Глава 4

Когда утром, без пятнадцати восемь, пикап Гейба въехал в ворота кинотеатра, Рэчел уже почти успела очистить от сорняков центральную часть детской площадки. Ее волосы были зачесаны назад и стянуты медной проволокой, найденной на помойке. Рэчел беспокоилась только об одном; как бы изношенные джинсы не порвались сзади.

Поскольку ее сандалии окончательно вышли из строя, она была вынуждена надеть свою последнюю пару обуви — тяжелые черные мужские полуботинки. Одной из горничных мотеля, где она сама еще недавно работала, они надоели, и та подарила их Рэчел. Полуботинки оказались удобными, но слишком жаркими для лета. Тем не менее для работы, которая предстояла Рэчел, они подходили больше, чем ее пришедшие в негодность легкие сандалии, и она порадовалась, что они у нее есть.

Если Рэчел рассчитывала приятно удивить Гейба своим ранним появлением на работе и необыкновенным трудолюбием, то, как она сразу же убедилась, ее расчеты не оправдались. Пикап остановился рядом с ней. Не заглушая двигатель, Гейб выбрался из кабины и хлопнул дверцей.

— Я же сказал вам быть здесь в восемь часов.

— Я и буду в восемь, — ответила она фальшиво-жизнерадостным голосом, стараясь не вспоминать, как вчера днем разделась у него на глазах. — У меня есть еще пятнадцать минут.

Гейб был одет в белую футболку и линялые джинсы. Он был гладко выбрит, а его темные волосы выглядели так, словно еще не успели просохнуть после душа. Вчера Рэчел видела, как на несколько коротких секунд маска грубости и равнодушия сползла с его лица, но теперь все было по-прежнему.

— Я не хочу, чтобы вы здесь околачивались, когда меня нет.

Рэчел разом забыла о своих добрых намерениях и о том, что собиралась вести себя уважительно, послушно и по возможности не язвить.

— Расслабьтесь, Боннер. Все, что отсюда можно стянуть, для меня слишком велико по размерам.

— Надеюсь, до вас дошло, что я сказал.

— А я-то думала, что с утра вы не такой раздражительный, как днем.

— Я круглые сутки такой. — Ответ хозяина содержал в себе определенную дозу юмора, но безжизненный серебристый блеск зеркальных очков, прикрывавших его глаза, все портил. — Где вы ночевали?

— У одной подруги. У меня еще осталось несколько подру.г Рэчел, разумеется, солгала. Дуэйн в свое время строго запретил ей какое-либо общение с жителями городка.

Боннер вытащил из заднего кармана джинсов пару желтых рабочих перчаток и бросил ей.

— Вот, наденьте.

— Боже, как я тронута, — сказала Рэчел, прижав перчатки к груди, словно букет дорогих роз, но тут же прикусила язык, чтобы не отпустить какого-нибудь еще более ядовитого замечания. Как-никак, еще до окончания рабочего дня ей предстояло просить Боннера выдать ей небольшой аванс в счет ее дневного заработка, и потому было просто неразумно с ним конфликтовать.

Но у Гейба, который снова полез за руль пикапа, был такой отсутствующий вид, что она все же не удержалась, чтобы не кольнуть его еще раз:

— Эй, Боннер, может, вы немного подобреете, если выпьете кофе? Я буду рада сварить его для нас.

— Я сам сварю себе кофе.

— Замечательно. Когда он будет готов, принесите и мне чашечку.

Гейб хлопнул дверцей и погнал машину к закусочной, обдав Рэчел клубами пыли из-под колес.

Придурок. Сунув израненные руки в перчатки, она наклонилась и снова принялась выдергивать из земли растения, хотя каждый мускул ее измученного тела протестовал против этого.

Она еще никогда не чувствовала себя такой усталой. Ей хотелось улечься где-нибудь в тени и проспать сто лет Причины усталости были ясны: недостаток сна и бесконечные волнения. Она с тоской вспомнила о том, какой прилив энергии у нее обычно вызывала утренняя чашка кофе. Она не пила его уже много недель. Рэчел очень любила кофе. Ей нравилось в нем все — и его вкус, и запах, и замечательный цвет, который он приобретал, когда она размешивала ложечкой добавленные к нему сливки. Закрыв глаза, она представила, как подносит к губам чашку и делает маленький глоток.

Волна тяжелого рока из закусочной ворвалась в ее уши, разом развеяв все мечты. Взглянув в сторону детской площадки, она увидела, как Эдвард выполз из-под брюха бетонной черепахи. Если Боннер разозлился из-за того, что она слишком рано пришла на работу, интересно, что бы он сделал, если бы увидел ее сына, подумала Рэчел.

Первым делом, придя утром в кинотеатр, она очистила детскую площадку от битого стекла, ржавых консервных банок и прочего хлама, о который ребенок мог бы пораниться, и сложила все это в пластиковый мешок для мусора. Затем она спрятала в кустах, росших рядом с экраном, небольшой запас еды и воды, а также полотенце, на котором мальчик мог бы прилечь отдохнуть. После этого Рэчел предложила сыну поиграть в прятки.

— Готова поспорить, ты не сможешь все утро прятаться так, чтобы Боннер тебя ни разу не увидел, — сказала она.

— Нет, смогу.

— А я говорю, не сможешь.

— Смогу.

Решив, что на этом спор можно закончить, она поцеловала Эдварда и отправила его на площадку, хотя понимала, что рано или поздно Боннер все равно его заметит, а это не сулило ничего хорошего. Мысль о том, что она вынуждена прятать своего ребенка, словно он какое-то насекомое, вызвало в душе у Рэчел новую волну возмущения против Гейба Боннера.

Час спустя Гейб швырнул ей пластиковый мешок и велел собрать весь мусор у входа, чтобы кинотеатр выглядел более " прилично, если смотреть на него со стороны шоссе. Эта работа была проще, чем прополка сорняков, и она обрадовалась перемене занятия, хотя и была уверена, что, давая ей новое задание, хозяин вовсе не стремился облегчить ей жизнь. После того как Гейб ушел, Эдвард присоединился к ней, и вдвоем они справились с этой задачей очень быстро.

Затем она снова занялась прополкой, но едва успела начать, как боковым зрением увидела неподалеку от себя запачканные краской рабочие сапоги.

— Кажется, я сказал вам, чтобы вы убрали мусор со стороны фасада.

Рэчел хотелось ответить повежливее, но она не сумела сдержаться:

— Все уже сделано, командир. Любой ваш приказ для меня — закон!

Гейб прищурил глаза.

— Ступайте в дом и приведите в порядок женскую уборную. Мне надо там все покрасить.

— Повышение! А ведь сегодня только первый день, как я вышла на работу.

Возникла долгая, напряженная пауза, во время которой Боннер прожигал ее взглядом. Рэчел захотелось заткнуть себе рот кляпом.

— Не наглейте, Рэчел. Не забывайте, мне не по вкусу, что вы здесь сшиваетесь, — произнес наконец хозяин и зашагал прочь, прежде чем она успела что-либо ответить.

Осторожно оглядевшись, чтобы убедиться, что Эдвард видел, куда она пошла, Рэчел направилась в закусочную. В кладовке она обнаружила все моющие и чистящие средства и приспособления, которые были ей нужны, но сейчас ее больше всего привлекал кофейник на стойке. Видно, Боннер рассчитывал на двоих — если, конечно, он не был кофеманом. Протянув руку к кофейнику, Рэчел до краев наполнила пластиковую чашку темно-коричневой, почти черной жидкостью. Молока ей найти не удалось. Кофе был на редкость крепкий, но она, прихлебывая его из чашки по пути в женскую уборную, наслаждалась каждым глотком.

Трубы и сантехника оказались старыми и грязными, но все же были в рабочем состоянии. Решив начать с самого трудного, Рэчел принялась отмывать и отскребать засохшую и окаменевшую мерзость, о происхождении которой ей даже думать было противно. Вскоре она услышала у себя за спиной легкие шажки.

— Ну и гадость, — произнес Эдвард.

— Да ладно тебе.

— Я еще помню те времена, когда мы были богатыми.

— Тебе было всего два года, ты не можешь этого помнить.

— А я помню. В моей спальне на стенах были нарисованы поезда.

Рэчел сама оклеивала спальню сына бело-голубыми обоями, разрисованными поездами всех цветов радуги. Детская и ее спальня были единственными комнатами в ужасном доме Дуэйна, которые ей было позволено оформить своими руками и в соответствии со своими вкусами, и поэтому она старалась проводить как можно больше времени именно в них.

— Ладно, я, пожалуй, пойду отсюда, — сказал Эдвард.

— Я тебя понимаю.

— Он меня еще ни разу не засек.

— Ты у меня ловкач, дружище.

— Мам, а у тебя на штанах дырка, — вдруг хихикнул мальчик и, осторожно высунув голову за дверь, чтобы убедиться, что поблизости нет Придурка, исчез.

Рэчел улыбнулась и снова принялась за работу.

Она уже давно не слышала, как сын смеется. Похоже, он получал удовольствие от игры в прятки, а пребывание на относительно свежем воздухе было ему на пользу.

К часу дня она закончила уборку в шести кабинках, между делом по меньшей мере дюжину раз проверив, все ли в порядке с Эдвардом. Когда она наконец выпрямилась, от усталости у нее кружилась голова.

— Мне совсем не нужно, чтобы вы опять свалились в обморок, — раздался у нее за спиной резкий голос. — Передохните немного.

Распрямив спину, Рэчел оперлась на железное колено трубы и посмотрела на Боннера, заслонившего собой дверной проем.

— Я сделаю это, когда устану, — ответила она. — Пока этого не произошло.

— Ладно, ваше дело. Там в закусочной я оставил для вас гамбургер и еще кое-что из еды. Если вы себе не враг, пойдите и перекусите.

Боннер повернулся и пошел прочь, и в следующий момент Рэчел услышала звук его шагов на металлической лестнице, ведущей в проекционную над закусочной.

Сдерживая нетерпение, она быстро вымыла руки, прошла в закусочную и обнаружила на стойке пакет из «Макдоналдса». В течение нескольких секунд она стояла неподвижно, принюхиваясь к божественному аромату, так хорошо знакомому любому американцу. Она работала на пустой желудок с шести часов утра без всякой передышки, и теперь ей просто необходимо было что-нибудь съесть. Но только не это. Такую еду она считала для себя слишком большой роскошью.

Осторожно, так, чтобы ее не увидел Боннер, она отнесла бесценный пакет к тому месту на игровой площадке, где прятался Эдвард.

— Сюрприз, мопсик, — сказала она. — Сегодня тебе везет.

— Это из «Макдоналдса»! — обрадованно воскликнул мальчик.

— Причем все самое лучшее.

Рэчел невольно рассмеялась, глядя, как Эдвард нетерпеливо вскрыл пакет и принялся поглощать гамбургер. Пока он ел, Рэчел достала из их тайника с продуктами кусок хлеба, намазала его тонким слоем арахисового масла, положила сверху еще кусок хлеба и поднесла бутерброд ко рту.

— Хочешь жареной картошки? — предложил Эдвард.

Рот Рэчел мгновенно наполнился слюной.

— Нет, спасибо. Для женщин моего возраста жареное вредно.

Она откусила еще кусок от своего бутерброда и пообещала себе, что, если ей удастся найти припрятанные Дуэйном пять миллионов долларов, она никогда больше не станет есть арахисовое масло.

Два часа спустя она закончила прибираться в уборной.

Взяв в руки скребок для зачистки стен перед окраской, она уже направилась было к покрытым облупившейся краской металлическим дверям, как вдруг до нее донесся гневный крик:

— Рэчел!

Интересно, что теперь она сделала не так, подумала женщина. Она резко наклонилась, чтобы положить скребок на пол, а когда выпрямилась, голова у нее слегка закружилась.

Рэчел подумала, что дурнота сейчас пройдет, но этого не случилось. С каждой секундой ей становилось все хуже и хуже.

— Рэчел! Идите сюда!

Когда она подошла к двери, ее на какой-то момент ослепили яркие лучи солнца, но как только ее глаза привыкли к свету, она приложила руку к груди и тихонько ахнула.

Боннер держал Эдварда за шиворот, словно щенка. Ноги ребенка, обутые в пыльные черные тапочки, беспомощно болтались в воздухе, футболка врезалась ему в подмышки, обнажив узкую грудную клетку с резко выступающими ребрами. Из-под футболки была видна нежная, незагоревшая детская кожа с голубыми прожилками вен. Плюшевый кролик по кличке Хоре, выпавший из рук мальчика, лежал на земле.

Кожа Боннера над крутыми скулами была бледной как полотно.

— Я предупреждал вас, чтобы вы его сюда не приводили.

— Отпустите Эдварда! — выкрикнула Рэчел, бросаясь вперед. — Вы его пугаете!

— Я вас предупреждал. Я говорил, что ему здесь не место. Тут слишком опасно, — проскрипел Боннер, опуская мальчика на землю, Освободившись от его руки, Эдвард тем не менее продолжал стоять, застыв на месте. Он снова почувствовал на себе чудовищную силу взрослого человека, гнев которого он не мог ни понять, ни объяснить, а тем более не был в состоянии сопротивляться ему. Его беспомощность подхлестнула Рэчел. Она подхватила с земли игрушку, обняла сына и прижала к себе.

— А куда же мне его девать?! — крикнула она.

— Это не моя проблема.

— Вам легко говорить. Сразу видно, вы не знаете, что такое ответственность за ребенка!

Наступила долгая пауза. Секунда тянулась за секундой, а Боннер все молчал. Но вот его губы задвигались, и он коротко бросил:

— Вы уволены. Убирайтесь отсюда.

Эдвард, обхватив мать руками за шею, зарыдал.

— Прости меня, мама. Я старался, чтобы он меня не увидел, но он меня поймал.

У Рэчел защемило сердце, она почувствовала, что колени у нее подгибаются. Ей хотелось обругать Боннера за то, что он напугал малыша, но она знала: от этого Эдварду будет только хуже. Да и какой в этом прок? Достаточно было бросить на лицо Боннера даже беглый взгляд, чтобы понять: решение его окончательное.

Хозяин придорожного кинотеатра достал из заднего кармана бумажник, выудил оттуда несколько банкнот и протянул Рэчел:

— Вот, возьмите.

Она посмотрела на деньги и заколебалась. Ей уже пришлось пожертвовать ради ребенка практически всем. Следовало ли теперь растоптать последнюю частичку гордости, которая оставалась в ее душе?

Рэчел медленно протянула руку и взяла кредитки, чувствуя, как внутри у нее словно что-то умерло. Ощущая, как под ее рукой вздымается и опадает грудь Эдварда, она погладила его по голове.

— Ш-ш, тише, милый. — Она легонько поцеловала волосы сына. — Ты ни в чем не виноват.

— Он меня заметил.

— Только под самый конец дня. Он такой тупой, что ему понадобился целый день, чтобы тебя обнаружить. Ты просто молодец.

Не оглядываясь, она повела Эдварда на детскую площадку, где остались их вещи. Собрав скудные пожитки, она направилась к выходу, отчаянно моргая, чтобы сдержать подступавшие к глазам слезы, и думая о том, что поступить так, как поступил Боннер, мог только совершенно бесчувственный человек.

Покидая придорожный кинотеатр «Гордость Каролины», Рэчел испытывала огромное желание броситься вниз с какого-нибудь обрыва и разбиться насмерть.

Габриэль Боннер, бездушный и бесчувственный человек, в эту ночь плакал во сне. Часа в три, задолго до рассвета, он вдруг проснулся и обнаружил, что подушка у него мокрая, а во рту стоит отвратительный металлический привкус горя.

Ему снова приснились Черри и Джейми, его жена и сын.

Только на этот раз вместо любимого лица Черри почему-то всплыло худое, дерзкое лицо Рэчел Стоун, а его сын Джейми, лежа в гробу, держал в руках истрепанного игрушечного плюшевого кролика.

Спустив ноги с кровати, Боннер долго сидел, ссутулив плечи и спрятав лицо в ладонях. Наконец он выдвинул ящик прикроватной тумбочки и достал оттуда «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра.

Лаская ладонь приятной тяжестью, револьвер мгновенно нагрелся от прикосновения его руки.

А теперь возьми и сделай это. Сунь ствол в рот и нажми на спусковой крючок.

Гейб поднес дуло к губам и закрыл глаза. Прикосновение стали показалось ему поцелуем, а негромкий цокающий звук, с которым ствол револьвера легонько ударился о его передние зубы, доставил настоящее наслаждение.

Однако он чувствовал, что не может надавить на спуск, и на какой-то краткий миг в его сердце неожиданно вспыхнула ненависть к своим родным из-за того, что они не давали ему нырнуть в благословенное забвение, которого он так жаждал. Он знал, что ни его мать, ни его отец, ни оба его брата просто не смогут перенести его самоубийства. Их упрямая, безжалостная любовь обрекала его на муки, заставляя продолжать жить в мире, который он не мог больше выносить.

Боннер положил револьвер обратно в ящик и взял оттуда же фотографию в рамке. С нее ему улыбалась его жена Черил, красавица Черил, которая любила его, которая так любила смеяться вместе с ним и была женщиной, о которой мечтает каждый мужчина. Рядом с женой на фотографии был и его сын Джейми.

Гейб большими пальцами осторожно погладил рамку, и ему показалось, что незаживающая рана в его сердце сочится не кровью — из нее давно уже вытекла вся кровь, — а густой, похожей на желчь жидкостью, которой наполнило все его жилы бездонное горе.

Мой сын.

Многие говорили ему, что через год боль утраты начнет утихать, но это была ложь. Больше двух лет прошло с того дня, когда его жену и сына убил какой-то пьяный водитель, несшийся на красный свет, но боль за это время лишь усилилась.

Большую часть этого времени он прожил в Мексике, напиваясь до потери сознания текилой и накачиваясь транквилизаторами. Четыре месяца назад братья приехали за ним, чтобы забрать домой. Гейб выругался в лицо Этану и ударил Кала, но это не помогло: они привезли его в Солвейшн. Когда они вылечили его от алкоголизма, выяснилось, что душа его мертва. В ней не осталось никаких чувств. Никаких…

Так было до вчерашнего дня. Но вдруг что-то произошло. Перед глазами у Гейба стояло обнаженное худое тело Рэчел. Она была почти скелетом — на ее теле можно было пересчитать все ребра. Должно быть, жизнь и в самом деле обошлась с ней сурово, если она предложила ему себя в обмен на работу. Гейб до сих пор не мог понять, как это могло произойти, но его тело отозвалось на обращенный к нему призыв. Он просто не мог в это поверить.

После гибели Черри он только раз видел обнаженную женщину. Это была мексиканская проститутка с роскошными формами и сладкой улыбкой. Гейбу на какой-то момент показалось, что близость с ней поможет хоть немного унять терзающую его боль. Однако ничего у него не вышло: слишком много он выпил, слишком много проглотил таблеток, слишком сильны были его страдания.

Гейб не вспоминал о ней до вчерашнего дня, но именно вчера этот случай невольно всплыл в памяти. Он не мог не подивиться тому, что Рэчел Стоун с ее худобой и глазами, в которых читался вызов, удалось сделать то, что оказалось не под силу опытной мексиканской путане, — пробить брешь в стене, которой он себя окружил Боннер вспомнил, как утомленная любовью Черри, лежа в его объятиях и гладя волосы на его груди, говорила:

— Я люблю тебя за твою доброту, Гейб. Ты самый добрый мужчина, которого я когда-либо знала.

Теперь он больше не был добрым. Доброта исчезла из его испепеленной души. Он положил фотографию обратно в ящик и, подойдя к окну, стал смотреть в темноту.

Рэчел Стоун не знала об этом, но увольнение было далеко не самым страшным из того, что с ней до сих пор случалось.

Глава 5

— Вы не имеете права! — выкрикнула Рэчел. — Мы никому не мешаем.

Офицер полиции, на нагрудном значке которого можно было прочитать надпись «Армстронг», не обращая на женщину никакого внимания, повернулся к водителю грузовика-буксира.

— Давай, Дили. Убери отсюда этот хлам.

Словно во сне, Рэчел смотрела, как грузовик подъехал к ее машине. С того момента, как Боннер ее уволил, прошло около двадцати четырех часов. Она была так измучена и настолько плохо себя чувствовала, что у нее просто ни на что не было сил. Все это время она провела около своего «шевроле», ничего не делая. Затем офицер полиции, проезжавший по шоссе, увидел в кустах блик — отражение солнца от лобового стекла автомобиля — и остановился, чтобы проверить, в чем дело.

Как только он ее увидел, Рэчел поняла, что впереди одни неприятности. Оглядев ее с ног до головы, он сплюнул.

— Кэрол Деннис сказала мне, что вы вернулись в город. Это был не самый умный поступок, миссис Сноупс.

Рэчел объяснила ему, что после смерти мужа она снова взяла свою прежнюю фамилию — Стоун. Однако, несмотря на то что она показала ему свои водительские права, полицейский, обращаясь к ней, упорно продолжал называть ее по фамилии покойного супруга. Он приказал ей убрать «импалу» из кустов, а когда она сказала, что автомобиль не на ходу, вызвал буксировщика.

Увидев, как Дили вылез из кабины грузовика и направился к ее автомобилю, чтобы зацепить его крюком, Рэчел отпустила руку Эдварда и, бросившись наперерез, преградила мужчине дорогу.

— Не делайте этого! Пожалуйста. Мы ведь никому не причиняем вреда.

Заколебавшись, Дили взглянул на Армстронга, однако полицейский, с жесткими, словно проволока, соломенного цвета волосами и морщинистым лицом с недобрыми глазами, и бровью не повел.

— Отойдите, миссис Сноупс, — сказал Армстронг. — Эта земля — частное владение, а не муниципальная автостоянка.

— Я знаю, но мы здесь долго не задержимся. Пожалуйста. Разве вы не можете сделать мне небольшое послабление?

— Еще раз повторяю: отойдите, или мне придется арестовать вас за вторжение в частное владение, миссис Сноупс.

Рэчел видела — полицейский наслаждается ее беспомощностью. Она поняла: он ни за что не уступит.

— Моя фамилия Стоун, — в который уже раз повторила она, глядя, как Дили подцепляет крюк к ее машине, чтобы приподнять за задний мост, и чувствуя, как Эдвард снова ухватился за ее руку.