Автопортрет в образе вспененной смерти

Первое убийство нужно обдумать как следует. Я свое не обдумывал вовсе, но – опять же – не всем повезло иметь мой талант; а способ, который ты выбираешь, может многое рассказать о тебе. Моя первая жертва умерла от удара по голове полиграфическим кирпичом под названием «Larousse Gastronomique» [4], задушенная собственными колготками, зарезанная столовым ножом «Сабатье», и еще что у нее порвались вытяжные тросы на парашюте, как только она шагнула из люка.

Бомба – весьма эффективное средство, и может разом поднять твой рейтинг, но такой способ убийства требует высокой квалификации. Также необходим доступ к определенным материалам, которых не купишь в ближайшей лавке. Вы знаете, как это делается? И не поддавайтесь на этот бред насчет бросить спичку в кучу химических удобрений. При отсутствии профессиональной подготовки это почти дохлый номер. К тому же бомба – это слишком претенциозно, не говоря уж о том, что это механическое и обезличенное орудие и обычно наводит на мысли о политических заморочках, которые всех уже заколебали. Лучший способ убийства – убийство интимное, когда ты чувствуешь у себя на шеке последний вздох жертвы. Вот почему для такого дела не подходит и огнестрельное оружие; тем более что такое оружие очень непросто достать, что бы там ни писали в газетах. И даже если стрелять с близкого расстояния, так чтобы на лице жертвы остался ожог от пороха, все равно полной близости не получится. Отчуждение так или иначе присутствует. Вам же не хочется, чтобы вас смешивали с солдатами и наемными убийцами, для которых это всего лишь нудная работа.

Нет, ваш покорный слуга и честный убийца (убивая людей, мы порождаем духов) делает это исключительно для удовольствия и только руками, как и пристало художнику. Мистер Умелые Руки из графства Умелые руки. Это я.

Первое убийство бывает только раз в жизни, поэтому нужно сделать все так, чтобы потом было что вспомнить.

Нужно столько всего продумать. Кто будет жертва – кто-нибудь из знакомых или совсем посторонний человек? Как к нему подобраться? Что потом делать с телом? Надо тебе, чтобы тебя поймали, или нет? Или ты все проделаешь vers libre[12], безо всякого плана, исключительно из интереса, получится что-нибудь или нет?

Будем искренними и честными, потому что честность – это единственное, что должно присутствовать в кровожадных порывах художника. Прикончить жену, настырного начальника, отца или мальчика-почтальона – это дает соприкосновение с природой, но также и предполагает, что ты просто готов принять то дерьмо, которое неизбежно накапливается в любом обществе. В этом-то и проблема, что каждый может придумать причину пойти убивать ближних.

Чтобы поднять честность на уровень гениальности: самое шикарное убийство – убийство однонаправленное. Когда мужчины убивают женщин (или мужчин, которые служат заместо женщин) ради забавы. Есть же разница между тем, чтобы прийти в бар и убить человека, который пролил твое пиво (после чего уже больше никто не прольет его впредь, во всяком случае, вряд ли такое желание возникнет), и чтобы убить человека, который занимался своими делами и вообще не смотрел в твою сторону (тогда в следующий раз, когда ты придешь в этот бар, на тебя будут смотреть уже все). Убийство ради убийства. Впрочем, надо признать, что и с другой стороны тоже бывают весьма впечатляющие примеры: все эти черные вдовы, имеющие неплохие доходы по страховым полисам, и царственные отравительницы, которые прокладывают себе путь к трону, щедро расточая яд. Но где награда? Где наслаждение процессом? Когда ты душишь красивую женщину ее собственным дорогим бельем (прошу обратить внимание на иронию), ты говоришь: «Ну и черт с ней, всегда найдется другая», – даже если ты сохраняешь пару частей ее тела у себя в морозилке, чтобы потом сделать из них украшения или для посмертной некрофилической оргии. В конце концов все сводится к одному – к твоей неизбывной тоске, – и прикончить невинную женщину есть признак крайне подавленного состояния.

Как говорится, выбор за вами. Но вам потом с этим жить.

И такой еще вопрос: на каком этапе твои периодические старания приобретают высокий статус серийного убийства? Убьешь одного, и вряд ли на это вообще обратят внимание; подпорченный кусок мяса, который забыли убрать в холодильник, детские ролики, осиный укус – любой случай, любая осечка могут выступить в роли убийцы. Убьешь двоих… ну, это может быть просто везение. А вот если троих – это уже заявка на членство в Каин-клубе. Больше трех – тут уже следует быть осторожным, иначе тебя примут за настоящего маньяка вроде Уэстов, Гейси, Банди, Даймера.

Мне пришлось позаботиться о своей подруге, потому что она трахалась на стороне. «Что?! – скажете вы. – После всего вышесказанного, банальное crime passionnel[5]?! Как это скучно.» Нет, это продвинутый уровень (оцените, какой я умный). Откровенность бывает разных достоинств. Есть больше, есть меньше. Сколько ветчины надо положить на бутерброд, чтобы он был бутербродом с ветчиной? И если какая-то вещь выглядит как бутерброд с ветчиной, то это еще не значит, что это он и есть. Когда я признаюсь, что виноват в ее смерти, я делаю это так, что у слушателей невольно возникают сомнения. Как это было: я просто вспылил после трудного неудачного дня или воспользовался благоприятной возможностью освободить еще одну душу от бренного тела при обстоятельствах, которые, как я доподлинно знал, скостят мне срок на энное количество лет, если дело дойдет до суда?

Те же самые подозрения возникают, когда я говорю, что заодно отправил на тот свет и ее любовника. Я и вправду был настолько passionnel[6], или мне просто хотелось немного развлечься? А когда пришел этот мальчик из пиццы с доставкой на дом, и я порубил его в капусту, вот тут уж действительно невозможно поверить, что я просто не мог себя удержать.

На вашем месте я бы убивал где-нибудь в провинции, так чтобы, когда вы вернетесь в Лондон, о ваших подвигах никто не знал.

Я всегда выступал за восторженное возбуждение и против чернухи. Убийство – это тоже искусство. Главной заботой матушки было счастье, а ее ремеслом – неприятие скуки и человеческой тупости. Я не знаю, унаследовал ли я что-нибудь от отца (и меня, если честно, это ни капельки не волнует). Мне от него ничего не надо. Все, что во мне есть хорошего, я взял от мамы, и особенно – терпение. Она выжидала иной раз четыре месяца, прежде чем паковать чемоданы и ехать куда-то еще в вечных поисках счастья. В период от одиннадцати до шестнадцати лет у меня сменилось тридцать два разных учителя рисования и я очень старался, чтобы они меня ничему не научили. Мне не хотелось, чтобы кто-то из них поощрял мои таланты, а потом, когда я в итоге стану знаменитым, приписал бы себе все заслуги.

С тех пор как мама дала мне первые карандаши, я не мечтал ни о чем другом, кроме как стать художником. Долгое время я думал, что мое имя – Джон Смит – будет большой помехой. Я был молод и глуп. Твои работы должны делать имя ярким и выразительным, а не наоборот. И все-таки дискриминация существует. Вопиющая дискриминация. Достаточно просто заглянуть в справочник; хотя фамилия очень распространенная, у нас не было ни одного премьер-министра по фамилии Смит. В числе великих художников Смиты тоже не фигурируют. Когда американцы высаживались на Луну, разве у них в экипаже был Смит? Хотя бы одному Смиту дали Нобелевскую премию? Вывод напрашивается сам собой: существует глобальный заговор, цель которого – не допустить Смитов к успеху. Возьмем лондонский телефонный справочник. Двадцать страниц одних Смитов. Но когда враги дружно, единым фронтом, выступают против тебя, тебе стоит сказать им искреннее, от души «спасибо», потому что благодаря их усилиям твоя неминуемая победа станет гораздо ценнее и слаще, когда ты с боем прорубишься через их плотный строй.

В школе я не рвался за хорошими отметками и не забивал себе голову знаниями, которые не пригодились бы мне в достижении моей мечты стать художником. Вместо этого я придумывал себе новое имя. Я понимал, что я еще слишком молод, чтобы создавать истинные шедевры (художник должен смотреть на мир широко распахнутыми глазами), так что я начал готовить свою легенду с нового имени. Я всегда выступал против спешки и суеты и за спокойные размышления. Так что почти все свое время я посвящал изобретению имени, подходящего художнику с мировым именем; Рон Астрономия, Гав Мерседес, Невероятная Секс-Машина, Бинго Пристыженный, Гланды-и-Руки, Эр Дарио, Сэмми Тюлень, Фил Одинокий, Янн Вонк, Ху-Ха в Гондаре и еще сотни других, не таких хороших имен, пока я не остановился на Джонни Гении. Мне казалось, что это имя говорит об уважении к моим корням и вводит важный элемент устремления в будущее – чего я собираюсь добиться, – и при этом легко произносится и в орфографическом плане не представляет трудностей для студентов художественных училищ, когда они будут писать работы о моем творчестве.

Всем известно, что художники типа Микеланджело, Пикассо, Ренуара, Дюрера, на самом деле добились таких высот исключительно из-за своих имен; но когда я по прошествии нескольких тысяч часов все-таки изобрел себе имя, которым можно гордиться, я почти сразу же понял, что, хотя имя действительно получилось блестящим, все это было неправильно. Ты можешь быть только собой (художник смотрит на мир широко распахнутыми глазами), и я понял, что это было бы трусостью – попытаться схитрить и «обойти» всеобщее предубеждение против Смитов. И в любом случае у меня было полно вариантов имен.

Больной. Мудозвон. Раздолбай. Долбоеб. Мудила. Хрен моржовый. Кретин. Идиот. Дрочила. Придурок. Сосунок. Оборванец. Дурак. Дилетант. Психопат. Шизик. Неуч. Вонючка. Член со стручок. Просто член. Большой член. Жопа с ручкой. Урод. Извращенец. Дерьмо поганое. Просто дерьмо. Неудачник. Педофил. Антихрист. Это – лишь малая часть тех имен, которыми меня называли за то, что я художник, и за то, что я Смит. Это вполне естественно, что люди смотрят на тебя с гадливым презрением, кривятся на твой внешний вид, высовываются из окон своих машин и плюются в тебя. А когда кто-то из них отстегнет ремень, выйдет из машины, пороется у себя в багажнике и набросится на тебя с разводным ключом номер пять (или шесть – художник смотрит на мир широко распахнутыми глазами), это есть лишнее подтверждение, что твое обучение проходит как надо. Если тебе льют бензин в почтовый ящик, а под окном у тебя кричат: «Мы тебе перерезали телефонный кабель» – это хорошие знаки. В мире полно людей, которые осуждают его устройство.

Но иногда ты совершаешь ошибки. Ошибаются все. Не бывает таких людей, которые не ошибаются никогда. Ошибки – это нормально. Главное – перестать ошибаться и стать человеком, который покончил с ошибками.

Хотя выявлять ошибки – это гораздо труднее, чем может показаться на первый взгляд. Иной раз ошибки скрываются под успехом – как мыши под ковром или как свернувшееся молоко под подставочкой под стакан. Иной раз успех дремлет под, казалось бы, безысходными неудачами, подобно тому, как жемчужина прячется под сгустками склизских соплей, которые именуются устрицами.

Я глубоко убежден, что художник не должен бежать от реальности, он должен быть в самой гуще событий и наблюдать жизнь во всех ее проявлениях; башня из слоновой кости есть железная дева, вредная для здоровья. Также я глубоко убежден, что нужно держаться подальше от этих кошмарных зон нутрования души – художественных училищ. Вот почему я работаю частным инструктором по вождению. Сам себе хозяин и ничем не связан. «Свободный художник». Целый день в разъездах, постоянно новые впечатления… и когда ты живешь в машине, ты приобретаешь бесценный опыт, как справляться с опасными ситуациями (не говоря уж о том, что избавляешься от беспрестанного геморроя паковать и распаковывать всякую всячину); моя дорога по жизни – шоссе Квинз.

Кого-то отсутствие уединения смущает и кажется неприятным, жизнь на публике предполагает, что оная публика следит за тобой постоянно – когда ты бодрствуешь и когда спишь, – но я держусь того принципа, что жизнь художника и должна быть публичной, каждый его вздох должен быть объектом для самого пристального наблюдения. Я всегда выступал против мистификации и скрытности и за открытую демонстрацию.

Но была и еще одна причина – привнести сочность и колорит в мою биографию, а также выгадать время для подготовки моего Проекта, великого прорыва в Западной культуре, когда я явлю себя миру в качестве Спасителя и Диспетчера Искусства, который продемонстрирует миру Много Всего. Когда ты пишешь картины в машине, размеры холстов ограничены в пространстве, но тут мне повезло – я всегда отдавал предпочтение малым формам 2x2.

Найти место, куда поставить машину – бесплатное место, куда поставить машину, – в Лондоне это проблема. Многие годы моей все еще юной жизни прошли либо в поисках клиентуры, либо в поисках, где поставить машину. Но жизнь на дороге есть череда везений и невезений, и для стимуляции творческого процесса нет ничего лучше, чем хорошая дорожная пробка. Неподвижная улица для серьезной работы подходит гораздо лучше, чем кабинет или студия. Когда ты бросаешь Лондон себе под колеса, ты много чего узнаешь интересного о человеческой природе. Также для художника очень важно быть независимым и свободным – состоятельные покровители душат творческие порывы. Как только ты начинаешь думать о том, чтобы продать работы и угодить публике, ты думаешь уже о рынке, а не об искусстве. Нет, Искусство должно быть на первом месте, и тогда неизбежно возникнут и полные тачки драгоценных камней, и пачки купюр самого высокого достоинства в твердой валюте.

Годы до славы были годами свободы, свободы от многочисленных интервью и докучливых надоедал. Любите тьму, мои юные друзья, потому что во тьме никто не заметит, как ты споткнешься и упадешь. Я много работал и экспериментировал. Всегда добавлял капельку оживления в свои работы, но в некоторых вдохновения было больше, чем во всех остальных. Тем не менее я решительно обходил стороной выставки, галереи, клубы, коммуны художников, музеи, художественные училища, магазины открыток и репродукций, потому что мне не хотелось, чтобы мой гений заражался заурядной посредственностью чьих-то объедков и пережитков.

Среди моих ранних работ стоит отметить «Автопортрет за минуту до того, как на меня набросится разъяренный домовладелец, недовольный, что ему перекрыли дорогу к подъезду; в обнимку с декоративной угловатой лампой, которая ему уже не нужна», и вдохновенное живописание суда пэров «Этот угарный газ – мой, этот угарный газ – твой». Так же достойно упоминания лирическое полотно «Скучающий откатчик сверлит себе слуховой проход».

Перепробовав много всего, ты в итоге находишь свою сильную сторону. Я утверждаю, что с точки зрения живописи с собаками обходятся дурно и несправедливо. Предубеждения современного искусства против собак в корне неверны, и именно в этой области я проявил себя в полной мере, создав серию картин, которую открывал портрет отважного скоч-терьера с одухотворенными карими глазами и трогательно высунутым язычком под статуей Амура под названием «Потерянный в Лондоне» (мастерское сочетание эмоционального накала и социального комментария, как я это определяю сам; и от одних только мазков, которыми выписан ошейник, Дюрер расплакался бы горючими слезами). Жесткий и горький импульс пронизывает портрет очаровательного йоркширского терьера с одухотворенными карими глазами, «Мы с тобой будем друзьями?» И особенно я горжусь горько-сладким «Царем всего, что видят его одухотворенные карие глаза» – трехногий ротвейлер в Гайд-парке, изображенный сзади. Также стоит отметить изумительный контрапункт двух блудхаундов с одухотворенными карими глазами, которые поедают один батон колбасы с двух концов, «Приятели», слюни текут как наиболее убедительное заявление самодостаточности, которого только может достичь художник. Ищейки, мопсы, афганские борзые, сеттеры, гончие, чау-чау, корги, сенбернары и пудели, и вершина всего – щекастый боксер с одухотворенными карими глазами в сговоре с наблюдателем, «застигнутый» в самый интимный момент, когда он поднимает лапу на постовую будку с караульным у Букингемского дворца, «Вот так». Его задняя левая лапа – вселенная в миниатюре и лексикон перспектив. Я особенно рекомендую детальное изучение.

Никто не знает, когда появилась живопись, двадцать или тридцать лет назад, кому как угодно. Но я могу точно сказать, когда история живописи закончилась. В девять часов девять минут девятого сентября 1999 года. Когда я положил завершающий мазок на полотно, которое, я знал, будет моей последней работой и последней работой в мировой живописи вообще. После этой моей величайшей картины добавить будет уже нечего. Я исчерпал мир искусства изобразительно и пигментно (я специально выбрал такую дату, которую будет легко запомнить студентам, изучающим историю изящных искусств; на самом деле я закончил картину восьмого сентября, но оставил завершающий мазок назавтра – ради эпохальной аккуратности).

Теперь я уже не такой наивный, каким был раньше. Я понял, что таланта, взрывающего умы – из тех, что так редко встречается в нашем бесталанном мире, – самого по себе недостаточно.