел признаться в этом отцу или кому-либо еще из обитателей восточного побережья. Они были сильнее и смелее англичан. Во многом индейцы и вправду напоминали жителей Эллады и Трои, о которых рассказывал ему Брум в долгие зимние месяцы. Их кодекс чести мало чем отличался от описанного Гомером. Ланс знал индейцев, хитрых, как Улисс, безрассудно отважных, как Гектор, упорных, как Аякс и Теламон. Он открыл для себя, что этот лесной народ дружелюбен, вежлив, щедр и добр к своим соплеменникам, но жесток и беспощаден к преследователям и гонителям. Вернее, был жесток и беспощаден до тех пор, пока в Джеймстауне не ввели публичную казнь: суд, состоящий из благовоспитанных и всеми уважаемых джентльменов-христиан, постановлял вынуть у преступника кишки и сжечь их у него на глазах, пока он еще не умер и мог это видеть…

Оспа и корь унесли многих чискиаков, пережить их смогли лишь сильнейшие телом и духом. В охотничьих лагерях в западных лесах Ланс ни разу не видел больного индейца, жирного индейца или индейца-калеку. Им было незнакомо расстройство желудка, а о столь диковинных «зверях», как подагра и ревматизм, они даже не слышали. У них не краснели глаза и не выпадали зубы. Если их ранили, то раны заживали быстро, не гноясь.

Ланс без труда нашел общий язык с молодыми охотниками племени. Благодаря крепким мускулам и ловкости, он никогда не проигрывал в состязаниях и мог померяться силами даже со взрослыми воинами, а в стрельбе из лука, хотя и пускал стрелу на английский манер, не уступал никому, в том числе и самому Петиско.

Летняя охота больше походила на разведку: во время долгих походов на запад они искали места, где больше пушного зверя, с тем чтобы потом, когда ударят холода и мех возрастет в цене, вернуться сюда опять. Разбившись на маленькие отряды, чискиаки забирались очень далеко, доходя до самых голубых гор. Во время этих рейдов и были обнаружены пять ручьев, богатых бобрами, и небольшое соляное озеро, у которого в изобилии паслись олени, жирные, как скот на ярмарке в Девоне.

Ланс и Пео обходились в этих походах без лошадей, поскольку в лесу не было подходящего корма. Маленькие виргинские пони могли, как и олени, перебиваться какое-то время мхом, но и им, чтобы совсем не ослабеть, все же требовалось зерно, а маис весьма ценился в западных лесах, и его берегли для воинов.

На лесной тропе Ланс одевался как индеец и думал как индеец. В конце летней охоты, вернувшись в шумный поселок чискиаков, возмужавший юноша с грустью понял, что скоро вновь придется становиться англичанином.

Отрочество проходило. Еще одно счастливое, полное приключении лето осталось позади. Надо было возвращаться в скучное общество белых, к говядине и баранине, креслам и пуховым перилам, короткой шпаге на перевязи, кружевам и пуговицам. Отец нуждался в его помощи, дабы следить за сбором урожая зерна, кастрированием кабанчиков и сушкой табака. Соседи же полагали, что подходит время и ему принять участие в вершении судьбами многообещающей колонии его величества под названием Виргиния.

Счастливо избежав в западных лесах болезней, терзавших людей на плантациях, Ланс в эти суматошные осенние дни мог работать за троих. Отец был очень им доволен, соседи же зеленели от зависти. К наступлению зимы замок Клейборна наполнился всеми необходимыми припасами. А вскоре ударили холода, напомнившие старому солдату зимы в Шотландии…

Сэр Мэтью жестоко страдал в сезон холодов. И не столько от старых ран и болезней, сколько от тоски по Англии. Ностальгия сжигала ему сердце.

Он сильно тосковал по жене. При жизни она часто попрекала его. Как-то она выбила у него из рук кубок с вином и устроила форменный скандал за то, что он привел в дом своих солдат, пахнувших седлами и потом, неумеренно пивших и рвавших шпорами дорогие фламандские ковры. Но, несмотря ни на что, она заботилась о семейном уюте и была хранительницей домашнего очага.

Закрыв глаза, старый рыцарь почти чувствовал, как ее нежная рука гладит ему щеку и треплет бороду, за которой он давно перестал следить; слышал ее мягкий голос, присоединяющийся к его собственному, дабы усовестить непослушного Ланса…

Залаяла собака, и сэр Мэтью открыл глаза. Сон наяву растаял…

В облаке морозного воздуха в комнату ворвался Ланс. Его лицо раскраснелось от ледяного ветра с реки. Пар от дыхания осел инеем на волчьей шубе, которую он бросил у порога, а сам подошел к камину и грел руки у огня.

— У нас есть устрицы, сэр, — сказал Ланс отцу, — а Пео подстрелил молодого гуся вам на воскресный обед. Господи, ну и мороз!

Сэр Мэтью, не вполне оправившийся от нахлынувших воспоминаний, с удивлением слушал еще не окрепший басок своего сына, еще вчера, казалось бы, качавшегося в колыбели в Кенте.

— Глупо рисковать, мальчик мой, выходя из дома в такие холода. Я…

— Да. да, — поспешно перебил его Ланс, — мы отыскали для вас настоящее чудо природы: устрицы величиной с обеденную тарелку. Целый бушель их сейчас маринуется в персимонском вине, а позже мы запечем их в камине. Кстати, отец, в селении Ноттувей, что выше по реке, свирепствует оспа. Десять индейцев умерли и много больных. Заразу к ним занес какой-то торговец-шотландец.

— Зажги-ка свечи, парень. Оспа, говоришь? Хорошо еще, что моя болезнь не столь опасна… Но, уверяю тебя, приступы подагры так мучительны! А устриц мы отведаем за ужином.

Ланс пересказал ему и остальные новости: губернатор Беркли приказал построить ему карету, первую в Виргинии; поселок Мартинз-Хандред практически погребен под толстым слоем снега; Джонатан Майндж потерял одну из лошадей в зыбучих песках неподалеку от мыса Кансл-Поинт…

Так они сидели и мирно разговаривали о делах колонии, и это вновь напомнило сэру Мэтью упорядоченную жизнь в старой доброй Англии. Старый рыцарь по-прежнему считал себя англичанином. И не только себя, но и многих других осевших здесь плантаторов. В глубине души он надеялся, что и сама колония рано или поздно станет второй Англией. Первыми высадились на эту благодатную землю в 1607 году отчаянные искатели наживы и приключений, потомки которых и теперь, в 1670 году, жили в колонии. Мужчины умирали от лихорадки, но с каждым кораблем прибывали новые поселенцы… И все же во всей Виргинии насчитывалось не более полудюжины поселков. На тысячи квадратных миль дикого леса, раскинувшегося до самого горизонта, лишь в прибрежной зоне то и дело попадались возделанные участки плантаций, причудливо обрамленные по краю крохотными бухточками и заливчиками, созданными приливами.

Ноздри сэра Мэтью зашевелились, и он гневно взглянул на сына:

— Сколько раз повторять, чтобы ты не вносил в комнаты эту вонючую волчью шкуру?

Ланс молча взял шубу, вышел и вернулся уже без нее. Неодобрительно сдвинув брови, отец окинул придирчивым взглядом его красное от мороза лицо, странно скроенный зимний камзол из медвежьей шкуры и черные суконные бриджи, заляпанные грязью и замерзшими солеными брызгами.

— Сущий дикарь! — заявил он, хлопнув себя по колену. — Ты что, совсем потерял гордость? Да любой незнакомец примет тебя за какого-нибудь паршивого йомена или белого раба с Ямайки. Где ваши перевязь и шпага, сэр Ланселот Клейборн?

— Я одеваюсь по погоде, сэр. Что до шпаги, то в каноэ и в лесу она лишь помеха, а перевязь… я вырос из нее, вот и поменял на роанок.

— На что?!

— Роанок — это украшения из раковин. Индейцы используют их в качестве посланий. Вот, смотрите.

На ладони юноши лежало нечто напоминавшее четки — из плотно нанизанных раковин шириной в два дюйма, изукрашенных рисунками.

— Языческая мишура! — фыркнул сэр Мэтью.

— Не совсем так, сэр, — осторожно возразил Ланс, ища во взгляде отца признаки подлинного гнева, и, не обнаружив таковых, смело продолжал: — Я выменял его у старого индейца из племени вейаноков. У него были и другие, но этот мне понравился больше всех. Смотрите, рисунок, похожий на звезду, означает луну, или, по-нашему, месяц. А это — падающий лист, то есть октябрь. Здесь, ниже, знак скорби, а еще ниже — фигурка лежащего человека, перед которой изображен тотемный символ клана, рыба осетр. А все вместе означает, что клан осетра племени вейаноков потерял в октябре воина.

Старый рыцарь был явно заинтересован. И против воли чувствовал гордость за сына, ходившего по лесу так же спокойно и уверенно, как по коврам замка Клейборна. Но, вовремя опомнившись, сэр Мэтью снова нахмурился и строго сказал:

— Переоденься к ужину, парень. И вообще, займись наконец собой, а то источаемый тобою запах отобьет у всех аппетит.

Ужин был сервирован на старинный манер. В зале восточного крыла, вокруг длинного дубового стола стояла вся челядь, за исключением слуг-негров. На столе дымились жареная оленина, огромный пирог, вареный окорок и тушеная индейка с горохом и изюмом в качестве гарнира. Из напитков подали пиво в высоких кружках и несколько кувшинов красного вина. В каждом конце залы было по огромному камину, полному раскаленных углей, изгнавших сырость и промозглый холод. Толстые свечи в мощных настенных подсвечниках мягко освещали помещение.

Среди приглашенных были Генриетта Харт, теперь владелица процветающей таверны в низовьях реки, у Хог-Айленда, и сосед Клейборнов Роджер Кендолл со своей очаровательной свояченицей Энн Шорт, недавно прибывшей из Англии. Для гостей поставили табуреты.

Леди села по правую руку от сэра Мэтью, укрывшего колени меховой полостью, дабы защититься от сквозняков; напротив нее с мрачным видом уселся наставник Брум, которого кокетливые глазки мисс Шорт уже успели ранить в самое сердце; Роджер Кендолл расположился напротив Генриетты Харт, буквально светившейся от счастья быть принятой в столь изысканной компании. Последним сидел Ланс, созерцавший все приготовления к ужину и старавшийся унять свой зверский аппетит.

Ближе к другому концу стола, на лавках расположились экономка Гуди Болард, раскрасневшаяся от возни у очага, управляющий Абрам Гейл и Нед Пео. Также было оставлено место для Генри Питуса, старого слуги, помогавшего у камина Черной Кендейс готовить устриц.

Сэр Мэтью благословил трапезу. Когда же Кендейс поставила у его локтя блюдо с устрицами, он даже поднял брови в восхищении от их величины. Через мгновение все уже ели с удовольствием и большим аппетитом.

Говорили в основном о домашних делах — качестве табака, ныне просушенного и сложенного в сарае у пристани, о диковинном местном хорьке, передушившем прошлой ночью полдюжины кур, о глыбах льда, плывших от Чикагомини, и о том, что погода не предвещает ничего хорошего.

Энн Шорт похвалилась результатом своего многодневного труда — тонкой шерстяной пряжей.

— Пряжа для новых одеял, — пояснила она. — В Виргинии слишком холодно по ночам.

— Новые одеяла — это хорошо, — глубокомысленно заметила Генриетта Харт, способная повернуть любой разговор на свою излюбленную тему, — еще лучше — медвежья шкура, но ничто не заменит мужа. С ним не замерзнешь. — Она подмигнула Энн и обратилась к Дэвиду Бруму: — А вам, пастор, следовало бы знать, что жена еще теплее мужа. Вот появится у вас невеста, и вы сразу же перестанете дрожать и кукситься.

Опальный священник глубоко вздохнул. Энн Шорт рассмеялась. Тогда Брум опустил глаза и отложил в сторону нож, как бы показывая, что у него внезапно пропал аппетит.

— Пастор — поэт, — заявил Ланс. — Настоящий Лавлес2

Брум уткнулся в кружку с пивом, стараясь скрыть залившую щеки краску. Он не сердился на это дружеское поддразнивание. Хоть он и смущался, но ему нравилось быть в центре внимания.

— На днях он показал мне сонет своего сочинения, — упорствовал Ланс, — в котором воспевается девичий носик. Такой аккуратный, чуть вздернутый… ну прямо как у Энн!

Настал черед мисс Шорт покраснеть, и это получилось у нее просто очаровательно.

Роджер Кендолл пришел ей на помощь, сменив тему разговора.

— Известно ли вам, сэр, — сказал он, обращаясь к сэру Мэтью, — что в колонию прибыл еще один Натаниэль Бэкон? Он окончил Кембридж и, говорят, очень богат. Сейчас обосновался в Керлз-Нек и скупает земли в верховьях Джеймс-ривер. По слухам, Беркли предложил ему войти в совет.

— Надеюсь, он хорошенько подумает, прежде чем соглашаться, — мрачно заметил сэр Мэтью. — Иначе попадет в капкан.

— Он племянник нашего старожила, хорошо знакомого вам Натаниэля Бэкона. А Бэкон-старший, судя по всему, далеко не глупый человек, — пояснил Кендолл.

— Я слышал, что губернатор Беркли строит карету для девицы Калпепер, своей невесты, — вставил слово Ланс, — и просил одолжить ему нашего кузнеца Льювелина, чтобы тот сделал оси. — Ланс повернулся к отцу: — Я ответил, что это возможно, сэр.

Сэр Мэтью промолчал.

— Бедняжка, она все еще ходит в невестах! — с лицемерной жалостью вздохнула неугомонная Генриетта Харт и добавила: — Теперь старик точно не успокоится. Вслед за каретой ему придет в голову проложить дорогу до голубых гор на горизонте и вымостить ее мраморными плитами…

После ужина Роджер Кендолл долго беседовал с Дэвидом Брумом. Приходу в верховьях Чикагомини требовался священник. Там большая церковь, а пастора ждет хороший дом. Конечно, в проповедниках недостатка нет, но мало кто из них так образован, как Брум, и уж совсем единицам ведомы правила поведения в обществе. Так не хотел бы он получить это место?

Брум сильно покраснел, затем побледнел, что было заметно даже в красноватых отблесках пламени разгоревшихся каминов.

— Но достоин ли я? — еле выговорил он. — Достоин ли?

Кендолл потрепал его по колену:

— Да, друг мой. И всегда были достойны. Ваша роль наставника при Лансе блестяще завершена. Теперь помогите нам справиться с нашими детьми.

Вражда между Клейборнами и Форком вспыхнула с новой силой той самой весной, когда Лансу исполнилось восемнадцать. В таверне Генриетты Харт моряки рассказали ему, что Форк возвратился в виргинские воды, бросил якорь в заливе Кикотан и каждый вечер появляется в таверне «Старое колесо». Однако Генриетта предостерегла юношу от поспешных поступков, ведь подослать моряков мог и сам Форк с целью заманить Клейборнов в западню.

Тщательно обдумав полученные сведения, отец и сын решили тем не менее действовать быстро. Уже через час Ланс и Пео выехали в сторону Кикотана, готовые к любым неожиданностям и ловушкам, расставленным Форком ради собственной безопасности или дабы расстроить планы врагов.

Итогом этой вылазки явилась стычка, не вполне заслуженно принесшая Лансу славу первого задиры в колонии и получившая название «дело пяти шпаг».

Таверна «Старое колесо», построенная на сваях над самой водой, рядом с массивным сараем для хранения табака, была уже наполовину скрыта сумерками, когда Ланс и Пео достигли места. Некрашеная, серая от соленых брызг, занесенных сюда сотнями шквалов, таверна не имела даже вывески. Вместо нее на цепи, скрипя, раскачивалось колесо от старой телеги, спицы которого в сгущающейся темноте чем-то напоминали скелет грудной клетки. Казалось, что ветхое сооружение плывет по темным водам залива.

Убедившись, что у сарая не привязана ни одна лодка, а вокруг не видно людей Форка, Ланс и Пео решили войти вовнутрь.

Уот Кэри, хозяин заведения, и две его служанки-голландки хлопотали у очага, зажаривая седло барашка. Узнав юного Клейборна, Кэри недовольно нахмурился, и нервозность, с которой он стал устраивать «дорогих гостей» поудобнее, говорила о том, что ждал он явно не их.

Пео подошел к окну и, насколько позволяли сумерки, окинул взглядом широкий залив. Ланс снял шляпу и перчатки и в упор уставился на хозяина таверны, которого начала колотить нервная дрожь. Служанки о чем-то перешептывались, не сводя восхищенных глаз с парика Ланса, стоившего не меньше двух быстроходных рыбачьих лодок с полным снаряжением, а затем, квохча, как куры, выпорхнули из залы.

— Ты поджидаешь капитана Форка, я полагаю? — осведомился Ланс у Уота Кэри.

Хозяин отчаянно замотал головой.

Подошел Пео и схватил его за горло.

— Неужели мы ошиблись? — свистящим шепотом спросил он.

— Ради Бога! — взмолился хозяин.

— Говори! — рявкнул Пео и так встряхнул несчастного, что его голова, резко откинувшись назад, едва не ударилась о дубовую балку.

— Да! — прохрипел Кэри, глядя на Пео вылезшими из орбит глазами.

Ланс подошел к окну, посмотрел на черную воду, затем внезапно вернулся к столу, быстро надел шляпу и перчатки и, подойдя к хозяину вплотную, произнес:

— Ты ему не скажешь, что мы побывали здесь сегодня. Понятно?

— Да, да! — кивнул Кэри, держась за горло.

— И проследишь, чтобы твои девчонки не проболтались. И это понятно?

— Да, да, ваша честь! Они не понимают по-английски.

Ланс и Пео вышли.

Когда они миновали сарай и подошли к конюшне, Пео молча взглянул на Ланса. Такая у него была манера задавать вопросы, не произнося их вслух.

— Мы приехали первыми, как и предполагали, — ответил Ланс. — Но нам следует подождать. Обидно уходить, так и не отведав баранины мистера Кэри… Я видел лодку.

— Сколько человек? — быстро спросил Пео.

— Пять.

Пео присвистнул и ощупал свой тяжелый французский топорик, пристегнутый к поясу.

— Очередные проделки Форка, — заметил Ланс. — Пео, возьми лошадей и спрячь их в соснах неподалеку. А потом мы скроемся в зарослях и посмотрим, что он нам приготовил.

Издали наблюдавший за ними конюх гадко усмехнулся, увидев, как Пео отвязал лошадей и вскочил в седло.

Ланс снял шляпу и плащ и шагнул на росшую у сарая высокую болотную траву. Отсюда он мог незаметно наблюдать за приближавшейся лодкой. Весла двигались бесшумно, видимо, уключины обмотали мешковиной — еще одно доказательство готовящейся ловушки. Ланс вновь пересчитал силуэты мужчин в плащах. Человек на корме, видимо, и был сам Хесус Форк.

Вскоре Пео присоединился к Лансу в его убежище. Они вместе следили за лодкой, пока та, поравнявшись с таверной, не исчезла из виду под ее сваями.

Пятеро мужчин молча поднялись по лестнице и замерли, прислушиваясь и осматриваясь. Уже совсем стемнело. Один из них вошел в таверну, затем вернулся и подал знак остальным следовать за ним.

— Уверен, они ждут нас, — шепнул Ланс. — И выставят часовых. Главное — не шуметь!

Не заботясь о своем бархатном камзоле, юноша лег на живот в мокрую траву.

Из таверны вышли двое и встали между ней и дорогой в десяти ярдах друг от друга.

— А вот и часовые, — еле слышно шепнул Ланс прямо в ухо Пео. — Ты займись тем, что справа. Оглушишь его обухом своего топорика и свяжешь шнурком от плаща. Я возьму на себя второго. Он ближе, поэтому я подожду, когда нападешь ты. Дураки, они смотрят на горящие окна таверны. Стоит им отвернуться, и какое-то время они будут слепы, как кроты.

Бесшумно, как змея, Пео скользнул в темноту. Ланс расстегнул пояс, отцепил шпагу и перевернул его так, чтобы пряжка оказалась на спине. Сжимая правой рукой шпагу, он осторожно двинулся сквозь траву к ближайшей тени в плаще.

Резкий ветер с залива гудел в высоких соснах. Прошло десять бесконечно долгих минут, прежде чем Ланс, скорчившийся за спиной своего противника, услышал глухой удар топорика и звук упавшего тела.

В то же мгновение он опустил на голову второго часового свою тяжелую боевую шпагу.

Они быстро связали оглушенных врагов и оттащили их в траву. Оба часовых носили бородки, подстриженные на испанский манер; их руки не могли принадлежать ни фермеру, ни моряку: плечи, бицепсы и пальцы выдавали в них профессиональных фехтовальщиков.

Ланс собрал шпаги врагов и, спрятав их в траве, бросил сверху свой плащ.

— Фортуна переменчива, мой друг, — с улыбкой шепнул он Пео.

— Там еще трое.

— И мы должны застать их врасплох, не дав встать из-за стола, — ответил Ланс.

Они заглянули в окно таверны, и Ланс довольно усмехнулся: во главе стола сидел заклятый враг его отца, капитан Форк.

Пират, не отрываясь, следил за вращающимся вертелом. Огонь очага освещал черты его смуглого лица, шрам на левой брови и старый след от пули на подбородке. Но вот что странно: на лице этого контрабандиста и прожженного мошенника застыло сосредоточенное, почти торжественное выражение, более подобающее погруженному в раздумье проповеднику. Когда его товарищи обращались к нему, его ответная мимика и жесты как бы призывали их к молитве…

Ланс не мог слышать, о чем они говорят, но вот капитан Форк улыбнулся, и благородная созерцательность слетела с его лица, как маска. Скулы обострились, губы раздвинулись, обнажая мелкие редкие зубы. Это была гримаса человека, в котором жестокость давно победила все прочие чувства.

Капитан был одет в темный бархатный камзол с фламандским кружевным воротником. Пряжка перевязи искрилась драгоценными камнями, гарда лежащей перед ним на столе шпаги масляно блестела золотом.

Одежда его людей выглядела намного проще. Все они, как и часовые, носили эспаньолки. Их шпаги в отличие от клинка Форка покоились в ножнах.

Ни у кого из сидящих за столом Ланс не заметил пистолетов. Дело в том, что губернатор весьма косо смотрел на убийство из огнестрельного оружия. Другое дело — шпага. Дуэли были запрещены, но ведь мужчине надо носить какое-то оружие, хотя бы для самозащиты. И если где-нибудь находили тело, пронзенное шпагой, было принято считать, что это труп очередного незадачливого злоумышленника.

Еще раз оценивающе взглянув на мирно беседующую троицу, Ланс медленно и бесшумно обнажил свою боевую шпагу и прислонил ее гардой к стене.

— Больше лодок не видно? — шепотом спросил он Пео.

Тот отрицательно покачал головой.

— Тогда слушай, — сказал Ланс, шевеля губами в дюйме от его уха. — Мы атакуем без предупреждения или переговоров. Обезоружить, оглушить, но не убивать. Ты снова займешься тем, кто справа. Я — другим. Форка оставь мне. Ты понял?

Пео молча кивнул и снял топорик с пояса.

— Вперед!

Они ворвались в залу, как порыв штормового ветра. Пео издал устрашающий боевой клич чискиаков и отпустил обух топорика на затылок одного из сидевших за столом.

Противник Ланса попытался было выхватить шпагу, но, вскочив, оказался зажатым между краем стола и низкой скамьей, и клинок Ланса, не встретив ожидаемого сопротивления, насквозь пронзил ему обе ягодицы. Удар по голове довершил дело.

Капитан Форк, растерявшийся вначале от столь стремительного натиска, успел за это время прийти в себя.

Стол опрокинули, скамьи отбросили в сторону. Ланс отстранил Пео и ринулся на врага своего отца.

— Фортуна переменчива, капитан Форк, — повторил молодой Клейборн.

— Уж не собираешься ли ты меня убить? — с наигранной иронией осведомился тот. Как и все моряки, он неплохо владел клинком и был не настолько глуп, чтобы недооценивать противника.

— Да, капитан Форк, именно так я и намерен поступить, — ответил Ланс.

— Я ничего не сделал тебе, парень.

— Ты заколол моего дядю Уолтера.

— В честном поединке.

— Это ложь, капитан Форк.

Сэр Мэтью давно уже внушил Лансу, что настоящий поединок — это не драка, а прежде всего игра с противником, требующая виртуозного владения оружием и полного самообладания. Кончик шпаги юного Клейборна подобно молнии мелькал перед глазами пирата, одновременно угрожая горлу, животу, бедру, предплечью… Форк начал злиться и делать ошибки, пытаясь контратаковать нахального юнца. Ланс же явно смеялся над своим противником, не закрывая при этом рта. Подобная беседа была еще одним трюком, частью игры:

— Сейчас ты получишь рану в живот, капитан Форк. Вот сюда, чуть пониже пупка!

В последний момент Форку почти удалось парировать удар, и все же шпага Ланса рассекла ткань камзола, и сорочка пирата окрасилась кровью.

Капитан отскочил назад, схватил табурет и запустил им в Ланса, однако тот; пригнувшись, не только избежал удара, но и умудрился срезать пуговицы с правого рукава камзола своего противника.

— Этим должен был бы заняться моей отец, но у него подагра, — продолжал Ланс. — Он в два счета покончил бы с тобой, капитан Форк.

Новый натиск отбросил пирата к стене, и он получил укол в бедро.

— Берегись! — крикнул Пео, заметив, что левой рукой Форк нашарил на полке тяжелую пивную кружку. Мгновение спустя она уже летела прямо в голову Ланса.

Юноша уклонился от импровизированного снаряда, а Форк, воспользовавшись этим, отшвырнул шпагу и бросился головой вперед в открытое окно.

Раздался громкий всплеск. Ланс хотел было последовать за капитаном, но Пео удержал его.

Они выбежали на пристань. Вокруг было темно и тихо. Пео отвязал лодку и вскочил в нее вместе с Лансом. Но их поиски не увенчались успехом.

— Моряки не умеют плавать, — сказал Пео. — Дьявол пошел ко дну.

— Этот дьявол уже доплыл до Мэриленда, — невесело усмехнулся Ланс. — Разворачивай лодку.

Они вернулись в таверну, где помогли голландским служанкам перевязать кровоточащий зад второй жертвы Ланса. Корпии в таверне не оказалось, и вместо нее пришлось использовать цыплячий пух.

На следующий день Ланс вернулся домой в замок Клейборна и принес с собой пять шпаг.

Сэр Мэтью был поражен. Старому солдату стоило немалых усилий не выказать свою радость и гордость за сына.

— Свяжи эти шпаги, отнеси их в оружейную залу и повесь под нашим гербом, — распорядился он. Затем, еще раз взглянув на рослого сына, добавил: — Можешь повесить свой клинок рядом с ними. Думаю, он тебе больше не понадобится.

— Что вы имеете в виду, отец? — спросил юноша.

Сэр Мэтью не выдержал и широко улыбнулся:

— Не думаю, чтобы кто-нибудь осмелился связываться с тобой после этой истории.

Ланс нервно рассмеялся, пробуя пальцем острие своей шпаги.

— Никто и не осмелится, — повторил его отец, задумчиво глядя на пылающие в камине ветви орешника. — Но… все же продолжай носить ее. В конце концов этого требуют приличия. Однако прежде чем вновь обнажить клинок, спроси себя, необходимо ли это. Никогда ни под каким предлогом не унижайся до вульгарной драки. Продолжай тренироваться. Научи своих сыновей тому, что усвоил от меня. Но, заклинаю тебя, используй свой клинок лишь во имя благого дела.

Бородатый противник Ланса, окровавленный зад которого был перевязан в таверне, оказался неким корнетом Гэри, чья родня пользовалась большим влиянием в округе Аккомак, пиратском гнезде восточного побережья. Вне себя от боли и гнева, корнет подал жалобу на Клейборна-младшего, обвиняя его в нанесении увечий.

От удивления Ланс даже растерялся. Уж ему-то лучше чем кому-либо было известно, что этого корнета вместе с остальными нанял Форк, дабы покончить с ним и его отцом. И наглость Гэри, осмелившегося возбудить дело, его просто поразила.

Вскоре Ланса посетил окружной шериф и вручил ему повестку, согласно которой юноша должен был явиться в ближайший магистрат для рассмотрения заявления пострадавшего.

Стоял теплый весенний день. Окружной шериф был весел и любезен, дорогой они болтали о делах колонии, о матримониальных планах губернатора, индейцах, охоте и видах на урожай. Сделав остановку в таверне Хопкинса, шериф угостил Ланса элем, да и сам щедро воздал должное этому напитку. Затем, еще через две лиги пути, он снова остановил коня у очередного питейного заведения, где предался новым возлияниям, причем более обильным, нежели позволяло время суток, да и служебные обязанности.

Какое-то время шериф Бертон держался с Лансом по-прежнему дружелюбно, но вскоре, окончательно захмелев, объявил себя самой важной персоной в округе, проклял Кансл-Поинт со всеми его обитателями за то, что ему пришлось туда тащиться, и принялся учить юношу хорошим манерам. Ланс терпел сколько мог, а затем с возмущением попытался объяснить зарвавшемуся чиновнику, что совершенно не заслуживает подобного оскорбления.

Это произошло уже в конюшне. Шериф тупо посмотрел на него и рявкнул:

— Заткнись, щенок! Не забывай, с кем разговариваешь!

— В данный момент я разговариваю с пьяницей, — ответил Ланс, вскочив в седло. — Так что сам заткнись.

Не соображая, что делает, шериф, шатаясь, подошел к своей лошади, с трудом на нее взобрался и выхватил один из тяжелых седельных пистолетов.

Юноша и не прикоснулся к оружию. Привстав на стременах, он перекинул одну ногу через седло, а другой спихнул шерифа на землю. Затем быстро спешился сам, как раз вовремя, чтобы отшвырнуть носком сапога упавший пистолет, к которому тянулся вставший на четвереньки горе-офицер.

Испугавшись неожиданной силы и ловкости своего юного пленника, шериф стоял и молча слушал нелицеприятные комментарии Ланса по поводу своего поведения.

Короткий монолог Ланса завершился совершенно мальчишеской выходкой: он порвал повестку на мелкие кусочки и бросил их шерифу в лицо, заявив:

— Скажи спасибо, что я не заставил тебя их съесть, свинья ты этакая!

Нашлись такие, кто утверждал, что Ланс исчез той весной, испугавшись последствий нападения на офицера короны. Но они ошибались. Просто сразу же после сева кукурузы он вместе с Пео, как обычно, отправился в западные леса, где должен был встретиться с Петиско в его охотничьем лагере, а затем в компании воинов-чискиаков разведать земли, занятые, по слухам, племенем шоккоэзов.

Ланс редко вспоминал о своей встрече с шерифом Бертоном. Как и большинство виргинцев, он относился к закону и его представителям без особого почтения.

Как всегда, чискиаки устроили большое празднество в честь прибытия Ланса и Пео, а после него собрался совет вождей, на котором Ланс раздал три седельные сумки подарков и выслушал рассказ о том, что случилось в племени за год. Петиско потерял двух воинов в битве с племенем доэгов, но зато захватил двух женщин и шесть ружей. Доэги оттеснили ирокезов к северу от Потомака и теперь считали южные земли своими охотничьими угодьями.

Петиско и его тридцать воинов с большим вниманием выслушали рассказ Пео о недавних подвигах его хозяина. Если Ланса можно было считать индейцем наполовину, то Пео — на девять десятых, и поэтому история эта, украшенная причудливыми образами и подробностями, приобрела в его устах вид настоящего эпического сказания.

— Мой хозяин Усак (чискиаки звали Ланса на свой манер Усак, то есть цапля, потому что три года назад он увидел эту птицу во сне) — самый великий воин. Никто не владеет английским длинным ножом (то есть шпагой) лучше него. Длинный нож в его руке — это язык пламени. Он стремительнее голодной змеи, смертоноснее боевого томагавка!

На Пео смотрели каменные лица индейцев. Переведя дух, он поднял правую руку с растопыренными пальцами и продолжил:

— И пять врагов вышли против него! (Пео скромно умолчал о своем участии.) Их длинные ножи со свистом рассекали воздух, а когда сталь встречала сталь, летели снопы искр. Усак слишком презирал их, чтобы убить. (Пео рассмеялся.) Но один из них не сможет сидеть еще несколько лун.

И Пео описал рану, нанесенную клинком Ланса корнету Гэри. Петиско улыбнулся, но лишь он один. Остальные полагали, что Усаку следовало убить своих врагов и отрезать им головы.

Тем летом Ланс и Пео, вместе с молодыми воинами-чискиаками, неделями не появлялись в индейском поселке, забираясь все глубже и глубже в леса. Им удалось обнаружить несомненные признаки продвижения северных племен на восток, к побережью, Однажды они наткнулись на рваный мокасин саскеханноков, в другой раз, у тропинки, обнаружили сломанную стрелу сенеков… Много следов вело с запада и юга. Олени, медведи и бобры стали осторожны и пугливы.

Маленький отряд всегда с удовольствием возвращался в гостеприимный городок чискиаков. После долгого опасного похода и ночевок под открытым небом в любую непогоду крытый корой вигвам казался теплым и уютным. Змеи с погремушками на хвостах и пантеры, притаившиеся в низких кронах дубов в ожидании оленя, больше никогда не пугали.

— Зачем нам все это, Пео? — спросил как-то Ланс, смазывая медвежьим салом расцарапанную колючим кустом руку. — Почему мы не сидим дома и не выращиваем табак, как другие англичане?

— Эти путешествия укрощают дьявола.

— Как понимать тебя, мой милый философ?

— Каждый состоит из двух частей, — ответил Пео. — Одна часть дьявольская, а другая — человеческая. В любом молодом человеке дьявол сильнее. Ваш отец, например, в юности тоже не сидел дома, а отправился на войну с принцем Рупертом и королем Карлом. Вас же, едва вы попали в колонию, потянуло к индейцам. Труды и опасности лесной жизни постепенно приведут к торжеству человеческой части над дьявольской.

— Ну, а ты, Пео? Ведь ты не юноша. И давно уже не раб. Почему ты здесь? Половина наших владений в округе Шоккоэз твоя, и ты это знаешь.

Пео нахмурился и покачал головой.

— Кто я такой, чтобы вдруг разбогатеть, а, молодой хозяин? Неужели вы и впрямь считаете, что мне удалось бы удержать мои земли при ваших-то отношениях с губернатором и его подхалимами? Земля принесет мне лишь заботы и неприятности… Я ведь сын свинопаса, и роль слуги меня вполне устраивает.

Ланс фыркнул:

— Ты к тому же еще и глуп, Пео. Ведь это не Европа, а Виргиния. Здесь, владея землей, ты можешь стать богатым.

На загорелом лице Пео мелькнуло странное выражение.

— Богатым? — переспросил он. — Да, вы правы, здесь не Европа. Но сыну свинопаса негоже богатеть где бы то ни было… В этих диких западных лесах у меня есть свобода, и у губернатора руки коротки дотянуться до меня. Ни один шериф не осмелится сунуть сюда свои нос. Совсем другое дело — жить на своих плантациях. Там могут процветать лишь губернатор да его совет. Вот, например, ваш отец, сэр Мэтью. Он пытается удержать свои владения и при этом ни от кого не зависеть. Но если губернатор проживет еще пять лет, он потеряет все, и это так же верно, как то, что мы сидим здесь сейчас и разговариваем. Беркли разорит его, как разорил Драммонда, Лоренса и многих, многих других, отказавшихся играть с его превосходительством в шары и шахматы. А у вас по крайней мере хватает ума держаться подальше от плантаций и наблюдать вместе со мной за жизнью дикарей. И уверяю вас, как соседи, они стоят много большего, чем все джеймстаунские богатые хряки вместе взятые.

— Но джентльмен не должен жить с дикарями, — с хитрой улыбкой возразил Ланс.

— Да, хозяин, — ответил Пео, глядя на огонь костра. — Некоторые молодые джентльмены предпочитают сидеть взаперти и не знать, что такое свежий воздух. Они все лето мучаются от простуд и лихорадки, вместо того чтобы жить, как подобает мужчинам. Так кем вам хочется быть: мужчиной или джентльменом?

— Пожалуй, и тем, и другим, — снова улыбнулся Ланс. — Но позволь мне еще немного побыть дикарем.

Пео оценивающе посмотрел на выросшего и окрепшего Ланса и сказал, коверкая слова на индейский лад.

— Твоя не знать покоя. Твоя принимать все слишком серьезно. Моя думает, твоя нужен женщина.

Тем летом Ланс открыл для себя, что женщины принадлежат к совершенно иной расе, нежели мужчины, и разница между ними та же, что между лисой и волком. Девушки-индеанки не отличались высоким ростом и крепким сложением, однако в голодные времена переносили все тяготы и невзгоды, проявляя порой больше выдержки, чем их соплеменники, принадлежащие к сильной половине рода человеческого. Их скромность и застенчивость были лишь маской, за которой скрывалось поистине кошачье бесстыдство, вырывающееся наружу при первом же подходящем случае. Сегодня они могли весело резвиться, а завтра без видимых причин ими овладевали грусть и раздражение. Все небесное воинство не в состоянии заставить их полюбить какого-то мужчину, если они уже любят другого, видя в нем достоинства, совершенно незаметные для окружающих.

И сейчас несколько нахальных молодых индианок ходили хвостом за статным бледнолицым гостем, треща, как целая орда кокетливых демонов, громко и безо всякого стеснения восхищаясь его густыми волосами, стройными ногами и сильными руками с длинными пальцами. Они шутили, поддразнивали, и даже танцевали вокруг Ланса, а он, несмотря на полное умение владеть собой, волей-неволей начинал испытывать те чувства и желания, которые, по словам Дэвида Брума, каждый настоящий англичанин обязан в себе подавлять.

Сердиться на этих настырных нимф было бесполезно. Они не обращали ни малейшего внимания на его протесты и недовольное ворчание. Свободный от каких-либо обязательств и достаточно взрослый, по индейским понятиям, для того, чтобы стать достойным любовником, он как бы олицетворял собой постоянный вызов самой женской природе, и юные проказницы не упускали ни единой возможности, будь то днем или ночью, чтобы очаровать его. И в конце концов совершенно сбитый с толку Ланс сделал вынужденный выбор.

В один прекрасный день ее привел Петиско. Вернее, притащил, или, если уж быть совсем точным, приволок, не скупясь на тычки и понукания.

— Ее зовут Миски, — сообщил вождь. — То есть Журчащий Ручей. Болтает без умолку.

Миски была очаровательна и исполнена природной грации. Ланс взял ее руку теплого золотисто-бронзового цвета.

— Хотя бы раз в день ее надо бить, — сказал Петиско. — Это дикая штучка. Она из племени потомаков. Я дарю ее тебе, брат.

Ланс понял. Миски захватили в бою с потомаками, и теперь он получил ее в подарок, как новый томагавк или пояс. Индейский кодекс приличий требовал от Ланса вручить вождю ответный дар, и он отдал Петиско свой украшенный серебряной насечкой пистолет.

Вождь повертел его в руках, погладил ствол и удовлетворенно кивнул:

— Хорошо.

Уже повернувшись, чтобы уйти, он остановился и добавил:

— И не забывай бить ее!

Миски тут же принялась оправдывать свое имя. Она болтала и болтала, закрывая рот лишь затем, чтобы перевести дух. За месяц Ланс узнал больше индейских слов, чем за три предыдущих года.

Так, были слова, называющие то, что неизбежно сопутствует любви, и Миски употребляла их часто, пожалуй, даже слишком часто, а для самой любви слова не было. Одно слово означало «покорность», другое — «послушание», но ни одно — «нежность».

Красоте Миски могли бы позавидовать многие англичанки, а сложению — нимфы. В ее черных глазах светился живой ум, но за исключением фигуры, в ней мало что напоминало женщину. Всем своим видом она являла разницу между индейцами и европейцами, между варварством и тем, что принято называть цивилизацией.

Почти весь день под присмотром старших скво Миски занималась своими обычными делами: мотыжила маисовое поле, выделывала или чистила оленьи шкуры, шила мокасины и готовила пищу, даже научившись не пересаливать ее. Кроме того, она следила за тем, чтобы их покрытый корой вигвам не протекал и в нем не заводились паразиты. Но, после того как все было сделано, она становилась непоседливой и совершенно неуправляемой.

Как-то, отправляясь с дюжиной других индианок купаться нагишом в ручье, Миски захотела, чтобы Ланс составил им компанию. Она без устали хвасталась перед остальными физическими достоинствами «своего мужчины», расписывая их так, словно он был породистым жеребцом. И чуть ли не по пять раз на дню эта лукавая девица буквально требовала от еще неопытного Ланса прелестей физической близости, чем часто ставила его в крайне неловкое положение, поскольку далеко не всегда подобные просьбы высказывались с глазу на глаз.

Индейские юноши и девушки не имели даже отдаленного представления о том, как это происходит у англичан, и абсолютно не считали нужным хранить в тайне подробности своей интимной жизни. Со временем Ланс привык к их простым взглядам на все стороны человеческой жизни, и они немало забавляли его.

От Миски пахло солнцем и дымком костра, а кожа, обтягивающая крепкие мышцы, была приятна на ощупь. Не раз Ланс ловил себя на том, что страстно хочет обнять ее покрепче и просто приласкать, но ласка показалась бы юной дикарке проявлением слабости, а посему — совершенно неуместной. Она понимала лишь окрики и тычки, а смысла и прелести поцелуя постичь не могла.

Тем летом, когда Петиско подарил Лансу Миски, на поселок напал боевой отряд пришедших с севера доэгов.

Воспользовавшись страшной грозой, девять воинов-доэгов проникли в поселок и похитили двух молодых скво. Шум ливня и непрестанно грохочущий гром позволили им прокрасться в четыре вигвама и обезоружить их обитателей, прежде чем подняли тревогу.

Выскочив из своего вигвама, Ланс Клейборн оказался в самой гуще рукопашного боя, ожесточенность которого навсегда врезалась ему в память.

Доэги сражались все вместе, не рассредоточиваясь, чискиаки же нападали на них по одному, созывая своих соплеменников боевыми криками.

Почти ослепший от дождя Ланс схватился со скользким, ярко размалеванным гигантом лет сорока, вооруженным ножом. Вырвавшись из его железных объятий, Ланс уклонился от смертоносного удара и захватил пальцами правой руки немного мокрого песка. Когда же нож доэга вновь взлетел на его головой и, опускаясь, коснулся плеча, юноша перехватил руку врага, мгновенно повернулся к нему спиной и попытался бросить его через себя на землю. Песок сослужил свою службу, не дав пальцам Ланса соскользнуть со смазанной жиром кожи доэга. Однако бросок не получился: противник был слишком тяжел. И все же рывок оказался настолько сильным, что индеец потерял равновесие и тяжело упал в мокрую грязь, буквально кипящую от секущих тугих струй дождя. Тут-то его и настиг широкий клинок индейского ножа Ланса. Предсмертный вопль доэга слился с победным криком юноши.

Петиско сражался у полога своего вигвама. Один враг, череп которого был раскроен томагавком, лежал у его ног, другой промчался мимо Ланса, прижимая обе руки к окровавленному животу. Спрятавшись за большим вигвамом, где проходили советы вождей, какой-то чискиак пытался стрелять из безнадежно промокшего фитильного ружья…

Ланс атаковал третьего противника Петиско с фланга и сбил его с ног, но тот тут же поднялся и бросился бежать. Жестом остановив Ланса, вождь метнул томагавк, вонзившийся беглецу точно между лопаток.

Видя, что они обречены, остальные исчезли за стеной дождя. По боевому кличу Петиско десять лучших воинов отправились в погоню, но ливень не стихал, размокшая глина не позволяла двигаться быстро, и вскоре отряд преследователей вернулся ни с чем.

В схватке пали двое чискиаков и четверо доэгов; скво удалось отбить.

На следующее утро состоялось празднество, завершившееся победной пляской, во время которой Лансу торжественно вручили два орлиных пера с кисточками на концах.

После сражения Миски стала более послушной и прилежной: «ее Усак» убил одного из свирепейших боевых вождей доэгов и стал настоящим героем. Она старалась. Она даже вспомнила, что Ланс ненавидит собачье мясо и перестала незаметно подкладывать его в котел. Миски искренне пыталась унять свой вздорный нрав и не досаждать «великому белому вождю» по мелочам…

Между тем близилась осень, окрашивая листья деревьев в яркие цвета.

Ланс сильно изменился и окреп за это лето; посетившие поселок торговцы не узнали его, как, впрочем, и ни один другой англичанин не узнал бы сына сэра Мэтью Клейборна в этом рослом загорелом юноше, одетом как индеец, с томагавком и ножом на поясе, грудью, руками и лицом, смазанными медвежьим жиром, и перьями в волосах. Пео еще больше походил на дикаря: его загар был гуще, а раскраска живописнее.

— Нам пора возвращаться на Кансл-Поинт, — сказал Ланс.

— Да, хозяин. Я уже думал об этом.

— Уходим через два дня.

Пео отправился готовить вьючных лошадей.

— Миски! — позвал Ланс и по-индейски приказал: — Приготовь мне одежду, да не забудь про запасные мокасины и куртку!

Она грустно взглянула на него, вся ее беззаботная болтливость словно испарилась. Вскоре печальное известие облетело весь поселок. Петиско поспешил предложить Лансу остаться до месяца падающих листьев и принять участие в охоте у голубых гор.

Ланс отрицательно покачал головой. Как ни хотелось ему задержаться подольше у чискиаков, он не мог: надвигалась зима. Юноша обещал Эду Уокеру помочь с постройкой нового склада на ручье Арчерз-Хоуп. Кроме того, еще не был улажен вопрос с шерифом. Видимо, придется заплатить штраф. Что же касалось иска корнета Гэри, то Ланс готов предстать перед колониальным судом, если до этого дойдет дело. Интересно, кто осмелится утверждать, что проучить кабацкого задиру, защищая собственную жизнь и честь, — преступление?

До плантаций на Кансл-Поинт был день пути от Джеймстауна, так что с наступлением холодов у них будет много гостей — глупых фермеров, любопытных торговцев, бродячих ремесленников, нуворишей из губернаторского совета, пытающихся выдать себя за джентльменов, офицеров, направляющихся вверх по реке в гарнизон Энрико, капитанов торговых судов, приплывших из Англии на ярмарки в Нижнем Норфолке и Джеймстауне…

Любой из них может оказаться смертельным врагом, посланцем вероломного пирата, носящего испанское имя Хесус Форк. Ланс и мысли не допускал, что коварный капитан встретил свою смерть в водах залива Кикотан. Он должен был объявиться вновь.

Ланс вздохнул и вновь покачал головой. Вражда с Форком хоть как-то скрасит прозябание в замке. И он должен быть там, ведь беда грозит не только Клейборнам, но и их друзьям — плантаторам с восточного побережья. Жизнь же без опасностей — все равно что жаркое без соли.

Ха! Вот бы посмотрели на него сейчас губернаторские подхалимы! Пока дорога лежит через лес, Ланс не собирался расставаться со своим индейским одеянием: мокасины ступают бесшумно, колючий кустарник, некогда изорвавший в клочья его английский камзол, бессилен против кожаных краг, а короткий плащ из шкурок выдры делает его невидимым среди деревьев.

Петиско сел рядом с ним у входа в вигвам. На тонком лице вождя лежала печаль.

— Надеюсь увидеть тебя вновь через год, когда взойдет кукуруза, — сказал Ланс.

— Я буду рад, брат.

— Не пускай своих молодых охотников на север, Петиско. Это опасно.

— Мы останемся здесь или переместимся немного на запад. У нас большой запас вяленого мяса. А ты привез нам соль, заряды и порох. Пео починил наши ружья и сделал много капканов. Мой народ жиреет. Слышишь этот вой? Женщины оплакивают твой отъезд, а можно подумать, что умер воин…

Ланс грустно улыбнулся и сказал:

— Миски… Ты позаботишься о ней?

— Не беспокойся, припасов хватит на всех, а у нее есть еще и твои дары.

Ланс вновь предостерег друга от вылазок на север, где хозяйничали саскеханноки и прочие свирепые племена. Если они вознамерятся расширить свои владения, не миновать большой войны. Белые начнут стрелять во всех индейцев без разбора, уже не спрашивая, есть у тех губернаторский значок или нет.

— Я буду избегать этого, — уклончиво пообещал Петиско.

Ланс оставил лошадей и запас зерна для них у Тэма Макферлейна с фактории Шоккоэз и отплыл вниз по реке на шлюпе полковника Хилла.

Эдвард Хилл, командующий гарнизоном Энрико, был желчным прямолинейным человеком, всецело преданным губернатору Беркли. Последний приказал ему отправить пятьдесят солдат в форт на северном берегу Джеймс-ривер, недалеко от фактории Байерда. Их задачей было не выпускать никого из леса. Привело же все к тому, что солдаты обленились и даже стали роптать от вынужденного безделья.

Полковника страшно заинтересовали новости Ланса о том, что ирокезы вышли на тропу войны, а саскеханноков оттеснили к югу.

— Опять пришло время их проклятых миграций, — — проворчал Хилл. — Почти весь мой гарнизон свалила лихорадка, а новобранцы еще не умеют отличить дуло от приклада. А ведь если северные племена придут в движение, у нас каждый стрелок и копейщик будут на счету.

Когда шлюп, подгоняемый свежим бризом, миновал Терки-Айленд, полковник, и так поглядывавший на Ланса немного косо, стал демонстративно разглядывать его индейскую одежду.

Юноша был вынужден объяснить, что другой одежды в данный момент у него нет, а эта сослужила ему прекрасную службу во время похода далеко на запад.

— Вас и не узнаешь, сэр, пока вы не заговорите, — с натянутой улыбкой заметил Хилл. — Но все равно, мне жаль, если мое любопытство показалось вам навязчивым.

— К чему извиняться, сэр? — ответил Ланс.

IV. МАСКАРАД

На пристани Арчерз-Хоуп Ланс, стремясь попасть домой как можно быстрее, послал Пео на ближайшую плантацию попросить лошадей, и теперь ждал его возвращения, лениво наблюдая за группой негров, занятых погрузкой табака.

Под протяжный, монотонный напев чернокожие рабы катили большие бочки из-под навеса сарая к барже, пришвартованной у шаткого деревянного причала. Толстый надсмотрщик, развалясь на куче мешков с зерном, то и дело выкрикивал слова команд на каком-то варварском наречии.

Кроме них, на пристани никого не было. Через лес бежала узкая, разбитая копытами лошадей тропинка, ведущая к селению в миле отсюда. Огромные деревья обступили пакгауз, сложенный из стволов их собратьев, как бы негодуя на дело рук человеческих и намереваясь спихнуть его в темные воды ручья. Рабы, суетящиеся под сенью гигантских сосен, казались цепочкой насекомых.

Прислонившись к причальному столбу, Ланс созерцал это величественное зрелище, пока не заметил, как из леса за складом показались несколько всадников. Судя по их лошадям и широкополым шляпам с плюмажами, они принадлежали к высшему обществу.

Во главе маленькой кавалькады ехала изящная девушка в голубой амазонке, восседавшая на слишком крупном для нее сером скакуне.

Месяцами жившему среди индейцев Лансу показалось, что в ее красоте было что-то необычное. Волосы девушки, стянутые широкой лентой, шелковисто блестели на солнце, как молодой кукурузный початок, большие глаза сияли весельем.

Юноша подался вперед, чтобы предупредить всадницу о предательских бревнах пристани, но не успел преградить ей дорогу: могучий конь уже ступил на скользкий бревенчатый настил.

Ланс схватил его одной рукой за кольцо уздечки, уперевшись другой в плечо животного, но было поздно. Неверная опора, неожиданно громкий звук собственных копыт, острый запах пота чернокожих грузчиков и живописная индейская одежда бросившегося к нему человека испугали благородного скакуна.

Ланс отпустил уздечку и отпрыгнул в сторону, к другому краю причала, надеясь хотя бы там остановить его. Конь, резко подавшись назад, попытался встать на дыбы и поскользнулся на мокрых бревнах.

Девушка, отчаянно цеплявшаяся за край своего дамского седла, не удержалась в нем и упала прямо в протянутые руки Ланса.

Юноша покачнулся, стараясь сохранить равновесие и избежать столкновения с падающим конем. Все еще прижимая девушку к груди, он сделал шаг назад, в воду.

Жизнь в диких лесах обострила в нем чувство опасности. Юноша понял, что конь не удержится на причале, и уже в воде последним усилием воли повернул девушку так, чтобы закрыть ее своим телом. Охваченное паникой животное рухнуло вслед за ним…

Ланс очнулся на берегу, под высокой сосной. Девушка с нежностью держала его за руку. Он вновь закрыл глаза, дожидаясь, пока рассеется туман в голове.

Шишка на лбу была омыта холодной водой. Голое плечо ныло от удара. Он слегка шевельнулся. Похоже, что никаких других неприятных сюрпризов его не ожидало. Решив, что он хочет встать, она удержала юношу и ощупала его правую руку, словно проверяя, нет ли перелома.

— Лежите спокойно, — сказала девушка. Затем, обращаясь к кому-то, кого Ланс не видел, добавила:

— Он приходит в себя. Я же говорила тебе, что это не индеец!

— Но на нем индейская одежда. Его торс и бедра обнажены. Кроме того, посмотрите на эти языческие украшения…

— И все же он не дикарь. У него мягкая бородка.

— А знак клана? Видите черепаху, вытатуированную на плече?

— Индейцы так себя не ведут. Им дела нет до девиц, падающих с лошадей, и уж, поверь мне, никто из них не стал бы рисковать ради меня жизнью, а спокойно наблюдал бы, как я сверну себе шею на этом ужасном причале.

Ланс моргнул, словно сознание только что вернулось к нему, и негромко спросил:

— Вы не ранены?

Девушка с удивлением посмотрела на него.

— Спасибо, что вытащили меня из воды, — продолжал Ланс. — И простите мне мою неловкость.

Он опять пошевелился, и вновь ее сильные руки удержали его за плечи.

— Помолчите, — строго сказала она. — Я еще не знаю, насколько серьезно вы пострадали.

— Дикарям не свойственно жаловаться на царапины.

— Но ведь вы не индеец! — Девушка обернулась к своей спутнице: — Принеси еще воды, Алиса. Он открыл глаза.

Ланс продолжал спокойно лежать, чувствуя, как мягкие быстрые пальцы скользят по его давно не бритому лицу. Их тепло и очарование ее голоса заставили его сердце учащенно забиться. Застилавшая глаза пелена постепенно рассеивалась.

Ему еще не доводилось видеть женщин такой красоты. Огромные голубые глаза, в которых сейчас читалось сострадание, удивительная кожа, великолепные золотистые волосы напомнили ему ангелов с картин лучших мастеров.

— Если бы вы не заслонили меня собой, я бы погибла, — тихо сказала она.

— В самом деле? А как, по-вашему, я очутился на берегу? Это я обязан вам жизнью.

— Не надо разговаривать, вы ранены. У вас страшная шишка на голове. Там было довольно мелко.

Ее белые зубки чуть прикусили нижнюю губу, в ясных глазах застыла тревога… С неизъяснимым блаженством он внезапно понял, насколько истосковался в лесах по английской речи, по сладостной красоте английских слов. И долгие, долгие годы после смерти матери он не знал, что такое нежность рук английской женщины.

Будь он сейчас в индейском поселке, думал Ланс, ему давно бы уже пришлось вскочить на ноги, смеясь над своими ранами и всячески демонстрируя презрение к ним. Но, Боже мой, как приятно просто лежать так, как сейчас, когда она держит его голову на своих коленях! Он слабо пошевелился, и она склонилась над ним:

— Пожалуйста, не двигайтесь!

— С удовольствием, — улыбнулся он, — мне это даже нравится.

Глядя на ее лицо, он вдруг вспомнил, что уже видел его когда-то. Вероятнее всего, она была сестрой Эда Уокера, а звали ее Истер. Эд говорил, что она вскоре должна вернуться из Англии, где прожила несколько лет. И сейчас в ее речи проскальзывал еле заметный лондонский акцент.

— Вас принимают за индейца, — сказала она. — Но меня не обманешь. Если бы не ваше варварское одеяние, я бы смогла назвать вас джентльменом.

— Почему?

— Потому, что вы нахал.

— Нахал?!

— Конечно! Вы сказали… что вам нравится так лежать.

— Любой бы сказал то же самое на моем месте.

— Вот как? Вы еще и галантны! Если бы вы не рискнули своей жизнью ради моего спасения, я бы со стыда сгорела!

— Пожалуйста, не…

— И сгорю… возможно. Ни один христианин не позволил бы себе носить ничего подобного. Что за дикарский наряд!

Он попытался сесть, но, как прежде, безрезультатно.

— Лежите спокойно!

— Где мой слуга? Он все еще не вернулся?

— Вернулся. Но тут же отправился с моими спутниками за соломой.

— Соломой? Для меня? Ха!

— Кто вы? — спросила она.

— Путник. А вы? Случайно, не мисс Истер Уокер?

Она с изумлением посмотрела на него сверху.

— Но… Да. Как вы узнали?

— Одна знакомая рыбка шепнула мне ваше имя, когда я прогуливался по дну этого злополучного ручья… Но знаете, я, пожалуй, все-таки встану!

И ловко, хотя и не столь уверенно, как хотелось бы ему в данной ситуации, поднялся на ноги и потянул ее за руку. Подивившись его силе, она встала рядом и обнаружила, что ее голова едва доходит до плеча юноши.

Его короткий плащ лежал на причале, свешиваясь над водой. Судя по всему, он остался сухим. Ланс сходил за ним, вернулся и накинул его девушке на плечи.

— От него пахнет костром, — заметила она, поблагодарив. — Это индейский плащ?

— Да. Его сшили из шкурок выдры. Будьте осторожны, ваша одежда еще не высохла, а ветер явно посвежел. Вы можете простудиться.

В ответ она взглянула на него с явным неодобрением.

— А вы сами? На вас же, хм… почти ничего нет! А штаны… — Она отвернулась.

— Я вижу, вы мало знакомы с индейской одеждой, — сказал он. — Она шьется особым образом… — Внезапно Ланс нахмурился, остро ощутив всю неловкость своего положения, и его первым побуждением было удрать.

С пристани раздался хохот толстого надсмотрщика. Разгневанный Ланс направился было к нему, но тот, скатившись с груды мешков, шмыгнул на борт баржи. Теперь засмеялись негры, на этот раз над испугом своего начальника.

Голова Ланса, окончательно прояснившаяся лишь несколько минут назад, разболелась от стыда и обиды. Он снова взглянул на девушку.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Я… я… видите ли, я слишком долго была в Лондоне. И никогда не видела индейской одежды ни на ком, кроме самих индейцев. Я была… груба, простите.

Ее искреннее раскаяние лишь усилило его смущение, а тут еще подоспел сопровождающий девушки вместе с Пео и еще двумя молодыми людьми. Пео вел на поводу лошадей, к седлу одной из которых был приторочен едва ли не целый стог соломы…

— Вот, возьмите свой плащ, — сказала Истер.

Он отказался принять его назад и, сохранив гордое выражение лица, как и подобает индейцу, решительно направился к лошадям, дав себе слово не оборачиваться. Жестом он приказал Пео, страшно довольному тем, что с его хозяином все в порядке, вскочить в седло.

Приблизившись, Ланс достал нож и столь резко рубанул им по стягивавшим сено веревкам, что сталь, соскочив, едва не поранила лошадь. Затем, не сказав ни слова, он взлетел в седло, вонзил шпоры в бока бедного животного и вихрем понесся вперед.

Какое-то время Пео даже и не пытался догнать его, и Ланс продолжал скакать во весь опор, храня зловещее молчание.

Внезапно он придержал лошадь и перешел на шаг.

— Они спрашивали тебя, кто я такой? — осведомился юноша.

— Нет, сэр. Мы полагали, что жеребец раскроил вам череп. Я… — начал Пео, но Ланс прервал его.

— Значит, она не знает моего имени. Я рад, — проговорил он, обращаясь, казалось, к самому себе. — Леди шокировал вид моего полуголого зада. Бедняжка не привыкла к индейскому барахлу, — продолжал бормотать Ланс, но, поймав удивленный и встревоженный взгляд Пео, смутился и грубо выругался.

Да, он оброс, не брит и одет, дай Бог, наполовину от принятого у его белых соплеменников. Но его высокие краги из оленьей кожи, пристегнутые к поясу тонкими ремнями, стоили не меньше четырех лошадей, а накидка из шкурок выдры — еще двух. Да, у него открыты бедра, ну и что? В лесу своя мода. Пусть считает его язычником, если хочет. Он ей еще покажет!

И тут он сам удивился собственному смущению и вновь произнес одно из самых витиеватых солдатских проклятий, услышанных когда-то от отца. С какой стати его должно тревожить то, что она подумала о нем? Почему его задевает мнение какой-то девчонки-белоручки, несмышленыша, лишь вчера захлопнувшего за собой дверь английской школы? Его, знавшего в лесах настоящих женщин и завоевавшего три орлиных пера, врученных ему самим Петиско, боевым вождем племени чискиаков, его названым братом? Да понимай она хоть что-либо в весьма своеобразной индейской табели о рангах, то, увидев перья и знак клана на плече, она бы догадалась, сколь высокое положение в племенной иерархии он занимает.

И все же его лицо, покрытое многодневной щетиной, продолжало пылать. Ее руки мягки и нежны. Забыв про свою промокшую насквозь одежду, она заботливо ухаживала за ним, пока он не пришел в себя. И думала о нем, а не о себе. Она мыла его разбитую голову и говорила с ним с тревогой, опасаясь за его жизнь…

Она извинилась, а он даже не попрощался с ней. Она извинилась, а он был груб, как дикарь.

Ланс сердито повернулся к Пео:

— Почему я убежал? — спросил он.

— Вполне достаточная причина — наша индейская одежда, сэр. Кроме того, молоденькой девушке нечего делать на пустынной пристани, — мрачно ответил тот.

Ланс прикусил губу.

— Почему ты лжешь мне? — тихо спросил он.

— А разве сказать не всю правду означает солгать, хозяин? — нахмурился Пео.

— Да. Скажи всю. Почему я должен удирать от какой-то насквозь промокшей девицы, даже если бы был совсем голый?

Пео усмехнулся в недавно отросшую бородку. По дороге им не встретилось индианок, могших привести в порядок их лица, и оба здорово обросли. Он откашлялся, протянул руку, сорвал дубовый лист с низко нависшего над тропой сука и сказал:

— Женщины — ведьмы. Каждый мужчина рано или поздно встречает свою ведьму. Возможно, эта — ваша.

Ланс деланно рассмеялся:

— Что-то не похоже.

— В Хэтфилде у меня была женщина, — с досадой продолжал Пео. — Моя ведьма. Память о ней не давала мне покоя все плавание через океан вместе с мастером Кендоллом. А вернувшись, я обнаружил, что она вышла замуж за гуртовщика. — Пео снова вздохнул. — Но, сэр, до сих пор я не могу забыть ее лицо и нашу первую встречу.

— Да, я помню. Ты мне часто о ней рассказывал. Не горюй.

— Она…

— Не отчаивайся, — повторил Ланс, глубоко вдыхая пряный запах осени и спрашивая себя, сможет ли он выбросить из головы девушку на пристани. В седле она была грациозна, как королева. Ее лицо, увиденное им сначала сквозь дымку возвращающегося сознания, постепенно проявлялось, обретая резкость, и каждая черта его становилась от этого лишь прекраснее. Губам столь совершенной формы, казалось бы, не пристало дрожать от тревоги за чуть не утонувшего дикаря; столь ясным глазам не подобало сострадать его боли… правильный нос… кожа, нежная, как свет зари… сильное, но изящно очерченное тело… Ланс почувствовал, что его мысли путаются.

— Думаю, она уже успела забыть меня, — сказал он наконец нарочито громко.

Пео фыркнул:

— Не думаю. Вряд ли ей когда-нибудь доводилось видеть столь странно одетого, мокрого и грязного молодого человека.

Ланс снова погрустнел.

— Не горюйте, сэр. В следующий раз вы явитесь к ней как настоящий английский джентльмен, со шпагой на боку, галантно испрашивая прощения за ту нелепую историю у ручья…

Такой вариант несколько утешил Ланса. Какое-то время его мысли были заняты только им, а потом он сменил тему.

— Окружной шериф… Забыл, как тай зовут этого сукина сына?

— Шериф Бертон, сэр.

— Да, верно, Бертон. И зачем я только сбросил его с лошади?

— Мне казалось, что он вел себя вызывающе, сэр.

— Да. К тому же напился, а когда достал пистолет и стал угрожать мне, я и выбил его из седла…

— Именно так, сэр. На вашем месте, сэр, я поступил бы точно так же.

— Было ли это оскорблением должностного лица, Пео?

— Да, сэр. Он вез вас в магистрат на допрос по поводу происшествия в «Старом колесе», где мы отбили пять шпаг.

— Теперь вспомнил. Мне бы сразу следовало явиться к губернатору и заручиться его прощением. Отец, конечно, пришел бы в ярость.

— Возможно, он уже заплатил необходимый штраф.

— Никогда! Он скорее сам сбросит добрейшего Бертона в грязь, но не заплатит ему ни гроша. И уж, конечно, не пойдет к губернатору. Ты же знаешь, он не очень-то жалует его превосходительство.

Пео сплюнул:

— Как и многие другие, сэр, как и многие другие… Его превосходительство уже совсем не тот, каким был в пятьдесят шестом году, когда привел нас в эти леса. Он заболел богатством. А с шестьдесят второго выборов не устраивалось, вернее, были одни, какие-то странные, но мы-то уплыли тогда в Англию!

Около мили они ехали молча. Ланс вновь предался мечтам. Надо в ближайшее время навестить портного в Тайндоллс-Поинт. Он докажет ей, что английская одежда сидит на нем не хуже, чем на каком-либо другом. Он отыщет ее, и она поймет: не такой уж он и дикарь.

Ланс нашел своего отца в гораздо лучшем настроении, нежели раньше. Жуткий град, побивший весь урожай табака в округе, каким-то образом обошел поля вокруг замка Клейборна.

Табак удался на славу и даже не слишком пострадал при хранении. Маисовые поля обещали обильные запасы, плодовые деревья ломились от фруктов, а два породистых жеребенка подросли под неусыпным надзором управляющего Гейла.

Четыре небольших тюка со шкурками норок, привезенные с верховий реки Лансом и Пео, также очень порадовали старого вояку. Долгие годы с хорошим мехом было трудно, и шкурки в последнюю зиму стоили по шесть шиллингов за штуку.

Сэра Мэтью немало удивили слова Ланса о миролюбии индейцев. Моряки привезли известие о кровавой резне в северных колониях. Племя вампаноагов, союзников короля Филиппа, продолжало угрожать городкам Массачусетса. Весь север буквально кипел, а цены на пушнину, соответственно, взлетели до небес.

— Прибыли ли новые слуги? — спросил Ланс за ужином.

— Только шестеро перенесли плавание, — ответил сэр Мэтью. — Я оплатил первый взнос за земли в верховьях, так что весной будем закладывать новые плантации.

— Хорошо.

— Новые рабы, — продолжал старый рыцарь, — отребье из Плимута. Но крепкие ребята. Гейл и Пео займутся ими.

— Жаль, что вы не видели западных земель, отец. Они ровные, как обеденное блюдо, и поросли дубами. А вы знаете, как мягка и жирна почва там, где дубы растут в таком изобилии.

— Черные дубы?

— Да, черные.

— И, конечно же, там полно индейских воришек?

— Мы с Пео позаботимся об этом. Дикари могут украсть пару свиней, не больше, а все остальное, как я подозреваю, творят волки. Индейцы же боятся милиции и стараются с ней не связываться.

Ланс рассказал ему об охотничьих угодьях чискиаков среди холмов на Раппаханнок-ривер. Там еще не перевелся пушной зверь.

Сэр Мэтью нахмурился:

— Значит, ты опять жил с этими дикарями?

— Э… Некоторое время, сэр. Совсем недолго.

— Но разве я не запретил тебе…

— Если бы не индейцы, отец, мы никогда бы не нашли столь богатых земель на западе.

— Плевать я на них хотел… Но посмотреть стоит. Надеюсь, ты хотя бы не завел себе там краснокожую супругу?

— Что ж, отец, я видел много красивых индианок, — уклончиво ответил Ланс.

— Варвар! Тебе давно пора подыскать белую девушку! С твоим происхождением легко можно найти невесту с шестью тысячами акров приданого!

— И где же мне ее искать? — мягко осведомился Ланс.

— Есть две вдовушки…

— Как! Вы хотите женить меня сразу на обеих?

— Попридержи язык, дикарь! Так вот, одной, вдове Брентли, двадцать лет. Другая, Элизабет Джайвс, м-м… немного постарше, ей двадцать шесть, но как раз у нее-то и есть шесть тысяч акров! Впрочем, тебе подойдет любая.

— Но, отец, мне самому едва исполнилось двадцать.

— Это вполне устроит и ту, и другую. Кстати, выглядишь ты на все двадцать пять, и бородат, как кавалерийский офицер.

— Давайте обсудим это в другой раз, — улыбнулся Ланс. — Возможно, там, на западе, нам удастся получить больше земли, и мне незачем будет жениться на богатом приданом. Тех владений с избытком хватит на всех, так что можно обойтись без непристроенных вдовушек или жеманных пустоголовых девиц.

Юноша сжал пальцы в кулак и продолжил:

— Эта страна для настоящих мужчин! У одного соленого озерца я видел полсотни оленей, и они подпустили меня почти вплотную. Каждая долина кишит бобрами; построенные ими плотины меняют направление течения ручьев, превращая их сначала в болота, а затем — в заливные луга. На тех бобровых лугах подлесок так молод, что не составит труда очистить их за один сезон. А какой маис можно там выращивать! Луга намного плодороднее расчищенных индейцами полей. Вам непременно следует отправиться вместе со мной вверх по реке и взглянуть на наши западные участки.

Но взор сэра Мэтью не смягчился. На этот раз он не дал буйной фантазии Ланса увлечь себя.

Ланс помолчал немного, а затем сказал:

— Однако я не спросил, как идут дела на плантациях.

— Отлично. В этом месяце умерло всего два раба.

Опять воцарилась напряженная тишина, и снова Ланс заговорил первым:

— А как поживает его превосходительство губернатор? Все еще разыгрывает из себя влюбленного юношу или…

— Да он просто осел! — фыркнул сэр Мэтью. — На днях я с ним разговаривал. Все еще дуется на меня за то, что его дружок-пират так струхнул и больше не показывается в Джеймстауне.

Сэр Мэтью сплюнул.

Ланс выругался.

— А еще я виделся с Генриеттой Харт, — продолжил старый рыцарь, и по его изменившемуся тону Ланс сразу понял, что сейчас услышит самое главное. — Форк жив. В последний раз его видели в июне, на Барбадосе. К тому времени он еще дважды плавал за рабами и, вне всякого сомнения, теперь богаче, чем когда-либо.

Ланс сжал кулаки и мрачно усмехнулся. Иногда ему казалось, что сэр Мэтью почти рад этой вражде, поскольку она дает благовидный повод сделать из сына настоящего бойца, крепкого и надежного, как сталь. Впрочем, Ланс одобрял его: в Виргинии мужчине был необходим враг, дабы оттачивать на нем свои ум и изворотливость, столь необходимые в этой дикой стране.

Во время традиционного осеннего приема в своем частном владении Грин-Спринг неподалеку от Джеймстауна губернатор Беркли, казалось, забывал о симпатиях и антипатиях. Из всех восточных округов съезжались гости, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение и отпраздновать вместе с ним окончание очередного сева.

Спешившись и привязывая свою лошадь к столбу на конном дворе, Ланс услышал обрывки фраз, долетавшие до него из сада, где толпились приглашенные:

— …И готова поклясться, что это был джентльмен в одежде индейца, — говорил высокий женский голос.

— Бедняжка Истер! — ответил ему другой.

Уши Ланса вспыхнули, и он поспешно направился к дому, но прежде чем он достиг двери восточного крыла, высокий голос произнес:

— О да! Она в ужасном состоянии!

Ланс вошел в переднюю. Истер. Истер Уокер. Что они имели в виду? В ужасном состоянии?

Он рассеянно передал негру слуге плащ и шляпу и стал подниматься по лестнице, освещенной сотнями свечей. Из огромного зеркала навстречу ему двигалось его отражение. Ланс задержался перед ним, отметив про себя, что уж сегодня он никак не похож на дикаря.

На нем был серебристый камзол тонкого сукна с шелковистой отделкой и парчовыми обшлагами, сорочка голландского полотна с кружевным воротником, а на перевязи, изукрашенной красными арабесками, висела парадная шпага, подарок Карла II сэру Мэтью Клейборну. На черных башмаках всеми цветами радуги сверкали итальянские серебряные пряжки, усыпанные драгоценными камнями.

Завершал наряд новый, завитый по последней английской моде угольно-черный парик, купленный Лансом три дня назад у капитана корабля, приплывшего из Ливерпуля.

Европейская одежда совершенно преобразила Ланса. Это уже не был охотник, житель диких лесов. Перед зеркалом стоял молодой человек, некогда бывший при дворе Екатерины Браганса и Карла Стюарта.

Поправив перевязь и одернув камзол, Ланс вошел в залу… и застыл на пороге. Перед каминным экраном, под руку с Эдом Уокером, озаренная ярким светом свечей, стояла она, девушка с пристани Арчерз-Хоуп, и весело смеялась шуткам роящихся вокруг нее мужчин.

Ее голубые глаза, чуть тронутая загаром кожа и золотистые волосы были такими же, как запечатлела его память, но сейчас, в своем вечернем платье из великолепного пурпурного шелка, оживленно беседующая с приятелями девушка казалась существом из другого мира.

Она взглянула на него со спокойным любопытством, но не улыбнулась, когда ее брат поспешил навстречу вновь прибывшему.

— Ланс Клейборн! Где ты пропадал?

Смущенный Ланс пробормотал в ответ что-то невнятное, однако отвешенный им галантный поклон мог удовлетворить самому придирчивому вкусу. Когда он поцеловал ее узкую теплую руку, кровь сотнями тамтамов стучала ему в барабанные перепонки. Но, подняв голову, Ланс с отчаянием понял по ее глазам, что она не узнала его. Более того, в них мелькнуло холодное, осуждающее выражение.

— Вы… знаменитая личность, мастер Клейборн, — только и произнесла она, едва не сказав, «печально знаменитая».

Ланс проронил дежурное «вы очень любезны» и отошел в сторону, нервно теребя край перевязи. Он был раздавлен. Потребовалось некоторое время, прежде чем его ум заработал спокойно. А почему, собственно, она должна была узнать его? Почему должна радоваться, видя его вновь? Сейчас он похож на того грязнулю-спасителя не больше, чем удод на выпь. На пристани Арчерз-Хоуп был полуголый обросший дикарь в кожаных крагах, а здесь, на приеме, он ничем не выделялся среди еще двух дюжин щегольски одетых молодых кавалеров… Парик делает его старше своих лет, и одного этого могло оказаться вполне достаточным, чтобы она не узнала его.

— Я много слышала о вас, мастер Клейборн, — снова заговорила девушка, и в голосе ее послышался прежний холодок.

— Но вы довольно долго жили в Лондоне, — едва заговорил Ланс.

Они обменялись еще несколькими обычными светскими фразами как двое незнакомых людей: она — спокойно и без всякого видимого интереса, он же — безнадежно пытаясь воспользоваться случаем и вызвать в ее памяти некие приятные воспоминания… Но напрасно. Она видела в Лансе лишь очередного молодого дворянчика-забияку с дурной репутацией, нового возможного воздыхателя, которого следует держать на расстоянии, иначе он может стать навязчивым… И она продолжала улыбаться другим, не обращая на него почти никакого внимания.

Эд Уокер, мучимый любопытством, принялся расспрашивать Ланса о его встрече с шерифом три месяца назад:

— Так чем же все кончилось, Ланс? Мне говорили, ты… сбежал?

Ланс нахмурился и предложил было сменить тему разговора, но окружившая их молодежь, также заинтригованная всей этой историей, решительно настаивала. Юноша с досадой пожал плечами и ответил:

— Не думал, что меня считают беглецом.

— Шериф так считает, — продолжал поддразнивать его Эд Уокер. — По его словам, ты прихватил свои пять шпаг и удрал в Каролину.

В отчаянии Ланс обратился в девушке:

— Дело в том, что шериф был пьян и очень груб. Надеюсь, вы не станете судить меня слишком строго за это нелепое приключение…

Она промолчала.

Эд Уокер улыбнулся:

— Я не спорил с ним, Ланс. Я никогда не спорю с разъяренными шерифами.

Лансу вдруг захотелось все объяснить, но он заметил, что девушка явно скучает: подозвав Тома Хэнсфорда и еще одного своего ухажера, она стала о чем-то их расспрашивать, как бы давая понять, что не желает бесконечно обсуждать банальную драку.

Тяжело вздохнув, Ланс оставил их. Новая встреча с Истер оказалась еще более драматичной, чем на Арчерз-Хоуп. Где-то в самой глубине его существа зародилось и болезненно запульсировало некое неприятное чувство. Ему казалось, что сердце упало в желудок и медленно умирает там. Плечи сотрясала мелкая противная дрожь. Достав носовой платок и отерев им лоб, Ланс с удивлением обнаружил, что батист насквозь промок. Ноги еле двигались. Ему стоило нечеловеческих усилий унять дрожь в коленях, когда он отвешивал приветственные поклоны леди Беркли, его превосходительству и разодетым членам совета колонии.

Никогда еще коварные стрелы Купидона не ранили его так глубоко. Ему была знакома страсть, он знал и ценил красоту, но оказался совершенно не готов к той странной смеси нежности, любопытства, желания, печали, отчаяния, смятения духа и еще Бог знает чего, вызываемой в нас порой существом противоположного пола, которое с первого же взгляда вдруг покажется нам совершенством, богиней, венцом всего, что создал Господь.

Губернатор и его супруга обошлись с ним куда любезнее, чем он, принимая во внимание его репутацию, того заслуживал. Они поинтересовались здоровьем сэра Мэтью, упрекнули Ланса за то, что он так редко у них бывает, и поздравили с приобретением новых земель в округе Энрико. Он что-то говорил, извинялся, благодарил и, как только светские приличия позволили ему откланяться, вышел на террасу, где свежий ветер с реки остудил его разгоряченную голову. Слуга вынес трубку, и Ланс с наслаждением затянулся ароматным виргинским табаком.

Юноша никак не мог справиться со странным, новым для него чувством, охватившим его естество. Ему доводилось падать с лошади, рисковать жизнью в войнах между индейскими племенами, оступаться на скользких от тумана горных уступах, бороться с ураганом, слепившим его песком и не дававшим сделать глоток воздуха, сражаться со смертельно раненной медведицей… Но никогда ни раны, ни болезни не доставляли ему стольких мучений.

Трубка погасла. Кто-то из гостей, облокотившийся о перила террасы недалеко от него, предложил Лансу уголек из своей трубки. Молодой человек поблагодарил его и вновь погрузился в свои невеселые думы.

Из сада доносились женские голоса и смех. В доме играла музыка, гости танцевали. Но ему повсюду чудился лишь ее голос. Аромат осеннего вечера, казалось, сгустил воздух настолько, что Ланс начал задыхаться. Трубка снова погасла, и он положил ее рядом с собой на перила балюстрады.

Истер. Ее назвали в честь древнесаксонской богини. И неудивительно. Богиня его далеких языческих предков, сторожащая врата Валгаллы3, сестра Авроры, которую английские монахи так и не смогли изгнать из людской памяти. Она победила, и теперь ее именем называется один из величайших христианских праздников. Истер4…

На какое-то мгновение он вспомнил о другой язычнице, но сама мысль о том, что Истер может быть похожа на нее, показалась ему кощунственной. Миски — индианка. Да, она красива, но это, пожалуй, ее единственное достоинство. В ней нет тонкости, она всего лишь маленький похотливый зверек.

И вновь ему почудилось, что ласковые руки Истер касаются его щек…

Стоя перед Лансом, мужчина продолжал что-то говорить…

Юноша попытался отогнать на время свои мысли, но успел уловить только конец фразы:

— …лишь сэр Джон Секлинг5 смог бы оценить эту ночь по достоинству.

— Простите, что вы сказали? — переспросил Ланс.

Его собеседник стоял, лениво прислонившись к дубовой колонне, и — странное дело — Ланс почувствовал себя с ним совершенно свободно.

— Я тоже скучаю по родине, — мягко ответил незнакомец, как бы говоря сам с собой. — Виргинию вообще населяют люди, больные ностальгией. Но я влюблен в ее дикую красоту. И понимаю, что обречен остаться здесь. Если я вернусь в Англию, то стану тосковать по Виргинии… — Он указал мундштуком трубки на звезды: — Вы только посмотрите на это небо! Неудивительно, что виргинцы так редко возвращаются в Британию.

Столь поэтические настроения редко посещали Ланса, и он посмотрел на своего собеседника с любопытством.

Не меняя позы и как бы продолжая начатую мысль, тот сказал:

— Я — Натаниэль Бэкон. Натаниэль Бэкон-младший, мастер Клейборн. Нижайше прошу простить меня за то, что прервал ход ваших размышлений, но, видимо, я выпил слишком много пунша. А когда это со мной происходит, я начинаю думать вслух.

— Так, значит, мы… Мы с вами соседи по владениям в Энрико! — воскликнул Ланс.

— Вы совершенно правы. Мои земли в Шоккоэзе, рядом с участками Байерда.

Они обменялись рукопожатиями.

У Натаниэля Бэкона было тонкое нервное лицо с глубоко посаженными глазами, которые, казалось, светились в темноте. Его одежда цветом и покроем напоминала облачение барристера6, а фигура выдавала в нем любителя путешествий. На вид ему не было и тридцати.

— Между нашими новыми плантациями всего несколько миль, — заметил Ланс. — Я вернулся оттуда лишь несколько дней назад.

— В самом деле? Как дела у Дика Поттса?

— Отлично, сэр. Полагаю, что из него выйдет превосходный слуга. Он добрый приятель Абрама Гейла, нашего управляющего, да и я знаю его вот уже несколько лет.

— Я рад, что они друзья, — сказал Натаниэль Бэкон. — Бедняга Поттс все беспокоился о будущих соседях… Эта отметина на руке — вы знаете, о чем я говорю, — сделала его очень стеснительным. Он убежал от своего прежнего хозяина, Аллена. Мы выкупили его, и теперь Дик уже не вне закона, несмотря на клеймо на ладони.

— Это не имеет значения, — улыбнулся Ланс. — Много, очень много беглецов от так называемого правосудия нашли пристанище к западу от Теркли-Айленда. И губернатору никогда не хватит солдат, чтобы привести их всех в суд.

— Да, я знаю, — ответил Бэкон. — Они своего рода казаки нашей колонии — буфер между нами и индейцами. Было бы интересно узнать их получше. Но я, как правило, слишком занят мыслями о Кембридже, Флит-стрит и королевском дворе… Как давно вы в Виргинии, мастер Клейборн?

— С шестьдесят пятого года, сэр.

— И не скучаете по родине?

— Нет.

Бэкон сочувственно взглянул на него и сказал:

— Значит, у вас несчастная любовь. А это неизмеримо хуже. Простите, что я затронул эту тему.

Ланс принял холодный высокомерный вид, но Бэкон негромко продолжал:

— Неизмеримо хуже. Два года назад, вернувшись в Лондон после долгого путешествия, я жестоко пострадал от стрел Эроса. Писал моей Элизабет стихи, потерял интерес к пище и вину… Буквально выл на Луну, чувствуя, как мое сердце сгорает.

— Да, да, я знаю! — воскликнул Ланс с таким жаром, что Бэкон лишь усилием воли удержался от смеха.

Они немного помолчали. Затем Ланс неожиданно спросил:

— Вы ученый человек, сэр. Знакомы ли вы с мифологией саксов?

Бэкон с удивлением посмотрел на него, потирая подбородок.

— Как звали саксонскую богиню весны? — настаивал Ланс. — Вы не вспомните ее имя?

— Остера, полагаю. Остера… Но мы произносим его как Истер.

— Да, — кивнул Ланс. — Остера, богиня весны.

— По-моему, самое время выпить пунша, — заметил Бэкон.

Они вместе вернулись в дом.

В приятной компании Натаниэля Бэкона Ланс ненадолго забыл свои печали. Закончив колледж Святой Катарины в Кембридже, Бэкон много путешествовал, участвовал в королевских военных кампаниях в составе Второго драгунского полка армии Великобритании, а когда письмо дяди позвало его в Виргинию, не стал долго думать. Сэр Вильям дал ему место в совете, что сразу же принесло молодому человеку чин полковника. Его дядя, Натаниэль Бэкон-старший, также являлся членом совета.

Большинство его плантаций располагалось у Керлз-Нек, на Джеймс-ривер, но недавно он прикупил новые земли, в том числе и рядом с владениями Клейборнов у дельты реки. Энергичный, любимый слугами и соседями за свою терпимость и хорошие манеры, Бэкон добился прекрасного урожая табака в первый же сезон. Казалось, самой судьбой ему было предначертано процветать и пользоваться большим влиянием везде, где бы он ни жил.

Ланс восхищался подтянутой аристократической фигурой молодого человека, его глазами, светящимися умом и юмором, а также гордой осанкой, заставлявшей стыдливо краснеть разодетых сверх всякой меры нуворишей, наводнивших в тот вечер Грин-Спринг.

— Виргинию ждет успех, — заметил Бэкон, когда они вернулись в сверкающую огнями залу. — А бренди губернатора выше всяких похвал.

Негр слуга поднес им чаши с пуншем. Сэр Генри Чичерли, правая рука сэра Бэркли, высокий нервный человек в серебристо-сером напудренном парике, подошел к ним со словами приветствия и осведомился о делах в окрестностях Джеймс-ривер.

— Никогда еще у нас не было лучшего урожая, сэр Генри, — ответил Бэкон. — А как у вас в Мидлсексе?

— Неплохо, неплохо, — ответил рыцарь. — Мы делаем ставку на картофель, Бэкон. Картофель — это перуанские съедобные корни. У него великое будущее.

— Я слышал, что он так же безвкусен, как мука из желудей, — заметил Ланс.

— Чушь, сэр. Полная чушь. Придет день, и одним урожаем можно будем накормить сто тысяч человек. Хорошо посоленный картофель — отличная пища для рабов, намного лучше риса, намного лучше…

Едва закончив фразу, сэр Генри, как стрекоза, перелетел к другой группе гостей.

Вильям Драммонд, недавно вернувшийся из Олбимерла, новой колонии в Каролине, стоял у каминного экрана с видом сонного буйвола. Слыша вопрос, грузный шотландец опускал голову и закрывал глаза, словно обращенные к нему слова были пушечным ядром, и он выжидал, пока оно пролетит мимо.

Однако, услышав разговор Бэкона с Лансом Клейборном, Драммонд улыбнулся и низким грудным голосом произнес:

— Слава Богу! Хоть кто-то здесь не трещит с деньгах и торговле… Ко мне, мои молодые друзья! На помощь! Меня уже измучили одним и тем же вопросом: «А что, нет ли в Каролине золота?» И все не могут понять, как это их шиллинги до сих пор не превратились в кроны! Черт бы их побрал! Поверьте, Каролина ничем не отличается от прочих колоний, разве что своим необузданным полубандитским населением… И потребна там лишь работа. Работа, а не деньги, молитвы да пустые надежды. Ни одна страна не может жить лишь воровством и надеждами. Виргиния ведь тоже не на голой надежде строилась.

— Но закладывалась с надеждой, — возразил Бэкон, — Подкрепленной тяжким трудом, разумеется.

— Вот, вот, сэр! — подхватил Драммонд. — Об этом-то я и толкую. На этой земле не только рабам, но и их хозяевам приходится трудиться до седьмого пота. Надо отгонять птиц, бороться с насекомыми, очищать плантации от молодого подлеска и сорняков… В Каролине, как и в Виргинии, самое большое беспокойство доставляют пернатые и краснокожие воришки. Земля же там плодородна, подобно лучшим здешним участкам, но не более того. Это не утопия, — уныло покачал головой Драммонд.

В восточной части залы члены совета обступили сэра Вильяма Беркли. Его превосходительство, в сером бархатном камзоле и напудренном парике, был в центре внимания людей, чье красноречие или элегантность костюма не шли ни в какое сравнение с его собственными. Даниэл Парк казался слишком тощим в своем голубом камзоле с кружевными гофрированными манжетами и воротничком, а канцлер Корбин, наоборот, выглядел непомерно располневшим в одежде, которую надевал явно не чаще одного раза в год. Роберт Биверли походил, скорее, на больную нахохлившуюся хищную птицу, оба же Ладуэлла, Филипп и Томас, чьи лица еще не утратили желтоватый оттенок после перенесенной недавно малярии, мрачно кутались в отороченные золотом плащи военного покроя.

Леди Беркли, в алом шелковом платье, скрывающем ее чуть по-детски угловатую фигуру, была центром женского общества, как ее супруг — мужского. Глубокий вырез открывал восхищенным взглядам поклонников изящную шейку и белоснежные плечи. Невыразительные глаза и прямой, острый нос оставляли желать лучшего, однако несколько хищное выражение ее лица смягчали белокурые локоны, собранные на затылке в подобие пучка и мягкой волной спадающие на спину.

Продолжая оставаться немного чужой в колонии, леди Беркли все же олицетворяла могущество семьи Калпеперов и влияние своего первого мужа, последнего губернатора Каролины, Семюэля Стивенса. Если не считать оживленных бесед с полковником Филиппом Ладуэллом, то держалась она несколько напряженно, словно чувствуя, что все прочие женщины в зале посматривают на нее весьма критически.

Одеждой и украшениями жена губернатора превосходила всех. Сам покрой ее платья, казалось, говорил о том, что соперничать с Дэймом Френсисом, личным портным их величеств, невозможно. Тем не менее Ланс заметил в зале женщин, чьи фигуры и манеры производили более благоприятное впечатление и которые, кроме того, явно получали удовольствие от приема. Некоторые молодые леди были ничуть не менее игривы, чем индеанки, и, подумал Ланс, освобождаясь от своих чопорных вечерних туалетов, они становятся столь же бесстыдными, как и их краснокожие сестры.

Несколько плантаторов держались поодаль от кружка губернатора. Одетые, подобно Бэкону, в простые строгие костюмы, они в отличие от него имели довольно жалкий вид из-за своих жестко накрахмаленных сорочек и стоптанных фермерских башмаков. Злобные взгляды, бросаемые ими на членов совета и их жен, не оставляли сомнения в теме их разговора. Оживленная атмосфера приема, звуки музыки, радостный смех танцующих пар делали само присутствие их в зале совершенно неуместным. Среди них Ланс заметил Кендолла, Майнджа, Крю и еще некоторых, кого он не знал. Своих супруг они, видимо, оставили дома.

— Моя жена любит людей, — сказал Натаниэль Бэкон. — Она считает, что вечеринки существуют для удовольствия, а не для политики. Я, честно говоря, разделяю ее мнение.

— И я тоже, — ответил Ланс. — Но ни разу не видел на подобных приемах подлинного веселья. Все слишком напряженны… Кажется, губернатор сильно сдал за последнее время.

— Его замучила чернь, — охотно отозвался Бэкон. — Посмотрите на этих старых бездельников у окна! Как вы думаете, о чем они судачат даже здесь, на приеме, попивая губернаторский пунш и обжираясь его олениной? Цены, дескать, слишком низки, а работать приходится… ну и так далее. Гигантские суммы, в которые оцениваются владения Калпеперов, просто бесят наших налогоплательщиков. Западные плантаторы отказывают губернатору в созыве новой Ассамблеи. Они устали от того, что виргинский парламент состоит из потомственных дворян… Бедные дураки надеются на новые законы! Они слишком многого хотят от законов и законодателей. Законов и так слишком много… Но почему вы не притронулись к пуншу? Пейте, сэр, пейте! Я хочу познакомить вас с миссис Бэкон. Ей не терпится узнать своих новых соседей.

Ланс проглотил содержимое своей чаши и последовал за Бэконом в западную часть дома. Здесь собрались одни женщины. То и дело раздавались рукоплескания: в самом разгаре была игра в декламирование.

Элизабет Бэкон сразу же их заметила и ввела в шумный круг играющих. Подобно своему мужу, она была стройна и элегантна, как молодая березка. Ее одеяние из темно-красного атласа и кружев завершала очаровательная шапочка из брюссельского бархата, из-под которой струились тяжелые длинные черные волосы. Она выделялась среди прочих, подобно королеве.

И вновь Ланс увидел Истер Уокер. Юная леди лишь мельком взглянула на него, и сердце у него вновь упало. Игра между тем продолжалась, и юноша чувствовал себя голубем, попавшим в силки.

Когда настал его черед декламировать, он попытался припомнить несколько строк из сэра Джона Секлинга, но сбился, и Бэкон помог ему закончить:

И солнце, что в Пасхальный день

Сияет, побеждая тень,

Померкнет рядом с нею.

Затем Ланса вновь вовлекли в круг и заставили преклонить колени, отчего юноша почувствовал себя пленным индейцем, дожидающимся приговора вождей. Если Истер Уокер или кто-либо еще и заметили весьма прозрачный намек в избранном им стихотворении, то не подали виду.

В конце концов Лансу удалось сбежать в сад, где он столкнулся с Энн Брентли, молодой вдовушкой, страшно обрадовавшейся их встрече и тут же принявшейся теребить его на все лады, стараясь отвлечь от мрачных мыслей. Ланс и не догадывался, что с момента его появления на приеме, она, подобно голодной Диане, повсюду охотилась за ним.

Спускаясь по ступеням террасы, она взяла его под руку и воскликнула, округляя глаза в преувеличенном восторге:

— Боже мой, Ланс, да твои мышцы крепче камня!

Но он не слышал ее, думая о чем-то своем.

— Уж не Уила ли Кервера, верховного шерифа, спихнул ты тогда в грязь?

— Нет, — рассеянно ответил он, — это был окружной шериф Бертон.

— О! А что говорит губернатор?

— Ничего, — стараясь сохранять спокойствие, ответил Ланс. Он был уже по горло сыт этой глупой историей и недоумевал, почему о ней никак не могут забыть.

— Все молодые люди завидуют тебе, Ланс, — сказала Энн. — Им бы тоже до смерти хотелось вывалять в пыли парочку шерифов, да духа не хватает.

Ланс буркнул что-то в ответ и хотел было вернуться в дом, но она с капризной гримаской потащила его к фонтану, главной достопримечательности имения сэра Беркли. Там они отведали ледяной воды, вкус которой показался Лансу много приятнее губернаторского пунша.

Энн Брентли стояла очень близко к нему, и он внезапно вспомнил, что она — одна из тех двух молодых женщин, на ком собирался женить его сэр Мэтью. У Энн было восемьсот акров расчищенных под плантации земель у Куинз-Крик.

Она дотронулась до него сложенным веером и сказала:

— Ты не так дик и необуздан, как считают в колонии. Но тебе следует больше бывать дома, Ланс. Все это время я сгорала от желания увидеться с тобой… — Она вздохнула и продолжила: — Когда ты рядом, я чувствую себя маленькой девочкой и забываю все горести вдовства.

Ланс снова ответил какой-то маловразумительной фразой и тут же упрекнул себя за грубость. Он обнял молодую вдовушку за талию, а когда они возвращались к дому, дружески сжал ее, даже не подозревая о том, что чуть не сломал ей при этом ребра. Но Ланс так ничего и не сказал Энн. Ему и в голову не приходило слегка приударить за нею хотя бы из вежливости: все его мысли занимала Истер Уокер.

Они увидели ее сквозь одно из стрельчатых окон западной залы: Истер о чем-то оживленно беседовала с Дэймом Драммондом.

Проследив за направлением взгляда молодого Клейборна, Энн Брентли взяла его под руку и спросила:

— Ты слышал об Истер?

— Истер? Ах да… Что именно?

Энн чуть ли не силой отвела его от окна и ответила:

— Говорят, бедняжка влюблена.

— Влюблена?!

— В прошлую среду, на пристани в Арчерз-Хоуп, она пережила настоящее приключение. Ее лошадь понесла, но из леса вышел молодой голый дикарь гигантского роста и спас Истер от верной смерти. Они вместе упали в воду, и с тех пор она только о нем и говорит.

Впоследствии Энн Брентли долгие месяцы не могла понять, почему настроение Ланса вдруг столь разительно переменилось. Юноша повел себя так, будто очнулся от долгого сна.

Он схватил ее в объятия, поднял над землей и горячо поцеловал, а затем заявил, что она — сказочная фея, самая замечательная женщина из всех, за кого мужчины когда-либо поднимали чаши с пуншем. Поминутно целуя ей руки и радостно вздыхая, Ланс привел ее, совершенно растерявшуюся и заинтригованную, в дом… где и оставил.

Две недели спустя Ланс Клейборн якобы совершенно случайно оказался в окрестностях Галл-Коув, рядом с плантацией Уокеров. Его давно не бритое лицо выглядело едва ли не более свирепо, чем тогда, у Арчерз-Хоуп, а одежду составлял все тот же живописный индейский наряд.

Если бы кто-то из слуг увидел юношу в кедровой роще рядом с домом, то непременно поднял бы тревогу. Однако Ланс принял все мыслимые меры предосторожности, чтобы быть замеченным лишь той, ради кого он явился.

Случилось так, что тем чудесным осенним вечером Истер Уокер, навестив страдавшую от укуса змеи служанку, не торопила коня, возвращаясь домой через рощу вечнозеленых гигантов. Внезапно она увидела нечто, заставившее ее натянуть поводья и издать негромкий возглас изумления.

Прямо перед ней, почти сливаясь с темной корой кедров, стоял он, индеец с пристани.

Радость, послышавшаяся Лансу в ее восклицании, немного успокоила его, и, подняв руку в знак приветствия, он с удивлением обнаружил, что больше не чувствует скованности, так мешавшей ему на приеме у губернатора.

Она спешилась, прежде чем он успел помочь ей. Юноша галантно поцеловал Истер руку, что лишь усилило ее смущение.

— Надеюсь, — мягко сказал он, — леди не пострадала во время того маленького происшествия?

— Нет, — ответила она. — А вы?

— Нет, нет, что вы! — рассмеялся «индеец». — У дикарей крепкие головы.

— У дикарей? Так вы и правда… дикарь?

Она взглянула на него с такой неподдельной серьезностью, что это придало ему новые силы. Он привязал ее лошадь к дереву и подвел Истер к краю тропинки, где она села на пень.

Сам он опустился на землю у ее ног и молча принялся разглядывать носки своих мокасин. Он мог многое сказать ей, но хотел, чтобы она сама продолжила прервавшийся разговор. Юноша пытался внушить этой златокудрой девушке, что его дикость не боится ее красоты, что теперь они просто мужчина и женщина.

— Вы убежали тогда, — сбивчиво начала Истер, — и я даже не успела поблагодарить вас…

Он не ответил.

Она снова заговорила, тщетно пытаясь понять по его невозмутимому лицу, как он отнесся к ее словам.

— Мои замечания по поводу вашей… вашей одежды были страшно глупыми. Мне, право, очень жаль. О, я так много думала об этом… И рада, что могу сейчас все объяснить. Ведь вы спасли мне жизнь.

Он продолжал хранить молчание.

Девушка тряхнула головой, и ее золотые волосы разлетелись, подхваченные легким ветерком.

— Я спрашивала о вас на пристани. Но эти люди не знали, кто вы и куда уехали. Я… хотела вернуть вам тот плащ из шкуры выдры… он так замечательно пах костром!

Она замолчала, словно испугавшись, что сказала больше, чем хотела, и снова взглянула на молчащего юношу, сидевшего ее у ног. Почему он не отвечает? Ведь ей не пристало прямо заявить ему, сколько она думала о нем и как ждала этой встречи… Но, может быть, ему все равно?

Она вздохнула и гордо подняла голову. У Ланса на лице не дрогнул ни один мускул.

«Боже, какая же я дура!» — с ужасом подумала Истер. Ее словно окатило горячей волной. Она, Истер Уокер, сидит, как безмозглая девчонка, перед этим обросшим дикарем, предавшим ее наивную мечту о благородном Робин Гуде! Фу! С нее хватит!

Словно почувствовав ее негодование, он заговорил:

— Плащ ваш, леди. Это подарок. Но я пришел не за благодарностью. Мне необходимо было увидеть вас… живой и здоровой. Мой шрам зажил, но до сих пор напоминает о том происшествии…

— Кто вы? — резко спросила она.

— Неважно, — ответил юноша. — В Энрико, на границе с округом Монакан, меня называют Усак.

Словно ожидая услышать нечто совсем иное, она испуганно вздрогнула.

— Не бойтесь, — мягко произнес он, — я сейчас уйду.

— Я не боюсь!

— Почему же вы дрожите?

— Вам показалось!

— Вы замерзли? У меня с собой другой плащ, из шкуры пантеры.

— Со мной все в порядке! — сердито ответила она.

Оба надолго замолчали.

Под напускной невозмутимостью Клейборна таился страх, но ему показалось, что девушка напугана еще больше, и он снова восхитился ее умением скрывать свои чувства. Кто бы мог подумать, что самоуверенная, манерная девушка, которую он видел на приеме в Грин-Спринг, способна держаться как настоящая скво.

Усак не хотел, чтобы в нем узнали Ланса Клейборна. Последний был знаком ей лишь как один из многих молодых англичан, встреченных в доме губернатора. А сейчас…

— Что это у вас на шее за кожаный мешочек? — рассеянно спросила она.

— Лекарства, — ответил он.

— Простите, что?

— Лекарства. Их дал мне кикосух чискиаков.

— Кико… кто?

— Ки-ко-сух… шаман, лекарь племени чискиаков.

— Теперь понимаю…

— Этот мешочек всегда со мной в лесу, так же как кошель с красками, нож и томагавк.

— Кошель с красками? То, что прикреплено к поясу?

— Да.

Она боязливо потрогала его:

— Там тоже колдовские травы?

— Нет. Медвежий жир, порошок красного корня, уголь и немного настойки болотной мяты.

— Вы раскрашиваете себе лицо?

— Иногда, и тело тоже. У нас на западе так принято. Жир защищает кожу от москитов во время охоты. Краска и наша одежда позволяют нам оставаться практически невидимыми в лесу.

— Вы… воюете?

— Да. Но это не война белых людей. Индейцы воюют скорее из спортивного интереса.

— Но индейцы так грязны! Как вы можете охотиться вместе с ними?

— Племена, живущие в лесах, чище англичан, уверяю вас.

— Простите, я не знала…

— Когда их деревни перестают быть пригодными для жилья, индейцы меняют место стоянки. Белые же остаются в своих городах до тех пор, пока их дома и души не утонут в грязи. В Джеймстауне на каждому углу — питейное заведение, а улицы кишат ворами и своднями. В лесу царят чистота и красота.

— Помилуйте, вы говорите, как поэт-язычник!

— Лес даже ребенка заставляет думать, — серьезно ответил Усак. — Гроза и ветер не поддаются уговорам, так что рассуждать приходится с самим собой.

— В самом деле?

— То место, где я сейчас живу, трудно описать по-английски. Оно и находится на самом краю мира англичан… и мне часто кажется, что ни я, ни мои соседи уже не можем считаться англичанами.

— Боюсь, и я придерживалась того же мнения, но… — улыбнулась она.

Он ничего не ответил.

— Но, — с трудом закончила Истер, — если все приграничные жители похожи на того, кого я уже немного знаю, они мне нравятся.

Ее слова несказанно обрадовали Ланса, однако он счел необходимым пояснить:

— Они дики, как индейцы. Они не ходят в церковь, поскольку вся их религия — это природа. У них нет представителей в палате общин, так как вот уже двадцать лет не было выборов. Каждый их дом — это укрепленный форт, вроде замка Клейборна или Оллен-хауза на Джеймс-ривер.

— Но зачем? Ведь их и так охраняют наши форты!

— Ха! Эти форты ни на что не годятся. Если северные племена снова придут в движение, отряды их воинов спокойно пройдут между вашими фортами до Мидлсекса и Глочестера. Индейцы просто обходят форты, неся смерть и разорение окрестным фермерам.

— Теперь уже не часто увидишь воинственного индейца.

— Знаю. В восточных поселениях мало о них думают, но, живя на западной границе, мы часто слышим их боевые тамта… барабаны. Они говорят об опасности с севера. Через пятнадцать дней пути в этом направлении вы оказываетесь во владениях короля Филиппа, а еще ближе лежит настоящая империя ирокезов. У них голландские мушкеты, и они подчинили себе многие племена, натравливая их время от времени на нас, как, например, в 1656 году, когда погибло столько белых.

— Вы хотите сказать, что будет война?

— Да, — ответил он, глядя на север, — скоро я должен буду вернуться к себе.

— Но, прежде чем уйти, — нахмурилась она, — вы еще придете ко мне?

Он снова промолчал.

Она глубоко вздохнула и, положив подбородок на локоть согнутой руки, стала смотреть на красные от закатного света облака. «Наши встречи лишены будущего, — думала она. — Он всего лишь призрак, видение, плод моего воображения…» Вот сейчас она повернет голову, а его нет…

Она повернулась.

Он исчез!

Она окликнула его, но напрасно. Лошадь как ни в чем не бывало щипала траву; над головой неслышной тенью скользнула сова… И тут ее нога задела за что-то на тропинке. Это был кожаный мешочек с травами. Усак оставил его ей.

Молва нарекла Ланса Клейборна самым непредсказуемым юношей в колонии, а Истер Уокер — самой воспитанной девушкой. Оба оставались полной загадкой для соседей, один — из-за уединенной жизни в замке Клейборна на Кансл-Поинт, другая — из-за долгого, четырехлетнего отсутствия.

Ланс считал себя настоящим англичанином благодаря воспитанию отца и терпеливого Дэвида Брума. Он прекрасно держался в седле, стрелял, танцевал и умел вести себя в обществе. Он прочел в подлиннике Цезаря, Виргилия, Горация, Гомера и кое-что из Эвклида. Не хуже Библии и молитвенника Ланс знал «Кентерберийские рассказы» Чосера, трагедии Шекспира и творения лучших английский поэтов.

Но, помимо, этого он усвоил множество привычек, совершенно чуждых его наставникам, да и всем прочим англичанам. Его вторым домом стал лес.

Сначала весь этот маскарад в истории с Истер Уокер забавлял его. Как индеец, житель лесов, он был совершенно взрослым мужчиной, воином; как сын сэра Мэтью Клейборна — попадал в зависимость от своего отца и часто чувствовал неловкость в обществе других европейцев. В роли же дикаря Ланс был уверен в себе, как горный лев.

Ланс не мог осуждать девушку за то, что она не взглянула на разодетого фата, а одарила своей благосклонностью воина. Он предпочитал опасную, но знакомую жизнь запада подлым интригам восточного побережья.

После короткой встречи в Галл-Коув Ланс видел Истер только издали, опасаясь, что она его все-таки узнает. Он отправил Эду Уокеру обещанную баржу кедровых стволов и однажды даже приехал к нему взглянуть, как идет строительство нового пакгауза, но отказался войти в дом и тем более переночевать, ссылаясь на другие неотложные дела. Эд был очень удивлен, но лишь пожал плечами.

Как-то в Джеймстауне Ланс еле избежал встречи в ней. Он приехал туда с отцом встретить корабль из Плимута. Но когда она внезапно появилась на причале, бросил все и бежал.

На этот раз изумлению Эда Уокера не было предела.

— Это Ланс Клейборн! — воскликнул он, глядя на быстро удаляющуюся фигуру.

— Кто? — переспросила Истер.

— Сын сэра Мэтью Клейборна. Ты познакомилась с ним месяц назад на приеме у губернатора.

— Ах да, припоминаю.

Эд поскреб подбородок и сказал:

— Он удрал, как только увидел тебя. Интересно, почему?

Удивившись столь прямому вопросу, она ответила:

— Откуда мне знать? Может быть, он тебя испугался?

— Он смотрел на тебя горящими глазами. А потом убежал, как заяц. Что ты с ним сделала?

— Я? — нахмурилась Истер. — Да я с ним едва знакома!

— Это-то и странно, — ответил Эд. — Мне казалось, что ты околдуешь его, как только он тебя увидит, но Ланс, похоже, боится тебя. Неделю назад в Галл-Коув он отказался войти в дом, чтобы поздороваться с тобой, а теперь убежал, едва ты появилась на причале… Просто уму непостижимо! Должно быть, это обман зрения. Может быть, ты урод? Вроде нет… И платье превосходное. О фигуре я и не говорю…

— Чушь! — возмутилась Истер. — Я ничего не делала твоему робкому приятелю, а если он настолько поражен, то, согласись, избрал довольно странный способ показать это. Многие молодые люди готовы здороваться со мной чуть ли не каждые пять минут, лишь бы быть рядом.

— Ты уже сделала свой выбор, сестричка? Позволь мне угадать… Это Хэнсфорд?

— Это… никто!

Эд Уокер снова почесал подбородок. Истер сильно побледнела, а затем залилась краской.

«Это никто!» — повторила она про себя, думая о странном дикаре.

Мысли о нем не давали ей покоя, пугали ее. Она боялась той странной власти, которую этот полуиндеец, полу-Робин Гуд приобретал над ней. Наверное, он тайное зло, воплощенная опасность… Ведь пытался же этот Усак околдовать ее словами, своим плащом из выдры, а затем и этими языческими травами. Спокойный, уверенный в себе, он так разительно отличался от болтающих без умолку молокососов с восточных плантаций…

Но брат не должен знать. Никто не должен знать! Пусть отец и брат гадают сколько угодно, пусть пытаются привлечь ее внимание к пустышкам, вроде этого молодого Клейборна, пусть говорят о свадьбе… Пусть. А она будет думать о том, о ком думает!

А следующим вечером он пришел вновь. И она сразу бросилась в его объятия, словно они уже много лет были любовниками.

Она назвала его по имени, Усак, но больше ничего не успела сказать: их губы слились в горячем поцелуе, который, казалось, будет длиться вечно. Истер чувствовала, как земля уходит из-под ног, тело теряет вес…

— Стоп! — внезапно произнес он, мягко отстраняя ее. — Мы же все-таки не дикие коты!

Она не рассердилась, поскольку столь резкий возврат к действительности помог ей вновь вернуть контроль над собой. Ей доводилось слышать рассказы женщин о страсти, но испытывала нечто подобное она впервые.

— Я полюбил вас еще тогда, на пристани, — сказал Усак, вновь садясь у ее ног. — Не пройдет и нескольких лун, как я увезу вас в леса.

— Леса? Какие леса?

И он поведал ей о гигантских деревьях и кристально чистых источниках, о соленых озерцах и бобровых ручьях, о странных животных с огромными мохнатыми головами, о диковинной рыбе без чешуи и толстых куропатках, зовущих друг друга частым постукиванием по земле своим короткими крыльями…

Это был настоящий гимн дикой природе, и она даже почувствовала ревность.

— Но почему вы здесь, Усак?

— Из-за вас.

— Но в вашей волшебной стране ведь тоже есть женщины.

— Там нет богини древних саксов, — ответил он. — Там нет Остеры.

— Но что вы можете знать о саксонских богах и богинях? Таким вещам в лесу не учат… Мне говорили, что к западу от Терки-Айленда уже не встретить джентльмена. Я… Но расскажите мне о себе, Усак. Кто вы? Если мои отец и брат узнают, что я здесь, с вами, в темноте, они…

— Хм!

— Они бы тоже полюбили вас, Усак, если бы узнали!

Ланс открыл было рот, но ему вспомнилось холодное, осуждающее выражение ее лица на приеме у губернатора. Ланс Клейборн явно не понравился ей тогда.

— Усак! Так вы не скажете мне? Вы прячете лицо… У вас есть другая… одежда, Усак? Где вы живете? Где спите? У вас нет даже сорочки, лишь эта кожаная куртка… Вы молчите? Я так беспокоилась. Вы убежали от меня на пристани, да и в прошлую нашу встречу… Пожалуйста, ответьте… Не хотите? Не знаю, почему вы нравитесь мне. Возможно, по той же самой причине, почему я люблю эту дикую землю больше шумных городов на побережье. Вы, как сама Виргиния, могучий и спокойный. В Лондоне меня с ума сводил колокольный звон, стук телег и карет по мостовой, крики разносчиков… В Лондоне так грязно! Вам бы там не понравилось, Усак.

— Вы видели короля Карла?

— Да, дважды. Память о прошлых лишениях сделала из него страстного сластолюбца, и, говорят, он мало что знает о Виргинии. Король спрашивал меня о колонии, но не слушал ответов. Уверена, он просто полагал, что именно так должен вести себя вежливый монарх с неразумной школьницей. Его величество даже предположил, что у моего отца, должно быть, очень много детей, раз он рискнул послать меня в столь опасное путешествие через океан. «Нет, — ответила я, — просто он предпочитает, чтобы его единственная дочь получила достойное образование, а не росла как сорная трава на бескрайних виргинских пастбищах…».

— Вам нравятся виргинцы?

— Не все. Десять дней назад, на ярмарке, я видела еще одного белого в индейской одежде. Он был так грязен и оборван, просто ужасно!

Ее окликнули из дома.

— Мне пора, Усак…

Он молча поцеловал ей руку.

— Вы еще придете?

— Если ваш отец не пристрелит меня.

Она нахмурила брови и сказала:

— Не надо так говорить, Усак. Вы пугаете меня. Когда вы придете? Да, вот, возьмите… — И она протянула ему маленький кожаный мешочек.

— Сохраните его до моего возвращения, — сказал Усак.

— Но я боюсь за вас.

Из дома снова позвали.

— До свидания! — Она вскочила и, добежав до тропы, весело помахала ему на прощание.

Алан Уокер, отец Истер, был человеком болезненно гордым, обладал непререкаемым авторитетом и весьма строгими суждениями по части хороших манер. Он приплыл в Виргинию в 1650 году с весьма тощим кошельком, но с феноменальной изобретательностью и даром убеждения.

Основу своего состояния он заложил, торгуя табаком, еще до того черного дня, когда «Навегацкие акты» резко сократили доходы от этой волшебной травки. Но и тогда он не растерялся, а первым скупил сплошь покрытые сочной изумрудной травой речные островки, где и откармливал скот, продавая его затем с огромной выгодой.

Как и многие другие колонисты, попавшие из грязи да в князи, он ни в чем не уступил бы и эрлу. Когда Алан Уокер шел по улицам Джеймстауна, люди глаз не могли оторвать от золотого набалдашника его длинной прогулочной трости и огромных серебряных пряжек на башмаках, бросавших солнечные блики на фантастически дорогую ткань безупречно сшитого камзола.

К счастью для Ланса, Истер Уокер и ее брат были начисто лишены отцовских претензий, иначе она никогда бы не позволила себе столь близкого знакомства с каким-то там лесным дикарем. Чисто человеческие черты знакомых ей мужчин интересовали Истер куда больше их достатка.

По дороге в замок Клейборна Ланс вздыхал, мечтая о том, сколько тепла и уюта принесет девушка в эту запущенную семейную крепость над рекой.

Замок Клейборна пропах кожей и мышами. Сэр Мэтью уделял мало внимания тому, что принято называть комфортом. Простая, почти походная жизнь вполне его устраивала, а о ее неудобствах помогало забывать вино.

Впрочем, подумал Ланс, можно построить другой дом, где-нибудь на севере Энрико. Дом из красного кирпича. Она поможет спланировать его, все там будет по ее желанию — и особая горница для вышивания, и беседка в саду…

Ха! Ланс Клейборн — жених дочери Алана Уокера! Самый отчаянный сорванец и самая очаровательная девушка в колонии! Это вызовет много толков.

На миг дыхание Ланса участилось. И что из того? Каждый мужчина женится, когда приходит его час. Так чего же ждать? Что его пронзит индейская стрела или капитан Форк, вернувшись, вонзит ему кинжал между лопаток?

Алан Уокер, конечно же, станет метать громы и молнии. Он отправил дочь в Лондон, чтобы она подыскала там себе знатного мужа, и был страшно разочарован, когда Истер вернулась, соскучившись по Виргинии. Да он скорее отправит ее в монастырь, чем выдаст замуж без выгоды для себя!

Сэр Мэтью Клейборн был на ножах с губернатором и его советом. По колонии ходили сплетни о дружбе Ланса с Генриеттой Харт и ее веселыми служанками. Его длительные путешествия на запад также не оставались без внимания. Фермерам он казался весьма странным и опасным молодым человеком. Они всегда говорили с ним чрезвычайно вежливо и любезно, но стоило ему уйти, тут же начинали шушукаться за его спиной, словно он был родным братом дьявола.

Хорошо еще, мрачно думал Ланс, что им не известно о его дружбе с индейцами. На восточном побережье этого бы просто не поняли.

Когда Ланс вернулся, сэр Мэтью еще не спал. Не зажигая свечей, он сидел в темноте у южного окна, курил и смотрел на речную гладь, в которой, как в сумрачном зеркале, отражался край леса.

— А, ночной гуляка! — приветствовал сына старый рыцарь. — Ты был у Генриетты?

— Нет, сэр.

— И снова в своем языческом тряпье! — фыркнул сэр Мэтью. — Сущий дикарь!

Ланс опустился на скамью рядом с отцом:

— Да, отец. Но завтра я побреюсь и приму должный вид. У меня есть дело, которое проще уладить в европейской одежде. А вечером я намерен доказать вам, что жизнь на западе сделала мои руки и ноги намного сильнее ваших.

— Фу! Да у меня вырос лоботряс, годящийся разве что в дровосеки!

— Возможно, сэр, — рассмеялся Ланс, — но западные плантации принесут нам целое состояние.

— Не довольно ли нам земли?

— Наши восточные земли истощаются с каждым годом. Цены на табак падают. Там же, в верховьях, зерно зреет, а скот жиреет прямо на глазах. Стебли маиса достигают двенадцати футов, а родниковая вода вкуснее вашей лучшей мадеры! И там нет болезней.

Сэр Мэтью с силой опустил свой тяжелый кулак на подоконник и сказал:

— Я отсюда и шага не сделаю! Я останусь здесь, в этой разъеденной цингой колонии до тех пор, пока… пока…

— …пока губернатор не разорит вас?

— Что ты сказал? — свистящим шепотом спросил старый рыцарь, вставая.

— Вы не первый, отец, кто впадает в губернаторскую немилость. Взгляните на Ричарда Лоренса, который вынужден держать таверну, чтобы выжить. Спросите Драммонда, чьи земли тают день ото дня. Люди завидуют Байерду и Крю, забравшимся так далеко на запад, что хищные лапы губернатора не могут их там достать!

— Ты говоришь как бунтовщик!

— Кто знает, сэр, кто знает… В любом случае, я считаю, что Виргиния — доминион, а не испанская провинция. И мы — англичане, а не рабы сиятельного лендлорда. Здесь, на восточном побережье, все предпочитают тихо сидеть и помалкивать, но там, в верховьях, нет губернаторов, судов и продажных сборщиков налогов! Да, там живут индейцы, но если они нападут, то мы по крайней мере сможем защищать свои владения с оружием в руках. Лично я предпочитаю дикарей вашему губернатору и его совету. Йомены, живущие у водопадов, считают, что лучше пасть от стрелы индейцев, чем остаться без гроша!

— В стране не должно быть заговоров и бунтов! — гневно вскричал сэр Мэтью, вновь ударяя по подоконнику. — Твои слова — слова предателя, кромвельского пресвитерианина! Будь я королем или губернатором Беркли…

— …Вы были бы справедливы, отец, и царил бы порядок. Вы не стали бы издавать одни законы для богатых, а другие — для бедных, одни — для любимчиков, а другие — для гонимых. Вы бы не вели себя, как кровожадный пират!

— В самом деле…

— Да, отец. Я говорю совершенно серьезно. С дальних границ, куда нога губернатора не ступала вот уже больше двадцати лет, наша страна видится совсем иначе. Когда-то она была болезненным капризным ребенком, но теперь она выросла и возмужала, превратившись в нацию гордых людей. И она не станет безропотно, как корова, стоять и ждать, пока ее не выдоит досуха банда не платящих налоги обжор, именуемых советом его превосходительства губернатора Беркли.

— Ха!

— Зовите меня бунтовщиком, если угодно, но на западе мы говорим то, что думаем. И, полагаю, все уже по горло сыты несправедливостями губернатора. Вы думаете, наш враг, капитан Хесус Форк, исключение? Думаете, что так страдаем только мы? Уверяю вас, отец, в Джеймстауне сейчас процветает толпа пиратов, виновных не меньше Форка. Призвали ли их к ответу? Нет, потому что у него и ему подобных слишком влиятельные покровители!

— Хм! — задумчиво ответил сэр Мэтью.

На следующий день, побрившись и облачившись в английскую одежду, Ланс Клейборн отправился в Галл-Коув попытать счастье. Его бородка исчезла. На голове красовался великолепный парик. Ткань камзола, перевязь и башмаки вызвали бы восторг даже у разборчивых придворных Карла II. Все слуги имения Уокеров высыпали во двор поглазеть на юношу, элегантностью одежды превзошедшего даже их изобретательного хозяина.

Около часа Алан Уокер и Ланс разговаривали на террасе. Эд был в отъезде, так что развлекать незваного гостя пришлось самому старику. Ланс еле сдержался, чтобы не попросить его позвать Истер. Он понимал: раз Уокер до сих пор не сделал этого сам, значит, у девушки много забот по дому. Ему то и дело слышался ее голос, отдающий приказания слугам.

Мужчины выкурили немало трубок, с досадой обсудили низкие цены на табак, обменялись соображениями по поводу преимуществ тех или иных лодок для рыбной ловли и поделились последними (пятимесячной давности) новостями из Англии. Но Ланс почти не слушал Алана, дожидаясь, пока их беседа примет более предметный характер.

Узнает ли она в нем на этот раз своего лесного друга? Так ли уж остер женский глаз, как принято считать? Если она побледнеет — значит узнала. А что если разгневается? Сердце у него упало.

Но где же она?

Алан Уокер все говорил и говорил, жалуясь на болезни скота и лень чернокожих рабов. Вокруг метался негритенок с мухобойкой, другой слуга время от времени подносил ром.

— В этом году отличный урожай ягод, — заметил Уокер. — Мы уже заготовили двенадцать галлонов ликера…

— Надеюсь, ваша дочь здорова? — не выдержал Ланс.

Уокер рассеянно кивнул и заговорил о растущих ценах на соль.

Из-под парика Ланса потекли струйки пота. Выждав пару минут, показавшихся ему парой веков, он снова решил попробовать, на этот раз более смело.

— Ваша дочь, сэр… Она не примет меня?

Уокер прочистил горло и уставился в одну точку, как бы собираясь с мыслями. Поняв наконец, что вопрос касается не тонкостей дубления оленьих шкур или способов копчения свинины, он ответил:

— Моя дочь, сэр, кхм-кхм… сейчас не может. Уверяю вас, она страшно сожалеет, но…

Ланс пришел в ярость. Его лицо приобрело цвет спелой малины, а руки потянулись вперед, словно собираясь вцепиться в горло гостеприимному хозяину. Он уже собирался вскочить, но вовремя подавил свой нелепый порыв.

— У нее нервы расшалились, знаете ли… — продолжал Алан Уокер. — Может, это просто каприз, мастер Клейборн, а может, что-то женское, как вы полагаете?

Ланс промолчал, стараясь успокоиться. Так вот где подлинный маскарад! Она не хочет видеть его в английской одежде, даже не догадываясь, КОГО может в нем узнать! Она не желает видеть его даже просто как гостя ее дома! Как Ланс Клейборн он ей просто не нужен, невзирая на все его богатство и многообещающее будущее!

Попытавшись что-то быстро и сбивчиво объяснить, Уокер лишь окончательно все испортил: девчонка нахваталась в Лондоне каких-то предрассудков, стала страшно своевольной, но если мастер Клейборн заедет к ним как-нибудь в другой раз, она, конечно же, исполнит свой долг гостеприимства, знакомый каждому настоящему виргинцу…

«Да плевать она хотела на законы гостеприимства!» — подумал вконец расстроенный Ланс и откланялся.

Он гнал коня, проклиная все на свете, называя себя дураком, каких еще свет не видывал, и божась, что, даже если ему суждено прожить сто лет, он больше никогда и носа не покажет к Уокерам!

Недобрым словом были помянуты и кожаные краги, и меховой плащ, сама судьба, приведшая его в тот треклятый день на пристань Арчерз-Хоуп…

Но что это за боль слева, под перевязью? Сердце?

Он снова выругался.

Он был и дикарем, и англичанином. Девушка же оказалась просто дикаркой.

Да, необычный получился маскарад!

V. ТРЕВОГА

Ланс Клейборн сидел за столом в таверне Лоренса, а сам хозяин склонился над ним и с мрачным видом слушал новости с верховий.

Лоренс был родом из Оксфорда. Попытавшись стать плантатором, он пять лет назад потерял все свои земли, отобранные У него по решению послушного губернатору суда неким очередным фаворитом Беркли. Разоренный Лоренс не пал духом и открыл таверну, приносившую ему теперь доход вдвое больший, чем самая богатая ферма, поскольку таверна эта стала излюбленным местом отдыха гостей Джеймстауна. И люди и их лошади находили здесь уютное пристанище и обильную пищу. Невеселый нрав хозяина сторицей окупался его острым умом, и многие недовольные губернатором и его сбирами были рады провести денек-другой в таверне.

Зала сверкала начищенной медной и серебряной посудой и благоухала ароматами жареного мяса, вина и табака. В центре стоял огромный стол с лавками, а знатных посетителей ждали расположенные вдоль стен отдельные кабинеты со столиками и стульями.

Ланс сидел лицом к двери и с аппетитом уплетал внушительных размеров кусок бараньей ноги с чечевицей и мамалыгой. Он сильно проголодался. Яростно двигая челюстями, юноша время от времени односложно отвечал на вопросы хозяина или кивал, соглашаясь с его замечаниями. Когда же он немного насытился, то перешел к тому, зачем, собственно, и приехал в Джеймстаун:

— Лоренс, не появлялся ли здесь мой враг?

— Нет, Ланс, и о нем нет никаких вестей, — ответил хозяин.

— Что же, — улыбнулся Ланс, — пора ставить точку. Прошло уже одиннадцать лет с тех пор как, он убил дядю Уолтера, из-за чего мы и приехали в Виргинию.

— Как дела на западе? — спросил Лоренс.

— Как всегда тревожно. Словно в чане, где бродит виноградное вино. Байерд, Крю и Макферлэйн шлют тебе привет. Они запаслись пушниной, в надежде что этой зимой в Лондоне цены должны резко подскочить.

— Ты ездил в горы?

— Нет, Ледерер был там вместе с Макферлэйном и его людьми. И повсюду натыкался на следы стоянок индейцев с севера. Я же недолго жил в округе Стеффорд. Чискиаки и другие дружественные нам племена встревожены. Они полагают, что на следующий год войны не миновать. Голландцы вооружают ирокезов. В Пенсильвании и Мэриленде сенеки выгоняют другие племена с их северных охотничьих угодий.

— Губернатору пора наводить в доме порядок, не так ли? — мрачно усмехнулся Лоренс.

— Не мешало бы. А что происходит здесь?

— Да все то же самое, мой юный друг. Члены совета жиреют, а остальные выкручиваются, кто как может. И если один жулик, нахапав, больше чем может проглотить, уезжает в Лондон, его место тут же занимает дюжина других. Богатые платят те же налоги, что и бедные, а члены совета — вообще никаких. Губернатор…

Лоренс посмотрел через плечо. Два дочерна загорелых моряка клевали носами над кружками эля. Он понизил голос почти до шепота и продолжал:

— …Губернатор, оказавшись теперь под каблуком у жены, стремится к новым богатствам. Леди Беркли намекнула ему, что у него скоро будет сын.

— Да кто поверит в эти сказки?

— Неважно. Леди Беркли, хотя и вдова, все же достаточно молода, чтобы иметь ребенка. И кто потом, кроме его превосходительства, разумеется, сможет усомниться в отцовстве? Неважно… Тридцать лет назад этот человек был предан людям и делу, а теперь лишь собственному кошельку. Он стал стар и жесток, Ланс. Ради Бога, остерегайся ему перечить.

— Я его не боюсь.

— Зато он многого боится, а посему опасен всем. Он старше, чем выглядит. Он ненавидит также Драммонда и Бэкона-младшего за то, что они прекрасно образованы и знают законные права англичан. Старый дурак хотел бы управлять колонией рабов и крестьян, а не джентльменов.

Ланс отодвинул тарелку.

— На западной границе мы часто говорим о политике, — сказал он. — Там очень недовольны тем, что выборов не было вот уже двадцать лет. Новые земли не имеют своих представителей ни в парламенте, ни в совете, а значит, не имеют и защиты.

— Здесь тоже неспокойно. Пока нас обкрадывали по мелочам, все молчали, но когда это перешло все возможные границы, поднялся крик. Даже каждый четвертый из свободных людей не обладает избирательным правом. За последние десять лет губернатор ни разу не отчитывался по делам государственной казны. Не дав взятки, невозможно узнать даже, как поживают жена и дети того или иного чиновника. Торговлю спиртным никто не контролирует, даже рабы надираются в стельку. Женщинам стало небезопасно ходить по улицам в любое время суток!

— Но ведь недовольство было всегда?

Хозяин таверны пожал плечами и ответил:

— Такого еще не бывало. Беркли стал алчен, как испанец. Он превращается во второго Кромвеля!

— Ого! — расхохотался Ланс. — Ну и напугал же ты меня, старина Лоренс! Неужто в Кромвеля?

— И нечего смеяться, парень! Твое собственное дело, между прочим…

— Что? — Брови Ланса взлетели вверх.

— Да, да! Твое собственное дело, друг мой! Уже два месяца, как бумага о твоем аресте лежит в кармане окружного шерифа. Он хвастался, что упечет тебя, сына рыцаря, как базарного воришку, за сопротивление властям!

— Бертон?

— Он самый. Кого ты, на радость всей колонии, окунул мордой в грязь.

Ланс улыбнулся.

— Не вижу ничего смешного, — заметил Лоренс. — Ему известно, что ты вернулся в замок Клейборна. Не удивлюсь, если он и сюда заявится. — И Лоренс посмотрел на дверь.

— Ему никто не давал права оскорблять джентльмена, — ответил Ланс, поправляя перевязь. — Кстати, кто сейчас вершит делами в местном магистрате?

— Алан Уокер.

— Но я же говорил с ним два часа назад! — возмутился Ланс. — И он… Ну да ладно.

Дверь открылась, и Лоренс, узнав входящих, быстро встал между ними и Лансом, делая вид, будто вытирает со стола пролитое гостем вино. Какое-то время Ланс и не подозревал, что вошел шериф, но вскоре услышал его низкий хриплый голос:

— Черт побери, Лоренс! Где ты, чтоб тебе пусто было?

Хозяин как ни в чем не бывало продолжал мыть стол, все еще закрывая Ланса от глаз шерифа и двух его помощников.

Но юноша встал, отстранил Лоренса и приподнял край шляпы.

— Ба, мастер Бертон! — вскричал он, направляясь прямо к нему. — Вот так встреча!

Шериф резко повернулся на каблуках и застыл от неожиданности. Его лицо пошло пятнами, пальцы хватали воздух.

Ланс спокойно прислонился к стене и продолжал:

— Говорят, у вас накопилось на меня много жалоб? И нет никакого сомнения, что скоро с вашей легкой руки все станут величать меня не иначе как бродягой с большой дороги и базарным воришкой? Хотя нет, все это слишком слабо. Уж, верно. вы придумали нечто похлеще! Ну же, говорите!

Бертон сделал шаг назад.

— Н-н-нет, мастер Клейборн, — протянул он, — я… я…

Оба помощника шерифа тоже отступили. Лишь однажды им довелось арестовывать джентльмена силой, и безнаказанно это им не обошлось.

— Как я слышал, — настаивал Ланс, — вы намеревались отвести меня за ухо в тюрьму? Так вперед, мой отважный шериф! Что же вы медлите?

Взгляд шерифа упал на длинную боевую шпагу Ланса, эфес которой находился в каких-то двух дюймах от крепких пальцев разъяренного юноши, и вся его воинственность разом пропала.

— Я не имел в виду ничего дурного, сэр! — воскликнул он, давясь словами. — Нет, сэр! Жалобу забрали назад, сэр, дело закрыто, сэр! Корнет Гэри отплыл в Англию, сэр!

— Очень хорошо, — ответил Ланс.

Увидев, что насмерть перепуганный толстяк пятится к двери, он сказал:

— Не надо так торопиться, старина. Выпейте и расскажите мастеру Лоренсу, как все было на самом деле.

Ланс повернулся к хозяину:

— Пожалуйста, мастер Лоренс, обслужите этих людей.

Шериф Бертон не мог даже смотреть на эль. Он сделал несколько неудачных попыток заговорить, и в конце концов Лансу пришлось ему помочь.

— Кто первым произнес грубое слово, когда мы ехали к Уокеру?

— Я, сэр. Я был немного пьян, сэр.

— Кто из нас был безоружен?

— Вы, сэр.

— А кто кому угрожал пистолетом?

— Я — вам, сэр… Но я не собирался…

— Это вы сейчас так считаете. И кого в итоге вываляли в пыли?

— Меня, сэр.

— Вот и славно. Справедливость восстановлена.

От Лоренса Ланс поехал к Генриетте Харт. Он заметил, что от большой дороги на Кикотан к таверне Генриетты отходит довольно широкая, хорошо утоптанная тропа. Генриетта процветала.

Мужчины приезжали в ее заведение шумно и весело провести время, не скупясь на знаки внимания, щедрые чаевые и подарки.

Едва Ланс спешился, мальчик-слуга подхватил поводья его лошади и повел ее в конюшню.

Дверь распахнулась, и на пороге, уперев руки в бока, возникла сама Генриетта.

— Ну наконец-то! — приветствовала она юношу. — Где тебя носило столько времени?

Они вошли в дом, и Генриетта провела его прямо в свои апартаменты, где и села на край огромного ложа, среди целой горы подушек и подушечек. Лили и Моли, ее служанки, явились было узнать, не требуется ли что-нибудь, но она прогнала их.

Хесус Форк? Она не слышала о нем вот уже год, когда его видели в Чарльзтоне.

— А все ты, парень, — продолжала хозяйка. — Пират боится тебя, иначе давно бы уже примчался на зов своего Дружка губернатора…

Некто Корниш, плававший одно время с Форком, рассказал, что у того уже четыре корабля, охотящихся за торговыми судами. Больше новостей не оказалось.

— Отец считает, что полезно иметь врага, — сказал Ланс, любовно поглаживая эфес своей шпаги. — Возможно, так оно и есть, но это становится скучным, если у тебя нет ни большого корабля, чтобы его выследить, ни просто возможности вызвать на поединок.

Он взглянул на Генриетту и с удивлением увидел в ее руках тонкий французский стилет. —

— Кто знает, — ответила она на его молчаливый вопрос, — быть может, мне суждено встретиться с ним первой.

— Это не для тебя, Генриетта, — нахмурился Ланс. — Оставь его нам. С такой безделушкой…

— Безделушкой? Да это один из лучших клинков, когда-либо завозившихся в колонию! Я выменяла его у одного француза с Тайндоллз-Поинт на горшок индейской целебной мази. Не знаю уж, помогла ли ему мазь, а стилет превосходен, и я сберегу его для Форка.

Она спрятала нож и продолжила:

— Ты не знаешь ненависти, Ланс. Я имею в виду ненависть, возникающую между мужчиной и женщиной. Бывали моменты, когда я действительно любила этого мерзавца, только не спрашивай меня, почему… Не знаю. Мой муж умер. Уолтер Клейборн погиб. Он же так домогался меня… И я, несчастная, поверила. Будь он проклят! Настанет день, когда…

Все это Ланс слышал уже не впервые. Но поверил окончательно лишь сейчас, увидев в ее руках сверкающую сталь. И все же некий комизм представшей его глазам сцены не укрылся от него, и он не сдержал улыбки.

Генриетта тут же замолчала, внимательно посмотрела в лицо юноши и… широко улыбнулась в ответ:

— А ты сильно изменился, парень! Вырос, возмужал… Голову даю на отсечение, без женщины тут не обошлось. Я вижу это по твоим глазам! Говори, кто она? Ты встретил ее в лесу? Она дикарка?

— Сущая дикарка, — мрачно кивнув, подтвердил Ланс.

Неделю спустя, находясь на своей далекой ферме в Энрико, Ланс вдруг подумал: а что бы сказала Истер Уокер, увидев его новые плантации?

Здесь на Клейборнов работали восемь рабов и шесть недавно прибывших крестьян. Как и раньше, всем заправлял Пео, которому удалось добиться впечатляющих успехов, но главная работа только предстояла.

К приезду Ланса было расчищено сорок акров заливных лугов у ручья, а еще сто акров повыше — выжжено и приготовлено к следующему году.

Пео трудился больше всех, заботясь о своих подопечных, словно о детях. И его усилия не пропали даром.

— Климат здесь лучше, чем в низовьях, — заявил он Лансу. — Болезни, от которых там все мрут, как мухи, у нас переживаются относительно сносно. Тяжелее всего бороться с ностальгией…

Проехав по плантациям, Клейборн с удовольствием обнаружил, что все инструменты содержатся в идеальном состоянии, провианта вдоволь и люди ни на что не жалуются. Предусмотрительный Пео сформировал из них нечто вроде маленького отряда милиции, вооружив пиками и научив, как с ними обращаться.

— У нас несколько раз были гости, — сказал он. — Индейцы. Мы не дали им ни еды, ни подарков, и не позволили устроить стоянку поблизости. — Лицо Пео помрачнело. — Племена пришли в движение. Саскеханноков все чаще видят в Виргинии. Гонец Макферлэйна рассказал мне, что они уже забираются далеко на юг, доходя до Роанок-ривер, где держат совет с окканечезами. Петиско в горах с остальными чискиаками. Они в безопасности.

— Саскеханноки встали на тропу войны?

— Нет еще. Но заключили союз с доэгами, и последние посылают своих воинов на помощь саскеханнокам, дабы вместе дать отпор ирокезам, у которых ружья.

Ланс невольно потрогал томагавк на поясе.

Угроза нападения дикарей нависла над всеми плантациями. Никто не мог предсказать, куда направятся индейцы завтра. Бесконечный дележ охотничьих угодий между племенами мог в любой момент закончиться войной, участия в которой не миновать уже никому.

Фермерам восточного побережья было пока нечего беспокоиться, но здесь, на западе, даже маленькие приграничные стычки дорого обходились смельчакам, вознамерившимся обрабатывать девственную виргинскую землю.

Ланс похвалил Пео за успехи и особенно за принятые меры предосторожности. Очень немногие понимали, что здесь всегда следует быть начеку. Некоторые плантаторы, не веря в реальность угрозы, успокаивались и обращали на индейцев не больше внимания, чем на любопытных медведей. Но не Пео. Он пережил ужас 1656 года и много слышал о резне 1644 — го, когда индейцы хлынули в пограничные селения, клянча пищу и бренди и ведя себя столь безобидно, что никто не догадывался об их истинных намерениях. А в одно мирное воскресное утро они достали из-под плащей томагавки и убили двести англичан…

Тэм Макферлэйн владел самой богатой факторией в округе Джеймс. Каждую весну его склад на Роки-Ридж ломился от кож и шкурок. На него работали самые отъявленные головорезы, бежавшие из восточных селений и немедленно исчезавшие в лесах, когда верховья вдруг посещали слуги закона.

Индеанка, которую шотландец честно купил в одном из дальних племен, научила его четырем языкам. Никто не мог сравниться с ним в знании окрестных земель и нравов их обитателей. Маленькие экспедиции Тэма легко проходили там, где отряды милиции натыкались порой на яростное сопротивление индейцев, не желавших видеть в своих лесах вооруженных белых людей. Весь секрет заключался в том, что Тэм просто торговал с ними, привозя топоры, порох, пули и ткани в обмен на шкурки, и не пытался навязать им миссионеров или новые законы, выдуманные бледнолицыми исключительно для жителей лесов.

Много неприятностей доставляли Макферлэйну фермеры. Они оттеснили индейцев, озлобили их, и в итоге доходы от пушной торговли сократились. Теперь бородатому гиганту приходилось все дальше и дальше забираться на запад.

Здесь, недалеко от предгорий, он и основал свой новый торговый пост. Из-за недостатка судоходных ручьев возросли расходы по переправке пушнины сушей, ему требовались все новые и новые рабочие руки, лошади, фураж, зерно…

Шли годы, хозяйство ширилось и крепло, а он старел. Пора было перебираться в более спокойные места. Он уже сторговался с Вильямом Байердом, и вот…

Вдалеке на дороге показались всадники. Тэм из-под руки смотрел на приближающееся облако пыли, пытаясь отгадать, копыта чьих лошадей подняли его. Байерд? Что-то рановато. Молодой Бэкон, недавно приплывший из Англии и разбивший плантации у северного притока реки?

Это были молодой Клейборн и Натаниэль Бэкон.

Они остановили лошадей у купы дубов, спешились и направились навстречу шотландцу.

— А, соседи! — загудел тот своим мощным басом. — Добро пожаловать!

И кликнул индианку, веля принести эля. Затем дал гостям трубки с великолепным оринокским табаком и приказал чернокожему конюху заняться их лошадьми.

— Видел, видел, где вы расположились, мастер Бэкон, — сказал шотландец. — Скоро, наверное, и дом ставить будете?

— Да, — ответил Натаниэль Бэкон. — Осенью.

— Мы к вам за советом, Тэм, — добавил Ланс Клейборн. — Прошел слух, что западные монаканы нервничают.

Макферлэйн задумчиво потеребил бороду и ответил:

— Да, сэр. Очень нервничают.

— Почему?

Макферлэйн бросил на Ланса подозрительный взгляд и быстро проговорил:

— Вам это не хуже меня известно, мастер Клейборн. Вы же слышали о «шестиногих», саскеханноках? Не удивлюсь, если кто-то из них обнаглеет и появится во владениях мастера Бэкона.

— А кто здесь говорил об индейцах на плантациях Бэкона, Тэм?

— Ну…

Ланс несколько натянуто улыбнулся, и во взгляде промелькнула угроза:

— Полагаю, вам кое-что известно об этом, Тэм. Знаете, почему мы здесь? У мастера Бэкона пропали четыре лучшие свиноматки. Как вы полагаете, Тэм, их украли индейцы?

Тэм Макферлэйн отвел глаза:

— А что, не могли?

— Могли, Тэм, но не крали. Там много следов делаварских мокасин… Я полагаю, Тэм, это был один из ваших людей, скорее всего тот ирландец, что живет на том берегу с индианкой из племени делаваров.

— А почему не сами делавары?

— Слишком далеко для них, Тэм. Кроме того, судя по следам, вор страшно кривоног, а вы когда-нибудь видели хоть одного кривоногого делавара?

Шотландец не знал, что и ответить.

Ланс повернулся к Бэкону, молча слушавшему их разговор:

— Мне кажется, мастер Бэкон, больше краж не будет. Кто-то из приятелей Тэма просто решил, что вы новичок в здешних местах и не сможете отличить след делавара от всех прочих. Ведь так, Тэм?

Шотландец снова промолчал.

Чтобы снять возникшее напряжение, Ланс улыбнулся и похлопал Макферлэйна по плечу:

— Ну и ну, Тэм! Четыре свиньи сразу! Где ваша былая хитрость? Хорошо еще, что этот чертов ирландец ничего не поджег и никому не перерезал глотку!.. Тэм не любит фермеров и плантаторов, — добавил он, снова обращаясь к Бэкону.

— Но мы же не мешаем ему торговать кожей и пушниной! — удивился тот.

— Разве? А скот и лошади, пасущиеся на тех лугах, где раньше жирели олени? А расчистка ручьев, после которой бобры уходят навсегда? А лисы, волки и еноты, забивающиеся из-за нас все глубже и глубже в лес?

— Но у меня ведь очень небольшой участок… — попытался возразить Бэкон.

— Стоит вам добиться успеха, и придут другие фермеры. Они расселятся по всей реке, а пушной зверь уйдет… Тэм прав. Придет время, и его торговля рухнет.

— Но мы же покупаем у него все необходимое. Разве это не компенсирует неизбежные потери?

— Не в том дело. Тэм не просто торговец, пушнина — его призвание. Не то что, например, Байерд. Он просто купец и принадлежит к совершенно иной породе людей.

Макферлэйн между тем подобрал палку и задумчиво строгал ее своим большим ножом. Ай да малыш Клейборн! Сам того не желая, он почувствовал к парню глубокую симпатию. Можно представить себе, какой визг поднялся бы вокруг этих несчастных свиней, приди к нему кто-нибудь другой. Ему бы грозили судом… Это в Энрико-то! Клялись бы пожаловаться губернатору… Но не Клейборн. Парень хорошо усвоил законы диких земель.

— Уймите своих лесников, Тэм, — продолжал Ланс. — Сделайте одолжение сказать им, что мастер Бэкон — мой сосед, и нанесенную ему обиду я воспринимаю как свою собственную. И я предупреждаю, Тэм, если вдруг на его плантации вновь объявятся какие-нибудь диковинные пенсильванские индейцы, делаварская скво за рекой останется вдовой. Вы объясните это вашему ирландскому воришке?

Тэм флегматично кивнул и отбросил изрезанную палку.

Инцидент был исчерпан, и дальнейшая беседа протекала вполне дружелюбно. Макферлэйн пригласил их за стол и, поведав удивительную историю о дальних горах, где зимой и летом бьют горячие источники, а пещеры полны алмазов, спросил Ланса, не желает ли тот составить ему компанию поискать эти несметные сокровища.

— Я теперь фермер, Тэм, — покачал головой Ланс. — И сыт по горло сказками про золото и алмазы, выдуманными твоими охотниками. Мое богатство в земле, и я должен сам его оттуда выкопать.

Ланс Клейборн часто путешествовал один. Обычно ему это нравилось, но сейчас, возвращаясь домой, он скучал по обществу Натаниэля Бэкона. Его новый знакомый говорил мало, но все прекрасно понимал, и в отличие от прочих новичков, недавно приплывших из Англии, любил колонию такой, какая она есть.

Проезжая теперь по поросшим лесом холмам, Ланс думал об индейцах, о том, что они с их умением пользоваться каждым кустом, каждым оврагом, могут в любой момент незаметно окружить приграничные поселки.

Единственным способом остановить их между округами Памунки и Джеймс было держать их силой оружия в их собственных селениях. Подобные экспедиции дорого стоили, а иногда и дорого обходились: в 1656 году полковник Хилл был разбит, а индейцы страшно отомстили, убив по пять белых фермеров за каждого павшего воина.

Ланс слишком хорошо знал индейцев, чтобы их ненавидеть. Петиско был ему как брат, а племя чискиаков заменяло ему семью. Многие же фермеры походили на скот, который выращивали: их глаза не отрывались от земли и не видели первозданную красоту леса. Деревья раздражали их, поскольку бросали тень на посевы…

Ланс пришпорил коня. Утром он должен быть на пристани и отправиться вниз по реке на судне капитана Роджера Джонса до владений Уокеров. Он поклялся себе, что на этот раз не станет ломать комедию и честно скажет Истер, кто он такой на самом деле. А там — будь что будет!

Ланс обещал ей вернуться до восхода луны и… Но что это? Глухой дробный звук достиг его слуха, перекрыв даже топот копыт скакуна. К северу от мыса Вест-Поинт грохотали барабаны… Нещадно нахлестывая коня, он понесся вперед. Бум-бум-бум — пульсировал лес, бум-бум — стучали копыта, бум-бум — стучала в виски тревога…

Он влетел в поселок, опоздав всего на полчаса, и увидел солдат. Спешившись у таверны, Ланс вбежал внутрь, чтобы узнать новости, и едва не сбил с ног капитана Джозефа Ингрема, распекавшего за что-то младшие чины.

— Слава Богу! — воскликнул Ингрем. — Само небо послало вас, Клейборн! Вы едете на восток?

— Да, — ответил Ланс.

— Я попрошу вас передать срочное сообщение губернатору Беркли. Послать своего человека я, к сожалению, не могу.

— Но что произошло?

— Ад разверзся. Перекусите что-нибудь, и я вам все расскажу.

Ланс сел за стол и велел подать себе оленины и вина. Ингрем отложил бумаги и, словно собираясь с мыслями, задумчиво приглаживал рукой свои длинные волосы.

Во время гражданской войны в Англии Ингрем, теперь капитан милиции, носил другое имя, но Ланс знал его как осторожного и умного пограничного жителя, любившего и знавшего свои военные обязанности значительно больше своих полей табака. Считалось, что дюжина его ополченцев из милиции Нью-Кента стоила любого профессионального отряда. Кроме того, его солдаты-фермеры знали индейскую манеру ведения войны.

Наконец Ингрем заговорил:

— Я только что вернулся из Потомака. Там, в округе Стеффорд, две недели назад индейцы зверски убили некоего Томаса Хена и его слугу. Они прибили их к дверям дома… Это были доэги. Жиль Брент и Джордж Мейсон с Аквила-Крик собрали людей и через несколько дней окружили индейцев в овраге, пока те спали. Когда закончилась стрельба и все были убиты, выяснилось, что там, кроме доэгов, оказалась дюжина саскеханноков со своими скво. Вы понимаете, ЧТО это значит. Мы отправляемся прямо туда. Расскажите обо всем губернатору. Особо отметьте, что саскеханноки, и без того рвавшиеся на юг, получили теперь отличный повод для вторжения в Виргинию. Я жду нападения после первых заморозков. Индейцы не успокоятся, пока не отомстят за расстрел своих воинов, а по последним донесениям их ударный отряд достигает трехсот человек.

Ланс даже присвистнул.

— Войны не избежать, — продолжал Ингрем. — Саскеханноки столь многочисленны, что под угрозой все наши плантации — отсюда до Окканичи-Айленда.

— Вы можете дать мне лошадь? — решительно спросил Ланс.

— Конечно.

— Я немедленно отправляюсь в Джеймстаун.

Ланс быстро доел свою оленину. Следовало ожидать страшной беды: потоки свирепых племен через границу, кровь, огонь, брошенные и разоренные земли…

— Я оповестил всех окрестных плантаторов, — после небольшой паузы добавил Ингрем. — Но боюсь, что не у всех хватит ума прислушаться. Пару дней они будут остерегаться и повсюду искать индейцев… а потом потеряют всякую бдительность. Пожалуйста, передайте губернатору, что его форты не выстоят и дня. Ему нужны подвижные отряды, курсирующие между индейскими лагерями.

Хозяин таверны снабдил Ланса припасами и зерном для лошади, и через полчаса юноша был уже в пути.

До памятной встречи на пристани Арчерз-Хоуп никому еще не удавалось ранить сердце гордой Истер Уокер, хотя привлекала она многих. Ни Тому Хэнсфорду, ни Джону Ли, ни даже Артуру Оллену, крайне искушенному в искусстве любви вдовцу, так и не удалось добиться благосклонности юной красавицы.

Она изменилась. Отцу больше не приходилось упрекать ее за невнимательность к домашним делам: старый дом в Галл-Коув блестел, как новенький шиллинг, провизия на зиму была запасена…

Истер взяла на себя все заботы по ближайшим плантациям, а так как слуги любили ее, задача оказалась не столь уж непосильной.

Немногие свободные часы она посвящала раздумьям о том, кто спас ей жизнь, сам едва не погибнув. Кто он? Одевается как дикарь, но воспитан и умен. Нет, он не индеец и не фермер, а что-то большее… Но что?

Усак… Стоило ей произнести это имя, и сердце начинало бешено стучать. Он словно был воплощением прекрасной, загадочной, опасной Виргинии, и она любила его.

Истер пыталась расспросить отца о семьях, перебравшихся на Крайний запад. Среди прочих тот перечислил Майлнерзов, Уолкеттов и Пейджей, неодобрительно называя их «эти люди», поскольку вместе с расположением губернатора они утратили и положение в обществе, и свои состояния, живя теперь трудом рук своих, как крестьяне. Они вечно будут посылать возмущенные петиции в Совет и палату общин. Отныне и навсегда, они — никто.

— Я слышала, что устроились они там вполне сносно, — заметила Истер.

— А волки? — саркастически осведомился ее отец. — А индейцы? Капитан Роджер Джонс говорил губернатору о том, что в Потомаке беспорядки, пошла волна убийств.

— Война?

— В тех землях угроза войны просто висит в воздухе. Там хуже чем в преисподней.

«Так вот почему не возвращается Усак», — подумала Истер и вздрогнула.

Усака не было четыре дня, показавшихся ей годами.

В Джеймстауне мало думали об индейцах. Жизнь города сосредоточилась на пристани, куда то и дело пришвартовывались корабли с товарами, раскупаемыми еще до того, как они достигали складов.

Не меньше кружев и тканей были популярны новости из Англии. У Карла II родился четырнадцатый ребенок. Герцогиня Портсмутская подхватила итальянскую болезнь. Его высочество герцог Букингемский писал пьесы. Двор процветал. Король Франции все еще выплачивал огромные долги Карлу Стюарту…

Губернатор сэр Вильям Беркли отбыл на несколько дней в свое загородное поместье. Леди Френсис, его молодая жена, усиленно занималась своим гардеробом, отчаянно кокетничала с полковником Филиппом Ладуэллом и читала ему напичканные сплетнями письма из Уайт-холла.

На одном из празднеств король Карл так напился, что пытался вломиться в опочивальню к какой-то знатной девице, готовившей себя к постригу…

Полковник Ладуэлл относился ко всему происходящему без восторга. Леди Беркли поддразнивала его рассказами о любовных похождениях придворных, как подстрекают малого ребенка дотянуться до запретной полки в шкафу и снять оттуда горшочек меда.

— Это бесчеловечно, леди, — в который раз говорил он ей.

— Но вы же сами, Филипп, утверждали, что женщины не принадлежат к человеческой природе, — рассмеялась леди Френсис.

Ладуэлл лишь молча сжал ей руку чуть повыше локтя.

— Где ваше сердце? — спросил он наконец. — И если оно здесь, под этими восхитительными фламандскими кружевами, то бьется ли оно так же, как и мое?

— Ваше сердце, Филипп? Да у вас его нет!

— Вот, послушайте…

Но она отдернула руку:

— Прекратим это. Полно, что за ребячество!

— Ребячество? — возмутился Филипп. — А король? А герцог Йоркский? А весь двор, наконец? Это тоже ребячество?!

— Ну, конечно, глупец вы этакий! Они играют в любовь затем же, зачем наши фермеры напиваются до бесчувствия — чтобы позабыть о заботах и неприятностях.

Он глубоко вздохнул:

— Что ж, я готов рискнуть. Сжальтесь надо мною, и я научу вас…

— Замолчите, Филипп!

— Научу вас…

— Замолчите, я приказываю вам! Не смейте говорить со мной об этом. Я вам не какая-нибудь трактирная шлюшка!

Ладуэлл стиснул зубы и отступил.

Этот вдовец, самый умный и галантный из всех ее придворных, заставлял Френсис Беркли мечтать о счастье, так и не найденном в семейной жизни.

Он был одним из богатейших людей в Виргинии, владельцем трех домов в Джеймстауне и трех огромных плантаций. Он никогда не терял даром ни времени, ни денег. И она полагала, что он ждет ее, считая часы до смерти Вильяма Беркли. Второй женой Ладуэлла оказалась глупая молодая девчонка, не сумевшая справиться с мужем и хозяйством. Филипп недолго горевал о ней. Женитьба на Френсис ввела бы его в могучий клан Калпеперов, принеся, чем черт не шутит, и губернаторство…

Она вдруг вспомнила, что обещала губернатору сына. Возможно, Филипп Ладуэлл…

Прибыв в Джеймстаун, Ланс нашел губернатора в дурном расположении духа. Сидя за своим великолепным письменным столом, сэр Вильям судорожно теребил кольца, унизавшие его длинные толстые пальцы. Он приветствовал юношу довольно любезно, но, выслушав послание, впал в ярость.

— Я повешу этих Брента и Мейсона! Кто позволил им стрелять?

Ланс попытался объяснить, что сначала речь шла лишь об обычной карательной экспедиции фермеров-добровольцев. Подобные вещи на границе были в порядке вещей. Но губернатор слишком хорошо понял, чем им всем грозило убийство воинов-саскеханноков. В гневе он сорвал кружевной воротничок и прорычал:

— Война! Война из-за двух идиотов! Мне приходится управлять не колонией, а ордой безмозглых самозванцев!

— Но было убийство, сэр, — возразил Ланс. — Индейцы убили двух человек.

— Но доэги, а не саскеханноки! Эти пенсильванские племена воюют всю свою жизнь, и поссориться с ними означает войну!

Губернатор отвернулся в сторону и пробормотал скорее для себя, чем для Ланса:

— Дураки… Пустоголовые дураки! Никто из них и представить себе не может, что такое война с индейцами. Глупые фермеры! Дети!

Снова повернувшись к юноше, он поднял сверкающий перстнями палец и сказал:

— Подумайте, друг мой, ну что они знают об индейцах? Один краснокожий на поле боя стоит дюжины фермеров. А сто индейцев обойдутся колонии в сто тысяч фунтов!

Ланс промолчал, гадая, не вызван ли гнев губернатора слухами, ходившими о его жене и полковнике Ладуэлле. Но нет, сэр Вильям, казалось, был озабочен лишь страшной новостью с западной границы.

Наконец старик немного успокоился, но продолжал думать вслух:

— Придет время, и они поймут, что натворили. Пропадет урожай, два урожая… Может быть, хоть это проймет их тупые головы! Ведь им придется бросить все и прийти сюда, на восток, за пищей и защитой!

Беркли сплюнул в камин и продолжил:

— Брент! Проклятый ренегат, он специально все так подстроил! Да и Мейсон тоже. Оба — фермеры. Им плевать на пушную торговлю. Эта беда коснется всех, Клейборн! Ну и суматоха поднимется…

И суматоха поднялась. Единственным спокойным местом во всем Джеймстауне была комната для вышивания леди Беркли.

— Вильям возглавит и этот поход, — сказала она Филиппу Ладуэллу.

— Нет, — ответил он.

— Возглавит, несмотря на годы. Такова его природа, Филипп.

— Я знаю. Но теперь есть вы. Он не пойдет.

— И вы не пойдете, — с улыбкой заявила она. — Все началось на западе, так пусть пограничные фермеры и разбираются сами… Я посоветую Вильяму послать Джона Вашингтона, тот давно зарится на западные земли.

— Оллертон выше чином.

— Что ж, пускай и он идет. Это отвлечет его на время.

— Пусть будет так, моя леди, — пожал плечами Ладуэлл. — Но если поход окончится плачевно, не вините меня. Там будет сущий ад. Индейцы усвоили кое-что из стратегии ведения войны и почти все вооружены не хуже нас…

— Бог с ними, с этими индейцами, Филипп! Вы даже не заметили мои новые французские духи!

— Заметил, дорогая, но вам ни к чему духи, вы и так…

— Глупый! Но… почему поход может плохо кончиться?

— Война принесет беду и на западные и на восточные территории. Здесь, в Джеймстауне, наверняка найдутся люди, которые заявят, что сэр Вильям намеренно поссорился с саскеханноками, дабы укрепить и объединить восточные плантации, что он затеял какую-то политическую игру с Мерилендом.

— О, болтовни всегда хватало!

— Знаю. А западные фермеры раскричатся, что он сцепился с индейцами, дабы спасти свою торговлю пушниной.

— Кстати о пушнине. Вы знакомы с Макферлэйном, его торговым агентом в округе Аппоматтокс?

— Да, и не верю ему.

— Это настоящий бык! Говорят, у него двадцать жен.

— А у меня нет ни одной.

Она рассмеялась.

Сдерживая нетерпение, Ланс наконец добрался до кедровой рощи и трижды прокричал совой. Минуты ожидания казались ему часами. Когда же она пришла, его сердце билось так сильно, что он не сразу смог заговорить.

Истер Уокер дотронулась до него, как бы проверяя, не призрак ли перед нею. Оба долго смотрели друг другу в глаза, а затем Ланс поведал ей о своих приключениях на севере.

— Усак, я боюсь за вас!

В ответ, как и подобает воину, он лишь горделиво расправил плечи.

— Вам опять надо возвращаться туда?

— Да.

— А потом?

— А потом я приеду за вами.

— Что вы сказали? — Она в ужасе отшатнулась от него.

— Я приеду за вами. Вы поможете мне построить нам дом у водопадов, в верховьях Джеймс.

— Нет, нет! — Истер была явно испугана.

Он взял ее за руки:

— Вы поедете со мной, я знаю…

— Но, Усак, я ведь даже не знаю, кто вы!

— Знаете, дорогая, знаете… Вы знаете, что я тот, кого мысли о вас лишают сна, тот…

Она нервно рассмеялась:

— У всех бывает бессонница, Усак.

— Истер!

— Я просто боюсь, Усак.

— Вы? Глупости! Истер Уокер ничего не боится. Вы можете ненавидеть, но не бояться.

После минутного раздумья она ответила:

— И все же я боюсь, Усак. Боюсь войны. Вы уйдете. Мой брат, вероятно, тоже. Если с вами что-то случится, я умру. Я знаю это.

— Так вы поможете мне с домом у водопадов? — шепнул он.

Она приложила палец к его губам:

— Этого я не говорила!

— Я построю новый шлюп и отвезу вас на нем вверх по реке. У вас будет судно не хуже чем у Клеопатры.

— Но ведь там индейцы, Усак! Френсис Беркли сказала мне позавчера, что пришло время новой войны с ними.

Он рассмеялся и поцеловал ее:

— Индейцы? Да они как дети, Истер. С моими людьми мы сможет жить счастливо в самом пекле любой войны. Мы не такие овцы, как прочие фермеры. Кроме того, губернатор скоро отбросит индейцев назад, как делал это уже неоднократно.

Они помолчали, а затем она снова спросила его:

— Кто вы, Усак?

Он улыбнулся и опять поцеловал ее. Имя Ланса Клейборна было уже готово сорваться с его губ, но искренность момента остановила юношу. Так нельзя. Если он признается сейчас в своем маленьком маскараде, она рассердится. А ему еще предстоит оставить ее и уйти на запад…

Он мягко отстранил ее и поднял с земли ружье.

— Я не могу сказать вам этого, дорогая. Моя роль сыграна еще не до конца.

И, как тень, он бесшумно растворился в темноте.

VI. ВОЙНА

Справедливо полагая, что воинственные саскеханноки при первой же возможности двинутся на юг, сэр Вильям Беркли принялся действовать быстро и решительно. Гарнизоны округов были незамедлительно приведены в полную боевую готовность, а к концу дня губернатор разослал им письменные предписания двигаться ускоренным маршем в сторону Потомака. В случае если столь оперативная передислокация войск смогла бы остановить основные силы саскеханноков, войну удалось бы предотвратить.

Доверенный посланник был отправлен к губернатору Мэриленда с предложением перебросить приграничные силы этой соседней колонии к потомакским водопадам для соединения с виргинской колонной. Корабли спешно снаряжались продовольствием и боеприпасами и шли вверх по рекам в арьергарде войск.

По дороге на Запад Ланс встретил множество небольших отрядов милиции, продвигающихся на встречу с основными силами. Офицеры учили новобранцев и ополченцев прямо на марше: некоторые кавалеристы еще никогда не сидели в седле, а пехотинцы впервые держали в руках тяжелые мушкеты. Однако все окупалось их единодушным. порывом и боевым задором, выражавшимися пока что не столько в умении и дисциплине, сколько в вызывающем поведении и залихватских песнях.

Курьеры с севера стали передавать одни и те же донесения: индейцы остановились, а ударные отряды саскеханноков отведены через реку на территорию Мэриленда. Фермеры, при первой же тревоге покинувшие свои поля, начали возвращаться, пытаясь спасти урожай. Губернатор велел им присоединяться к милиции, пообещав возместить потери из общих запасов колонии, однако его никто не слушал: слишком уж много труда было вложено в эти земли, и угроза войны отступила на второй план.

Маленькая армия ополченцев говорила на всех наречиях Англии и островов. Здесь попадались фермеры из Девона, Эссекса, Мидленда, Дублина… Некоторые молодые офицеры впервые участвовали в подобном походе, другие же слыли закаленными и опытными воинами, не раз были ранены в кровавых стычках с индейцами. Были здесь и ветераны армии Кромвеля, высокомерно посматривавшие на юнцов и негодовавшие на плохую дисциплину.

В колонне из Энрико, спешившей на помощь полковнику Хиллу, Ланс встретил Натаниэля Бэкона. Некоторое время они ехали вместе. Глаза Бэкона возбужденно сверкали, когда он оглядывал отряд, ровными рядами входивший в лес.

— Ну чем не язычники! — воскликнул он.

— Язычники? — удивился Ланс. — И этот старик тоже? — И он показал на седобородого грузного человека со шрамом от шпаги на носу, читавшего в седле Псалтырь.

— Такой же варвар, как и прочие! Посмотрите на него внимательно: единственное, о чем он мечтает — убить побольше индейцев. Он едет в ад, полагая, что прокладывает себе дорогу в рай…

Мимо них проскакал отряд из Глочестера. Строгие напряженные лица фермеров еще не утратили желтизны от перенесенной малярии.

Бэкон покачал головой:

— Не знаю, кто они. Знаю только одно: хотя они и из Англии, никто из них уже не англичанин.

Ланс взглянул на него с любопытством:

— Вы тоже так считаете?

— Да, Ланс. Они больше чем просто англичане. Загляните им в глаза. В Лондоне или Плимуте вы таких глаз не увидите. В них горят какие-то новые гордость и надежда. Виргинские земли дали им многое, но прежде всего — свободу от традиционного английского ярма. Возможно, скоро и на моем лице появится отблеск этой свободы.

Столь же неопытный в военных походах, как и многие другие, Бэкон был неважно экипирован и подчас довольно неловок для командира, но когда двое ополченцев попали в зыбучие пески у переправы через ручей Паманки, лишь его хладнокровие и сообразительность спасли им жизнь. В отличие от прочих офицеров он не боялся промочить сапоги или сделать что-то своими руками, и это принесло ему очень скоро любовь и уважение его людей.

На привалах он распевал с ними песни, способные шокировать любого пуританина, но прекрасно поднимавшие настроение солдат. Несколько песен он сложил сам, призвав на помощь Ланса.

На следующий день Ланс Клейборн с явной неохотой простился с Бэконом и поскакал в сторону Вест-Морленда, к полковнику Оллертону.

Он нашел Оллертона на пристани, где тот командовал погрузкой снаряжения на шлюп. Это был энергичный краснолицый человек с многочисленными шрамами на лбу и правой щеке. Опальный сын колониста из Массачусетс-Бэй, приплывшего из Англии в 1620 году на судне «Мейфлуэр», Оллертон много путешествовал, побывал в самых разных переделках, а в итоге стал одним из самых преуспевающих виргинских плантаторов.

Прочитав письмо губернатора, он нахмурился, но вскоре черты его лица разгладились, а губы тронула усмешка.

— Спасибо, молодой человек, — сказал он. — Вам известно содержание этого послания?

Ланс отрицательно покачал головой.

— Вы отправитесь с нами?

— С вашего позволения, я хотел бы присоединиться к колонне из Энрико.

Оллертон встал с кучи срезанных стеблей маиса, на которой устроился, чтобы прочитать письмо, и сделал повелительный жест рукой:

— Пока все не соберутся, вы останетесь со мной. Я хочу поговорить с вами об этих саскеханнокских попрошайках… Мне говорили, что они даже свирепей банды короля Филиппа. Кто ведет их?

— Вождь, которого торговцы называют Блум, — ответил Ланс. — Большинство его молодых воинов вооружены мушкетами.

— Хм! Готов побиться об заклад, что, увидев нашу армию, они запросят мира.

— Мира, сэр? — удивился Ланс. — О каком мире вы говорите? За последние три недели ими убито уже около дюжины англичан…

— Знаю, юноша, знаю. Но, скажите мне, разве целью любой войны не является мир?

— Да, сэр, однако…

— Понимаю. Вы, молодые горячие головы, с радостью истребили бы в Виргинии всех индейцев. Возможно, это и благая цель, но столь же невыполнимая, как выловить всех селедок в Чизэйпик-Бэй.

— Индейцы не столь многочисленны, сэр.

— Верно, но хитры и изобретательны.

Ланс не знал, что и думать. Перед ним стоял командир всей экспедиции, человек опытный и умный, и вот, еще до начала военных действий, он уже готов признать свое поражение! Быть может, все дело в письме? Неужели губернатор приказал Оллертону начать мирные переговоры и позволить саскеханнокам безнаказанно продвигаться на юг колонии?

Полковник снова заговорил:

— Вы полагаете, мы сможет разделаться с ними одним ударом?

— Нет, сэр, но мы могли бы разведать, где их стоянки. С нами идут опытные следопыты с Крайнего Запада, лес для них — открытая книга. И стоянки и отряды индейцев можно уничтожать поодиночке, и действовать так до тех пор, пока саскеханноки не выдохнутся.

— Понятно. А если голландцы научили их строить форты?

— Значит, мы возьмем форты.

— Ха! Будем надеяться, юноша, что правы вы, а не я, однако, по донесениям из Мэриленда, эти рослые краснокожие с севера вовсе не обычные индейцы. В Мэриленде мобилизуют тысячу человек, значит, наберут в лучшем случае двести… Какова численность виргинской колонны?

— Ровно триста человек, сэр. Половина верхом, половина пешая.

Оллертон подробно расспрашивал об отрядах, встреченных Лансом по дороге, и всякий раз скептически улыбался.

— Милиция еще совсем неопытна, сэр, — согласился с ним Ланс. — Некоторые не знают даже, как заряжать мушкет. Кроме того, там много новичков, лишь недавно приплывших из Лондона.

Оллертон горько рассмеялся и, достав письмо губернатора, разорвал его на мелкие кусочки. Южный бриз подхватил клочки и унес их в воду.

Ланс провел два дня в великолепном доме Оллертона на плантациях. Затем во главе шестидесяти кавалеристов из Вест-Морленда они отправились на северо-запад Потомака, на соединение с маленькой армией Джона Вашингтона.

Вашингтон, бойкий и гостеприимный потомакский плантатор, жил близко от границы и не раз страдал от набегов краснокожих. Он участвовал во многих карательных экспедициях, пользовался огромным авторитетом среди своих людей, и приказ губернатора о совместном командовании задел его за живое. Когда Оллертон пересказал ему содержание полученного письма, он взревел, как раненый медведь:

— Какого дьявола, Оллертон! Старик, похоже, не доверяет ни мне, ни вам? Но у армии не может быть две головы!

Оллертон в ответ лишь пожал плечами. Тогда Вашингтон достал монету и повертел ее в пальцах:

— Ну что, Оллертон, бросим жребий? Это счастливая монета.

Оллертон отрицательно покачал головой, возразив, что вопрос командования должен решать совет офицеров. Вашингтон неохотно согласился, и они созвали офицеров.

Было решено, что Оллертон, как старший по чину, встанет во главе пехоты, а Вашингтон — кавалерии.

Через неделю колонна, поднявшись вверх по течению Потомак-ривер на рыбачьих лодках, соединилась с отрядами мэрилендской милиции и, ведомая воинами дружественного племени пискатава, вошла в лес.

Позднее новые впечатления и походы отчасти вытеснили из памяти Ланса подробности мэрилендской кампания, но сама она, как событие необычное, навсегда запомнилась ему. Это был первый случай, когда регулярные силы двух самостоятельных, а подчас и враждебных друг другу американских колоний объединились перед лицом общей опасности.

Религиозные и политические разногласия были на время забыты, никто уже не вспоминал о соперничестве в выращивании табака и торговле им: фермеры есть фермеры, как в Виргинии, так и в Мэриленде, и индейцы оставались их заклятыми врагами.

В мэрилендской колонне попадались и квакеры из Пенсильвании, и беженцы из Нового Йорка и Новой Англии. Казалось, что такая толпа плохо обученных людей, держащих ружья, как палки, просто обречена. Но так лишь казалось.

В первый же день пролилась кровь, кровь белого человека. Из чащи леса вылетела стрела, и фермер из Глочестера тяжело осел в седле. Две долгие недели стрелы не давали экспедиции возможности ни на минуту расслабиться, то и дело выхватывая из ее рядов новую жертву.

Лучшие следопыты племени пискатава были отправлены на разведку, но прошло немало дней, прежде чем им удалось обнаружить в самом сердце потомакских болот стойбище саскеханноков. Вашингтон немедленно послал Оллертону приказ спешно привести свою пехоту.

Кавалерия ускоренным маршем обошла стороной индейский лагерь, делая вид, что и не подозревает о его существовании. На следующий день лошади начали вязнуть в зыбкой почве, и всадники, спешившись, собрались группками на островках надежной суши.

Здесь им лишний раз предстояло убедиться в том, что саскеханноки не обычные индейцы: около двух акров занимали укрепления, качеству и остроумию которых могли бы позавидовать европейские саперы. Импровизированный форт находился вне пределов досягаемости пушек с реки; со всех четырех сторон его окружал ров, а за ним был высокий частокол из плотно пригнанных друг к другу стволов молодых сосен. Нечего было и пытаться застать саскеханноков врасплох: первый же солдат, подошедший к форту слишком близко, получил стрелу в колено и оказался в плену прежде, чем успел позвать на помощь.

К заходу солнца, когда подошел Оллертон со своей пехотой, кавалеристы истратили немало пороха и пуль, но без видимого результата. Саскеханноки осыпали их грубыми шуточками и стрелами, обзывали бабами, а неумолчный грохот трещоток из панцирей черепах раздражал фермеров, не давая им ни секунды покоя всю ночь до рассвета.

Днем отряд из мэрилендской колонны попытался преодолеть ров и потерял четырех человек. За весь день в черную воду болот полегло немало трупов, причем со стороны индейцев была лишь одна случайная жертва: какой-то краснокожий мальчик то ли по глупости, то ли из любопытства высунул голову из-за частокола.

Лансу еще никогда не встречались столь дисциплинированные и осторожные индейцы. По приказу Оллертона, он вместе с несколькими следопытами из Энрико целый день внимательно наблюдал за фортом и пришел к выводу, что за его стенами скрывается не менее двух сотен воинов, не считая многочисленных женщин, сражавшихся не хуже мужчин.

Собранные вокруг стен стрелы говорили о том, что вместе с саскеханноками находятся доэги и делавары.

Джон Вашингтон позвал Ингрема и прочих ветеранов войн с индейцами, дабы обсудить сложившееся положение. Все дружно решили, что без пушек им не обойтись. Однако отряд с вьючными лошадьми, отправленный на берег за пушками и ядрами, так и не дошел до Потомак-ривер и вернулся с пустыми руками, остановленный и почти полностью уничтоженный стрелами краснокожих.

В лагере началась лихорадка. Люди страдали не столько от болезни, сколько от бессонницы: по ночам индейцы не давали им спать, распевая свои боевые песни. Безжалостные москиты терзали белую плоть, доводя людей до истерики…

Было несколько вылазок из форта, во время которых индейцы, невзирая на удвоенную Вашингтоном охрану, уводили и убивали лошадей прямо под носом у часовых; не раз лагерь просыпался от предсмертного крика задремавшего измученного бессонницей солдата, настигнутого стрелой или томагавком.

На следующее утро Вашингтон предложил план атаки, но Оллертон лишь покачал головой:

— Они и так не могут сдвинуться с места. Мы заперли их в форте. Так зачем жертвовать людьми?

Вашингтон нетерпеливо махнул рукой:

— Жертвовать? Лагерь и так похож на погост! Индейцы оказались более опытными воинами, нежели мы. И если не напасть сейчас, то лучше просто уйти.

— Глупости, Джон. Поверьте мне, не позже завтрашнего дня они сами запросят мира.

Но мира никто не просил. Индейцы продолжали изматывать солдат внезапными вылазками и душераздирающими песнями.

Ланса часто назначали в патруль вместе с Натаниэлем Бэконом. Последний все чаще хмурился и отвечал Лансу явно невпопад. Однажды, не в силах дольше скрывать своего удивления поведением друга, Ланс прямо спросил, что случилось.

— Меня беспокоят наши командиры, — честно ответил Натаниэль. — Оллертон слишком нерешителен. Вашингтон слишком беспечен… Почему мы ничего не предпринимаем, а просто стоим на месте?

— Для начала необходимо просто остановить индейцев, — неуверенно ответил Ланс, сам не раз задававшийся теми же вопросами. — Если мы проиграем здесь, у форта, саскеханноки вырежут всю колонию… Мы сторожим их…

— Сторожим! — возмутился Бэкон. — Я-то думал, что мы пришли затем, чтобы их уничтожить!

— Верно.

— Да неужели? — брови Бэкона взлетели вверх. — Вы и впрямь так в этом уверены?

У Ланса защемило сердце. Что-то в тоне приятеля заставило его задуматься:

— Неужели вы полагаете… — начал он.

— …Что вся эта кампания чистый фарс, — сверкнув глазами, продолжил за него Бэкон. — Я полагаю также, что Беркли и не собирался всерьез воевать с дикарями. Готов поставить свои часы против гнилой луковицы, что губернатор ведет за нашими спинами переговоры с их вождями, выторговывая выгодные для себя условия пушной торговли… Оллертон всего лишь исполняет приказ, Ланс, и пытается задержать краснокожих… Но не более того! Вот почему мы до сих пор несем позорные потери, ничего не предпринимая.

— Вы наверняка успели побеседовать с Майнджем и Крю, — зло ответил Ланс.

— Успел, но что из того?

— У них свои интересы, Натаниэль. Я же хотел бы сохранить свои западные земли.

— И я. И многие другие тоже. Но мы не добьемся этого, не изменив всю политику колонии. Виргинии пора забыть о единоличном диктаторстве, подобном испанскому. Мы — англичане в конце концов…

— Но, мастер Бэкон, вы и сами заметили, что наши иомены и фермеры уже не англичане.

Бэкон смутился. Некоторое время они ехали молча, а затем он все-таки ответил:

— Честно говоря, я уже не знаю, кто они. Но чувствую, что прав…

В начале декабря семеро часовых, поставленных у северного края форта, оставили свои пост и дезертировали в лес. Индейцы выследили их, перебили и увели коней.

Событие поставило на ноги весь лагерь. Оллертон созвал совет.

Ланс присутствовал на нем в качестве помощника полковника Крю, воевавшего с индейцами вот уже двадцать лет.

— Этот форт сведет всех с ума, — рычал полковник. — Мы бездарно теряем здесь время, а пользы — что с козла молока!

Послышались нервные смешки.

— Почему мы до сих пор не атаковали форт? — наседал Крю на Оллертона. — Мои люди давно готовы!

Оллертон лишь молча покачал головой.

— Но, возможно, вы все же объясните свои действия? — взорвался Крю.

— Прошу не забывать, что командую здесь я! — вспыхнул Оллертон.

— Мы собрались на совет, полковник Оллертон. Вы, кажется, собирались выслушать наши соображения… Индейцы отлично видят нашу беспомощность. Мы и опомниться не успеем, как нас всех перебьют почем зря. Надо сражаться или уходить. Я призываю к атаке!

«Атака, атака!» — прокатилось по рядам офицеров.

Оллертон попытался заговорить, но его никто не слушал.

«Атака!»

Офицеры покидали палатку командира, не дожидаясь его разрешения. Их глаза горели. Капитан Питер Эштон бросил свою шляпу под ноги Оллертону и бегом вернулся к отряду.

К рассвету волнение в лагере не улеглось. Возбужденные люди палили в воздух, а в мэрилендской колонне едва не вспыхнула драка, когда выяснилось, что в отведенном ей пороховом погребе весь порох отсырел…

Густой туман медленно таял. Требовался еще минимум час, чтобы построить отряды.

Оллертон сидел на стволе поваленного дерева, устало опустив голову на скрещенные руки. За его спиной стоял пожилой барабанщик, нетерпеливо дожидаясь команды подать сигнал к выступлению.

— Смотрите! — внезапно крикнул Ланс, наблюдавший за забаррикадированным входом в форт.

Там спокойно стоял высокий индеец. Он был один.

Раздались беспорядочные выстрелы, но индеец даже не пошевелился. Через минуту, заметив, что оказался в центре внимания, он поднял руку.

— Это Онеота, вождь доэгов, — сказал Ланс. — Он хочет говорить.

Оллертон выкрикнул команду прекратить огонь.

— Надо пойти и узнать, что он хочет, — заметил Ланс.

— Ха! Он будет клянчить мир! — улыбнулся Оллертон.

— Не уверен, сэр. Может быть, он полагает, что мы хотим мира… Хотя бы из-за тех семерых…

Оллертон попросил Джона Вашингтона не спускать глаз с парламентера и, положив руку на эфес шпаги, пошел вперед.

Когда он вернулся, на его губах играла победная усмешка:

— Они наши. Он хочет начать переговоры.

Ланс не был столь оптимистичен. Он опасался того, что сейчас индейцы склонны к честным переговорам меньше чем когда-либо. Но существовала еще одна опасность: командиры ополченцев могли быстро потерять терпение в разговоре с высокомерным дикарем.

Между тем к вождю присоединились еще четверо индейцев. Все они были без оружия.

Лансу не стоило большого труда убедить полковника взять его с собой. Краткий совет со старшими офицерами не занял и пяти минут… И тут лагерь огласился громкими криками, в которых звучали злоба и торжество.

Когда Ланс посмотрел на парламентеров, сердце у него упало: все они лежали мертвыми, а несколько солдат из округа Стеффорд вытирали пучками травы свои окровавленные боевые топоры.

Молодой лейтенант Хант, обхватив голову руками, рухнул на ствол упавшего дерева. В его глазах стояли злые слезы.

Оллертон бросился вперед, остальные последовали за ним. Все молча окружили залитые кровью тела пятерых индейцев.

— Они… Они… — попытался что-то сказать полковник, но голос изменил ему.

Подошел какой-то солдат и грубо пнул тело Онеоты. Хант бросился на него и ударом эфеса шпаги по голове сбил с ног.

— Пятеро… — сказал Ланс. — Все — вожди. Один из них из племени вайандотов.

Лицо Оллертона напоминало искаженную гневом бледную маску.

— Боже мой! — воскликнул он. — Эти негодяи убили парламентеров!

Хант попытался объяснить происшедшее. Онеота, вождь доэгов, два месяца назад убил брата его сержанта, и тот просто ополоумел от горя. И когда пятеро индейцев вышли из форта, он с несколькими приятелями, нарушив приказ, подкрался к ним сзади и раскроил им черепа.

Когда Оллертон отдавал приказ об атаке, его губы дрожали. Но больше ему ничего не оставалось.

Наступившую было тишину прорезала барабанная: дробь, и армия двинулась к форту со всех четырех сторон.

Ланс бросился на помощь Крю, Бэкону и ополченцам из Энрико, ровными рядами выходившим из леса.

На ураганный огонь нападающих индейцы ответили тучей стрел. За треском мушкетных выстрелов не было слышно слов команд. Каждый третий из спешившихся кавалеристов Вашингтона нес наскоро сделанную приставную лестницу, с помощью которых планировалось преодолеть ров и взобраться на частокол. Но стоило нескольким группам прорваться к частоколу, как ворота форта приоткрылись, пропуская отряд истошно вопящих индейцев с томагавками и ножами в руках. Ланс сбил одного из них прикладом мушкета, Бэкон расправился с другим… Через несколько минут со всеми участвовавшими в вылазке было покончено. Однако их жертва спасла форт: все оказавшиеся под стенами солдаты также погибли, а остальные, спасаясь от стрел, отступили.

Теперь атаковали индейцы, и Вашингтону пришлось ввести в бой все резервы, дабы сдержать яростный напор краснокожих воинов. Индейцы все же прорвались к лошадям и, не имея возможности увести их с собой, перебили.

На следующее утро майор Трумен из мэрилендской милиции явился к Оллертону и Вашингтону с гневной речью:

— Эта битва не принесет нам славы, — заявил он. — У нас нет ни провизии, ни лошадей, ни надежды. Половина моих людей проголосовала за то, чтобы вернуться домой, и уже ушла. Теперь я уведу оставшихся.

Оллертон безуспешно пытался протестовать. Вашингтон не проронил ни слова.

Несмотря на потерю вождей, индейцы действовали на удивление слаженно и хитро. Теперь их целью стали лошади. Не проходило и дня, чтобы бедные животные не исчезали или не погибали. Вашингтон приказал отвести оставшихся лошадей в лес, в глубокий тыл своей армии, но и это не принесло пользы: выскальзывая по ночам из форта, индейцы продолжали снимать часовых.

Оллертон был на грани отчаяния. Убийцы вождей дезертировали, не дожидаясь наказания. Лейтенант Хант умер от лихорадки. По лагерю пополз слух, что стеффордцы нарочно убили парламентеров, дабы принудить губернатора начать повальное истребление индейцев по всей колонии. Это было очень похоже на правду и выводило Оллертона из себя. Вскоре он слег от приступа лихорадки. Вашингтон потерял столько лошадей, что уже не смог бы преследовать индейцев, даже если бы они вдруг оставили форт и побежали.

Четыре дня индейцы не подавали никаких признаков жизни, что чрезвычайно насторожило опытных белых следопытов, и они не спускали глаз с форта…

Катастрофа не заставила себя ждать.

Однажды ночью, незадолго до рассвета, стены форта озарились ярким пламенем. Часовые подняли тревогу, и виргинцы, даже не строясь, бросились в новую атаку, полагая, что в форте пожар.

Это-то и ждал Блум, вождь саскеханноков, приказавший сжечь старые вигвамы. В красноватом отблеске огня внезапно замелькали тела воинов, без особого труда проложивших себе дорогу сквозь нестройные ряды ополчения округа Джеймс-Сити. За ними вышел весь «гарнизон» и, расчистив путь томагавками, исчез в заболоченном лесу.

Индейцы были уже не меньше чем в двух милях от полыхающих стен форта, когда Джон Вашингтон смог наконец собрать остатки своих израненных и павших духом людей.

И снова Ланс Клейборн вез в Джеймстаун плохие вести. Покидая седло лишь затем, чтобы поменять лошадь, он на сорок часов опередил тех, кто возвращался с границы штата домой.

Город был занят своими обычными делами. У склада Драммонда стояли запряженные волами телеги. У пирса загружался пришвартовавшийся корабль, еще четыре судна ждали своей очереди на рейде. На пристани толпились фермеры, и, кутаясь в плащи от пронизывающих порывов западного ветра, мрачно наблюдали, как выращенный ими с таким трудом табак исчезал в трюмах толстопузого трехмачтовика «Гордость Плимута».

Челядь губернатора почти не обратила внимания на запыленного усталого всадника, бросившего в руки подоспевшего грума поводья своего коня и, гремя шпорами, поднявшегося по лестнице. Впрочем, Ланс и не торопил слуг с докладом о своем прибытии. Он был рад передышке и, зная крутой нрав старика, собирался с мыслями.

Но вот послышались раскаты знакомого надтреснутого смеха, дверь распахнулась, и на пороге возник сам губернатор в великолепном расположении духа. Но при виде Ланса он отпрянул и нахмурился, словно ему плеснули в лицо холодной водой.

— Как? Вы здесь? — воскликнул он.

— Да, сэр, и с новостями, предназначенными лишь для ваших ушей.

Что-то проворчав себе под нос, губернатор провел посланца в свой кабинет и отпустил следившего за камином слугу.

На этот раз сэр Беркли слушал молча, сцепив свои длинные нервные пальцы.

Ланс был краток. Милиция отходит на юг Потомака. Оллертон, не оправившийся пока что от лихорадки, вернулся домой. Джон Вашингтон сможет держать северную границу на замке, если его снабдить продовольствием, лошадьми, фуражом и дополнительными одеялами для двух сотен человек. Кое-где индейцы отошли на запад. Их потери ничтожны. Война пришла в Виргинию.

Сцепленные пальцы Беркли сжались еще сильнее. Новый поход дикарей на юг… конец торговле пушниной… десять тысяч фунтов потрачены напрасно… кучи неоплаченных счетов… новые налоги… недовольство фермеров…

— Мне еще никогда не доводилось сообщать его величеству столь… убийственные новости, — губернатор запнулся, подыскивая верное слово. — Эти несчастные дураки на границе ХОТЯТ войны! Так подло убить индейских парламентеров! Да они заслужили проклятие всех честных людей от Флориды до Гудзона!

Лансу хватило ума промолчать.

— Где мне взять новую армию? — в отчаянии продолжал Беркли. — Где взять денег? Я дал Оллертону ополчение, которого с избытком должно было хватить на то, чтобы разбить индейцев. А что он сделал? Пять процентов войска погибло, и вдвое больше больных и раненых! Где мне искать новых людей?

Губернатор встал и заходил по комнате.

— Лейтенант Клейборн, — внезапно спросил он, — что бы вы сделали на моем месте?

— Я не смею давать советы вашему превосходительству.

— Даже если это мой приказ?

— Что ж, сэр, я бы изменил тактику… Следует сформировать небольшой отряд и снабдить его изрядным запасом пороха. Совершая рейд за рейдом, он смог бы уничтожить поодиночке все стойбища и лагеря индейцев. Отряд необходимо поддерживать всю зиму, и тогда он отбросит индейцев до Нового Амстердама.

Беркли скривил губы:

— Поддерживать? Но как? Вы полагаете, золото на меня с неба сыплется?

Ланс ничего не ответил. Ему вдруг показалось, что губернатор не столь уж удивлен провалом кампании, а значит, не так и огорчен, как хочет показать…

— Что скажете, молодой человек? — тон губернатора стал мягким, почти заискивающим. — Вы знаете положение вещей. Мы восстановили форты. Так чего же еще хотят эти тупоголовые фермеры?

— Лишь безопасности, сэр, — осторожно ответил Ланс. — Они с радостью будут воевать, защищая свою собственность, но без пороха и пуль им нечего делать в лесу. Ваш совет и парламент должны дать им снаряжение, иначе индейцы скоро дойдут до Тайндоллс-Поинт. Саскеханноки, как и ирокезы, умеют делать снегоступы и воевать зимой.

— До Тайндоллс-Поинт, говорите?

— Да, сэр. Они уже просочились сквозь пограничные посты. По пути сюда, в четырех лигах к востоку от форта Раппаханнок, я видел два горящих фермерских дома.

От неожиданности губернатор выронил трубку.

Ланс встал:

— С вашего позволения, сэр…

Губернатор устало махнул рукой:

— Да, да. Идите, но завтра снова прошу ко мне на разговор… Спасибо, что поспешили, предвестник беды!

Ланс поклонился и вышел.

В таверне Лоренса Ланса тут же окружили нетерпеливые горожане. Он устроился в углу, у очага, еле успевая отвечать на бесчисленные вопросы. Он не хотел касаться убийства пятерых индейских вождей, но дурная новость уже достигла Джеймстауна.

Вильям Драммонд склонился над ним, и в его налитых кровью глазах мелькнуло раздражение:

— Это ведь не вся правда, верно? Ну ничего, мы сами вам все расскажем! Люди, чьи кости остались в Мэриленде, погибли напрасно. Вы должны поведать нам, как Беркли пытался заключить мир, невзирая на то, что творят индейцы. Мы хотели бы услышать об этом, молодой человек!

Ланс молча отхлебнул горячего вина из кубка.

Драммонд, уже изрядно набравшийся, продолжал:

— Да, Ланс Клейборн, скажите правду! О том, как губернатор позволил экспедиции развалиться на куски. О том, как вы потеряли полсотни солдат убитыми и триста лошадей. О том, как погибли молодой Нэш и Уолтер Инес, о том, что многие семьи в колонии оплакивают сейчас своих сыновей, мужей и братьев! О том, что кампания лопнула из-за Беркли, искавшего мира с этими краснокожими кровопийцами. О том, что ему нужен мир лишь для того, чтобы спокойно торговать своими вонючими бобровыми шкурками!

Ланса задела резкость слов человека, бывшего в свое время наместником Беркли в Каролине. Он сделал еще один глоток.

Драммонд сплюнул на пол. Освещенное огнем очага, его лицо казалось багровым.

— Я не виню их за убийство парламентеров! — вскричал он. — Этих индейцев подослал Оллертон! Он действовал за спиной Джона Вашингтона!

Голова Ланса шла кругом от усталости и выпитого вина. Он пытался собраться с мыслями и заявить, что все сказанное далеко от истины, но его собственные сомнения не позволяли так поступить.

Лоренс был разгневан не менее Драммонда. Истинная причина провала экспедиции в Потомаке не вызывала у них никаких сомнений: двуличный сепаратист Оллертон сыграл на руку губернатору, помешанному на бобровых шкурках. Но ополченцы нарушили все его планы, убив индейских парламентеров. И тогда, оставшись почти без пороха, он приказал атаковать! Оллертон — предатель. Беркли же — предатель номер один.

— Но какая выгода губернатору от войны с индейцами? — вступил в разговор молодой Том Хэнсфорд.

— Действительно, какая? — в издевательском недоумении всплеснул руками Драммонд. — Какая ему выгода? Что ж, я объясню. Индейцы и не воюют с сэром Вильямом. Они воюют с приграничными фермерами, а не торговцами, и расстреливают нашу милицию порохом и пулями, тайно проданными им торговыми агентами Беркли!

— Он заставил нас построить все эти бесполезные форты, — подхватил Лоренс. — Да индейцы плевать на них хотели! Они проходят мимо них, как мальки сквозь ячейки сети на крупную рыбу. Губернатор обязан сжечь деревни краснокожих собак, а самих их отбросить назад, за горы!

— Созвать новую ассамблею! — крикнул кто-то. — К черту пушную торговлю! К черту купцов-предателей!

Поднялся невообразимый гвалт.

— Давайте составим новую петицию!

Проклятия в адрес губернатора и совета перемежались клятвами перебить всех индейцев назло торговым агентам Беркли… Только теперь Ланс понял, что произошло нечто удивительное: восточные фермеры возмущались вместе с западными, испытывая к ним, казалось, искреннюю симпатию. Пролитая кровь стерла все границы и разногласия.

Двенадцать часов проспал Ланс Клейборн на лучшей постели Лоренса, и снилось ему, что война закончилась, в колонии мир, а он женат на Истер Уокер.

Впервые за четыре месяца он смог позволить себе уснуть, не думая об опасности: в Джеймстауне индейцев пока не было, а между ним и томагавками рослых саскеханноков теперь лежало много миль.

Юношу разбудил шум внизу. Суматоху вызвало появление в таверне старого полковника Натаниэля Бэкона, пришедшего справиться о родственнике. Богатый советник никогда не скупился на мелочь для слуг, и все они, начиная от мальчика-грума и кончая поваром, высыпали ему навстречу. Лоренс приказал подать лучшего вина.

Ланс встал, привел одежду в порядок и спустился в общую залу. Когда старый Бэкон увидел юношу, его глаза тускло блеснули:

— Вы ведь Клейборн, не так ли?

Ланс поклонился.

— Вы знакомы с Натаниэлем Бэконом-младшим?

— Имею эту честь.

— Он… Он…

— В настоящий момент, полагаю, он у себя в Керлз-Нек, сэр, целый и невредимый.

Старик облегченно вздохнул.

— О подобном спутнике в лесу можно только мечтать, сэр, — продолжил Ланс. — Он один дрался, как два взвода солдат.

— Хм! Понятно. К тому же упрям и своеволен, э?

— Нет, сэр, рассудителен и смел.

Глаза советника снова блеснули:

— В самом деле?

— Он самый уважаемый плантатор на всей западной границе колонии, сэр.

Бэкон приказал подать себе мяса и пригласил Ланса за свой стол. За едой юноша лучше рассмотрел своего собеседника. Любимец губернатора, тот долгие годы правил колонией вместе с ним. Ему не было и пятидесяти, но выглядел он много старше, несмотря на молодежный покрой своего бархатного камзола. Бэкон-старший ничем не напоминал своего племянника.

— Так вы говорите, что Нат вел себя достойно в этой кампании?

— Достойнее многих других офицеров, сэр, — ответил Ланс. — Он повел людей в атаку на индейский форт. Это была яростная схватка… Бэкон не ведает страха, сэр, и снискал всеобщую любовь своей добротой и щедростью.

Советник удовлетворенно кивнул:

— Рад слышать, черт возьми… Признаться, я беспокоился за мальчишку. Он напичкал себе голову всякой чепухой и совершенно не разбирается в людях. Когда я видел его в последний раз, Нат о чем-то оживленно болтал с одним из этих ренегатов, что обосновались в верховьях…

Они закурили трубки, а слуги подбросили в очаг новые поленья.

Советник снова заговорил:

— Как вы полагаете, мой юный друг, теперь войне конец?

Ланс молча покачал головой.

— Так что же, резня не прекратится всю зиму?

— Боюсь, вы правы, сэр.

— Нет, этого не должно случиться!

— Про пушнину придется на время забыть, — не без злорадства заметил Ланс. — Почти весь урожай западного табака гниет на корню. Из-за войны со саскеханноками дружественные нам племена индейцев ушли из этих лесов. Говорят, в Мэриленде уже мир, но не стоит обольщаться: просто саскеханноки со своими союзниками идут все дальше и дальше на юг.

Бэкон с силой ударил кулаком по колену:

— Нам необходим мир, любой ценой!

— Лишь ценой войны, сэр. Губернатор должен снова выделить порох и свинец из запасов колонии, сформировать мощные пограничные силы и еще раз сразиться с индейцами.

— Но почему, друг мой? Почему? Разве недостойно искать мира?

— Он будет стоить жизни слишком многим фермерам. Саскеханноки поклялись убить по десять бледнолицых за каждого погибшего вождя. Как вам известно, их пятерых парламентеров хладнокровно зарубили. Подобно скифам, саскеханноки объявили кровную месть… Вы готовы отдать им пятьдесят поселенцев?

— Мэриленд от них просто откупился. Почему бы и нам не попробовать?

— Индейцы сами назначают цену. На сей раз — это кровь. Отряды самых свирепых и опытных воинов движутся на юг. После каждого нового убийства приграничные жители все больше жаждут отмщения.

— Но, мой юный друг…

— Дело зашло слишком далеко, сэр, — перебил его Ланс. — Индейцам ведомы такие пытки, что даже испанцы позеленели бы от зависти. Что бы вы сделали, сэр, если бы вашему племяннику сначала выкололи глаза, а затем набили в глазницы горящей пакли? Да вы бы первый потребовали возмездия и схватились за оружие! А известно ли вам, сколько западных семей могут предъявить подобный счет индейцам?! Нет, сэр, приграничные фермеры будут воевать, независимо от цены, которую его превосходительство губернатор намерен заплатить за мир.

Бэкон нахмурился и задумался.

— Считаю, — сказал он наконец, — что нам следует созвать новую ассамблею.

— Это был бы мудрый шаг, сэр.

Бэкон встал и продолжил:

— Передайте им, что вскоре Беркли устроит новые выборы. Что мы, восточные плантаторы, встретимся с западными на ассамблее и решим, как быть с этой войной.

— Хорошо, сэр.

— И не забудьте передать наш разговор моему племяннику. Он засыпал меня письмами, от чтения которых мои глаза до сих пор болят. Напомните ему, юноша, что и он член совета.

Бэкон уже направился к двери, но вернулся и тяжело оперся о стол:

— Скажите ему также, мастер Клейборн, что его план налогообложения для Ориноко обойдется нам в лишние пять тысяч фунтов.

Советник вручил Лансу письма и отбыл в паланкине, несомом четырьмя неграми.

Некоторое время спустя в таверну вбежал слуга с запиской для Ланса. Губернатор требовал его к себе.

Сэр Вильям был бледен и раздражен. Он снова забросал Ланса вопросами, на которые тот отвечал с жаром и убежденностью.

— А как могло случиться, мастер Клейборн, что люди Оллертона не заметили флаг парламентеров?

— У них не было никакого флага, сэр. Онеота сделал знак у мира, но солдаты из Стеффорда могли и не понять его.

Губернатор скривил губы:

— Вы полагаете, молодой человек? Чтобы люди с Крайнего запада не поняли жеста индейского вождя? Вы, никак, тоже бунтовщик, раз пытаетесь оправдать этих мерзавцев?

Ланс вспыхнул, его пальцы инстинктивно впились в рукоять шпаги, но губернатор с иронической улыбкой повторил жест Онеоты, подняв в знак мира руку.

— Я не защищаю убийц, — горячо возразил юноша. — В колонии еще не совершалось более страшного злодеяния. Но, сэр, индейцы были неосторожны и высокомерны. В одном из них опознали дикаря, вырезавшего целую семью. Они просто не дали нашим офицерам времени снабдить их должной охраной.

Длинные пальцы Беркли так сжали подлокотники кресла, что побелели костяшки.

— Клейборн, да вы, похоже, считаете это убийство случайным? Неужели вы И впрямь способны поверить в подобные сказки?

Ланс стиснул зубы и промолчал.

Беркли удивленно поднял брови:

— Видимо, способны… На первый взгляд вы кажетесь умнее, молодой человек! Но мне известна ваша преданность королю и колонии, поэтому я и не сержусь… Это убийство совершено предателями, Клейборн! Предателями, ввергшими Виргинию в страшно разорительную войну. Все спланировали бунтовщики, не желающие мира. Оллертон был просто обязан предотвратить это, но его люди отбились от рук. Я повешу убийц! Только из-за них продолжается война!

Губернатор встал и подошел к камину. Несколько секунд он молча смотрел в огонь, а затем, не оборачиваясь, произнес:

— Передайте Вашингтону, что я собираю новую армию, командовать которой будет Чичерли. Скажите ему, что мы начинаем зимнюю оборонительную кампанию. Пусть держит на замке все дороги из Мэриленда и поддерживает связь с прибрежными фортами. Пусть Вашингтон оповестит все плантации: глядеть в оба, индейцы могут двинуться вперед, как только на Потомак-ривер встанет первый лед.

— Передать ли им также, что весной состоятся новые выборы, сэр?

Беркли вздрогнул, словно в него выстрелили:

— Что? С чего вы взяли?

— Советник Бэкон сказал мне, что это вопрос решенный.

Беркли сильно побледнел.

— Чушь! — прорычал он. — Вздор! Вы говорите глупости, молодой человек! Мне ничего не известно о подобном решении. Вам понятно?

— Да, сэр.

— Возвращайтесь в Потомак, Клейборн. Здесь приказ о назначении Вашингтона единоличным командиром всех сил до тех пор, пока к нему не присоединится Чичерли. Оллертон останется дома. Вот, возьмите. — И он протянул Лансу пакет с депешами, обернутый в промасленную ткань.

Ланс встал и, поклонившись, вышел.

В кедровой роще у Галл-Коув уже дважды кричала сова, и Ланс нетерпеливо ждал прихода Истер, с тревогой вглядываясь издалека в ярко освещенные окна дома. Девушки все не было.

Возможно, ему было бы лучше не видеться с ней в этот раз. Предстояло выполнить непростое поручение губернатора, а мысли об Истер отвлекали. Воину не пристало постоянно думать о женщинах, говорил себе Ланс, но ничего не мог с собой поделать.

Война и губернатор могли в конце концов и подождать…

Послышался шорох быстрых легких шагов, и через мгновение она была уже в его объятиях.

— Усак, я боялась, что вы больше уже не придете! Я так долго ждала вас, так долго…

Сердце юноши бешено колотилось, и он не мог произнести ни слова.

— Где вы были? — продолжала девушка, не дав поцеловать себя. — Я не знала, что и думать: то ли вас украла у меня какая-нибудь индианка, то ли смерть… Никто не слышал о вас, Усак, никто вас не знает. Я спрашивала людей, шедших на запад и возвращавшихся оттуда. Любовь к вам сделала меня посмешищем в глазах друзей, они полагают, что я сошла с ума и влюбилась в призрака. Но я-то знаю лучше…

Она обвила руками его торс.

— Что это у вас на поясе? — спросила девушка.

— Томагавк.

— Понятно… Я так счастлива видеть вас, Усак! И теперь мне стыдно за свои глупые мысли. Мои молитвы были услышаны, и индейцы не убили вас.

— Никогда не бойтесь за меня, — улыбнулся Усак. — Индейцы и не могли меня убить: я слишком быстро бегаю и метко стреляю.

Она протянула ему маленький кожаный мешочек на шнурке:

— Это ваши целебные травы, Усак. Возьмите их, пожалуйста. Если вас ранят…

Юноша заколебался, тогда Истер сама надела мешочек ему на шею.

— Теперь его целебные свойства удвоились, — тихо сказал Усак, — ведь вы дотрагивались до него. Мне снова предстоит длинный трудный путь, и он действительно может понадобиться.

— Длинный трудный путь? — эхом откликнулась Истер. — Не оставляйте меня, Усак, молю вас! Отец твердит, что в воздухе пахнет бунтом, который окажется куда серьезнее войны с индейцами. Он почему-то уверен, что весной нас ждет большая беда. Останьтесь и помогите нам!

Ланс вспомнил свой разговор с губернатором Беркли и понял, что весна была названа не случайно.

— Я никогда не боялась вас, Усак. Других — да, а…

— Кого именно?

— Артура Оллена, например, или Ланселота Клейборна. Мой брат полагает, что Ланс Клейборн просто хочет пополнить мною свою коллекцию обманутых девиц. Я познакомилась с ним на последнем приеме у губернатора. Вы знаете его, Усак?

Ланс даже отстранился, чтобы грохот собственного сердца не выдал его.

— Энн Брентли от него просто без ума, — продолжала Истер. — Она утверждает, что он выглядит старше своих лет и ужасно романтичен. Вы встречались с ним, Усак?

Он кивнул.

— Эдвард считает, что я не должна отдавать его Энн Брентли. Он почему-то уверен, что мне стоит лишь захотеть, и он — мой.

Усак молча слушал.

— Говорят, Ланс Клейборн воспитан, умен и богат. Некоторые считают его беспечным шалопаем, другие же полагают, что его резкий и вспыльчивый характер, ну прямо как у горного шотландца, развился из-за семейной вражды с каким-то морским пиратом. Но я совершенно не знаю его, Усак…

Она подошла к нему вплотную, как бы говоря: «Дурачок, я же дразню тебя, неужели ты не понимаешь?»

Он молчал, мучительно переживая вновь свой позор в загородном доме губернатора… Ведь она даже не смотрела в его сторону!

— Каждой девушке рано или поздно предстоит выйти замуж, Усак, — продолжала Истер. — И воистину счастлива та, которой позволили связать себя узами брака с любимым мужчиной. Не тревожьтесь, я никогда не смогла бы полюбить расфуфыренного трактирного задиру, считающего одиноких женщин легкой добычей и швыряющего в грязь представителей закона. Неужели непонятно?

— Расфуфыренный задира… А что если его щегольская одежда скрывает настоящего мужчину? — холодно спросил он.

— Настоящему мужчине не требуется столько ярких дорогих тряпок, Усак.

— Но вы же были при дворе, и…

— …и не видела там ни одного достойного, честного мужчины.

Его тон смутил ее. Сколько раз спрашивала она себя, кто же мог взять себе столь варварское имя «Усак»? Давно поняв, что перед ней джентльмен по рождению, девушка не могла решить, к какой дворянской семье он принадлежит. Так кто же он? Однако на этот раз она решила воздержаться от прямых вопросов.

— Ланс Клейборн ваш друг, Усак?

— Человек, которого вы описали, этот денди, шалопай и забияка — нет. Но настоящий Клейборн — да. И я знаю его достаточно хорошо, чтобы простить ему парик и серебряные пряжки на башмаках… Как и прочие молодые люди, он не чужд необдуманных поступков, но мне он знаком прежде всего как воин.

— Как странно вы это сказали, Усак… Вы пугаете меня!

Он и сам испугался, утратив на какое-то мгновение образ жителя лесов и снова став Лансом Клейборном. Нет, так нельзя. И он сменил тему разговора.

На следующее утро в замке Клейборна сэр Мэтью говорил о войне. Ланс, закончив сборы в дальний путь, завел речь о Истер Уокер и женитьбе.

— Мне нужна жена, — сказал он. — Она — то, что надо.

— Ты совсем рехнулся, сын? — воззрился на него отец, не сумев, впрочем, до конца скрыть свое удовольствие.

— Сделайте, что сможете, — невозмутимо продолжал Ланс. — Мне нужна девушка, а не золото Алана Уокера.

— У тебя мозги набекрень, парень!

— Неважно. Если вы не поговорите с Аланом Уокером или если тот не согласится, я украду ее, и в глуши западных лесов нас обвенчает какой-нибудь расстрига.

— Господи, прости!

Ланс взял ружье и перевязь:

— Вы едете с Чичерли, отец?

— Да.

— Но прежде повидаетесь с Аланом Уокером?

— Хорошо, — неохотно буркнул сэр Мэтью.

После короткого прощания с отцом Ланс вскочил в седло и поскакал на запад, выполнять поручение губернатора.

Времени оставалось мало, и так из-за свидания с Истер он уже опаздывал на десять часов, которые предстояло наверстать. В конюшне замка Клейборна Ланс выбрал Принца, самого резвого скакуна.

Погода портилась с каждым часом. Декабрь давал себя знать: уже дважды ему пришлось останавливаться и сбивать лед, намерзший на шапке и воротнике плаща. Ружье отсырело, и это сильно беспокоило юношу, поскольку повсюду за границей Энрико его могли подстерегать неожиданные встречи с индейцами.

Миля за милей мелькали под копытами Принца… Вспоминая последний разговор с отцом, Ланс понимал, что совершил страшную ошибку.

Однако было слишком поздно поворачивать назад: сэр Мэтью уже наверняка встретился с Аланом Уокером. Но ведь он ничего не знает об Усаке и маскараде!

Сердце у Ланса упало. Что же будет теперь? Она возненавидит его. Как только ей станет известно, кто есть кто на самом деле, она расценит визит сэра Мэтью как проверку ее верности!

А что если она вдруг согласится? Что тогда?

Кошмар подобных мыслей преследовал Ланса много дней. Кто же он в самом деле? Усак или Клейборн? Виргинец или англичанин? А если и то и другое одновременно, то неужели она сможет любить в нем одного, ненавидя при этом другого? Что за черт! Она просто навсегда возненавидит их обоих, и будет права!..

Стая ворон, шумно каркая, снялась с деревьев и лениво полетела вперед, что сразу же привлекло внимание Ланса. Он съехал с тропы и, укрывшись за небольшим холмом справа, внимательно осмотрелся.

Листвы на деревьях не было, и юноша мог видеть на пятьсот ярдов. Еще одна стая ворон тяжело поднялась в воздух… Во весь опор промчался вспугнутый кем-то олень…

Индейцы! В двухстах ярдах от себя Ланс увидел воина с пером в волосах. Остальные двигались за ним цепочкой, след в след. Саскеханноки…

Они заметят его следы, найдут место, где он свернул с тропы, и, вероятно, станут преследовать, пока не приблизятся на расстояние, с которого его может достичь стрела.

Как саскеханноки оказались так далеко на юге? Неужели кордоны Вашингтона уже прорваны? Он снова окинул взглядом движущуюся цепочку: пять… пятнадцать… Двадцать человек! Довольно большой отряд…

С бешено колотящимся сердцем Ланс следил за приближающейся колонной. Впереди шли два разведчика, а в арьергарде — три молодых, вооруженных мушкетами воина, игравших роль часовых. Когда разведчики наткнутся на его следы, размышлял Ланс, они дождутся всех остальных, и лишь затем отряд начнется преследование… Времени было в обрез. Ланс вернулся на тропу по своим же следам, проехал немного вперед и, резко свернув налево, погнал коня назад, стараясь держаться за толстыми стволами сосен. Затем он остановился, бросил поводья, зарядил ружье, забив пулю на крупного оленя, и неподвижно застыл в седле.

Прошло минут десять. Пальцы Ланса, судорожно вцепившиеся в замок мушкета, начали терять чувствительность, и он несколько раз сжимал и разжимал их.

Но вот еле заметно качнулась ветка молодого кедра, и на тропе показался высокий воин, а за ним еще двое — лица их были сплошь покрыты черной боевой раскраской. Остальные держались поодаль. Внезапно, как по команде, все трое повернули головы в сторону Ланса, и тот, что шел первым, поднял лук. Между ними было ярдов тридцать, и Ланс выстрелил, почти не целясь.

Индеец растянулся на земле, не подавая признаков жизни, а остальные ретировались под прикрытие деревьев. Ланс спешился, быстро перезарядил ружье и, снова вскочив в седло, помчался вперед.

Губернатору вряд ли понравилась бы вся эта история. Курьерам строжайше запрещалось останавливаться и ввязываться в драки, и уж тем более с саскеханноками. Зато теперь, думал Ланс, встреченные им воины дважды подумают, прежде чем нападать на курьера.

Еще неоднократно пришлось юноше избегать встреч с отрядами дикарей. Иногда об опасности его предупреждал конь, иногда птицы. Лансу не требовалось тщательно всматриваться в лес в поисках примет надвигающейся беды: он слишком много времени прожил в нем, и всем телом чувствовал малейшую перемену.

Проезжая через брошенные плантации, он не раз видел останки замученных и оскальпированных, по северной индейской традиции, чернокожих рабов. Если бы их хозяева были более осторожны, этого могло бы и не произойти.

Мысли Ланса вернулись к губернатору. Когда-то он высоко ценил смельчаков, возделывавших свои участки на далекой западной окраине колонии, поскольку, подобно казакам в Московии, они принимали на себя первый удар в войнах с дикарями, защищая восточные селения от разрушения. Теперь же он видел в них только источник неприятностей для себя и своей власти. Губернатор старел и стремился лишь к богатству и титулу герцога.

Ланс нашел Вашингтона в форте Потомак. С ним были Ингрем и Крю, приведший из Энрико полсотни замерзших до полусмерти ополченцев, гревшихся теперь у костров.

Вашингтон подбросил на ладони привезенный Лансом пакет так, словно он жег ему руки, и, позвав юношу за собой, удалился в сложенный из березовых бревен сруб, служивший чем-то вроде штаба.

Здесь, при свете пламени очага, он прочитал послание губернатора.

— Спасибо, Клейборн, — сказал наконец Вашингтон. — Берите стул и садитесь ближе к огню, да смотрите, не сожгите сапоги…

Он нагнулся и бросил письмо прямо в очаг, а затем кочергой поправил вспыхнувшую бумагу и не отрываясь смотрел на нее, пока она не превратилась в кучку серого пепла.

— Мы опасались, что вам не удастся прорваться к нам, Ланс. Не менее четырех отрядов саскеханноков проскочило мимо нас за последние полмесяца. Главные силы дикарей сосредоточились в шести милях к западу отсюда, на том берегу реки. Лед пока что непрочен, но когда он схватится, они перейдут, как бы мы ни пытались их остановить…

Командующий задумчиво посмотрел на огонь, затем спросил:

— Вы добрались без приключений?

— Я столкнулся с одним из этих отрядов, — ответил Ланс

— Что?!

— Я не пострадал, сэр. Там было двадцать индейцев. Теперь — девятнадцать.

— Хорошо, хорошо… Что нового в Джеймстауне?

— Там полным ходом идут приготовления к войне. Сэр Генри муштрует новобранцев.

— Но губернатор ничего не пишет о…

— Не думаю, чтобы войско сэра Генри Чичерли отважилось войти в западные леса, сэр, — вяло улыбнулся Ланс. — У Лоренса все даже держат пари на то, что оно и шага не сделает из Джеймстауна. По их мнению, губернатор просто решил устроить парад, дабы успокоить население и заткнуть рот крикунам.

Вашингтон нахмурился и поскреб давно не бритый подбородок.

— Понятно.

— Зреет большое недовольство, сэр. Многие семьи потеряли сыновей в ту печальную кампанию. Они не понимают, как и почему мы потерпели поражение.

— Этого и я не могу понять, — заметил Вашингтон.

Он пошевелил угли кочергой и испытующе взглянул на Ланса.

— Клейборн, вы умны не по годам, так скажите, что бы вы стали делать на месте командира этого форта?

Ланс поколебался с ответом, затем неуверенно произнес:

— Не знаю, могу ли я давать вам советы, сэр…

— Глупости, молодой человек. Так что бы вы сделали? Наше положение вам известно.

— Но у вас есть и свои соображения на этот счет, сэр, — ответил Ланс, покосившись на кучку пепла, еще недавно бывшую письмом губернатора.

— Не станем пока о них говорить. Кроме того, нам до сих пор не до конца ясна позиция сэра Беркли… В 1656 году по этой земле уже прокатилась волна пришедших с севера дикарей. Они разметали нашу милицию… а затем ушли. Его превосходительство, похоже, надеется на подобный исход и теперь.

— А что если саскеханноки захотят остаться в Виргинии навсегда?

— Вряд ли. Это самая населенная колония из всех.

— Тем больше славы для Блума, их вождя, — заметил Ланс. — Саскеханноки ни с кем не торгуют, они — воины… На месте командира форта, сэр, я бы создал маленькие мобильные отряды и прошелся бы рейдом по их тылам, уничтожая лагеря и стойбища.

Вашингтон не торопился с ответом, и, сжав кулаки, Ланс продолжил:

— Черт возьми, сэр, индейцы ничуть не лучшие воины, чем мы! Среди наших ополченцев много сильных опытных людей, знающих эти места, как свои пять пальцев. Бэкон и Ингрем стоят сотни индейцев каждый. Крю, Фонлеруа и Блэнд — даже больше чем сотни. И они будут сражаться, сэр, что бы там ни удумал губернатор. Если сэр Вильям откажет им в снаряжении, они вооружатся на собственные деньги. Они никогда не отдадут свои плантации без боя.

Лоб Вашингтона прорезала глубокая морщина.

— Губернатор полагает, — сказал он, — что цепь наших фортов вдоль реки способна остановить индейцев. Его стратегия — сдерживать их здесь и выжидать.

Ланс нахмурился.

Вашингтон поднял указательный палец:

— Так-то, юноша! Приграничные фермеры хотят отбросить индейцев назад, сколько бы золота и жизней им это ни стоило. А губернатор считает, что ждать — дешевле. Мы не можем создавать маленькие отряды. Мы вынуждены подчиняться приказам.

Но, несмотря на почти что издевательский тон полковника, Ланс понял: его никто не собирается поучать, просто этот сильный и мужественный плантатор страдает не меньше его, всей душой стремясь встретиться с индейцами в решающем поединке.

— Есть выход еще дешевле, — зло ответил Ланс. — Пусть губернатор выберет пятьдесят фермеров, закует их в железо и отведет, как баранов, к вождю саскеханноков. А фермерам он пусть скажет: «Терпение, друзья мои! Вы — цена мира. Индейцы ничего вам не сделают, только поджарят на медленном огне, а перед смертью отрежут языки».

— И вы туда же, Клейборн? — негромко сказал Вашингтон, не отрывая глаз от пылающих углей. — Вы, сын придворного, возведенного в рыцари за доблесть и отвагу на поле боя, призываете к бунту?

— Ни к чему я не призываю, — устало ответил Ланс. — Но разве я, свободный англичанин, не имею право открыто критиковать представителя власти? Эта земля принадлежит Беркли не более, чем нам.

— Эта земля и вправду странно действует на людей, — вздохнул Вашингтон.

— И бобровые шкурки тоже, — не удержался Ланс.

— Фу, юноша! — воскликнул Вашингтон, встал и закрыл дверь. — Вы повторяете опасные сплетни.

— Буду рад, если это окажется просто сплетнями, сэр. Но я жил среди индейцев и…

— Что, что?

— Я много месяцев прожил как дикарь, сэр. У потомаков — голландские мушкеты. У доэгов и пискатавов — тоже. Монаканы и окканичи, а также их северные союзники — ноттоваи, тутелы и сапони неплохо стреляют из английских ружей, проданных им губернатором Беркли в обмен на пресловутые шкурки. И все эти племена, равно как и многие другие, присоединятся к саскеханнокам, если только мы не двинемся на север. Вам это известно не хуже, чем мне. Вся пограничная торговля губернатора ведется посредством пороха, пуль и мушкетов. А на шкурках можно быстро сделать целое состояние, недаром они его монополия.

— Фу, юноша…

— Я говорю лишь то, что и так известно. Всего-навсего досужие сплетни…

— После оленины вы почувствуете себя значительно лучше, — заметил Вашингтон, вышел и дал указания часовому.

Ланс подбросил дров в огонь. Комната ярко осветилась.

— У вас ведь плантации недалеко от Шоккоэза, Ланс? — спросил его Вашингтон.

— Да, сэр.

— Понятно. Все рано или поздно решают где-нибудь осесть. И девушка есть?

Ланс промолчал, но его покрасневшие уши являли собой весьма недвусмысленный ответ.

— Ясно… Успокойтесь, юноша. Лучшие люди колонии должны быть сейчас вместе с Беркли. Нам не следует прислушиваться ко всяким там слухам, могущим принести только вред. Не время выворачивать руки губернатору, Клейборн. Он сам скоро во всем разберется и примет правильное решение. Виргинии не хватало только гражданской войны!

— «Виргинии не хватало только гражданской войны!» — сказал сэр Вильям Беркли в Джеймстауне нервозным членам совета.

Но протест ширился и набирал силу, как торнадо. В каждой таверне плелись интриги. Фермеры перестали снимать шляпы, когда мимо проезжал джентльмен. Новобранцев сэра Генри Чичерли оскорбляли на улицах. Люди отказывались платить пошлины и налоги, требуя фискальной проверки казны палаты общин. Все индейцы покинули город, после того как двое из них были убиты пьяными фермерами.

Верховный шериф Вильям Кервер смотрел на все сквозь пальцы. Поговаривали даже, что он симпатизирует бунтовщикам. Окружной шериф Бертон нанял плотников, строивших теперь виселицы, на которых предполагалось вздернуть бродяг, кричавших повсюду, что губернатор — жалкая копия Карла I и кончит так же.

Сэр Вильям разослал агентов, пытаясь обнаружить источник зреющего бунта. От их отчетов кровь стыла в жилах: все фермеры в шести восточных округах поддерживали своих западных собратьев в требовании созвать новую ассамблею. Стараясь, как умели, смягчить удар, они сообщали, что губернатор потерял последние крупицы своей былой популярности. В округе Уорвик был даже обнаружен станок, на котором тайно печатали воззвания крайне оскорбительного для сэра Вильяма характера.

Губернатор был уверен, что во главе заговора стоит Ричард Лоренс, но так и не смог найти улик. Драммонд также попал под подозрение.

Решив задушить бунт в зародыше, губернатор мог лишь набивать тюрьмы людьми. Он был не в силах найти голову змеи: за это время у нее их отросло уже не меньше дюжины.

Прежде чем отправиться на юг, к Пео, Ланс два дня отдыхал в форте Потомак.

Дела на новой плантации шли неплохо: Пео укрепил бревенчатый дом, обнес его с трех сторон рвом с водой и хорошо вооружил слуг. Когда Ланс рассказал ему о том, что творится на северной границе, и о том, что следующей жертвой индейцев могут стать фермеры в Джеймс-ривер, лицо честного слуги вытянулось.

— Надо закопать инструменты и прочее добро, — добавил Ланс, — и вести людей в замок Клейборна. В этом году всем живущим к западу от Терки-Айленда, придется забыть про урожай.

Пео гневно сжал кулаки.

— Тридцать плантаций уже оставлено.

— Губернатор думает посылать войска на запад? — спросил Пео.

Ланс покачал головой.

Пео отложил трубку и сказал:

— Тогда ему конец. Будет бунт.

— Что?!

— Я знаю, сэр, — нахмурился Пео. — Я знаю настроение фермеров. Даже честные торговцы вроде полковника Байерда в полной растерянности. Он и мастер Бэкон отправили своих жен на восток, в безопасное место. Люди же с южного берега хотят скинуть губернатора за то, что он бросил их на произвол судьбы. Со времен Кромвеля я не слышал столько призывов к бунту. А теперь, когда и нам приходится бежать, бросив все, достигнутое с таким трудом, я готов присоединить к ним свой голос. Губернатор забыл… о Кромвеле.

— Похоже на то.

Пео перешел на шепот, чтобы слуги за дверью не могли слышать его:

— В среду в Джорданс-Поинт будет собрание, сэр. Полковник Крю просил вас приехать во что бы то ни стало. Поговаривают о новой петиции губернатору, а если она не поможет, — о письме самому королю.

— Ты уверен, Пео?

— Да, сэр. Встречу собирают люди из округа Чарльз-Сити. Полковник Крю говорит, что они пошли на открытый бунт и необходимо дать им дельный совет. В качестве вождя он предлагает Бэкона.

— Но ведь Бэкон…

— Да, сэр, — слабо улыбнулся Пео, — Бэкон из новых, но успел хорошо изучить дела в Потомаке. Кроме того, он член совета и значительно влиятельнее любого приграничного фермера.

— Понятно. Политика не менее важна, чем война.

— Политика и война всегда идут рука об руку.

Ланс встал и подошел к узкому окну-бойнице. На дальнем конце вырубки он увидел часового с мушкетом в руках, напряженно всматривающегося в край леса. Вдруг он напрягся, словно почувствовал приближение опасности:

— Взгляни-ка, Пео. Часовой что-то заметил…

Пео одним прыжком оказался рядом. Слуга приложил мушкет к плечу. Взвилась струйка дымка. Еще раз взглянув на опушку, часовой перезарядил ружье, снял с пояса томагавк и бегом бросился к дому.

С ружьями в руках Ланс и Пео выбежали ему навстречу. Пео крикнул, предупреждая остальных слуг об опасности.

Неужели индейцы? Так скоро!

Дикари не стали преследовать часового. Он целым и невредимым добежал до крыльца.

— Четыре индейца, сэр! На их лицах черная боевая раскраска!

Все собрались вместе с оружием в руках. Перекидной мост через ров подняли, ворота заложили дополнительными брусьями. Но на опушке, в сорока ярдах от дома, все было тихо.

Ланс крепче сжал ружье.

— Надо предупредить Бэкона, — сказал он. — К утру они будут у него.

Не теряя ни минуты, Ланс взял лучшую лошадь и поскакал на восток. Постепенно сгущались сумерки. Он без приключений миновал торговый пост Байерда и ехал еще три часа, не видя нигде признаков присутствия индейцев. Между Чикагомини и Джеймс-ривер он заметил далеко на севере огоньки костров. Затем он почувствовал запах дыма, и ему пришлось потерять несколько драгоценных минут и ехать в обход… К полуночи Ланс достиг ворот плантации на Керлз-Нек.

Крепко сложенный фермер в сильно поношенном испанском плаще окликнул его:

— Стой!

Ланс выехал на свет.

— Стой, или я буду стрелять! — предупредил часовой.

— Разве тебе не известно, что дикари не ездят верхом? — крикнул Ланс. — Открывай ворота!

— Можно подумать, что они летают на помеле, — огрызнулся фермер. — Стой, где стоишь! у

Он снял с гвоздя коровий рог и хрипло протрубил сигнал, на который вышел сам Бэкон.

Он с радостным удивлением приветствовал Ланса, и они вместе направились к дому.

— Вижу, вас уже предупредили, — заметил Ланс.

Бэкон мрачно усмехнулся:

— Да, и довольно жутким образом. Они убили моего надсмотрщика и одного раба. Я только что вернулся из Джеймстауна. Смотрите!

На крыльце дома, накрытые оленьей шкурой, лежали два трупа.

— Дик Поттс? — спросил Ланс.

— Да, Поттс. Они скальпировали его. Это не виргинские индейцы, Ланс. Саскеханноки.

При свете пламени камина в большой зале дома Ланс заметил, что руки Бэкона дрожат от гнева.

Они молча сели к столу.

— Я приехал предупредить вас, сэр, — наконец сказал Ланс. — Мне жаль, что я явился слишком поздно и не успел спасти старину Дика.

— Они поймали Поттса и слугу в поле у реки. Там была еще женщина, но ей позволили убежать. И не сожгли склад. Я ничего не понимаю.

— Кровная месть, — объяснил Ланс. — Они убивают только здоровых мужчин. Блум поклялся уничтожить пятьдесят бледнолицых, а затем послать Беркли предложение о мире.

— Мир? Теперь?! — вскричал Бэкон.

Ланс взглянул ему прямо в глаза:

— Вы едете в Джорданс-Поинт?

— Да! — запальчиво ответил Бэкон.

Слуга принес мясо и вино.

— Брошено тридцать плантаций, — заметил Ланс. — Мы уже не можем защищаться поодиночке, дикари продвинулись слишком далеко. Необходимо создать маленькие подвижные отряды и пройтись по лагерям индейцев.

— А что думает губернатор?

— Он носится со своими фортами.

— Форты! — Бэкон так сжал кулаки, что костяшки пальцев побелели. — Форты! Пытаться сдержать поток дикарей с помощью этих жалких постов, поставленных через целых пятьдесят миль друг от друга!

Бэкон встал и зажег трубку. В его глазах плясали язычки пламени.

— Ланс, мне плевать на планы губернатора. Нам придется действовать самим. Надо снова выступить против индейцев, независимо от того, даст нам Беркли снаряжение или нет. Нельзя ждать. Это вопрос жизни и смерти. Если не хватит пороха, будем драться топорами. Но драться мы обязаны.

— Больше ничего не остается, — кивнул Ланс, ставя свой кубок на стол.

Он пересказал Бэкону сообщение Пео о готовящемся бунте, о том, что даже стали вспоминать Кромвеля…

— Это не бунт, — ответил Бэкон. — Это правое дело. Это восстание с целью защитить свои жизни и свое имущество. Раз уж губернатор не может или не хочет сделать все сам, ему придется уйти… Ланс, сейчас в виргинских лесах рождается великая нация. И независимо от Беркли и его пушной торговли, король скажет нам спасибо, если мы сможем отстоять ее.

Плантация Мершантс-Хоуп на Джорданс-Поинт напоминала военный лагерь. Со всей округи в радиусе пятидесяти миль сюда съехались фермеры. Беженцы с севера привезли с собой семьи, другие, подобно Бэкону и Лансу, — слуг.

Здесь были Вильям Байерд, Крю, Вильям Вест, Джон Тернер, Доминик Райс, Джон Бегвелл и многие другие крупные плантаторы с южного берега. Приехали плантаторы из Вест-Поинт и предгорий Раппаханнока. Полковник Томас Гудрич спасся от индейцев лишь в том, что на нем было надето, а Питер Гордон страдал от боли в пробитой стрелой руке.

Все радостно приветствовали прибытие Бэкона и Клейборна. Крю провел их в дом, где собрались представители шести округов.

Полковник Байерд был очень серьезен. Он стукнул по столу эфесом шпаги, призывая к тишине, и все разом замолчали.

По их усталым бородатым лицам Ланс видел, что некоторые не верят Байерду и даже прячут глаза, встречаясь с ним взглядом. Полковник заговорил, но его тут же прервал Генри Айшем.

— Подождите, Байерд, — сказал он и обратился к Бэкону: — Рады видеть вас здесь, сэр. Мы проспорили все утро, но так и не пришли к согласию. И вы, единственный член совета среди присутствующих, можете нам помочь.

— Что слышно из Джеймстауна? — спросил Бэкон.

— Ничего, — ответил Айшем.

— Вы отправляли запросы губернатору?

— С каждой лодкой, идущей вниз по реке. Но прошел уже месяц, и индейцы у Джеймс-ривер.

— Знаю, — сказал Бэкон. — Вчера днем они убили двух моих людей.

Новость вызвала бурю возмущения. Бэкон сильно побледнел.

— Мы должны выступить, — заявил Айшем, вцепившись в рукоять своей шпаги. — Соединимся с Вашингтоном и перекроем им дорогу через Потомак-ривер. Иначе, перейдя по первому крепкому льду, они обрушатся на нас.

— Действовать без приказа и полномочий губернатора? — возразил Вильям Байерд.

— Да, без приказа и полномочий! — рявкнул Айшем, звякнув шпагой в ножнах. — Мы не можем ждать!

Раздались одобрительные возгласы.

Поднялся Вильям Вест, высокий седобородый плантатор, и, перекрывая общий гам, крикнул:

— Если мы будем бездействовать, наши фермы сожгут! Снег саскеханноков не остановит.

Крю рассказал Бэкону, что люди из Чарльз-Сити конфисковали весь казенный порох и поделили между собой. Так же поступили и с запасом свинца Тэма Макферлэйна. Сам Тэм и все его люди сбежали.

Байерд облокотился на стол.

— Это бунт, — негромко сказал он Бэкону. — Я ничего сделать не могу. Может быть, вам, сэр, удастся вернуть их на путь истинный. Беркли взорвется, узнав об этом заговоре. Поговорите с ними, сэр, успокойте их, объясните, что мы не можем начинать кампанию без позволения губернатора и совета.

— Но почему? — так же негромко осведомился Бэкон. — Вчера убили моего надсмотрщика. А завтра убьют всех нас, если мы не будем действовать вместе. Давайте ждать вестей из Джеймстауна, и нас сметут вместе с границей и нашими плантациями, — закончил он, непроизвольно повысив голос.

— Слушайте, слушайте! — крикнул Вест. — Давайте послушаем молодого кембриджского петушка!

— Тише, тише! — поддержали его другие голоса.

Бэкон подошел к столу.

— Я не могу согласиться с моим другом и соседом, — начал он, обращаясь сначала к Байерду, — что защита западных плантаций является бунтом против власти его величества короля. Нет закона, запрещающего мужчине защищать свой дом. Как адвокат и как человек, не так давно приплывший в Виргинию, я хочу сказать: будь мы в Англии, я поступил бы точно так же. Кроме того, как член совета колонии, обязан заметить, что не существует закона, по которому нам могут связать руки и оставить на милость свирепых дикарей. Бог и само человеческое естество призывают нас драться. Верю, что губернатор еще успеет, если захочет, снабдить нас необходимым снаряжением и фуражом. Но пока следует действовать самим, снарядив за свой счет отряды, часть которых отправится на помощь Вашингтону, а часть пройдет рейдом по тылам саскеханноков, уничтожая их лагеря. Ждать нам нельзя. Я предлагаю избрать полковника Байерда командиром экспедиции и известить обо всем губернатора.

Раздался одобрительный рев.

Бэкон повернулся к Байерду:

— Вы поведете нас, полковник?

Глаза Байерда погасли, он отрицательно покачал головой.

Вильям Вест истерично рассмеялся:

— Похоже, среди нас есть люди, которые боятся губернатора больше, чем индейцев.

— Верно, — спокойно ответил полковник. — Пусть среди вас будет хоть один, кто уважает власть и закон. Мы вполне можем помочь солдатам в форте, но не имеем права снаряжать самостоятельную экспедицию, не получив на то разрешения его превосходительства.

Вест подошел к Бэкону и положил свою тяжелую руку ему на плечо:

— А почему, собственно, не вы, кембриджский петушок? Вы ведь не боитесь ни губернатора, ни индейцев.

Не снимая руки с его плеча, он повернулся к кругу собравшихся и крикнул:

— Давайте изберем Бэкона! Он не замазан в пушной торговле. Он плантатор, а не владелец грошовой фактории. Он член совета. Он прекрасно сражался в Потомаке! Изберем Бэкона!

— Бэкона! Бэкона! — раздалось отовсюду. Полковник Байерд цинично усмехнулся. Крю стоял, не поднимая головы, заложив большие пальцы рук за пояс.

— Так принимайте командование, Бэкон! — воскликнул Айшем. — Хватит этой неразберихи. Разбейте лагерь. Позвольте нам поделить привезенные с собой запасы и — задело!

Той же ночью у большого лагерного костра Бэкон созвал на совет всех добровольцев. Три сотни человек собрались вокруг огня. Когда их молодой командир вышел вперед и поднял руку, наступила мертвая тишина.

Какое-то время он молча всматривался в лица своих воинов, в их глаза, в которых плясало пламя костра, а затем негромко заговорил:

— Вас здесь много. Но лишь некоторые принесли с собой оружие. Запомните, отныне и навсегда каждый в этом лагере обязан не расставаться со своим оружием ни на секунду. Даже во сне. Понятно? Даже на совет вы будете приходить с ружьями. Даже на мессу. Везде, куда бы вы ни шли, они должны быть с вами! Ружья всегда надлежит держать вычищенными и заряженными, а ножи и топоры — остро наточенными. Бой может начаться в любую минуту. Вам понятно?

По рядам прошел одобрительный гул. Твердым голосом Бэкон зачитал приказ о назначении командиров отрядов. Каждое имя списка встречалось согласными кивками, а когда черед дошел до Джозефа Ингрема — возгласами удовлетворения.

Бэкон снова поднял руку, призывая к вниманию:

— Мы выступаем против индейцев, и мне нужно дисциплинированное войско, а не толпа. Майор Ингрем будем муштровать вас до полусмерти. Ваши капитаны обязаны не давать вам ни минуты покоя. Долгие недели, а может и месяцы, вы не увидите своих семей. Если кто-нибудь хочет уйти, пусть уходит сейчас. Мы не в состоянии позволить себе ни малейшей слабости в походе…

Ланс был назначен адъютантом Бэкона и до поздней ночи провозился со списком личного состава.

Список получился внушительным: он состоял сплошь из опытных воинов, закаленных в схватках с индейцами, виртуозно владевших мушкетом и томагавком.

Даже много лет спустя Ланс Клейборн не переставал удивляться, как Бэкон, один из самых молодых из собравшихся тогда в Мершантс-Хоуп, так быстро сумел подчинить себе целую толпу отнюдь не склонных к послушанию людей. Командирами отрядов он назначил тех, кто разделял его взгляды и кого он знал лично. Среди них были и бывшие слуги, и джентльмены, но большинство составляли фермеры.

Через неделю лагерь в Джорданс-Поинт был надежно укреплен и обнесен высоким частоколом. Склад забили снаряжением и продовольствием. Женщин и детей отправили вниз по реке на восточные плантации. Все работали не покладая рук. Ланс часто ездил на север проверять пикеты.

От Пео, отправленного на разведку, Ланс узнал, что больше ста индейских семей пересекли Потомак-ривер по окрепшему льду. Бэкон немедленно усилил отряд разведчиков. А через пять дней в верховьях Джеймс-ривер вспыхнула яростная схватка с индейцами. Дикари отступали, но разведчики Пео каждый раз выслеживали их. В тылу, в Мершантс-Хоуп, Ингрем усиленно муштровал новобранцев.

От губернатора стали поступать письма, но ни одно из них не было адресовано Бэкону. Беркли требовал от Вильяма Байерда отчета о совете фермеров.

Байерд явился к Бэкону с письмом губернатора в руках и мрачно спросил:

— Что мне сказать ему?

Бэкон лишь пожал плечами.

Крю также получил послание с вопросом, все ли в порядке в форте Шоккоэз. В ответ было отправлено письмо, в котором честно сообщалось, что полковник Хилл, командир гарнизона форта, получил подкрепление в виде большого отряда волонтеров.

Бэкон получил пакет лишь три недели спустя. Прекрасно понимая, что, кроме приказа немедленно распустить войско, в нем ничего нет, он так и оставил его невскрытым, приказав трубачу трубить общий сбор. Через два часа лагерь частично был перенесен на запад, к истокам Аппоматтокс-ривер. В тот же день пришло известие о том, что индейцы все-таки перешли Джеймс и движутся на юг.

Бэкон собрал командиров и изложил им свой план.

— Я полагаю выступить против главного отряда саскеханноков и атаковать его до тех пор, пока он не покинет Виргинию. Мы не в состоянии взять с собой много провианта и корма для лошадей, а посему должны напасть неожиданно и закончить кампанию быстро. Пойдут лишь самые сильные. Слабых и больных отправить назад в Джорданс-Поинт. Мы выступаем на рассвете. Вопросы есть?

У командиров отрядов их не было.

Той ночью Бэкон позвал Ланса и стал его расспрашивать об индейцах окканичах. Ланс объяснил, что это племя старается больше торговать, чем воевать, и что оно обосновалось на большом острове посреди Роанок-ривер, используя его как торговый пост. Окканичи были скорее союзниками, чем подопечными виргинского совета. Сейчас на острове, в ожидании торговых агентов Беркли, скопился полугодовой «урожай» бобровых шкурок.

— Саскеханноки смогут захватить остров? — спросил Бэкон.

— Вряд ли, — покачал головой Ланс. — У них там мощный форт. Четыре года назад большой отряд шауни уже пытался сделать это, но был разбит наголову. Затем — чероки, и с тем же результатом.

— Так вы говорите, они торгуют? — задумчиво переспросил Бэкон. — А есть ли у них запасы зерна?

— Вполне вероятно. Они держат скот.

Бэкон задул стоявшую перед ним на столе свечу, устало подпер подбородок рукой и неожиданно сменил тему.

— Я думаю отослать вас в Джеймстаун, Ланс.

Клейборн даже вскрикнул от удивления.

— Мне хотелось бы, чтобы вы уехали, потому что… потому что…

— Но почему, сэр?

Мгновение поколебавшись, Бэкон взглянул ему прямо в глаза и сказал:

— Вместе с Чичерли приедет ваш отец, Ланс. Сегодня Лоренс и Драммонд прислали мне весточку… Чичерли со своими кавалеристами скоро будет здесь, чтобы арестовать меня. Вам не следует быть рядом, когда это произойдет. Мы с ними будем смотреть друг на друга сквозь прорезь мушкетного прицела.

Ланс нервно рассмеялся:

— Чушь, сэр! Они не станут воевать с нами. Кроме того, если мы выступим завтра, они никогда нас не найдут. Я видел эскадрон Чичерли: он не выдержит и недели похода без целой баржи продовольствия и фуража. По воде им нас также не догнать: там, куда мы идем, река не судоходна.

— У вас нет ощущения, что вы участвуете в незаконной экспедиции?

— Ни в коем случае, сэр!

— Его превосходительство может счесть вас бунтовщиком. Байерд и Крю выжидали, чья возьмет в нашем споре с губернатором. Возможно, вам стоит поступить так же.

— И бросить вас среди дикого леса?

— Да.

— Если это приказ, мастер Бэкон, то я отказываюсь ему подчиняться. А если вы выгоните меня из колонны, я все равно буду следовать за ней!

Бэкон молча подошел к Лансу, взял его за плечи и крепко обнял.

В тот день в лагере Бэкона появился моряк. Когда Ланс услышал его резкий хриплый голос, он выбежал из бревенчатого домика, служившего штабом, и радостно приветствовал его.

Это был Ник Джамп, старый знакомый с «Красотки Мэри». Стоя между двумя часовыми, которые вели его в штаб для опознания, он, открыв рот, уставился на крепкого рослого юношу. Они не виделись одиннадцать лет!

Ланс провел его в дом, усадил на лавку и приказал принести вина. Грея руки у огня, Ник поглядывал на Ланса, то узнавая, то не узнавая его.

— Ну, здравствуй, старый пират! — воскликнул тот. — Каким ветром занесло тебя в Виргинию?

— Хм-м… — ответил Ник. — Не знаю даже, вы это или нет… Черт меня побери, в этих мехах вы настоящий лесной кот. — И он подозрительно оглядел его.

Ланс кивнул часовым, приведшим Ника с пристани, и они удалились.

Старый моряк похлопал юношу по колену и с чувством сказал:

— Рад, что банши, лесные духи, не слопали тебя, парень. Я очень этого опасался. Кэп Кервер толковал о том, как ты вымахал, но, лопни мои глаза, это стоит увидеть самому! А я-то все переживал… Не нравятся мне эти ваши леса…

Ник достал из внутреннего кармана парусиновой робы письмо, обернутое в промасленную бумагу.

— Весточка от твоего отца, парень, — объявил он. — Прочти-ка прямо сейчас. Сэр Мэтью, он страшно злился. Разрази меня гром, если я когда видел трезвого человека в таком буйстве! Он в Джеймстауне вместе с конниками сэра Вильяма.

— Они едут сюда?

Ник поскреб в затылке:

— Они так говорят, парень, но…

— Но они не готовы?

— Во-во, именно не готовы. Слишком холодно, а тут еще и реки по пути… Одна Чикагомини чего стоит! Я бы сказал, что молодые джентльмены из эскадрона не очень-то желают идти в поход.

Ланс усмехнулся и спросил:

— Может быть, они собирались подняться верх по реке на лодках?

— Упаси Бог! Да их снаряжение не войдет ни в один корабль! Им придется двигаться своим ходом. Без своих лошадок им грош цена… Так что с письмом-то?

Ланс вскрыл пакет и прочитал:

«Дорогой сын!

Берусь за перо, дабы сообщить, что Алан Уокер, хозяин Голл-Коув, отказал мне, а в моем лице и тебе, в руке своей дочери мисс Истер. Почти у всех наших чернокожих бездельников сифилис.

Его Превосходительство говорит, что скоро мы выступим против дикарей, и я скоро присоединюсь к тебе в верховьях, как только установится сносная погода.

С Барбадоса нет вестей.

Помнишь нашу серо-коричневую корову? Третьего дня околела.

Всегда твои,

Мэтью Клейборн, рыцарь»

Ланс снова и снова перечитывал письмо. Ник Джамп, видя, что юноше сейчас не до него, поднялся, чтобы уйти. Ланс даже не поднял головы. Старый моряк похлопал его по плечу и вышел.

Она любила виргинца Усака, а не щеголя Клейборна…

Постепенно весь комизм ситуации начал доходить до возбужденного сознания Ланса. Да тут еще отец со своим сифилисом и серой коровой! Хохот, в котором любой врач немедленно заподозрил бы истерику, поднимался от желудка и уже булькал в горле, когда в комнату вошел Бэкон.

Увидев на глазах Ланса слезы, он сочувственно спросил:

— Что? Плохие вести?

Юноша, давясь, мотнул головой и протянул ему письмо.

Бэкон внимательно прочитал послание и, соболезнуя, положил Лансу руку на плечо.

И тут хохот прорвался наружу. Ланса просто колотило, распирало от смеха. Удивленный Бэкон отдернул руку:

— Что с вами, сэр? Вы здоровы?

Ланс еле сумел кивнуть. Слезы градом катились по его щекам, в боку уже начинало колоть.

Бэкон сел рядом и стал задавать вопросы. Как мог, Ланс отвечал. Через пару минут к его хохоту присоединился заливистый смех Натаниэля Бэкона.

VII. БИТВА НА РОАНОК-РИВЕР

С рассветом колонна выступила, держа путь на юг, к землям, оставленным племенем аппоматтоксов.

На ветвях деревьев пели птицы, по небу, свистя крыльями, пролетела на север большая стая диких гусей — еще одна примета весны. Через десять миль колонну встретил Нед Пео и доложил, что его люди обнаружили в десяти лигах к югу отряд саскеханноков.

— Полагаю, что они собираются перейти Роанок-ривер напротив Окканичи-Айленда. Там переправа, — закончил свой рассказ разведчик.

Ланс поскакал вместе с Пео вперед, вслед за далеко опередившими их разведчиками. Той ночью они встали лагерем в брошенном индейском поселке.

Пео пребывал в прекрасном расположении духа. По его словам, никогда еще столь мощная армия не вторгалась на индейскую территорию.

— Ай да Бэкон! — воскликнул он. — И где он только успел научиться военному искусству?

— Там же, где и все мы, — улыбнулся Ланс. — В Мэриленде, прошлой осенью.

— На этот раз, надеюсь, нам не придется пережить такой позор! — нахмурился Пео. — Одно меня беспокоит: у нас слишком много лошадей. А корм для них?

— Они станут кормом для нас! — рассмеялся Ланс. — Когда они не смогут больше служить, мы съедим их. Ничего не поделаешь, иначе пришлось бы брать много больше провианта, и колонна двигалась бы гораздо медленнее.

Разведчики поднялись еще до рассвета, а через час подошла и вся армия Бэкона. Местность постепенно переходила в возвышенность, и лес редел, позволяя быстро продвигаться вперед по старой индейской тропе. Днем к отряду боязливо приблизилось около дюжины индейцев из дружественного племени сапони. Они рассказали, что саскеханноки сожгли их деревню двадцать дней назад. Многие племена уходили в горы.

На следующий день Бэкон пустил колонну ускоренным маршем: охотники обшарили все окрестности на пять миль вокруг, но не нашли и следов дичи. На другом берегу Ноттовей-ривер разведчикам встретился индеец окканичи, возвращавшийся с севера. Бэкон вручил ему богатые дары — серебряную цепочку, новый медный котелок и большой охотничий нож — и отпустил его, прося передать самые дружеские приветствия Россеши, вождю его племени. Индеец поведал, что саскеханноки присылают им в знак добрых намерений белые пояса, испрашивая разрешения охотиться в Роанокской долине.

Погода портилась, и Бэкон торопился переправиться через следующую реку до дождя. Колонна перешла реку без происшествий. Лошади валились с ног от усталости, пищи не хватало, но Бэкон продолжал гнать людей вперед. Наконец разведчики доложили, что на юге виден дым. Во второй половине дня они вошли в деревню окканичи. Поговорив с вождем, Ланс выяснил, что за неделю до них здесь останавливался отряд саскеханноков в двадцать воинов. Они говорили о скором мире, поменяли наконечники для стрел на маис и ушли на запад. Россеши ждет белых людей в своей укрепленной деревне на Роанок-Айленде. Белых людей будут рады видеть там как союзников окканичей. Саскеханноки хитры и опасны. Даже их женщины больше воинов окканичей, и окканичи не верят саскеханнокам.

Пройдя еще пять миль, Бэкон устроил привал. Он выставил удвоенные посты и созвал офицеров.

— Завтра, — сказал командующий, — мы будем в главной деревне племени окканичей. Прошу особо проследить, чтобы наши люди не обижали индейцев и обращались с ними дружески. Уверен, они смогут помочь нам разбить саскеханноков.

— Давайте их обчистим, сэр, — предложил Джозеф Ингрем. — Я слышал, там скопилось больше тысячи бобровых шкурок.

Все рассмеялись.

— Действительно! — подхватил Джон Пайджест. — Откупимся от гнева губернатора, послав их ему!

— Они и так его, — нахмурился Бэкон.

Пайджет пожал плечами, а остальные снова рассмеялись.

Бэкон повернулся к Лансу:

— Вы верите во всю эту историю с бобрами?

— Да, сэр, — кивнул Ланс. — Там действительно очень много бобрового меха, и нам повезет, если мы попадем на остров раньше гонцов губернатора. Нашим разведчикам следует задерживать всех, идущих и едущих с юга, дабы воспрепятствовать торговцам восстановить индейцев против нас.

— Вы полагаете, губернатор пойдет на такую гнусность? — нахмурился Ингрем.

— Я этого не говорил, — ответил Ланс. — Сам губернатор, возможно, и нет, а вот его торговые агенты — с радостью. Я скорее поверю какому-нибудь пирату, чем им.

— Думаю, все будет мирно, — сказал Бэкон. — Если же нет, будем вести переговоры. Не забывайте, господа, наша главная цель — саскеханноки. И пока мы не разберемся с ними, мы просто обязаны жить в мире с прочими индейскими племенами. Проследите, чтобы ваши люди хорошо отдохнули. Будьте готовы выступить с рассветом. Все свободны!

Колонна достигла Роанок-ривер без приключений. Лес кишел разведчиками окканичей, но они держались вдалеке от передовых линий армии Бэкона. На берегу их ждали два индейца. Со всеми необходимыми почестями Ланс проводил их к командующему. После того как трубка мира была выкурена, а все традиционные заверения в вечной дружбе высказаны, индейцы передали Бэкону приветствия Россеши, своего великого вождя. Не соблаговолит ли великий вождь белых людей посетить его на острове?

Бэкон вежливо отклонил приглашение. Нет, он страшно сожалеет, но в настоящий момент это никак невозможно, однако они привезли богатые дары великому вождю Россеши. Белые люди пришли помочь великому вождю победить кровавых саскеханноков, которые продолжают продвигаться вперед, прокладывая себе путь пулями и томагавками. Белые люди будут охранять северный берег, а окканичи пусть стерегут южный.

Послы Россеши важно покивали. Они передадут послание великого белого вождя. Саскеханноки никогда не победят их племя. На устах саскеханноков слова мира, но Россеши прозорлив и видит, что в их лисьих сердцах гнездится предательство.

Бэкон укрепил лагерь и отправил Пео с его следопытами на разведку.

Пока послы великого вождя Россеши были в лагере, Ланс, Ингрем и еще два солдата посетили остров под предлогом торговли. Истинной же целью их визита являлось проверить, насколько надежен форт окканичей и как он охраняется. Кроме того, Бэкон послал вниз по реке патрули, дабы перехватить возможных гонцов из Джеймстауна. Той ночью Россеши передал Бэкону, что главные силы саскеханноков уже близко, и попросил одолжить топоры для возведения дополнительных укреплений. Командующий послал на остров лесорубов и получил, таким образом, немало дополнительных сведений о форте.

Бэкон не питал никаких иллюзий в отношении дружелюбия этого торгового племени. Он готовился к бою, стараясь, чтобы тыл был надежен не менее передовых сил и флангов: стоило саскеханнокам поднажать, и окканичи тут же переметнутся к ним и атакуют бледнолицых.

Поселенцы южных округов хорошо знали Россеши. С каждым годом он становился все сильнее благодаря торговле и хитрой политике. Поговаривали, что на его острове много лет жили испанские иезуиты, не раз помогавшие ему мудрым советом. Долгое время Россеши был дружен с Тэмом Макферлэйном, торговым агентом Беркли…

Донесения, поступавшие с реки, вскоре подтвердили, что саскеханноки приближаются. Бэкон удвоил патрули и устроил засады у брода и переправы. Два дня спустя индейцы свернули на восток, к Окканичи-Айленду. Командующий решил не тревожить краснокожих, пока они не подойдут к главной переправе через Роанок-ривер: там открытое место и можно вести прицельный мушкетный огонь.

Весь день разведчики не спускали глаз с передового отряда саскеханноков. Пео докладывал, что индейцы утомлены и страдают от нехватки продовольствия. Долгий переход от Потомака измотал их и уничтожил все запасы; дичь же почти не попадалась.

Бэкон терпеливо выжидал, его люди рассредоточились небольшими группками на поросших лесом холмах к северу от острова.

Россеши прислал вестового с сообщением, что окканичи позволят саскеханнокам начать переправу, а потом нападут на них. Бэкон кивнул в знак согласия и с обезоруживающим простодушием улыбнулся индейцу. Но он не верил в атаку окканичей. Если англичане начнут первыми, то индейцы, возможно, и присоединятся к ним. Если же нет…

На рассвете следующего дня Ланс отправился на короткую рекогносцировку вместе с Бэконом. Тропа вдоль реки на четыре сотни ярдов была заполнена саскеханнокам и: они шли открыто. как бы демонстрируя свое полное презрение к опасности.

Ланс насчитал двести воинов и женщин.

— Это тот самый отряд, что терроризировал границу? — с удивлением спросил Бэкон.

— Да, сэр, — ответил Ланс. — Даже горстка индейцев может нанести страшный ущерб. Смотрите!

За толстыми стволами деревьев показался отряд детей под присмотром пожилых скво.

У острова, едва ли в сорока ярдах от места предполагаемой переправы саскеханноков, стоял маленький флот окканичей.

— Первыми повезут детей, — предсказал Ланс. — Смотрите! Как мы и подозревали. Россеши предал!

Ни одного крика, предупреждающего об опасности, не раздалось над рекой, ни одна стрела не пролетела над водой… Каноэ окканичей бесшумно скользнули навстречу саскеханнокам. Первыми в них сели женщины и дети.

— Пришел наш час, — сказал Бэкон и подал условный сигнал.

От края леса отделился и молча пошел вперед сужающимся полукругом первый отряд добровольцев. Беспрекословно подчиняясь своим командирам и стараясь как можно меньше шуметь, люди шли сквозь коричневую болотную траву с мушкетами наготове.

Индейцы побросали каноэ и двинулись навстречу солдатам. Раздались воинственные крики.

Из леса показался второй отряд Бэкона, за ним третий… Индейцы дрогнули. И тут заговорили виргинские мушкеты.

Шквал пуль обрушился на берег. Ланс увидел Блума, вождя саскеханноков, стоящего по колени в воде и пытающегося собрать и образумить разбегающихся в панике воинов. Его пронзительный фальцет перекрывал общий крик, но никто, казалось, не слышал. От пуль вокруг него кипела вода… Первая линия Бэкона вышла не берег.

Бородатый пограничник снял с пояса топорик и скользнул в воду. Блум, занятый лишь наведением порядка в рядах своих воинов, не заметил приближающегося врага. Внезапность нападения не испугала старого вождя, и он воинственными криками пытался подбодрить своих более молодых собратьев. Пограничник остановился в пятнадцати футах от него и метнул топорик. Гигант рухнул в воду, словно дерево, поваленное могучим порывом ветра. Его тело, подхваченное течением, медленно кружась, поплыло вниз по реке.

Много, очень много трупов унесла река в тот день…

Мушкетные залпы косили саскеханноков, пока почти весь отряд не был уничтожен. Оставшиеся в живых пытались спастись, кто вплавь, кто прячась в зарослях камыша. Но уйти удалось лишь единицам. Такова была месть за фиаско в Потомаке, плата за сотни опустошенных плантаций; таким было возмездие краснокожим варварам, принесшим в колонию смерть и страх.

Бэкон приказал прекратить огонь.

Командиры отрядов остановили своих солдат, рвавшихся догнать немногочисленных беглецов.

Вдруг в рядах ополченцев раздался крик ужаса, и Ланс резко повернул голову: каноэ окканичей под шумок достигли острова, и тут воины Россеши вспомнили о своих союзнических обязательствах, начав безжалостно истреблять женщин и детей саскеханноков.

Вода вокруг каноэ окрасилась кровью…

Той ночью, несмотря на скудный рацион, виргинцы устроили пир. Вокруг огромных костров пели песни. Вина в лагере не было, но все опьянели от победы. Кампания закончилась полным триумфом.

Бэкон произнес краткую речь, поблагодарив всех за службу и посоветовав не отходить далеко от лагеря, поскольку в лесу могли остаться саскеханноки.

Теперь, когда долгожданное сражение было позади, Ланс чувствовал внутри какую-то опустошенность. Все оказалось слишком просто. Гордые, высокомерные, непобедимые саскеханноки метались, как загнанные овцы, думая лишь о бегстве. Бой превратился в резню, в хладнокровный расстрел…

Он встал и, подойдя к краю леса, взглянул на Окканичи-Айленд. Там тоже пылали костры. Гранитные скалы за рекой отражали эхо победных песен и предсмертные крики пленных саскеханноков.

К Лансу подошел Джозеф Ингрем.

— Надо бы разобраться с этими предателями, — мрачно заметил он.

— С нашими союзниками? — саркастически переспросил Ланс.

— Завтра вы увидите наших союзничков во всей красе. У них Тэм Макферлэйн.

— Что?

— Сегодня днем он проскочил выше по реке, там где форт. В пылу битвы его никто и не заметил… — Ингрем сплюнул. — У губернатора на этом треклятом острове тысяча шкурок. Неудивительно, что Тэм явился туда лично.

— К черту шкурки! — взорвался Ланс. — Мы разве не идем обратно? В лагере продовольствия на один день. Только если окканичи продадут нам немного зерна…

— Забудьте об этом. Они друзья нашего бравого губернатора. — Ингрем снова сплюнул.

У Ланса защемило сердце. Провизии на один день, а до Джеймс-ривер сто миль пути. Люди утомлены не меньше саскеханноков. Дичи нет. Лошади? Их осталось всего пять.

Они вернулись к Бэкону, сидевшему с мрачным видом у большого костра.

— Людям нужен трехдневный отдых, — сказал командующий. — Попробуем купить провизию у индейцев.

— Надо взять остров штурмом, — заявил Ингрем.

— Вода в реке стоит слишком высоко, — пожал плечами Бэкон. — У них там форт, по сравнению с которым укрепления Потомака — жалкая баррикада. Кроме того, окканичи — друзья губернатора Беркли. Нам нельзя их атаковать.

— Нам нельзя пухнуть с голоду, — бросил Ингрем.

Бэкон поднял глаза от костра, его лицо напряглось.

— Почему бы нам не покончить с гнездом предателей, пока мы здесь? Все равно, рано или поздно это придется сделать. Они якшаются с нашими врагами — значит, они наши враги. Сегодня Россеши доказал это. Напади саскеханноки на нас внезапно, окканичи тут же присоединились бы к ним, и наши предсмертные крики доносились бы сейчас с острова. Неужели вы полагаете, что саскеханноки так смело и открыто шли к переправе, не заручившись поддержкой Россеши?

— Но разве окканичи не платят подать в казну?

— Нет! — с жаром ответил Ингрем. — Они ничего не платят губернатору. Зато все племена на сотню миль вокруг платят подати им. Окканичи владеют единственной переправой, контролируют все броды и хорошо вооружены. На бобровые шкурки они выменивают у губернаторских торговых агентов… — Ингрем запнулся.

— Что выменивают? — подбодрил его Бэкон.

— Мушкеты, вот что! А Россеши затем опять меняет мушкеты на шкурки, но уже на большее количество. Индеец с ружьем может убить в пять раз больше бобров. Я не преувеличиваю. Это чертовски хороший бизнес для Макферлэйна и его превосходительства.

— Но продавать дикарям ружья незаконно, — заметил Бэкон.

— Именно так, сэр, — ответил Ингрем. — Продавать — незаконно. Но Беркли ОДАЛЖИВАЕТ их вождю, а тот, в свою очередь, — своим охотникам. А назад не забирает!

— Я уже слышал эти сказки, но никогда в них не верил.

— Есть сказки и похуже, — заметил Ингрем. — Когда-то Беркли честно защищал интересы фермеров нашей колонии. Когда-то он был предприимчивым, мудрым и смелым человеком. Теперь он состарился, стал раздражительным и нетерпимым. Губернатор превратился в торговца, заботящегося лишь о том, как набить свой карман. Из-за своих страхов он предал нас в Потомаке. Непобедимые саскеханноки! Гиганты! Да если бы Оллертон действительно хотел взять ту груду бревен, громко именуемую фортом, мы бы справились с этим за несколько часов! Гиганты! Я готов удавиться от стыда, когда вспоминаю, как мы боялись тогда саскеханноков!

Утром следующего дня Ланс Клейборн и разведчики из отряда Энрико устроили засаду у идущей вдоль реки тропинки в пяти милях к западу от лагеря. Уже четыре часа они сидели так тихо, что даже птицы спокойно распевали свои песни над их головами, не замечая присутствия людей.

Наконец на реке показалось каноэ и четверть часа спустя причалило в шестидесяти ярдах от затаившегося патруля. На тропу вышли двое: индеец, прическа которого в виде ласточкиного хвоста выдавала принадлежность к племени памунков, и рыжебородый гигант в сером плаще — Тэм Макферлэйн. Последний настороженно осмотрелся, крепче сжал в руках свое короткоствольное ружье и двинулся вперед, ступая мягко и бесшумно, как большой кот.

Ланс почувствовал искушение пристрелить его, но поручение Бэкона состояло вовсе не в этом. Да и губернатор слишком разозлится, узнав о смерти своего западного торгового агента. Ланс неслышно вышел из-за ствола кедра и поднял руку. Тэм остановился, как вкопанный. Он поднял было ружье, но в последний момент передумал, сообразив, что преградивший ему дорогу человек явился явно не один.

Индеец бросился бежать, но резкий окрик Ланса остановил его. Подняв в знак мира руку, юноша сделал шаг вперед.

— Да это же молодой Клейборн! — воскликнул шотландец.

— Верно, Тэм, — ответил Ланс. — Вот так встреча! Что привело тебя сюда?

Макферлэйн прислонил свое ружье к дереву и пошел вперед, судорожно сжимая и разжимая огромные кулаки.

Ланс жестом остановил его.

— Нет, Тэм, — сказал он. — Стой где стоишь. И вели своему дикарю бросить мушкет.

Индеец повиновался.

— А теперь, Тэм, займемся тобой. Так что ты делаешь у окканичей?

Шотландец прищурил глаза и ответил вопросом:

— А ты, парень? С какой стати ты преградил мне путь?

— У меня приказ следить за безопасностью лагеря и вылавливать всех лазутчиков, — пожал плечами Ланс.

— Лазутчик? Я?

— Ты очень обидел нас, Тэм. Гостишь в форте у окканичей, а к нам не зашел даже выкурить трубку.

В бессильной злобе Макферлэйн кусал кончики усов. В любой момент он ждал выстрела из кустов, где успел заметить восемь мушкетных стволов. Бежать было бессмысленно. Он натянуто улыбнулся, пытаясь свести все к шутке:

— Послушай, парень…

— Я тебе не парень, Макферлэйн, и изволь отвечать на вопросы! Что ты здесь делаешь?

— Я торговец…

— Да ну! А где твой обоз? Или ты решил унести все на собственных плечах?

— Но, мастер Клейборн, , вы должны знать, что в моем деле не обязательно таскать тяжести. Я пришел проверить готовность товара у индейцев катавба и роотан…

— И именно поэтому ты уже два дня торчишь на острове у Россеши?

Глаза торговца забегали. Несмотря на холодное утро, на его лбу выступили капли пота… Словно сдаваясь, он поднял руки и сказал:

— Я остановился у окканичей, чтобы не столкнуться с саскеханноками, мастер Клейборн.

— А заодно и с колонной генерала Бэкона, я полагаю?

— ГЕНЕРАЛА Бэкона? — У Тэма отвисла челюсть.

— Да, генерала Бэкона.

— Так это он велел вам допросить меня?

— Он, а заодно и все твои соотечественники, стоящие сейчас лагерем во враждебном диком лесу, — ответил Ланс. — Зачем и по чьему приказу ты заставил окканичей закрыть для нас форт и отказаться продать нам зерно?

— Я?! — всплеснул руками Макферлэйн.

— Да, ты.

Торговец колебался с ответом.

— Мне отдать приказ открыть огонь, Макферлэйн? Да, губернатор будет возмущен, но мы спишем твою смерть на беглых саскеханноков… Но убить слишком просто, Тэм. Мы знаем несколько любопытных приемов, с помощью которых индейцы так быстро развязывают языки своим пленным…

Шотландец сильно побледнел.

— Макферлэйн, вчера окканичи зверски уничтожили женщин и детей саскеханноков. Пришлось ли тебе по душе это зрелище? А пленным саскеханнокам они отрезали ноги, жарили их на костре и ели, чтобы стать выше ростом… Ты случайно не участвовал в их пирушке?

— Господь с вами, мастер Клейборн!'!

— Тогда отвечай. Тебя послал его превосходительство губернатор сэр Вильям Беркли? Зачем? Чтобы натравить на нас окканичей?

Шотландец понял, что юноша знает слишком много и просто солгать ему не удастся. Тогда он решил схитрить:

— Да, я посланник его превосходительства. А посему пользуюсь правом неприкосновенности, и все законопослушные граждане обязаны помогать мне.

— Твои документы, Тэм! — вежливо попросил Ланс.

— У меня лишь устное поручение. Вам известно, что я — торговый агент сэра Вильяма. И если он узнает, что я был арестован под угрозой применения оружия, он…

— А если вся Виргиния узнает о том, что ты, владея королевским патентом торговца, поднимаешь на нас индейцев… — нахмурился Ланс.

— Это неправда, мастер Клейборн.

— От имени губернатора ты запретил окканичам продавать нам провизию. Ты и это станешь отрицать?

— Категорически.

Ланс сделал шаг назад.

— Тогда, Макферлэйн, мне придется приказать моим людям привязать тебя к дереву, повыше, а под ногами развести костер.

— Нет, мастер Клейборн, не надо!

— Что ж, отвечай честно на вопросы!

Макферлэйн боялся смерти, но еще больше — пыток. Он жал, что Клейборн жил среди индейцев и не задумываясь осуществит свою угрозу. Его охватил ужас.

— Отвечайте тогда сами на свои вопросы, мастер Клейборн. Скажите, например, что я, от имени губернатора, запретил подвластным ему индейцам снабжать продовольствием армию бунтовщиков самозваного генерала Бэкона.

— Армию бунтовщиков?

— Губернатор объявил Натаниэля Бэкона предателем интересов короля.

Настал черед Ланса удивляться:

— Как? Когда?

— Бумага была составлена и подписана в Джеймстауне еще за два дня до того, как Бэкон начал кампанию.

Ланс сжал кулаки и с ненавистью посмотрел прямо в хитрые прищуренные глазки торговца.

— Ты лжешь, Тэм!

— Нет, сэр. Это факт. Губернатор заявил миссис Бэкон, которая находится сейчас в Джеймстауне, что повесит ее мужа. если тому удастся избежать смерти от рук индейцев.

— И ты хочешь заставить меня поверить в подобную чушь? Ты хочешь сказать, что губернатор поставил вне закона три сотни фермеров?

— Нет, только их командира, мастера Бэкона. Если же вы считаете, что я лгу, давайте выясним наши отношения с оружием в руках… один на один.

Миссия Ланса окончилась. Он узнал от Макферлэйна даже больше, чем смел надеяться. Теперь поступок окканичей стал понятен. Губернатор объявил преступниками армию людей, разбивших саскеханноков. Без продовольствия они просто погибнут у Роанок-ривер. Старик действительно рехнулся.

— Так я могу идти, парень? — нахально спросил Тэм.

— Я не могу поверить, что губернатор обрек на голодную смерть триста человек, — сказал Ланс.

— Они имели наглость выступить без его соизволения, — совсем осмелел Макферлэйн, видя искреннюю растерянность юноши. — Так что официально никакой военной экспедиции этого вашего генерала Бэкона просто не было. Его превосходительство не несет ответственности за самозваных солдат. Они отправились за свой счет и на свой страх и риск. И пусть сами о себе заботятся. Окканичи не станут нападать на вас, это я могу обещать. Что же касается продажи припасов — говорите с самими индейцами, а не со мной!

— А что если мы возьмем форт дикарей. Тэм? — процедил сквозь зубы Ланс. — Что тогда? Об этом ты не думал?

— Возьмете форт? — от души расхохотался шотландец. — Даже Беркли собственной персоной не смог бы взять эту речную крепость! Кроме того, с фортами вы уже повоевали, достаточно вспомнить Потомак!

С преувеличенно вежливым поклоном Ланс сошел с тропы и сказал:

— Иди своей дорогой, Макферлэйн. Если ты солгал, то да поможет тебе Бог! Что до губернаторских окканичей и шкурок, которые ты, как я вижу, не смог унести, они дорого обойдутся его индейским союзникам. Если Россеши снова откажется продать нам пищу, мы расценим это как объявление войны.

Новости, принесенные Лансом в лагерь, вызвали меньше удивления, чем он ожидал. Пока он охотился за Макферлэйном и беседовал с ним, Бэкон вновь говорил с индейцами. Как и прежде, Россеши давал лишь туманные обещания. Впрочем, он намекнул, что великий белый вождь в Джеймстауне запрещает ему торговать с великим белым вождем Бэконом.

Бэкон самым тщательным образом расспросил Ланса о мельчайших подробностях его разговора с Макферлэйном. Когда Клейборн закончил, он победоносно улыбнулся.

— Благодарю вас, — сказал Бэкон. — Ваши новости дорогого стоят. Губернатор сделал глупость, ставя под удар победившую армию. Глупость, которая неизмеримо усилит нас, если, конечно, нам удастся выжить. Он обрек людей на голод. Он объявил нас предателями. Он, наконец, сделал однозначный выбор, предпочтя послушных ему индейцев и бобровые шкурки нашим жизням…

Бэкон хлопнул себя ладонью по колену и продолжал:

— Защищать свой дом от врага — еще не бунт. В Англии люди, берущиеся за оружие, дабы сражаться с береговыми пиратами или поставить на место шотландских разбойников, не считаются бунтовщиками. И мы не может считаться таковыми лишь потому, что сами, без санкции губернатора, взяли да и разбили саскеханноков.

Ланс согласно кивнул.

Бэкон снова заговорил:

— В Англии есть король и парламент, способные защитить от зарвавшегося чиновника. Здесь мы слишком далеко и от короля и от его правительства, а посему, в случае необходимости, должны защищаться сами. Насколько мне помнится, виргинцы однажды уже отправили домой не оправдавшего их доверие губернатора, губернатора Харви, если не ошибаюсь… Что ж, видимо, пришла пора отправить туда же и губернатора Беркли.

Словно прочитав в глазах Ланса вопрос, он пояснил:

— Это не бунт, друг мои. Сэр Вильям Беркли отнюдь не Цезарь. Даже здесь, в диких лесах Виргинии, мы под защитой английского закона. И охраняет он нас не только от индейцев, но… и от губернатора.

Прошел еще один день, но новые переговоры с Россеши так ничего и не принесли. Бэкон собрал всех вокруг лагерного костра на совет.

Указав на крепость окканичей, он произнес:

— Там — оленина, свинина и маис. Эти люди ничего не продадут нам, потому что они — союзники врага, обрекшего нас на голодную смерть в лесу. Вода в реке спадает, и ее уже можно перейти вброд. Погода улучшается. Завтра мы атакуем!

По кругу обросших, грязных, голодных людей прокатился радостный рев.

— Враги говорили нам: «Вам не победить саскеханноков», — продолжал командующий. — Мы уничтожили их. Если кто-то из вас думает, что мы не сможем перейти реку и взять форт, он жестоко ошибается. Завтра утром мы сделаем это!

Победный рев повторился.

Бэкон, Ингрем, Ланс Клейборн и другие, знавшие теперь наизусть каждый квадратный дюйм укрепленного острова. встретились затем с командирами всех десяти отрядов.

Место переправы было тщательно выбрано и помечено вехами, так что никто, оступившись, не мог внезапно оказаться под водой. Из дубового бревна наскоро соорудили лафет и прикрепив к нему корабельную пушку, установили ее на высоком берегу, слева от брода, так что, стреляя поверх голов солдат, она посылала бы ядра точно на остров.

Затем Ланс Клейборн детально описал конфигурацию острова, предупредив командиров о том, что поросшее чахлым лесом болото в его западной части непроходимо, после чего сообшил количество бойниц с каждой стороны почти круглого форта и примерную высоту стен.

— Он выглядит внушительнее форта в Потомаке, — сказал Ланс, — но сейчас, когда река спала, это не так, поскольку нет воды во рвах, а бревна частокола и строений высохли.

Он вопросительно взглянул на Ингрема, и тот незамедлительно доложил:

— У нас есть зажигательные снаряды, сэр.

Эти снаряды были крайне просты в изготовлении: камни оборачивали сухой волокнистой кедровой корой. Наутро их пропитают лампадным маслом. Ингрем выдал командиру каждого отряда столько снарядов, сколько тот смог унести.

Завершил встречу Бэкон:

— Держите порох сухим и не отпускайте людей далеко от лагеря. Постарайтесь выспаться. У окканичей много ружей, но стрелять метко они не умеют. Так что опасаться следует их лучников. Постарайтесь сразу же снять их пулями. Судя по ветру, дым от горящих укреплений понесет прямо на нас, и, достигнув острова, мы сможем подойти к форту достаточно близко… Вопросы есть? Хорошо. Удачи!

Охотникам удалось подстрелить лишь четыре индюшки, и ужин получился крайне скудный. К рассвету армия Бэкона была просто зверски голодна. Когда же солнце поднялось над лесом, ветерок донес из крепости окканичей дразнящий запах жареной свинины.

После того как отряды были построены, Нед Пео вошел в воду там, куда падала длинная тень индейского форта и, дойдя до середины реки, зычно вызвал Россеши на переговоры. Но вместо вождя на бревенчатую пристань вышел другой индеец, чьи украшения из перьев указывали на высокий ранг.

На звучном алгонкинском наречии Пео передал ультиматум Бэкона: или им будет немедленно выдано шесть полных каноэ маиса, четыре коровы и двадцать свиней, или армия займет деревню.

— За всю провизию мы заплатим рыночную цену, — закончил Пео. — Продайте нам ее, и сегодня же мы уйдем на север. Если откажетесь — готовьтесь к бою.

Индеец на пристани расхохотался. К нему присоединилась горстка молодых воинов, потрясающих оружием и издающих непристойные звуки.

Пео резко повернулся к ним спиной. Дойдя до берега, он повернулся и многозначительно посмотрел на тень частокола.

Ланс Клейборн, десять стрелков из отряда Энрико и дюжина пограничников из Стеффорда заняли позицию на берегу, чтобы прикрывать мушкетным огнем переправу первых трех отрядов на остров, после чего они должны были укрепить правый фланг последнего отряда.

Внезапно с индейской стороны долетел звук мушкетного выстрела. Пео вскрикнул, поднял ружье и послал ответную пулю… Так началась битва, которую по количеству пролитой крови можно сравнить разве что со сражениями Кортеса и Монтесумы на далеком юге.

Изголодавшиеся, нетерпеливые отряды Бэкона с криками рвались вперед. Пять человек упали, сраженные пулями, за ними еще двое… Мушкетные залпы с берега участились, защищая головы смельчаков от стрел и пуль. Люди упорно двигались вперед. Заговорила пушка.

Первые ряды атакующих — отряд нью-кентской милиции Ингрема, поддерживаемый огнем ополченцев из Чарльз-Сити. достиг стен форта. Каждый солдат нес зажигательный снаряд. Посыпая их порохом из мушкетных замков, они высекали искры и бросали пылающие шары в сваленные у частокола ветви колючих кустарников. Подходил отряд из Суррея, уже полускрытый дымом горящих укреплений.

Затем люди Ингрема укрылись в густых кустах в десяти ярдах от стен и открыли огонь по индейцам. Среди защитников началось смятение, многие, не видя за пеленой дыма врагов. напрасно тратили порох и пули, паля наугад.

Почти все отряды Бэкона успешно завершили переправу и. равняя ряды, вступали в бой, а сам он, в сапогах, полных воды. со шпагой в руках и победной улыбкой на лице, стоял на берегу, восхищаясь дисциплиной и мужеством своих измученных людей.

С другого берега непрерывно стреляла корабельная пушка Само орудие, а также запас пороха и ядер стоили жизни шести лошадям, и теперь она словно доказывала, что люди и животные мучались с ней не напрасно.

У канониров — ветеранов армии Кромвеля — была четкая цель: лодочная пристань. Каноэ уже начали набиваться охваченными паникой индейцами, и пущенные опытной рукой ядра топили их одно за другим.

Ланс повел своих пограничников к правому краю атакующих, и, обнаружив участок частокола, оставленный защитниками, они принялись пробивать брешь.

Они первыми попали внутрь форта. Казалось, вся восточная оконечность острова была объята пламенем, огонь распространялся. охватывая весь форт.

Маленький отряд Ланса укрылся за длинным, крытым корой строением и осмотрелся. Обезумевший от страха и огня скот индейцев сгрудился в западной части форта; сами же дикари рвались к восточным воротам и лодочной пристани.

Ланс повел людей вперед, и они добежали почти до вигвама Россеши, прежде чем их попытались остановить. К этому времени весь частокол уже зиял брешами, от летящих искр огонь перекинулся на постройки. После переправы через реку атакующие были мокры до нитки и, прикрывая лица, врывались сквозь охваченные огнем дыры частокола, чтобы продолжить бой уже на вражеской территории.

Россеши с дюжиной воинов-ветеранов пытался прикрыть отступление остальных к восточным воротам. Их стрелы ненадолго сдержали нападающих, но под напором стрелков из Нью-Кента и отряда Ланса последняя организованная группа индейцев дрогнула и скрылась в дыму.

Вождь окканичей, уже дважды раненый, сражался с отчаянием смертника, пока на его пути не возник огромного роста бородач из стеффордского отряда. Два удара штыком — и дух Россеши отлетел в Верхнюю Страну, на Великий совет праотцов.

Злые, голодные люди буквально сошли с ума, рубя налево и направо, сея смерть, пока хватало сил.

Натаниэль Бэкон, в еще недавнем прошлом хрупкий студент Кембриджа и человек сугубо мирный, был поражен этой необузданной дикой яростью. Выхватив шпагу, он пытался обуздать своих опьяневших от крови солдат. Но это была безнадежная затея: некоторые его люди служили еще при Кромвеле, и им доводилось брать замки. Они следовали старому неписаному закону войны: если крепость не сдается — никаких пленных. Кроме того, фермеры ненавидели индейцев за гибель друзей, за сожженные дома, за украденный скот… Ненавидели их за свои ночи, полные страха, ненавидели так, как ненавидят волков.

Никогда еще Ланс Клейборн не видел ничего подобного. Женщины и дети умирали рядом с воинами. Никто из индейцев не спасся.

Бэкон приказал Лансу и его отряду заняться эвакуацией продовольствия из горящей деревни. Они обнаружили много заготовленного впрок мяса и зерна, но вот губернаторские бобровые шкурки погибли в огне.

Люди Бэкона возвращались домой, чувствуя себя настоящими ветеранами. В южных лесах возникло жестокое, беспощадное братство, вскормленное суровыми лишениями, железной дисциплиной и постоянным чувством опасности. Эти люди больше не были неуклюжими фермерами. Они стали солдатами. И они гордились своими проверенными в боях командирами.

Они победили.

Новость о победе Натаниэля Бэкона над ужасными саскеханноками и предателями-окканичами мгновенно разлетелась по всей колонии. Ни одна виргинская экспедиция против индейцев еще не заканчивалась так быстро и триумфально. С благоговейным страхом, как реликвии, передавали из рук в руки вещи, вывезенные из индейской крепости на острове. В богатых домах разговоры и пересуды не смолкали до полуночи.

Прокламация губернатора Беркли, объявлявшая Бэкона бунтовщиком и предателем, была сорвана и растоптана, едва ее вывесили на стене здания Совета в Джеймстауне. Верховный шериф тут же велел повесить новую, на этот раз повыше, но ее постигла та же участь.

Колония еще не привыкла к столь полным победам над воинственными индейцами. Кампанию называли чудом военного искусства. Но кто же он, этот Язон, этот Геркулес западных лесов, этот Бэкон? Много лет назад Вильям Беркли возглавлял экспедиции на Запад, но он никогда не добивался подобных побед. Так кто же он, сделавший все за губернатора и проклятый им за это?

Бэкон, кембриджский барристер, стал оплотом безопасности колонии. И в благодарность губернатор объявляет его вне закона! Трижды «ура» Бэкону! Долой спятившего Беркли!

Беркли созвал заседание совета и услышал массу скверных новостей. Слава Бэкона росла с каждым днем. Глупая молодежь сбегала из дома, дабы присоединиться к его армии для нового похода на индейцев. Губернатора проклинали за беспомощность. Стали раздаваться голоса с требованием его отставки.

Советник Дениэл Парк был одним из немногих, кто осмеливался говорить губернатору правду в глаза.

— Ваше превосходительство, — заявил он, — нам предстоит выбирать одно из двух. Можно послать офицера с приказом арестовать Бэкона, взять на себя командование западной армией и остановить войну с индейцами. Или же признать командующим Бэкона, передав ему все соответствующие полномочия и благословение короля.

— Мы не хотим войны, — негромко сказал Беркли.

— Но война уже идет.

— Подумать только, кто пытается давить на нас? Беззаконная шайка западных бездельников!

— Возможно, сэр, но люди уважают тех, кто не боится принимать решения. Они уверены, что новая ассамблея выделит средства на продолжение кампании.

— Новая ассамблея?

— Да, сэр, — слегка побледнев, ответил Парк. — Что бы мы ни решили сегодня, новой ассамблеи все равно не избежать. Чем скорее будут объявлены новые выборы, тем лучше для общественного спокойствия и порядка.

Беркли сжал кулаки. Он с трудом сдерживался.

Полковник Филипп Ладуэлл пожал плечами и заметил:

— Не вижу в этом никакого вреда, сэр. Дайте им выборы. Пусть соберется новая ассамблея. Но пусть потом толпа посчитает, во сколько им всем обойдется эта война!

По рядам прошел шепоток одобрения.

Советник Бэкон наконец решился заговорить:

— Мой юный племянник не бунтовщик, сэр. Еще до истечения этого месяца он будет в Джеймстауне и явится с извинениями за свое самочинство. Я гарантирую вам его лояльность и уважение к законам. Индейцы убили его надсмотрщика, а ярость — плохой советчик, сэр. Я прошу вас…

Беркли сделал вид, что ничего не слышал и, перебив старика, обратился к Ладуэллу:

— Вы полагаете, что выборы утихомирят западных фермеров?

— Да, сэр, — ответил полковник.

— Благодарю вас, джентльмены. Всего хорошего, — губернатор поднялся и вышел в сопровождении секретаря совета Спенсера.

Сэр Вильям Беркли дряхлел, но его душа оставалась молодой и непокорной. Приняв предложение совета о созыве новой ассамблеи, он проглотил горькую пилюлю, однако сделал это, что называется, сохранив лицо. Политика есть политика. А вот другую пилюлю, в виде растущей популярности молодого Бэкона, он глотать не собирался. Это задевало его лично, о чем он, естественно, не стал сообщать совету.

Как никто другой в колонии сэр Вильям понимал, насколько Виргиния отличалась теперь от Англии. Кроме того, он ясно видел разницу между своевольными западными поселенцами и боязливыми, в высшей степени дисциплинированными буржуа за океаном. Виргиния была не просто дикой, в самой природе ее скрывался бунт. Здесь жили выходцы из трущоб Лондона, Плимута, Ливерпуля, Глазго, Дублина… Сюда присылали всякий сброд за политические и прочие преступления. И править ими можно лишь железной рукой.

Совет боится, но не он. Идти на компромисс с бунтовщиками опасно. Его сочтут слабым, а это — тлеющий фитиль на бомбе заговора.

Молодой Бэкон всего лишь новичок-вольнодумец. Это единственное, что можно сказать в его оправдание. И чем скорее его повесят или на худой конец вышлют из страны, тем лучше. Человек, сумевший подчинить себе не признающих никакой власти западных приграничных фермеров, неизбежно станет источником бесконечных проблем.

Сэр Вильям позвонил, вызывая Кемпа, своего личного секретаря. Затем, даже не заметив вошедшего, он снова предался своим тревожным размышлениям. Пришло время действовать, использовать все, чтобы справиться с опасностью. Вместе с Бэконом умрет и бунт. Если же он продолжит свою самодеятельную, но, черт возьми, столь победоносную, войну с индейцами, все пропало безвозвратно.

— Кемп! — позвал губернатор.

— Я здесь, сэр.

— О, я не видел, как ты вошел, Кемп. Мне нужны корабли.

— Да, ваше превосходительство.

— Мне необходимы корабли. С их пушками на реке мне нечего бояться и тысячи западных бродяг.

— Да, ваше превосходительство.

— Извести Ивлинга, Нокса и Смарта. Ни одно судно, включая торговые, не может покинуть порт без моего письменного разрешения.

Кемп делал пометки на манжете.

— Скажи Неду Беллу, чтобы он готовил свой шлюп, поднимал паруса и шел к Албермерлу. Пусть найдет там Форка и приведет сюда все его корабли. Понятно?

— О да, ваше превосходительство!

— Они должны быть здесь не позже чем через шесть недель, с полным запасом пороха, ядер и продовольствия.

— Я все записал, сэр.

— Все вновь прибывающие корабли задерживать в порту до моего личного решения.

— Да, ваше превосходительство.

— Ступай, и пришли ко мне Артура Уорда.

Уорд, дворецкий губернатора, дряхлый беззубый старик, больше похожий на мумию, чем на человека, был верной тенью Беркли еще с 1656 года. Крепостной слуга в юности, теперь он разбогател и мог бы жить припеваючи, но железная воля сэра Вильяма поработила его разум, и Уорд продолжал оставаться послушным орудием в руках губернатора.

— Есть что-нибудь новое, друг мой? — спросил Беркли.

Старик кивнул, проковылял к креслу и сел, как большая нахохлившаяся птица. Он долго жевал губами, затем, подобрав слова, сказал:

— Вестовой из Энрико, сэр, сообщает, что банда Бэкона стоит лагерем на Аппоматтокс-ривер, в семидесяти милях отсюда.

— Она еще не распущена?

— Нет, сэр. Теперь Бэкон точит зубы на западные племена. Ему чем-то досадили моноканы.

— Кто вестовой? Снова молодой Клейборн?

— О нет, сэр. Новость привез некто Израэл Фигг, торговец железом с верховий.

— А где Клейборн? Его донесения всегда четки, полны, но лаконичны.

— Не знаю, сэр. Его не видели вот уже несколько недель.

Беркли задумался. Затем, глядя дворецкому прямо в глаза, спросил:

— Клейборн был вместе с Бэконом, Уорд?

— Не знаю, сэр. Его отец утверждает, что парень на плантации в Энрико и не имеет ничего общего с бунтовщиками.

— Мне нужен этот мальчишка, Уорд. Ему знакома каждая река, каждый ручеек, каждая тропинка отсюда и до соленых озер в предгорьях. Он нужен мне здесь.

— Да, ваше превосходительство, — неуверенным тоном ответил старик.

— В чем дело, Уорд? О чем ты подумал?

— Вы послали за Форком, сэр, а теперь посылаете за Клейборном…

— Да, и если Форк обидит парня, то будет повешен. Они оба необходимы мне, Уорд. Положение крайне серьезное. Колонию разъедает кислота заговора. Бленд пытался тайком от меня отправить письма королю. Макферлэйн оказался болтливым трусом. Чичерли — просто истеричка. Большинство людей Вашингтона дезертировали. Мне нужен человек, знающий запад. Мне нужен Клейборн. Говорят, в лесу он не уступает даже сенекам.

Уорд с сомнением взглянул на губернатора:

— По моим данным, сэр, юный Клейборн, как и Бэкон, бунтовщик. Он не похож на своего отца, сэр. Живет с индейцами. Месяцами не появляется дома. Возмутительно держится с уважаемыми людьми. Ни в грош не ставит богатство и положение в обществе.

Беркли ударил кулаком по колену:

— Мне известно это, друг мой. Но моя супруга сообщила мне, что наш петушок влюблен в дочь Алана Уокера. А уж она сумеет обуздать его.

Уорд посмотрел на сэра Вильяма с искренним восхищением:

— Вы все предусмотрели, сэр.

Истер Уокер очнулась от короткого дневного сна. Она сидела в глубоком легком кресле в беседке, недалеко от дома в Галл-Коув. Ей вспомнился совет тетушки Люси: нельзя спать, опираясь щекой на кулак, можно помять лицо.

Глупости!

Она снова подперла голову рукой и посмотрела на запад, где шумела кедровая роща. Последнее время она делала это все чаще.

Может быть, и не безопасно находиться одной столь близко от леса. Тетушка Люси помнит нашествие индейцев в 1644 году. Она так же стара, как и сама колония. Она даже утверждает, что когда-то губернатор был самым красивым и галантным кавалером на свете.

Тетушку Люси никто никогда не любил. Женщину, которую любили, всегда можно распознать по особому выражению глаз, сколько бы ей ни было лет. А ее, Истер Уокер? До той истории в Арчерз-Хоуп — тоже никто. Она вздохнула.

Зато с тех пор дом ее отца был полон воздыхателей.

Джон Ли, Артур Оллен, Том Хэнсфорд и Роберт Миллер ездили сюда всю зиму. Весной наверняка появятся и новые. Богатых невест было не так уж много, а красивых к тому же — еще меньше.

Ли жил далеко на севере в большом кирпичном доме. Хэнсфорд лет через десять — двенадцать станет бешено богат… возможно. Клейборн… Здесь крылась какая-то загадка. Почему из всех ее поклонников именно он первым предложил ей руку и сердце? Что вдруг случилось с этим любимцем портовых девиц, с этим щеголем, которого ее отец зовет не иначе как Рыцарь Черного Парика? Да и где он? Почему не пришел свататься сам? Почему прислал этого старика с кислым лицом, своего отца?

Она смутно помнила Ланса в детстве, но о выросшем Клейборне она практически ничего не знала. Он носит великолепный парик, которому завидует сам губернатор. Длинную шпагу. Вот, пожалуй, и все.

Истер Уокер снова вздохнула. Жаль, что она не рассмотрела его получше. Видимо, придется присматриваться ко всем молодым людям, чтобы по крайней мере не растеряться, когда они в самый неожиданный момент станут донимать ее своими патримониальными планами.

Выйти замуж за Ланса Клейборна? Ее даже передернуло. Клейборн-старший явился к ее отцу с таким гордым видом, словно давал понять, что пришел осчастливить ее подобным союзом. Нет, уж лучше просидеть всю жизнь в девицах, чем стать женой сомнительного субъекта вроде Ланса.

Но почему он не приехал сам? Он уехал по важному делу, заявил сэр Мэтью. Когда он вернется? Когда сочтет нужным.

По важному делу! Более важному, чем она? Наверняка опять отправился охотиться за призрачным врагом своей семьи, Хесусом Форком!

Она не делала абсолютно ничего, чтобы привлечь к себе столь пристальное внимание Ланса Клейборна. Предложение руки и сердца наверняка было инспирировано его отцом. Старому рыцарю просто хочется, чтобы его сын остепенился, обзавелся семьей и перестал наконец искать ссор в каждом кабаке. Дай она свое согласие на этот брак, и по возвращению отца между ним и сыном состоялся бы такой диалог:

«Поезжай, сынок, и женись на дочери Алана Уокера».

«Дочь Уокера? А кто она?»

«Прелестная дурочка из Галл-Коув. Ну же, давай, будь умницей и не теряй времени даром. Тебе давно пора жениться».

Ха! Истер стояла за дверью, когда сэр Мэтью явился к ее отцу за ответом. Старый рыцарь был сух и официален, как секундант на дуэли.

А затем он ускакал во весь опор. Его длинные худые ноги, стройная подтянутая фигура… он кого-то напомнил ей тогда… но не Ланса Клейборна.

Но где же Усак, который, даже являясь во плоти, кажется фантомом из ее девичьих грез? На границе война. Там ли он? Индейцы наступают, продвигаясь на юг. Беженцы с запада говорят о каком-то восстании среди фермеров и о незаконной армии, сражающейся с дикарями…

Натаниэль Бэкон, племянник советника Бэкона, объявлен губернатором бунтовщиком. Беркли жестоко обошелся с его женой, заявив, что повесит этого молодого джентльмена.

Но где же Усак? Он слишком силен, чтобы погибнуть. Он вернется.

Солнце клонилось к западу. Она встала и медленно пошла к дому. Глупо с ее стороны приходить сюда так часто. Если юноша явится, он найдет ее сам, а ей не пристало проявлять к нему столь явный интерес. Впрочем, это тоже советы тетушки Люси…

У колодца она остановилась. Зачем ей идти в дом? Она не хочет. Ведь он может вернуться в любой момент. Истер направилась к кедровой роще.

Спускался вечер.

Внезапно она ощутила какую-то странную уверенность, что он здесь, рядом. Но идти вперед или вернуться было страшно

Тетушка Люси скоро позовет ее и станет отчитывать за одинокие прогулки в темноте. Ну и пусть. Сумерки сгущались. Здесь, между кедрами, так тихо и спокойно, а эти тени, которые напоминают…

С радостным криком она бросилась вперед, в самую гущу теней.

Усак!

Несколько минут оба не могли говорить. Они составляли одно целое, как две реки, слившиеся вместе. Его руки крепко и ласково обнимали ее, музыка леса нежно обвивала их, и ей казалось, что само тело ее начинает таять, становясь невесомым. Вот-вот поднимется ветерок и унесет их вдаль…

Усак!

Слова были ни к чему. Она слышала его мысли.

— Где ты бил? — выговорила она наконец.

— Очень далеко…

— И так долго, Усак!

— Слишком долго, дорогая.

— Пожалуйста, милый, не покидай меня больше никогда! — Она почувствовала, как его объятия ослабли, и крепче прижалась к нему. — Никогда!

— Когда я вдали от тебя, жизнь проходит как во сне…

— Тогда…

— Я был с Бэконом, дорогая. Там еще много работы, но скоро, очень скоро я вернусь. И тогда мы…

— Ты был с Бэконом? С бунтовщиком Бэконом?

— Он не бунтовщик, — улыбнулся Усак.

— Но губернатор говорит…

— Губернатор изменит свои мнение, когда Бэкон приедет в Джеймстаун. Он не намерен воевать с его превосходительством.

— Но губернатор заявил Элизе Бэкон, что повесит ее мужа!

— Он был ослеплен яростью, дорогая. Кроме того, Бэкон будет избран в парламент от округа Энрико и получит право неприкосновенности. Беркли придется простить его.

— А ты… ты тоже бунтовщик, Усак?

— Я? — рассмеялся он.

Он рассказал ей о войне, об авторитете Бэкона среди фермеров, о битве с саскеханноками и взятии форта окканичей.

— Губернатора не любят на границе, — закончил он. — В минуту опасности люди становятся откровенными и говорят то, что думают.

— Я боялась не увидеть тебя больше. Прошло столько месяцев! — И она дотронулась до него, как бы проверяя, существует ли он на самом деле.

— А ты, дорогая? — спросил Усак. — С тобой ничего не приключилось?

Она покачала головой.

— Нет. Правда, устала от поклонников. Знаешь, мне даже сделали предложение.

Он закусил губу и промолчал.

— Ты сердишься, Усак?

Он снова не ответил.

— Это был твой знакомый, Ланс Клейборн. Я отказала.

Опять не дождавшись ответа, она заговорила быстро и путанно, стремясь сломить его молчание:

— Я никогда не выйду за него, Усак. Он опасен, его ненавидят в половине магистратов колонии. Да, я знаю, он хорошо одевается и умеет себя подать, но… У него самые роскошные парики в Виргинии, однако не думай, что я… Я совсем не знаю его, Усак. И видела его лишь раз после моего возвращения из Англии. Я…

Юноша в индейской одежде продолжал молчать.

— Со стороны сэра Мэтью было непростительной дерзостью являться с таким предложением. Я уверена, что это его идея. Он просто хочет женить сына, а на ком — неважно.

— Не забывай, что я неплохо знаю Ланса Клейборна, — заговорил наконец Усак. — Я видел его рядом с Джоном Вашингтоном в Потомаке. Он участвовал в обоих сражениях на Роанок-ривер. Да, он тоже был с Бэконом. И он не мальчишка, который…

Истер Уокер высвободилась из его объятий и отвернулась.

Словно ледяной занавес опустился между ними. Она впервые поняла, что перед ней живой мужчина, а не порождение ее мечтаний. В его голосе прозвучали стальные нотки, от которых по коже пробежал холодок. Он не герой из мечты, а просто человек, мужчина, такой же, как и прочие мужчины, как и Ланс Клейборн, возможно… Это имя разрушило все очарование их встречи.

— Ланс Клейборн — мой товарищ, — продолжал Усак. — Он мой друг, враг, брат… Он мой злой гений!

Она вздрогнула.

— Почему вы говорите это так, Усак? Почему вы вообще говорите со мной о… о Лансе Клейборне?

Минуту она слышала лишь его дыхание. Из дома донесся голос тетушки Люси. Истер не ответила.

— Потому что я не могу не говорить о нем! — сказал он. — Потому что… ДА ПОТОМУ ЧТО Я И ЕСТЬ ЛАНС КЛЕЙБОРН!

Она в ужасе отшатнулась.

Он снова было заговорил, стараясь найти нужные слова, успокоить ее… Но тут в нем проснулась гордость, и он замолчал.

Она бегом бросилась к дому.

Он не стал ее догонять.

Ланс нашел отца на поляне рядом с замком Клейборна. Он сидел в большом дубовом кресле, вытянув ноги так, что шпоры его высоких сапог глубоко вошли в поросшую молодой травой землю.

Когда Ланс спешился, старый рыцарь поднялся ему навстречу, и они крепко обнялись. Грум отвел лошадь юноши на конюшню, а сам он устроился у ног отца и принялся задумчиво жевать стебелек сорванной травинки.

— Откуда ты на этот раз?

— Я ездил чуть дальше Роки-Ридж, сэр.

— На западную плантацию?

— Пео все еще там. Он женился на вдове Дика Поттса. Дела идут неплохо, лишь один негр сбежал.

— Пео занимается расчисткой участков?

— Да. Предстоит еще кое-что сделать, но сажать в этом году мы будем не много. Границу все еще лихорадит.

— А я-то думал, твой приятель Бэкон-младший проучил индейцев.

— Все верно, — вздохнул Ланс. — Урок, полученный на Роанок-ривер, они запомнят надолго. Но люди хотят теперь раз и навсегда покончить с проблемами, связанными с индейцами, и отбросить всех их за горы. Даже деревни мирных памунков встали им поперек горла. Для западных фермеров урожай все равно уже утрачен безвозвратно, вот они и хотят довести дело до конца.

— Они восстали?

— Восстали? Нет, сэр. Они просто сильно встревожены. И если губернатор приедет на границу, он найдет там достаточно лояльных людей. Но если он оставит их сейчас без внимания, то им волей-неволей придется поверить в самые мрачные слухи и сплетни. Но в любом случае его пушная торговля временно приостановится.

Сэр Мэтью испытующе посмотрел сыну прямо в глаза и сказал:

— Слухи и до нас доходят, сын. Несколько человек, видевших на днях нашего хм… достойного губернатора, утверждают, что он недоволен тобой. Поговаривают даже, что ты, как и Бэкон, бунтовщик.

— И вы верите?

— Не знаю, не знаю, — ответил старик, не скрывая иронии. — Знаю только, что тебе и вправду пора осесть и жениться, а значит, и стать добропорядочным гражданином.

И в двух словах он пересказал Лансу о своем неудачном визите к отцу Истер Уокер. Тот долго думал, не желая обижать сэра Мэтью, но, посовещавшись с дочерью, пришел к выводу, что она еще не доросла до замужества.

Ланс долго сосредоточенно изучал жучка, забравшегося на самую верхушку травинки и не знавшего теперь, что ему делать, а потом с грустной улыбкой ответил:

— Это моя ошибка, отец. Я был просто самонадеянным дураком, но так или иначе я просто обязан заполучить Истер в жены.

— Но почему именно ее?

— Вы ее видели когда-нибудь?

— Да, сэр, — широко улыбнулся сэр Мэтью. — Недавно, в Джеймстауне. Она просто неподражаема.

— Тогда к чему спрашивать? Правда, меня немного беспокоят ее другие воздыхатели, например Хэнсфорд…

— Хэнсфорд — приятель Драммонда, и губернатор любит его еще меньше, чем тебя. Но знаешь что? Я пытался тебе помочь. Теперь постарайся добиться ее сам.

VIII. НЕЗАБЫВАЕМАЯ ВЕСНА

Весна в тот год выдалась незабываемая. Однажды ночью в небе появилась огромная комета, огненное знамение беды. Затем было нашествие доселе невиданных во всей Америке гигантских стаи диких голубей. Днем целые тучи пернатых закрывали собой солнце, а по ночам лес наполнялся страшным треском — это ломались ветви деревьев под тяжестью устроившихся на них птиц.

Колонию била военная лихорадка. Индейцы разорили семьдесят одну ферму у границы. Их отряды грабили и сжигали дома и снова уходили в лес. Селения, не тронутые индейцами, отчаянно страдали от волков и разбойников. На побережье снова расцвело пиратство. Бездельники и бродяги повадились собираться большими толпами в тавернах и напиваться там до бесчувствия. Сборщиков налогов нещадно били…

Но юго-западный ветер становился с каждым днем все теплее, деревья оделись в свой обычный весенний наряд, а в небе по-прежнему, словно снежные горы, громоздились друг на друга белые облака.

В Джеймстаун часто приходили сообщения с границы, и были они по большей части неутешительны. Сэр Генри Чичерли во главе отборных частей губернаторской армии рыскал по всему Западу в поисках отрядов Бэкона, которые, по слухам, могли скоро напасть на восточное побережье. Устав преодолевать разлившиеся реки и сдерживать недовольство измученных полуголодных солдат и офицеров, Чичерли вернулся ни с чем. На Джорданс-Поинт Бэкона не оказалось, и никто не знал, где он стоит лагерем.

Губернатор Беркли вывесил очередную прокламацию. предупреждая, что каждый, взявшийся за оружие без ведома особой Королевской комиссии, будет повешен.

Но едва она появилась на столбах и дверях таверн, как была немедленно сорвана возмущенными горожанами, а по всему Джеймстауну, в том числе и на стенах здания совета, появились крупные надписи: «Да здравствует Бэкон!». В дома подбрасывались грубо отпечатанные листовки бунтарского содержания

Пошли разговоры о том, что фермеры не станут сажать табак до тех пор, пока не снизят налоги. Женщины наседали на советников и губернатора, требуя запретить питейным заведением торговать какой бы то ни было жидкостью, кроме эля, поскольку их мужья стали отчаянно предаваться пьянству. Повсюду слышались требования произвести проверку счетов государственной казны и пересмотреть систему пошлин и тарифов, обогащающую губернаторских любимчиков и разоряющую всех остальных, а также открыть земельную книгу и выявить людей, записывающих огромные участки на подставных лиц.

Народ не успокоили даже выборы. Для правильного подсчета голосов в помощь шерифам выделяли добровольцев. В двух округах, где шерифы вздумали мухлевать в угоду губернатору, их едва не убили. В пяти округах в парламент выдвинули бывших слуг. В Энрико баллотировались Натаниэль Бэкон и полковник Крю.

Губернатор рвал и метал. Когда несколько советников недвусмысленно намекнули ему, что было бы неплохо несколько смягчить политику в отношении Бэкона, уж слишком он популярен, сэр Вильям треснул кулаком по столу, поклявшись не идти ни на какие компромиссы, поскольку они лишь провоцируют бунт.

Даже Дениэл Парк был обескуражен подобным ответом. Он отправился к Лоренсу и попросил передать Бэкону, что только тот и может облегчить положение вещей.

— Пусть он напишет губернатору, — посоветовал Парк. — Скажите ему, чтобы он польстил немного самолюбию старика и спас этим от петли себя и… вас. Бэкон учился в Кембридже и уж сумеет, наверное, написать вежливое письмо. Объясните вы ему наконец, что ДЕЙСТВИТЕЛЬНО рискует своей головой. А может быть, и не только своей.

Лоренс задумчиво посасывал трубку.

— А с чего вы взяли, что я смогу передать ему все это? — невинным голосом осведомился он.

— Если не вы, то кто же? — нахмурился Парк.

— Что ж, придется попытаться, — рассмеялся Лоренс.

— После ухода Парка Лоренс долго размышлял. Он мало кому верил в Джеймстауне, и Дениэл Парк не входил в число таких людей. Его встревожило, что член губернаторского совета так хорошо осведомлен о его дружбе с мятежным адвокатом. Если об этом знал Парк, значит, знали все, включая самого Беркли.

Но в его словах было разумное зерно. Всем вокруг понятно, что Бэкон не мятежник. Всем ясно, что никакого бунта на границе нет, если, конечно, не считать таковым оказанный индейцам отпор. И никто не сомневается в том, что это еще отнюдь не предательство, если фермеры в чем-то не согласны с торговыми агентами губернатора, а йомены требуют снижения налогов. Для решения подобных разногласий и была создана в 1619 году ассамблея. Что ж, Бэкон узнает о настроениях в Джеймстауне и сумеет положить конец досужим толкам о предательстве.

Но кто возьмется отвезти Бэкону послание? Кто вообще сможет отыскать его в диких лесах к югу от Джорданс-Поинт? Никого из людей Байерда в городе нет. Траппер с верховий возвращается назад лишь через месяц… Кто же? Остается лишь юный Клейборн. Только этот волчонок способен быстро и толково справиться с непростым заданием.

Ланс Клейборн места себе не находил из-за того, что ворота Галл-Коув отныне были закрыты для него. Целые дни напролет проводил он в кедровой роще, но на крик совы никто не выходил. Ворота так и не открылись.

Мисс Истер неважно себя чувствует. Мисс Истер никого сегодня не принимает, Мисс Истер нет сейчас дома. Мисс Истер уехала погостить в Пенсильванию…

Он послал подарок — коробочку с редчайшими сортами чая. На следующий день ее вернули, сопроводив отказ какой-то дежурной светской фразой.

Ланс писал письма, но получал их назад нераспечатанными…

Юноша получил записку Лоренса в таверне Генриетты Харт и почувствовал прилив сил. Снова настоящее дело! Однако, стоя на палубе боровшегося с ветром десятивесельного судна капитана Байерда, он ощущал, как с каждым гребком, уносящим его на Запад, усиливалась боль в сердце.

А что если за это время Истер Уокер решит выйти замуж за другого? Скажем, за Джона Ли или Тома Хэнсфорда? Или сядет на корабль и вернется в Лондон? А что если вмешается слепая судьба, и она заболеет или, хуже того, умрет?

Каким же он был дураком! Ну что ему стоило признаться, кто он на самом деле, еще там, на пристани Арчерз-Хоуп? А теперь она уже вряд ли когда-либо сможет воспринимать Ланса Клейборна как романтического лесного рыцаря, спасшего ее от верной смерти.

Все! Хватит! К черту эту любовь!

Бэкон будет рад ему. На границе найдется, чем занять свои мысли. Немногие сумеют перехитрить индейцев, уверенно пройти по незнакомому лесу или свалить оленя с первого выстрела. Он нужен Бэкону.

В том мире нет места женщинам. Все западные племена вышли на тропу войны. Часть индейцев, до сих пор соблюдавших нейтралитет, присоединилась к воинственным монаканам. Испуганные разгромом окканичей краснокожие больше не верили белым людям. Петиско увел свое племя далеко в горы.

Мощные взмахи весел быстро гнали судно вверх по реке. Теперь они проплывали Хармони-Спит, где жил его бывший наставник Дэвид Брум, также немало пострадавший от любви. Энн Шорт всласть помучила его, прежде чем согласилась на брак. Что-то они поделывают сейчас? Энн Шорт превратилась в обожающую посплетничать толстуху-кумушку, а Брум каждый день, кроме воскресенья, когда он читает проповеди в церкви, возится с мотыгой на своей земле…

Может быть, и ему, Лансу Клейборну, после женитьбы уготована мотыга? Во имя пророка Даниила, нет! Только не это!

А тем временем между Артуром Уордом, доверенным секретарем губернатора, и мисс Истер Уокер происходил небезынтересный для Ланса разговор, хотя, возможно, и к лучшему, что он не мог его слышать.

Уорд, собиравший все городские сплетни, быстро узнал все, что хотел, о романе юного Клейборна с дочерью Алана Уокера. Затем он наведался в Галл-Коув и попытался вызвать Истер на откровенность. Но стоило ему произнести сакраментальное имя «Ланселот Клейборн», как воспитанную вежливую девушку словно подменили, и она взорвалась, как порох. Взрыв негодования был настолько искренним и сильным, что умудренный жизнью Уорд сразу понял: его не обманули, она влюблена по уши.

— Он просто негодяй, мерзавец, гнусный обманщик! — не могла успокоиться Истер. — Он никогда больше не посмеет прийти сюда! Я не хочу видеть его!

— Он, видимо, пытался исправить свой… хм… промах? — осторожно спросил Уорд.

— Да, но даже проживи он столько, сколько Мафусаил, ему все равно это не удастся!

Уорд вовсе не собирался вступать в дискуссию, однако случайно затронутый девушкой вопрос о продолжительности жизни Ланса навел его на одну мысль.

— Губернатор очень обеспокоен, мисс Уокер, тем, что ему, к сожалению, придется повесить парня, — сказал он, поднимаясь и беря в руки шляпу.

Девушка сильно побледнела.

— Видите ли, оказывается, он был вместе с Бэконом. И попал под влияние этого безумца. Впрочем… уже не важно.

Не сказав больше ни слова, Уорд откланялся. «Я скоро вернусь, детка, — думал он. — И посмотрим, что ты скажешь, когда остынешь!»

Ланс нашел Бэкона в небольшом лагере, разбитом у порогов Аппоматтокс-ривер. Две сотни его добровольцев ни на минуту не расставались с оружием, понимая, что в любую минуту на них могут напасть.

Часовой провел Клейборна сквозь ворота нового частокола к штабу командира… Бэкон был рад неожиданному приезду Ланса. Казалось, он постарел на несколько лет: лицо осунулось, глаза запали, взгляд стал тяжелым и недоверчивым. Но шутил и улыбался он по-прежнему.

— Ну, как дела, индейский Ромео? — спросил он Ланса. — Готов ли ты к новой кампании?

Ланс изобразил самую беззаботную улыбку и полез в карман за письмом Ричарда Лоренса.

— Сегодня я курьер, — сказал он.

Бэкон внимательно прочитал послание, затем бросил его на стол и встал.

— Эта земля словно взбесилась, — заявил он. — Против нас все индейцы. От их военных раскрасок пестро отсюда до Массачусетс-Бэй, а губернатор толкует о каком-то заговоре! Разве он не понимает, что Сначала надо справиться с дикарями, а уж потом выяснять отношения?! Не понимает, что все эти форты вдоль реки беспомощны и бесполезны, что, не будь здесь моих людей, одним монаканам да Господу Богу ведомо, какие дикие племена могли бы постучаться завтра в ворота Джеймстауна?

Бэкон хитро взглянул на Ланса:

— Ты сумеешь сказать это губернатору?

Ланс задумчиво посмотрел на сосновое кружево горизонта и ответил:

— А я уже говорил. И не я один. Он просто не слушает. Страх и жадность — вот что правит им сейчас. Лоренс надеется лишь на его страх. А боится он, по мнению Лоренса, твоей власти.

— Да кто я такой, чтобы меня боялся губернатор? Я, простой плантатор? Бессмыслица какая-то!

Бэкон еще раз пробежал глазами письмо.

— Хитрец он, этот Лоренс! — сказал он. — Мягко стелет, да жестко спать! Сначала ловко подбирает доводы, прямо как торговец-шотландец, а потом заявляет, что мои друзья в Джеймстауне в опасности и только я могу спасти их. Ха! Можно подумать, что здесь нет индейцев, а я по совету врача уехал на воды!

Ланс даже не улыбнулся.

Бэкон с удивлением взглянул на него.

— Что, все действительно так серьезно?

— Да, — ответил Ланс. — И Лоренс имеет в виду лишь то, что написал. Тебе опасно находиться в Джеймстауне, даже если после выборов ты станешь членом парламента.

— Опасно?

— Не стоит забывать о страхах старого, раздражительного губернатора. Беркли отлично помнит и изгнание виргинцами Харви, и диктатуру Кромвеля. Кроме того, он вряд ли простил королю его нерешительное поведение с убийцами Карла I. Он остро завидует твоему влиянию и популярности.

— Завидует? Мне? Ха! Кромвель так напугал его, что ему теперь за каждым кустом мерещится бунтовщик. Где же подлинный Беркли? Где тот стойкий, мужественный герой, о котором я столько слышал в Англии? Беркли, восставший против Кромвеля и кровавого английского парламента? Непревзойденный Беркли, победитель индейцев? Где, наконец, галантный Беркли, любимец всей колонии? Его нет, он испарился, а на его месте возник старый, злобный, завистливый брюзга! Будь свидетелем моих слов, Ланс: если он не услышит с Запада вопль о помощи, если так и не санкционирует нашу кампанию, я не могу обещать, что сумею сдержать своих людей. Предупреди его, что восстание против индейцев может перерасти в революцию.

Бэкон повернулся к окну и подозвал Ланса:

— Смотри!

На молодой зеленой траве стояли ряды молодых рекрутов. Их муштровал закаленный в боях сержант. На первый взгляд его команды выполнялись безукоризненно, но он каждый раз недовольно качал головой, заставляя повторять все снова и снова.

— Смотри, — повторил Бэкон. — Когда-то виргинцы были детьми губернатора и не могли без него обойтись, нуждаясь в защите, крове и пище в этой дикой стране. А что ты видишь сейчас? Это взрослые, решительные люди, способные сами добиться всего, чего пожелают. Губернатору остается только признать их и жить с ними в мире, а что он делает? Объявляет их бунтовщиками! Бунтовщики! Потому что осмелились бросить вызов индейцам и заменяют собой его игрушечные форты! Потому что ценят жизнь выше бобровых шкурок! Неужели он всерьез надеется запугать их своими прокламациями? На Виргинию распространяется власть короля, а на виргинцев — все права его подданных. Неужели наместник Беркли забыл об этом?

Почти неохотно возвращался Ланс в Джеймстаун, с новостями для Лоренса и Драммонда. Официальное письмо Бэкона должен был передать губернатору полковник Крю.

Бунтовщик или нет, но Бэкон решительно собирался присутствовать на июньской ассамблее в качестве члена парламента от округа Энрико; Впрочем, об этом он сэру Вильяму не писал. В уважительном тоне он сообщал, что ни он сам, ни кто-либо из его людей не нарушил закона, выступив против дикарей, и в любой момент по приказу губернатора они готовы прекратить войну. Он также отвергал обвинение в нелояльности короне и колонии. Письмо отнюдь не являлось просьбой о прощении, напротив, со всей четкостью хорошего адвоката Бэкон давал понять, что прощать здесь нечего. Заканчивалось же послание традиционными уверениями и пожеланиями.

Сообщение для Драммонда и Лоренса было более откровенным. Он предлагал тайно собраться в доме Драммонда за два дня до начала ассамблеи и, принимая во внимание последние новости и факты, спланировать свои действия.

Джеймстаун кипел. Таверна Лоренса была переполнена, и Лансу пришлось делить скамью в общей зале с каким-то морским волком, от которого удручающе пахло опиумом.

После наступления темноты он встретился с Лоренсом и Драммондом. Ланс рассказал им об отряде Бэкона и отвечал на вопросы до тех пор, пока в горле у него не пересохло.

— Он не послал нам даже записки? — не унимался Драммонд.

— Нет, — ответил Ланс. — Но он написал письмо губернатору и передал его через Крю.

— Он написал губернатору! — воскликнул Лоренс, многозначительно взглянув на Драммонда.

Шотландец мрачно кивнул и спросил:

— Почему Крю? Почему не Клейборн?

— Крю, как и Бэкон, теперь член парламента. И только логично, что письмо отправлено с ним, — ответил Ланс.

— Бэкон просто не хотел, чтобы губернатор догадался, чье поручение выполнял Ланс, — пояснил Лоренс.

— Видимо, так, — сказал Драммонд. — Слушай, парень, никому ни слова о твоей миссии, с которой ты столь блестяще справился. Ни слова о Бэконе и его планах. Поезжай домой и жди от нас известий. Ты еще понадобишься Бэкону. Ты еще понадобишься колонии.

Но на следующий день выяснилось, что Ланс не может сразу вернуться домой: юноша еще не успел закончить свой завтрак, как в таверну явился дворецкий губернатора Уорд и передал ему приглашение от его превосходительства.

Сэр Вильям принял Ланса в восточной зале здания совета.

— Здравствуй, здравствуй, лесной бродяга! — весело приветствовал он юношу. — Ну, как дела на Западе?

Тщательно подбирая слова, Ланс рассказал о брошенных плантациях и о панике, еще не прошедшей, несмотря на разгром саскеханноков. А потом, как бы вскользь, он упомянул о Бэконе:

— Мой добрый сосед, Бэкон-младший, возглавил небольшую мобильную армию, без которой форты никогда бы не сумели сдержать индейцев.

Беркли насторожился.

— Индейцам никогда не застать его врасплох, — продолжал Ланс, — и вы смело можете на это рассчитывать. Он поставил на место южные племена, да и западные дикари серьезно напуганы. Они не решаются атаковать его форпосты, а для переговоров с монаканами разведчикам Бэкона приходится проходить не менее двадцати миль.

— Его лагерь укреплен?

— Нет, сэр, он обходится обычными пикетами и часовыми. Там, на Западе, не очень-то верят в эффективность фортов.

Как Беркли ни пытался держать себя в руках, его лицо побагровело, а пальцы нервно хватали воздух. Ланса поразила эта внезапная перемена. Дважды старый губернатор пытался заговорить, но не смог. Он был очень зол, но не хотел, чтобы юноша принял это на свой счет. Наконец, справившись с собой, он неожиданно спросил:

— А как дела у полковника Хилла в гарнизоне Энрико? Я приказал ему привезти молодого Бэкона в Джеймстаун, дабы тот ответил за свое непослушание.

— Кто ответил, сэр? Бэкон?

— Да, черт возьми, Бэкон! Почему Хилл его до сих пор не арестовал?

— Не знаю, ваше превосходительство. Я не видел полковника Хилла. Но почему вы хотите арестовать Бэкона?

— Ты, никак, решил учинить мне допрос, мальчишка?

— Простите, ваше превосходительство.

Губернатор отбросил приличия и дал волю гневу:

— Слушай меня внимательно! Я себя дурачить не позволю! Ты прекрасно знаешь, что мои офицеры повсюду ищут Бэкона. Кроме того, мои бедный барашек, мне прекрасно известно твое участие в этом заговоре. Можешь пойти и передать своему отцу, что он глупец, да-да, жалкий глупец! Почему, спросишь ты? Да потому, что ему не стоило позволять тебе так часто шляться на Запад!!!

Ланс едва не задохнулся от ярости, но промолчал.

— Так-то, парень! — продолжал Беркли. — Верховный суд определит поведение Бэкона как бунт. Тебе знакомо это слово? Бунт! Предательство! Я — губернатор, я, и только я, определяю политику вверенного мне штата, и мне, а не Бэкону, отвечать перед советом и его величеством! И пока я губернатор, я не позволю какому-то бездельнику с Запада путать мне карты. Я пущу в ход виселицы! Как здесь, так и на Западе!

Если губернатор рассчитывал запугать Ланса, то он ошибся. Внешне молодой человек слушал его с полным почтением, но на самом деле он просто изо всех сил пытался подавить свой гнев. Беркли перевел дыхание и уже более спокойным тоном добавил:

— Слишком сурово, скажешь? Но у меня нет выбора! Ты умен, Клейборн. Умен не по годам. Тебе посчастливилось унаследовать лучшие качества своего отца и дяди. Да, все мы боимся индейцев, но вдумайся, кто они? Наивные, как дети, дикари. Ты же жил с ними и знаешь их повадки. Они должны быть наказаны. И они будут наказаны. Но у самого короля никогда не хватит денег на то, что задумал Бэкон! Отбросить ВСЕ племена за горы? Абсурд! Ведь ты же не дурак и должен понимать это! Я рассчитываю на тебя, парень, и хочу, чтобы ты помог всем нам залечить раны раздора.

Ланс хотел было возразить, объяснить губернатору, что после победы Бэкона на Роанок-ривер отбросить монакан за горы не составит труда для любой регулярной армии, но Беркли, словно почувствовав это, тяжело опустил руку ему на плечо и сказал:

— Ладно, парень, будем считать, что ты меня понял. Бэкон едет сюда, и мы решим с ним все вопросы. Оставайся здесь, на восточной территории, до моих дальнейших указаний. Это приказ.

Ланс молча поклонился и вышел.

Услышав о приказе губернатора, сэр Мэтью остался очень доволен. Его очень беспокоило участие сына в западных событиях, и он не раз сомневался в лояльности Ланса по отношению к губернатору и королю. Ланс слишком часто бывал на западных землях и утратил связь с миром богатых и воспитанных жителей восточного побережья.

Ланс же все никак не мог успокоиться, думая о Бэконе и обещанных губернатором виселицах. Пытаясь объяснить отцу, сколь талантливого человека пытается убрать с дороги сэр Вильям, он рассказал ему о взятии форта окканичей. Сначала в глазах старого рыцаря вспыхнул боевой задор, но потом он лишь презрительно махнул рукой, как бы говоря: «И эту заварушку ты называешь сражением?»

— Этот Бэкон гениальный полководец, отец.

— Но разве он солдат?

— Я видел его в двух кампаниях, отец.

— Кампании! Ты называешь это кампаниями, а три сотни человек — армией? Ха!

Ланс не стал спорить со старым ветераном принца Руперта, но позволил себе усомниться в том, что полк короля Карла смог бы пешим пройти четыреста миль, ночуя под открытым небом, а затем взять укрепленный остров, располагая одной-единственной пушкой.

— Да Бог с ним, с Бэконом! — решил сменить тему сэр Мэтью. — Поговорим лучше о тебе. Ты становишься важным человеком, сын. Обязанности курьера доверяют не каждому. Это очень большая ответственность.

Согретый словами отца и несколькими глотками мадеры, Ланс почувствовал себя значительно лучше. Сэр Мэтью не боялся бунта, его просто раздражало, что мелкие фермеры наравне с ним будут участвовать в ассамблее. Ланс не перечил отцу, но и не разделял его уверенности в радужном будущем. Он видел лагерь Бэкона у Аппоматтокс-ривер. Он помнил слова губернатора о виселицах. Если Бэкон будет повешен, в колонии начнется сущий ад.

Ланс успел много узнать и неплохо владел ситуацией, но одно ему было неведомо — роль, которую отводил ему губернатор в своих планах.

В течение следующей недели то один, то другой знакомый расспрашивал его о лагере Натаниэля Бэкона, о Байерде, Макферлэйне и прочих торговых агентах губернатора. Ланс рассказывал им все, что знал. Впервые в жизни Ланс оказался в центре внимания людей много старше себя, и все они вдруг стали говорить о его великом будущем, о том, что вот-вот он станет капитаном, что он самый многообещающий молодой человек в колонии.

— Что им надо от тебя? — недоумевал сэр Мэтью. — Похоже, у тебя от меня секреты, парень. Помимо солдата ты стал еще и политиком?

Ланс пожимал плечами, удивлялся и ждал, чем все это кончится.

В замок Клейборна стали запросто заезжать Бэкон-старший и советник Дениэл Парк. Они появлялись как бы случайно и обращались с Лансом как с весьма влиятельной персоной, даже советуясь с ним иногда. Приходили также Лоренс, Драммонд и другие знакомые юноши из антигубернаторской группы. Они говорили о Бэконе и своих дальнейших планах.

Ланса же между тем его собственные проблемы волновали куда больше дел губернатора. Истер Уокер не выходила у него из головы. Ее образ преследовал его и днем и ночью, и в походах и на охоте. Он спрашивал о ней всех гостей замка. Ему отвечали, что девушка гостит в Грин-Спринг у леди Беркли и что она стала первой красавицей штата, затмив прочих женщин, включая и супругу губернатора. Собеседники сообщали также о бесконечных поклонниках, ища на лице юноши признаки ревности и любовной тоски.

Однажды кто-то сказал слуге сэра Мэтью, что мисс Истер вернулась в Галл-Коув. А Саймон Джонс со Старджион-Крик добавил: юная леди отказала Хэнсфорду.

Саймон Джонс, зять Артура Уорда, был большим любителем посплетничать. Он целый час, не закрывая рта, рассказывал Лансу о подагре своего отца и последней проповеди Брума, в которой тот заявил, что апостол Павел пытался трактовать вопросы веры, не разбираясь в них, чем вызвал споры и недовольство многих прихожан.

Ланс улыбнулся. Брум всегда недолюбливал апостола Павла, но юноша не считал теологию самой сильной стороной своего бывшего наставника.

— Как дела у Эдварда Уокера? — спросил Ланс. — Достроил ли он склад?

— О да, — ответил Саймон, — и вскоре собирается навестить вас. У него какое-то поручение к вашему кузнецу. Его сестра также хотела бы увидеться с вами.

Глаза Ланса расширились.

— Кто вам это сказал?

— Эд.

— Она сама просила его передать вам, что хочет меня видеть?

— Нет, но она присутствовала при нашем разговоре и не возразила брату, когда тот упомянул об этом.

Ланс щедро угостил гостя вином и простился с ним.

В ту ночь он видел замечательные сны.

На этот раз крик совы в кедровой роще у Галл-Коув не остался без ответа. Она вышла к воротам, нервно комкая носовой платок и кусая полные губы, все такая же испуганная и непреклонная.

Перед ней стоял не дикарь в изорванной кожаной одежде, а гладко выбритый молодой человек в начищенных сапогах и бархатном камзоле. Стоя друг против друга в весенних сумерках, они долго молчали.

— Я получил твое послание, — наконец сказал Ланс.

— Я не посылала ВАМ никаких посланий.

— Мне передали тв… вашу просьбу.

— Я никого ни о чем не просила.

— Что ж, забудем об этом. Вы вышли поговорить со мной. Я приходил и раньше, много раз, но напрасно.

— Мой отец… Это он приказал мне встретиться с вами.

Ланс едва не задохнулся от неожиданности.

— Я никогда бы сама не вышла к вам, Ланс Клейборн! — вскричала девушка. — Я ненавижу, ненавижу вас! — И она повернулась, как бы собираясь уйти.

Он схватил ее за руку, затем, опомнившись, отпустил. Снова повисло неловкое молчание. Где-то в лесу пронзительно свистнула ночная птица.

— Не важно, почему вы вышли ко мне, — сказал Ланс. — И это правда, что бы там ни нашептывала мне моя гордость. Я люблю вас. Ваш образ повсюду преследует меня. Я вел себя как последний дурак, но все же рассчитываю на ваше прощение. Если вы действительно меня ненавидите, я сам возненавижу себя навсегда.

Ланс не знал, да и не мог знать, что происходило в душе девушки. Она была рядом, и он забыл обо всем остальном. Он снова взял ее за руку.

— Я не люблю вас, — заявила она. — И скоро… очень скоро вы сами меня возненавидите!

— Возненавидеть вас?!

— Да.

Внезапный шорох за спиной заставил его обернуться и впиться глазами в переплетение длинных вечерних теней.

— Не обращайте внимания, — шепнула ему Истер. — Давайте пройдем немного вперед.

Озадаченный, он последовал за ней.

Она остановилась и снова шепнула:

— Не говорите громко, прошу вас. — Девушка подошла вплотную к нему и с нервным смешком сообщила: — Сегодня я Далила7, Ланс Клейборн. Выслушайте меня, прошу вас… и вам ничего не сделают.

Он опустил руку на эфес шпаги.

Истер остановила его:

— Пожалуйста, не надо! Слушайте. Мой отец велел мне встретиться с вами и позволить вам навещать меня здесь, в доме. Он считает вас самым опасным бунтовщиком после Бэкона и… и…

Ей пришлось вцепиться ему в руку, уже готовую выхватить клинок из ножен, и это помешало закончить фразу. Она дрожала, как испуганная лань.

— Я начинаю понимать, — тихо произнес Ланс. — Губернатор приказал, и ваш отец…

— Да, — шепотом подтвердила она.

— И вы презираете меня?

— Я? Нет… то есть да. Вы…

— И себя, надо полагать, тоже? — Он гордо выпрямился.

— Да, — после долгой мучительной паузы призналась она.

— И мне позволено видеться с вами лишь затем, чтобы ваш отец и вы могли исполнить волю губернатора?

— Пожалуйста… Разве я не говорила, что скоро вы возненавидите меня? Я дура, еще большая дура, чем вы, Ланс Клейборн. Но они сказали мне, что вас арестуют и повесят, если я не увижу вас и… и… Скажите правду, вы бунтовщик?

— Если после этого я не стану бунтовщиком, — пожал плечами Ланс, — Святой Петр внесет меня в свою книгу как самого терпеливого дурака, когда-либо стучавшегося во врата рая!

— Я ничего не понимаю в политике, Ланс, — быстро проговорила она, — но вам грозит смертельная опасность. И хотя моя любовь к вам прошла, я не хочу, чтобы вы болтались на виселице. Мой отец напуган. В стране беспорядки. Старый губернатор, как слепая змея, кусает всех подряд. Он никого не пощадит, Ланс. Пожалуйста, скажите мне, что вы не бунтовщик. Я передам им это, и вам ничего не сделают…

Он взял ее за плечи и, глядя ей прямо в глаза, негромко, но резко сказал:

— Скажи им, что хочешь, любимая. Но не забудь упомянуть, что я — виргинец. Ни один мужчина во всей колонии не смог бы безнаказанно заявить мне прямо в лицо, что я предал своего короля, и, зная это, они вложили мерзкое обвинения в уста девушки. Передай также своему перепуганному насмерть отцу, что если губернатор соизволит поднять свой ленивый зад из кресла у камина и выйти со мной на поединок, я перережу ему глотку за гнусную клевету!

— Ты говоришь как кабацкий задира! — вспыхнула она.

— Зато от чистого сердца.

— Мне нельзя было быть откровенной с вами, Ланс Клейборн. Сделав это, я предала моего отца…

— Сэра Вильяма Беркли, дорогая.

— Боже! Не произносите его имя даже шепотом. Говорю вам, он крайне опасен. Губернатор уже не тот, что был когда-то. Его стоит опасаться, поверьте мне!

— Вам действительно не стоило быть откровенной, дорогая, ведь и вы подозреваете меня в измене! Я пришел сюда лишь затем, чтобы сказать, что я люблю вас. А оказался жертвой политического заговора. У меня такое чувство, будто меня вываляли в грязи. Ну да ладно. Я и прежде вел себя как дурак, побуду им еще немного. Видимо, в молодости каждый хоть раз, но примеряет шутовской колпак с бубенцами. Вы спрашиваете меня, предал ли я короля? Нет! Но если вы спросите меня, друг ли я Натаниэлю Бэкону, я отвечу — да! Передайте им это, мисс Истер Уокер.

Он повернулся, чтобы уйти, но она удержала его.

— Я ничего не скажу им. Ничего такого, что могло бы повредить вам, Клейборн.

Он издевательски рассмеялся:

— Сама доброта! Мой нежный ангел-хранитель! Отважная героиня, спасающая мою душу от дьявола в обличии сэра Беркли, сидящего на груде бобровых шкурок! Мне бы хотелось задушить вас. Или пристрелить из той самой аркебузы, что торчит вон из тех кустов. Судя по тому, как дрожит дуло, там прячется ваш отец. Он, верно, думает, что я взял вас в заложницы. Или говорю о своей любви. Или делаю из вас предательницу… К черту! Дайте мне уйти.

Но она не отпустила его. Дрожа от гнева и стыда, с глазами, полными слез, девушка снова заговорила:

— Я никогда не желала тебе зла, Ланс. Ты надсмеялся надо мной, над моей любовью. Ты сделал из меня дуру, заставив поверить в храброго, благородного Усака. Боже, какой дешевый маскарад! Ты унизил меня. Это я чувствую себя вывалянной в грязи. И по твоей милости! Я ненавидела тебя, Ланс, потому что презирала себя. Но я никогда не желала тебе зла. Боже, как я ненавидела тебя, Ланс Клейборн! Кем бы ты ни был и что бы ни скрывал от меня, знай это. Господь создал тебя таким, каков ты есть. И возможно, когда-нибудь Он вернет мне самоуважение!

Внезапно она повернулась и бросилась бежать к дому. Ланс пошел было за ней, но остановился и, опустив голову, направился к лесу.

Казалось, даже совы насмехались над одиноким всадником, возвращавшимся по лесной тропинке домой. Он же не слышал их издевательских криков, стараясь думать о политике, Бэконе, губернаторе, отце… о ком угодно, кроме некоей девушки, перед которой он был виноват. Но, видимо, сама природа устроила Ланса Клейборна так, что ему не суждено было отрешиться от мыслей об Истер Уокер.

Какое-то время Ланс никуда не выезжал из замка Клейборна. Отец попросил его объездить двух норовистых жеребцов, и он полностью отдался этому занятию. Но и работа не принесла покоя его измученной душе.

Торговцы из Джеймстауна и Кикотана привозили новости о волнениях в восточных поселках. Похоже, у Бэкона и там было много сторонников. Противники губернаторского совета горячо спорили, что ожидает их генерала, если тот вернется в Джеймстаун. Джекоб Кэпп утверждал, что его ждут неминуемый арест и виселица. Макнейр из Эдинбурга возражал ему, что сэр Вильям никогда не осмелится применить силу к столь прославившемуся джентльмену и, напротив, ласково встретив его, вновь предоставит ему место в совете.

— Как член парламента он опасен Беркли, — настаивал шотландец. — Но в верхнем эшелоне власти, в совете, Бэкон ничем не сможет повредить ему, потому что никогда не соберет большинства голосов.

В воскресенье прихожан джеймстаунской церкви больше занимали слухи и сплетни, чем проповедь. Бэкон явится на ассамблею с толпой своих наемников и всех там перебьет… Нет, просто заставит принять новые законы… Бэкон совершенно разорен, и губернатору не составит труда просто купить его… В Глочестере формируется армия добровольцев для разгрома Бэкона… Нет, там такой же заговор, как в Нью-Кенте и Энрико… Король скоро пришлет войска, и поведет их сам губернатор…

Ланс рассеянно слушал болтовню вокруг себя и уже собирался уйти из церкви, когда взгляд его упал на скамью Уокеров. Девушка была там, бледная и, как показалось Лансу, немного напуганная.

Она повернула голову, и их глаза встретились. Обида и гнев Ланса мгновенно исчезли: в ее взгляде он прочел отчаянный призыв к осторожности. Эд Уокер подремывал, Алан Уокер сосредоточенно слушал проповедника и, когда тот произнес заключительную фразу: «И да прибудет мир в сердцах ваших. Аминь», мрачно кивнул.

Ланс согнал муху с рукава, уронил Псалтырь, поднял ее и шумно опустился на скамью. Справа на него с явным неодобрением смотрела миссис Драммонд. Направляясь к священнику за благословением, она наградила таким же взглядом Истер Уокер.

Девушка снова посмотрела на него. На этот раз он ясно прочел в ее глазах: «Я хочу, чтобы ты пришел. Мне необходимо увидеть тебя». Первым побуждением Ланса было сделать вид, что он ничего не понял и отвернуться, но в ее взоре сквозила такая мольба, что юноша сдался и едва заметно кивнул в ответ.

Дождавшись, когда Эдвард и Алан направился к амвону, Ланс быстро подошел к Истер, и они обменялись несколькими торопливыми фразами:

— Ваш отец… — спросила она. — С ним все в порядке?

— Да. Его нет в церкви лишь потому, что он занят. Муштрует новобранцев сэра Генри.

— Но сегодня же воскресенье…

— Воскресенье или нет, рекруты для него прежде всего.

— Передайте ему, что мой отец сегодня приедет в замок Клейборна.

— А вы?

— Нет. Я останусь дома.

— Дома… для меня?

Немного поколебавшись, она ответила:

— Да.

Они вместе вышли на улицу, и Ланс помог ей сесть на лошадь.

Он не смотрел ей вслед. Его беспокоило смутное подозрение: почему Алан Уокер предупредил о своем предстоящем визите? Почему он должен предупредить отца?

Сидя на неудобной ступеньке крыльца дома в Галл-Коув и слушая Истер, Ланс чувствовал себя совершенно несчастным. Она была холодна и говорила лишь о деле.

— Мой отец, — заявила Истер, — вновь решил вернуться к вопросу, с которым ваш отец явился сюда этой осенью. Если вы помните, речь шла о союзе между нашими семьями. Тогда он был отвергнут. Сейчас мой отец решил по-другому.

— Вы имеете в виду…

— Я имею в виду лишь то, что сказала, — нетерпеливо перебила его она.

Он проглотил ком в горле и спросил:

— Значит, теперь вы согласны?

— Нет! — вскричала Истер. — Отец говорит от своего имени, а не от моего!

— Но…

— Я скорее умру! Позвольте мне объяснить вам кое-что, и тогда между нами не будет недомолвок. Вам пора понять, Ланс, что мы с вами оказались в центре событий, которых не понимаем. Вы стали важным лицом в колонии благодаря своему знанию Запада, дружбе с Бэконом, мастерскому владению оружием, состоянию… Но эти же самые ваши… достоинства и сделали нас объектом интриги. Вы нужны губернатору. Он проверяет вашу лояльность, потому что сомневается в ней. Я же — лишь орудие, инструмент, каких у него сотни. Моего согласия никто не спрашивал.

Он молча слушал.

— Я хочу объяснить вам все, потому что вы должны мне помочь. Понимаете? Мне кажется, я знаю вас лучше, чем вы можете себе представить. Вы не из тех, кто в силу политических обстоятельств способен взять себе жену против ее воли. Я же не слепа! Ваш наряд и манеры лесного жителя не обманули меня, хотя, признаюсь, и взбудоражили мое воображение.

Он не проронил ни слова.

Истер Уокер вздохнула.

— Как всегда, я слишком много говорю. — Она поправила растрепавшиеся волосы.

Внезапно он услышал свой собственный голос. Слова лились против воли, но больше молчать он не мог.

— Мой отец вряд ли обрадуется этому визиту. Надеюсь, он будет вежлив, когда разговор коснется… упомянутого вами вопроса. Но он может быть и груб. Вы простите меня за это?

— О… да, конечно.

— Даже если моей отец пошлет вашего… на солдатском языке?

Она кивнула. Он взял ее руку так, словно это был кусок хрупкого фарфора.

— Послушайте теперь меня, Истер Уокер. Мне нет дела ни до взаимоотношений наших родителей, ни до политических козней губернатора. Все, что вы слышали обо мне, — правда. Я — друг Бэкона и его сторонник. Я знаю лес, а также язык индейцев и их обычаи. Однажды в некоей таверне я действительно проучил нескольких нахалов. Но с того сентябрьского дня, когда я встретил девушку на пристани Арчерз-Хоуп, я изменился.

Ее пальцы сжались.

— Да, я изменился и больше не думаю о том, чтобы удрать к индейцам и охотиться вместе с ними у голубых гор. — Он немного помолчал, затем продолжил: — Бог свидетель, я никогда не думал о вас как о выгодной жене. Вы просто всегда были со мной, где бы я ни был. И тот глупый маскарад, столь обидевший вас, страшно мучает меня до сих пор.

Она высвободила руку. Он не сделал попытки вновь завладеть ею, а просто сидел и молча смотрел в пустоту.

— Вы тревожите меня, — сказала она.

— Не я, а ваша собственная гордость… О, простите, я иногда думаю вслух. Это свойственно людям, путешествующим по лесу в одиночку. Если бы вы вышли за меня, я бы показал вам МОЙ лес. Мы бы сидели у костра, и я бы рассказывал вам индейские сказки, пел их песни… Я научил бы вас не бояться в лесу ни человека, ни зверя, ни призрака…

— Вы говорите, как…

— Ну же?

— Как Усак.

— Конечно. Я и есть Усак, и я люблю вас. Вы же видите во мне лишь противного щеголя в дорогом лондонском парике и бархатном плаще… Кстати, не после ли встречи с Усаком вы так резко переменили свое мнение о щеголях?

— Но… — сердито начала она.

— Простите. Индейцы говорят: мой язык прям, как стрела. В нем нет змеиной хитрости. И я честно скажу вам: у плана губернатора есть одна-единственная положительная, на мой взгляд, сторона — вы в качестве финального приза. Но мне необходимо ваше согласие.

— Я боюсь.

— Меня?

— О нет! Вы, похоже, до сих пор не осознали, что губернатор вознамерился вас повесить. По крайней мере сейчас.

Он рассмеялся.

— Да, да! Он полагает, что ради меня вы пойдете на предательство. И тогда окажетесь полностью в его власти.

— Вы все-таки считаете меня бунтовщиком?

— Я просто знаю, что никогда не смогу изменить вас…

— Вы уже изменили меня.

— Я хотела сказать, что…

— Что вы англичанка, а не виргинка. Сомневаюсь в этом. Будь моя воля, я бы говорил с вами не о политике, а о любви. Но…

— Мне же не хочется говорить ни о любви, ни о политике, — ответила она. — Как и вы, я изменилась. Я уже не та девушка, которую юноша по имени Усак встретил однажды на пристани. Еще недавно я была весела и беззаботна, а теперь, когда вы говорите о любви, я чувствую лишь страх… Мой отец когда-то был моряком. Он знает слова, которые бьют, как плеть. Я слышала от него такое, что просто не смею передать вам. В общих чертах это звучало так: если я не выйду за вас замуж, вас повесят. И вашего отца вместе с вами, также обвинив в предательстве.

Ланс резко выпрямился:

— Он прямо так и сказал?

— Да, и не только это. Я просто не хочу, чтобы вы узнали обо всем от других. Вы понимаете меня?

Ланс побледнел от гнева. Его мускулы напряглись. Грубые обидные слова готовы были сорваться с языка. Дурак! Трижды дурак! Сидеть здесь и говорить о любви, когда…

Ее голос доносился до него как сквозь пелену:

— Любой мужчина возненавидит женщину, спасшую его от палача. Ни одна девушка с сильной волей не позволила бы завлечь себя в такую ловушку. Я не знаю, что мне делать, Ланс Клейборн. Уходите и дайте мне побыть одной. Мне надо подумать. Я не хочу, чтобы вас повесили.

Он попытался улыбнуться:

— Мой наставник Брум учил меня логике. Похоже, он не преуспел в этом, поскольку наш разговор озадачил меня не меньше, чем вас. Вы сказали, что если я не женюсь на вас, меня повесят. А вы не хотите, чтобы меня повесили. Хорошо. Вы позвали меня сюда, дабы спасти мне жизнь. Но когда я, позабыв обо всем, кроме сидящей рядом со мной девушки, соглашаюсь на это, предлагая вам свою любовь, вы колеблетесь. Так, может быть, мне просто отправиться к шерифу и смириться со своей участью?

— Сейчас не время иронизировать, — ответила она. — Вы не в состоянии понять мой страх. Губернатор должен считать, что мы… все еще любим друг друга.

Он встал, поправил шпагу и задумчиво посмотрел на стену леса перед ним.

— Вы хотите, чтобы я боялся гнусного тирана? Злобной клеветы?

— Нет, Ланс… Просто женщины чувствуют иначе, нежели вы, мужчины. Мы сидим дома и думаем о вещах, которые не решаемся обсуждать с вами вслух. Крайне редко нам выпадает счастье помечтать, как, например, мне, об Усаке с пристани в Арчерз-Хоуп. Гораздо чаще мы вынуждены бороться — со страхом, болью, болезнями, тревогами…

— Вы и сейчас боретесь?

— Да.

— Вы хотите, чтобы меня повесили? — резко спросил он.

— Конечно, нет.

— Значит, завтра наша свадьба?

— Конечно, нет!

— Но почему?

— Если я выйду за вас, вы будете ненавидеть меня всю жизнь. Ведь это означает быть связанным по рукам и ногам…

— Но я согласен сделать вид, что уступаю губернатору. Что же до пут, то ради вас я с радостью прощусь со своей холостяцкой свободой. Я повторяю свой вопрос: вам безразлично, повесят меня или нет?

— Конечно, нет! Боже, какой вы глупец!

— В таком случае остается лишь одно: вы уверены, что сможете влиять на мои поведение и поступки, не выходя за меня замуж?

Она ничего не ответила.

Он задумался на мгновение, а потом сказал:

— Хорошо, Истер Уокер. Пусть время нас рассудит. Моя гордость советует мне послать ко всем чертям и вас, и вашего изобретательного губернатора, и вашего перепуганного отца. А сердце подсказывает: не стоит злиться, она позвала тебя не для того, чтобы в чем-то убедить или переубедить, а просто чтобы вновь услышать, как ты любишь ее.

Она возмущенно фыркнула, но он не дал ей ничего сказать и продолжал:

— Я действительно люблю вас. Мне очень жаль, но это правда. Лучше бы я никогда не появлялся в Арчерз-Хоуп. Лучше бы я никогда не видел вас. Но как-нибудь я со всем этим справлюсь. Будь проклят губернатор со своими виселицами! Будь проклята ваша нерешительность и трусость вашего отца!

Он отвесил прощальный поклон и добавил:

— Ваш отец как-то сказал, что вы еще сами себя не знаете. Можете ему передать, что в этом я с ним согласен!

Если уж у молодежи той весной от избытка событий и происшествий голова шла кругом, то что говорить о стариках! Даже сэр Вильям Беркли, казалось, решил уступить. Не сумев арестовать Бэкона на границе, он прислушался наконец к словам Дениэля Парка и других членов совета. Молодому джентльмену было позволено вернуться в Джеймстаун и принять участие в ассамблее. Получив соответствующее, правда, неофициальное, извещение, Бэкон спустился на шлюпе вниз по реке и просигналил, прося разрешения пристать к берегу. Ответом ему был пушечный выстрел. Тогда он отвел судно на безопасное расстояние и ночью выслал шлюпку, чтобы переговорить с Лоренсом. Тот посоветовал осторожность и еще раз осторожность, поскольку губернатор, судя по всему, снова передумал.

На следующий день Бэкон решил отвести судно выше по реке, но наткнулся на сторожевой корабль и был арестован вместе со своими людьми.

Губернатор с тревогой отметил, что прибывающие в Джеймстаун члены новой ассамблеи ходили по городу и являлись в присутственные места не снимая шпаг и боевых топориков. Все ждали, когда пленного генерала приведут в здание совета. Попадались и такие, кто повсюду носил с собой заряженные мушкеты, но, удивительное дело, не возникало ни стычек, ни беспорядков.

То, как сэр Вильям разыграл свою главную козырную карту, напомнило членам запуганного им совета былые времена и былого мудрого Беркли. Поведя рукой в сторону окруженного стражей барристера, губернатор с наигранным добродушием громко объявил:

— Господа! Перед вами величайший бунтовщик за всю историю Виргинии!

Бэкон невозмутимо поклонился губернатору и собравшимся. Его стройная фигура и строгая адвокатская мантия резко контрастировали со щегольским нарядом сэра Беркли. Лишь острый настороженный взгляд глубоко запавших глаз и усталое лицо отличали сейчас молодого человека, произведенного его людьми в генералы, от провинившегося мальчугана, терпеливо дожидающегося наказания от своего наставника.

Губернатор выдержал паузу и не без сарказма спросил:

— Мастер Бэкон, вы еще не забыли, как подобает, вести себя джентльмену?

— Нет, ваша честь, — ответил Натаниэль.

— Ловлю вас на слове!

— Благодарю вас, ваша честь, — с легким поклоном ответил пленник.

По зале прошел нервный смешок.

Бэкона расковали, а других арестованных оставили в кандалах.

На этом первый день заседания окончился. Бэкона отправили в дом его знатного родственника под ответственность последнего, другие же вернулись в тюрьму.

Никто не знал, о чем говорил в тот день Бэкон-старший со своим племянником. Они беседовали четыре часа наедине. Старик взывал к чести рода, напоминал мятежному молодому человеку, что он — единственный наследник огромного состояния, второго по величине в Виргинии, убеждал его, что Беркли не желает ему зла, а лишь хочет призвать к порядку, обещал, что проблема с индейцами будет решена так, что это устроит всех фермеров…

Между тем Джеймстаун буквально кипел от разговоров. Здесь собрались новые члены палаты общин со всей колонии. Многие из них продолжали с гордостью носить кожаную одежду, как свидетельство своего участия в сражении на Роанок-ривер вместе с Бэконом. Было выпито немало эля. Губернатор передаст молодого человека верховному суду… Нет, нет! Не может быть! Члены парламента неподсудны, по крайней мере во время заседания палаты… Сэр Вильям торжественно дарует ему свое прощение и снова введет в верхнюю палату — в совет. В совет? Да там его никто не станет слушать! А при голосовании в палате общин большинство всегда будет за него…

Парк, Ладуэлл, Боллард и прочие консервативные члены совета держались настороженно: их сильно беспокоили настроения новых членов палаты общин.

Узнав об аресте Бэкона, Ланс примчался в Джеймстаун и нашел друга на заднем дворе дома советника. Он пребывал в мрачном расположении духа, но, увидев юношу, обрадовался от души.

— Рад видеть тебя, Ланс! Ты — свежий ветер в затхлой атмосфере этого убогого городишка. О, при тебе шпага, значит, хоть одному из нас удалось избежать ареста!

Ланс ослабил тугой кружевной воротник и сел рядом с ним на каменную скамью у стены.

— Что они собираются делать с вами, генерал?

— Генерал! Спасибо тебе, дружок! Вот уж воистину — генерал! Но мы еще посмотрим. Пока что я — провинившийся школяр, отданный под наблюдение моего достойного старшего родственника. Завтра я опять предстану пред светлые очи губернатора и мне прочтут нотацию. А потом… кто знает?

Бэкон похлопал Ланса по колену, и сказал:

— Не могу поверить в это… Сегодня, когда меня вели через площадь, собравшиеся там люди кричали приветствия и потрясали в воздухе обнаженными шпагами. Трудно поверить… Я не бунтовщик, друг мой, но, похоже, дело зашло слишком далеко. На улицах — ненависть и страх. Я уверен, если губернатор решится повесить меня, будет взрыв. Не думал, что до этого дойдет. Лоренс предупреждал меня. Драммонд, Уоли, Хэнсфорд, Бленд и Кэрвер — тоже. Но я им не верил! Ну почему нам не дали самим воевать с индейцами? Почему англичане теперь готовы воевать с англичанами? Кто вообще говорил о заговоре и бунте, кроме губернатора?

Ланс не знал, что и ответить. Ему просто нравилось сидеть рядом с другом, пытаясь хоть немного поддержать его в трудную минуту.

Бэкон встал и медленно пошел по узкой дорожке между миртовыми кустами, вытирая лоб платком. Затем вдруг остановился, повернулся к Лансу и спросил:

— Зачем ты здесь? Ты что, не понимаешь, что в общей суматохе могут арестовать и тебя? Ведь ты воплощаешь все то, что так ненавидит его превосходительство! Ты — сама Виргиния. Ты — Америка. Ты — Новый Свет. Ты силен и полон надежд. Твоя сила уже неподвластна королям и правительствам, она переживет эту жалкую диктатуру. Ты не англичанин, Ланс Клейборн, ты виргинец. Что значит быть виргинцем? Не знаю. Пока не знаю.

Бэкон снова сел и подпер голову рукой.

— И в Джеймстауне можно найти справедливость, я уверен, — заявил Ланс.

Бэкон расхохотался:

— Вот и ты хватаешься за шпагу при одном упоминании о справедливости! Хорошо. Возможно, не стоит забывать, что справедливость и шпага часто одно и то же. Не важно. Я сыграю завтра свою роль так, как мне предписали достойные авторы этого спектакля. Я официально попрошу прощения за преступления, которые, по мнению губернатора, совершил. Я же не знаю за собой таковых, а посему это меня не унизит. Беркли со столь свойственным ему великодушием дарует мне отпущение грехов, но будет по-прежнему бояться и ненавидеть меня. А между тем там, на границе, индейцы снова выйдут на тропу войны, но их боевой клич снова не услышат в Джеймстауне.

Негр слуга принес им эль и маисовые лепешки.

— Мой дядя Нат сейчас у губернатора, — продолжал Бэкон. — Завтрашний фарс требует небольшой репетиции. Бедный дядя Нат! Он больше беспокоится обо мне, чем о своих деньгах… Ладно, пей. Холодный эль хорошо освежает. Где ты намерен переночевать?

— Здесь, если смогу быть полезен.

— Ну нет, дорогой друг! — рассмеялся Бэкон. — Остынь немного. Я в надежных руках, а если понадобится, то всегда смогу удрать из этой вонючей деревни и вернуться в свой лагерь. Еще не хватало увидеть тебя в кандалах! Ты нам еще пригодишься. С отцом, надеюсь, все в порядке?

— Да, сэр.

— Пожалуйста, передай ему от меня наилучшие пожелания и скажи старику, что я не предатель.

— Я уже говорил.

Они простились, и Ланс покинул дом советника.

На следующий день в столице колонии воцарилась напряженная тишина, за которой скрывались готовые взорваться ярость и страх. Во время короткой церемонии в здании совета Беркли простил молодого человека. Новые члены палаты общин смотрели на это, стиснув зубы.

— Бог прощает вам! Я прощаю вам! — торжественно заключил свою речь Беркли.

— А всем тем, кто был с ним? — напомнил ему полковник Вильям Коул.

— Да, и всем тем, кто был с вами, — добавил губернатор. Собравшиеся вздохнули с облегчением.

Бэкона снова ввели в совет, к большому неудовольствию тех, кто рассчитывал на его голос в палате общин, наиболее представительной части ассамблеи.

В тот день многим даже показалось, что удастся добиться согласия. Губернатор предвосхитил выступления собравшихся и объявил, что первым будет обсуждаться вопрос о войне с индейцами. И снова обвел всех вокруг пальца. Приграничные жители требовали упразднить форты и заменить их мобильной армией во главе с Бэконом в качестве генерала. Сторонники Беркли согласно кивали, но настояли на развернутом слушании вопроса.

Да, форты бесполезны, но что делать с их гарнизонами? Ведь это не добровольцы, а солдаты, которым платят за их службу. Да, конечно, их можно рассредоточить по отрядам пограничной армии. А как быть с дружественно настроенными индейцами? Следует ли их выгонять вместе с остальными? А как быть с сэром Генри Чичерли? Он офицер короны и личный адъютант губернатора. Следует ли ему служить под началом мятежного барристера?

Новые члены парламента спорили и волновались, тщетно дожидаясь возможности проголосовать. Хитрый губернатор все откладывал и откладывал голосование, длинно рассуждая о законах и процедуре его проведения.

Сэр Мэтью долго смеялся над нетерпением и возмущением сына:

— А чего, собственно, ты ждал? Что губернатор возьмет да и откажется от всех своих прерогатив? Не тут-то было, милый мой! Тебе придется подождать, пока король не пришлет нам нового губернатора.

— Или пока индейцы не захватят замок Клейборна, — парировал Ланс.

Сэр Мэтью пожал плечами:

— Губернатор полагает, что индейцы дальше не пойдут. Но если он снова станет медлить, тогда… возможно…

— Да, — ответил Ланс, — тогда все возможно.

— А что бы ты стал делать на месте Беркли, сын? Позволил бы горстке западных бандитов в рваных кожаных портках учить тебя уму-разуму? Не думаю, чтобы ты, как он, сумел пойти с ними на компромисс. Давай не будем перегибать палку, сын. Старик отлично знает, что делает. Он сумеет остудить горячие головы. Он сформирует хорошую мобильную армию и успокоит индейцев.

В дверь постучали, и слуга доложил, что приехал Алан Уокер. Ланс с улыбкой посмотрел на своего озадаченного отца.

— Что ему, черт возьми, нужно, парень? — осведомился сэр Мэтью.

— Пожалуйста, отец, постарайтесь держать себя в руках. Помните, мне нужна его дочь!

И с этими словами он покинул дом через заднюю дверь.

Сэр Мэтью был терпеливее священника, пока его нежданный гость долго и путанно объяснял причину своего визита. Старый Уокер страшно нервничал. Произошла ужасная ошибка, сказал он. Они передумали. Его дочь сочтет за честь стать женой Ланса Клейборна. У них произошла обычная любовная размолвка, но все выяснилось, и они помирились.

— Ха, ха! Вы же знаете, сэр, этих влюбленных! Сегодня ссорятся, завтра мирятся, потом опять… — бубнил Уокер.

Сэр Мэтью стиснул зубы. Он еле сдерживался, чтобы не вцепиться в кружевной воротник магистрата Галл-Коув и не вышвырнуть его за дверь. Толстый заносчивый скототорговец! Защитник ворюг-советников! Косолапый моряк, никогда не державший шпаги в руках!

Но Ланс сказал: «Мне нужна его дочь!», и сэр Мэтью лишь скрипел зубами.

Между тем Уокер продолжал:

— Да, они поссорились, но в нашу прошлую встречу я еще не знал об этом. Уверен, сэр, она любит вашего сына. Она отказала всем прочим своим поклонникам.

— Это она прислала вас? — спросил старый рыцарь.

Алан Уокер тяжело задышал и решил уйти от прямого ответа.

— Видите ли, сэр Мэтью, я поговорил с дочкой, а ее с-сердце для м-меня все равно что открытая книга, и вот я п-прочел в нем…

— ЭТО ОНА ПРИСЛАЛА ВАС?

— Я б-бы так н-не с-сказал, сэр, но…

— Так зачем вы пришли?

Лицо Уокера побагровело и покрылось испариной. Он тщетно пытался обрести уверенный тон, сменить тему…

Наконец сэр Мэтью догадался:

— Уж не губернатор ли желает этого брака?

— Видите ли…

— Это воля его превосходительства?

Уокер неохотно кивнул.

— Понятно, — не скрывая злой иронии, сказал сэр Мэтью. — Теперь мне все понятно.

— Она не мыслит жизни без в-вашего сына, сэр. П-пожалуйста, верьте мне! Разве он сам не говорил с вами о ней? Разве…

— Да замолчите вы наконец! — устало махнул рукой старый вояка. — Нечего было со мной темнить. Мне наплевать на то, что хочет губернатор! Боже правый! Да если Ланс решит жениться на вашей дочери, он сделает это тогда, когда он и она сочтут это нужным, и оба, без сомнения, как я, пошлют сэра Вильяма Беркли ко всем чертям!

Уокер встал и взял шляпу.

— Благодарю вас, сэр Мэтью! — с чувством огромного облегчения произнес он.

IX. ВИСЕЛЬНИК

Новые члены палаты общин имели весьма отдаленное представление об искусстве управления страной, и всякий раз хитрым и опытным сторонникам губернатора, составлявшим, кстати, явное меньшинство в парламенте, удавалось обмануть. их и завести в непроходимые дебри казуистики процедурных вопросов.

Давая показания по «делу Бэкона», Крю описал поход на Роанок-ривер, с большой похвалой отозвавшись о небольшом, но прекрасно подготовленном отряде добровольцев, который защищал сейчас западные рубежи колонии в верховьях Джеймс-ривер.

Тогда встал сэр Генри Чичерли и на правах признанного эксперта стал задавать Крю чисто военные вопросы. Сколько было взято фунтов мяса и маиса из расчета на каждого члена отряда? Какое снаряжение и в каком количестве потребовалось для проведения десятинедельной кампании? Как Бэкон планировал отрезать путь отступающему врагу? Как была организована охрана обоза? Насколько успешно форпосты обеспечивали безопасность всей армии? Прошли ли особую подготовку те, кому не досталось ружей? Сколько было пушек? А сколько истрачено ядер? С какой результативностью?

Крю ответил, что отряд Бэкона успешно справился и с походом и со сражением, а пищей его снабжали охотники. В обозе использовались вьючные лошади. Пушка была одна. Отряд…

— Мы говорим не об отряде, а об армии, — заметил Чичерли.

— Нам не нужна армия, — убежденно ответил Крю. — Вполне достаточно небольшого отряда, способного оперативно менять место дислокации.

Всем своим видом выражая полное недоумение, сэр Генри пожал плечами.

Крю заявил, что победа на Роанок-ривер сломила индейцев, и нет надобности собирать большие силы, дабы закончить войну.

Сэр Генри сообщил собравшимся, что, по его оценке, им придется иметь дело с десятью тысячами дикарей. Крю же перечислил все поселки индейцев, упоминая число воинов в каждом, и доказал, что всего их не больше тысячи.

Но его аргумент повис в воздухе, а по Джеймстаун поползли зловещие слухи, приводя в исступление сторонников Бэкона.

Пока в совете и палате общин шли жаркие споры, на границе снова зашевелились индейцы. Вновь оказавшись в совете. Бэкон старался вразумить его консервативных членов, но его слова лишь раздражали заносчивых аристократов.

— Вы опять заговорили как бунтовщик! — прорычал Парк.

— Неужели высокий совет, — улыбнулся Бэкон, — зашел уже в такой тупик, что обычный вопрос об общественной безопасности склонен считать бунтом?

Парк проворчал что-то маловразумительное, и Бэкон продолжил:

— Джентльмены, я барристер, а не воин. Так уж случилось, что, живя в западных лесах, я столкнулся с проблемами, вам непонятными и даже чуждыми. Там, на границе, забываешь о своей собственности, репутации и даже о благосклонности его превосходительства, движимый главным требованием — выжить. Неужели вы действительно полагаете, что мы стали сражаться от скуки или от некоего смятения духа, как остроумно заметил сэр Вильям? Вы, должно быть, считаете всех тамошних поселенцев дикарями, одетыми в грубые шкуры? Уверяю вас, йомены с западных болот не менее свободолюбивы, чем восточные плантаторы, чем вы сами! И сражались они за собственную жизнь, не делая из этого никакой политики. Откуда пришла беда? Из Джеймстауна? Нет. Все началось, когда дикари стали убивать наших людей на границе. Что, недовольство охватило и восточное побережье? Нет. Так в чем же мы виновны? Я не могу понять, что именно вы называете бунтом. Наш единственный грех состоит в желании защитить собственную жизнь, но его губернатор великодушно простил нам. Мы просим лишь одного: дайте уже существующему отряду добровольцев возможность действовать на законном основании. Никаких особых привилегий нам не надо. Оставьте нас в покое, и к середине лета отряд выполнит свою миссию, а индейцы будут сломлены навсегда. Здесь говорили об армиях. Армия нам не нужна. Говорили также о специально подготовленной милиции. И этого не требуется. У нас хватает добровольцев. Еще одно недоразумение — флот, большие обозы, пушки. Дайте нам небольшой запас порох, пуль и маиса, и через два месяца мы вернемся с полной победой.

Совет молчал, не зная, что предпринять. Его члены разделяли страх Беркли перед войском Бэкона, но не хотели этого признать. Вспоминался им и Кромвель. По ночам их преследовали кошмары, в которых длинноволосые западные фермеры со зверскими лицами маршировали по восточным плантациям. Они боялись новых членов палаты общин, голосовавших в соседней зале. А что будет с привилегиями членов совета? А что если сторонники Бэкона заставят их платить налоги и отменят все привилегии советников? А потом заменят судей? Или, не дай Бог, направят петицию королю!

Совет медлил. Ему ничего не оставалось, как дать Бэкону высказаться. И тот говорил.

С терпением и мудростью хорошего адвоката он приводил довод за доводом, пытаясь пробиться сквозь стену высокомерия, холодной отчужденности и страха. Но настал момент, когда Бэкон понял — здесь он проиграл.

В следующее воскресенье он попросил губернатора позволить ему навестить жену в Керлз-Нек. Советники не возражали, и Беркли подписал пропуск. Когда через час он спохватился и велел верховному шерифу остановить Бэкона, тот не обнаружил мятежного барристера на дороге в Керлз-Нек. Его вообще след простыл.

Сторожевой корабль с усиленной командой был отправлен вверх по реке, но напрасно. Бэкон исчез.

Исчезновение Бэкона принесло больше тревог, чем его опасные речи в Джеймстауне. По всем. тавернам разлетелись новые слухи: Бэкон бежал, потому что губернатор замыслил его убить, а беспокойство и суматоха в рядах сторонников Беркли лишь играли на руку сплетникам. Стало известно, что снова отдан приказ об аресте.

Конные патрули рыскали в окрестностях Керлз-Нек, тайные агенты прочесывали южные леса в поисках лагеря Бэкона.

Напряжение росло. Фермеры потрясали кулаками, крича, что Беркли нарушил закон, предал цель ассамблеи. Почти все хотели реформ и продолжения войны с индейцами. Но губернатору не было дела до мнения большинства.

Ланс Клейборн занимался плантациями у замка, поскольку его отца приковал к креслу очередной приступ подагры. Про западные владения приходилось на время забыть, индейцы подошли уже к Чикагомини-ривер. Это были монаканы, высокие худые охотники из предгорий, большие любители сырого мяса. Раньше дружественные белым людям племена сдерживали их напор, но теперь, испугавшись войны, в которой, по слухам, не пощадят ни одного краснокожего, они ушли, и открыли дорогу монаканам.

При одном упоминании о гражданской войне сэра Мэтью начинало трясти. Он уже видел это в Англии.

— Сумасшедшие! — ворчал старый рыцарь. — И Беркли, и Бэкон — оба!

Ланс не находил себе места. Он уже не решался скрывать тревожные новости от отца.

— Монаканы у Кендоллса. — сказал юноша.

— Чтоб им пропасть! Ты позаботился об оружии и провианте?

— Да, отец.

Ланс посмотрел в окно. Из верховий приближалась гроза, и солнце, низко нависшее над горизонтом, было полускрыто тяжелыми облаками. Деревья замерли.

— Ох, ноги мои, ноги! Поддержи-ка меня, сынок, я снова попробую встать.

Ланс подошел к отцу и помог ему подняться с кресла. Старик осторожно опустил, одну ногу, затем другую и победно улыбнулся:

— Не болят! А теперь подай мне сапоги. Эти разговоры о войне, похоже, меня вылечили.

Чувствуя себя наконец свободным, Ланс отправился в Джеймстаун за новостями. Остановившись около Грин-Спринг, в питейном заведении Трифта, он узнал, что Бэкон вернулся в Джеймстаун. И не один, а привел с собой двести человек. Теперь он требует от губернатора письменного предписания на возобновление войны с индейцами!

Событие тут же обросло сплетнями и небылицами: по дороге к отряду Бэкона присоединилась еще тысяча человек, а женщины втыкали розы в стволы их ружей. А что войско сэра Чичерли? Разбито, остатки же поддержали Бэкона и пришли вместе с ним!

Рано утром отряд Бэкона под барабанную дробь подошел к зданию совета. Сэр Вильяма вышел им навстречу.

— Вот! — воскликнул он, распахнув на груди плащ. — Вот отличная цель! Стреляйте!

Бэкон отсалютовал губернатору и ответил:

— Нет, ваша честь. Ни один волос не упадет с вашей головы. Мы явились за письменными полномочиями защищать наши жизни от индейцев. Вы столь часто обещали созвать королевскую комиссию на этот счет. В этом здании сейчас присутствуют все члены совета. Лучшей комиссии нам и не надо. Подпишите соответствующую бумагу, и мы уйдем.

Прозвучала отрывистая команда, и стройные ряды распались, образуя плотное кольцо вокруг здания.

Губернатор направился к дверям. Бэкон последовал за ним, положив руку на эфес шпаги. Из окон на них смотрели советники с перекошенными от страха лицами.

— Вы подпишите мои полномочия, сэр, — холодно и четко повторил Бэкон, — и мы мирно покинем город.

Беркли скрипнул зубами и потянулся к шпаге… но передумал.

— Вы подпишите, сэр! — улыбнулся Бэкон, однако губернатору послышалась в его голосе угроза.

Все утро отряд оставался на месте, держа здание в осаде. Палата общин осталась не у дел, поскольку ее члены не имели права подписывать полномочия, предоставляемые лишь королей или его наместником. Совет колебался. В конце концов Беркли подписал бумаги.

Толпа зевак все росла и росла, люди стекались к зданию совета со всего города.

Присутствие отряда Бэкона окончательно лишило воли сторонников губернатора и воодушевило либеральное крыло ассамблеи. Месяцами лежавшие под сукном билли теперь извлекли на свет Божий и принимали один за другим, почти не обсуждая. Если губернатор и рассчитывал на свое влияние при голосовании, то и здесь его ждало жестокое разочарование: палата общин голосовала единодушно «за», а члены совета, посматривая в окна на блестевшие на солнце стволы мушкетов, решили, что своя рубашка ближе к телу, и бросили сэра Вильяма на произвол судьбы.

Толпа на улице вела себя на удивление спокойно. Демонстрация силы произвела должное впечатление на всех.

Бунт! Теперь это действительно был бунт. Хитрый, ловкий, коварный Беркли потерпел полное поражение. Пусть с помощью силы, но Бэкон устранил на своем пути все преграды. Он снова победил.

У таверны Лоренса стоял часовой. Здесь разместился штаб западного отряда. Ланс ответил на приветствие солдата и ушел.

Войдя в таверну миссис Гейлорд, юноша оказался в самой гуще судачащих женщин. Они забросали его вопросами, на которые он не мог ответить, даже если бы хотел, и его оставили в покое.

— А юный Клейборн тоже бунтовщик? — шепотом спросила одна из них подругу.

Теперь Ланс и сам этого не знал. Шла война с индейцами. И в ней он участвовал. Но этот вызов, брошенный закону, королевской власти… Теперь неудивительно, что Беркли боялся. Он лучше ближайших друзей Бэкона сумел понять его намерения, увидеть в волнениях на границе начало революции. Ланс попытался отогнать эти мысли с помощью эля, но у него ничего не вышло.

Но тут в дверях появилась девушка, взглянув на которую он и впрямь забыл о войне. Несколько мгновении Истер Уокер неодобрительно осматривала собравшихся в таверне клуш, а затем направилась прямо к Лансу, взяла его за руку и вывела на террасу.

— Что вы здесь делаете? — спросила она.

— Вы очень красивы, — ответил Ланс. — И я рад, что вы приехали в город, но…

— Вы пришли вместе с бандой бунтовщиков?

— Но вам лучше быть дома. Вокруг много грубых солдат.

— Солдаты? Трусы!

— Нет, не трусы, моя дорогая. Я не раз видел их в деле.

— Вы пришли вместе с Бэконом?

— Нет, — покачал головой Ланс. — Все происходящее неожиданно для меня, но у меня такое чувство, словно это случилось не меньше недели назад. Но ни вам, ни прочим дамам здесь не место. Да, эти люди солдаты, однако почти такие же дикие, как индейцы. Вам следует быть дома.

Тут он заметил, что девушка растерянна и рассерженна, но явно не на него. Несколько раз она пыталась заговорить и замолкала, сдерживая душившие ее слезы. Гордым жестом Истер откинула волосы со лба и отвернулась. Ланс ласково дотронулся до ее руки. Она отпрянула, как от огня.

— Они… Они… — Девушка снова мотнула головой, не в силах закончить фразу.

— Что они сделали?

— Они угрожали арестом моему отцу!

Он молча ждал, когда она соберется с силами и продолжит.

— Они считают, что он слишком нажился на торговле мясом. Что его сделки незаконны. Они уже арестовали многих других и созвали верховный суд. А теперь спешно пишут новые законы, которые будут приняты палатой общин еще до конца недели!

— Где сейчас ваш отец?

Она смахнула слезы.

— В доме советника Парка. Эти бунтовщики час назад прислали ему повестку.

— Так он не в тюрьме?

— Нет.

Ланс слабо улыбнулся:

— Раз дело дошло до вашего отца, значит, это и вправду бунт.

— Мне не до шуток.

— Я знаю, дорогая. Но справедливость восторжествует, уверяю вас. А пока она медлит, я, как друг Бэкона, заявляю, что он не позволит причинить вред вашему отцу, как бы этого не жаждала толпа. — Он снова попробовал дотронуться до нее, но она резко отдернула руку.

— Я боюсь, — призналась Истер. — Голова гудит, как пчелиный рой. Я не знаю вас, Ланс. Для меня вы чужак. Вместе с одеждой изменились и вы сами. Я…

Он рассмеялся.

«Усак бы смеяться не стал», — подумала она.

— Если бы я знал, дорогая, что вы придете сюда, я бы одел свой лесной костюм. Впредь я буду ходить только в нем. Тогда вы выйдете за меня и уедете со мной на западные плантации?

— Я никогда, никогда не стану вашей женой, Ланс.

— И будете плакать у подножия моей виселицы, — поддразнил он.

— Я запрещаю вам шутить на эту тему.

— Так чем же все кончится? Вы ходатайствовали за меня перед губернатором?

Она отрицательно покачала головой и покраснела:

— Вы не имеете права спрашивать меня об этом.

— Но в какой-то степени это касается и меня! — заметил он. — Я уже говорил, что предпочитаю узы брака петле палача. И плевать мне на политику. Вы нужны мне, вот и все!

— Я бы не позволила повесить и собаку.

Он расхохотался:

— Спасибо, дорогая, за лестное сравнение! — И, внезапно посерьезнев, добавил: — Вам не обмануть меня, дорогая. Я обидел вас и страшно сожалею об этом. Пока не знаю как, но я заставлю вас полюбить меня. Вы любите Усака. И ненавидите Клейборна, которого повесят, если вы не станете его женой. Я не знаю, кто я. Я хочу жениться на вас, но, как и вы, я в затруднении. Возможно, я бунтовщик. Возможно, вам никогда не удастся переделать меня. Если уж мне суждено быть повешенным, так пусть по крайней мере повесят холостяка!

Она вздрогнула от его шутки, не увидев в ней горькой издевки над самим собой.

На прощание он сказал:

— Я люблю вас. Я буду жив лишь наполовину, пока меня не повесят или пока я вновь не увижу вас.

Она промолчала.

Вернувшись из поездки по окрестным плантациям, сэр Мэтью обнаружил Ланса, который сидел с несчастным видом под кустом орешника.

— Ну что, мой юный покоритель лесов? — спросил он. — Ты привез дурные вести из Джеймстауна?

Ланс рассказал ему о беззаконии, пришедшем в город вместе с отрядом Бэкона, о том, как ассамблея пошла наперекор совету, о приказе губернатора оставаться дома.

Сэр Мэтью раздраженно потряс седой головой.

— Ну и времена! — вздохнул он. — Черт возьми, парень, тебе не кажется, что и старому Беркли и молодому Бэкону пора пойти ко всем чертям, где их давно уже ждет добрый котел с кипящей смолой!

— Все дело в войне с индейцами.

— Да, но не только в этом. Все мои слуги — ярые сторонники Бэкона. Даже Гейл собрался удрать к нему в отряд. Пео, твой Пео — тоже один из бэконских «круглоголовых». Каждый день на плантациях появляются какие-то люди, агитирующие за Бэкона и зовущие в его войско. Господи! Нам же надо следить за урожаем! Мы не можем позволить Бэкону делать из наших честных слуг бандитов!

— Но индейцы могут сделать из всех нас бродяг, — заметил Ланс.

Сэр Мэтью презрительно сплюнул:

— Индейцы! Тьфу! Дикари разбиты, и поделом. За это я твоего лесного друга уважаю и хвалю. Он задал им такого перца на Роанок-ривер, что они не скоро очухаются. Ты это знаешь не хуже меня. Теперь же Бэкон собрался выступить против монаканов и их союзников, но они не станут дожидаться его и драться с ним. Они просто удерут за горы. Война с индейцами привела к другим, более тяжким последствиям: Беркли и Бэкон — кто кого!

— Да, — задумчиво кивнул Ланс. — Боюсь, вы правы. Кто кого…

— Это должен уладить король.

— Если сможет.

Некоторое время сэр Мэтью размышлял, вертя в земле ямку каблуком сапога, а затем неожиданно спросил:

— Как ты посмотришь на то, чтобы съездить в Лондон, сын?

— Я? В Лондон?

— Да, ты. Кто-то же должен довести все до сведения Уайт-холла. Так почему не ты? — избегая взгляда сына, сэр Мэтью не отрываясь смотрел на раскинувшуюся перед ним речную гладь.

— Только не я, — ответил Ланс после минутного колебания.

— Но почему? Его величество тебя не забыл, да и королева тоже. Ты был ее любимой игрушкой, помнишь? Боже, как она пыталась сделать из тебя паписта! Ха, ха!

Ланс нахмурился и промолчал.

— Ты знаешь Бэкона, ты — один из курьеров Беркли, ты — сын старого рыцаря, сражавшегося при Нэшби… Кто может быть лучшим посланцем мира?

— Вы думаете… Вы действительно считаете, что между виргинцами может вспыхнуть война?

— Этого я не говорил.

— Но вы думаете так. Вы просто хотите отослать сына подальше, чтобы… спасти его. Спасти от выбора, который он будет вынужден сделать, если разразится гражданская война?

— Ну-ну! Нечего говорить за меня, мой мальчик. Уладь это дело в Лондоне, и здесь ничего не случится. Если же ты откажешься ехать, последствия могут быть непредсказуемыми. Так что ты скажешь?

— Нет! — решительно ответил Ланс. — Если грянет беда, я хочу быть рядом с вами.

— Ты пойдешь с бунтовщиками Бэкона, — резко сказал отец.

— Только не против короля, сэр.

Сэр Мэтью пробуравил каблуком еще одну ямку и заметил:

— Это ты сейчас так думаешь. Но кто знает? Да и может ли Бэкон бросить вызов королевскому наместнику, не выступая при этом против самого короля? Беркли уже послал за кораблями и солдатами. Но если ты увидишь короля и расскажешь ему всю правду о «Навегацких актах», войне с индейцами, пушной торговле и бедах наших фермеров, он будет способен все уладить, не прибегая к солдатам и кораблям. Неужели непонятно?

— Губернатор никогда не уполномочит меня плыть с подобной миссией в Лондон. Я ведь почти что висельник, отец. Он грозил петлей мне, а заодно и половине колонии.

— Король оставит в тайне твой приезд. И тебе поверят скорее, чем полномочному курьеру Беркли или совета, не говоря уже о Бэконе. Ты имеешь полное право навестить Англию. И я знаю короля Карла, мои мальчик. Он будет рад видеть тебя, и королева тоже.

Ланс чувствовал себя застигнутым врасплох и не мог сразу ответить отцу. Это миссия, достойная эрла, и она потребует недюжинной выдержки и смекалки. Спасти Виргинию от ужасов гражданской войны!

Он взглянул на отца и спросил:

— Но, сэр, зачем поручать это мне, если вы сами справились бы лучше?

— Столь долгое путешествие убьет меня, сын. Кроме того, ты знаешь то, чего не знаю я. Ты дружен с Бэконом. Ты часто виделся с губернатором и его прихво… приближенными. Я же не больше чем простой плантатор, и мое дело — следить за урожаем. — Сэр Мэтью вздохнул: — Ничего бы я так не желал, как еще раз перед смертью увидеть стены Кента. Но, видимо, не суждено… Кроме того, я человек прямой и невоздержанный на язык, могу все испортить. Нет, определенно, ехать должен ты. В июне дважды из Нижнего Норфолка отходит торговое судно Кристофера Ивлинга. Он плавает в Плимут.

Той ночью Ланс и его отец сожгли немало свечей, вырабатывая план действии.

Ланс не собирался посвящать в свой маленький заговор Истер Уокер, но, приехав в Галл-Коув попрощаться, позабыл о своем благом намерении.

Она держалась строго и холодно, обращаясь с ним как со случайным знакомым и терпя его в своем доме лишь из чувства гостеприимства. Они поговорили о погоде и прочих ничего не значащих вещах.

— Я был послушен, мисс Истер, — сказал наконец Ланс.

— Не помню, чтобы давала вам какие-то советы или наставления, — пожала плечами девушка.

— Что ж, значит, я слушался губернатора. Все это время я честно провел дома. Но пронесся слух, что его превосходительство уехал в Глочестер.

Она кивнула и немного резко ответила:

— Возможно, он уже не губернатор.

— Он сам так считает?

— Бэкон полностью контролирует ассамблею. Мой отец говорит, что повсюду собираются отряды. А им необходимы лошади, припасы, порох… Впрочем, вам все уже известно. Вы же пользуетесь доверием бунтовщиков.

— Ошибаетесь, дорогая, я не успел еще ничего узнать. Все это время я был тихим безропотным фермером.

— Поговаривают даже, что Бэкон дал вам чин капитана.

— Первый раз слышу! — удивленно воскликнул Ланс.

— Ваше имя значится в особом списке, представленном им губернатору. Там есть и такие, которые раньше были просто солдатами, а теперь станут офицерами… Подумать только!

— Губернатор подписал?

— Под дулом пистолета.

— Это он так говорит? — улыбнулся Ланс.

— Нет. Но теперь говорят о том, чтобы отменить все бэконовские законы. Он действует слишком в лоб, так нельзя. Разве война с индейцами окончена? Почему он не выступает? Почему не уводит своих бандитов из Джеймстауна?

Ланс не ответил. Откинувшись в кресле так, что оно угрожающе заскрипело, он смотрел поверх черных сосен на садящееся солнце. Вдалеке промычала корова. С болота, излюбленного места охоты Алана Уокера, с шумом и кряканьем поднялась стая диких уток. В Лондоне ему будет не хватать всего этого. В Лондоне он будет скучать по сидящей рядом с ним гордой и прекрасной девушке. Многое может случиться в его отсутствие.

— Я пришел проститься. Мне надо ехать, — внезапно произнес он.

Она взглянула на него с любопытством.

— Вы решили нарушить приказ губернатора и снова ускакать на Запад?

— Он не запрещал мне… морских прогулок.

— Морских прогулок? — в изумлении переспросила она.

— Да, дорогая. Долгие месяцы я не буду навязывать вам свое общество.

— Вы плывете в Лондон?

— Да.

Она прижала руки к груди, в глазах мелькнул страх.

— Но… Но…

— Я должен передать королю послание моего отца. Сэру Мэтью надоели эту дураки в Джеймстауне, и он просит Карла II навести порядок.

— Но почему ехать должны именно вы?

— А что?

— Я… В море пираты… Усак…

— Но вы же не боялись их, когда сами плыли в Лондон и обратно. Я вернусь.

— Да, но… — Она топнула ножкой. — У мужчин вечно семь пятниц на неделе! Господи, как же я от вас устала! Ну зачем вам уезжать? Да еще в Лондон?

— Мой отец, — улыбнулся Ланс, — считает, что это может спасти мою шею от петли, а вместе с моей и шеи многих других. Ведь вы тоже не хотите увидеть меня на веревке?

Девушка широко открыла глаза.

— Что ж, тогда, возможно, вам действительно лучше уехать, — сказала она.

Пока Ланс собирался в дальний путь, успело произойти немало событий. В округе начались беспорядки, и, несмотря на железную дисциплину, царящую в отряде Бэкона, все списывали на его солдат. В Джеймстауне разъяренная толпа забросала грязью палача, а проезжавшую мимо карету губернатора — камнями. Члены совета не выходили на улицу без телохранителей.

В один прекрасный день Беркли вместе с небольшой группой своих самых преданных людей сел на корабль и… исчез. Позже выяснилось, что он отправился в Глочестер, где пытался поднять на Бэкона отряды местной милиции.

Бэкон перенес свою ставку в Мидл-Плантейшн; таким образом, теперь он контролировал две реки: Йорк и Джеймс.

Все старания губернатора пошли прахом. Из Глочестера, переплыв Чизпик-Бэй, он перебрался на полуостров Аккомак. Там к нему присоединились члены совета, и все они обосновались на Арлингтон-Плантейшн, во владениях полковника Кастиса. Желая привлечь на свою сторону его, а заодно и всю милицию Норсгемптона, сэр Вильям сделал Кастиса генерал-майором.

Слухи, подобно летучим мышам, разлетелись по всей колонии. Губернатор собирается в Англию! Нет, он просто перехитрил Бэкона и удрал от его банды. Но он, конечно же, отправил курьера к королю и теперь ожидает прибытия двух тысяч солдат, дабы победоносно войти в Джеймстаун и разогнать мятежную палату общин. Бунт ли это? Да, но чей? Палата общин, парламент Виргинии, взбунтовалась против губернатора, или. напротив губернатор взбунтовался и собирается идти с войском на парламент? Так кто же бунтовщик, Бэкон или Беркли?

Сэр Генри Чичерли, вице-губернатор штата, был арестован по пути из Мидлсекса в Арлингтон, и без оков, но под честное слово дворянина, доставлен в лагерь Бэкона. Его сторожевое судно «Ребекка» оказалось в руках Бэкона, который назначил нового капитана — знаменитого Вильяма Кэрвера, служившего когда-то у губернатора верховным шерифом. Но у Беркли оставались другие корабли, и некоторые из них но величине и пушечному вооружению превосходили «Ребекку». Бэкон отправлял к губернатору вестовых, требуя от имени палаты общин вернуться в Джеймстаун и возобновить заседания совета.

Сэр Мэтью настоял на том, чтобы Ланс взял их шлюп и на нем добрался до Нижнего Норфолка. О путешествии туда на лодке нечего было и думать: каждый день дули штормовые ветра. Юноша отплыл, будучи уверен, что вернется еще до первого снега. Его отец стоял на тропинке над пристанью и долго смотрел вслед уходящему шлюпу, время от времени поднимая в знак прощания зажатую в руке ореховую трость.

Южный ветер обещал скорое прибытие на место, но, несмотря на хорошую скорость судна и спокойную воду широкой Джеймс-ривер, на душе у Ланса было неспокойно. Его мысли перенеслись в далекий Лондон.

Негр слуга Като закрепил багаж юноши на корме и драил палубу, смывая грязные следы сапог, но Ланс обращал мало внимания на его суету.

Что он скажет королю? Правду, и ничего кроме правды, как и советовал отец. Но что такое эта правда? Был испуганный губернатор, старый человек, неразумно женившийся на молодой заносчивой вдове, которая сделала из него посмешищем всей колонии. Был мятежный кембриджский адвокат с целой армией своих грубых и невоздержанных сторонников. Сказать об этом? Рассказать его величеству о бобровых шкурках, о грабительских пошлинах и налогах, столь обогативших фаворитов Беркли? О том, как бесконечно долго откладывался созыв ассамблеи, о притеснении западных фермеров и махинациях с землей? А что просить? Невмешательства или войск?

Вероятно, королю стоило рассказать побольше о Виргинии, столь многообещающей колонии британской короны. Она и земли, подобные ей, давали Англии возможность стать куда более обширной и могущественной империей, нежели Испания. Виргиния была значительно больше Англии. А также перспективнее и богаче. Дикая страна, возразит он? Что ж, Ланс сумеет многое рассказать ему о ее загадках. Такой плодородной почвы нет больше нигде. В центральных районах, удаленных от линии приливов, не бывает лихорадки. Рано или поздно там будут заложены большие города…

Маленькое судно, как чайка, пролетело мимо Джеймстауна. и Ланс снова подумал о том, насколько неумно было строить столицу штата в столь нездоровом болотистом месте. Этот город обречен.

Проходя Хог-Айленд, Като поднял еще один парус и с удивлением уставился на двухмачтовик, показавшийся из-за мыса Саус-Поинт. Шхуна шла с открытыми орудийными портами, а на палубе толпилось не менее дюжины матросов.

Ланс тоже недоумевал, что могло делать на реке это морское судно, но когда Като снова заложил румпель вправо, оставляя шхуну далеко в стороне, он сам встал на мостик и выправил курс.

— Тебе знаком этот корабль, Като?

— Нет, сэр!

— Это не судно Кендолла?

— Нет, сэр.

— Держи прежний курс.

Негр нахмурился, но перечить не посмел.

Вскоре Ланс почувствовал растущее беспокойство. Другой корабль изменил свой курс, встал против ветра и пошел им наперерез. Неужели это одно из сторожевых судов Беркли? Но даже если так, что надо его капитану? Любой местный моряк без труда опознал бы шлюп Клейборнов…

Шхуна быстро приближалась. Люди на ее борту с повышенным интересом разглядывали суденышко Ланса. У юноши перехватило дыхание. Арест? Неужели старый дурак пойдет на это?

На шхуне раздались резкие слова команд, и матросы забегали по палубе. Канониры зажгли фитили. Ланс раскурил трубку и подошел к новой пушке своего шлюпа. Человек на мостике сложил ладони рупором и крикнул:

— Лечь в дрейф!

Ланс не шелохнулся. Суда быстро сближались.

— Я приказал лечь в дрейф, сэр! Иначе я открою огонь!

Рявкнул предупредительный выстрел, и ядро подняло тучу брызг в нескольких ярдах от носа шлюпа.

Ланс кивнул Като, и тот развернул суденышко так, что паруса, потеряв ветер, беспомощно обвисли на реях.

— Именем губернатора! — прокричал человек на шхуне.

Ланс подумал было о побеге, но вовремя одумался.

— Кто капитан судна? — крикнул он.

Ответа не последовало. Управляемая опытной рукой шхуна подошла к шлюпу с подветренной стороны. От борта отвалил ялик. Когда он приблизился, Ланс молча сошел в него. Через минуту он уже карабкался по трапу сторожевого корабля.

— Эй, капитан! — снова громко окликнул он, ступив на палубу. — Где капитан, столь дерзко останавливающий путешественников?

— Приказ, сэр, — раздался рядом голос. — Королевский приказ, подписанный его превосходительством сэром Вильямом Беркли.

Ланс повернулся на каблуках и… застыл, как громом пораженный.

Перед ним стоял человек в красном плаще и бобровой шапке. У него была густая, чуть тронутая сединой бородка и покрасневшие от ветра глаза, в которых застыла ледяная насмешка.

— Капитан Форк, сэр, к вашим услугам! — сказал он, отвесив изящный поклон.

— Форк!!!

— Да, сэр. Добро пожаловать! — Он пожал плечами и с издевательским сожалением развел руками: — У меня не было выбора. Я исполнял волю его превосходительства.

Ланс схватился было за шпагу, но здравый смысл подсказал ему, что сейчас не время и не место сводить счеты. В двух шагах от него стояли вооруженные матросы. У Форка из-за пояса торчал пистолет.

— Добро пожаловать, — повторил Форк. — Мастер Клейборн, если не ошибаюсь?

Ланс промолчал. Ему и раньше приходилось смотреть смерти в глаза, но сейчас…

Форк разглядывал юношу с явным любопытством. Его лицо напомнило пирату Уолтера Клейборна, убитого им много лет назад. Стройную же фигуру и солдатскую выправку Ланс унаследовал от своего отца сэра Мэтью.

— Не соблаговолите ли пройти в мою каюту, сэр? — спросил он.

Ланс соблаговолил. А что ему еще оставалось делать?

— Не желаете ли присесть?

Ланс молча сел на лавку.

Форк достал свиток, развернул его и передал Лансу, многозначительно постучав пальцем по печати и подписи. «…По подозрению в государственной измене…» — бросились в глаза Юноше слова, выведенные аккуратным почерком писца.

— Государственная измена! — натянуто улыбнулся Ланс. — Кто обвиняет меня в ней?

— Здесь же написано… вот тут, ниже… «Как Нам стало известно…»

— От кого известно?

— Я всего лишь исполняю приказ, сэр, — пожал плечами Форк. — Времена сейчас тревожные. Я был на своем двухмачтовике у пристани в Арлингтоне, что на восточном побережье, когда мне передали эти бумаги и личное письмо губернатора. Вот и все. Мне очень жаль, но я был вынужден встретиться с вами… вновь.

Ланс и опомниться не успел, как с его языка сорвался вопрос:

— А тогда… вы сбежали назад в Каролину?

— Я… сбежал? Вы чего-то, видимо, не понимаете.

— Я все понимаю.

По лицу пирата прошла злобная судорога, но он тут же улыбнулся:

— Давайте не будем спорить, сэр. Вы с отцом видите во мне врага. Не знаю уж, за что. Впрочем, к делу это не относится. Мы с вами отправляемся через залив к Арлингтон-Плантейшн, где вы предстанете перед губернатором. Затем я пойду своей дорогой, а вы, возможно, своей.

— Возможно?

— Именно так, сэр. Теперь — к делу. Это официальный арест, мастер Клейборн. Даете ли вы слово джентльмена не чинить мне препятствий в исполнении моей миссии?

— Да.

— Благодарю вас. Можете ли вы поручиться за слугу?

Едва он задал этот вопрос, как до них донесся громкий всплеск. На пороге каюты возник встревоженный матрос.

— Негр прыгнул за борт, сэр. Стрелять?

Форк выругался и выскочил на палубу. Ланс последовал за ним. Рассекая воду мощными гребками, Като успел отплыть на тридцать ярдов от шлюпа. Матрос на корме держал заряженный мушкет.

— Огонь! — скомандовал Форк.

Словно услышав его, Като нырнул, и пуля подняла фонтанчик брызг на том самом месте, где еще секунду назад виднелась курчавая голова беглеца. Какое-то время гладь залива оставалась совершенно чистой, но Ланс, знавший, что Като плавает, как выдра, не очень беспокоился. И действительно, проплыв, пока хватило воздуха, под водой, негр вынырнул уже вне пределов досягаемости мушкетного огня, недалеко от прибрежных зарослей. Преследовать его на лодке было бессмысленно.

Ланс облегченно вздохнул. Теперь ему оставалось лишь ждать и надеяться на судьбу. Губернатор узнал о его поездке. Губернатор не потерпит никаких посланцев к королю, кроме своих собственных. Подозрения в государственной измене! Значит, теперь отправиться в Лондон к королю равносильно измене королю?

Ланс решил пока не затевать ссоры с Форком. Сейчас это ничего бы не дало. Он молча следил за ним из-под полуопущенных век. Враг его семьи, человек, грубо наполнивший ненавистью его отрочество, убийца его дяди…

Они вернулись в каюту.

— Итак, мы отправляемся в Арлингтон, — объявил Форк. — Там его превосходительство и члены верховного суда. По слухам, Бэкон повел свой отряд на Запад воевать с индейцами. Со всеми, заметьте, индейцами, не деля их на друзей и врагов.

Он протянул Лансу трубку и поднес тлеющий трут. Тот затянулся и кивнул в знак признательности.

— Вчера вечером, — продолжал Форк, — губернатор получил назад «Ребекку», свое сторожевое судно. Бэкон послал Кэрвера и Бленда арестовать Беркли. Но сэр Вильям снова спутал ему карты.

Пленник молча курил.

— Кэрвер, капитан «Ребекки», приговорен к виселице. Сегодня, думаю, его уже вздернули. Вместе с остальными.

Ланс и бровью не повел. Форк с любопытством изучал его лицо. Почему он так спокоен? Ведь казнили его друзей… Испуган он? Что-то не похоже. Разгневан, растерян? Вне всякого сомнения, но… Долгие годы его считали просто мальчишкой, пустоголовым задирой. Но это время прошло. Да, он умеет молчать, этот парень! От его молчания чувствуешь какой-то мерзкий холодок между лопаток. Беркли, конечно же, повесит его. И будет прав. Он опасен. Гораздо опаснее своего солдафона-отца.

Между тем Ланс, прикрывшись маской полного безразличия к происходящему, лихорадочно соображал: Като вылезет на берег милях в сорока от замка Клейборна. Терять времени он не станет. Негр раздобудет каноэ и с наступлением темноты пойдет вверх по реке. Ему поможет прилив. Сэр Мэтью отправится в Джеймстаун, где и узнает, что Беркли в Арлингтоне. Затем он наймет шлюп и переплывет залив. Самое позднее через два дня он постучится в дверь губернатора и спросит о причинах ареста своего сына.

Сэр Вильям не повесит обоих Клейборнов, это очевидно. Даже если старый безумец действительно повесил Бленда и Кэрвера, он не посмеет казнить друга Карла II. Но Ланс отлично понимал, что отныне его отец — персона нон грата и к нему могут подослать наемных убийц.

Форк продолжал мерить шагами каюту. Доски настила жалобно скрипели под его тяжелыми шагами.

— Вы дали слово, — сказал он, — и я не собираюсь ограничивать вашу свободу на корабле. Ланс кивнул.

— Как я уже говорил, скоро мы будем в Арлингтоне, у губернатора.

— Отлично.

Больше они не обменялись ни словом.

Ланс спустился на орудийную палубу. Весь корабль пропах экскрементами и потом, видимо, совсем недавно на нем перевозили рабов. Четыре пушки, явно снятые с разных кораблей, уставились тупыми мордами на темнеющие берега.

Как и на всех пиратских судах, команда шхуны была весьма многочисленной и разношерстной. Юноша спиной чувствовал бросаемые ему вслед злобные взгляды. Впрочем, многие просто делали вид, что не замечают его.

Ланс поднялся на верхнюю палубу и подошел к фальшборту. Вечерний бриз освежил его и помог привести мысли в порядок. Страх и ярость прошли. Время выяснения отношений с Форком еще не пришло. Не стоило затевать ссор и глупых споров. И так его маленькое приключение могло в любой момент закончиться смертью.

Но он был пока еще жив. Форк почему-то до сих пор не перерезал ему глотку. Возможно, это не входило в планы губернатора. Возможно, ему даже удастся добраться до Арлингтон-Плантейшн. Ланс мрачно усмехнулся. Корабль держал курс на восток, вниз по реке, и по тому, как рулевой старался держаться середины течения, юноша понял, что он не знает здешних вод.

На западе собирались тучи, крепчал северо-восточный ветер. Заметив Ланса, рулевой кивнул в сторону горизонта:

— Идет гроза, сэр.

— Да, — ответил Ланс.

У моряка был корнуэльский акцент, и он оказался разговорчив. Дожди могли зарядить на целую неделю, а это небезопасно. Пожалуй, стоит убрать несколько парусов. Скоро они обогнут мель у входа в правый рукав реки, как его там? Да, верно, Ойстер-Крик. Плохо без карты. Джентльмен хорошо знает реку? А знакома ли ему та странная отмель, рядом с которой все время плещет рыба?

Ланс кивнул и посмотрел на чистую воду с северной стороны судна. Рулевой поймал его взгляд и поворотом штурвала изменил курс на три градуса к северу. Когда они прошли устье Ойстер-Крик, Ланс посмотрел на восток, и снова рулевой чуть подправил направление движения судна. Опытный моряк чувствовал, что юноша прекрасно знает фарватер. Не задавая «пассажиру» вопросов и ничего не обсуждая, он просто использовал его в качестве лоцмана.

Через несколько десятков ярдов от устья фарватер резко изгибался, что, впрочем, не было опасно для небольших судов, но массивная шхуна должна была очень ловко вписаться в поворот. Стоит немного помедлить, и… Ланс промолчал. Като уже наверняка раздобыл лодку. Ветер и прилив помогут ему справиться с течением. Если же удастся немного задержать шхуну… Клейборн взглянул на стену дождя, низвергающегося из грозовой тучи за ними, примерно в лиге от кормы.

Рулевой внимательно следил за Лансом, и тот, улыбнувшись про себя, сделал вид, что снова ищет глазами фарватер. Моряк опять поверил ему и чуть скорректировал курс. Через несколько минут, как юноша и рассчитывал, сначала послышалось легкое шуршание под килем, а затем — скрип и скрежет. Свежий ветер раздувал паруса, загоняя судно все дальше на мель, и оно, вздрогнув всем корпусом, плотно село брюхом на песчаное дно.

Рулевой выругался. Гневные команды Форка погнали матросов на ванты — убирать паруса.

Ланс с безразличным видом взирал на поднявшуюся суматоху и, ловя на себе сердитые взгляды, лишь пожимал плечами. Не меньше шести человек могли подтвердить, что он не давал рулевому никаких советов. Все складывалось как нельзя лучше. Пройдет часа четыре, прежде чем прилив снимет шхуну с мели. А тогда уже совсем стемнеет и их настигнет гроза.

Ланс завернулся в плащ. Корнуэлец смотрел на него с комичным упреком.

Лишь ближе к вечеру следующего дня корабль Форка со шлюпом Клейборнов на буксире бросил якорь в бухте Плантейшн-Крик, недалеко от судна с зажженными сигнальными фонарями.

Настроение Форка было не из лучших, а то, что проливной дождь безнадежно испортил его дорогой красный плащ, лишь усугубляло дело. Их лодка причалила к пристани, полускрытой стволами гигантских сосен. Часовой на пирсе лениво приветствовал Форка, и они прошли около ста ярдов вперед, пока не оказались на вырубке. Здесь пират остановился и испытующе посмотрел на Ланса. Почувствовав что-то неладное, тот посмотрел по сторонам и увидел… импровизированную виселицу, в которую была превращена одна из крайних сосен. На веревке, чуть покачиваясь на ветру, висел труп.

— Кэрвер, — сказал Форк. — Скоро рядом с ним вздернут и остальных.

От гнева у Ланса перехватило дыхание, перед глазами пошли красные круги. Еле сдерживая себя, он молча снял шляпу.

— Да, хороший был моряк, — кивнул Форк. — Именно он, если помните, привез вас в Виргинию в шестьдесят пятом году.

Пират продолжал говорить, но Ланс едва слышал его, направив всю свою волю на то, чтобы держать себя в руках. Беркли пошел на зверство, на открытый террор. Капитан Кэрвер, отвага которого в войне с голландцами принесла ему великую славу и пост верховного шерифа, повешен лишь за то, что был другом Бэкона! Чудовище! Невероятно!

— Железная рука, стальная хватка и решительность! — провозглашал между тем Форк. — Время компромиссов прошло. Терпение Беркли иссякло. Он повесит всех бунтовщиков.

Ланс вздрогнул. Старый дурачок! Осел-подкаблучник! Даже хорошо, что путешествие в Лондон сорвалось. Когда король услышит о страшной смерти Кэрвера, он сам примет меры, без всяких петиций!

— Кэрвер явился пригласить губернатора в, хм, джеймстаунскую тюрьму, — не умолкал Форк. — Они с Блендом потеряли «Ребекку». Теперь там капитан Латимер со своими парнями. А губернатор вернется в Джеймстаун, вот только не в тюрьму, а в свой дворец! Ха-ха!

Ланс ничего не ответил ему.

Снова полил дождь.

Часовые у огромного дома на плантации остановили их, а затем провели в полный москитов вестибюль. Беркли сидел в большой зале у камина, вытянув ноги к огню.

— Явился Форк, ваше превосходительство, — доложил слуга.

— А, Форк! Пусть заходит.

— Со мной молодой Клейборн, — ответил тот.

— Клейборн? — недоуменно поднял брови сэр Вильям. — Ах да! Клейборн! Заходите оба. Рад видеть вас, Клейборн. Очень, очень рад.

Ланс поклонился. Дождевая вода хлынула с полей шляпы на ковер.

— К вашим услугам, — ответил он.

— В самом деле? — с победной ноткой в голосе осведомился Беркли, пристально глядя в лицо юноши. Тот поднял глаза и твердо встретил взгляд губернатора.

Сэр Вильям прихлопнул севшего ему на колено москита и сказал:

— Вас арестовали, Клейборн, за непослушание.

— Простите, сэр. Видимо, я не понял вас. Мне было запрещено ездить на западные земли. Я же плыл на восток, сэр.

— Да, да! И заплыли слишком далеко! Кто дал вам разрешение покинуть колонию?

— Разве джентльмену требуется разрешение, чтобы плавать по реке на своем собственном судне?

— Джентльмену требуется пропуск начальника порта, чтобы отправиться в Англию, мой юный друг!

— Пропуск мне выправил капитан Ивлинг, сэр. Закон соблюден. — Ланс говорил совершенно спокойно, понимая, что в его положении — это единственно возможное поведение. Любая нервозность лишь вызовет подозрение. — Я протестую против моего ареста, сэр, — продолжал он. — Бумага, предъявленная мне вашим агентом, гласит, что я умудрился совершить государственную измену. Ни в чем подобном я не виновен. Я не повинен также ни в нарушении законов, ни в предательстве, ни в нарушении мира. Я требую, наконец, чтобы меня немедленно освободили!

— В самом деле? — не скрывая иронии, спросил губернатор, быстро взглянув на Форка.

— Именно так, сэр, — ответил юноша.

— Так вы ничего не слышали о бунте?

— Бунте?

— Именно так, сэр! — ехидно передразнил его губернатор. — В колонии военное положение, и ввел его я, наместник британской короны! У вас не отобрали шпагу, следовательно, вы дали Форку слово джентльмена. Отлично. Вы останетесь здесь под арестом до тех пор, пока ваше дело не рассмотрит суд.

— Какое дело, ваше превосходительство?

Беркли почти весело улыбнулся:

— Ты еще спрашиваешь, мой мальчик? Видимо, ты принимаешь меня за полного идиота? Чертовы москиты! — рявкнул он, прихлопнув еще одно насекомое, впившееся в его пухлую щеку.

Той ночью, сидя на постели из сухих стеблей маиса, Ланс мрачно размышлял о превратностях женской породы. Своим приключением он был обязан Истер Уокер. Она наверняка рассказала Френсис Беркли о планах его отца послать весточку королю. Черт возьми! Она не просто отдала его в руки ревнивого губернатора, а еще и на милость заклятого врага семьи.

Глупая девчонка! Да если ему суждено прожить еще тысячу лет, он никогда больше не поверит женщине! А если удастся вырваться из лап Форка живым, он уйдет на западные плантации. И уйдет один.

Кэрвер повешен! Если уж губернатор решился рассчитаться с ним, многих ждет та же участь. Теперь бунта, заговора, восстания действительно не миновать. Люди будут драться, чтобы остановить этот произвол!

Всю ночь по крытой дранкой крыше флигеля барабанил дождь. Тревожный сон Ланса часто прерывался перекличкой стражи и ржанием лошадей. Издалека доносился грохот якорных цепей.

Его враг, Хесус Форк, так и не решился перерезать ему глотку. Като удалось бежать. Это вселяло надежду.

Уже неделю Ланс оставался невольным и никем не замечаемым гостем губернатора в его суматошном лагере на Арлингтон-Плантейшн. Двухмачтовик Форка исчез. Пират отправился вверх по реке на поиски Тэма Макферлэйна. После его отплытия Ланс вздохнул полной грудью.

Ланс встретил здесь многих из тех, кого помнил еще по своим первым годам, проведенным в замке Клейборна. Роберт Биверли, Питер Найт, Нал Уиггинс, Томас Ладуэлл, брат полковника Филиппа Ладуэлла… Все они охотно говорили с ним и весело шутили, старательно избегая обсуждать поступки губернатора и их возможные последствия.

Все же Лансу удалось узнать, что перед своим походом на Запад Бэкон послал Кэрвера и Бленда на восточное побережье для переговоров с губернатором. Бленд остался на борту корабля, а Кэрвер сошел на берег, дабы выполнить свою миссию. Той ночью в Арлингтоне был устроен великолепный ужин. Губернатора давно уже не видели таким предупредительным и любезным. Кэрвер выпил много вина и стал слишком доверчив. На следующий день, решив, что Кэрвер добился мира, Бленд причалил «Ребекку» к пирсу и отпустил команду. Корабль был немедленно захвачен людьми Беркли.

Постепенно из случайно подслушанных обрывков новостей Ланс составил полную картину происшедшего. Бэкон хотел задержать отплытие судна Кристофера Ивлинга, на которое Лансу так и не удалось попасть. Но он не успел. Ивлинг поднял паруса, увозя с собой в Англию письмо губернатора королю. Теперь Карл II узнает о событиях в Виргинии лишь со слов Беркли и решит, что все описанное правда.

Теперь Беркли занимался подготовкой своего возвращения в Джеймстаун. Он был очень занят и не мог принять юношу. Ланс отправился к капитану Питеру Найту, муштровавшему на пастбище свою пехоту. Нет, сейчас и ему не до молодого Клейборна.

Вернувшись в дом, Ланс столкнулся в дверях с полковником Филиппом Ладуэллом, лишь вчера вечером прибывшим из Кикотана. Ладуэлл быстро посмотрел вокруг, словно опасаясь слежки, и сделал юноше знак следовать за собой. Они вошли во флигель.

— Ну, как дела, парень? — спросил полковник, знавший Ланса с детства. — Ты плывешь с нами в Джеймстаун?

— Не знаю, сэр. Я здесь пленник.

— Пленник? — Ладуэлл на мгновение задумался, а затем тихо сказал: — Вчера в Кикотане я видел твоего отца.

Ланс ничего не ответил.

— Он пытался получить пропуск сюда, на плантацию. Я посоветовал ему вернуться в замок Клейборна. Сэр Мэтью очень зол. Ему лучше здесь не появляться. Я заверил его, что ты в полной безопасности и что тебя скоро отпустят.

— Меня обвиняют в измене.

— Это лишь подозрение, парень, не более того. Никакого суда не будет.

Ланс хотел спросить, судили ли Кэрвера, но промолчал.

— Суда не будет, — повторил полковник.

— Вы знаете, сэр, что арестовавший меня капитан — кровный враг моей семьи?

— Да, понимаю, — махнул рукой Ладуэлл. — Он сам попросил губернатора о том, чтобы это поручили ему. Но Беркли строжайше запретил Форку сводить с тобой старые счеты. И он, как вижу, подчинился. У тебя даже не отобрали шпагу.

— Губернатор повесил Кэрвера!

Ладуэлл вздрогнул:

— Да. Его обвинили в вооруженном мятеже. Доказательств было больше чем достаточно. Но Кэрвер — просто моряк. С джентльменом так не поступят. Закон прежде всего.

— Закон военного времени?

— К тебе это не относится, парень. Твой вопрос может решать только гражданский суд.

— Тогда я обращаюсь к вам, как к магистрату гражданского суда, а если все-таки решат, что мое преступление подпадает под закон военный, то как к офицеру, полковнику его величества. Пусть меня наконец отпустят или же повесят рядом с Кэрвером.

Ладуэлл снова вздрогнул и быстро проговорил:

— Я поговорю с сэром Вильямом.

— Прямо сейчас?

— Да, пока не вернулся капитан Форк.

— Благодарю вас, сэр.

— Если Форк повесит джентльмена… — Ладуэлл нахмурился. — Слушай меня, Ланс. Слушай внимательно. Положение крайне сложное. Это безумие пора как-то остановить. Если губернатор посмеет повесить еще кого-нибудь, последствия могут быть непредсказуемыми. Кроме того, сэр Генри Чичерли — пленник Бэкона.

— В самом деле? — Ланс пристально посмотрел полковнику прямо в глаза и сказал: — Сэр, если вам удастся переговорить с Беркли, передайте ему следующее: ровно в полдень я буду считать себя свободным от данного Форку слова джентльмена. Если он намерен и дальше держать меня под арестом, пусть закует в железо, как Бленда и остальных несчастных с «Ребекки». Скажите ему, что я требую суда. Для этого в лагере достаточно членов совета.

Тяжело ступая, Ладуэлл направился к дому.

Ланс посмотрел на солнце. До полудня оставалось два часа. Он прошел вперед по опушке леса и увидел в бухте свой шлюп, привязанный к пирсу. Вдалеке виднелся большой корабль, очертания которого ему были незнакомы. Все говорило о том, что губернатор действительно собрался вернуться в Джеймстаун.

Ланс тщательно осмотрел свой маленький шлюп. Парус был на месте. Ни одна деталь оснастки не пострадала. По палубе ходил какое-то человек, без сомнения, часовой.

Время шло. Ланс вернулся к дому, но Ладуэлл не появлялся. Тогда он попросил часового арестовать его. Тот вежливо отказался. Прошло еще несколько минут. К дому подъехал всадник и спешился у крыльца. Это был капитан Найт.

Ланс приветствовал его и сказал:

— Сэр, меня следует содержать под стражей.

Найт изумленно посмотрел на него и переспросил:

— Вас… что?

— Я прошу запереть меня, сэр. Уже полдень. Я беру свое слово назад. Если меня не арестуют по всем правилам, я просто уйду.

Капитан нервно рассмеялся:

— Вы сами просите, чтобы вас бросили в темницу?

— Да, — ответил Ланс. — Губернатор заявил что не может принять меня. И я сообщаю об этом вам.

Найт не знал, как поступить. Он прекрасно видел, что Ланс чем-то не угодил губернатору, но не имел представления, в чем, собственно, обвиняют юношу. Кроме того, это был сын Мэтью Клейборна, когда-то объезжавшего коней для самого Карла II.

— Я также поставил в известность полковника Ладуэлла, сэр, — настаивал Ланс. — Ровно в полдень, если не будет принято никакого решения, я ухожу.

— Но, черт возьми, молодой человек, к чему такая спешка? Губернатор нуждается в вас, в вас и в вашей шпаге! Мы все вместе вернемся в Джеймстаун, чтобы сражаться с шайкой Бэкона. Так куда торопиться, дьявол меня побери?

Наконец появился Ладуэлл. На его лице застыло недоумение.

— Что решил губернатор, сэр? — обратился к нему Ланс.

— Черт! Да ничего! Он просто не хочет тебя отпускать.

— Тогда я требую, чтобы меня заперли, — повторил Ланс.

— Он этого не приказывал.

— Тогда прощайте, господа. Я ухожу. Срок действия моего честного слова истек.

— Мне и впрямь придется арестовать вас, сэр, — сказал капитан Найт. — Ерунда какая-то!

Ланс молча отстегнул шпагу и протянул ее капитану. Тот неохотно принял клинок и повел юношу в дом.

Найт не заметил, как внимательно его пленник смотрел по сторонам, стараясь запомнить каждый поворот коридора, расположение мебели, даже количество ступенек и лестничных пролетов, ведших в единственную свободную в доме комнатку под самой крышей. Ей и была отведена роль темницы. У дверей поставили часового.

Неопытным тюремщикам и в голову не пришло обыскать Ланса, и тот вздохнул с облегчением, нащупывая под камзолом спрятанный пистолет. Кроме того, в правом кармане остались складной нож, трут и огниво.

Оставшись один, юноша тщательно исследовал помещение. Крышу подпирали толстые кедровые балки. С двух сторон, один напротив другого, располагались давно не топленные камины. Затянутые бычьим пузырем маленькие окна рядом с ними были настолько узки, что сквозь них не протиснулась бы и лиса. Они также являлись и единственным источником света. Не вызывало сомнений, что комнату и раньше использовали в качестве тюремной камеры. Здесь не было ничего, с чем узник мог бы напасть на часового или пробить себе выход через крышу. В углу стояли бочонок с водой и деревянная миска.

У Ланса созрел план. Он взял миску и поставил ее на пол в середине комнаты. Затем ножом отколол несколько щепок от ближайшей кедровой балки и бросил их в нее, а сверху положил старое крысиное гнездо, найденное в углу одного из каминов. Добавив еще несколько валявшихся на полу полос дранки и вынутые из оконных рам куски сухого и хрустящего, как пергамент, бычьего пузыря, он достал огниво, наклонился, высек искру, и вскоре у его ног запылал маленький костер.

Огонь горел не очень охотно, но через три минуты вся комната наполнилась дымом. Ланс лег на пол, где воздух был чище. Если этот план не сработает, он придумает что-нибудь еще, но предчувствие говорило ему, что его ждет удача. Люди снаружи должны заметить валящий из окон дым или, возможно, забеспокоится часовой, учуяв запах пожара. Они откроют дверь, чтобы не дать сгореть всему дому, и тогда…

Ланс сжал пистолет и принялся ждать.

С улицы раздался крик, и по коридорам застучали тяжелые сапоги. «Эй, откуда дым?» — послышались возбужденные голоса за дверью. Пленник молчал. Часовой заколотил в дверь, но так и не получил никакого ответа.

Ланс услышал топот бегущих ног, крики и слова команд. Как только в замочной скважине загремел ключ, он вскочил на ноги. Едва распахнулась дверь, юноша поднял пистолет.

Растерявшийся от неожиданности охранник сделал шаг назад. Быстро переложив оружие в левую руку, Ланс выхватил у опешившего часового солдатскую рапиру, втащил его в комнату, захлопнул за ним дверь и повернул ключ в замке. Но в коридоре путь беглецу преградил еще один драгун.

Ланс хотел было застрелить его, но передумал и пустил в ход рапиру. Снизу снова донесся топот, каждая секунда могла оказаться роковой, и скрепя сердцем, Ланс пошел на запрещенный прием: сделав обманное движение свободной рукой, он пронзил своему противнику правое предплечье и помчался вниз по лестнице.

Здесь сражаться ему не пришлось: навстречу, тяжело пыхтя, поднимался молодой офицер, тащивший огромный чан с водой. Увидев летящего прямо на него пленника, он попытался увернуться и упал. Ланс пробежал мимо, прыгая через две ступеньки. Внизу собралась целая толпа.

Не сбавляя скорости, беглец врезался в нее с криками: «Пожар! Пожар!». Паника заразительна, и эффект превзошел все ожидания. С воплями ужаса люди бросились кто куда.

Выскочив из дома, Ланс едва не налетел на капитана Питера Найта. В отличие от прочих тот сразу заподозрил неладное и со шпагой наголо спешил проверить, что скрывается за внезапным пожаром.

Ланс не хотел убивать его, как впрочем, и никого другого из людей губернатора. Однако времени на разговоры не оставалось, и после шести молниеносных выпадов беглеца тяжело раненный капитан выронил шпагу. Ланс помчался к пристани, но новый противник, на этот раз более грозный, чем Найт, преградил ему путь. Это был полковник Эдвард Хилл.

— Сдавайтесь, юноша! — рявкнул он.

Ланс снова подумал о пистолете. С его помощью он в мгновение ока расчистил бы себе дорогу, но звук выстрела мог привлечь внимание других. Снова со звоном скрестились клинки. Парировав несколько выпадов полковника, Ланс отскочил в сторону, так что его противник оказался против солнца. Атака заметно ослабела и перешла в оборону. Драгоценные секунды летели, но юноше не удавалось пробить железную защиту опытного фехтовальщика. И тут полковник сделал роковую ошибку: желая уйти от слепящего солнечного света и поставить в эту невыгодную позицию своего противника, он сделал резкое движение вправо и зацепился каблуком ботфорта за тонкий березовый корень. Стремясь сохранить равновесие, полковник непроизвольно взмахнул руками, и клинок Ланса, не встретив сопротивления, прошел под его левой ключицей. Привалившись спиной к стволу предательской березы, Хилл тяжело осел на землю.

Юноша отсалютовал ему своей окровавленной рапирой и бросился бежать к пристани. Его игра удалась. Не прошло и трех минут с тех пор, как он покинул полную дыма темницу.

У сосны, на которой все еще висел полуразложившийся труп несчастного Кэрвера, Ланс замедлил шаг.

Часовой на палубе шлюпа дремал, прислонившись к мачте. Услышав шаги, он открыл глаза, но и опомниться не успел, как оказался за бортом. Пока он, отплевываясь, выбирался на берег, Ланс выбрал причальные концы. Течение подхватило суденышко и понесло вперед. С берега затрещали мушкетные выстрелы, но пули ложились далеко в стороне. Юноша поднял парус и вскоре оказался вне пределов их досягаемости. Он был свободен.

Пользуясь свежим северо-восточным ветром, Ланс взял курс на устье Йорк-ривер. Он знал, что, когда вернется Форк, за ним будет снаряжена погоня. Нужно было как можно быстрее уходить из залива. Спрятаться вместе со шлюпом он мог только в речных заводях.

Жребий был брошен. Повешенный Кэрвер окончательно сделал Ланса бунтовщиком.

Теперь он присоединится к Бэкону. И будь что будет! Губернатор превратился в хладнокровного убийцу. Если уж Ланс не может отправиться в Лондон, то по крайней мере выполнит свою миссию в отрядах Бэкона!

С наступлением сумерек юноша привел свой шлюп к ручью в восьми милях к северу от Кикотана и спрятал его в густом высоком камыше.

К рассвету, проскакав всю ночью по лесу на украденной лошади, он добрался до таверны Генриетты Харт. Там Ланс передохнул, запасся провизией, переоделся в своей лесной наряд и взял свежего коня. Пистолет и рапиру он сменил на ружье и томагавк.

Генриетта, затаив дыхание, слушала рассказ Ланса. Так, значит, губернатор решил вернуться в Джеймстаун? Форк снова у него? Проклятый пират!

Да, она передаст весточку сэру Мэтью. Нет, он сейчас не в замке Клейборна. По решению совета, старый рыцарь командует отрядом милиции, который и повел на войну с индейцами. Дикари зашли далеко на восток. Сэр Мэтью отправился за помощью Бренту. Где Брент? Его отряд выступил вместе с Бэконом, но застрял в Мидлсексе.

Ланс был поражен. В Арлингтоне губернатор воюет с Бэконом. А в округе Джеймс-Сити душой и телом преданный губернатору Брент воюет по приказу совета с индейцами вместе с Бэконом!

Прежде всего требовалось найти отца и предупредить его о возвращении Форка.

Дорога в Мидлсекс, как и все окрестности, носила отпечаток войны. Несколько раз Лансу попадались лошадиные скелеты, дочиста обглоданные волками. В Дрэгон-Суомп он увидел трупы индейцев племени памунки, а в Дрэгон-Ран наткнулся на следы монакан. Самих монакан, вернее, их тела, Ланс обнаружил чуть дальше. Этим воинам никогда уже не петь победных песен у своих костров.

Так Ланс Клейборн оказался вне закона вместе с доброй половиной всего населения Виргинии.

Колония медленно, но верно погружалась в хаос гражданской войны.

На реках одинокую лодку могли ждать любые неприятности. На лесных тропах всадник сворачивал в сторону, если видел другого. Родители не были уверены в своих детях, а дети — в родителях. Дружественных индейцев перестали отличать от всех остальных и безжалостно истребляли, толкая их тем самым на союз с монаканами.

Ланс нашел отца в поместье Роседжилл-Хауз в Мидлсексе, где тот мучался от очередного приступа подагры. Юноша как можно осторожнее сообщил ему о возвращении Форка в Виргинию, но старый рыцарь принял это известие почти спокойно.

— Он вместе с Беркли? — спросил сэр Мэтью.

— Да, — ответил Ланс.

— Ты видел его?

Ланс рассказал ему о своем приключении на реке, плене в Арлингтоне и побеге.

С истинно солдатским красноречием сэр Мэтью прокомментировал действия пирата. Сэр Вильям Беркли удостоился не менее красочных эпитетов.

Затем, успокоившись, отец поведал сыну о возвращении Като, о своем письме губернатору и о его ответном послании.

— Он заверил меня, что тебе ничего не грозит, вот я и отправился с Брентом, — вздохнул сэр Мэтью. — Черт бы побрал эти леса! Я потерял Марию, свою лучшую арабскую лошадку! Она не смогла выжить, питаясь лишь листьями и корой. И я не видел ни одного дикаря! Ни одного! А теперь сижу тут, как колода…

Когда Ланс сказал, что отправляется к Бэкону, старик чуть не свалился с кровати.

— Клянусь рогами Вельзевула, парень! Ты совсем рехнулся!

— Нет, отец. Я давно так решил.

— Висельник!

— Это Беркли бунтовщик, отец, а не Бэкон.

— Но ты же джентльмен!

— Ну и что? — пожал плечами Ланс.

— Теперь тебя точно повесят!

— Не повесят, сэр, — ответил старому рыцарю его мятежный сын.

X. ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

На следующий день в пятнадцати милях к западу от Джеймстауна Ланс встретил Майкла Гуди. Тот рассказал ему, что отряд Бэкона теперь направляется к столице. Уже были стычки с милицией Беркли. Это — гражданская война. Бэкон отрезал губернатора вместе с его экспедиционным корпусом: взяв на ферме Джозефа Барбера необходимые инструменты, люди мятежного барристера вырыли траншею поперек узкого перешейка, соединяющего полуостров с материком. Сейчас они устанавливают орудия для обстрела города. Корабли Беркли наугад палят в лес, стараясь достать бунтовщиков.

Ланс направил коня в сторону Джеймстауна. Доехав до перешейка, он увидел, что сообщение Гуди абсолютно точно.

Солдаты Бэкона заняли позиции в траншее, внимательно наблюдая поверх насыпи за городом, раскинувшимся едва ли в полумиле от них.

Часовой провел Ланса в дом Барбера, где расположился штаб. Вскоре появился Бэкон. Молодой генерал настолько устал, что даже не сразу узнал друга.

Они сели у очага. Тяготы последних недель сильно изменили Бэкона. Он сильно похудел, лицо осунулось, белки глаз пожелтели, нервные тонкие пальцы непрестанно двигались… Но голос и смех остались прежними.

Бэкон от души хохотал, когда Ланс поведал ему о своем побеге. Затем принесли вино, и он перешел к делу.

— Мы пришпилили их, — сказал Бэкон. — Джеймстаун будет наш, если, конечно, губернатор не перестанет валять дурака и не позволит нам спокойно закончить кампанию против индейцев.

— В городе женщины, — заметил Ланс.

— Знаю. Но у Беркли есть корабли и достаточно времени, чтобы вывезти их оттуда. Хотя…

— Что?

— Думаю, на рассвете он попробует нас атаковать. Беркли сошел с ума. Мы воевали с индейцами, а он нападал на наши арьергарды и захватывал обозы с припасами… Я вышвырнул его из Джеймстауна и сожгу этот мерзкий городишко! А потом продолжу свою войну.

— Сколько у Беркли людей?

— Сотен шесть. Но со мной мои ветераны. — В голосе Бэкона прозвучала неподдельная гордость. — Вот это солдаты! С ними я бы штурмовал и врата ада. Жаль, что ты не видел моих ребят три недели назад, у Айрон-Гейт. Шел проливной дождь, но их это не тревожило. Отряд Брента выдохся, и я отправил его назад. Широким полукольцом мои парни спустились к индейской деревне. Дикари не стали сражаться, а просто разбежались, как испуганные куры. В следующий раз я поведу их к южным горам. Мы дойдем до самых отдаленных соленых болот. Там много травы для лошадей и бизонов для охоты… — Бэкон устало потер глаза. — Какая земля! — воскликнул он. — Виргиния просто бесподобна!

— Я знаю.

— Она стоит всех наших усилий, Ланс! Чернозем по берегам западных рек футов в двадцать толщиной, трава так высока, что скрывает лошадь, а дубы шире этого дома и выше башен английских замков! Бобров там столько, что хватит на шапки всем принцам, принцессам, герцогам и эрлам вместе взятым.

Молодой генерал снова нахмурился и продолжил:

— Этот Беркли! Этот старый осел в обличий губернатора! Что за дурак! Одной ногой он все еще в Англии, а другой — уже в могиле. Он твердит о заговоре и бунте, тогда как мы хотим лишь мира. Он пытается напялить на нас ошейник рабства, хотя там, за водопадами, лежит земля, на которой может жить припеваючи миллион семей, не завися ни от нашего короля, ни от любого другого европейского монарха. Карл II пришлет своих драгунов? Пусть! Мы сделаем из них счастливых фермеров.

Бэкон взял свечу и указал на грубо нарисованную карту на стене:

— Мы заперли Беркли в Джеймстауне. У него много людей, а их надо кормить. Ему придется атаковать или переправить свою милицию назад, через залив.

— Они будут штурмовать ваши укрепления на перешейке?

— Очень на это надеюсь, — рассмеялся Бэкон. — Мои люди не очень-то любят пиратов с той стороны залива. Смотри: вот здесь, вдали от берега, стоит самый большой корабль губернатора. Беркли рассчитывает отбросить нас огнем его орудий, но ядра долетают лишь до начала нашей насыпи, не причиняя никакого вреда солдатам в траншее. Завтра заговорят наши пушки, и он будет вынужден отвести корабль еще дальше. Так что пусть штурмует, если осмелится.

Той ночью, несмотря на усталость, Ланс так и не смог заснуть. Небольшая группа фермеров из Энрико тревожила передовые линии Беркли, шумя при этом, как тысяча чертей. Они наполняли порохом освободившиеся от воды бутылочные тыквы, подползали к лагерным кострам неприятеля и бросали свои снаряды в огонь. Время от времени воздух оглашался громкими оскорбительными выкриками, адресованными восточной милиции. Затем, выждав немного, они погнали в сторону немного успокоившегося отряда Беркли табун диких лошадей, вызвав там страшную панику и беспорядочную стрельбу. После каждой удачной проделки солдаты хохотали до слез, гадая, какое развлечение избрать теперь. Бэкон был прав, утверждая, что его фермеры немногим больше цивилизованнее, чем индейцы.

Вновь подумав об оставшихся в городе женщинах, Ланс вздрогнул. Как там Истер Уокер?

На рассвете он разыскал Джозефа Ингрема. Тот не ложился. Сейчас, стоя с подзорной трубой в руках, он осматривал сторожевые посты противника.

— Они напуганы, — сказал Ингрем. — И не хотят сражаться. Смотрите, смотрите! Офицер лупит своих солдат шпагой, заставляя строиться! — И он рассмеялся.

Ланс осведомился о женщинах в городе.

— Не беспокойтесь, — ответил Ингрем. — Мы знаем, что им вся эта губернаторская затея не по душе. Они проклинают его превосходительство за то, что он втравил колонию в гражданскую войну. Недавно здесь была миссис Драммонд. Она клянется, что остановит Беркли, даже если для этого ей придется весь бой простоять на насыпи нашей траншеи… Нет, вы только посмотрите!

Рассветный туман рассеялся, и солдаты сэра Вильяма стали собираться на краю табачной плантации. Внезапно один из них бросился бежать к линии укреплений Бэкона.

— Не стрелять! — зычно скомандовал Ингрем. — Приведите его ко мне.

Несколько минут перепуганный дезертир пытался отдышаться и не мог произнести ни слова. Затем все-таки сообщил, что восточная милиция намерена атаковать.

Ингрем велел подать ему большую кружку эля и, указав на людей в траншее, сказал:

— Мы не хотим стрелять в вас. Возвращайся назад и расскажи своим, что ты здесь видел. Передай, что, помимо мушкетов и огромного запаса пуль, у нас есть топорики для рукопашной. Напомни им, что мы с Запада, и обращаться с топорами нас учили индейцы. — И он выразительно похлопал себя по поясу, к которому был пристегнут саскеханнокский томагавк.

Дрожащего перебежчика отпустили. Скатившись с насыпи, он побежал назад. С той стороны не раздалось ни выстрела. На краю табачного поля его сразу обступили остальные.

— Ну и война! — фыркнул Ингрем. — Смотрите, еще гости пожаловали.

Войско Беркли двинулось вперед. Люди Бэкона издевательски заулюлюкали.

Офицеры наступающих шли с обнаженными шпагами. Ланс поискал глазами Беркли. Старик шел посреди первой линии, неся на кончике высоко поднятого клинка свою шляпу с развивающимся плюмажем. Время от времени он оборачивался, подбадривая своих людей воинственными речами.

Ланс прицелился. Он мог бы уложить губернатор, но осмотрелся в поисках другой цели. Там были Филипп Ладуэлл, Дениэл Парк, Эдвард Хилл и офицер из Аккомака, имени которого Ланс не помнил. Командиры смело шли вперед, однако их солдаты не проявляли излишней прыти. Едва над ними засвистели пули защитников траншеи, атака едва не захлебнулась. Двое упали. Ланс пока не стрелял.

Загрохотали корабельные орудия. Ядра с воем и треском вламывались в лес правее позиции Ингрема. Рявкнул ответный залп кулеврин Бэкона.

Ланс прицелился в офицера из Аккомака и нажал курок. Промах. Чертыхнувшись, он забил новый заряд.

Внезапно атака прекратилась. Потеряв всякую охоту сражаться, солдаты отказались подчиняться офицерам. Беркли вынужден был вернуться назад. Раненых унесли.

Пограничники Ингрема выскочили на насыпь, собираясь преследовать отступающего противника. По их командир придерживался иного мнения. Раздались отрывистые команды: «Оставаться на местах! Не покидать траншеи!» Ему пришлось собственноручно отбросить назад с дюжину головорезов из Энрико, решивших во что бы то ни стало осуществить свои план. В борту корабля, отведенного на безопасное расстояние от берега, чуть выше ватерлинии зияли две пробоины. Судя потому, как судно накренилось на левый борт, капитан, чтобы не пойти ко дну, приказал сбросить в воду все пушки с правого борта. Кулеврины Бэкона сделали свое дело.

Ланс опустил ружье. Гак, значит, вот как сражается Беркли! Ха! Позор. Бэкон победил, почти не стреляя! Теперь на его стороне и моральное преимущество…

Офицеры Беркли снова погнали своих сопротивляющихся солдат вперед. Но па этот раз не было потрачено вообще ни одного заряда: на насыпь вывели десять пленных индейцев и оставили там на всеобщее обозрение. Увидев связанных краснокожих воинов, люди Беркли вспомнили о воине Бэкона с дикарями и наотрез отказались драться. Губернатор так ничего и не смог с ними поделать.

Было много перебежчиков, но Бэкон отправлял всех назад: Беркли собрал их, так пусть он их и кормит. Не выгоняли только женщин. Среди них были даже голодные жены некоторых губернаторских советников. Мадам Брэй и мадам Боллард взобрались на насыпь и обратились оттуда к остальным женщинам города, призывая их присоединяться к ним. Их примеру последовали многие. Бэкон всех их накормил и, дав надежных провожатых, отправил по домам, на плантации.

Ланс с нетерпением ждал, но Истер Уокер так и не пришла. Мадам Бэкон, жена старого советника, сообщила ему, что девушка на корабле в заливе Кикотан вместе с Фрэнсис Беркли. Губернатор хотел было отправить обеих в Арлингтон, но они отказались.

Бэкон не пошел приступом на Джеймстаун, хотя все и указывало на то, что он намерен это сделать. По его приказу через заболоченный участок слева от траншеи навели прочную гать, из обоза притащили и установили на колесные лафеты дополнительные пушки. Затем часть его отряда отошла в лес, скрываясь от пуль засевших на крышах и чердаках домов стрелков.

Ланс был отправлен патрулировать берег ниже по течению, дабы воспрепятствовать Беркли высадить с лодок десант и атаковать отряд с тыла.

Расставив посты, юноша отправился к Генриетте Харт узнать, не было ли у нее непрошеных гостей.

Генриетта пребывала в столь отвратительном настроении, что едва поздоровалась с ним. Были ли гости? Да, и убрались незадолго до его приезда. Кто? Форк!!!

— Здесь был Форк? — опешил Ланс.

— Собственной персоной.

— Как он обошелся с тобой?

— Мирно, — пожала плечами Генриетта. — С ним прискакало еще одиннадцать человек. Форк заплатил за вино и опять пытался ухаживать за мной. — Она плюнула.

— Странно, что ты не убила его, — съязвил Ланс, вспомнив ее заветный стилет.

— А заодно и одиннадцать головорезов. Ну нет, благодарю! Мне дорога моя таверна, не говоря уже о жизни. Я дождусь лучших времен. Он все еще считает себя неотразимым кавалером. Кстати, после драки у Джеймстауна губернатор сильно напуган. Он пока еще хозяйничает на реке, но Бэкон контролирует всю сушу, кроме Норсгемптона, Аккомака и Джеймстауна.

Ланс поведал ей о том, как вояки Беркли бесславно отступили под Джеймстауном.

— Еще бы! — фыркнула Генриетта. — Форк сказал мне, что хитрец Бэкон поставил по всей насыпи женщин, так что губернатор не посмел стрелять.

Ланс от души расхохотался и внес некоторую ясность, описав поведение миссис Боллард и остальных дам из осажденного города.

Однако его веселость мгновенно исчезла, когда он спросил Генриетту об Истер Уокер. Он не знал, что делать. Губернатор мог отправить ее вместе со своей супругой назад в Англию. Или же держать у себя в качестве заложницы, гарантирующей его послушание.

— Я уже слышала о ваших похождениях, — улыбнулась Генриетта. — Не волнуйся, она разыщет вас. Даже если вы опять удерете на западную границу.

— Но это я ее ищу!

— И напрасно. Сидите себе спокойно и ждите. Она сама придет, когда дозреет… Кстати, не сменить ли вам наряд на более приятный ее глазу? Может быть, у девушки склонность к индейцам?

Ланс велел ей попридержать язык, но не сумел скрыть улыбку.

Губернатор со всем своим войском отплыл назад в Арлингтон, бросив город на произвол судьбы. Бэкон сравнял Джеймстаун с землей.

Лоренс собственноручно сжег свою таверну. Драммонд сам поднес пылающий факел к крыше своего дома. Вся столица колонии была окутана дымом. Из города в Мидлсекс вывезли лишь оставленные Беркли бумаги и продовольствие.

Бэкон не мог поступить иначе, не имея должного гарнизона и располагая лишь несколькими пушками. Сохранить город означало бы оставить Беркли базу для возвращения. А так в его распоряжении были только корабли.

Армия Бэкона остановилась к северу от Тайндоллс-Поинт. Стало известно, что губернатор отправил вестовых к Бренту, и молодой генерал отвел людей в Глочестер, приготовившись к любому подвоху со стороны любимца губернатора. Брент отошел на запад.

Обитатели Глочестера не выказали большой радости при виде мятежной колонны. Индейцы сюда не наведывались, и отцы округа отказали Бэкону в припасах. Они соблюдали нейтралитет. Обращаясь к советнику Коулу и прелату Уэдингу, избранным для переговоров, тот вежливо, но твердо заявил:

— Мы не бандиты, джентльмены. Губернатор бежал. Его милиция отказалась сражаться с нами. Мы ждем королевского решения по поводу действий Беркли. Я не губернатор. Я просто воюю с индейцами, являюсь офицером короны и имею соответствующие полномочия. И я не бунтовщик. В этой колонии есть закон, и даже Беркли обязан соблюдать его. Он сам взбунтовался, хотя называет бунтовщиком меня. Он, а не я нарушил закон.

Коул запротестовал:

— Наш округ стоит в стороне от всех споров и дрязг. Мы ни во что не вмешиваемся и не принимаем ничью сторону.

— Будь проклят ваш чертов нейтралитет! — в гневе вскричал Бэкон. — Сохраняйте его, если сможете!

Когда Коул и Уэдинг ушли, один из глочестерских офицеров тронул Бэкона за руку и сказал:

— Полковник Коул говорил лишь о пехоте. Кавалерия с вами, сэр!

Невдалеке прелат Уэдинг рассказывал группе собравшихся о неудачных переговорах с Бэконом. Некоторое время молодой генерал наблюдал за ним с крыльца. В конце своей речи пастырь в гневе воздел руки к небу и возопил:

— Этот антихрист хочет, чтобы все мы примкнули к его бунту!

Бэкон сбежал по ступенькам, протиснулся вперед сквозь толпу и вежливо поклонился разъяренному оратору:

— Вы проклинаете нас, сэр? Вы призываете кару небесную на наши головы?

— Да! — рявкнул пастырь.

Лицо Бэкона озарилось широкой улыбкой.

— И здесь, в лагере Давида, вы проповедуете дело Савла?

В толпе раздался смех. Проповедник не знал, что и ответить.

— Вы ведь не Самуил, — продолжал Бэкон. — Так, может быть, вы воин? Нет? Так ступайте себе с миром! Идите домой и не забудьте передать Савлу, что Давид не пользуется веревкой, что Бэкон не повесил вас!

Прелат не посмел возразить и поспешно ретировался.

От полковника Филиппа Ладуэлла Истер Уокер узнала о побеге Ланса из Арлингтона. Полковник остановился в Галл-Коув, занимаясь погрузкой провианта на губернаторские корабли. Он прибыл ночью на десятивесельной шлюпке и считал чудом, что не попался на глаза ни одному бэконианцу. Ладуэлл торопил Алана Уокера бросить свои склады и перебраться в Арлингтон, но старик все никак не мог расстаться со своей собственностью.

Полковник передал Истер приглашение Френсис Беркли навестить ее на восточном побережье. Девушка отрицательно покачала головой, и он не стал настаивать.

— Этот парень чуть не перебил половину нашего лагеря, — вернулся Ладуэлл к своему рассказу о Лансе. — Он ранил Питера Найта. Тяжело ранил Эда Хилла, проткнул руку драгуну и едва не утопил часового. А потом отплыл под градом мушкетных пуль.

— А сам он не ранен?

— О нет! Его ведет счастливая звезда. Но куда он направился? Вы встречаетесь с ним?

Ладуэлл пристально посмотрел на девушку, ожидая, что, даже если он и прав, она никогда не признается в этом. Но та горячность, с которой Истер отрицала, что видела Ланса, а еще больше печаль в ее глазах убедили полковника в ее правдивости.

— Вы уверены, что э… град мушкетных пуль ему не повредил?

— Совершенно уверен. Я видел, как он ставил парус, с которым не справились бы и два человека в тихую погоду. Нет, он не ранен.

Девушка поняла, что полковник тепло относится к Лансу, и забросала его вопросами. Почему Ланс решил бежать из Арлингтона? В чем причина?

Ладуэлл галантно предположил, что главная причина в ней самой, но Истер пропустила это мимо ушей и продолжала спрашивать.

— Возможно, дело здесь в Форке, — сказал наконец полковник. — Это заклятый враг Клейборнов, и сейчас он вместе с его превосходительством. Ланс мог испугаться его влияния на губернатора.

— Ланс никого и ничего не боится, полковник, — холодно заметила Истер.

— Приношу свои извинения, — улыбнулся Ладуэлл. — Вы совершенно правы.

— Что же тогда?

— Тогда, быть может, он хотел предупредить своего отца о том, что их враг снова в Виргинии.

— Это звучит более убедительно, — сказала девушка. — Господи! Когда же вы, мужчины, покончите с вашей глупой войной?

В это самое время Ланс Клейборн находился в лагере Бэкона в округе Йорк и клялся себе никогда больше не видеть Истер Уокер, от которой губернатору стало известно о его поездке в Лондон. Думать о девушке сейчас было слишком мучительно.

Подавляющее большинство глочестерцев и мидлсексцев поддержали Бэкона. Под его началом объединилась вся Виргиния. Беркли же стал бунтовщиком, изгнанным в Арлингтон. Новости об этом полетели в Мэриленд и Каролину.

Бэкон не стал занимать брошенные губернатором форты, а послал три небольших мобильных отряда под командованием Ингрема патрулировать верховья и не давать индейцам пересекать реки. Поход в горы отложили, дожидаясь вестей из Англии.

Беркли просил у короля войска. Это не вызывало в йоркском лагере ничего, кроме смеха. Что смогут сделать европейские солдаты здесь, в Виргинии? Построить заново Джеймстаун? На это потребуется слишком много кораблей. Атаковать пограничников в лесу? С подобной задачей не справилась бы ни одна армия в мире!

Допустим, губернатор получит пятьсот солдат. Сто из них недели через три умрут от лихорадки. Еще человек пятьдесят — от дизентерии. Остальные же будут настолько измотаны и голодны, что никогда не осмелятся и близко подойти к лесам Энрико.

Бэкон в этих разговорах не участвовал. Корабли Беркли сновали вверх и вниз по реке, нападая на прибрежные фермы в поисках зерна и продовольствия. Для защиты от новоявленных пиратов на каждой плантации разместили маленькие гарнизоны. Опасаясь также грабежей и голода, молодой генерал усилил охрану складов, перевозя понемногу их содержимое в созданную самой природой крепость Вест-Поинт. Он вел большую переписку, следил за соблюдением законов, гасил в зародыше все ссоры и недовольства…

Ланс Клейборн работал не покладая рук, рассылая приказы Бэкона в отдаленные гарнизоны, контролируя безопасность окрестных фермеров и отвечая на многочисленные жалобы и письма…. Генерал выражает свои соболезнования йомену Смиту, но генерал не мировой судья. Если кто-то украл корову, следует обращаться к магистрату, а не к генералу Бэкону… Генерал искренне сочувствует йомену Арнольду. Пусть его дочь назовет имя солдата, который ее обесчестил, и генерал посмотрит, что можно сделать… Нет, генерал не губернатор колонии… Нет, генерал не сможет принять приглашение на обед… Генерал весьма благодарен за присланный фунт коры хинного дерева. Ее отвар поможет ему справиться с лихорадкой.

С каждым новым слухом поток писем и встревоженных посетителей возрастал. Среди последних были и шпионы Беркли, но Бэкон обходился со всеми любезно. Он не повесил своего пленника, сэра Генри Чичерли. За все время в лагере казнили лишь одного мародера, о котором никто так и не смог сказать ни единого доброго слова. Бэкон не жег фермы, не пытался узурпировать власть, и губернатор мог злобно радоваться лишь тому, что здоровье мятежника генерала катастрофически ухудшалось.

Но, больной или нет, Бэкон не мог позволить себе отдохнуть. Ежедневно он много часов проводил в седле. Часто голос изменял ему, и приказы отдавались еле слышным шепотом. Его когда-то красивое лицо напоминало теперь туго обтянутый кожей череп. Он только отмахивался от советов обеспокоенных друзей: слишком многое надо было успеть…

От обилия непривычной писанины у Ланса ломило руки. От частого чтения при свечах воспалились и болели глаза. Каким-то чудом избегая всех болезней, он не сразу заметил страшные симптомы недуга своего друга. Но ни вино, ни лихорадка не меняли характера Бэкона: он по-прежнему оставался хладнокровным командиром, мудрым советником и веселым товарищем.

Если он и боялся чего-то, то никак этого не выказывал, но часто расспрашивал Ланса о короле. Юноша отвечал, что был слишком мал, когда находился при дворе, и почти ничего не помнит. Тем не менее Бэкон настаивал. Долгие годы королю пришлось скрываться. Так неужели он не симпатизирует себе подобным? Возможно, однако скрывался он во Франции, где жил в роскоши и достатке. Да, после Реставрации Карл II не раз проявлял милосердие, но этого нельзя сказать о его приближенных. У Беркли есть брат в Уайт-холле, по мнению многих, — надутый, узколобый индюк.

Бэкон нахмурился. Что такое бунт? Можно ли считать бунтовщиками огромную массу людей? Можно ли ставить вне закона пятьдесят тысяч колонистов?

Ланс отрицательно покачал головой.

— Допустим, я бунтовщик, — продолжал генерал, — и меня можно повесить. Но не всех тех, кто шел за мной! Бунтовщиком был Кромвель, а не его люди. Революция никогда не была делом рук одного человека. Если бы не я, то избрали бы кого-нибудь другого. Революция — это волна, которая поднимается, чтобы защитить свободу. Беркли считает ее волной террора и несчастий. Я же утверждаю, что это волна славы! — Дрожащими пальцами Бэкон зажег свечу. — Волна славы! — повторил он. — Виргинцы — реалисты. Они понимают, что справедливые законы для простых людей создаются простыми же людьми, а не баронами, губернаторами и королями. Никто из нас, собравшихся тогда на плантации Мершантс-Хоуп, не был бунтовщиком. Мы преследовали единственную цель — отбросить индейцев. Защищать свою жизнь — законное право каждого…

Он тяжело опустился на скамью и не отрываясь смотрел на огонь свечи.

— От Беркли мы ждали помощи, — снова заговорил Бэкон. — Губернатор не смог исполнить свой долг и защитить нас от общего врага. Он грубо попрал основной закон колонии. И простые люди отобрали у него власть, которую давали ему созданные ими законы. Для них уже не имеет значения, что Беркли — королевский наместник. Они не испугались бы его, даже будь он наместником дьявола! Когда-нибудь, возможно, я увижу короля и скажу ему все. Если он останется в неведении, то может потерять свою империю, Ланс. Виргинцы предпочтут сами заботиться о себе, а не ждать решений, принимаемых за тысячу лиг от их земли.

Бэкон вздохнул и провел ладонью по глазам.

— Хотел бы я прожить еще хотя бы год, — сказал он. — К тому времени король во всем разберется. И пришлет нам здравомыслящего губернатора, способного разумно править этими дикими плантациями.

— Вы еще долго проживете, — ответил Ланс.

— Боюсь, что нет, — печально улыбнулся Бэкон. — О, Ланс, как я завидую твоей силе! Будущее не тревожит тебя. Ты полон надежд и планов. Ты не понимаешь значения слова «бунт», потому что бунт — часть тебя самого. Но не меня. У меня тонкая кожа уроженца Кента и кембриджские мозги. Да, я завидую тебе. Ты — виргинец. Твоей школой стали леса и болота. Ты познал человеческое достоинство на берегах быстрых рек, а свободу — в языческих деревнях индейцев. У тебя не было и никогда не будет низкопоклонства перед европейскими традициями. Между ними и Виргинией — океан.

Этот разговор оказался последним. Лихорадка окончательно сломила Натаниэля Бэкона. Его спокойный тихий голос перешел в неразборчивый бред. Лица часовых стали мрачными, и они грубо выпроваживали назойливых посетителей.

Ланс давал больному сильные дозы хинина, но слабый организм не принимал лекарства. Жизнь теплилась в нем еще два дня и погасла. Друзья стояли у ложа до самого конца.

Подобно ледяному шквалу летом, весть о смерти Бэкона обрушилась на лагерь. Лица людей застыли от горя.

Затем, под барабанную дробь, четыреста плачущих мужчин прошли за гробом. Бэкон… умер!

В полночь глубокие воды Йорк-ривер приняли бренные останки мятежного генерала. Никто не хотел, чтобы люди Беркли когда-либо надругались над его могилой. Но и после похорон люди отказывались верить в смерть своего любимца.

Постепенно маленькая армия стала разбредаться. Лоренс и Драммонд созвали совет. Предстояло избрать нового командира. Дело Бэкона не должно было умереть вместе с ним. Но все оказалось не так просто. Офицеры возмутились, по какому праву их собрали Лоренс и Драммонд? Кто они такие? Армия подчинялась Бэкону, а не им! Надо найти Ингрема в Энрико. Он с границы. Он такой же, как и все.

В поисках лагеря Ингрема, Ланс отправился на Запад. На сердце легла печаль. Ингрем обязан приехать, теперь он один способен держать в руках отряды диких фермеров. Лишь он сможет противостоять посулам Беркли и спасти друзей Бэкона от веревки палача… Ингрем. Правая рука Бэкона, его тень. Ингрем, ветеран с прямым бесстрашным взглядом. Ингрем, упругий и верный, как клинок… Вот, пожалуй, и все. Ему чужда политика. Он отличный солдат, и не более того. Лоренс и Драммонд остались не у дел. Все зависело теперь лишь от Ингрема.

В десяти милях от Шоккоэза лошадь Ланса свалилась замертво, и, одолжив у охотников мула, юноша к полуночи добрался до пристани. Там он разбудил людей Байерда, взял свежего коня и поскакал дальше. К полудню он наткнулся на разведчиков Ингрема, которые и провели его в тщательно замаскированный лагерь.

Ингрем долго молчал, уставясь невидящим взглядом в бревенчатую стену, а затем встал и, хлопнув себя сложенными перчатками по ноге, произнес:

— Хорошо. Я поеду на восток. Я, конечно, не Бэкон, но как-нибудь справлюсь с парнями.

Ланс проспал до следующего дня. К тому времени Ингрем уже отозвал разведчиков и пикеты, собираясь свернуть лагерь. Оставив небольшую группу всадников страховать тылы отряда с запада, он отправил остальных на восток, к водопадам.

— Я остановлюсь в Вест-Поинт, — заявил он, — не далее. Все, кому нужна защита от старого Беркли, найдут ее там.

Ланс предложил обосноваться в Тайндоллс, что в Глочестере, но Ингрем был тверд.

— Мои люди кормятся охотой, — сказал он, — и я не могу забираться в такую даль, как Глочестер. Я не Бэкон. Мне фермеры припасов не дадут… Где сейчас губернатор?

Ланс не знал.

— Он снова выйдет на тропу войны, — заметил Ингрем. — Для этого ему надо всего лишь переплыть залив.

Ланс был с ним абсолютно согласен.

Беркли не заставил себя долго ждать. Через три дня после смерти Бэкона один из его кораблей показался на Йорк-ривер. И прежде чем Ингрем успел связаться с восточными гарнизонами и оповестить всех командиров о смерти генерала, гражданская война вспыхнула с новой силой.

Лагерь на Ридс-Плантейшн был уничтожен. Один за другим форпосты Бэкона сдавались. Близилась зима, а пищи для солдат не осталось. Губернатор захватывал гарнизоны то посулами, то силой.

Ингрем укрепил Вест-Поинт и превратил его в надежное убежище для всех сторонников Бэкона, которым грозила веревка губернаторского палача. Беркли издавал манифест за манифестом и строил виселицы, угрожая смертью всякому, кто немедленно не явится к нему с повинной. Ингрем ответил ему, что сражается с индейцами, а не с англичанами. Губернатор заявил, что лишит его полномочий. Ингрем обозвал губернатора старым ослом и посоветовал не усугублять свою вину перед королем и народом Виргинии.

Войска Беркли захватили Грин-Спринг и Оллен-Хауз в Суррее. Пройдя по пепелищу Джеймстауна, губернатор оставил в Мидл-Плантейшн отлично экипированный эскадрон Биверли. Но он так и не отважился пойти на Вест-Поинт.

Лоренс исчез. Драммонд вместе с остальными друзьями Бэкона, не укрывшимися в лагере Ингрема, был арестован.

Лансу Клейборну не сиделось в надежном Вест-Поинт, и он отправился на восток за новостями. Больше всего его тревожила безопасность отца: в любую минуту он мог стать жертвой Форка.

В Нью-Кенте, на дверях здания суда, Ланс прочел вывешенный на всеобщее обозрение список бунтовщиков и, найдя там себя, мрачно усмехнулся. Он попал в хорошую компанию: в списке было много имен честных и отважных виргинцев, объявленных вне закона лишь за то, что они воевали с индейцами или, вопреки воле губернатора, голосовали за предложенные Бэконом законы.

Низко надвинув шляпу на глаза, плотнее завернувшись в плащ и держа заряженное ружье на луке седла, Ланс поехал дальше, по направлению к поселку Чарльз-Сити, оставляя в стороне все плантации и с волчьей осторожностью избегая попадаться на глаза встречным всадникам. Ингрем не раз предупреждал его об опасности и умолял остаться в Вест-Поинт. Но Ланс был непреклонен.

Люди губернатора наверняка следят за дорогой к замку Клейборна и устроили засаду у дома Истер Уокер. Они неплохо научились выслеживать «дичь» и ставить на нее капканы. Тюрьмы переполнены. Капитан Форк — правая рука Беркли. Многим несчастным предстояло разделить судьбу Кэрвера. Сэр Мэтью? Он не бэконианец. Но и ему грозила беда.

Беспокойство за отца и погнало Ланса в дорогу. Ищут его или нет, он должен следить за Хесусом Форком.

Пео покинул лагерь Ингрема раньше своего молодого хозяина и должен был ждать его с новостями и свежей лошадью у лайт-футской пристани.

Ланс осторожно двигался вперед. Раз уж на него охотятся, как на волка, он станет волком. И пусть друзья Беркли надежнее охраняют свой скот: волк всегда будет неподалеку. Ланс вздохнул. Мечты и иллюзии остались за поворотом, жизнью правила грубая реальность.

Он отщепенец, изгой, вопреки справедливости. Беркли снова в седле и останется в нем, пока король Карл не прекратит это безумие. Ланс не сомневался, что король сделает это. Он и сам был когда-то изгоем.

Пео явился в условленное место без опоздания и страшно обрадовался, увидев юношу целым и невредимым. Но он принес плохие вести. Беркли сокрушал их западные форпосты один за другим. Восточные фермеры, лишившись железной узды авторитета Бэкона, разбежались кто куда, как испуганные овцы. Палач работал не покладая рук.

Выругавшись, сэр Мэтью отставил в сторону кубок с вином: оно не согревало его больные суставы. Даже пылающий камин и огромный лохматый пес, спавший у его ног, не могли дать старым костям достаточно тепла.

Близилась еще одна зима, голодная зима для всех, невзирая на богатство. Кендолл, Уокер, Оллен, Тэйт и многие другие остались без запасов, съеденных губернаторской милицией и бунтовщиками. Кораблям было не до перевозок провианта: большая часть их пересекла залив и стояла сейчас у Мэриленда, другие же попали в руки пиратов, гнездившихся в затерянных речных бухточках.

Замку Клейборна посчастливилось избежать грабежей. Люди Бэкона не стали трогать собственность отца Ланса…

Сэр Мэтью плотнее закутался в огромный плед и уставился на огонь. Он никогда не одобрял бунты. Он не понимал и ненавидел Кромвеля, а теперь и эти дикие виргинцы взялись за топоры.

Проклятые леса! И что случилось с его сыном? Ланс — джентльмен. Он всегда был воспитанным, сдержанным, уважал старших и церковь. Прекрасно владея оружием, не затевал пустых ссор и никогда не употреблял свое искусство во вред честным людям…

Но что-то здесь, на этой земле, изменило парня. Он вырос свободным. Он забыл Лондон и короля. Он обзавелся своей, виргинской памятью. Черт бы побрал Виргинию! Им нельзя было покидать Уайт-холл! Даже липкий лондонский туман, и то лучше ветров этой вонючей провинции!

Старый рыцарь снова потянулся к кубку с вином и поднял глаза. Справа от камина стоял его сын и улыбался ему.

Сэр Мэтью изумленно вскрикнул и попытался встать.

Ланс положил ему руку на плечо и сказал:

— Сидите, сэр. Я не привидение.

— Но как… как ты вошел, Ланс? А стража?

— Не важно, сэр, — снова улыбнулся он. — Я же, можно сказать, наполовину индеец. Рад, что с вами все в порядке.

— Тебе нельзя быть здесь! Ты в списке смертников!

— Знаю, и горд тем, что оказался в достойной компании.

— Я еще не говорил с сэром Вильямом. Если тебя поймают…

— Не поймают. Они ищут меня в верховьях. Им и в голову не придет, что я посмею появиться так близко от Грин-Спринг. Мне надо вернуть один должок, отец. Покончив с этим, я уйду назад, в лес, и постараюсь обеспечить свою полную безопасность. Не бойтесь за меня. Я не Хэнсфорд и не попаду в ловушку.

— Ты голоден? Сейчас принесут холодной оленины… Эй, Като!

— Я уже видел его, отец, и отлично перекусил на кухне. Б пикеты у замка поставили опытных людей. Я два часа убил. чтобы их обмануть. Никто не знает о моем визите, кроме вас, ваших собак и Като.

— Какие новости, сын? Что происходит в верховьях?

— Бунт окончен, отец.

— Слава Богу!

— Западные фермеры продолжают сражаться, но лишь защищая свои жизни. Восточные, воевавшие вместе с Бэконом, побросали оружие и в панике разбежались. Не сомневаюсь, что губернатор повесит многих из них. С пограничниками же он скоро заключит мир и снова будет получать свои бобровые шкурки.

— Но скоро здесь будут посланцы короля!

— Надеюсь, они остановят казни. Но в любом случае люди короля не станут связываться с Ингремом и пограничными отрядами. Никому на свете не дано победить западных фермеров в их собственных лесах. Они могут бунтовать на протяжении столетий, и губернатору остается только простить их. Передайте ему это.

— Он не станет меня слушать, — нахмурился сэр Мэтью.

— Мы создадим свою империю на равнинных землях Запада, новое племя диких, но свободных людей. Придет время, и губернатор предложит нам мир… и обложит нас налогом. Леди Беркли ведь не сможет покупать кружева и драгоценности, если ее супруг не возродит торговлю пушниной. Там, на Западе, я буду счастливее, чем в любом грязном городишке побережья.

— А как же юная Уокер?

— В самом деле, как она? — резко спросил Ланс.

— Вернулась в Галл-Коув.

— Да, мне говорили.

— Ты не поедешь туда, я надеюсь?

Ланс покачал головой:

— Нет, отец. Есть дела и поважнее. Мне еще надо встретиться с одним старым знакомым, неким пиратом.

— Ах да, — вздохнул сэр Мэтью. — Я о нем почти забыл.

В жизни изгоя есть и свои прелести, решил Ланс. Не надо навещать скучных знакомых, вести бесконечные застольные разговоры… Когда вокруг лишь враги, ни к чему бриться каждый день, носить неудобную европейскую одежду и шпагу.

Ночуя в непролазных лесных дебрях, прислушиваясь к малейшему шороху и треску, он и в самом деле чувствовал себя волком-одиночкой. Дикая полуголодная жизнь оттачивала зрение и слух, укрепляла мышцы, наполняла сердце холодной решимостью.

Пробираясь с наступлением темноты к одиноко стоящим домам и скрючиваясь под открытым окном, он слушал беседы людей. Двор Беркли перебрался в Кикотан. Особо боязливые советники предпочитали ночевать на сторожевых кораблях. Суды продолжаются. Много приговоренных к смерти. Среди них Крю и Фарлоу. Некоторые умирают в тюрьме, не вынеся пыток. Капитан Форк отплыл вверх по реке с каким-то поручением губернатора. Говорят, он видел Лоренса, а его сэр Вильям хочет повесить больше всех остальных. Но Лоренс исчез…

Ланс следовал за Форком по южным тропам. Не стоило дожидаться, пока пират объявится у дома его отца. Рано или поздно он остановится в одной из таверн, там, где эль покрепче…

Ночи стояли морозные. Деревья уже сбросили свой осенний наряд. Пора сбора урожая миновала, и к разоренным войной плантациям подступала зима. В сумке с провизией показалось дно, но Лансу было не до охоты. Третий день он питался чем придется.

Волк вышел на тропу. Он преследовал дичь.

Ружье, томагавк и нож — вот и все, чтобы выжить.

А что потом? Он мог уйти за горы, к Петиско. Интересно, нашел ли вождь свою алмазную пещеру?

Подходя к селению на Джеймс-ривер, Ланс утроил бдительность. Здесь неподалеку пристань, а рядом — таверна Генриетты Харт. Форк уже был у нее. Быть может, Генриетта снова видела его? Тогда охота продолжится…

Дождавшись ночи, он пробрался к окнам таверны. Большой черный пес узнал Ланса и не стал поднимать шум. Заглянув внутрь, юноша насчитал в зале семь моряков и двух служанок. Мужчины были в изрядном подпитии. Они что-то обсуждали и громко смеялись.

Генриетты там не было. Ланс взял собаку за ошейник и, пригибаясь, обошел дом. У задней двери он остановился.

На крыльце стояла женщина с лампой в руках и вглядывалась в темноту.

— Гектор! — позвала она.

— Он у меня, — ответил Ланс и отпустил пса.

— Вы!!!

— К вашим услугам, миледи.

— Что вы здесь делаете?

Ланс прислонил ружье к крыльцу и сел на ступеньки, лаская кудлатую голову Гектора.

— Давно вас не было видно, — сказала Генриетта.

— ОН здесь?

— Да. Спит наверху.

Ланс вскочил на ноги, но Генриетта заслонила собой дверь.

— Подождите. И не надо шуметь. Не хочу, чтобы вы разбудили моего… друга. Сядьте и успокойтесь.

Ланс послушно опустился на место, и Генриетта шепнула:

— Вам нельзя туда входить. Эти люди охотятся за вами.

— Я и сам охотник.

— Знаю. Я тоже. Побудьте здесь с Гектором, я принесу вам поесть.

Он остался на крыльце. Если Форк здесь, то его погоня окончена. Генриетта, конечно же, лжет. Кто может спать при таком хохоте и шуме? Но если он убьет своего врага в доме Генриетты, ее повесят. Так не пойдет. Кроме того, недостойно убивать спящего.

Возмездие и справедливость — в его руках. Сейчас наступит развязка столь сильно затянувшейся истории. Его пальцы прошлись по лезвию томагавка и впились в рукоять ножа.

Услышав шорох за дверью, Ланс отступил в темноту. Это была Генриетта с большим куском вареной оленины и кружкой эля.

Ланс на скорую руку перекусил. Присутствие Генриетты успокоило его, помогло собраться с мыслями.

— Я должен убить нашего общего друга, — сказал он наконец.

— Сегодня ночью вы индеец. Но я не позволю вам перерезать глотку спящему, иначе, вновь став англичанином, вы возненавидите себя.

— Я должен защитить отца.

— Я знаю. Но надо немного подождать. Вас прислал сэр Мэтью?

— О нет! Я вернулся на восток, опасаясь, что Форк нападет на замок Клейборна. Вообще-то убить моего отца далеко не просто, но Форк опасен. Кроме того, он и за мной охотится. Он и правда здесь? Ты не шутишь?

— Правда. Такими вещами не шутят. Он обращается со мной как с последней портовой шлюхой. По-моему, победы губернатора вскружили ему голову, и он потерял осторожность. Бог мой! Этот гнусный тип думает, что я забыла, сколько горя и тревог принес он всем нам!

Она грубо выругалась и продолжала:

— Уже много лет он выполняет самые отвратительные поручения Беркли. Форк и его шайка немало сделали, чтобы утопить в крови мятежные отряды. Он убил Уолтера Клейборна, самого достойного джентльмена на свете! Я давно решила покончить с ним. И у меня был план. Но сейчас я придумала кое-что получше.

Быстрым шепотом она объяснила Лансу, что надо делать. Не надо входить в дом. Его никто не должен видеть. Она закричит и поднимет на ноги всю прислугу. На крик выбежит Форк. В темноте заднего двора произойдет драка, самая обычная кабацкая пьяная стычка.

Ланс не сразу понял, чего от него хотят.

Дав ему немного времени на раздумье, Генриетта отчаянно закричала. От ее крика, казалось, дрогнули и пригнулись к земле деревья:

— На помощь! Воры, грабители! Убивают! Помогите! На помощь!

В доме поднялся невообразимый переполох. Скамьи опрокинулись, дверь снесли с петель… Служанка зажгла лампу, но в суматохе ее выбили у нее из рук. Ланс сбил с ног выскочившего матроса и быстро взглянул на Генриетту. Не переставая истошно вопить, она, как испуганный зверь, метнулась в глубь заднего двора, в самую темноту.

Затем в дверном проеме появился Форк с широким морским тесаком в правой руке. Его левая рука была обернута плащом. В слабом свете луны лицо пирата казалось злобным и бледным. Он бросился на голос Генриетты. Ланс неслышно последовал за ним.

Четверо пьяных матросов, обманутые паникой и темнотой, сцепились между собой, приняв друг друга за врагов. Ланс спрятался за ствол дерева. Пока его никто не видел. Он хотел было вернуться за ружьем, но передумал и отстегнул от пояса томагавк. Сжимая тесак, Форк склонился над скорчившейся на земле Генриеттой и… отпрянул от нее, как ужаленный.

— Стерва! — прорычал он. — Ты ударила меня ножом!

Быстрее молнии Ланс метнулся на помощь отважной женщине и успел перехватить занесенную для смертельного удара руку пирата. Генриетта вскочила на ноги и отбежала в сторону. Подоспели пьяные моряки.

Не отпуская Форка, юноша резко развернул его лицом к нападающим и, когда первый из них побежал, ослабил свою хватку и отскочил в сторону. Рука с тесаком метнулась вниз, прямо на голову матроса. Взревев от ярости, Форк бросился на Ланса, успевшего обухом топорика оглушить еще одного из врагов. Едва увернувшись от мелькнувшей у самого его уха стали, юноша взмахнул томагавком, но удар пришелся по надежно защищенной левой руке пирата. Тот снова атаковал, на этот раз более хитро, сделав обманный выпад, и Ланс сумел парировать удар лишь подставив свой топорик. Острое как бритва лезвие тесака перерубило топорище томагавка, и юноша остался с куском бесполезного дерева в руках. Не теряя ни мгновения, он выхватил нож и отскочил подальше назад, ожидая нового нападения. Однако Форк, как ни странно, не торопился. Луна на мгновение выглянула из-за туч, и Ланс едва успел разглядеть, что пират стоит, прижимая к окрашенному чем-то темным правому боку руку с тесаком, как на него налетел новый противник. Ланс пригнулся, пропуская удар, и вонзил нож в плечо матроса. И тут какое-то шестое чувство, выработанное во время жизни в диких лесах, заставило его броситься на землю и быстро откатиться в сторону. Не сделай он этого, тесак Форка раскроил бы ему череп. Шаря по земле в поисках оброненного ножа, Ланс наткнулся на что-то острое и на ощупь узнал тонкий французский стилет Генриетты Харт. Против тесака это оружие выглядело более чем нелепым, но выбирать не приходилось. И тут юноша вспомнил рассказ Пео о том, как пользуются стилетами во Франции. Вскочив на ноги, он отвел руку с ножом назад, взяв его за лезвие, и резко взмахнул ею. Сталь со свистом разрезала воздух, но в это мгновение тяжелый удар по голове сбил Ланса с ног, и он снова оказался на земле. Новый противник оказался не слишком ловок и не потребовал много времени. Ударив его обеими ногами в живот, Ланс поднялся и поискал глазами Форка. На поле боя все стихло. Пятеро лежали на земле, один корчился от боли, прислонившись к стволу кедра, а последний ломился сквозь кусты, пытаясь спастись бегством. Решив, что это Форк, юноша бросился было за ним, но тут взгляд его упал на Генриетту, склонившуюся над неподвижно лежащим телом у самого крыльца.

Ланс подошел и посмотрел на раненого. Стилет вошел по самую рукоятку чуть выше пряжки пояса. Руки Форка несколько раз конвульсивно дернулись, и он умер.

— Теперь уходите, — сказала Генриетта. — Как можно быстрее и как можно дальше.

И не дав ему перевести дух после схватки, она сунула ему в руки его ружье и подтолкнула к лесу.

Со стоящего недалеко от берега корабля послышались громкие голоса, требующие объяснить причину внезапного шума. Луна снова скрылась за тучей, и все погрузилось в непроглядную тьму. Завыла собака.

Быстро шагая вперед, Ланс думал о том, что план Генриетты был прост, как все гениальное. Врагов у Форка хватало. И вот один из них явился в полночь, с ножом в руке, и запугал хозяйку таверны. Форк и его приятели схватились с ним. Кто это был? Неизвестно. Все свидетели перепились. Они сражались с какой-то тенью… Изукрашенный драгоценными камнями стилет — французское оружие, игрушка, которую ни один виргинец и в руки-то не возьмет. Нож метнули — совсем уж не виргинский прием. Следовательно, под подозрение мог попасть какое-нибудь иностранец. Никому и в голову не придет, что полночным гостем Генриетты Харт был Ланс Клейборн и что это он метнул нож.

Он облегченно вздохнул. Генриетта добилась своего. Ее враг убит. Ее друг на свободе. Ее никто никогда не обвинит, поскольку только Ланс видел в ее руках французский клинок.

Рассвет застал юношу спящим в двенадцати милях от таверны. Жизни и владениям его отца больше ничего не угрожало. Убийца Уолтера Клейборна умер.

XI. АМЕРИКАНЕЦ

В Виргинии царил хаос, и союз западных племен во главе с монаканами не замедлил этим воспользоваться. Отряды их воинов просачивались сквозь линию обороны Ингрема и нападали на восточных фермеров.

Ланса поразило, как далеко они продвинулись за столь короткое время. А вдруг краснокожие уже в Галл-Коув и замке Клейборна?

Он чувствовал себя спокойным, отдохнувшим. Мелкий моросящий дождь освежал его кожу и прояснял мысли. Он снова стал жителем лесов.

Оставив Мидл-Плантейшн в стороне, Ланс добрался до Квинс-Крик, где поймал лошадь, видимо, недавно потерявшую седока. За ручьем он, к своему удивлению, обнаружил свежие зарубки на деревьях, оставленные томагавками монакан. По северной тропе незадолго до него прошли семь воинов. Ланс тщательно зарядил ружье и закрыл замок ладонью.

Снова сев в седло, он осторожно двинулся вперед, начиная всерьез беспокоиться за Истер. Это было очень похоже на монакан: взять и напасть на богатое и беззащитное побережье. Возможно, их привел молодой вождь, жаждущий власти и славы. И он выбрал подходящий момент, дождавшись, когда бледнолицые перегрызлись между собой. В отличие от своих союзников монаканы были бедны, и плантации, не знавшие войны уже тридцать лет, являлись для них лакомым куском. Племя насчитывало не более двухсот воинов, но, направляемые опытной рукой, они могли стать опаснее саскеханноков.

Ланс заметил волчьи следы, а вскоре его лошадь захрапела и стала прясть ушами. У тропы, рядом с могучим кедром, валялась разбитая повозка торговца. Юноша спешился и невдалеке нашел еще не тронутый волками труп оскальпированного человека с вырезанными сердцем и печенью.

Ланс погнал лошадь вперед. Монаканы прошли здесь не более часа назад и двигались явно к Галл-Коув. Их следовало обогнать, желательно, оставшись незамеченным.

Лошадь устала, но юноша заставил ее проскакать еще пять миль, а затем, сняв седло и уздечку, отпустил на все четыре стороны и продолжил путь пешком.

Монаканы, как он заметил, вели себя довольно беззаботно. Не исключено, что среди скарба торговца им попалось несколько бутылок рома.

Через несколько минут среди сосен Ланс заметил индейца, напялившего на себя шляпу зверски убитого торговца. Незаметно обогнать дикарей не получилось, что ж, тогда надо попробовать их задержать. Неслышно скользя от ствола к стволу, он подкрался как можно ближе к врагу и неожиданно вышел из-за дерева. Индеец уронил узел с награбленным добром и потянулся к поясу за томагавком.

Ланс выстрелил почти в упор и мгновенно скрылся в зарослях густого орешника.

Повисла мертвая тишина. Прошло несколько минут прежде, чем индейцы оправились от неожиданного нападения с тыла. Не теряя времени на то, чтобы перезарядить ружье, Ланс бесшумно обогнул испуганно озирающихся дикарей и, снова выйдя на тропу в четырехстах ярдах впереди их, поспешил к Галл-Коув. Он очень рассчитывал на то, что его атака даст ему минимум полчаса форы, да и после этого индейцы двинутся дальше с большой осторожностью, а значит, медленнее, чем раньше. Юноша остановился лишь затем, чтобы забить в ружье новый заряд, и продолжил путь.

Добравшись до гужевой дороги у Галл-Коув, он опережал индейцев на три мили. Но несколько минут спустя Ланс начисто забыл о врагах: открывшееся его глазам зрелище леденило кровь. Плантация Уокеров была разграблена! Дом и конюшня превратились в дымящиеся развалины. Обезумевшие от ужаса лошади сбились в кучу в дальнем углу загона.

От барака рабов в сторону кедровой рощи неторопливой рысцой пробежал волк — самый верный признак того, что рядом не было людей. По крайней мере живых. Сердце юноши грохотало в груди, глаза застилала красная пелена… Там, где раньше был сад, на траве лежали изуродованные тела двух негров со стрелами в спине.

Но где Истер Уокер? Где остальные женщины? Сначала он не мог найти никаких следов. Дождь размыл дорогу. Но в конце концов ему удалось обнаружить четкий отпечаток маленькой, изящно обутой ножки и не менее одиннадцати следов мокасин монакан.

Ланс понимал, что застать их воинов врасплох не удастся. Они будут ждать погони и при первой же опасности убьют своих пленниц.

У следующего ручья он нашел новые следы: индейцы увели двух женщин — Истер и кого-то еще. Пленных мужчин не было. Отряд состоял из двенадцати индейцев. Они не спешили, но шли осторожно. Впереди двигались восемь воинов и пленницы, а четверо краснокожих прикрывали тыл, отстав от них более чем на милю.

С наступлением темноты они остановятся где-нибудь неподалеку от тропы и дождутся там остальных, среди которых, возможно, и тот отряд, что уже повстречался Лансу. Вождь узнает о потере воина и о таинственном преследователе. Если позволить им соединиться, пленницы могут погибнуть.

Ланс взял одного из коней Уокера и проскакал две мили вперед, оставляя на вязкой мокрой дороге четкие отпечатки подков, а затем стал направлять своего жеребца то в одну, то в другую сторону, путая следы. На стволе молодого дерева он сделал четыре зарубки — знак смерти, потом из груды хвороста и срезанных верхушек сосновой поросли соорудил вокруг него ритуальную погребальную пирамиду, а над ней кожаным шнурком привязал локон собственных волос. Опять вскочив в седло, он снова и снова объезжал вокруг это таинственное нагромождение символов и знаков, до тех пор пока его не опоясало плотно утоптанное кольцо. Индейцы просто не смогут не остановиться здесь. Страшно боясь всякого колдовства, они непременно совершат все положенные в данном случае обряды, прежде чем двинуться дальше — напуганные и крайне осторожные. Оставалось лишь надеяться, что благодаря этой маленькой хитрости сегодня отряды пожирателей сырого мяса не соединятся.

Истер Уокер была охвачена ужасом и паникой. Индейцы обращались с ней, как с вьючным животным, заставив тащить на плечах два здоровенных свиных окорока. Когда она останавливалась, чтобы передохнуть, ее гнали вперед пинками.

Другая пленница, негритянка Нола, была в еще худшем положении. Она потеряла башмаки и теперь почти не могла идти. Ее освободили от поклажи, но служанка все равно хромала и спотыкалась на каждом шагу. Ей недоставало силы Истер, а кошмар последних дней еще больше ослабил ее тело.

Индейцы напали совершенно внезапно, ранним утром, когда вся челядь Галл-Коув еще спала. Опасности избежали лишь Алан Уокер и тетушка Истер Люси, которые гостили на плантации около Квинс-Крик. Сначала индейцы не собирались убивать негров, но те бросились бежать, и им вслед полетели стрелы.

Скво были в большой цене. Оспа унесла многих монаканских женщин, поэтому Истер и Нолу оставили в живых. Истер шла, борясь с яростью и отчаянием. Где милиция Беркли? Где Брент со своим отрядом? И где Ланс Клейборн, так хорошо знавший индейцев? Впрочем, он, наверное, уже в Лондоне. Но надежда умирает последней. Смогли же другие женщины пережить индейский плен, значит, сможет и она!

Вождь отряда носил накидку из шкурок выдры, очень похожую на ту, что подарил ей Усак. У индейца были смеющиеся глаза. Он искренне гордился тем, что его отважные воины сумели так глубоко проникнуть на вражескую восточную территорию. Кроме того, ему достался отделанный серебром старинный мушкет, принадлежавший еще деду Истер. Увидев, что бледнолицая пленница замедлила шаг, он сильно толкнул ее в спину. Не думая о последствиях, девушка швырнула на землю окорока и залепила размалеванному грубияну оплеуху. Но тот лишь посмотрел на нее с уважением и передал ее ношу одному из индейцев. Идти стало легче.

Шедшая немного впереди чернокожая рабыня громко вскрикнула от боли и упала. Охранявший ее индеец потерял терпение. В воздухе блеснул томагавк, и Нола навсегда осталась на тропе. Проходя мимо, вождь нагнулся и сорвал с шеи мертвой женщины красный шарф. Ярость придала Истер новые силы. Она забыла об усталости и боли в спине, лихорадочно соображая, как перебить этих краснокожих животных. Шесть часов плена сделали из нее дикарку, ни чем не уступающую индейцам.

К заходу солнца Ланс Клейборн был уже в миле от монакан. Мягкая почва рассказывала ему о всех деталях их маршрута, словно книга. Новости радовали. Вождь индейцев не проявлял излишней осторожности, а значит, пока еще не знал о преследователе. Кроме того, дикари явно устали, таща на себе ворованное добро.

Ланс ломал голову, как ему поступить. Если просто напасть, они сразу же убьют пленницу. Если же дожидаться, пока соединятся отряды, поднимется тревога, что опять же крайне не безопасно для Истер. Надо было действовать, и без промедления.

Каким образом? Есть много вариантов. Похищение — любимое развлечение чискиаков в пору созревания кукурузы. Горные индейцы — не чискиаки и боятся сражаться в темноте. А эти монаканы так устали, что будут спать как убитые, пока восход солнца не разбудит их.

Когда сумерки сгустились, индейцы остановились на ночлег. К левой щиколотке Истер привязали ремень, другой конец которого обмотали вокруг ствола молодого деревца. Костров не разводили. Вождь протянул девушке кусок кленового сахара. Она села, прислонившись к дереву, и не заметила, как заснула.

Истер проснулась от чьего-то легкого прикосновения и стала вглядываться в темноту. Она чувствовала, что рядом, совсем близко, кто-то есть. В угольной черноте ночи не было видно ни неба, ни даже ствола дерева, у которого она сидела. Накрапывал мелкий дождь, неподалеку слышалось дыхание спящих монакан. Кусок кленового сахара так и остался у нее в руке, она попробовала его, и это окончательно ее разбудило.

Ощущение, что она не одна, снова вернулось к ней. До ее напряженного слуха долетел еле различимый шорох, а потом внезапно чья-то сильная рука зажала ей рот, а другая обхватила за плечи.

— Не двигайтесь! — шепнул знакомый голос.

Усак! Она сразу успокоилась, ее охватило чувство, близкое к восторгу. По его приказу она бесшумно сняла с себя верхнее дорожное платье, он набил его листвой и травой и положил на землю у дерева. Затем поднял длинную палку, вложил один се конец ей в ладонь, за другой взялся сам и медленно, дюйм за дюймом, пошел вперед.

Им потребовалось не меньше часа, чтобы отойти от лагеря индейцев на пятьдесят ярдов.

— Из вас получилась бы неплохая скво, — наконец сказал Ланс.

И тут ото всех перенесенных горестей девушка разразилась слезами.

— Усак… Усак… — всхлипывала она.

Он обнял ее за плечи, пытаясь успокоить.

Немного спустя, когда небо на горизонте посерело, предвещая близкий рассвет, они двинулись дальше. Ланс привел девушку к ручью, они вошли по колено в воду и двигались вперед по его руслу, не оставляя следов.

— Я же почти голая, Усак! — истерично рассмеялась Истер.

— Зато, слава Богу, живая! — ответил от. — Здесь неподалеку была поляна, а на ней — старая заброшенная хижина. Если, конечно, ее не сожгли индейцы.

К рассвету они добрались до хижины, и Ланс уничтожил их следы на песчаном берегу ручья. Найдя в доме старые оленьи шкуры, он устроил девушке постель, и она забылась счастливым сном.

Когда она проснулась, он спал на полу. Не желая его будить, Истер лежала, думая о случившемся. Ее дом разрушен, и вместе с ним исчезло ощущение безопасности. И вот она здесь, в лесной глуши, без пищи и одежды. Быть может, ее ждет смерть. Но ей почему-то не было страшно.

За стенами хижины шел дождь. Крыша протекала, и звук падающих на пол капель разбудил Ланса. Он открыл глаза и улыбнулся Истер.

— Мой наряд никуда не годится, — грустно сказала она.

— Вы замерзли, — ответил юноша вставая. — Потерпите немного, сейчас я разожгу огонь.

Она, как зачарованная, следила за ним. Ланс оторвал от балки полоску сухой кедровой коры, скатал ее в шарик, посыпал порохом, положил на полку ружейного замка и спустил курок. Шарик задымился, а через минуту в очаге весело пылал огонь.

— Индейцев можно больше не бояться, — сказал Ланс, заметив ее тревожный взгляд. — Я следил за ними, пока вы спали. Они прошли западнее, и уже не станут возвращаться. Монаканы сейчас сами боятся погони, и даже бросили часть награбленного. Там, в углу, мешок муки и немного соли.

Она помогла ему собрать дрова и пучки травы для починки крыши. Затем он взял ружье и вышел за дверь. Истер едва успела сообразить, что осталась одна, как раздался выстрел и Ланс вернулся, держа в руках молодую дикую индейку.

Два последующих часа оба были очень заняты. Она готовила птицу, а он чистил хижину и чинил крышу. Закончив с этим, юноша соорудил в углу узкую койку.

— Вам придется привыкать спать без удобств, — сказал он. — Мы слишком далеко от… от… — Он запнулся.

Она промолчала. На огне жарилась индейка, на углях пеклись лепешки.

— Надо раздобыть побольше мяса, — заметил Ланс. — Ас остальным нам просто повезло.

— Я думала о вас, — вдруг сказала Истер, — но считала, что вы на пути в Лондон.

— Но вы же сами побеспокоились о том, чтобы мне не позволили отплыть, — нахмурился Ланс. — Вы сообщили Беркли, а тот принял меры.

— Что вы имеет в виду? — удивилась она.

— Но даже хорошо, что я не попал в Англию, — пожал плечами Ланс. — В противном случае вы бы уже стали скво.

— Я не понимаю, о чем вы, Усак?

— Ложитесь, — ответил тот. — Прежде чем я выведу вас отсюда, вам необходимо хорошенько выспаться.

— Я ни одной живой душе не говорила о вашей поездке! — со слезами на глазах заявила Истер. — Вы должны верить мне!

Он не ответил.

Дождь за стенами хижины не утихал.

Надо было найти лодку, чтобы отвезти девушку назад, на плантации, и поручить ее там чьим-нибудь заботам. Но чьим? В Виргинии царил хаос, и безопасных мест просто не осталось. Лишь он один сможет прокормить и защитить ее.

Истер снова уснула. Он подбросил дров в огонь и подошел к двери. Дождь лил как из ведра. На берегу ловил рыбу большой черный медведь. Зверь опускал лапу в воду и выбрасывал на песок зазевавшихся рыбешек.

Ланс взял ружье и прицелился прямо из дома. Уже собравшись нажать на курок, он вспомнил о спящей девушке. Выстрел разбудит и испугает ее. Он взял нож и томагавк и, закрывая ладонью замок ружья, вышел на дождь, притворив за собой дверь. Ему не удалось уложить медведя первым же выстрелом, и разъяренный зверь бросился на охотника.

Ланс отбросил безнадежно намокшее ружье и взялся за топор. Когти огромной лапы рассекли воздух в каком-то дюйме от лица юноши, но тот мощным ударом томагавка раскроил зверю череп. Покончив с этим, он оглянулся… и застыл в изумлении. В двух шагах от него стояла Истер.

— Вы? — вскричал Ланс.

— Вы не ранены?

— Ранен? — нахмурился он. — Почему я должен быть ранен?

— А почему вы не застрелили его, а дрались с ним, как… как дикарь?

— Я стрелял, но неудачно, а на дожде ружье не перезарядить.

— А если бы он сбил вас с ног?

— Меня?! Я не малое дитя.

— Я так боялась за вас!

— Мне очень жаль. Идите, пожалуйста, в хижину. Да, захватите мое ружье и хорошенько его просушите.

Она без лишних слов повиновалась.

Медвежья туша доставила им много хлопот. Они вдвоем еле дотащили ее до хижины на сооруженных Лансом из стволов молодых деревьев импровизированных салазках. Зверь принес им столь необходимые мясо, сало и теплую шкуру.

Истер не занималась раньше подобной работой. Спина у нее ныла, руки покраснели и опухли, но с губ не слетело ни слова протеста. Но в конце концов туша была разделана, мясо заготовлено впрок, вычищенная шкура сохла у очага.

— Если завтра опять польет дождь, — заметил Ланс, — ручей может выйти из берегов. Я очень рад, что индейцы не добрались до этой хижины. Когда-то ее построил для себя Дик Поттс. И, слава Богу, построил на совесть! — И он рассказал ей о страшной смерти Поттса на плантации Керлз-Нек. — Бэкон тогда просто рассвирепел, — продолжал Ланс, — а потом присоединился к собравшимся в Мершантс-Хоуп и согласился принять командование отрядом.

— Вечно вы говорите об этом Бэконе!

— Да. Он был великим человеком. Самым великим из всех, кого я знаю.

— Бунтовщик!

Он с упреком посмотрел на нее и сказал:

— Да, бунтовщик! Нетрудно прослыть бунтовщиком среди трусливых мужчин и излишне болтливых женщин побережья.

— Если бы я была виновата в том, что вы мне приписываете, я бы не стала оправдываться и позволила бы вам ненавидеть меня, — холодно ответила она.

— Я сыт по горло этими проклятыми восточными плантациями! — воскликнул Ланс.

— А заодно и мною?

— Да! Вами в первую Очередь! — В его глазах мелькнули злость и обида.

— Вы действительно считаете, что я рассказала Беркли о ваших планах?

— Конечно.

— Вы просто дурак! Я даже отцу и брату ничего не говорила!

— Но меня же арестовали!

И тут его словно озарило. Ивлинг! Сэр Мэтью договаривался с ним заблаговременно, а губернатор задержал его отплытие и приказал привести корабль в Джеймстаун… Ивлинг мог проболтаться Беркли.

— Мне жаль, что я была груба с вами, — примирительным тоном сказала она.

— А мне жаль, что я был бунтовщиком! — ответил он. — Можете пойти на берег и позвать на помощь. Быть может, какой-нибудь пират Беркли услышит и спасет вас.

— Спасет? Разве я в опасности, Усак?

— Еще бы! Жить под одной крышей с обросшим, небритым виргинцем, гордящимся тем, что его объявили вне закона! Что может быть опаснее?

Но его гнев начал ослабевать, когда он снова назвала его индейским именем «Усак». Это напомнило ему те времена, когда образ девушки мучал и грел его сердце.

— Тогда и я вне закона, Усак. Я пойду с вами. Мы найдем лошадей и ускачем на Запад.

Он удивленно взглянул на нее.

— Да, Усак. Я не знаю, из-за чего на самом деле разгорелась гражданская война на плантациях, но себя я наконец поняла. Я хочу уехать с вами. Я буду готовить вам мясо и… — Она отбросила ладонью упавшие на лоб волосы, но Ланс успел заметить, что она покраснела.

— Вы и представления не имеете, о чем говорите, — возразил он.

— Но почему?

Он отвернулся и принялся точить нож. Она снова рассердилась, на этот раз из-за его безразличия. Ей нужно вымыться, найти расческу, одежду… нижняя сорочка почти не закрывала ее тела.

— Вас не затруднит выйти ненадолго? — попросила она. — Только не уходите, пожалуйста, далеко. Я вас скоро позову.

Ланс молча поднялся. Вот уже четыре часа он отчаянно сражался с самим собой. Но безуспешно. Она была очень красива. Слишком красива. Он взял ружье и рог с порохом.

— Хорошо, — ответил он и вышел за дверь.

Минуту спустя она окликнула его и попросила нож. Ланс просунул нож под дверь и спустился к берегу. Что она задумала? Он нетерпеливо ждал.

Истер между тем обнаружила в хижине настоящее сокровище — большой свернутый кусок старого остбургского полотна, спрятанный кем-то под подоконником. Отрезав от него несколько ярдов и украсив материал кусочками медвежьей шкуры, она быстро соорудила себе великолепное платье. Не имея ни ножниц, ни иголки, Истер справилась со всем одним ножом. Затем она аккуратно уложила волосы, стянув их белой лентой от своей нижней сорочки.

Девушка позвала Ланса и от души расхохоталась, увидев его вытянувшуюся физиономию. А он просто смотрел на нее, не в силах отвести глаз от смеющегося лица. Все в ней дышало молодостью и жизнью.

— Нам надо уходить отсюда, — хрипло выговорил он наконец.

— Что вдруг? — кокетливо осведомилась Истер.

— Потому что в этой хижине вместе с нами поселился дьявол.

Она снова рассмеялась.

Мысленно обозвав себя последним болваном, Ланс подошел к Истер и обнял ее. Их губы слились в долгом поцелуе.

На следующий день дождь перестал, но вода в ручье не спадала. Но Ланса и Истер это больше не беспокоило. Старая хижина Дика Поттса стала приютом любви.

Куском угля они рисовали на стене очага план своего нового дома, обставляли его мебелью, наполняли детьми, друзьями и любимыми слугами. Истер настаивала, чтобы, помимо оружейной, в их доме была зала под библиотеку. Зеркала они закажут во Франции, ковры — в Смирне, одеяла и покрывала — в Шотландии…

Влюбленным казалось, что они могут вечно жить в маленькой хижине, мечтая о будущем. Но еще многое предстояло сделать. Ланс должен был найти для нее безопасное место, где бы она спокойно дожидалась его возвращения с Запада. Лучше всего для этого подошел бы дом Дэвида Брума.

Однажды, увидев плывущее по течению пустое каноэ, Ланс сплавал за ним и привел его к берегу. На следующий же день они отплыли на юг. Пристав невдалеке от плантации Кендолла, они нашли лошадей и перепуганных рабов для путешествия к Бруму. Индейцы не трогали густо населенный северный берег Джеймс-ривер, что более чем устраивало миролюбивого священника.

Ланс протрубил в рог излюбленный сигнал принца Руперта, который Брум должен был помнить. И действительно, ворота перед ними распахнулись, и они въехали в просторный двор.

Энн Шорт, супруга Брума, пришла в ужас от медвежьего наряда Истер и подарила ей замечательное платье. Хозяин дома, радуясь приезду дорогих гостей, болтал без умолку и открыл заветную бутыль превосходной мадеры. На ужин были осетр, жареная оленина и оживленная беседа.

Брум растолстел и пребывал в полном счастье. Стряпня Энн являла собой чудо кулинарного искусства. Радушная хозяйка откровенно любовалась Истер и не отходила от нее весь вечер.

Она чуть в обморок не упала, услышав, что молодые люди жили вместе в какой-то хижине в глуши лесов. Нет, об ЭТОМ нельзя рассказывать больше ни одной живой душе, иначе репутация мисс Уокер будет безнадежно испорчена. И не стоит тянуть со свадьбой. Да, Ланс вне закона, но что-нибудь придумать можно наверняка.

На следующий день рано утром Дэвид приготовил все необходимое и попросил Энн разбудить гостей. Та наотрез отказалась: бедные дети страшно устали. Кроме того, она еще не прибрала и не украсила комнаты, ведь это же настоящая свадьба!

Все было готово лишь к полудню. Слуги оделись в свои воскресные наряды. Ланс почистил свой лесной костюм и причесался. Истер, в платье Энн Шорт, уменьшенном на несколько размеров множеством заколок и булавок, выглядела как белокурый ангел с пасхальной картинки. Она не понимала огорчения Энн, всенепременно желавшей, чтобы бракосочетание состоялось в церкви, а не дома. К ужасу достойной хозяйки, невеста заявила, что ее мало интересует сама церемония.

— Но как же так? Почему? — спрашивала расстроенная Энн, пришепетывая из-за торчащих изо рта булавок, которыми она подгоняла по фигуре девушки платье.

— Глупости все это, — фыркнула Истер. — Перед Богом мы давно уже супруги.

Наконец все собрались в украшенной кедровыми ветками главной зале перед большим камином. Зажгли семь свечей. Но едва Дэвид Брум поднял молитвенник и заговорил, стоявший у окна слуга громко вскрикнул.

Во двор въезжали всадники. Полковник Эдвард Хилл с патрулем из драгунов Чичерли решили нанести им визит.

Ланс Клейборн поцеловал Истер, велел ей оставаться у Брума до следующей лодки Байерда, взял свое оружие и выскользнул прочь. Пустив коня во весь опор, он скакал на Запад, слыша за спиной беспорядочную стрельбу солдат.

Визит сэра Мэтью к губернатору обсуждался впоследствии не одну неделю. К моменту его появления в Грин-Спринг были уже повешены многие, в том числе и Драммонд.

Старый рыцарь и не думал лебезить перед сэром Вильямом, как того, посмеиваясь, ожидали некоторые члены совета. Сухо поклонившись рассерженному губернатору, он смело взглянул ему в глаза.

Сэр Вильям посмотрел на старика поверх заваленного бумагами стола и спросил:

— Полагаю, вы явились с прошением о помиловании?

— Нет, сэр.

— Что же тогда, Клейборн?

— Предупреждение, сэр.

— Вы что, явились сюда угрожать мне? — нахмурился Беркли.

— Я сказал, предупреждение, а не угроза.

Сэр Вильям снова сдвинул брови. На лице четко обозначились многочисленные морщины. Какое-то мгновение он колебался. Сэр Мэтью был не из тех, кому легко отказать в аудиенции. Его помнят при дворе. Правда, его сын вне закона…

Старый рыцарь бесстрашно ринулся в бой:

— Этому кровавому злодейству пора положить конец. И так повешены слишком многие.

— Это что, Клейборн, нотация?

— Предупреждение. Я явился не за тем, чтобы просить милости для моего сына. Я пришел предупредить вас о растущей волне гнева. Этим утром вы повесили Блэнда. Хэнсфорд и другие ждут своего часа. Тысячи людей возненавидят за это вас и корону! И из этих тысяч, которые будут не бояться, а ненавидеть, выйдет новый Бэкон!

— Возненавидят корону, вы сказали? — зловещим шепотом осведомился сэр Вильям.

— Да, корону! — рявкнул сэр Мэтью. — А о чем, по-вашему, я пекусь? Пусть ненавидят вас! Мне нет до этого никакого дела. Ваша жизнь, как и моя, можно сказать, закончена. Но ненавидеть корону я позволить не могу. Карл Стюарт мои друг, и я не хочу, чтобы он потерял столь большую колонию, как Виргиния. Виргиния не должна стать второй Ирландией или попасть под пяту Испании и Франции. Я предупреждаю вас, сэр, прекратите убийства!

В близко посаженных глазках губернатора сверкнул гнев.

— Попридержите язык! — вскричал он.

— Попридержите своих палачей, сэр!

— Молчать!

Сэр Мэтью замолчал, но вызывающе вскинул голову.

С плохо сдерживаемой яростью губернатор снова обратился к нему:

— Черт возьми, Клейборн, вы тоже бунтовщик?

— На это я отвечу так: попридержите СВОЙ язык!

— Вы, никак, мне угрожаете?

— А разве распознать оскорбление есть угроза?

— Замолчите!

Несколько минут два старика костерили друга-друга на чем свет стоит. Сэр Вильям обозвал сэра Мэтью заезженной клячей, на что сэр Мэтью не остался в долгу и назвал сэра Вильяма ослепленным властью ослом. Губернатор потянулся к тяжелому канделябру. Клейборн положил руку на эфес шпаги. Наконец, выдохшись, они заговорили более здраво:

— Я не потерплю от вас речей бунтовщика! — заявил губернатор.

— Я и бунт несовместимы. Я просто высказался как свободный англичанин, а теперь, с вашего позволения, я уйду.

Сэр Вильям снова заколебался. Такой конец разговора его не устраивал.

— Как ваш сын? — спросил он.

— Я потерял сына.

— Что? Он умер?

— Нет, я просто не знаю, где он. Бессмысленные казни, затеянные вами, сделали из него изгоя. Его имя в списках висельников.

— Он бунтовщик.

— Я ему не судья.

— Он был с Бэконом.

— Об этом мне ничего не известно. Зато я знаю, что с Бэконом было шестьсот человек. Вы что же, их всех собираетесь повесить?

— Я повешу всех офицеров, участвовавших в заговоре, — не сразу ответил губернатор. — И предупреждаю, никакого слюнявого милосердия вы от меня не дождетесь!

— Что ж, тогда ищите ветра в поле, сэр! Я исполнил свои долг. Я вас честно предупредил. Вы — наместник Карла II. И вешая людей, вы делаете это именем короля, а не своим собственным. Запомните, Беркли, платить придется за все!

Сэр Мэтью резко повернулся на каблуках и вышел.

Говорят, после этого разговора губернатор долго был задумчив и раздражителен.

Сэр Мэтью уже собирался вскочить в седло, когда к нему подошел негр слуга и сказал, что его хочет видеть мисс Уокер. Что? Уокер? Очаровательная дочь Алана? Старый рыцарь расправил кружевной воротник и последовал за слугой.

Прелестное дитя! Грациозна, как русская борзая! И никакой глупости, никакой пустой болтовни… Он отвесил ей наигалантнейший поклон, рискуя серьезно повредить свои больные кости.

Она прижала пальчик к губам:

— Я должна торопиться, сэр. Нас никто не должен видеть вместе. Как поживает Ланс?

— Не знаю, дитя мое. Надеюсь, хорошо.

— Вы говорили с губернатором?

Сэр Мэтью нахмурился и промолчал.

— Понятно, — вздохнула Истер. — Я тоже пыталась, и с тем же успехом. Пожалуйста, сэр, передайте Лансу… — Она запнулась и посмотрела по сторонам: — Передайте ему, чтобы он оставался с Ингремом. Ему нельзя появляться на востоке!

— Вы думаете, мальчику готовят западню?

Она мрачно кивнула:

— Губернатор совсем потерял рассудок. Он воспользовался моим именем, чтобы заманить и арестовать Хэнсфорда. Но Беркли не должен получить вашего сына, моего Ланса… Иначе… Я здесь почти пленница, приманка.

— Старый дурак! Будь он трижды проклят, этот безумец!

Девушка убежала. Сэр Мэтью взобрался в седло и, призывая на голову губернатора всех чертей вместе с небесным воинством, отправился восвояси.

Ингрем был не в состоянии защитить восточных фермеров, не успевших скрыться от людей Беркли, но надежно удерживал свою линию обороны на Йорк-ривер.

С посланцами из Грин-Спринг он держался твердо:

— Пусть сэр Вильям возьмет крепость, если сможет, или же даст всем тем, кто со мной, полную амнистию.

Губернатор снова и снова слал к нему гонцов. Бунт подавлен. Дюжина людей повешена. Собственность сотни бэконианцев конфискована. Тюрьмы переполнены. Вкопаны десятки позорных столбов…

Но Ингрем стоял, как скала. В его лагере царили бдительность и дисциплина. Ни одна лодка не могла приблизиться к Вест-Поинт без сопровождения быстрых каноэ пограничников. Ни один человек не мог пройти или проехать туда, не повстречавшись с направленными на него мушкетами следопытов Ингрема.

Корабли Беркли много часов курсировали неподалеку, но стрелять не посмели. Губернатор отправил через Нью-Кент конный отряд, однако люди Ингрема захватили лодки с фуражом, шедшие на соединение с ним в бухте Памунки. Кавалеристы Беркли были вынуждены ретироваться и вернулись назад, потеряв половину лошадей.

Совет забеспокоился. Если срочно не добиться мира, банды диких западных поселенцев захлестнут побережье. Воевать с ними слишком дорого. Кроме того, источник пушнины иссяк. Торговые корабли простаивали, купцы отчаялись и сосредоточенно подсчитывали все свои убытки.

Колония просыпалась от бунта, как пьяница после чрезмерного количества эля. Головы у людей болели, с уст срывались бранные слова. Дети болели, продовольствие подходило к концу, росло число недовольных. Люди Беркли обыскали все окрестности Йорк-ривер в поисках могилы Бэкона, дабы повесить его труп в цепях для всеобщего устрашения, как когда-то поступили с телом Оливера Кромвеля. Но они так ничего и не нашли.

Лансу удалось бежать от окружного шерифа Джеймс-Сити. Грин-Спринг охранялся, как средневековый замок, и все попытки увидеть Истер Уокер кончились провалом. В Суррее ему пришлось скрываться от отряда милиции, устроившего засаду в Оллен-Хаузе.

Ловушку расставили по всем правилам военного искусства, но Ланс почувствовал опасность и вовремя ушел. Десять часов отряд с собаками гнался за ним по лесным тропам. Рассердившись, юноша с наступлением темноты завел их в болото и устроил им такую бессонную ночь, что они вернулись в твердой уверенности, что наткнулись на вертеп привидений.

Ланс снова отправился на Запад.

Леди Френсис Беркли нравилось общество Истер Уокер. У девушки были хорошие манеры и очарование. Она знала Лондон лучше испанского шпиона, не злоупотребляла сплетнями и воздавала леди Френсис все почести, положенные супруге губернатора.

Правда, Истер проявила чрезмерное упорство, пытаясь спасти жизнь своего бывшего поклонника, бунтовщика Хэнсфорда, но за это трудно осуждать. Леди Френсис и сама пыталась помочь Хэнсфорду, но сэр Вильям слышать ничего не хотел. Сам пленник просил заменить казнь на расстрел, но и в этом ему отказали. Хэнсфорда повесили.

Истер Уокер попросила разрешения оставить дом губернатора, но у его превосходительства были иные планы. Она ничего не сказала. Леди Френсис старалась не замечать странный огонь, вспыхнувший в глазах девушки после казни Хэнсфорда. Это было неприятно, а жена губернатора предпочитала не видеть подобных вещей.

Она отложила в сторону вышивание. Леди Френсис была практичной женщиной. Вильям Беркли обещал ей огромное состояние, и они уже почти добились его, когда произошло это несчастье. Но лет через пять ее супруг наверстает упущенное.

Пять лет, больше старик не протянет. Потом она снова станет вдовой и выйдет замуж за храброго Филиппа Ладуэлла. Оба ее супруга, Сэмюэль Стивенс и Вильям Беркли, были губернаторами. Что ж, она сумеет сделать королевским наместником и третьего.

Давно пора прекратить эту бессмысленную гражданскую войну. Беркли снова вошел в силу, и ей необходимо проследить, чтобы его не выбили из седла. Но дракам и казням надо положить конец. Леди Френсис поднялась наверх.

Истер была в своей комнате. Она вежливо поднялась навстречу жене губернатора и закрыла лежавшую на коленях книгу. Девушка окрепла и изменилась после своего возвращения из диких лесов. У губ легла горькая складка, а в глазах, столь очаровательно контрастировавших с золотистыми волосами, появился холодный блеск.

— Вы уже видели корабль, Истер? — спросила Френсис Беркли, сделав движение в сторону выходившего на реку окна. — Это «Конкорд».

Истер кивнула.

— Им командует капитан Грэнтем. Он привел судно сюда, дабы засвидетельствовать свое почтение губернатору. Вы знаете Грэнтема?

— Да, леди Беркли. На его судне я вернулась из Лондона.

— Отлично. У меня есть план, дитя мое. Ваш возлюбленный, Ланселот Клейборн, сейчас у Ингрема? — шепотом спросила она.

Истер недоверчиво выслушала Френсис Беркли. Затем, задумчиво взглянув на корабль, она согласилась поговорить с капитаном Грэнтемом. Едва не пританцовывая от радости, леди Френсис направилась к колокольчику и позвала слугу.

Она узнала, где сейчас сэр Вильям, и попросила доложить о себе.

Сэр Вильям отдыхал в глубоком мягком кресле. Война и тревоги встряхнули его, и, если бы не трясущиеся руки, можно было бы даже сказать, что он помолодел.

— Ты хотела видеть меня, Френсис? Я как раз собирался к тебе, — сказал Беркли, привстав.

— Сиди, сиди дорогой, — ответила она и, быстро чмокнув его в щеку, защебетала о новой французской приправе, из которой сейчас на кухне готовят соус к индейке. Сэру Вильяму было не до еды. Весь пол вокруг кресла был завален депешами из гарнизонов на Йорк-ривер.

Френсис пошевелила бумаги носком туфли.

— Новости, дорогой?

— Да, и хорошие. Однако…

— Да?

— Отряд Ингрема мне не по зубам.

— Ингрем? Ах да, бандит с Вест-Поинт!

Кивком головы сэр Вильям указал на валяющиеся вокруг донесения:

— Ладуэлл сообщает, что не может взять Вест-Поинт. Его люди не желают драться с бродягами Ингрема. Позиция бунтовщиков безупречна: крепость вне пределов досягаемости орудийного огня с реки, а вокруг — болота, мелководье и непроходимые леса. Лошадей и зерна у него больше, чем у нас. Ты права, дорогая, Ингрем не бунтовщик. Он бандит.

Она положила руку ему на плечо и улыбнулась:

— А ты не думал, Вильям, что… что бандита можно купить?

— Глупости, Френсис! — серьезно ответил губернатор.

— Да-да! Где твоя хваленая логика? Бандитов можно купить, и Ингрем не исключение.

Сэр Вильям поправил парик и попытался встать, но она не позволила:

— Подожди. Давай все обсудим, наметим план действий…

Они долго и тихо говорили. Она рассказала ему о большом торговом корабле «Конкорд» и капитане Грэнтеме, напомнила об их очаровательной гостье Истер Уокер и ее возлюбленном Лансе Клейборне, который сейчас у Ингрема. В лагере Ингрема женщины и дети. К зиме ему необходимо запастись теплыми вещами, а их-то как раз и привез в своих трюмах «Конкорд», чтобы обменять на шкурки и табак. У Ингрема есть шкурки. И он не откажется от переговоров, если дело поведет тот, кто надо.

— Предоставь все мне, дорогой, — сказала она. — Истер Уокер получит своего красавца, а красавец поговорит с Ингремом.

Ингрем был доволен своей выжидательной политикой. Она давала много преимуществ. Его разведчики контролировали всю речную торговлю с верховьями и захватили столько пушнины, что в нее можно было бы одеть все дворы Европы. Его кавалеристы не раз наведывались в соседние округа и никогда не возвращались с пустыми руками. Пороха и пуль было немного, но их недоставало и у губернатора.

Бунт завершился, но Ингрем был способен отразить любую, пусть даже самую мощную и хитрую атаку. Лишь пехота, умеющая сражаться в лесах, могла подобраться к нему, а Беркли таких войск не имел.

Его цель была проста: защищать жизни тех, кто пришел к нему за помощью. В отличие от Бэкона он не произносил речей, не издавал законов и манифестов, однако каждый его капитан четко знал свое место и обязанности. Некоторые восточные фермеры требовали от него защиты всех плантаций, поддержавших Бэкона, но Ингрем только качал головой, понимая, что его силы ограниченны.

— Все, кто нуждается во мне, пусть приходят на Вест-Поинт, — говорил он. — Я не могу охранять всю колонию от взбесившегося губернатора.

Большинство из повешенных Беркли были бэконианцы, проигнорировавшие приглашение Ингрема. Некоторые ценили свои дома и поместья выше собственной жизни, а в итоге потеряли и то и другое.

В один ненастный день сторожевая лодка доставила к Лансу Клейборну маленького, трясущегося от холода и страха человечка. В полумраке комнаты они с Лансом не сразу узнали друг друга.

— Ник Джамп! — наконец вскричал юноша и радостно схватил старого моряка за плечи.

— Он самый, ваша честь, — широко улыбаясь, ответил тот. — Слава Богу! Эти бандиты привели меня прямо к вам!

Ланс помог ему снять промокший плащ и согрел вина.

Джамп рассказал, что теперь он — квартирмейстер на трехмачтовике «Конкорд», которым командует капитан Грэнтем, что судно здесь неподалеку, а на борту его — некая молодая леди.

Сердце Ланса запрыгало в груди, и он нетерпеливо схватил моряка за руку.

— Это мисс Истер Уокер, сэр. Она говорит, что вы придете к ней. Она говорит также, что на корабле вам ничто не угрожает, и я могу это подтвердить.

Ланс решил отправиться немедленно, но Ингрем, к которому он пришел за разрешением, предостерег:

— Очередная ловушка. Лучше остаться здесь.

Юноша настаивал, уверяя, что Ник Джамп не предал бы его и за все золото Беркли.

— Не беспокойтесь, сэр! — подхватил тот. — Капитан Грэнтем любит Беркли не больше вас. Позавчерашней ночью на борт поднялся человек по имени Лоренс. За его голову назначена награда в тысячу фунтов, но мой капитан не выдал его людям губернатора.

— Лоренс?

— Да. Он уговаривал капитана помочь вам одолеть Беркли.

— А Лоренс не собирался приехать сюда?

— Вряд ли, сэр. Он говорил, что отправляется на север, в Мэриленд.

Ингрем пристально взглянул на Джампа и спросил:

— И твой капитан встал на сторону Беркли?

— Ни на чью сторону он не вставал, сэр. Он сказал, что Беркли безумен не менее покойного Бэкона и что не станет никому из них помогать. Кроме того, мой капитан не участвует в этой глупой гражданской войне и может продать одеяла, соль, говядину, муку и гвозди.

Ингрем с сомнением покачал головой. Ланс напомнил ему о девушке на борту.

— И ты клюнул на губернаторскую приманку? — сердито спросил тот.

— Если она предала меня, мне незачем жить. Но этого не может быть.

— Я не говорил о предательстве. Она может оказаться наживкой, сама того не подозревая. Вспомни, как поймали Хэнсфорда!

Ланс продолжал настаивать и спорить. В конце концов Ингрем махнул на все рукой и отпустил его.

На следующий день Ланс Клейборн отправился на южный берег, а Ник Джамп вернулся на «Конкорд» и доложил капитану о том, что бунтовщики не доверяют им и просят времени на размышление.

Капитан пожал плечами и стал согревать дыханием покрасневшие от холода пальцы. Он подождет. Больше ничего не остается. Он подождет, пока эти бунтовщики не замерзнут до полусмерти.

Затем Ник шепнул Истер несколько слов, предназначавшихся лишь для ее ушей.

Час спустя она явилась к Грэнтему. Ей нужно обогнуть мыс и попасть на южный берег. Там у нее встреча с адъютантом Ингрема, капитаном Клейборном. Ей не нужны другие провожатые, кроме Ника Джампа. Это условие Ингрема, и менять их он не станет.

Грэнтем едва не задохнулся от возмущения. Да понимает ли юная леди, о чем просит? Если с ней, не дай Бог, что-нибудь случится, его повесят на самой высокой сосне! Нет, он немедленно снимается с якоря, идет вниз по реке и передает ее губернатору с рук на руки. А этот Ингрем ведет себя как последний негодяй, как…

Она рассмеялась и прервала его гневные тирады:

— Не будьте глупцом, Том Грэнтем. Для чего меня вообще посадили на ваш корабль? Вы знали, что Ингрем. станет осторожничать. До сих пор он просто отказывался вести переговоры. Вы привезли меня сюда для встречи с эмиссаром бунтовщиков. И если Джамп доставит меня на южный берег, эта встреча состоится. Ваша миссия — выполнить то, чего не могут сделать пушки: остановить гражданскую войну. И, пожалуйста, поторопите своих людей. Пусть мне спустят лодку. Я захвачу теплый плащ, и если меня долго не будет, не волнуйтесь, а просто ждите.

Подивившись решительности и упрямству хрупкой девушки, капитан отдал необходимые распоряжения, и вскоре лодка отвалила от борта.

Ланс Клейборн ждал ее у хижины Дика Поттса. В домике пылал очаг, там было тепло, сухо и уютно. Наконец показалась лодка, и он едва не прыгнул в воду, чтобы плыть ей навстречу. Когда суденышко подошло к берегу, Ланс вошел по колено в ледяной ручей и отнес Истер на берег на руках.

Сидя у огня, они говорили и говорили, пока не заметили, что старый Джамп уснул. К черту политику! Сегодня же они удерут к Бруму, и он их поженит… Но тут оба вдруг вспомнили, что свело их вместе на этот раз, и разговор вошел в более деловое русло.

Она рассказала ему, что Френсис Беркли упорно добивается мира и уговорила губернатора послать капитана Грэнтема для переговоров.

— Что я должен передать Ингрему? — спросил Ланс.

Она улыбнулась:

— Скажи ему, что губернатор обещал полное и безоговорочное прощение Ингрему и всем его людям. Кроме того, им заплатят, как солдатам, за все то время, что они были на службе. Далее. Кто захочет, сможет остаться в армии и воевать с индейцами. Остальные вольны разойтись по домам.

Ланс был потрясен.

— И Беркли пошел на это?

— Да.

— Что ж, я… Скажи мне, это ты уговорила его?

— С помощью леди Френсис.

Юноша посмотрел на нее с искренним восхищением и сказал:

— Это прощает твое присутствие в доме губернатора. Передай Грэнтему: я уверен, что гарнизон крепости Вест-Поинт согласится на предложенные условия. Я немедленно возвращаюсь к Ингрему.

— Прямо сейчас? — осведомилась она с кокетливой улыбкой.

— Но…

— К чему такая спешка?..

Их прервал громкий стук в дверь.

— Именем короля! — раздался повелительный окрик.

— Кто это может быть? — удивленно спросил Ланс.

— Не знаю, — ответила девушка и крикнула. — Это вы, капитан Грэнтем?

— Именем короля, откройте! — снова раздалось из-за двери.

Ланс достал шпагу и отодвинул засов.

На пороге стоял офицер в отороченном мехом плаще и с обнаженным клинком в руках. Это был полковник Эдвард Хилл.

— Именем его величества короля, вы арестованы, — сказал он и достал из-за пояса свиток пергамента. — Вы обвиняетесь в государственной измене, мастер Клейборн.

Ланс опустил шпагу и сел на край тяжелого дубового стола. За спиной Хилла возникли два вооруженных мушкетами солдата.

— Прошу извинить, мисс Уокер, — поклонился девушке полковник.

— Выслушайте меня, сэр, — быстро ответила Истер. — Вы не можете арестовать этого человека. Он эмиссар Джозефа Ингрема. И прибыл сюда для переговоров со мной.

Хилл снова поклонился ей, с трудом сдерживая удивление. Слухи о Ланселоте Клейборне и Истер Уокер доходили и до его ушей.

— Мисс Уокер, — спросил он, — вы хотите сказать, что ведете переговоры от имени губернатора?

Девушка смутилась. Ее миссия была неофициальной, и леди Френсис просила никого не посвящать в подробности.

— О, я понимаю, что юная леди не может быть в сговоре с бандой бунтовщиков! — с едва заметной улыбкой заверил ее Хилл.

— Девушка говорит правду, — вмешался Ланс. — Я действительно эмиссар Джозефа Ингрема, командира мятежного гарнизона Вест-Поинт. Мисс Уокер приплыла сюда на корабле «Конкорд», стоящем сейчас на якоре выше по течению. На встречу же она явилась в сопровождении квартирмейстера этого судна. — И он кивнул в сторону Ника Джампа.

По лицу Хилла было видно, что он не верит ни единому слову.

— Если вы арестуете меня, полковник, восставшая крепость продержится еще год, а то и два, так…

— Постойте, сэр! — перебила его Истер. — Я пошлю Ника Джампа за капитаном Грэнтемом. Он подтвердит наши слова. Его корабль виден с берега. Он…

Уловив в глазах Ланса команду, Джамп встал и вместе с Истер направился к двери.

Хилл стоял в стороне, не спуская глаз с пленника.

— Я не знаю капитана Грэнтема, мастер Клейборн, — сказал он, — хотя и слышал о нем. Вы должны следовать за мной. Пусть сам губернатор выслушает вашу историю.

Стоя у двери, Ник Джамп оглянулся и посмотрел на Ланса.

— Иди, Ник, — приказал юноша. — Доставь мисс Уокер на корабль. И передай капитану Грэнтему, чтобы он шел вниз по реке и завтра вечером встал на якорь у пристани Пэйта в Глочестере. Ты запомнил? Пристань Пэйта в Глочестере.

Ник кивнул и поспешил вслед за девушкой.

Ланс вздохнул, и его пальцы как будто случайно опустились на эфес шпаги.

Хилл допустил непростительную ошибку, не связав юношу сразу же. Но он был серьезно озадачен той уверенностью, с которой Клейборн отдавал приказания Грэнтему, капитану самого большого торгового судна во всей Виргинии.

Уловив во взгляде полковника некоторое замешательство, Ланс решил действовать. С громким криком он опрокинул дубовый стол, в который немедленно впились две пули, выпущенные солдатами Хилла. Комната наполнилась едким пороховым дымом. Сбив одного из них с ног, юноша бросился к двери.

Выскочив из хижины, он оказался лицом к лицу с полковником Хиллом. Быстро взглянув в сторону ручья, Ланс увидел, что лодку Джампа уже подхватило течение. Полковник яростно атаковал его, и юноша едва успел парировать выпад.

— Мне пора уходить, сэр, — сообщил Ланс, снова отбивая клинок противника. — Меня ждет Ингрем.

Хилл пытался задержать Клейборна, чтобы дать своим солдатам время перезарядить ружья. Но один еще не пришел в себя после удара Ланса, а другой, кашляя от дыма, ползал по полу хижины в поисках оброненного в суматохе шомпола.

Ланс сделал вид, что поскользнулся на влажной траве, и полковник немедленно сделал длинный прямой выпад, целясь ему в горло. Чуть пригнувшись и скользнув вперед, юноша зацепил своим эфесом эфес шпаги Хилла, и та, сверкнув, отлетела на дюжину ярдов в сторону. Быстро отсалютовав своему обескураженному противнику, он бросился к привязанным лошадям и через мгновение уже скрылся из глаз.

Той ночью Ланс Клейборн прибыл в Вест-Поинт на лошади полковника Хилла.

Ланс умолчал о своем маленьком приключении, но подробно рассказал Ингрему о мирном плане леди Беркли.

— Вы должны быть на пристани Пэйта, — закончил он.

— И угодить прямо в ловушку, — язвительно заметил Ингрем.

— Ловушку? Там же отряд ваших разведчиков!

Но Ингрем продолжал сомневаться. С ружьем или шпагой в руках он не испугался бы и самого черта, но вот переговоры… Они ему никогда не удавались.

— Они предлагают невероятно выгодные условия, сэр, — продолжал Ланс. — Ваши люди не просто получат полное отпущение грехов, им заплатят за каждый день, проведенный с оружием в руках, включая походы против индейцев, рейды Бэкона и охрану Вест-Поинта.

Ингрем открыл было рот от удивления, но тут же мрачно усмехнулся:

— А мне, без сомнения, заплатят веревкой?

— Для вас предусмотрено чисто символическое наказание, — улыбнулся Ланс. — Сначала вас пожурят, а затем объявят, что вы не сможете впредь занимать государственные посты в колонии.

Ингрем расхохотался и согласился отправиться на пристань.

Там капитан Грэнтем повторил ему перечисленные Лансом условия, и командир мятежного гарнизона принял их.

Через два дня Беркли подписал мирный договор.

Бунт 1676 года разорил некогда процветавшую Виргинию так, что она не могла прийти в себя несколько лет. Но неожиданная уступка губернатора отряду Ингрема погасила волну ненависти и страха. Фермеры затянули пояса и вернулись к работе. Пограничники возвратились в свои хижины и стали забивать скот, готовясь к зиме.

Ланс отправился на переговоры вместе с Ингремом, надеясь встретить там Истер Уокер. Но капитан «Конкорда» сказал ему, что она пересела на губернаторский шлюп и поспешила к леди Беркли доложить о результатах своей миссии. Тогда Ланс перебрался через Йорк-ривер у Тайндоллс-Поинт, раздобыл коня и поскакал на юг.

Мирный договор тогда еще не вступил в силу, и, не желая снова попасть в ловушку, юноша прокрался в Грин-Спринг под покровом ночи. Знакомый слуга сообщил, что мисс Уокер приезжала, но затем снова уехала. Ланс прискакал в Галл-Коув и вытащил сонного Эда Уокера из постели. Истер не появлялась в Галл-Коув. Весь забрызганный грязью, падая из седла от усталости, он перед самым рассветом наконец добрался до замка Клейборна. Но и там о ней ничего не слышали.

Поев впервые за последние пятнадцать часов, он рухнул на мягкую пуховую перину и провалился в черную бездну сна. Сначала ему снились горящие форты, летящие томагавки, перевернутые лодки и огромного роста индеец, который занес над ним окровавленный нож. Когда в комнату вошел Като, чтобы развести в камине огонь, Ланс по ошибке чуть не убил негра. Затем, снова погрузившись в сон, он увидел большой каменный дом в Шоккоэзе, богатые плантации вокруг, жену за прялкой у огня, с веретеном в длинных ловких пальцах, и ребенка в колыбели. Открывается дверь, и на пороге появляется Пео с двумя индюшками в руках…

Когда он проснулся, солнце стояло уже высоко. Като принес новости о Истер. Прошлой ночью она отплыла вверх по Джеймс-ривер. Куда? Ланс знал.

Четыре часа спустя он въезжал на широкий двор пастора Брума. Девушка выбежала ему навстречу и утонула в его объятиях.

— Я знала, что ты быстро меня найдешь, — сказала она. — Ведь мы решили пожениться именно здесь, если ты, конечно, помнишь.

В ответ он просто поцеловал ее.

— Отсюда недалеко от границы, Ланс, — продолжала Истер. — И я хотела заманить тебя подальше от людей губернатора. Никто не знает, что я здесь. Значит, никто не знает, что и ты здесь. Понимаешь?

— Но, дорогая, я же в списках отряда Ингрема, и мне даровано полное прощение. Мы проведем медовый месяц в замке Клейборна…

На следующий день их навестил сэр Мэтью, заехавший к Бруму по дороге из лагеря Чичерли. Он рассказал много новостей и отправился в замок готовить его к приезду молодых.

Колонии скоро предстояло избавиться от Беркли. Он собирался в Лондон, держать ответ перед королем Карлом.

— Он уже не вернется, — предсказала Истер. — Вместо него некоторое время будет Чичерли. Он миролюбив, и Бэкон ему ничего плохого не сделал.

— Чичерли! — фыркнул Ланс.

Истер закрыла ему рот ладонью:

— Хватит, Ланс. Ты больше не бунтовщик.

— Боюсь, что я останусь им навсегда, дорогая, — ответил он.

Свадьба была веселой и людной. Гости выпили три бочонка мадеры и съели полдюжины окороков.

Затем Ланс и Истер отплыли на шлюпе Клейборнов, за штурвалом которого стоял Като. Ветер дул в сторону замка Клейборна.

— Вот мы и женаты! — сказал Ланс, прижимая девушку к груди. На нем был великолепный камзол из голубого бархата.

— А плащ из шкурок выдры тебе больше к лицу, — поддразнила она.

— Ты еще не забыла своего голого лесного кавалера? — в тон ей ответил Ланс.

— Ты останешься им навсегда, — рассмеялась Истер. — Тебе никогда не быть настоящим англичанином, Ланселот Клейборн.

— А ты? Разве ты англичанка?

— Нет, Ланс. Мы оба — виргинцы. Американцы.

1

«Круглоголовые» — в период Английской буржуазной революции XVII в. — презрительная кличка сторонников Парламента (по характерной форме стрижки), распространенная среди роялистов — (Здесь и далее примеч. пер.).

2

Лавлес Ричард (1618 — 1658) — английский поэт, представитель поэзии «кавалеров»…

3

Валгалла (Вальхалла) — в скандинавской мифологии — небесное царство мертвых для избранных; рай для павших воинов.

4

Истер (англ. Easter) — Пасха

5

Секлинг Джон (1608 — 1642) — английский поэт, представитель поэзии «кавалеров».

6

Барристер — высшее звание адвоката в Великобритании.

7

Далила — в библейской мифологии возлюбленная богатыря Самсона, вся сила которого заключалась в волосах. Обрезав волосы у спящего героя, она помогла филистимлянам ослепить его и заковать в цепи.