Даже боги видят сны.

Мне снится вода. Я чувствую, как она падает, слышу тихий стук больших горячих капель по безжизненной почве, вижу ямки, которые они оставляют в песке. Иссушенная земля жадно пьет воду.

Если я — бог, то мои сны должны сбываться. Но вода — она иная, она обладает собственной волей, и над нею я не властен.

Мне кажется, на моем теле есть морщины, выжженные пятна, гнойники, пылающие, как вулканы. Или как язвы. Или как пустыня.

Я — загадка для самого себя. Один я или нас двое? Кто я — свет или тень?

Туннель ведет в мир, я торопливо карабкаюсь вперед и попадаю туда, где живете вы. Главная проблема всего божественного — в том, что люди ожидают от вас чего-то огромного и могучего.

Ожидают мгновенного результата...

Она разговаривает с Архоном

Процессия прошла уже полпути вниз, и только тогда Мирани перестала дрожать и смогла идти достаточно твердым шагом. Маска была велика, прорези для глаз расставлены слишком широко, и сквозь них она почти ничего не видела. А в удушливом зное, когда над дорогой клубится едкая пыль, жужжат мухи, мерцают на горизонте миражи, глаза и вовсе отказывались служить. Мирани смахнула с лица выбившуюся прядь слипшихся от пота волос. Задний ремешок сандалии начал натирать ногу, но тут Процессия остановилась. Они пришли к Оракулу.

Замолкли трещотки, стихли барабаны и цитры.

Задыхаясь от жары, Крисса прошептала:

— У меня руки обгорели.

Кожа у Криссы была необыкновенно светлая. Должно быть, много поколений назад ее предки спустились с гор.

— Ты их чем-нибудь мазала? — вполголоса спросила Мирани.

— Маслом алоэ.

— Это не поможет. — Голос Мирани дрожал. Крисса бросила на нее ласковый взгляд.

— Не бойся, Мирани. Все будет хорошо.

«Если я останусь в живых!» Она оглянулась — позади, лязгнув оружием, остановилась пехотная колонна. Блестела на солнце бронза доспехов, генерал Аргелин сурово взирал со своего белоснежного коня. Шестеро носильщиков, державших на плечах паланкин с Архоном, тоже остановились и, потирая ноющие плечи, с облегчением опустили на землю золоченый балдахин.

— Мирани! — Огромная маска Гласительницы, единственная из масок Девятерых, имела прорезь на уровне рта. Маска заглушала голос, и знакомое имя прозвучало непривычно, как хриплый потусторонний зов. Будто с ней заговорил сам Бог. Но тут Гласительница отрывисто бросила: — Иди за мной. Только ты, — и сразу же снова стала прежней Гермией, ядовитой и придирчивой. Мирани заметила, как сверкнули темным пламенем ее глаза в узких прорезях маски.

Мирани отдала свой конец гирлянды Криссе и сделала шаг вперед. Страх бился в ее теле, туманил голову. Узкая тропинка, уводящая прочь от дороги, была вымощена плотно уложенными булыжниками. Минуя арочный проход, сложенный из трех громадных камней — на гладкой плите были высечены знаки Скорпиона и Змеи, сошедшихся в своей извечной битве, — она, извиваясь, исчезала в оливковой роще... Мирани не раз доводилось проходить мимо этой арки, но внутрь она никогда не заходила. Гласительница, уже переступившая порог, обернулась и позвала нетерпеливо:

— Быстрей!

С глубоким вздохом Мирани последовала за ней. Они очутились в обители Оракула.

— Боишься? — вполголоса спросила Гермия.

— А надо? — так же шепотом ответила Мирани.

Маска резко обернулась.

— Полагаю, это действительно серьезный вопрос, а не простая непочтительность. Конечно, надо! Тебе выпала опасная честь... особенно для столь молодой девушки.

Мирани это знала. Она никогда не думала, что изберут именно ее. После смерти Аланы девушки долго перешептывались, гадая, кто станет следующей Носительницей, но когда нынче утром Гермия прислала за ней и сказала, что избрали ее, Мирани не поверила собственным ушам. Да и все остальные тоже.

Ужас пришел позже и нарастал весь день. А сейчас, несмотря на палящий зной, руки так замерзли, что она практически не чувствовала пальцев. Мирани потерла ладони и задала вопрос, ответ на который уже знала:

— Я должна сделать это сегодня? Нести Бога?..

— Если он того пожелает. — Голос Гермии звучал насмешливо.

У страха кислый вкус. Мурашки по спине, тяжелый стук сердца, тошнотворная, потная пустота... К горлу подступил горький комок. Мирани сглотнула, но комок все равно остался, не давая дышать, а багрово-золотистая маска меж тем сжимала горло мертвой безжалостной рукой.

Далеко внизу стих шум Процессии; казалось, узкая тропинка, проскользнув под каменной аркой, увела их с Острова в другой, приглушенный мир, где лишь цикады шелестят в колючих зарослях дрока. Споткнувшись, Мирани почувствовала, что липкая прядь волос, выбившись из прически, опять упала на глаза. «Конечно, боюсь. Зато я увижу Оракула» , — подумала она.

Там, в Нижнем Доме, за полночь затягивались жаркие споры. О том, что такое Оракул: говорящая статуя или источник, с журчанием выбивающийся из-под земли. Рокочет ли он громовым голосом или шелестит, как листва на ветру... Но Мирани была слишком робка, чтобы участвовать в этих спорах. Она лишь слушала да лелеяла свою тайную, запретную мысль. Теперь она наконец-то увидит... Но ей никогда не позволят рассказать об этом подругам.

Можжевельник да чахлые кусты тимьяна наполняли жаркий воздух пьянящим ароматом. Тропинка вилась и петляла, как спящая змея, а в сухой траве вокруг кипела божественная жизнь: суетились маленькие юркие создания, скользили гладкие и чешуйчатые спины, мелькали зеленые хвосты проворных ящерок.

Последний поворот — и тропинка оборвалась.

Вверх уходили круглые каменные ступени. Наступая на свою собственную тень — солнце стояло уже высоко, — Гласительница начала подниматься. Ступени были потертые: тонкими подошвами сандалий Мирани чувствовала их шелковистую гладкость, отполированную ногами многих поколений. Здесь, наверху, дул ветерок, слабый, но устойчивый: его прохладное дыхание мягко шелестело в сухих ветвях.

Лестница привела на каменную площадку. Посреди нее, покосившись под бешеным напором веками терзавших вершину штормов, высился огромный камень. С трех сторон его окружали оливковые деревья, сгорбленные, корявые, с густыми шапками пыльных крон, вид же на восток был свободен: до самого горизонта, насколько хватало глаз, простиралась поблескивающая солнечными бликами, бескрайняя ширь кобальтово-синего моря.

Мирани облизала пересохшие губы.

Гласительница сняла маску. И, отложив смеющееся лицо из золота и перьев, снова стала прежней Гермией, сердитой и раздражительной.

— Чаша. Позади тебя, — бросила она через плечо. На земле стоял широкий бронзовый сосуд. Мирани опустилась на колени, ее тень затмила жертвенную чашу, и она увидела изображение корабля Царицы Дождя, выгравированное тонкими линиями по ее краю. Чтобы поднять чашу, пришлось обхватить ее обеими руками: металл раскалился на солнце. Чаша оказалась на удивление легкой: как-никак, она была еще пуста...

— Поставь сюда.

Мирани водрузила чашу на алтарь. Горячий металл тихонько звякнул. Внизу, там, где под палящим полуденным солнцем нетерпеливо ожидала Процессия, будто в ответ, гулко ухнули барабаны.

Рядом с камнем, прячась в его тени, глубокой и зловещей, зияла узкая расселина. Мирани сразу поняла, что это и есть Оракул. Узкая трещина уходила в темноту — сквозь всю толщу Острова, сквозь каменные недра и морские глубины — туда, где обитал Бог. Это были уста, которыми он говорил с людьми.

Как завороженная Мирани приблизилась к расселине. Трудно было понять, пуста она или заполнена темной маслянистой жидкостью: такая беспросветная чернота царила внутри. Чернота эта поглощала яркий солнечный свет, казалась воплощенным Ничто. Над трещиной висело едва заметное облачко дымных паров.

— Делай приношение, — велела Гермия.

Мирани отколола брошь — скорпиона с тельцем, вырезанным из алого рубина. Эту брошь подарил ей отец в тот день, когда она приплыла с Милоса; девушка запомнила прикосновение его пальцев, когда он вложил подарок ей в ладонь.

— Я тобой горжусь, — сказал тогда отец. И лицо его было счастливым.

Гласительница пристально следила за ней. Задыхаясь от жары, Мирани держала приношение над Оракулом.

— Тебе, Ярчайший, — еле слышно прошептала она и разжала пальцы. Скорпион сверкнул в лучах солнечного света и канул в темноту. Далеко внизу послышался слабый стук: ударяясь о камни, брошь падала все ниже и ниже.

Гермия опять надела маску, воздела руки к небу, и Мирани торопливо опустилась на колени, распростерла ладони по шершавому камню и, низко склонившись, коснулась земли лбом своей маски. Прикосновение было обжигающе горячим.

Гермия заговорила.

Бог разговаривал на своем собственном языке. Прислушиваясь к плавным созвучиям, вылетающим изо рта Гласительницы, Мирани думала: почему? Вряд ли Бог не знает обычных слов. Но в таком случае все понимали бы, о чем он говорит, а так, естественно, не годится. В первую очередь это не устраивало бы саму Гермию...

Впрочем, Мирани и так понимала, о чем Гласительница просит Бога. Дождя не было уже целых четыре месяца, и вся страна жаждала только одного. Об этом думали все жители, с той минуты, когда просыпались по утрам с пересохшим горлом, и до тех пор, пока, мучимые жаждой, не отходили ко сну.

Вода...

Мирани беззвучно прошептала: «Вода. Вода». Это слово текло, журчало, несло исцеление и прохладу. В нем была и пытка, и отрада. Божественная мечта. Она падала с неба, и если в ближайшие дни оттуда ничего не падет, то везде, по всей стране, погибнут и люди, и стада. Никого не останется в живых, даже на Острове. Двуземелье на грани гибели. Мирани надеялась, что Гермия сумеет разъяснить это Богу. Но ведь Бог и сам обо всем должен знать... если он есть. Уткнувшись лицом в горячий камень, Мирани содрогнулась от ужаса. «Ярчайший, прости мне глупость мою! — взмолилась она, сглатывая подступивший к горлу комок. — Я сама не знаю, что говорю!»

Гермия закончила свою речь. Снова навалилась тишина; лишь жаркий ветер шелестел в ветвях. Склонившись к земле, Мирани разглядывала трещины в каменной плите у себя под пальцами и ждала. Сейчас свершится чудо иупадет с небес горячая капля, потом еще и еще одна... Соберутся тучи, загрохочет гром, подует свежий ветер...

Но небо оставалось голубым, жарким и ясным — каким было и каким будет вовеки.

Потом в глубокой черноте расселины что-то шевельнулось.

По краю каменной плиты зашарила маленькая острая клешня. Дрогнули и покатились в бездну крохотные песчинки.

У Мирани волосы встали дыбом, по взмокшим рукам поползли мурашки.

— Гласительница! — выдохнула она.

— Лежи смирно! Гермия все видела.

Уже две клешни настойчиво скребли горячую поверхность каменной плиты. Мирани в испуге отшатнулась: из расселины показались восемь ног, песочно-желтое туловище и свернутый кольцом членистый хвост с высоко поднятым смертоносным жалом. Скорпион выполз из трещины и проворно спрятался в тени чаши.

— Пора! — шепнула Гласительница.

Мирани покосилась на нее. Сквозь прорези маски сверкали темные безжалостные глаза.

Потому что настал решающий момент. Миг, когда выяснится, способна ли она стать Носительницей или Бог уничтожит ее.

«То, что тебя нет... Я глупа, я это не всерьез!» Скорпион метнулся к ней. Мирани схватила чашу, осторожно наклонила, и скорпион скользнул внутрь. Оцепенев от ужаса, она спросила:

— Что дальше?

Голос Гермии, доносящийся из-под маски, был полон язвительной, холодной издевки.

— Жди, — тихо сказала она. — Мы не знаем, в котором из них поселился Бог.

Из расселины один за другим выползло еще девять скорпионов. Несколько мелких, желтых, один большой красной породы, три крохотные черные твари не крупнее жуков — самые ядовитые. Они суетливо бегали по дну чаши, поскальзывались, натыкались друг на друга. Один желтый уже лежал мертвым; так они и будут жалить друг друга, пока не останется только один. Если раньше, конечно, не переберутся через край чаши и не нападут на нее, Мирани... Ей потребуется совсем немного: всего одно легкое прикосновение. Один укол...

Руки стали такими холодными, что, казалось, еще секунда — и пальцы примерзнут к бронзе. Наконец Гермия промолвила: «Достаточно», — и по телу Мирани, словно волна обжигающего пота, прокатилось облегчение. Она чувствовала, что Гласительница следит за ней и злорадствует. Мирани не понимала, почему Гермия выбрала именно ее. Разве что она читала потаенные мысли девушки. Быть может, Бог все-таки существует и рассказал ей обо всем...

Настоящий кошмар начался на обратном пути. Каждый шаг по иссушенной зноем тропе обращался в чудовищную муку. Мирани старалась держать чашу как можно дальше от себя, осторожно обхватив пальцами бронзовый обод, но чаша была невероятно тяжелой и с каждой минутой становилась все тяжелее. Один раз Мирани споткнулась и чуть не упала. Она знала, что каждый неверный шаг грозит ей мучительной смертью.

Достигнув арочного проема, Гласительница остановилась и звонко воскликнула:

— Он с нами!

В ответ по рядам Процессии, будто эхо, прокатился хриплый крик, вырвавшийся из сотен пересохших глоток, крик неистовый и отчаянный. Солдаты стучали копьями по огромным щитам, храмовые слуги и писцы орали во весь голос. Носильщики подняли раскачивающийся паланкин Архона и снова водрузили его на натертые плечи, прикрытые бархатными подушечками. Вслед за остальными Девятерыми, глянув на Мирани широко распахнутыми прорезями синей маски, ушла прочь Крисса. За ней последовали сто маленьких девочек: белели тонкие руки, разбрасывающие бледные лепестки роз, тотчас же сминаемые сотнями ног; проходя мимо Мирани, все они поворачивали головы и с любопытством смотрели на нее, даже Ретия, которая — Мирани это знала — хотела быть на ее месте.

Мирани стояла, окаменев от напряжения. По лицу ручьями стекал пот. Глаза были устремлены на скорпионов, неугомонно ползающих по дну сосуда; наклоняя и поворачивая чашу, она удерживала хрупкое равновесие, не выпускающее их с широкого дна. Мышцы рук болезненно ныли.

Следом за ста девочками проплыл Архон в своем паланкине. Носильщики медленно вышагивали по неровной дороге, и паланкин покачивался в такт их шагам. Специальные рабы с опахалами отгоняли тучи назойливых мух; по их лицам, покрытым коркой засохшей пыли, струился пот.

Мирани попыталась сглотнуть, но у нее ничего не вышло. Горло пересохло от жажды.

На взмыленном коне подъехал генерал Аргелин. Он бросил на Гермию вопросительный взгляд; та коротко кивнула в ответ. Спешившись, он жестом подозвал Мирани; оба встали позади паланкина и двинулись в путь.

Наверное, такова будет и дорога в Загробное Царство. Капли горячего пота туманили глаза; оглушительная какофония труб, барабанов и священных трещоток, несмолкаемый ритмичный перестук копий по щитам болезненно резали слух, а далеко впереди, как призрачное эхо, без устали хлопали в ладоши люди, собравшиеся в ожидании на мосту и вдоль обочин извилистой дороги, ведущей через пустыню к Городу Мертвых.

Скорпионы сердито сновали по дну чаши, соскальзывали по полированной бронзе и со стуком падали на спины, их подрагивающие хвосты извивались в буйном водовороте смертоносной ярости. Крохотные капельки яда забрызгали стенки чаши. Мирани шла, не поднимая глаз, ноги спотыкались о выбоины на дороге, напряженное тело превратилось в сгусток чистейшей энергии, сосредоточившейся в глазах, руках да в покачивающейся чаше. И на мгновение Бог вселился в нее, она ощутила в себе великую силу, она держала в руках полушарие мира, населенное мириадами жалких, суетливых созданий; одних она, повелительница жизни и смерти, возносила, других сбрасывала вниз. А потом две мерзкие твари одновременно вскарабкались на противоположные края чаши; она подавила крик, стряхнула их обратно и снова превратилась в Мирани, напуганную до безумия девочку, стоящую на пороге смерти.

Когда Процессия добралась до моста, она узнала об этом только потому, что впереди гулко забухал под тысячами ног деревянный настил; потом вместо неровностей каменной дороги подошвы ее сандалий ощутили гладкую поверхность досок, и, бросив молниеносный взгляд в сторону от чаши, она — сквозь щели между досками — увидела море: далеко внизу мертвые волны мертвенно бились о мертвый камень.

Теперь уже недалеко! Половина скорпионов казались мертвыми, они лежали неподвижно, но когда имеешь дело с этими тварями, ничего нельзя сказать наверняка. И действительно: время от времени кто-нибудь из них внезапно оживал и вновь принимался кидаться на стенки, а чаша была такая тяжелая, что ее приходилось прижимать к груди, и руки скользили, и чаша подымалась и опускалась в такт ее взволнованному дыханию...

Пустыня! Песок на дороге, и вдоль обочин по обе стороны — люди. Много, очень много людей. Они ритмично хлопали в ладоши в такт движению Процессии, бросали цветы и травы, тут же сминавшиеся тяжелой поступью сотен ног, закидывали паланкин Архона гирляндами из лавровых листьев. Отважившись поднять глаза, Мирани увидела сквозь занавески паланкина древнего старца.

Архон внимательно следил за ней. В прорезях красивой маски, скрывающей его лицо, Мирани разглядела устремленные на нее глаза; на миг они обменялись взглядами, и у обоих в глазах стоял ужас.

Потом Архон отвернулся и раздвинул занавеси. Золотисто-багровая маска обвела взглядом свой народ и воздела руки в молчаливом благословении. Люди взвыли, заплакали, побежали вдоль дороги, солдаты оттеснили их, где-то вдалеке заблеяла коза. Палило солнце, в душном воздухе клубилась пыль.

Один из скорпионов вскарабкался на ободок чаши; его клешня нежно коснулась ее руки. С трудом сдерживая рвущийся из горла крик, Мирани стряхнула его обратно на дно и подняла глаза.

Город Мертвых.

Сразу за входными вратами, на громадной пустой площади, высился зиккурат.

Священная гора с высокими ступенями, вырубленными в камне. Лестница уходила вверх так круто, что при одной мысли о том, что ее сейчас ждет, Мирани содрогнулась. "Дозволь мне донести тебя, — беззвучно взмолилась она — Не допусти тебя уронить!"

Бог поселился в черном скорпионе, в самом маленьком. Мирани убедилась в этом, когда он переполз через мертвое тело своего красного сородича.

Архон выбрался из паланкина. На нем была белая туника. Он воздел руки к небу, и все стихло.

— Сегодня, — провозгласил он, — я, воплощенный Бог, покину вас. Сегодня я буду пить воду в садах Царицы Дождя. Буду говорить с ней. Сегодня мой разум и ее станут едины. Вот для чего я пришел к вам ребенком, вот для чего вы одевали и кормили меня все эти годы. Вы долго страдали. Гибли ваши стада, болели дети, но небеса оставались пусты. Но если я попрошу ее, то ради меня она пошлет вам дождь. Потому что во мне живет Бог. Я пошлю вам дождь!

Никто не издал ни единого приветственного крика. Лишь зарокотали в назойливом ритме барабаны и трещотки. Тогда Архон повернулся и начал карабкаться на зиккурат. Гласительница подтолкнула Мирани и сама двинулась вслед за стариком.

Ноги ныли, дышать было трудно. Все выше и выше, одна крутая ступенька за другой, все ближе к небу, к суровой синеве, в которой, описывая постепенно сужающиеся круги, уже парили коршуны. Мышцы готовы были разорваться от мучительной боли. Казалось, она никогда больше не сможет распрямить сведенные судорогой руки.

Но вот и вершина! Грудь тяжело вздымалась, перед глазами плыли огненные круги, руки судорожно сжимали чашу...

Втроем они стояли на венчающей зиккурат широкой площадке — одни под высоким безжалостным небом. Архон снял маску. Мирани впервые увидела его лицо и удивилась — таким необычно гладким оно было, совсем без морщин, и бледным, словно лучи солнца никогда не касались его своим безмолвным дыханием. Старик был дряблым, хорошо упитанным, а лицо его — суровым и одновременно добрым. Мирани подумала, что он похож на заботливого дядюшку. Потом, так и не произнеся ни единого слова, старик тяжело лег на горячие голые камни и закрыл глаза.

Мирани опустилась на корточки и поставила возле него чашу. У нее за спиной Гласительница поспешно отошла к краю площадки.

В этот миг глаза Архона широко распахнулись, и его ладонь, горячая и влажная, легла на руку Мирани.

— Возьми, — едва слышно прошептал он, невнятно, но настойчиво. — Держи в тайне. — В ладонь Мирани легла измятая полоска папируса; пальцы инстинктивно стиснули ее. Его глаза были бледно-голубыми. — Остров полон предательства, — шепнул он. — Будь осторожна. Останься в живых!

Когда Гермия обернулась, он уже снова лежал, плотно закрыв глаза. Потом, прежде, чем Мирани успела встать, Архон поднял руку и рассчитанным движением опустил ее в чашу.

Барабаны внизу смолкли.

На мир опустилась тишина.

Они не заметили момента, когда он умер. Это произошло тихо, беззвучно. Просто через некоторое время Мирани, задыхаясь от ужаса, увидела маленького черного скорпиона; он вскарабкался вверх по стариковской руке, размахивая в воздухе острыми клешнями, на мгновение коснулся его лица, потом переполз на тунику, не удержался, свалился на землю, юркнул в трещину между камнями и исчез.

Земля застыла в безмолвном ожидании.

И пустыня, и безжалостное море, и Остров...

И люди, стоявшие внизу. Изнемогающие под жарким солнцем солдаты генерала Аргелина выстроились в длинную шеренгу на площади у подножия зиккурата. Лишь жужжали мухи, облепившие лицо Архона. Мирани наклонилась и отогнала их.

Гермия подошла ближе, опустилась на колени, посмотрела на мертвых скорпионов в чаше, коснулась шеи старика, склонилась, прислушиваясь, пытаясь уловить дыхание.

Потом, не глядя на Мирани, она встала и крикнула собравшимся внизу людям:

— Бог покинул нас!

По толпе прокатился ропот, он перерос в оглушительный рев, загремели гонги, колокола, трещотки, барабаны. Послышались горестные стоны.

Мирани едва не падала от изнеможения и мучительной боли в мышцах. Она дрожала, горела, страдала от жажды, но не разжимала кулак с мятым клочком папируса.

Кто-то закричал. По толпе, подобно раскатам грома, пронесся радостный вопль. Гермия торопливо обернулась, и Мирани проследила за ее взглядом.

Далеко на западе, на самом краю мира, собирались серые облака.

Она вступает в Верхний Дом

В тот день небеса потемнели; над морем собрались темные тучи, подул промозглый ветер, раздувая брезентовые навесы и палатки торговцев в крутых извилистых переулках Порта. Вернулись на берег рыбацкие лодки; последний запоздалый парусник, рассекая белые гребешки волн, спешил поскорее укрыться в гавани. В небе раздавались тревожные крики чаек.

Ветер ворвался в общую спальню, когда Мирани бережно складывала и убирала в дорожный мешок свои немногочисленные туники. Сквозняк раздул тонкие полотняные занавеси вокруг кроватей, зашелестел одеждами девушек, внимательно следивших за подругой.

Говорили мало. Мирани знала, что ей завидуют и при этом радуются, что не очутились на ее месте. Вдруг Крисса глянула на небо и радостно подскочила.

— Дождь пошел! Смотрите, дождь!

Она подбежала к окну, свесилась через подоконник, вытянула руки. На землю, оставляя в пыли темные кляксы, упало несколько крупных капель.

«Не слишком-то много за смерть старого человека», — подумала Мирани.

И тут, к ее ужасу, на нее накинулась Ретия.

— Думаешь, наверно, что это ты вызвала дождь? — презрительно сказала она. — Не понимаю, почему Бог выбрал тебя ! Из всех нас ввести в Верхний Дом именно тебя! Жалкую мямлю Мирани, слишком пугливую, чтобы вымолвить хоть слово!

Кто-то хихикнул. Мирани стянула мешок веревкой. Ей хотелось пригвоздить Ретию хлестким, блестящим ответом. Но вместо этого она выдавила из себя лишь жалкую улыбку.

— Думаю, есть и более легкие пути служения...

— Конечно, есть! — воскликнула Ретия, все больше распаляясь. — И ты долго не протянешь! Еще никто не выдерживал дольше шести месяцев — столько продержалась Кастия, много лет назад, а она, говорят, была крепка как железо. Не такая серенькая мышка, как ты.

Мирани взглянула на Криссу — та лишь подняла брови. Обе знали, что Ретия происходит из лучшей семьи Двуземелья и мечтает рано или поздно занять пост Гласительницы. Она жила в Нижнем Доме два года и уже стала Виночерпицей. Именно она должна была переселиться Наверх. Ретия кипела от ярости.

— Госпожа Мирани! — В дверях возник Корет, слуга. Не угодно ли тебе проследовать за мной?

Она взяла мешок. У Криссы в глазах стояли слезы; остальные хмуро потупились.

— До свидания, девочки, — прошептала Мирани и вышла вслед за слугой, радуясь, что все наконец закончилось.

Где-то далеко над морем, там, где от него не было никакого проку, моросил мелкий дождик.

Спускаясь вслед за Коретом по лестнице, ведущей во внутренний двор, Мирани думала о том, что Ретия, как всегда, права. Их в Храме всего только девять — пять в Нижнем Доме, четыре в Верхнем, и все остальные были намного старше нее. Каждая из Девятерых имела свой титул, и переместиться на ступеньку вверх можно было лишь после того, как кто-нибудь умрет или уйдет, ибо те, кому исполнялось тридцать, покидали Храм. Таков был незыблемый порядок — так, по крайней мере, казалось ей раньше. Сначала девочка становилась Той, Кто Вышивает Одежды, потом Той, Кто Вкушает Божественную Пищу, потом Той, Кто Обмывает Бога, потом Хранительницей Огня, потом Виночерпицей, потом Той, Кто Умащивает Бога. К этому времени девушке обычно переваливало за двадцать, и она становилась слишком стара для дальнейшего продвижения, но, если повезет, можно было стать Той, Кто Наблюдает За Звездами, и научиться вычислять точное время восхода солнца, захода луны и многое другое. Впрочем, оставались еще Носительница Бога и Гласительница.

Идя через внутренний двор, где в своих нишах бестолково суетились и хлопали крыльями голуби, Мирани воскресила в памяти весь проведенный здесь год. Начало было малообещающим. На какие только козни и подкупы не шел ее отец, чтобы определить сюда свою единственную дочку! Ее имя было занесено в списки с самого рождения, но даже когда пришло письмо с известием о том, что в Храме освободилось место, и отец с радостными возгласами метался по ветхим колоннадам их полуразрушенного дома, она чувствовала только страх. Боялась, что на нее будут смотреть. Что люди будут кланяться ей и называть госпожой. Что придется с ними говорить.

На самом деле все оказалось не так уж плохо. Обязанности были легкими. Она числилась Той, Кто Вышивает Одежды, но совсем не умела шить: всю работу за нее делали служанки. Жизнь протекала беззаботно: она читала книги, играла с подругами, купалась в потайном бассейне у подножия извилистой лестницы в саду. Лучшая пища, изобилие воды — Храм ни в чем не знал недостатка. Но она была всего лишь Вышивальщицей.

Пока на прошлой неделе Алана не испытала прикосновение Бога.

Все произошло очень быстро. Еще минуту назад темноволосая девушка твердо стояла на ногах, и вдруг чаша с лязгом выпала у нее из рук. Все вздрогнули. В чаше оставался всего один скорпион. Девушка съежилась и осела на землю. Внезапно. Мгновенно. Совсем недавно, вспомнилось Мирани, Алана одолжила ей белую столу. А теперь ее нет в живых. Так Мирани стала Носительницей.

Это была огромная честь, невероятная, пугающая. Но почему, почему именно она?

Корет отворил дверь в Верхний Дом и почтительно отошел в сторону, пропуская ее. Это был высокий, молчаливый мужчина с обритой наголо головой; его мощную шею украшал широкий воротник из золота и ляпис-лазури со знаком Бога, выложенным гранатами. Девушки, бывало, подшучивали над ним, но только тогда, когда он их не слышал.

Здесь, Наверху, терраса была широкой, а полы вымощены крапчатым мрамором. Справа в белой стене, увитой виноградными лозами, темнели сводчатые лоджии. Стуча сандалиями по холодному камню, Мирани шла мимо вереницы статуй на высоких постаментах. Гласительницы предыдущих поколений стояли, устремив в море невидящий взгляд бледных каменных глаз.

— Последняя дверь, госпожа, — сказал Корет.

Она знала. На этой двери было золотое изображение Бога и слово:

НОСИТЕЛЬНИЦА

Слуга вежливо склонился перед ней, поднял щеколду и распахнул дверь. Мирани вошла.

Комната была просторная, гораздо больше, чем внизу, белая и пустая, если не считать кровати, укутанной москитной сеткой, единственного стола и стула.

Все, что осталось от вещей Аланы, было в спешке убрано. Как будто ее и не существовало на свете.

Мирани обернулась и выдавила: «Спасибо», с трудом не сбившись при этом на шепот. Тут она заметила, что задняя стена комнаты расписана изображениями великих Зверей пустыни: обезьяны, крокодила и ибиса. В глазницах Зверей сверкали красные гранаты. Стеклянные взоры пристально следили за девушкой.

Корет поклонился.

— Когда зазвонит гонг, госпожа Гермия пригласит тебя навестить ее. — Он помолчал, его глаза метнули на нее быстрый взгляд исподлобья. Потом слуга вышел и закрыл за собой дверь.

Мирани села на кровать. Девушки поговаривали, что Корет шпионит для Гермии. Она не была в этом уверена.

«Остров полон предательства...»

Она торопливо огляделась, встала и подошла к окнам. Одно из них выходило в храмовый сад с увядшими без воды цветами. Другое окно, в боковой стене, удивило девушку: встав на длинную каменную скамью, она словно очутилась на вершине отвесного, обрывистого утеса. Далеко внизу суетилась и галдела колония морских птиц; к выступам скал лепились кусты, некоторые из них — чахлые лимонные деревца с мелкими пепельно-желтыми плодами — отважно свесили свои ветви прямо над пропастью. По невидимым выбоинам в камнях тонкой ниточкой петляла козья тропа. Высота была такой огромной, что у Мирани закружилась голова. Внизу вековечно шумело море; она глядела на затянутый облаками горизонт и думала, что в ясную погоду отсюда наверняка виден ее родной Милос; она увидит его, когда тучи рассеются, или ночью, когда на острове зажгутся маяки.

Она отвернулась от окна, села на прохладную скамью. Достала из внутреннего кармана туники измятый клочок папируса. Ей впервые выдался случай рассмотреть его внимательно; папирус был такой старый, что, едва она развернула его, он тут же развалился надвое у нее в руках. Листок был исписан торопливым, мелким почерком — Мирани с трудом разбирала выведенные блеклыми чернилами слова: