Пальчики оближешь

Переходя через Кембридж-серкус, Джим решил, что ему хочется быть банкиром.

Мысль о том, что тебе будут оплачивать отпуск, праздники и выходные, пробила с такой яростной силой, перед которой любое физическое вожделение просто-напросто отдыхает. Призрачные пляжи уже зашуршали песочком на Шэфтсбери-авеню. Он едва ли не впал в экстаз от восхитительной перспективы получать деньги за то, чтобы вообще ничего не делать; сидеть дома и тупо таращиться в стену.

Оставалось лишь утешать себя тем, что он вроде как сам себе босс и единственное начальство – состояние, переоцененное настолько, что вообще непонятно, как подобное может служить утешением. По скромному мнению Джима, ценность подобной позиции в глазах широкой общественности была явно и непомерно завышена. Когда ты сам себе босс, все твои «начальственные» решения сводятся лишь к тому, чтобы выбрать, чью задницу вылизать первой и какую кучу дерьма разгрести сначала.

Была в банковском деле еще одна сторона, которая весьма его привлекала: каждый месяц тебе выдают зарплату. Разумеется, зарплату выдают не только банкирам, но банкирам ее выдают гарантированно. У Джима были все данные для того, чтобы стать банкиром: у него была пара приличных костюмов и безоговорочная готовность сделать все ради денег. У него есть костюмы, у него есть галстуки, у него в жизни нет никаких приятностей и никаких предпочтений в плане, чем заниматься и чему себя посвятить, но у него нет и гарантированной зарплаты. Разумеется, самое лучшее – это открыть свое дело; при условии, что твоя фирма будет процветать. Но тут тоже есть свои минусы…

Когда-то в молодости, уже очень давно (и он никому об этом не рассказывал), Джим пытался устроиться на работу в банк. И даже ходил на собеседование в три банка: в два британских и один японский. Это были известные и солидные банки – монстры в финансовом мире. Джим готовился к собеседованиям серьезно, потому что претендентов было достаточно, и он уже обошел сотни людей, чтобы получить приглашение на собеседование, и еще потому, что он всегда высоко ценил деньги.

Он предпринял попытку, он сделал все, от него зависящее; но теперь, опираясь на опыт и мудрость прожитых лет, Джим понимал, что мог бы тогда постараться получше. Он не ползал по полу на коленях и не вопил во всю глотку, что для него эта работа гораздо важнее, чем жизнь, смерть, вселенная и все, что ученым еще предстоит обнаружить в природе. С тех пор Джим сам проводил собеседования с потенциальными претендентами, нанимавшимися на работу, и уяснил для себя одну важную вещь: самое главное в собеседовании – это не содержание вопросов и не суровая атмосфера. Самая большая приятность – это заставить человека, пришедшего на собеседование, раболепствовать и унижаться, ползать на брюхе, стоять на задних лапках и лаять по команде «голос». Как вы мне все надоели, мне скучно, мы оба знаем, что тебе эта работа нужна исключительно ради денег, но если она тебе нужна, то покажи мне, как сильно ты в ней нуждаешься. Хотя бы какое-то развлечение… Покажи мне, что ты готова на все. Ну, я не знаю… сиськами потряси, что ли. Чтобы я видел, в каком ты отчаянном положении.

На самом деле – помимо того, что он не стал унижаться и вилять хвостиком, – они, наверное, почувствовали, что он считает их всех придурками и мерзавцами. Потому что он именно так и считал. К несчастью, он не проявил достаточной дальновидности и прозорливости, поскольку ему предложили один проект из категории «получи все, что хочешь, быстро и сразу». Его пригласили на должность директора одной рок-н-ролльной группы в Эксетере. Для Джима до сих пор осталось загадкой, почему ему сделали это странное предложение. Хотя у него было стойкое подозрение, что главную роль здесь сыграло его умение читать и писать, и еще то, что у него был приличный костюм, и еще то, что они были уверены, что он не станет ловчить с их деньгами, поскольку им было известно, где живут его родители, и еще потому, что каждый из девяти членов группы был вполне в состоянии сделать из Джима котлету даже при раскладе один на один.

Как ни странно, но «Пятьдесят бешеных пальчиков» (на самом деле, совсем не смешно) играли довольно прилично. Кстати, именно поэтому он и согласился стать их директором (не считая того очень важного обстоятельства, что он не умел играть ни на одном музыкальном инструменте, и вообще был далек от искусства, и должность директора – это была единственная возможность затесаться в богемный мир актеров, художников и музыкантов, где вся жизнь представляла собой сплошную пьянку-гулянку в глобальном масштабе). Конечно, они играли не гениально, и в их репертуаре на десять песен было всего две композиции, которые они написали сами (разумеется, самые слабые из всей программы), но было в них что-то такое… возбуждающее, захватывающее и неподдельно опасное. И прежде всего – в Бенни, лидер-гитаре, который держал в страхе весь Эксетер и его окрестности в радиусе ста миль. Бенни любил развлекаться следующим образом: он приходил в клуб, где его никто не знал, и если даже специально и не нарывался на драку с пьяной компашкой в полдюжины человек, но никогда не отказывался помахать кулаками, если что-то подобное назревало. Таковы были его представления о приятном и содержательном времяпрепровождении. Однажды Джим, не подумав, пошел вместе с Бенни в один клуб в Плимуте; ему пришлось прятаться в туалете, запершись в кабинке, пока Бенни крушил столы в зале, разбираясь с какой-то крутой компанией. По прошествии какого-то времени – Джиму показалось, что прошла неделя, не меньше, – в дверь кабинки тихонечко постучали.

– Джим? Это я, Бенни. Все в порядке, мы можем идти.

«Пятьдесят бешеных пальчиков» сыграли тринадцать концертов; и всякий раз Джиму стоило таких нервов собрать их всех вместе, что потом он буквально валился с ног от изнеможения. Никакого зла на них не хватало. Ценой немалых усилий он смог устроить, чтобы на последнем концерте присутствовал один известный музыкальный журналист. Журналист даже приехал в Эксетер, но на концерт не попал. Стараниями Гари, саксофониста группы, его отправили в травматологическое отделение местной больницы прямо с тусовки «ребята, давайте жить дружно», устроенной для журналистов перед концертом. Джим мог бы ожидать чего-то подобного от Бенни или Винса (тоже ходячее зло; ходили слухи – и у Джима не было оснований не верить, – что эксетерские домовладельцы образовали своеобразную коалицию против Винса и договорились, что с этим парнем они больше дел не имеют, потому что он уже здорово поисгадил немало квартир и комнат и к тому же знал множество хитрых способов, как обмануть незадачливых домовладельцев и съехать с квартиры, не заплатив); или, уж если на то пошло, от любого другого из «бешеных пальчиков», но только не от Гари, который был убежденным вегетарианцем, потому что – как он объяснял всем и каждому, кто хотел его слушать и кто не хотел, – сердце его обливается кровью при одной только мысли о страданиях бедных животных. К тому же Гари был слепым. Джим спас журналиста в тот самый момент, когда он уже лежал на полу, а Винc подначивал Гари:

– А теперь вмажь ему слева, дружище.

Они отыграли концерт, а потом в зал ворвалась полиция и арестовала всех, кроме Винса, который, как всегда, исхитрился избежать возмездия. Все это могло стать началом разнузданной, энергичной и весьма прибыльной для группы кампании; могло, но не стало. Тот журналист ничего про них не написал, ни единой строчки. И вообще никто про них не написал, Джими видел, как Бенни упаковали в его собственный полицейский фургончик. Каждый раз, когда он потом приезжал в Эксетер, он спрашивал про Бенни, но никто ничего не знал. Бенни всегда был сам по себе. С другой стороны, младший брат Бенни, который не мог даже настроить гитару и ни разу в жизни не припарковался в неположенном месте, стал теперь уважаемым продюсером и владельцем нескольких зданий в Доклэндсе.

Потом Джим получил работу у мистера Айса. Не из-за каких-то особых талантов и даже не по собственной инициативе, а просто потому, что он тусовался в правильном гольф-клубе. Джим ненавидел гольф, но он работал там барменом, и, может быть, потому, что он понятия не имел, что с ним проводят собеседование, он сумел произвести благоприятное впечатление на мистера Айса, и тот, к несказанному удивлению Джима, предложил ему работу.

Столько на свете вранья. Столько вздора. Столько собачьего бреда – например, этот бред насчет гангстеров. Чем занимаются гангстеры, согласно всеобщему представлению? Наркобизнесом, контролем над проституцией и вооруженными ограблениями. Джим имел некоторое представление обо всех этих сферах преступной деятельности.

Один его знакомый, консультант-анестезиолог, который жил этажом выше в Илинге (Джим тогда жил у другого знакомого и как бы сторожил квартиру), вкладывал средства в покупку квартир в Вест-Энде и селил там молоденьких проституточек из Израиля и Японии (которых ему «сватали» приятели, тоже анестезиологи); сам он рассматривал это занятие как нечто среднее между прибыльным вложением денег и хобби. Он ездил в аэропорт встречать девочек, занимался ремонтом и обстановкой в квартирах и постоянно носился по магазинам то на предмет растений в горшках, то на предмет специальных подставок под тостеры. Джим при желании мог поиметь девочку за полцены – по знакомству.

Теперь наркотики: самый лучший из всех наркодилеров, с которыми Джим имел дело, когда сам умеренно употреблял (бурная молодость, шальные деньги), был один бригадир на пенсии (ветеран войны на Фолклендских островах) с лихо закрученными кверху пышными усами. Он жил в Танбридж-Уэлс, но приезжал в город с товаром всегда очень четко и в срок, и ни разу не прокололся и никого не подвел и не кинул – привычка к порядку, усвоенная, должно быть, еще в военном училище. Все остальные, с кем приходилось сталкиваться Джиму, в большинстве своем были либо законченные неудачники, верхом мечтаний которых было устроиться на работу в большой супермаркет, чтобы раскладывать товары по полкам, либо матери-одиночки со своими сопливыми чадами, которые в глазах клиентов имели только одно неоспоримое преимущество – они всегда были дома, что, разумеется, было удобно (и еще: если кто-то из них «попадался», то у них всегда была маза подавить на жалость – мол, надо же чем-то кормить ребенка).

Вооруженное ограбление: еще один Джимов знакомый по имени Херби, бармен в «Блэксе», отсидел четыре года за угон инкассаторского фургончика (причем задержали его исключительно потому, что он забыл дома бумажник с документами). Очень приятный и дружелюбный парень, добрейшей души человек, он падал в обморок при виде крови, и в тюрьме он выжил только за счет того, что безропотно гладил рубашки тамошних «авторитетов», и теперь он имел очень хороший побочный доход – шил мягкие игрушки для завсегдатаев «Блэкса» (специализировался на поддельно антикварных плюшевых медведях; кстати, шить он выучился в тюрьме), а свободное время он посвящал переводам испанской поэзии (причем скорее всего переводил он отвратно).

Нет, настоящие гангстеры, настоящие преступники, истинные мерзавцы не совершают преступлений. Преступления – это для некомпетентных дебилов, которые не знают, чем себя занять. Преступления не приносят по-настоящему больших денег, и рано или поздно ты все равно загремишь в тюрьму. Настоящие гангстеры подвизаются в администрации профессионального спорта и в шоу-бизнесе.

Джим знал все это не понаслышке. Он шесть лет проработал на мистера Айса – ездил по стране и искал перспективных футболистов и боксеров. Это была просто мечта, а не работа. Путешествия, легкие деньги, встречи со знаменитостями.

Но Джим все равно ушел. Именно так и бывает, когда все хорошо: на каком-то этапе ты вдруг понимаешь, что ты застопорился и не движешься дальше.

Поначалу он пребывал в состоянии восторженной эйфории; упивался сознанием того, что он снова вольная птица, и проникался чувством глубокого облегчения, потому что некоторые аспекты работы на мистера Айса очень его нервировали. Не то чтобы в этой работе было хоть что-нибудь неприятное, нет. Сам факт, что он работает на мистера Айса, уже предполагал, что все относились к нему с уважением, как к человеку надежному и деловому; а в боксерских кругах его и вовсе обхаживали, как могли, потому что все понимали, что последствия возможных скандалов могут быть самыми пагубными. Это было чем-то похоже на ситуацию в Израиле в изложении того же знакомого анестезиолога: «Там у каждого есть пистолет. Буквально у каждого. Так что уровень преступности очень низкий. Ты лезешь к кому-нибудь в дом. И получаешь пулю в лоб. Ты пытаешься грабить банк. И получаешь пулю в лоб. Слушаешь музыку слишком громко. Получаешь пулю в лоб. Ходишь по улице и палишь из своей пушки – просто так, для развлечения. Получаешь пулю в лоб». Люди в администрации профессионального спорта неизменно и безукоризненно вежливы, но Джим всегда опасался, что однажды, погожим утречком, Айс завалится к нему домой с парочкой мертвых продюсеров и любезно попросит их похоронить.

И наконец, его работа – при всей своей занимательности и приятности – была какой-то слишком уж несущественной. Носить костюм. Просматривать корреспонденцию, изредка отвечать на письма. Поднести сумку. Вызвать такси. Купить выпить. Смеяться, когда босс рассказывает анекдот. В общем, это не та работа, которая приносит удовлетворение.

Однажды ночью, в четыре утра, его разбудил звонок. Он вскочил к телефону, но в темноте запнулся и ударился головой о дверной косяк. Разбил голову в кровь. Звонил один из их с Айсом боксеров. Из отеля в Лас-Вегасе.

– Джим, дружище, у меня тут проблема…

У него все внутри оборвалось. Изнасилование? Убийство? Наркотики? Сломанная рука? Азартные игры? Вооруженное нападение?

– …в ванной нету затычки.

Даже в полусне, совершенно одуревший, с разбитой в кровь головой, Джим мгновенно все взвесил: расстояние между Лондоном и Лас-Вегасом, тот немаловажный факт, что боксер пробудет в Америке еще несколько дней, еще более важный факт, что Айс ему очень симпатизирует, также значимый факт, что боксер был многообещающим парнем, но далеко не звездой (атлет в легчайшем весе, который живет с мамой). У него было два возможных ответа: «Слушай, придурок, а не пошел бы ты в жопу». Или: «Дарий, ты позвони администратору, и они все уладят». В итоге, он сам позвонил, все уладил, договорился, чтобы Дарию немедленно принесли эту несчастную затычку, но этого он себе не простил.

И как раз после этого он ушел. И в первое время вовсе не жалел, что ушел. Гарридо, продавец офисной техники, который ставил компьютеры в конторе у Айса, показал Джиму, как пользоваться Интернетом. Гарридо был единственным в Великобритании честным продавцом офисной техники и единственным, кто мог объяснить все толково, наверное, потому что он знал, чем торгует. Тогда еще Интернет был для многих в новинку. Если ты заводил разговор о всемирной сети, обычно тебе отвечали: что? Работая на Айса (кошмарные маленькие очечки, прическа, которая, может быть, и была модной лет двадцать назад, дешевый костюм, типичный ист-эндовский грубиян в третьем поколении), Джим ничему не научился, разве что узнал, в каких клубах и барах любят оттягиваться боксеры.

А он хотел научиться у Айса премудростям бизнеса. Потому что, когда у него появилась своя компания, все его визги и писки по поводу независимости и свободы были раздавлены и размазаны по земле, как щенок под колесами джаггернаутовой [1] колесницы. Правительство, муниципалитет, коммунальные службы, твои собственные клиенты и служащие, уборщицы и соседи, система почтовой связи, производители телефонов с автоответчиком, общественный транспорт, дорожное движение – вся планета становится в очередь, чтобы отвесить тебе пинка, если ты хочешь открыть свое дело. Джим никогда в жизни не чувствовал себя по-настоящему одиноким, пока не открыл небольшую компанию «Последняя правда» (в честь стиля каратэ, который он изучал две недели).

Он уже начал всерьез сомневаться в своих умственных способностях. Может быть, он свалял дурака. Кругом столько вранья. Столько неправды. Может быть, он – единственный такой одаренный, кто всему этому верит? Может быть, это вранье – просто условность, которую все принимают, но никто не относится к ней серьезно? Как названия улиц, к примеру. Та же Кембридж-серкус не имеет вообще никакого касательства к Кембриджу. В общем, все это очень большая задница. Такая же дрянь, как и присловье, что тяжелый труд так или иначе вознаградится. Ага. Разбежались.

Или взять то же великое заблуждение, что Лондон – это якобы город. Никакой это не город. Это сплошная война. Конечно, людей не убивают в открытую прямо на улицах и не распихивают их тела по канавам – видимость приличий все-таки соблюдается. Грабежи, мародерство и массовая резня, как правило, происходят за закрытыми дверьми и ставнями, в укромных местах, куда не заглядывают посторонние. Но от этого они не становятся менее жестокими. Кстати, все это раскрылось совсем недавно. Правда была ужасной. От нее плохо пахло. Как в плохих боевиках: если ты узнаешь правду, тебе затыкают рот. Или как в жизни: как только ты начинаешь въезжать, что происходит на самом деле, ты сам себе затыкаешь рот. Навсегда. Мертвые не болтают.

Джим потратил немало энергии, жалея о том, что время не повернешь вспять. Ему хотелось вновь стать молодым – чтобы настучать себе по голове и вбить в эту дурную голову одну очень простую истину: ползай на брюхе, виляй хвостом, но устройся на нормальную работу, получай свои деньги и делай что хочешь по выходным. Его одержимость идеей, что тебе оплачивают выходные – что у тебя есть возможность просто отдохнуть, даже не две недели, даже не неделю, а хотя бы два дня, когда тебе не нужно ни о чем думать, когда можно просто отключиться от всех забот и вообще ничего не делать, – уже начинала его пугать. Был только один верный способ не думать об оплачиваемых выходных – думать о том, что тебе оплачивают больничный . Ты несколько дней лежишь дома в постели… а тебе «капают» денежки (а коллегам приходится вкалывать за тебя, пусть даже никто не справляется с твоей работой так же хорошо, как ты). Наверное, это и есть рай на земле. Джим ужасно завидовал всем этим скромным служащим на твердом окладе, которые по окончании рабочего дня спокойно уходят домой и не думают о работе до завтрашнего утра. Вот оно – простое человеческое счастье.

Искатели приключений, которые искренне полагают себя рисковым людьми – со всеми своими поездками на велосипеде по местам боевых действий, прыжками с парашютом, альпинизмом, прыжками с мостов на резиновых тросах, охотой на крокодилов, – даже не представляют себе, что такое настоящий риск. На свете нет ничего опаснее, чем затевать свое дело. Когда ты сигаешь из самолета, ты рискуешь только жизнью; когда ты владеешь компанией, пусть даже скромненькой мелочной лавкой, ты рискуешь бессмертной душой.

Когда Джим проходил мимо театра Святого Мартина, на него налетела мелкая худосочная шестнадцатилетка (с ней были еще две подружки: первая такая же мелкая и худосочная, а вторая на редкость страшненькая), причем с такой силой, которую трудно предположить в мелкой и худосочной шестнадцатилетке. В руке у каждой было по банке пива. И они не смотрели по сторонам, потому что приехали из Саттона-чего-то-там и были слегка не в себе от обилия впечатлений.

Наверное, это единственное, что оправдывает проживание в ядовитом и шумном Лондоне; возможность снисходительно усмехаться в адрес провинциалов, которые приезжают из совершенно дремучих мест, где самая волнующая из новостей – это специальные скидки в местном супермаркете.

Джима бесили туристы. Куда бы ты ни пошел, буквально везде тебя поджидает толпа восторженных школьников-итальянцев, которые пребывают в твердой уверенности, что им явилось божественное откровение, потому что они стоят на куске бетона чуть к северу от этой великой сточной канавы под названием Темза.

Тот черномазый удолбаный наркоман толкнул Джима совсем не специально, что совсем уже ни в какие ворота не лезло. Он вообще не заметил Джима, который сердито взглянул на него. В этом есть что-то не то, когда тощий недомерок ростом пять футов четыре дюйма натыкается на здорового мужика ростом шесть футов и дюйм и весом (пусть даже он управляет своей компаний) пятнадцать стоунов. В этом есть что-то неправильное. Джим скользнул взглядом по прыщавой физиономии, и вдруг на него снизошло озарение. Он понял, почему рабство держалось так долго; он знал собак, у которых на морде было больше смекалки и интеллекта, чем у этого парня.

Искушение вмазать ему по роже – чтобы в следующий раз этот придурочный видел, куда идет, – было практически неодолимым. Джим вдруг с ужасом осознал, что не сделал этого лишь потому, что шел на встречу с клиентом и кровь у него на рубашке смотрелась бы несколько вызывающе. С ним явно творилось что-то нехорошее. Ему нужно было как следует отдохнуть.

Он нашел нужный дом и, отдуваясь, поднялся пешком по лестнице; четыре пролета по крутым ступенькам. По странному совпадению офисы всех перспективных клиентов располагались на любом этаже, кроме первого, и обязательно в здании без лифта. Это была совершенно новая компания, состоявшая из единственного дизайнера с козлиной бородкой и образованием не выше среднего.

Но дизайнера на месте не оказалось.

– Мы пытались вам позвонить, – сказала секретарша с поразительно искренним участием. Полчаса назад маму дизайнера увезли в больницу, и ему пришлось срочно сорваться. Мобильный у Джима был выключен, потому что он не купил новую батарейку, а батарейку он не купил потому, что у него не было на нее лишних средств; у него не было лишних средств и на мобильный тоже, но не иметь мобильного телефона сейчас считается неприличным. И вот ведь что самое мерзкое: это была действительно уважительная причина. Джим чуть ли не пожалел, что это было не обычное «забыл о встрече» или «еще не пришел с обеда» – тогда бы он с полным правом обиделся, психанул и вычеркнул бы эту контору из списка возможных партнеров.

А теперь ему придется тащиться сюда еще раз, чтобы выслушать сто и одну причину, почему они не нуждаются в его услугах по созданию веб-сайта для их компании. «Вот он я, – невесело размышлял Джим, – в нужное время и в нужном месте, но у меня все равно ничего не выходит».

Когда он вышел обратно на Олд-Комптон-стрит, его едва не сшиб в канаву здоровенный байкер, который вывалился из бара, где торговали спиртным навынос. Мужик был действительно слишком здоровый, так что Джим даже не стал рассматривать гипотетическую возможность набить ему морду и ограничился выразительным взглядом. На спине его черной косухи было вышито – в мастерском исполнении – изображение скелета на мотоцикле. Это был крепкий и мощный скелет с хорошо развитыми грудными мышцами, массивными ручищами, высокими резкими скулами и идеальной осанкой. Увешенный всякими металлическими прибамбасами, в бандане на черепушке и с косой за плечами, скелет улыбался во все тридцать два зуба. Внизу была надпись: Смерть гоняет на «Харлее» .

Это тоже была ложь. В прошлом месяце Джиму пришлось исполнить одно неприятное поручение: у его соседа была собака, старый-больной кокер-спаниель, которого нужно было свезти к ветеринару, чтобы тот его усыпил. Поначалу Джим переживал, что его полная неспособность выказать пусть даже видимость жалости к этому шелудивому псу говорит о его столь же полном бездушии; но даже он возмутился, когда увидел, с каким скучающим видом ветеринар исполняет свою работу. Еще секунду назад Осло был глупым, глухим и вонючим псом и вдруг стал просто комком грязной шерсти. От его собачьей индивидуальности не осталось вообще ничего. Ничего. Ветеринар даже и не попытался как-то смягчить боль утраты, не сказал Джиму ни слова сочувствия. Его больше заботило, как бы успеть выпить чаю в промежутке между двумя посетителями.

Смерть не будет ни наглой, ни дерзкой. Она не будет изящной и утонченной. И сексапильной не будет, и впечатляющей тоже. Смерть – слово женского рода. Но смерть – это не женщина, а мужик типа того ветеринара. Равнодушный. Скучающий. Ему наскучило людское позерство, и сами люди наскучили тоже. Он лысый. И толстый. И плохо одет. Ему нечего нам сказать. У него нет ни такта, ни денег, ни перспектив. Он невыразительный и незаметный. У него маленький член. Он из тех, кого если и приглашают пойти на футбол, то в последнюю очередь; из тех, кто будет скромно сидеть в длинной очереди, дожидаясь пособия по безработице. Смерть – это маленький мусорщик, тихий, как мышь. Он ездит в общественном транспорте и никогда не скажет ничего интересного.

Джим вернулся к себе в контору. Бетти был на месте, хотя делать ему было нечего. (Впрочем, он всегда находил, чем заняться со своим обожаемым компьютером.) Бетти даже не спросил у Джима, как все прошло с клиентом; он был полностью поглощен какой-то бродилкой-стрелялкой, но не играл, а ломал коды паролей и переписывал их заново.

Когда Джим познакомился с Бетти (который шел в качестве бесплатного приложения к партии машин из одного обанкротившегося компьютерного магазина), тот – в приливе непонятной, нетипичной для нашего времени и совершенно безумной откровенности – рассказал ему, что так его звали в школе и что он ненавидит это дурацкое прозвище. От школы тебе не избавиться никогда, хотя поначалу и кажется, что ты распрощался с ней навсегда. Джим использован любую возможность, чтобы назвать Бетти его школьным прозвищем. Потому что – к чему отрицать очевидное? – все мы любим терроризировать ближних.

Сейчас в фирме Джима осталось лишь два человека: сам Джим и Бетти. Вообще-то, если по справедливости, Бетти – компьютерный гений – достоин был лучшей участи. Если по справедливости, он должен был бы работать в каком-нибудь крупном правительственном учреждении на должности старшего программиста. Их же фирма использовала в работе уже готовые программы, которые Джим был вполне в состоянии освоить самостоятельно, если бы дал себе труд внимательно прочитать руководства. То, что Бетти работал в фирме у Джима, было сродни тому, как если бы какой-нибудь средней руки бакалейщик нанял Эйнштейна, чтобы тот подметал полы у него в магазине.

Тогда почему Бетти не уходил? Джим много чего не умел. Не умел ездить на одноколесном велосипеде, не умел жонглировать мачете и не говорил по-португальски. Но при наличии времени и желания он мог бы добиться некоторых успехов в любой из этих областей. Бетти же не умел общаться с людьми. И был патологически не способен этому научиться. Например, он не мог никому позвонить. Если бы у него в доме случился пожар, то он бы скорее сгорел заживо, чем позвонил пожарным. Он мог заставить себя ответить на чей-то звонок, да и то не всегда и скрипя зубами (и если такое случалось, потом он весь день себя чувствовал абсолютно разбитым); но позвонить сам он не мог – как не мог, например, сделать тройное сальто назад.

При таком роде деятельности Бетти мог бы заработать себе на хлеб с маслом, если бы работал дома. И Джим, кстати, тоже. Но они были связаны неким причудливым пактом обоюдного обнищания. Джим недоплачивал Бетти с самого начала; потом – чувствуя себя при этом последней сволочью, – Джим наполовину урезал ему зарплату с двухсот до ста фунтов в неделю, объяснив это фантастической невезухой с клиентами (чистейшая правда) и клятвенно заверив Бетти, что сокращение зарплаты – мера исключительная, чрезвычайная и, разумеется, временная. Когда Джим понизил зарплату Бетти до пятидесяти в неделю, он втайне надеялся, что Бетти возмутится и сам попросит расчет. Бетти не получал ни пенни уже два месяца, но номинально он оставался штатным сотрудником на твердой ставке, стало быть, сам Джим оставался его начальником. Джим подумывал о том, чтобы сократить Бетти зарплату до тридцатки в неделю, но решил, что не стоит, поскольку подобный шаг выставил бы его самого в крайне невыгодном свете – из злостного и даже хамского эксплуататора он бы превратился в эксплуататора патетического, а Джим ненавидел патетику.

– Да, я понимаю, – пошептал Бетти в трубку. У Бетти была привычка говорить очень тихо, когда он разговаривал по телефону, и еще прикрывать рот рукой. Он почему-то считал, что так Джим его не услышит: в совершенно пустом кабинете, сидя не далее чем в пяти футах от него.

В первое время у них была секретарша, Вера. Джиму она очень нравилась. Он очень долго соображал почему и наконец понял: Вера была законченной неудачницей. Каждый день перед работой она по два часа изнуряла себя в тренажерном зале, но лишь прибавляла в весе. Ее постоянно грабили на улице, у нее угоняли машину и обворовывали квартиру как минимум раз в месяц. Стиральные машины рвали ее белье. Женатые мужчины, с которыми она крутила романы, обращались с ней как с последней шлюхой. Разумеется, все ее романы заканчивались плачевно. Она постоянно собачилась со своими соседками по квартире, а все свободное время посвящала поискам новой квартиры и попыткам выцепить почту со старой. Она всегда забывала покупки в автобусе.

Присутствие Веры действовало ободряюще, но Джим оценил это только тогда, когда нанял Ребекку. Ребекка была настоящей красавицей, и Джим принял ее на работу прежде всего из-за заманчивой перспективы закрутить легкий романчик с красивой женщиной (чего с ним не случалось уже много лет).

Но у Ребекки был один недостаток: она была счастлива. Однажды вечером Джим зашел в один бар и увидел Ребекку в компании друзей. Она смеялась, ей было классно, и глядя на все это безобразие, Джим решил ее уволить. Дела в конторе шли хуже некуда, и он бы уволил ее так и так, но толчком послужило именно то, что Ребекка имела наглость получать удовольствие от жизни. Джим вдруг осознал, что за последние пять лет – пока он занимался своим скромным бизнесом – он не был счастлив ни разу. У него не было рака, он не испытывал настоящей нужды, не пребывал в безысходном отчаянии двадцать четыре часа семь дней в неделю, но он либо работал как проклятый, либо беспокоился о работе, либо безуспешно пытался устроить свою личную жизнь. Каждое утро он просыпался невыспавшимся и разбитым и оставался таким же невыспавшимся и разбитым до вечера. Целый день ходил вялым и мутным. Ни минуты воодушевления или бодрости. За все это он отомстил Ребекке, что возмутило его самого, но смутно и словно издалека – как это бывает, когда смотришь по телевизору очередной плохо снятый репортаж о жестоких репрессиях в некой непонятной стране, которую ты никогда не сумеешь найти на карте; всего лишь «ну надо же, что творят» перед тем, как достать еще пива из холодильника.