Они обсуждают цену, которую надо уплатить

Она услышала его за Утренним Ритуалом. Голос исходил не от статуи юного Бога; его мраморные губы не шевельнулись, а мрачная улыбка не обратилась к ней. Голос прозвучал в ее голове: «Как же долго ты меня искала!»

Голос был тихий, усталый, словно жалоба обиженного ребенка.

Мирани облизала внезапно пересохшие губы, настороженно застыла, украдкой взглянула на Гермию. Но Гласительница ничего не слышала.

И вот сейчас, когда она шла по террасе принимать послеобеденную ванну, голос зашептал снова. Мирани остановилась, сжимая в руках чистый белый халат.

«Мирани».

Из сводчатых ниш глядели на море красивые неподвижные лица давно умерших Гласительниц древности. Даже в разгар полуденной жары мраморный пол под босыми ногами оставался прохладным...

— Я здесь, — прошептала она.

«Не бойся меня. Я тебя не обижу».

— Я знаю. Ты уже говорил. — Ее голос звучал хрипло; она в тревоге обернулась. Терраса была пуста, все двери закрыты.

«Я ищу дождь, но не знаю, где они его держат. А Богу положено знать, правда? Ты знаешь, Мирани?»

Она покачала головой. Туника прилипла к спине.

— Послушай. Они тебя нашли? Они вышли в путь вчера ночью...

"Кто — они?"

— Музыкант...

«Орфет!»

И больше ничего. Только имя, как радостный шепот узнавания. Орфет.

Открылась дверь. На террасу удивленно выглянула Ретия; Мирани тотчас же зашагала дальше, спустилась во внутренний двор, где в тени оливковых деревьев скрывался бассейн, полный чистой, сверкающей морской воды. Двадцать служанок каждый день опустошали и наполняли его, таская тяжелые ведра по узкой тропинке на склоне обрыва. На поверхности воды ароматным ковром плавали белые лепестки гибискуса. Она сбросила тунику, скользнула в теплую воду, выплыла на середину бассейна, обернулась. Из Нижнего Дома вышли Крисса и Иксака. Они весело подпихивали друг друга локтями, спорили о чем-то, хихикали. Из-за горшков с розовыми цветами холодно смотрела Ретия. По спине Мирани пробежал знакомый холодок ужаса. Придется говорить с ними, снова изображать робкую серую мышку, тогда как глубоко внутри — она это чувствовала — у нее таится кто-то совсем другой.

И еще она осознала, что ей не нужно ходить к Оракулу, чтобы слышать Его. Оракул был здесь. Она сама стала Оракулом...

Крисса подбежала к бассейну и с громким визгом плюхнулась в воду, взметнув тучу брызг; вода заходила ходуном, выплеснулась через край на каменные плиты двора. Мирани лениво перевернулась на спину. В ослепительно синем небе сияло солнце. Она подумала о Сетисе и Орфете, затерянных в пустыне, и погрузила лицо в воду. Когда она вынырнула, к волосам прилипли белые лепестки. Музыкант необуздан, непредсказуем, его мстительный замысел — убить Аргелина — внушал ужас. А Сетис... Можно ли ему доверять? Она нахмурилась. Почему она вдруг решила, что нельзя?!

Крисса подплыла ближе.

— Осторожнее, — прошептала она.

— Что?

Девушка откинула назад мокрые волосы. Ее лицо стало серьезным.

— Они что-то замышляют. Ретия целыми днями секретничает с Гермией. Вчера я видела, как Аргелин вошел в Храм и сидел вместе с Гласительницей на балконе. Они смеялись и сидели слишком близко друг к другу.

Мирани снова легла на спину и поплыла, беспечно болтая ногами.

— Всем известно, что она от него без ума. Мне-то какое до этого дело?

— Потому что ты Носительница...

Крисса шлепнула ладонью по воде, взметнув фонтан лепестков. Приблизила лицо к Мирани, прошептала:

— Ты изменилась. И я знаю, Мирани, ты что-то замышляешь, что-то тайное. Может, другие и не понимают, но я-то заметила. И Гермия, она тоже знает. Она следит за тобой на Ритуале, за трапезой — я видела. Сегодня днем, когда мы были в театре, она не смотрела спектакль. Из-за веера следила за тобой.

В горло попала соленая вода; Мирани закашлялась.

— Просто спектакль был скучный, — тихо сказала она.

Крисса сверкнула глазами.

— Да что на тебя нашло! Я просто стараюсь предупредить тебя...

— Знаю. Спасибо. Но послушай, Крисса, все в порядке, правда. Ничего не происходит. Просто Ретия исходит злобой. Ты же ее знаешь...

Крисса, казалось, была уязвлена. Некоторое время она хранила молчание, лишь солнечные блики весело играли на воде. Потом сказала:

— Я всегда считала тебя подругой, Мирани. — И отплыла.

Сетис сжал кулаки; он сдерживал изумление, как будто оно было живым существом, рвущимся на волю.

— Говори тише. Вытащи его отсюда, — прошептал он.

Потом обернулся и громко сказал:

— Отведите его к остальным. — И бодро зашагал к собравшимся на площади селянам.

Ему нужно было привлечь к себе их внимание и в то же время постараться сохранять спокойствие. Поэтому он с ходу назвал нелепо низкую цену:

— Семьдесят золотых... За всех!

— Сто пятьдесят.

Сетис издевательски расхохотался. Старейшина ухмыльнулся, обнажив кривые зубы, и указал на один из темных дверных проемов.

— Давай уйдем с солнцепека, господин. И поговорим.

Сетис взглянул на Орфета. Тот уже пришел в себя, вид у него был мрачный и грозный.

— Очень хорошо, — Сетис хотел, чтобы его услышала вся деревня. — Мой... партнер подготовит мальчиков в путь.

— В путь?! Нет, господин, только не нынче вечером — Старейшина протестующе всплеснул руками. — Вы нас обидите! Темнота спускается, а вы, наши гости, должны подкрепиться и переночевать у нас в деревне. Завтра спозаранку, по холодку, и отправитесь.

Этого Сетис боялся больше всего. Все его инстинкты кричали: уходи, убирайся скорее. Путешественники то и дело исчезали в пустыне со всеми своими деньгами а если эти люди готовы продать собственных детей, значит, от них можно ожидать чего угодно. Но Орфет проворчал: «Неплохая мысль», — и, обернувшись к мальчику, подтолкнул его к остальным. Кипя от возмущения Сетис как можно высокомернее пожал плечами, прошагал мимо собравшихся и нырнул под низкую дверную притолоку. Как его угораздило в это впутаться?! Как сумела эта робкая девчонка втянуть его в такое приключение?

В доме было голо. Утоптанный земляной пол, потертые ковры, тюфяки на полу. Жарко было почти так же, как снаружи, а москиты кусались еще злее. В углу над какой-то тухлятиной кружились мухи. Вздохнув, Сетис смахнул пыль с низкой скамейки и сел. Деревенский люд уселся напротив, лицом к нему. Ну, торговаться-то он умеет. До тех пор, пока ему доверяют...

После долгих торгов, переговоров, покачиваний головами и презрительных смешков цена была установлена в одну сотню золотых за всю команду ребятишек, на что, видимо, и рассчитывали деревенские жители с самого начала. Старейшина поплевал на ладонь, и они с Сетисом пожали друг другу руки. Потом женщина принесла чашки и небольшой кувшин. Она вошла торопливо, словно все это время ждала за дверью и подслушивала. Плеснула на самое дно чашек по глотку мутного горячего напитка; на какой-то миг их глаза встретились.

Вид у нее был жалкий. Сетис поспешно отвел взор. Должно быть, это мать мальчика...

— Удачная сделка — Один из мужчин поднял чашку. Сетис с улыбкой кивнул.

— Для всех нас.

Они выпили. Напиток не только на вид, но и на вкус отдавал глиной.

Вошел Орфет, волоча за собой вещевой мешок. Сетис усадил толстяка рядом. Тот взмахнул чашкой, требуя воды, и осушил ее одним торопливым глотком. Не было никакой возможности поговорить с глазу на глаз, поэтому им пришлось просидеть в хижине весь вечер, выслушивая нескончаемую болтовню деревенских обитателей, их жалобы, рассказы, расспросы о контрабанде и опиумных притонах Порта. Наконец принесли еду — жалкие крохи в выщербленных чашках. Сетис брезгливо ковырялся в щедро наперченном мясе, спрашивая себя, что это за животное и давно ли оно мертво. Орфет же уплетал за обе щеки, быстро и неопрятно, разговаривал с набитым ртом, пылал скрытым торжеством, которое, казалось Сетису, должны были ощущать все присутствующие. Когда музыкант достал бутылку и пустил ее по кругу, жители засмеялись, кто-то хлопнул его по спине. Беседа оживилась, стала шумной. Когда очередь дошла до Сетиса, он понюхал горлышко. Не вино. Крепче. Самогон какой-то... Как раз то, что нужно этим людям.

Но, присмотревшись, он понял, что Орфет едва прикасается к бутыли, тогда как деревенские жители шумят и спорят все громче. Бутыль ходила по кругу, кто-то сбегал и принес вина из своих собственных запасов, и вот уже один из деревенских уснул, привалившись к соседу, опьянев от непривычной огненной жидкости. Орфет встал, отряхнул крошки и песок, шагнул к женщине, собиравшей тарелки, и что-то тихо сказал ей. Кивнув, женщина вышла.

Старейшина следил за ними.

— Сколько дашь за нее, торговец? — спросил он заплетающимся языком. — Если интересуешься...

— У меня и в мыслях не было обидеть вас, — серьезно ответил Орфет.

Женщина вернулась, неся деревянную лиру. Она протянула ее музыканту, тот взял инструмент, сел рядом с Сетисом и принялся настраивать.

— Ты умеешь играть на этой штуковине? — пальцы старейшины потянулись за бутылкой. Он приложился к горлышку, не сводя глаз с Орфета.

— Так, учился когда-то... — Натягивались и ослаблялись струны, дрожали в воздухе слетавшие с них ноты. — Смазать бы надо, — проворчал Орфет. Потом, не сказав больше ни слова, начал играть.

Сетис сидел и не верил своим ушам. Потому что грязный, шумный, мстительный толстяк с жирными щеками и крохотными глазками оказался великим музыкантом. Под его пальцами ритмично дрожали струны, ноты складывались в мелодию, становились музыкой, звуки кружились в воздухе, и жалкая хижина превратилась в темную, благословенную гавань, и среди трепещущих бликов единственной масляной лампы суровые лица селян покрылись мягкими тенями. Наступила ночь, внезапно, как всегда в пустыне, и мир преобразился. На людей снизошла божественная благодать.

Музыка была такой притягательной, что разговоры замедлились, потом и вовсе прекратились. Устало смолкнув, все слушали музыку, и казалось, дневная энергия покидает людей. Даже Сетис, утомленный тяжелым ходом, стал клевать носом и не сразу осознал, что Орфет запел.

Голос у него был низкий, чуть хрипловатый, он смешивался с залетавшим снаружи дымом костров, на которых готовили пищу. Песня, которую он пел, была во славу Царицы Дождя, она восхваляла ее сады далеко на западе, где плещут фонтаны, где озера глубоки и полны чистой воды, а на плодородной почве растут зеленые деревья и цветы. Музыка сплеталась со словами, и в ней слышались всплески и журчание ручейков. Погруженному в дремоту Сетису чудилось, что темная хижина растворяется в воде, он чувствовал ее вкус на пересохших губах, вода капала с листьев, собиралась в лужи, стекала по ступеням, будто мягкое полотно, из которого соткано прозрачное платье, струящийся наряд Царицы, прохлада, промелькнувшая в воздухе...

Потом кто-то тронул его за плечо, рывком выдернул из сладостных грез, и он понял, что деревенские жители расходятся, прощаясь, поддерживая друг друга, шатаясь в дверях.

Когда они остались одни, Орфет прислонил лиру к скамье и пристально посмотрел на Сетиса.

— Сколько?

— Сто. Мы можем себе это позволить, Мирани дала золота. Отпустим остальных ребят завтра утром, через несколько миль. Или позволим им сбежать. — Он устало подошел к тюфяку и, стянув грязную простыню, брезгливо ее осмотрел.

— Боже мой! Вши!

Орфет ничего не сказал.

Сетис зевнул.

— Ну и устал же я. Долгий выдался денек.

Он перевернул соломенный матрац, застелил его собственным плащом, лег и закрыл глаза.

— День еще не закончился. — Голос Орфета был тих и весел, словно музыка смягчила что-то внутри этого страшного человека. — Потому что, насколько я могу судить, как только сядет луна, кое-кто из наших новых друзей придет нас навестить. Но на этот раз пиршества не будет. Они придут перерезать нам глотки.

В лунном свете ступени Оракула призрачно белели, под ногами скрипел песок. Факел в руках у Гермии отбрасывал на каменную платформу неверные тени, его отблески плясали на краю бронзовой чаши, наполняли ее движением, бликами, таинственными силуэтами. Мирани подошла к чаше, присела на корточки.

У себя за спиной она ощущала высокую фигуру Гласительницы, чувствовала ее ледяную улыбку.

— Будет ли Бог с нами сегодня ночью? — Даже голос ее был холодным.

Мирани сглотнула подступивший к горлу комок. Коснулась чаши кончиками пальцев и подняла, ощутив грозную тяжесть. Сквозь прорези в маске она, оцепенев от ужаса, смотрела на ее содержимое — скользкое, свернувшееся кольцами тело.

— Он с нами, — прошептала она.

Я знаю тех, кто, принадлежит мне

Сетис медленно поднялся.

— Что?!

— Сам слышал. Может, эти люди и дошли до последней черты, но они не собираются продавать своих детей.

— Но они же торговались!

— Обманывали. Чтобы задержать нас до темноты. — Он задумчиво пососал зуб. — С тобой, вижу, этот фокус сработал. Надо сказать, я удивлен. Думал, ты слишком хитер, чтобы дать охмурить себя какой-то деревенщине.

Сетис вскочил с тюфяка.

— Уходим, — сказал он, стараясь не выдать своего страха.

— Да, забираем мальчишку и уходим. Он заперт в сарае. Похоже, отчим его избивает. Не сумел я с ним поговорить, все время кто-нибудь вертелся рядом. — Он склонился, чтобы завязать сандалии, и без того прочно застегнутые, потом помолчал. — Он меня знает. Ты сам слышал...

Сетис пожал плечами.

— А чего ты ждал?

— Не этого. — Маленькие глазки Орфета вглядывались в пустоту. — Он был стар. Старше меня.

— А теперь молод. — Сетис подхватил сумки, запихнул в них плащ, драгоценный запас воды, остатки ужина. — Поторапливайся же! Заберем его и смотаемся. Пошли!

Музыкант язвительно усмехнулся.

— Мне казалось, ты очень устал.

Снаружи никого не было. Полузасыпанная песком деревня в безмолвии раскинулась под низкой луной, лишь знойный ветер хлопал незапертой дверью, да копошились в груде вонючей соломы голодные крысы. Прижавшись к стене, Сетис дал глазам привыкнуть к темноте; постепенно из зыбкой мглы проявились очертания домов под плоскими крышами, а вдалеке на утесе — разрушенный храм. Обтесанные камни скатились по склону холма, жители соорудили из них стены домов и укрытия для скота. Над темным зевом колодца порхала летучая мышь.

— Иди первым. — На него надвинулась массивная фигура Орфета: от музыканта пахло потом, дыхание разило перегаром. — На случай, если кто-нибудь стоит на страже...

Сетис протер глаза. Ему захотелось сказать: «Нет, иди лучше ты», — но он не позволил этим словам сорваться с языка. Если уж кому-нибудь из деревенских суждено погибнуть от ножа, пусть его прикончит Орфет. А он — писец. Грязную работу он оставляет другим.

И прежде чем музыкант успел сказать еще хоть слово он скользнул в сторону и побежал, пригнувшись, прячась в тени. Между домами лежали широкие полосы лунного света, где он был как на ладони, а вокруг деревни простиралась озаренная луной голая, призрачная пустыня.

Он остановился под закрытым ставнями окном, перевел дыхание. Внутри хижины кто-то разговаривал. Он прислушался, но сердце, грозя выскочить из груди, колотилось слишком громко. Сетис глубоко вздохнул и побежал дальше. Он свернул за хижину, миновал колодец, обогнул по краю пустынную рыночную площадь.

У сарая он присел, хватая ртом воздух.

Деревня была соткана из белых и черных клочков. Возле запертых дверей клубилась пыль.

Сетис размотал толстую веревку. Дверь отворилась; он скользнул внутрь.

— Ты здесь? — прошептал он.

В темноте что-то зашуршало.

— Да.

В хижине было темно и тесно. Ноги колола солома. Укусила блоха, он выругался вполголоса. Потом его руки коснулись головы мальчика; он ощупью отыскал его плечи, потом руки, достал нож и перерезал веревки.

— Не бойся, Орфет ждет снаружи. Мы заберем тебя отсюда. Ты ведь знаешь Орфета, правда?

Мальчик ответил не сразу. Потом тихо сказал:

— Я помню его музыку. Пустые комнаты и его музыка. Мне кажется, это было во сне...

Сетис поднял его на ноги.

— Да. Теперь слушай. Не шуми.....

Скрипнула дверь.

Он вскочил, выставив перед собой нож.

В дверном проеме мелькнула тень — маленькая и проворная.

— Я вооружен, — прошептал Сетис, приближаясь к двери. — У меня нож!

Мальчик поймал его за руку.

— Не надо. Это моя мама...

Теперь он увидел ее. Худое испуганное лицо, руки сжимают жалкую корку хлеба, крошечную флягу с водой.

— Чего вы хотите? — еле слышно прошептала она — Вы его забираете!

— Нет. Послушай...

Она отступила на шаг. Он понял, что сейчас она завизжит. Ее вдох прозвучал как крик отчаяния, как вопль ужаса; он не мог шелохнуться, понимая, что погиб.

В этот миг толстая рука обхватила ее сзади и зажала рот.

— Неудачная мысль, госпожа. — Орфет втолкнул ее в хижину и закрыл ногой дверь. — Хочешь, чтобы она знала, что происходит?

— Нет, — пробормотал Сетис и тут же понял, что вопрос был адресован не ему. Мальчик отстранил его и сказал:

— Конечно, хочу. Я сам расскажу.

Великан выпустил женщину, и она с ужасом всхлипнула:

— Алексос...

— Нет, я ведь тебе говорил. Меня так больше не зовут. Теперь мое имя — Тайна. — Его голос звучал чуть хрипло, он обнял мать, и сквозь затопляющий хижину мрак Сетис увидел, что мальчик улыбается. — Не волнуйся. Я должен уйти с ними. Я ведь тебе говорил, что такое случится. Говорил?

Женщина прильнула к нему, потом с побелевшим лицом обернулась к Сетису.

— Незнакомцы, выслушайте меня. Мой сын сошел с ума. Он всегда был странноват. Мечтатель... Отец частенько бил его, теперь вот отчим бьет. Работу свою никогда не выполняет, козы у него разбегаются, только и делает, что глядит в небо, напевает да блуждает мыслями неведомо где. Его мучают кошмары; сколько бессонных ночей я провела в детстве у его кроватки, обнимала его, отгоняла колыбельными его страхи.