Толстый торговец Пэй Син до седых волос дожил, а отличать хорошее от плохого не научился. Любая сделка казалась ему хорошей, если удавалось положить в кошелёк связку-другую монет. Стоило Пэй Сину прослышать, что в соседнем уезде неурожай и люди с голоду умирают, как он вёз туда на продажу лежалую муку. Брызгал водой, чтобы весила больше, да ещё подмешивал в каждый мешок рубленую солому. За корзины, тростниковые веера и верёвочные туфли расплачивался горстью риса. Не гнушался торговать и живым товаром. На рис и муку выменивал у изголодавшихся крестьян их маленьких сыновей и продавал городским господам в услужение. Лицо у Пэй Сина было круглое, щёки и губы толстые, лоб крышей нависал над щелями глаз. Отбирая мальчиков посильней и поприглядней, Пэй Син набычивал свой выпуклый шишковатый лоб, раздвигал в ухмылке толстые губы и говорил, хихикая: «Пусть затащат меня бесы, когда умру, в самый дальний угол ада, если не разоряюсь из-за вас, почтеннейшие. От лишнего рта освобождаю вашу семью». А однажды торговец на такое дело решился, какому и названия не подобрать.
      В тот день он быстро распродал в городе весь товар, скупленный за гроши у крестьян, и не стал дожидаться, пока схлынет дневная жара. Взобрался в плетёную повозку на двух колёсах, похожую на корзину без крышки, взмахнул бамбуковой палкой, и впряжённый в повозку мул неспешно затрусил привычной дорогой. Посёлок, где жил Пэй Син, ни городом нельзя было назвать, ни деревней, и путь до него лежал не близкий. Особенно долго мул тащился в жару, а солнце как раз висело посередине неба, поблёкшего из-за зноя, и ни пеший, ни конный в этот полуденный час не приминали дорожную пыль. Пэй Сину и дела мало. Он подгрёб под себя солому, разбросанную по дну, и развалился, словно на мягкой постели. Набитый доверху кошелёк приятно оттягивал пояс. Медные кругляши монет с отверстиями посередине, чтобы нанизывать на верёвку, бренчали при каждом толчке. Под этот сладостный звон Пэй Син приготовился мирно вздремнуть, предоставив мулу свободу, как вдруг кусты на обочине разомкнулись, мелькнули полы красного шёлкового халатика, расшитого бабочками и цветами, и на дорогу выбежал мальчик. Круглое личико раскраснелось от бега. Глазёнки под кустиками бровей сверкали, как чёрные камушки в ручейке.
 
       Неизвестный художник. Пейзаж. Живопись на шёлке. XIII век.
 
      Появление пригожего, нарядно одетого мальчика на пустынной дороге вдалеке от жилья могло показаться наваждением или чудом. Но Пэй Син в своих бесконечных разъездах привык к неожиданностям. Он придержал мула и вылез на землю.
      – Сразу видно, что молодой господин из благородной семьи, – проговорил он с ухмылкой и быстро огляделся по сторонам. – Однако по виду вам лет шесть или семь. Как же случилось, что вы оказались здесь без служанок и няни?
      Мальчик сложил ладони под подбородком и вежливо поклонился. Перевязанные красными нитями хохолки у висков, оставленные, как положено в детской причёске, на выбритой головёнке, нацелились, словно козлиные рожки.
      – Убежал от них ненадолго, – прокричал мальчик весело. – Скоро обратно вернусь.
      – Для чего вам себя утруждать в такую жару? Я торговец – не разбойник из вольного люда. Мой мул, хоть и старая кляча, быстро доставит вас к самому месту. Служанки, должно быть, с ног сбились, разыскивая пропажу.
      Вдалеке в самом деле раздались испуганные голоса.
      – Слышите? Залезайте скорее в повозку. Я помогу.
      Толстый торговец, разъезжавший в корзине на двух колёсах, напоминал своим обликом бога долголетия Шоусина. Шоусин всегда изображался с выпуклым шишковатым лбом и добродушной улыбкой. Мальчик немного подумал и подошёл. В тот же миг, прежде чем он успел догадаться, какая разразилась над ним беда, торговец подхватил его, словно куль, и бросил в повозку. Он хотел закричать, но торговец заткнул ему рот пучком колючей противной соломы. Руки стянул верёвкой.
      Мул бежал долго. Повозка подпрыгивала на ухабах. Скрипели и дребезжали колёса. Из глаз мальчика катились крупные слёзы и размазывали припорошившую щёки пыль.
      Солнце пошло уже на закат, когда мул вкатил повозку во двор, окружённый двойной бамбуковой изгородью. Возле приземистого одноэтажного дома с бамбуковой крышей стояла и кланялась женщина. В отличие от толстяка торговца женщина была длинная и тощая, как ссохшийся стручок.
      – Смотри, уважаемая жена, что за птенчик угодил в мои сети, – с ухмылкой сказал Пэй Син. Он вытащил пленника из повозки, освободил от кляпа и поставил на землю.
      Женщина устремила на мальчика колючий, недобрый взгляд.
      – За расшитый халатик выручишь связку-другую монет, а с самого невелик прок. Мал да изнежен – какой из него работник?
      – Скройтесь с глаз, черепашьи отродья! – закричала вдруг женщина. Окрик относился к двум одетым в рваное мальчикам, выглянувшим из приоткрытой двери пристройки, похожей на помещение для скота.
      Услышав голос хозяйки, мальчики скрылись.
      – Ошибаешься, уважаемая, – хихикнул Пэй Син. – Детей у нас нет, будет вместо младшего сына. В хозяйстве всё пригодится.
      Через малое время Пэй Син втолкнул своего пленника в ту самую пристройку, которую с лёгкостью можно было принять за хлев или конюшню. Вместо халатика на мальчике болталась теперь рваная, не по размеру рубаха из грубой холстины. Длинный подол висел чуть не до пят. Рукава пришлось закатать.
      – Эй, Первый, Второй, принимайте Третьего, – крикнул Пэй Син, останавливаясь на пороге.
      Два мальчика, сидевшие в углу, – это они выглядывали из дверей – при виде хозяина вскочили и поклонились. Старшему исполнилось, должно быть, лет двенадцать или тринадцать, другому на вид было не более десяти.
      – Имён своих они, видишь ли, не открывают, даже друг дружке не говорят. Это клятва у них такая, – захихикал Пэй Син, наклоняясь над пленником. – Да нам с супругой так и удобней. Зовём своих слуг как братьев или племянников – по старшинству. Ты самый младший, значит, имя твоё будет «Третий».
      Не добавив больше ни слова, Пэй Син вышел и запер снаружи дверь, словно навсегда закрыл путь назад, в детство.
      Для того, кого называли теперь не по имени, а по прозвищу – Третий, – началась совсем другая, очень трудная жизнь. Вставать приходилось до света. Воду носить, стирать, подметать двор, чистить стойло. Взрослых слуг Пэй Син с женой не держали. Вся работа по дому и на дворе лежала на мальчиках. Лишь еду хозяйка приготавливала сама, в кухню никого не пускала. От зари до темна звучал во дворе её пронзительный голос: «Первый, живей неси коробы и корзины в повозку. Хозяин едет на рынок»; «Бездельник Второй, черепашье отродье, сколько можно копаться с котлами? Смотри, если недочиста отскребёшь, шкуру спущу»; «Эй, господин неженка, куда глаза твои смотрят? Не видишь, что ли, что в кадушке дно проступило? Палки отведать захотел?»
      Третий бросал метёлку, которой подметал двор, и бежал с ведром к задней стене, где находился колодец.
      Погиб бы, наверное, Третий от непосильной работы и от побоев, если бы старшие мальчики не исхитрялись тайком выполнять за него добрую половину дел. Узнай об этом хозяйка – избила бы всех троих. Дралась она бамбуковой палкой, опускала, не разбирая, на плечи, на голову. Особенно часто доставалось Второму. Был он тонок и гибок, как ласка, и отличался такой же проворностью. То в кухню залезет и стащит лепёшку, то к воротам подскочит, что строго-настрого запрещалось. Дорого ему обходилось непослушание. Избитый, весь в синяках и ссадинах, он сжимал в кулаки свои тонкие пальцы и морщился от боли и обиды. Нити узких бровей наползали на лоб. На глазах наворачивались слёзы.
      – Давай убежим от злой ведьмы, – обращался он к Первому. – Малыша с собой заберём.
      – Нельзя мне бежать, – возражал Первый. – Ты человек городской, вольный. Сам нанялся в услужение, когда твои родители умерли и ты сиротой остался. А меня отец на два года продал. Многие в нашей деревне так поступали. Одного из детей продадут, чтобы остальных прокормить. Если сбегу, отца выставлю обманщиком. Надо терпеть.
      – Долго ещё терпеть? – спрашивал Третий. Он очень жалел Второго. Обнимал за плечи, гладил по голове.
      – Дни быстро снуют, как челноки в ткацком станке. Год я уже отработал, ещё год – и уйдём.
       Мальчик. Народная картинка-лубок.
 
      Но жизнь иначе всё повернула. Накануне Праздника середины осени, когда в полнолуние принято любоваться луной и есть лепёшки со сладкой начинкой, хозяин вернулся хмурый и озабоченный. Всегдашнюю ухмылку словно смыло с его толстых губ. Пока Первый и Третий распрягали мула и вкатывали под навес повозку, Второй прокрался к хозяйскому дому, припал к затянутому бумагой оконцу и слово в слово услышал весь разговор.
      – На рынке только о том и болтают, что стражники рыщут по всему уезду. По всем дворам дармоеды ходят, высматривают по приметам мальчишку: лицо круглое, нос прямой, широковатый, глаза чёрные, брови кустиками.
      – Ай-я! – вскрикнула в испуге хозяйка. – Да это наш Третий. Не в счастливый день привёл ты мальчишку в дом. Что делать будем? Если найдут, в тюрьму нас потащат. Пыток и казни не избежать. Ничего другого не остаётся, только убить проклятого. Убьём, закопаем, и дело с концом.
      – Рассудка лишилась, женщина. Кто закапывает в землю товар, когда за него можно выручить деньги. Отвезу мальчишку в Ваньвань и продам в Персию или Сирию.
      Город Ваньвань, где велась торговля рабами, находился не близко, в нескольких днях езды, и хозяйка повеселела:
      – Ловко придумал, уважаемый супруг. Первого и Второго также с собой прихвати. Хоть за ворота хода им нет, а спровадим подальше, нам же будет спокойнее.
      – Спасибо, что надоумила. Приготовь еду и одежду в дорогу. До света отправлюсь.
      – Денег с собой побольше возьми. Говорят, что кожа и мех в Ваньване хорошие. Там по дешёвке купишь, здесь втридорога продашь.
      Второй слушать дальше не стал, а бросился к Первому, чтоб сообщить страшную новость.
      – Над нами измываются, бьют, держат впроголодь. Теперь и вовсе собрались продать в чужие земли. Неужели на злодея и ведьму не сыщется управы? – такими словами закончил Второй свой рассказ.
      Первый смотрел в землю, молчал.
      – Простите, что осмеливаюсь давать старшим совет, – проговорил робко Третий. – Но если мы сейчас убежим, то, наверное, встретим стражников, которых послали меня разыскивать. Они отведут нас ко мне домой, и вы там будете жить, как мои старшие братья.
      – Всё, – оборвал разговоры Первый. – Вида не подавайте, что знаете. Сейчас разойдёмся, ночью поговорим.
      Первый умел так сказать, что в пререкания с ним не вступали. Вечером хозяйка, как обычно, проверила, на месте ли мальчики-слуги, и заперла пристройку.
      – Теперь слушайте, – сказал Первый, едва затихли шаркающие шаги. – Мы убежим, но сделаем это в дороге, чтобы верней. Я убегу вместе с вами. Вы – люди свободные, малыша – вообще украли злодейски. А я хоть и продан в рабство, но всего на два года, не на всю жизнь. Пэй Син решил поступить нечестно и нарушить условие, заключённое с моим отцом, и у меня больше нет перед хозяином обязательств.
      – Втроём мы пробьёмся! – воскликнул Второй.
      – Погоди, не перебивай. Дело затеяно нами трудное, и подготовиться надо как следует.
      Второй извертелся от нетерпения. Но Первый не торопился. Казалось, что каждое слово он проговаривает сначала про себя и только потом произносит вслух.
      – Нас трое. Все родились в разных семьях. Я и Второй жили в бедности, Третий рос в богатой семье. Судьба соединила нас вместе и сделала братьями, и я предлагаю, чтобы мы совершили по-настоящему, как положено, весь обряд. Второй, тебе удалось раздобыть свечу?
      Вместо ответа Второй молча откинул крышку корзины. На дне в глиняной плошке слабо теплился огарок свечи. Почувствовав воздух, цеплявшийся за фитиль огонёк потянулся вверх и испустил оранжевое с синим сияние.
      Три мальчика встали вокруг свечи. Каждый по восемь раз поклонился другому. «Ты мой брат, я твой брат навечно», – произнёс каждый. Когда обряд был исполнен, Первый сказал:
      – Мы побратались в беде, и наше братство крепче, чем кровное. Когда окажемся на свободе, мы откроем наши настоящие имена, а пока – мы рабы и обращаться друг к другу будем по-прежнему. Третий брат, ты не раз говорил, что тебя обучали выводить иероглифы чётким и красивым почерком.
      – Обучали, – прошептал Третий. – Каллиграфия называется. – Третий не спускал с Первого круглых расширенных глаз, будто тот решал его судьбу.
      – У нас нет бумаги и туши. Пусть бумагу заменит бамбук, а тушью послужит сажа. Я соскрёб её с котелков, размешал на воде и добавил клея.
      Первый поставил перед Третьим глиняный черпачок с чёрной жижей. Потом взял в руку короткий бамбуковый кругляш, весь в трещинах от старости или от долгого пребывания рядом с огнём, сдавил, и кругляш раскололся на несколько продолговатых дощечек.
      – Третий брат, выбери три одинаковых ровных дощечки и выведи на них какой-нибудь знак. Сумеешь?
      – Сумею, – прошептал Третий. – Я напишу иероглиф «фэн» – «ветер», чтобы мы стали свободными, как ветер, и умчались подальше отсюда.
      – Только не забудь запереть дыхание, а то заклятие не будет действовать, – быстро проговорил Второй.
      – Знаю.
      Третий обмакнул палец в сажу, глубоко вобрал воздух и вывел по всем трём дощечкам крупный и чёткий знак. На долю каждой дощечки досталась третья часть иероглифа.
      Первый подождал, пока просохнет сажа. Себе взял дощечку с верхними чёрточками. Среднюю дощечку протянул Второму, нижнюю – Третьему.
      – Клянусь всегда приходить на помощь своим братьям, если случится с ними беда, – проговорил Первый, держа дощечку перед глазами. – Клянитесь вы также, братья.
      – Клянёмся, – отозвались Второй и Третий.
      Свеча погасла. Наступила непроглядная чернота. Грязная оконная бумага не пропускала света луны. Не различая друг друга, все снова по восемь раз поклонились. Первый спрятал свою дощечку за подкладку рукава. Третий последовал его примеру. У Второго рубаха так обносилась, что рукава висели лохмотьями. Он отыскал в темноте верёвку, обмотал дощечку крест-накрест и повесил, как талисман, на шею.
      На исходе ночи явилась хозяйка. Птицы молчали – верный признак, что солнце ещё не взошло.
      – Вставайте, бездельники, поедете с хозяином на рынок в дальний уезд. Да смотрите у меня, если отлучитесь от повозки хоть на один миг, палку об вас обломаю. И не вздумайте вступать с чужими людьми в разговоры. Узнаю, что болтали без смысла, языки оторву. Что копаетесь, ступайте во двор.
      Огромная, как поднос, луна висела над домом и заливала всё вокруг холодным голубым светом. Казалось, лежал на земле голубой снег или было раскатано голубое шёлковое покрывало. На луне жили заяц, серебряная жаба и другие лунные жители. Заяц толок для них в ступе лекарство бессмертия.
      Пока запрягали мула, Первый успел шепнуть:
      – Будем действовать, когда отъедем подальше. Без моего сигнала не вздумайте начинать.
      Первый рассчитал каждый шаг. В безлюдном месте, в поле или лесу, они свяжут хозяина и убегут. Дорогу выберут стороной, от посёлка подальше. Прежде всего, отведут Третьего в родительский дом, чтобы отец и мать перестали убиваться о пропавшем сыне. Потом о себе подумают.
      И снова всё получилось иначе, не так, как было рассчитано. Едва миновали ближние селения и въехали в лес, как дорогу перегородили солдаты в синих военных куртках.
      – Кто такие, куда держите путь? – спросил один из них, очевидно, здесь главный – начальник десятки или ещё какой-нибудь малый чин.
      – С сыновьями в город по делам еду, почтеннейшие. – Пэй Син вскочил на ноги, стал кланяться и улыбаться, а у самого от страха колени ходуном заходили. Не думал он, не гадал, что встретит в лесу заставу. Откуда взялись? Ни о каких врагах, напавших на государство, слыхом никто не слыхивал.
      – В город, говоришь? – процедил главный. – Город лежит на восток, а ты, видать, выбрал окружную дорогу, на запад подался. Что-то тут неладно, почтеннейший.
      С этими словами солдат впрыгнул в повозку. От толчка звякнули связки монет в кошельке. Пэй Син для сохранности подвязал кошелёк под халатом.
      – Ого! – воскликнул солдат. – Уж не вражий ли ты лазутчик? Разбойникам, верно, деньги везёшь.
      Солдат мигом нашарил объёмистый кошелёк и сорвал с перевязи.
      – Отдай, душегуб. Яви милость – верни. Последнее у сыновей отнимаешь. – Пэй Син упал на колени и обнял ноги солдата.
      «Не сыновья мы ему. Младшего родной отец со стражей разыскивает», – хотел сказать Первый, но не успел.
      Из леса донёсся громкий протяжный крик.
      – Кра-а-сные повя-зки! – надрывно прокричал кто-то.
      Заставу как вихрем сдуло. Вместе с солдатом, схватившим кошелёк, все бросились в лес.
      – Я хозяина отвлеку, а вы спасайтесь, – прошептал быстро Второй и, забыв о велении ничего не предпринимать до сигнала, перемахнул через борт повозки. – Побежали, хозяин, отнимем.
      У жадного Пэй Сина помутился от горя разум. Удавалось ли кому-нибудь пощекотать соломинкой у тигра в носу или вырвать у солдата добычу? Забыв об этом, не понимая, жив он или мёртв, Пэй Син побежал за мальчишкой.
      Первый выпрыгнул из повозки и протянул руки, чтобы подхватить Третьего. И в этот самый момент над головой разорвалась ракета. От грохота раскололось небо, задрожали деревья. Мул прижал уши и рванулся, словно метнули им из пращи. Повозка заметалась из стороны в сторону, унося Третьего.
      – Стой! Остановись! – Первый помчался следом. Но даже ветер не мог бы догнать взбесившееся животное. Очень скоро повозка скрылась из вида. Дорога круто шла вверх. Первый бежал, спотыкался, падал, снова бежал. Одолев подъём, он очутился на вершине холма. Но сколько он ни вглядывался в раскинувшуюся внизу долину, мула с повозкой он не увидел. Глазам открылась совсем другая картина. В той стороне, где их задержала застава, кипел настоящий бой. Солдаты в синих куртках бились с какими-то людьми, которых издали можно было принять за обычных крестьян. Схватка шла яростно. Ни одной из сторон не давалась победа. Вдруг откуда-то из-за холма вынырнул конный отряд. Первый увидел, что головы конников перетянуты платками красного цвета. «Красные повязки», – вспомнил он крик в лесу. Тучами полетели стрелы, копья рассекли воздух. Солдаты не выдержали и пустились в бегство. Люди в красных повязках били и гнали их, пока Первому было видно. Потом всё исчезло, словно приснилось во сне.
      Целый месяц до нового полнолуния Первый искал своих братьев. Он обшарил весь лес, все луговины. В каждой деревне расспрашивал крестьян. Ел ягоды, горьковатые коренья, жевал кору. Спал, где придётся, чаще всего на ворохе листьев, покрывших жёлтым ковром холодную осеннюю землю. Мысль о Третьем, брошенном на произвол судьбы, терзала его сильнее, чем голод и холод. Дважды Первый тайком пробирался к дому Пэй Сина. Дом стоял заколоченным, на воротах висел замок. Отчаявшись, Первый прекратил свои поиски и подался в родные места.
      Так потеряли друг друга три мальчика, давшие клятву быть братьями, но не успевшие сообщить друг другу свои имена.
 

      Чем ближе к городу, тем дорога становилась людней. Хоть и сыпал с утра мелкий дождь, будто сеяли воду сквозь частое сито, – да разве непогода способна остановить намеченные дела? Шли пешие. Брызгая комьями грязи, проносились конные. Колёса крестьянских телег натужно катились по вязкой размытой водой колее. Возницы недвижно сидели среди тюков и корзин, завёрнутые в накидки, сплетённые из травы. Рядом с навьюченными ослами и мулами вышагивали погонщики в широких травяных шляпах, заменявших бедному люду зонты. Лето для южного края выдалось небывало холодное. С весны зарядили дожди и лили не утихая. Пяти дней подряд не продержалось ясных.
      В синей рубахе и чёрной блестящей шляпе, похожей на перевёрнутое лаковое блюдо, пробежал скороход. В одной руке он держал зонт, в другой – фонарь с зажжённой свечой. Короб с депешами был привязан крест-накрест к спине узким белым полотнищем и выпирал горбом.
      Внезапно весь пеший и конный люд, все, кто ехал и шёл, торопясь попасть в город до темноты, пока открыты ворота, – все, словно услышав сигнал, прервали свой путь и метнулись по сторонам. Погонщики оттащили к обочинам гружёных животных и замерли. На притихшей дороге сопровождаемый свитой показался богато разодетый всадник, судя по облику, важный чиновник, из тех, кто служит в столичном ведомстве или при императорском дворе.
      – Дорогу! Дорогу! – кричали бежавшие впереди слуги и секли воздух бамбуковыми хлыстами.
      Над головой всадника облаком плыл разноцветный зонт на изогнутой палке.
      – Древние говорили: «У захватчиков не бывает удачи, которая длилась бы больше ста лет», – понеслось негромко вслед пышному выезду, когда дорога снова пришла в движение. Эти слова произнёс человек, одетый, как простолюдин с гор, в куртку из грубой оленьей кожи. Человек лежал в телеге рядом с сидевшим возницей. Он вытянул вдоль оглобли длинные ноги и, закутавшись в травяной плащ, казалось, дремал. На самом же деле от его зорких глаз не укрылся ни пеший, ни конный.
      Ветер и дождь без устали ткали мелкую плотную сеть. Серое небо спустилось низко к земле.
      Небо было круглым, а земля квадратной. Посередине земли, под серединой небесного купола, раскинулась Поднебесная, называемая также Срединной империей или Срединным цветком. Иноземцы произносили короткое слово «Китай». На севере в столичном городе Даду жил император – Сын Неба. Ещё северней, за Даду, от моря и через горы гигантской змеёй тянулась стена из глины и камня, взбиралась на горы и сползала в низины, таща за собой через каждые сто шагов могучие сторожевые башни. Ни островерхие скалы, ни быстрые реки не послужили помехой далёким предкам, когда возводили они преграду, чтобы защитить от кочевников северные рубежи.
      Но налетела с запада конница Чингисхана. Тысячи тысяч вооружённых монголов-мэнгу, сросшихся как демоны со своими конями, рассыпались по стране. Грабили, вытаптывали посевы, вырезали людей, стирали с лица земли селения и города. Внук Чингисхана Хубилай провозгласил себя Сыном Неба, и с тех пор почти уже сотню лет Поднебесной правили императоры-мэнгу.
      «Мир переменится, когда прогоним захватчиков. Земля станет влажной и плодоносной, исчезнут плевелы и колючки, горы покроются лесом, озёра и реки наполнятся чистой водой», – произнёс про себя лежавший в телеге путник, повторив услышанные однажды слова. Размышления о судьбах страны не мешали ему, однако, вглядываться в окрестность. Вот он приподнялся, словно увидел нечто примечательное. И хотя кроме разбросанных группами чёрных деревьев, взору ничего не открылось, этого оказалось достаточным. Путник что-то крикнул вознице, ловко, как барс, спрыгнул на землю и широко зашагал по болотистой кочковатой долине, поросшей космами ржаво-зелёной травы и почерневшим от дождей кустарником. Вскоре под ногами запетляла тропинка – всё, что осталось от проложенной к дальним холмам дороги. У подножия холмов разбросала свои владения некогда богатая монастырская обитель. Туда-то и торопился путник.
 
      Уже смеркалось, когда он достиг цели своего путешествия. Издали монастырь выглядел крепким и внушительным, но что за жалкое зрелище открылось вблизи. Арка ворот покосилась. Постройки стояли оголёнными, с рухнувшими карнизами и осыпавшейся черепицей. Крыша главного храма прогнила. Шипами торчали по сторонам обломки стропил. На всём лежала печать давнего запустения. И только высаженные во дворе деревья бессмертия – кипарисы и сосны – не увядали и не сбрасывали листву. Несчётное множество аистов и ворон свили среди ветвей свои гнёзда.
      «Мир переменится, когда прогоним захватчиков. Земля станет чистой, исчезнут плевелы и колючки», – произнёс снова путник, пробираясь среди втоптанных в землю колоколов и разбитых, поверженных статуй. Сквозь окна западной постройки пробивался неяркий свет. Путник поднял с земли кусок штукатурки и бросил в стену. Тотчас послышался звук отодвигаемого засова, и в дверях появился старик, с белой, как аистово крыло, узкой длинной бородкой, в сером прямом халате, застёгнутом под мышкой и возле шеи, в чёрной стёганой шапке на голове.
      – След человека здесь редкость, – сказал старик, с нескрываемым удивлением всматриваясь в выразительные резкие черты лица незнакомца, выдававшие решимость и мужество. – Плевел и горчица наши соседи, вороны и аисты – вместо друзей.
      – На мне три слоя пыли, на ногах три слоя грязи, – произнёс путник в свою очередь, разглядывая старика.
      Слова «горчица» и «плевел» служили паролем, в словах «пыль» и «грязь» заключался ответ.
      – Прошу вас быть гостем этой обители, – с поклоном проговорил старик и пропустил гостя в открытую дверь.
      Внутри, как и снаружи, царствовало запустение. Куски рухнувшей штукатурки усыпали пол. Бронзовые сосуды, покорёженные и помятые, валялись под слоем мусора. Два духа-хранителя, сидевшие в нише, – оба с чёрными лицами и красными языками пламени вместо волос – напрасно свирепо таращили угольные глаза. Дубинки, губительные для демонов и прочей злой нечисти, были выбиты из их рук, и сами руки были отбиты.
      Старик провёл гостя в угол, кое-как освобождённый от мусора, придвинул к жаровне бронзовый табурет.
      – Обсушитесь, пожалуйста, у огня, а я тем временем согрею дождевую воду для чая. Если бы знал, когда вы пожалуете, приготовил бы всё заранее.
      Гость скинул мокрую обувь и плащ, сел на предложенный табурет и с видимым удовольствием протянул над жаровней руки. Ладони у него были крупные, сильные.
      Наступило молчание. Мелкая дробь дождя перекатывалась по крыше. Скрипели стропила. Сорванные ветром листья бились в бумагу, которой были заклеены окна. Вдруг за стеной раздался глухой, но отчётливый стук. Гость метнул через зал быстрый взгляд в сторону закрытого циновкой проёма, ведущего в соседнее помещение, и перевёл глаза на старика. Но на лице того не отразилось ни тени беспокойства. Привычным движением старик водил по доске скалкой, растирая спрессованный чай.
      – Нет ли помех для встречи? – нарушил молчание гость.
      – Всё подготовлено должным образом. На озере ждут. Одного не предвидел, что именно вас доведётся встретить и на озеро проводить.
      – Вы знаете меня, достопочтенный отец?
      – Один раз увидев, вас нельзя позабыть.
      Облик гостя в самом деле был примечателен. Прямой, высокий, с широко расправленными плечами и сильной шеей, гость обладал не только статной фигурой, но и выразительным, крепко вылепленным лицом. Особенно запоминались высокий прямой лоб, острые скулы и сильно выдвинутый подбородок. Резкость черт, словно высеченных из тёмного камня, смягчали большие глаза под густыми бровями. А выражение глубокой сосредоточенности, отваги и благородства придавало лишённому красоты лицу суровую привлекательность.
      – Ничтожный слуга имел счастье встретить однажды в своих странствиях осиротевшего крестьянского мальчика, умиравшего от голода и усталости.
      – Предсказатель! – воскликнул гость, и в его тёмных глазах вспыхнула радость. – Простите, достопочтенный отец, что не узнал вас сразу. Память, верно, отшибло.
      Гость сомкнул у подбородка сжатые кулаки и дважды низко поклонился.
      – Из последних сил волочил я тогда сбитые до крови ноги и куда бы ни шёл, голод и засуха опережали меня, – заговорил он взволнованно. – Растрескавшаяся от зноя земля была твёрже панциря черепахи. Устав и отчаявшись, я призывал смерть словно благо. Но появились вы, достопочтенный отец, и не только накормили и напоили изголодавшегося мальчишку. Вы бросили в иссушённую душу семена уверенности и надежды. Вы предсказали мне битвы, высокие должности, преданную жену и сыновей, по числу стрел в колчане. Семена дали всходы. Я поверил и остался жить. Многое из того, что вы говорили, сбылось.
      – Ваш путь далёк от завершения. Вы проделали лишь половину подъёма, и вершина ещё не видна.
      – Осмелюсь напомнить, что я вступил в пору зрелости, мне почти двадцать восемь лет.
      – Бог долголетия Шоусин отмерил вам полную меру. Ваш лоб с лунообразной впадиной посередине выпукл и прям, как стена, уши – крепкие, длинные. Это – признаки долгих лет жизни. Зрачок ваш блестящ. Если нет благородства и чести, зрачок человека тускл. Слушая говорящего, надо всматриваться в его зрачки. Складки у глаз поднимаются кверху в знак непрерывных удач. Если подбородок остёр или придавлен – не добиться почётного положения. Ваш подбородок, словно гора, скулы – как две скалы, западная и восточная. Восхождение будет трудным, но крутая тропа приведёт вас на самый высокий пик.
      Доска и скалка были отложены в сторону. Старик стоял выпрямившись, с руками прижатыми к груди, словно этим жестом пытался сдержать слишком сильное биение сердца. Последние краски схлынули с морщинистого лица. Побелевшие щёки не отличались цветом от белой, как аистово крыло, бороды.
      – Я сын простого крестьянина, – проговорил шёпотом гость. Состояние старика передалось и ему. – Отец и мать погибли в тот страшный год, когда засуха, голод и мор посетили наш край. Умерли братья и сёстры, в живых остался лишь старший брат. Нам не на что было купить гробы, чтобы похоронить близких. Мой дед и мой прадед также пахали землю, и носить крестьянское платье для меня привычней, чем военный наряд, – гость провёл широкой ладонью по своей крестьянской куртке.
      – Чтить память предков достойно благородного человека, тем более если предки занимали низкое положение, – возразил старик. – Сыну Неба, однако, уготована иная судьба. И никто в Поднебесной не поднимется выше Господина Вселенной.
      Сыном Неба и Господином Вселенной называли императора.
      Гость вздрогнул, хотел что-то сказать. Но в это время снова раздался глухой удар, ещё и ещё один. Гость рывком сорвался с табурета, бросился мимо духов-хранителей к противоположной стене, где находился проход в соседнее помещение, откинул циновку. Зал, куда он ворвался, судя по остаткам карнизов и росписей, когда-то великолепный, в нынешнем своём запустении выглядел хуже первого. Но не убожество некогда пышного зала, а открывшееся неожиданно зрелище заставило гостя замереть на пороге.
      На длинных верёвках, перекинутых через потолочные балки, раскачивались и крутились девять мешков, туго набитых песком. Посредине бегал, подпрыгивал и крутился обнажённый по пояс, загорелый и мускулистый юноша лет семнадцати. Его крепкий кулак бил сплеча то в один, то в другой мешок, придавая им новую силу вращения. Мешки налетали спереди, сзади, сбоку. Ловкость, с которой юноша увёртывался от запущенных им же самим снарядов, казалась позаимствованной у горного барса. Вдруг юноша увидел стоявшего на пороге гостя. На мгновение он замешкался, и один из мешков, словно обрадованный возможностью отомстить за все предыдущие неудачи, с тупой яростью толкнул его в спину. Юноша упал, перекатился к стене, быстро вскочил и с поклоном пробормотал извинение.
      – Кто этот юноша, с которым не каждый отважится вступить врукопашную? – спросил гость, возвращаясь в первое помещение.
      На маленьком столике возле жаровни уже дымились плошки с рассыпчатым рисом. В чашках под крышками настаивался заваренный на травах душистый чай.
      – Простите, что неуклюжий малый невольно обеспокоил вас. Верно, удальцы из вольного люда укрывались в обители от непогоды и подвесили к балкам мешки, чтобы упражняться в силе и ловкости. Малый увидел и также решил испытать свою силу. И хотя разговор о лице столь незначительном недостоин вашего внимания, я отвечу на ваш вопрос. Его имя Ванлу. Деревню, где он родился, сожгли, всех жителей уничтожили из-за подозрения в сочувствии «Красным повязкам». Долгое время я надеялся передать Ванлу все тайны предсказания по лицу, но у него оказалось неразвитым чувство цвета. Чтобы проверить его возможности, я не раз предлагал ему посмотреть подольше на солнце, а потом отделить в темной комнате красные бобы от чёрных. Он каждый раз ошибался, не меньше, чем три раза из десяти.
      – Такая задача вряд ли под силу даже художнику.
      – Нельзя толковать судьбу, если не чувствуешь тонкой связи всех выпуклостей и впадин лица с их окраской. Ванлу честен, вежлив и справедлив. Он умеет хранить тайны, к тому же вынослив и ловок. Может успешно перевязать рану, излечить головную боль.
      – Немало достоинств сошлось в этом юноше. Должно быть, вы, достопочтенный отец, воспитали своего ученика по заветам, оставленным предками.
      – Преданный делу воин из малого выйдет, предсказатель судьбы – никогда, – заключил разговор старик и положил перед гостем бамбуковые палочки для еды.

      На рассвете все трое – предсказатель, его ученик и гость – покинули монастырь и двинулись на восток, в сторону озера, куда торопился гость. Гость теперь был одет в просторный халат из грубой холстины, отчего казался дородней и толще. Куртка лежала в коробе, который нёс на бамбуковом коромысле ученик предсказателя. По-прежнему моросил дождь. Капли скатывались с широкополых травяных шляп и повисали на кончиках травинок, торчавших, как иглы ежа. Идти было трудно. Размокшая земля с каждым шагом становилась всё более вязкой и болотистой. Из-под ног то и дело выпархивали вспугнутые утки. Тростниковые заросли предвещали близость воды.
      Перед бамбуковой рощей, куда привела едва различимая среди кочек тропинка, путников остановил дозор. Пять человек, одетых пестрей, чем актёры на подмостках, преградили дорогу. Что за странную смесь составляло их одеяние. Шёлковые халаты и расшитые кофты явно знали лучшую участь, теперь же покрытые дырьями, из которых торчали клочки грязной ваты, вынуждены были мириться с соседством крестьянских стёганых шапок и грубых сапог на верёвочной толстой подошве.
      – Говорите без промедления – кто такие и куда держите путь? – вышел вперёд огромный детина в полосатом военном халате с оборванными полами. Ладонь детина держал на рукояти торчавшей вперёд кривой сабли в дорогих ножнах.
      – Несём господину Ли зёрна горчицы для соусов, а также пучки полыни, чтобы отгонять наваждения и дурные сны, – ответил старик.
      – Верно, дождь смыл с ваших халатов всю пыль и грязь, – расхохотался детина. – Проходите, уважаемый отец, и проводите ваших дружков, вы нам и без пароля известны. Эй, Сморчок, доставь всех троих к берегу. Ли Головорез знает.
      Тот, кого назвали Сморчком, взмахом руки пригласил путников следовать за собой. Вчетвером они двинулись по краю рощи, в обход болотистой топи. Вскоре в просветах между стволами открылось озеро, вернее, несметное множество лодок и кораблей. Вода была не видна. Куда ни обращался взор, всюду высились мачты. Казалось, что рощу бамбука сменил новый лес. По палубам, как по мосту, можно было добраться до противоположного берега, не замочив ног. Вместо бурливых волн вздымались бочонки кают, сплетённых из гибкой кленовой лозы и обтянутых грубой холстиной. С ярко раскрашенных, местами облезлых, бортов не мигая смотрели огромные, выведенные кистью глаза. Пусть знает Повелитель воды – Дракон, что судно идёт не вслепую и способно увидеть все мели и перекаты и всякие другие ловушки, расставленные на пути.
      – Озеро Чао, – сказал провожатый и взмахнул треугольным флажком.
      С лодок и кораблей замахали ответно.
      – Ли Головорез на самом большом корабле. Направление уважаемому отцу известно.
      Провожатый исчез.
      Сходни, переброшенные с борта на борт, и широкие палубы привели троих путников к кораблю, стоявшему на якоре посередине озера. Это был крупный цейлонский парусник огненно-красного цвета. Высоко задранный нос и нарисованные глаза придавали ему сходство с морским чудовищем. Длинная надпись, помещенная на корме, провозглашала славу Дракону: «Сверху он ведает Небесами и Землей, снизу управляет реками и каналами». Без покровительства Повелителя воды тем, кто плавает, не обойтись.
      На корабле гостя ждали – флажки разнесли весть о его прибытии, едва он появился на берегу. Два обвешанных оружием человека, одетые так же причудливо, как их товарищи на берегу, предложили ему не мешкая отправляться в каюту. Предсказатель с учеником остались под навесом на палубе.
      Каюту, куда пришёл гость, нетрудно было принять за лавку, торгующую дорогим товаром. Вещи сошлись здесь случайно и скорее свидетельствовали о богатстве хозяина, чем об его вкусе. Рядом с медными светильниками, закрученными, словно бараньи рога, высилась золотая жаровня в виде девятиглавой священной горы. Переливчатые шелка, известные под названием «павлиний глаз», висели вперемешку с пёстро раскрашенными циновками. Повсюду стояли резные ларцы, эмалевые чаши, высились вазы из бронзы. Лаковых и шёлковых ширм с избытком хватило бы перегородить большой зал императорского дворца.
      На возвышении в кресле с высокой спинкой, уперев кулаки в колени, недвижный, как изваяние, восседал сам предводитель вольного люда, прозванный в народе Ли Головорез. Это был человек лет тридцати пяти, с сумрачным узким лицом, слегка изъеденным оспой, чёрными без блеска глазами и орлиным носом. Одно имя Головореза обращало в бегство купеческие корабли. Слева и справа от предводителя, словно духи времени года по сторонам верховного бога – Нефритового владыки, – такие же недвижные, как Ли Головорез, восседали четыре его ближайших приспешника. Плечи пиратов обхватывали шёлковые халаты с опушками из чёрного соболя или белого горностая. Высокие головные уборы пришлись бы под стать важным дворцовым сановникам. Голову Ли Головореза венчала лохматая медвежья шапка на широком золотом обруче.
 
       Неизвестный художник. Лодки на озере. Живопись на шёлке. XIV век.
 
      Поистине жалкое зрелище представлял собой гость в промокшем холщовом халате и травяной шляпе. Недаром не предложили ему почетного гостевого места, а оставили стоять возле дверей. Но и гость не утрудил себя особо почтительным приветствием. Не отвесил земных поклонов, тем более не опустился на колени, чтобы коснуться лбом пола. Он лишь приставил кулаки к подбородку и склонил низко голову, отчего его жалкая шляпа совсем закрыла лицо.
      – Меня уведомили в послании о вашем высоком визите, господин… не имею чести знать вашего имени, – заговорил Ли Головорез. – К счастью, на корабле находился старик-гадатель. Он лечил моих удальцов от болезней и по собственному почину предсказывал им самую горестную судьбу. Почтенный старик хорошо знает здешние места и вызвался встретить вас, чтобы доставить к нам на корабль. Я не противился. Хотя долг и обязывал меня выехать к вам навстречу, но дождь заставил остаться под крышей. Прошу простить мою неучтивость.
      Пираты расхохотались. Сказанное означало: «Мы тебе нужны, ты и мокни, а мы в тепле посидим, послушаем, кто ты и с чем явился».
      – Позвольте же узнать, из каких достославных краёв вы родом и каково ваше драгоценное прозвание? – продолжал Ли Головорез, довольный произведённым на товарищей впечатлением.
      – Ни в пути, ни на привале я не скрываю своего имени, – ответил гость. – Однако я не успел снять дорожное платье. Простите, что сделаю это в вашем присутствии.
      Гость сбросил холщовый халат, взмахом руки сорвал с головы шляпу. Под верхней одеждой оказалась чёрная с красным, отливом кофта и пламенно-жёлтый длинный набедренник, обхватывавший бёдра и ноги, свисавший до самых ступней. Отдельным полотнищем спускался спереди ярко-розовый шёлковый фартук. Краски играли, переливались. Но особое великолепие придавало наряду шитьё. Под воротом кофты, вышитый в пять разноцветных нитей, нёсся среди облаков Повелитель дождя – Дракон. Он грозно и весело скалил клыкастую пасть и играл с изрыгающим пламя шаром-жемчужиной – как гроза с шаровой молнией. Вдоль фартука кружились волнистые линии, завитки и спирали – знаки раскатов грома и блеска молний. Сам государь-император мог бы явиться в подобном наряде на храмовый праздник. Разница заключалась лишь в том, что лапы императорского дракона оснащены пятью когтями, здесь же летел дракон рангом пониже – с лапами по четыре когтя. И вместо высокой императорской шапки, обвешанной нитями бус, голову гостя обвивал кусок красной ткани, завязанной на висках узлами.
      – Ничтожного вашего слугу зовут Юаньчжан, его род прозывается Чжу, – спокойно сказал гость.
      Сказанного оказалось достаточным, чтобы прекратился смех. Имя Чжу Юаньчжана гремело по всем уездам, чуть ли не с тех самых пор, как оборванным, изголодавшимся деревенским парнем он вступил в отряды повстанцев, сделавших своим отличительным знаком красные головные платки. Крепкая хватка оказалась у новобранца. За самый короткий срок он изучил восемнадцать приёмов владения оружием. Одинаково хорошо держал в руках боевую секиру, молот, лук, меч, боевые цепи, пику, палицу, боевой хлыст. Умел сражаться одновременно двумя мечами, без промаха метал стальной дротик. Через два месяца его назначили начальником десятки, через два года он дослужился до звания командира отряда. Об отважных набегах Чжу Юаньчжана слагались легенды. Его душевные качества – благородство и справедливость – снискали ему любовь простых воинов, а полководческая смекалка выдвинула из числа других военачальников, храбрых в бою, но плохо разбиравшихся в боевой обстановке.
      – Каждому известно, кто командует войском «Красных повязок» на юге, на берегах Янцзы, и вы оказали нам великую честь своим посещением, господин Чжу Юаньчжан, – почтительно наклонив голову, проговорил Ли Головорез.
      Слуги поспешно вынесли из-за ширмы резное тяжёлое кресло и поставили, обратив на юг, как полагалось для почётного гостя. Чжу Юаньчжан сел, подобрался. Он знал, что беседа предстоит трудная. Никому он не смог доверить переговоров, от которых зависел прорыв кольца. Но само его появление на корабле раскрывало пиратам, насколько нуждалось войско «Красных повязок» в немедленной помощи. Он не стал таить истины и хитрить, хотя пираты ждали коварных ходов, чтоб уличить его и начать торговаться. Он обманул их ожидания, заговорил открыто и просто, как на военном совете.
      – Войско «Красных повязок» сосредоточило главные силы в Хэчжоу. Город хотя и порт на Янцзы, но сам по себе невелик. Запасы муки и риса в хранилищах иссякают. Тем временем к Хэчжоу стягиваются императорские войска, и уже не раз делались попытки атаковать город. Штурмы мы отобьём, но длительной осады без продовольствия нам не выдержать.
      – Мятеж оборванцы на дамбе подняли пять лет назад, и почти все эти пять лет по берегам Янцзы гремит ваше достославное имя, – осторожно и вкрадчиво проговорил немолодой пират, сидевший по правую руку Ли Головореза, по всей видимости его главный советник. – Трудно поверить, что командующий многотысячным войском явился к вольному люду искать совета.
      – Я явился за помощью. На другом берегу Янцзы расположены склады и хранилища риса. Постройки видны из Хэчжоу. Но как переправиться через реку без кораблей? Дни и ночи я советовался с полководцами, и мы не нашли иного выхода, как заручиться поддержкой на озере Чао. Это правда, что восстание подняли бедняки, согнанные на строительство дамбы. Они объединились в отряды и двинулись по стране освобождать города и земли из-под власти захватчиков-мэнгу. Оружием им служили мотыги и палки. Халаты и куртки из серой холстины заменяли доспехи. Головы, вместо шлемов, покрывали повязки, алые, словно кровь, вывязанные по-крестьянски узлами возле висков. Красные повязки сделались знаком борьбы и свободы. Люди в красных повязках срывали запоры с хранилищ и раздавали голодающим рис, выпускали из тюрем невинных. Народ поверил в великое дело. Крестьяне, ремесленники и даже владельцы земель присоединяются ныне к повстанцам. Здесь, на озере Чао, около тысячи кораблей. Большинство из них мелкие лодки, и нам известно, что десять тысяч лодочников, бывших крестьян, готовы бросить неверный разбойничий промысел и вступить в войско «Красных повязок».
      Чжу Юаньчжан решил раззадорить невозмутимых пиратов и это ему удалось.
      – Он, верно, вздумал искать своей смерти, если осмеливается нам угрожать. – Свирепого вида пират с плоским багровым лицом и чёрными усами и бородой, свисавшими в виде трезубца, разъяряясь, рванул ворот халата, тёмно-синего, как грозовая туча. Кожаные чешуйчатые доспехи, покрытые синим лаком, блеснули на груди.
      – Повремени, Синяя Смерть, – остановил разошедшегося товарища Ли Головорез.
      Синяя Смерть в чём-то прав, – вмешался советник. – Господину командующему, должно быть, невдомёк, что лодок, хотя и тысяча, а наших посудин – горстка, только наши посудины выстроились на передней линии и закрывают выход из озера. А о том, что каждый корабль размером с дом, что к бортам привязаны шлюпки, а на палубах установлены метательные машины, – о таком пустяке нечего и говорить.
      – Я не был бы полководцем, если б не оценивал расстановку сил, и не пришёл бы к вам просить помощи, если бы рассчитывал на владельцев лодок. Но и вы не должны забывать о бедствиях Поднебесной. Сто лет бесчинствуют в нашей стране преступники, захватившие кормило правления. Чужеземцы распоряжаются нашей жизнью и смертью, раздают земли, дворы, пахотные угодья, и жители Поднебесной ничем не отличаются от рабов. Я шёл по стране и видел разграбленные города, сожжённые деревни, разрушенные монастыри. Я видел, как старики в белых холщовых рубахах, с непокрытыми головами на коленях молили владыку дождя Дракона послать с небес влагу раскалённой земле. Но ни единого облачка не притянули молитвы, и жителям деревень предстояла голодная смерть, потому что чиновники считают ненужным проводить каналы через поля бедняков. Зло порождает зло. Император-мэнгу погряз в пороках и знать ничего не хочет, кроме пиров и травли зверей. Начальники ведомств захватили власть. Лихоимство чиновников беспримерно. Самочинно устанавливают они налоги. Строят заграждения на дорогах и взыскивают подать с любого товара: с мандаринов, хвороста, уток, гусей, зерна. Перевозишь на лодке рис – плати, лодка плывёт порожней – снова плати. Разве не подати и поборы довели до отчаяния лодочников?
      Голос Чжу Юаньчжана нарастал и усиливался, потом вдруг утих, словно разлившаяся река вернулась в обычное русло.
      – Из всех ходов в игре бежать от игры – не всегда самое лучшее. Как только императорским войскам удастся разбить «Красные повязки», следующий удар они обрушат на озеро Чао, где скопились мятежные судна, – проговорил Чжу Юаньчжан спокойно и буднично.
      Пираты обменялись быстрыми короткими возгласами на придуманном языке, понятном лишь посвящённым.
      – Пусть будет по-вашему, господин полководец, – проговорил Ли Головорез. – Поможем вам взять Тайпин. Город богатый, у купцов вдоволь золота, драгоценных изделий, шёлка. Найдётся чем поживиться моим молодцам.
      – Нет, – решительно возразил Чжу Юаньчжан. – «Красные повязки» очищают Поднебесную от насилия. Грабить и убивать мирных жителей в нашем войске запрещено. Тот, кто нарушит запрет, согласно нашим законам, будет немедленно обезглавлен.
      – Долго ли мне терпеть угрозы этой сухопутной черепахи? – вскричал Синяя Смерть. Он вырвал из ножен кинжал и бросился на Чжу Юаньчжана.
      Хотел ли пират его напугать или в бешеной злобе ринулся, чтобы убить, – Чжу Юаньчжан выяснять не стал. Он прыгнул навстречу, как разъярённый барс. Ногой выбил клинок, одновременно выбросил вперёд правую руку, вложив в удар всю свою силу. Синяя Смерть отлетел к стене.
      – Я пришёл к вам без оружия и без охраны, – гневно сказал Чжу Юаньчжан, и в знак презрения вытер правую руку о край шёлкового полотнища, висевшего на стене.
      – Простите Синюю Смерть, господин командующий. Взрывается попусту, словно порох, попавший в жаровню, – стали извиняться пираты.
      – Не считайте нас негодяями без благородства и чести, – присоединился к товарищам Ли Головорез. Он успел обменяться быстрым взглядом со своим советником. – Мы готовы переправить войско «Красных повязок» на другой берег. Далее наши пути разойдутся. Вы наметили двигаться к северу, мы поплывём на восток.
 
      Всю пятую луну лили дожди. Вода поднялась выше обычного. Корабли без труда покинули озеро и вошли в Янцзы. Не нужно было впрягаться в лямку и тащить суда с берега. Все шли своим ходом, под парусами. В радужном свечении развешанных всюду флажков впереди выступал трёхмачтовый красавец парусник с высоко задранным носом и славословием Повелителю вод на корме. Следом, как конница за боевым слоном, шли одномачтовые корабли. Последними двигались лодки. У многих облезла краска с бортов, потёрлась обшивка, но раскрытые веером тростниковые паруса смело ловили ветер.

      В первый день шестой луны начального года Лунфэн войско «Красных повязок» переправилось через реку. С мечами в обеих руках Чжу Юаньчжан прыгнул на берег и бросился к укреплениям, увлекая за собой остальных. Загрохотали барабаны, взметнулись знамёна. Тигры, вепри и барсы, вышитые на полотнищах, понеслись вместе с воинами. Началась одна из неукротимых атак полков Чжу Юаньчжана. Казалось, несётся лавина огня – это алели, как пламя, повязки на головах. Мечи и копья резали воздух, как молнии.
      Укрепления на берегу сдались без боя. Гарнизон побросал оружие и бросился наутёк. В один миг воины сбили засовы с хранилищ и складов и вытащили наружу мешки с рисом, зерном и сушёным мясом. Но едва взвалили добычу на плечи и повернулись к реке, чтобы вернуться в Хэчжоу, как единодушный вопль вырвался из тысячи глоток!
      – Ловушка! Пираты нас предали!
      Было отчего прийти в смятение. Там, где только что стояли бесчисленные лодки и корабли, широко и свободно катила воды освобождённая от груза река. Последний парусник уходил на восток, отрезая путь к бегству. У берега безобразными змеями копошились обрубки причальных канатов.
      – Ловушка! Путь в Хэчжоу отрезан! Все здесь погибнем.
      Воины побросали мешки и бросились к берегу. Некоторые готовы были пуститься вплавь, хотя на середине Янцзы их скорее всего ждала гибель.
      – Отважные и доблестные! – прогремел словно с неба голос командующего.
      Воины отпрянули от воды, обернулись. Командующий стоял на груде мешков, как на вершине скалы. Горделивая выправка и весь величавый облик выражали спокойствие и уверенность.
      – Доблестные и отважные, – повторил Чжу Юаньчжан, и стоявшие внизу знаменосцы замахали знамёнами. – Ваша храбрость смела первые укрепления, сила оружия одолела оборону противника. Что может остановить нас теперь? «Нападай, когда противник не готов, наступай, когда он не ожидает», – учат древние книги. Перед нами Тайпин. У кого недостанет смелости, пусть переждёт на берегу, храбрые двинутся на приступ.
      – Ведите нас, господин командующий, за вами хоть в ад!
      Тайпин сдался, не выдержав натиска. Жители забились в дома, ожидая, что начнутся расправа и грабежи. Но вместо этого по улицам прошли воины с барабанами, громко оповещая: «Занимайтесь своими делами, жители Тайпина. Вашу жизнь и ваше добро охраняет армия „Красных повязок“». На воротах, возле кумирен и храмов и в других людных местах воины расклеивали отпечатанные листы. «Грабить и захватывать пленных запрещено. Виновных ждёт наказание согласно законам», – мог прочитать каждый.
      Однако не все соглашались с подобным приказом.
      – Войско не может продвигаться вперёд за счёт одних добрых дел, – высказал своё недовольство военачальник Тан Хэ. – Воинам нужно есть, пить, посылать серебро и связки монет оставленным дома семьям.
      Тан Хэ входил в ближайшее окружение Чжу Юаньчжана, однако спорил с командующим чаще других.
      – Ныне по всей стране смельчаки захватывают города, жгут, грабят и оспаривают друг у друга власть и старшинство. Если полководец поступит иначе и запретит убивать, грабить и жечь, то люди его признают и он утвердится во всей Поднебесной, – ответил Чжу Юаньчжан.
      – Всё же золото и серебро не возместить одними речами, – продолжал настаивать Тан Хэ.
      – Потерпи, доблестный друг, дождёмся вечера.
      Расчёт оказался верным. Едва вечерняя стража ударила в колотушки, как в шатёр Чжу Юаньчжана, отбивая поклоны, вошли чиновники в чёрных высоких шапках и чёрных халатах, перепоясанных разноцветными поясами. Впереди выступал правитель города. Тяжёлая серебряная печать, подвешенная к его поясу, казалось, пригибала его к земле и заставляла кланяться особенно низко. Недаром среди чиновников ходила шутка: «Печать, что ребёнок, постоянно таскаешь с собой».
      – Поистине, господин командующий, вы ниспосланы нам самим Небом, – проговорил правитель между двумя поклонами. – Вы решили восстановить былое могущество Срединной империи, создать устои государства, привести в порядок законы и спасти народ. Долг населения – во всём помогать войску «Красных повязок».
      Правитель хлопнул в ладони. Несколько слуг втащили на коромыслах огромные коробы и тюки.
      – Почтительно просим принять на нужды вашей великой армии, – проговорил правитель. – Здесь золото, серебро, изделия из кости и камней, узорные ткани. Всё это собрали преданные вам жители Тайпина. Даже бедняки принесли по связке монет. Люди с достатком тем более не поскупились.
      – Вернее сказать, откупились, – произнёс с усмешкой Тан Хэ, едва чиновники во главе с правителем, пятясь и кланяясь, удалились.
      – Рабы, забывшие имена своих предков, – те откупились, истинные сыновья Поднебесной готовы помочь справедливой борьбе, – возразил Чжу Юаньчжан и прощальным поклоном отпустил военачальников из шатра.
      «Я до сих пор не поблагодарил старика-предсказателя за помощь при встрече с пиратами. Подобное промедление может показаться неучтивым», – спохватился Чжу Юаньчжан, когда остался один.
      – Эй, стража! – крикнул он в приоткрытый полог шатра. – Разыщите достопочтенного предсказателя.
      – Будет исполнено, – донеслось снаружи.
      Вскоре в шатёр несмело вошёл Ванлу.
      – Достопочтенный учитель просил извинить его, господин командующий, что он отправился в путь, не простившись с вами и не высказав своего глубокого уважения, – сказал Ванлу, кланяясь.
      – Куда он отправился?
      – Досточтимый учитель не открыл мне этого.
      – Отчего же ты бросил его, ведь он тебе вместо отца?
      – Мне было велено остаться при вас, господин командующий, и служить вам так же преданно, как служат человеку конь и собака.
      – Хочешь быть моим оруженосцем?
      – Господин командующий оказывает недостойному своему слуге великую честь.
 
 
       Ни Цзань. Портрет пожилого человека. Фрагмент свитка на шёлке. XIV век.
 
      Плоскую яшмовую тушечницу с круглой выемкой посередине Цибао пристроил на подвёрнутом колене, брусок чёрной туши зажал в правой руке. Он водил бруском по выемке и растирал тушь с таким усердием, какое редко удавалось подметить обитателям дома в своём любимце. Что там тушь или мягкая известь для белой краски? Цибао с радостью взялся бы растереть булыжник в мелкую пыль, лишь бы угодить господину Ни Цзаню. Одно то, что ему удастся увидеть прославленного художника за работой, свалилось нежданным счастьем.