Вице-адмирал Барти, как и в первый раз принял Головнина внешне приветливо, но его ответ огорчил.

— К сожалению, я еще не успел обсудить ваше дело с губернатором. Оно требует тщательного рассмотрения. Думаю, что в ближайшие дни оно решится. А вам, сэр, думаю, будет нелишне познакомиться со здешними правителями. Я доложу о вас губернатору. «Будучи в Капштадте, — отметил Головнин, — я посетил губернатора лорда Каледона, главнокомандующего войсками генерала Грея, коменданта города генерала Ведерала и фискала Ван-Риневельда. Губернатор принял меня и бывшего со мной мичмана Мура очень вежливо, разговаривал с нами более получаса и наконец сам лично пригласил нас на бал в день рождения принца Валлийского. Приемом генерала Ведерала я также очень доволен; он обошелся со мной с отменной лаской и звал к себе обедать». На следующий день в гостиницу, где остановились Головнин и Мур, приехал адъютант Барти.

— Вице-адмирал Барти, сэр, свидетельствует вам свое почтение, — поздоровался он, вручил ему письмо адмирала и откланялся.

По мере чтения лицо Головнина мрачнело. Вздохнув, он разочарованно сообщил Муру:

— Вот так-то, Федор Федорович. Вице-адмирал кивает на своего предшественника Роулея. Он, мол, уже запросил Адмиралтейство, посему ему это дело до ответа Лондона не под силу разрешить. А стало быть, нам набраться терпения следует и ожидать оказии из Англии…

Судьбы мореплавателей извечно сплелись с невзгодами и лишениями. Такова неизбежная участь людей, связавших свою участь с морем. Речь не о тех испытаниях в схватках со стихией, которые нередко оканчиваются печально.

Мореходы-первопроходцы, за редким исключением, пытливые искатели, на своем пути всегда попадают в иную, отличную от привычной, среду обитания людей. Здесь они сталкивались с нравами и обычаями, которые подчас чужды им и неприемлемы. Пришельцы далеко не всегда были желанными гостями для аборигенов…

Христофор Колумб и Фернандо Магеллан, Васко де Гама и Америго Веспуччи, Джемс Кук и Жан Лаперуз. Разные эпохи и страны. Неодинаковы характеры этих людей, но много общего в их нелегкой жизни первооткрывателей, подчас с трагическим концом. Взять хотя бы последнего из них, Лаперуза, которого не раз вспоминал в пути Головнин.

Два десятилетия назад отправился в дальний путь Лаперуз, уже увидели свет его записки, а сама судьба мореплавателя и его спутников до сих пор покрыта завесой неизвестности…

Вот и «Диана» оказалась плененной. Но не по оплошности или вине командира. Шлюп стал невольным заложником разыгравшейся далеко от Доброй Надежды схватки европейских властителей.

Попав, казалось бы, в безвыходную ситуацию, Головнин пока еще надеялся на благополучный исход. Получив последний ответ Барти, он понял его однозначно: «Итак, мы должны были дожидаться решения из Англии. Другого делать нам ничего не оставалось, как только опять вооружиться терпением».

Одно утешало капитана «Дианы». «Хотя я и находился на мысе Доброй Надежды 13 месяцев сряду и во все это время со стороны здешнего правительства мог иметь позволение пользоваться совершенною свободою ездить по колонии, куда и когда мне было угодно».

Правда, желания совпадали с возможностями не всегда по весьма банальной причине — «недостаток в деньгах, нужных для путешествия».

Головнин уже не первый месяц пытливым взором русского мореплавателя оценивает благодатную природу края, всматривается в жизнь и быт его обитателей, о которых немало читал раньше. «Кроме нашей братьи мореходцев, писавших о сей славной колонии, многие знаменитые мужи, известные в свете своими дарованиями и ученостью, нарочно посещали оную и издали в свет описания своих путешествий».

Как моряка, капитана «Дианы» прежде всего интересуют условия плавания, водная акватория и побережье. Глубины и опасности, грунт и течения, ветры сезонные и случайные, заливы, бухты и рейды. Приметные знаки, ориентиры на берегу, мысы, горы, ущелья.

Не упускает он и важную составляющую успеха каждого морехода — заботу о пропитании. Чем можно запастись на берегу из пищи, исходя из своего опыта, не забывает посоветовать «об обманах, коим неопытные путешественники могут быть подвергнуты здешними торговцами и о средствах, какими они сами могут получить все для них нужное за сходные цены…»

Не только нужды мореплавания заботят русского моряка.

Отправляясь в плавание, Головнин не раз вспоминал давний наказ молодым офицерам адмирала Мордвинова.

— Замечать и узнавать состояние земледелия, мануфактур, торговли, дабы употребить ваши сведения на пользу отечеству.

Еще на острове Святой Екатерины присматривается он к «выгодам и, невыгодам» торговли, сравнивает цены в Санта-Крус и Рио-Жанейро, узнает, какие деньги в ходу: «португальские серебряные и медные, испанские пиастры, также и английские шиллинги не безызвестны…»

У Доброй Надежды торговые люди оказались намного проворнее, чем в Бразилии. «Не успеет приходящее на рейд судно положить якорь, как весь город узнает, какое это судно, откуда и куда идет. Лишь только в первый раз съезжает начальник судна на берег, агент тотчас узнает о том через нарочно поставленных караульных и встречает его у самой пристани, приглашает в свой дом, где вы находите все готовое к вашим услугам; впрочем, никогда не упустит случая искусно дать вам заметить, сколь счастливым он себя почитает через ваше посещение. Он обещает вам доставить за самые сходные цены нужных вам потребностей, но всегда такие обещания и уверения бывают на словах. Но это еще не все: чтобы убедить вас более в своей честности, он подошлет к вам человек двух или трех из его приятелей, которые очень искусно умеют роль свою играть. Они заведут с вами разговор, как с недавно прибывшим иностранцем, о европейских новостях, войне, о политике и т. п. Между прочими разговорами спросят: кому вы здесь знакомы и какие купеческие конторы дела ваши исправляют. Если скажете, что никого не знаете, то они тотчас вас предостерегут, с большим доброжелательством посоветуют быть осторожным, чтобы не обманули вас, и скажут, что здешние купцы почти все обманщики, кроме такого-то, а именно покажут вам точно первого и главного плута».

Не один раз обводили вокруг пальца такие ловкачи и самого Головнина, в чем он откровенно и сознался. «К стыду моему надобно признаться, что я был в двух случаях такими людьми бессовестно обманут; я говорю по опыту, мною самим изведанному и, судя по недостаточному моему состоянию, очень-очень недешево купленному».

Особое внимание Головнина привлекли обитатели мыса Доброй Надежды. Сразу подметил он одну из отличительных особенностей. «Нажить деньги почитают они главной целью своей жизни». Отсюда и все интересы. «Жизнь капских колонистов вообще единообразна и крайне скучна: что есть сего дни, то было вчера и точно будет то же завтра. Они не наблюдают никаких больших праздников и торжественных дней; высокоторжественные праздники Светлого воскресенья, Рождество и другие, которые у нас и во многих других христианских государствах доставляют всякого состояния людям столько радости, удовольствия и веселого, приятного препровождения времени, здесь не что иное, как обыкновенные дни. Если в оные случится хорошая погода, и голландцу удастся заключить выгодный для него подряд, вот ему и праздник». А вот и источники относительного благополучия колонистов. Все просчитано мореходом, видимо, по статистическим выкладкам. На каждого колониста-европейца приходится примерно один абориген-готтентот и главная даровая рабочая сила, привозные негры-невольники, которых больше, чем колонистов. Цена на них в последнее время повысилась. Головнин в целом делает вывод, что «следовательно, голландцы здешние народ доброжелательный. Главнейший из их пороков есть, по мнению моему, жестокость, с каковою многие из них обходятся со своими невольниками». При этом Василий Михайлович не высказывается против сути устоев здешних порядков. Быть может, потому, что и сам-то он как-никак вершитель судеб не одной сотни крепостных в своем поместье…

Для мужской половины, живущей на суше, практически нет особых проблем для общения с прекрасным полом. Разве за исключением отшельников и чудаков. Моряки же вынуждены неделями и месяцами обходиться без женских ласк.

Ну а когда такое происходит, своего шанса, как говорится, стараются не упустить. Занимательна в этой части наблюдательность тридцатилетнего лейтенанта. «Здесь женщины прекрасны; очень многие из них, по справедливости, могут называться красавицами. Я не мог заметить, чтобы из иностранцев они отдавали какому-нибудь народу преимущество перед другими. Обхождение их со всеми равно: они всех приезжающих к ним чужих людей принимают одинаково и ко всем, кажется, равно хорошо расположены, кроме англичан, которых ненавидят от всего сердца и души». Оказывается, нелюбовь к завоевателям не только у прекрасной половины, «большая половина жителей обоего пола терпеть не могут англичан и всегда готовы им вредить, коль скоро имеют удобный случай. Смеяться насчет английской гордости они почитают большим для себя удовольствием. Я несколько раз слышал, с каким восторгом голландцы рассказывали мне, что в обществе англичан за обедом целый час ничего более не услышишь, как беспрестанное повторение: передайте сюда бутылку! передайте туда бутылку! доколе, наконец, бутылка своим скорым обращением не вскружит им голов, и тогда весь стол заговорит вдруг. Один кричит: „Этот голландец очень ученый, прекрасный человек, настоящий англичанин!“, другой повторяет „У такого-то голландца дочь отменно умна и редкая красавица, словом сказать, совершенная англичанка!“ Иной опять говорит: „Такойто голландский офицер защищал себя чрезвычайно храбро, как бы он был англичанин!“ Надобно беспристрастно сказать, что капские колонисты имеют причину и право смеяться над англичанами и ненавидеть их».

Всюду, где позволяла обстановка, проникало любопытное око мореходца. Заглянул он, будучи с офицерами в Капштадте, в городскую библиотеку. На полках чинно стояли французские, голландские, немецкие томики строго по размеру книг, а не по авторам и содержанию. На столе библиотекаря лежала огромная книга для записи выдаваемых книг читателям. Головнин полистал ее. За два десятка лет «капштатская публика прочитала 87 книг»…

Как видно, не давал себе покоя капитан «Дианы», терзая себя пристрастными исканиями в далекой от России африканской прерии, пытаясь хоть на время забыться и отвлечься от тягостной безысходности плена…

В южном полушарии вступило в свои права лето, и с его приходом немного воспрянули люди на шлюпе.

— Пора готовить шлюп к походу, — объявил офицерам Головнин, — по срокам со дня на день должно поступить повеление Адмиралтейства.

Командир приказал вооружить рангоут, поднять на место стеньги, реи, подвязать паруса. Квартирмейстеры придирчиво проверяли рангоут, конопатили кое-где палубу после зимней непогоды. Командир послал на берег к знакомому купцу Мура.

— Поезжайте к Тому, Федор Федорович, подрядите, как положено по всей форме, через таможню, мясо, зелень, овощи, крупу, муку.

— Приспело давно время оказии из Англии прибыть с мнением о судьбе нашей, — сказал как-то в кают-компании Рикорд, загибая пальцы, — седьмой месяц пошел, как Роулей запросил Адмиралтейство.

На другой день в полдень на шлюп прибыл офицер из Капштадта. Вся команда высыпала на палубу, провожая взглядами гонца, который, протягивая конверт, доложил командиру.

— Вам, сэр, письмо от вице-адмирала Барти.

Отдав письмо, офицер тут же удалился, а Головнин, не сходя с места, тут же распечатал конверт.

Рядом, томясь, переминался с ноги на ногу Рикорд. Лицо командира по мере чтения оставалось спокойным, но Рикорд заметил, как напряженно сдвинул он брови.

— Полюбуйся, Петр Иваныч, чем Барти нас потчует, — разочарованно произнес командир, протягивая бумагу Рикорду, — ни ответа ни привета из Лондона.

Рикорд в минуту пробежал глазами короткую записку. Барти сообщал, что в Столовую бухту пришел с конвоем шлюп «Ресгорс», но каких-либо бумаг из Лондона не поступило.

— Буза какая-то затевается, съезжу-ка я самолично к адмиралу, — не без горечи сказал Головнин.

Барти, как всегда подтянутый, на этот раз встретил командира «Дианы» сдержанно. Не отводя взгляда стеклянно-холодных серых глаз, отчеканил:

— Адмиралтейство, видимо, не считает нужным вмешиваться, у него забот хватает с Наполеоном.

Таких людей, как Барти, хлестко и метко запечатлел русский поэт:

Головнин также смотрел в упор, стараясь разгадать в глазах адмирала истину. «Быть может, ты получил не только ответ, но и совет, как не уронить престиж лордов, а меня все-таки удержать в плену».

Барти между тем, как бы оправдываясь, пояснил, что вот и на запрос командора Роулея Лондон до сих пор ответа не дал.

Но Головнин смотрел уже мимо адмирала, слушал его машинально, пропуская все это мимо ушей, и, когда тот кончил, молча откланялся и ушел.

Всю дорогу, до самого трапа у шлюпа, Головнин размышлял и встретившему его Рикорду коротко бросил:

— Пойдем, поговорить надобно.

Изложив коротко разговор с Барти, командир подвел итоги.

— Положение наше нынче мне ясно, англичане будут держать нас до скончания войны. Посему, как мы говорим, начнем, не откладывая, приуготавливаться к уходу.

Рикорд добавил:

— Я без тебя намеками с офицерами и гардемаринами обговаривал, они только и ждут команды.

— Все удачно покуда складывается. Стеньги и паруса у нас на месте, провизию купили. Воды только набрать в бочки да расплатиться с кредиторами за провизию.

— Денег-то на исходе.

— Покуда для расчета наскребем… Команде об уходе ни слова, да и офицерам лишнее не сказывай.

Но шила в мешке не утаишь. То и дело на берег отправляли шлюпки с бочками за водой, на верхней палубе застучали конопатчики мушкелями, матросы обтягивали ванты, возились у бушприта, ремонтировали баллер руля. Служивые с хитрецой пересмеивались:

— Знамо, не для парада прихорашиваемся.

— Надоело среди аглицких небо коптить.

— Нагостились вдоволь, ракушками обросли. Видимо, оживление на шлюпе не осталось незамеченным.

На борту «Дианы» появился офицер, посланный Барти.

— Вице-адмирал Барти усматривает приготовления на вашем судне к уходу из бухты. Потому я объявляю вам официально указание адмирала получить от вас письменное обязательство впредь оставаться в заливе и не покидать бухту без его ведома, до получения повеления из Англии.

Слушая тираду англичанина, Головнин нахмурился. «Стало быть, упредил-таки меня Барти».

Офицер, не дождавшись ответа, продолжал:

— В случае вашего несогласия адмирал немедля пришлет на судно офицеров и солдат. Ваш экипаж подвергнется аресту, будет взят в плен и свезен на берег, а судно взято под караул.

«Дело принимает совсем скверный оборот, — размышлял Головнин, — конечно, из двух зол надобно выбирать меньшее, благоприятное для нас». Он жестом пригласил офицера в каюту.

Написав обязательство, Головнин сказал:

— Известите господина командующего, что провизия у меня на исходе, а денежных средств мне здесь по аккредитиву не выдают…

На следующий день на шлюпе появился тот же офицер с лоцманом и по-хозяйски проговорил командным тоном:

— Адмирал Барти, сэр, распорядился вашему судну немедленно отвязать все паруса, снять реи, спустить стеньги и перейти на другое место, в глубину бухты, стать на якорь подле флагмана…

Пришлось подчиниться, но довольствие команды все больше тревожило Головнина.

Рикорд на берегу познакомился с пленными французскими капитанами купеческих судов.

— Оным англичане выдают по двадцать талеров в месяц, а матросам ихним фунт мяса и полтора фунта хлеба на день. Ежели мы на положении пленных, надобно у Барти требовать содержания.

Такого же мнения придерживался и дружественно настроенный знакомый купец — англичанин Гом. Он тоже посоветовал Головнину:

— Адмирал Барти обязан вам давать пособие, поскольку правительство Англии не отвечает на ваше законное заявление.

Началась бумажная канитель. Головнин действовал оправданно, как-никак документ — вещественное доказательство. Но английский адмирал на запросы Головнина отмалчивался, отсылая его к местным ростовщикам. Улучив момент, когда Барти приехал в Симансштат, Головнин перехватил его на берегу, но тот явно уклонился от разговора и куда-то уехал. Возвратившись на шлюп, Головнин возмущенно сказал Рикорду:

— Все больше убеждаюсь, что Барти намерен нас измором взять. Денег-то у нас кот наплакал, кредиты выданы на Кантон.

Рикорд, видимо, тоже размышлял, как быть.

— Василий Михалыч, а что, если нам часть компанейского груза с выгодой продать береговым агентам?

— Я тоже об этом подумывал, пожалуй, так и сделаем, но все оформим по счетам, как положено.

В колонии быстро нашлись покупатели, об этом узнали англичане и наложили табу:

— Ваше судно мы считаем призовым, и весь товар на нем рано или поздно перейдет в нашу собственность.

— Вот так-то, Петр Иваныч, они уже шкуру неубитого медведя делят.

— Надобно нам, Василий Михалыч, пятки смазывать, пока не поздно.

— Давно об этом помышляю. Погоди, осенних ветров Дождемся да темной ночки.

Чашу терпения переполнило предложение Барти. Дело в том, что недавно в бухту пришла на ремонт эскадра, потрепанная штормами при блокаде французских берегов. Для починки кораблей не хватало плотников, кузнецов, конопатчиков.

В конце февраля на «Диане» появился посланец Барти, корабельный мастер.

— Нам известно, что у вас немало корабельных умельцев и туго с провизией, — с нагловатой улыбкой начал англичанин разговор с Головниным. — Адмирал Барти предлагает вам отрядить своих матросов в доки, ремонтировать наши корабли. За работу они будут получать свою порцию еды и плату.

Головнин переглянулся с сидевшим рядом Рикордом. Тот засопел, повертел головой, словно говоря: «Ну и ну, наглец».

Двух мнений у командира русского шлюпа быть не могло.

— Русские матросы не будут посланы к вам. Починка военных кораблей Англии, которые быть могут посланы и на Балтику против нашего отечества, для нас невозможна. Прошу о сем уведомить их превосходительство, — твердо отрезал Головнин.

Мастер, видимо, не ожидал такого ответа, удивленно выпучил глаза, поклонился и вышел.

— Ну, Петр Иваныч, считай дело решенное, пора нам отсюда выбираться. — Головнин высказал давно наболевшее. — Значит так. Первое, готовить паруса и такелаж неприметно. Каждую веревку и холстину прощупать, реи и стеньги привести в порядок. Другое, исподволь, понемногу наливать воду в бочки. Провизию закупать не станем. Денег в обрез, да и заметят нас.

— Коренья матросы на берегу щипать станут.

— Верно, — подхватил Головнин, — квартирмейстеры и унтеры пускай матросов на рыбалку спроворят, прямо со шлюпа. За каждую рыбину большую полпиастра. Солить станем в бочки. Альбатросов на уду пускай ловят, как-никак мясо.

— Сухарей у нас в обрез, Василий Михалыч.

— Просчитал, на три месяца хватит. На порцион уменьшим. Кают-компанию с завтра на один котел с матросами перевести. Так по справедливости.

— Долгов-то у нас на берегу немало.

— И то продумал. Оставим долговые расписки и векселя на лондонскую нашу контору, все по чину совершим до копейки. Один хронометр накажу продать после нашего ухода.

— Коим образом?

Головнин засмеялся. Некоторые капитаны английских кораблей успели подружиться с Головниным. Узнав, что хронометры «Дианы» проверяются в обсерватории, упросили его взять на проверку и их хронометры.

— Мои друзья капитаны, да и сам командор Роулей оставили в нашей обсерватории хронометры. Ежели мы все наши хронометры увезем, хозяин подметит сразу. А мы свой один, наихудший ему оставим, и туда я записку вложу, продать его с торгов и расплатиться по нашим долгам.

— Славно ты придумал, — похвалил начальника Рикорд, но спросил:

— Только как англичанам вернуть хронометры? Барти наверняка о нас все худое будет говорить.

— Вложу записку и запру, а ключ перед самым уходом оставлю. Кстати, — вспомнил Головнин, — мне капитаны за чаркой сами советовали отсюда выбраться, покуда есть возможность.

С этого дня на шлюпе началась скрытая для внешнего глаза подготовка к походу через два океана. Но Головнин, человек чести, не мыслил удрать, как заяц, оставив после себя дурную славу. Все это ложилось пятном на отечество. Он все предусмотрел, «… чтобы действительно положение, в каком мы оказались, и причины, заставившие меня взять такие меры, могли быть точно известны Англии и британскому правительству, а не в таком виде, в каком вице-адмиралу Барти угодно будет их представить, я употребил следующий способ: к нему я написал письмо, объясняя наше состояние и поступки его с нами, с показанием причин, им самим поданных мне, оставить мыс Доброй Надежды, не дожидаясь решения английского правительства. Копии с сего письма я вложил в благодарственные от меня письма к разным особам, как голландцам, так и англичанам, которые своим к нам доброхотством, ласковым приемом и услугами, от них зависящими, имели право на мою признательность. Я уверен, что через них дело сие в настоящем виде будет известно в Англии, если вице-адмирал Барти и утаит мое письмо к нему…»

Началась осень, задули западные ветры. Все чаще выходил на палубу командир, окидывал взглядом стоявший совсем рядом флагманский линкор «Резонабль», окружавшие его фрегаты, десятки купеческих бригов на выходе. Расстояние между ними не превышало один-два кабельтов. «Все видно как на ладони, да и любой посторонний звук настораживает вахту, — размышлял командир. — Вчера прислали офицера, спрашивали, зачем столько воды набираем. Отговорились, для стирки мол, матросам. Попробуй начать выбирать якорь, враз окружат и всех арестуют. Не иначе придется канаты якорные рубить. А жаль оставлять якоря. Через океаны пойдем, всего два якоря запасных».

Головнин перевел взгляд на горы, окружающие бухту, облака над ними, подставил лицо ветру, потом долго смотрел на далекий, заветный выход из залива.

Неслышно подошел сзади штурман Хлебников.

— Прикидываете, Василий Михалыч, ветерок? Я тоже примериваюсь, нынче осень начинается.

— Верно угадал, Андрей Степаныч. Нам без нужного ветра хода нет. Только ветерок важен для шлюпа не здесь, в бухте, а в океане.

Головнин провел ладонью по небритой щеке, с ним это редко случалось. Вчера допоздна просматривал карты, а к утреннему чаю, как всегда, успел вовремя.

— Завтра с утра, Андрей Степаныч, ежели ветер не стихнет, я на шлюпке пойду к выходу в океан. Мне компас приготовь малый для шлюпки. После моего отхода каждые полчаса замеряй силу и направление ветра, записывай в журнал. Уразумел?

Хлебников понимающе кивнул головой, повеселел, распрямился:

— Все понятно, господин капитан…

Утром ветер усилился, развело волну, но Головнин с четырьмя матросами, тяжело выгребая в разрез волны, лавируя между стоявшими кораблями, направились к выходу из бухты. Вернулись они поздно, в сумерках, когда солнце зашло, спряталось за Столовой горой. Все промокли, видимо, волны не раз накрывали шлюпку, окатывая гребцов с ног до головы.

— Выдать всем по добавочной чарке, — распорядился Головнин и, не переодеваясь, прошел в каюту штурмана. Выложил на стол записную книжку, сличил с наблюдениями Хлебникова, облегченно вздохнул.

— Слава Богу, Андрей Степаныч, мои виды подтвердились. С гор вестовый ветер шквалами, такой же и в океане. Стало быть, нам попутный. Но сие проверим еще разок для верности…

В середине апреля Головнин и Рикорд обошли «Диану», осмотрели все закоулки.

— Теперь осталось письма отписать, заложить в хронометр Роулею и ждать ветра, — подвел итог командир.

Вечером он составил векселя, подробно изложил свои доводы и причины ухода. Утром «… все оные я запечатал в один конверт с письмом к командору Роулею и положил в ящик его хронометра, хранившегося в нашей обсерватории, и так как ключи от хронометров всегда были у меня, то мы и не имели причины опасаться, чтобы письма открылись прежде нашего ухода. Командор Роулей, человек весьма добрый и строгой честности, притом ко мне был весьма ласков и ко всем нам лучше расположен, нежели другие англичане, почему я мог быть совершенно уверен, что от него все мои письма будут непременно доставлены по надписям». Осталось ждать у моря погоды и благоприятной обстановки на рейде. Но эти два события часто исключали друг друга. Временами начинался западный ветер, а в бухте вдруг одевались парусами фрегаты, готовясь к выходу. Когда англичане успокаивались, стихал ветер. Иногда ветер поднимался утром, а к вечеру, когда можно было готовиться к выходу, он вдруг затихал.

А тут свалилась беда. Внезапно занедужил шхиперский помощник, унтер-офицер Егор Ильин. То ли от перенапряжения в предпоходные недели, то ли от скудного питания схватило у него острой болью живот. Лекарь Бранд не отходил от него, но через неделю, один на один, сообщил Головнину:

— Егора дело безнадежное, видимо, внутри нарыв, ежели прорвется, не жилец он…

Похоронили Ильина на городском кладбище: «Потеря сия была для нас чувствительна, а особливо для меня: он был отменно добрый, усердный, расторопный человек, должность по своему званию во всех частях знал очень хорошо и был содержателем всех припасов по шхиперской Должности. Мы хотели могилу его почтить пристойным памятником и уже приготовили его, но не удалось поставить, а потому согласились оставить оный в церкви в Петропавловской гавани, с надписью, по какому случаю памятник поставлен в Камчатке для тела, погребенного на мысе Доброй Надежды».

Вечером, через неделю после кончины Ильина, потянуло с запада. Головнин каждое утро и вечером выходил на шканцы, посматривал на далекие горы, окутанные облаками, окидывал цепким взглядом стоявшие вокруг ощетинившиеся жерлами орудий линкоры и фрегаты. «Слава Богу, паруса у всех подобраны, а на „Резонабле“ и отвязаны, а ветерок набирает силу».

К борту подошла шлюпка, английский офицер передал приглашение командора Роулея:

— Завтра начальник колонии устраивает обед по случаю дня рождения короля Английского. Командор просит вас и ваших офицеров принять участие.

— Передайте, что непременно будем, — чертыхнувшись про себя, поблагодарил Головнин и, вдруг повеселев, пошел в каюту к Рикорду.

— Значит так, завтра бери мичманов и отправляйся на обед. Про меня извинишься, скажешь, захворал. Вам засветло быть на шлюпе. Нам этот пикник на руку…

Утром, едва рассвело, Головнин вышел на палубу. Со стороны Столовой горы шквалами гнало чередой темные тучи, пробрызгивал дождь. «То, что потребно», — подумал он.

Как только шлюпка с офицерами отвалила от борта, командир собрал весь экипаж в жилой палубе.

Полсотни глаз устремились на своего вожака. За минувший год никто из команды ни разу не роптал, каждый старался помочь друг другу, подбодрить словом, подставить плечо товарищу в трудную минуту, поделиться неприхотливой снедью.

— Братцы, — начал Головнин, заложив руки за спину, медленно расхаживая от борта к борту, — нынче в ночь «Диана» в путь, предписанный нам государем императором, отправляется. Вкруг нас недруги, потому должны мы делать дело сторожко. Сейчас в день, на верхнюю палубу никому кроме вахтенного носа не высовывать. Трубочки курить по очереди. Парусникам разнести паруса, уложить внизу подле люков в готовности. Мачтовым матросам изготовить реи и стеньги. Как стемнеет, враз без сутолоки и шума поставим стакселя, обрубим якорные канаты и с Божьей помощью пойдем на выход.

Командир остановился посредине палубы, широко расставил ноги, обвел взглядом притихших матросов.

— Как с рейда вытянемся, самая от нас, братцы, сноровка потребуется. Стеньги выстреливать, реи подымать, все паруса, нашу надежду, распускать. А там, Бог даст, в океан лихо пойдем.

Везение и удача, если можно сказать, ладны лишь к умельству в придачу. «Диане» повезло изначально, потому что весь экипаж, от командира до последнего матроса второй статьи, самозабвенно, до пота и крови в ладонях, действовал слаженно, искусно, на одном дыхании…

Едва над бушпритом затрепетали белоснежные стаксели, на соседнем судне тревожно засвистели дудки, на палубе замелькали фигуры людей. Кто-то схватил рупор, кричал что-то с кормы на флагманский корабль. Но ветер относил слова, и, видимо, там не сразу разобрались в чем дело. По крайней мере, пока «Диана» ловко лавировала, пробираясь среди стоявших на рейде судов, никаких признаков явной погони зорко следивший за обстановкой командир не усмотрел, а подвиг команды он запечатлел красочно. «На шлюпе во все время была сохраняемая глубокая тишина; коль скоро мы миновали все суда, тогда, спустись в проход, в ту же минуту начали поднимать брамстеньги и привязывать паруса; офицеры, гардемарины, унтер-офицеры и рядовые — все работали до одного на марсах и реях. В два часа они успели, невзирая на крепкий ветер, дождь и на темноту ночи привязать фок-, гротмарсели и поставить их; выстрелить брам-стеньги на места, поднять брам-реи и брамсели поставить; поднять на свое место лисель-спирты, продеть все лисельные снасти и изготовить лисели так, что если бы ветер позволил, то мы могли бы вдруг поставить все паруса. В 10 часов вечера мы были в открытом океане. Таким образом кончилось наше задержание, или лучше сказать, наш арест на мысе Доброй Надежды, продолжавшийся один год и 25 дней».

Все обнимали друг друга, целовались, не скрывая слез. При лунном свете штурман умудрился запеленговать мыс Доброй Надежды:

— До мыса пяток миль, господин капитан! — радостно Доложил он командиру.

Головнин вздохнул полной грудью, обвел взглядом стоявших рядом офицеров.

— На румб зюйд!

Командир весело подмигнул Рикорду.

— Распорядитесь, господин лейтенант, всей команде по две чарки!