Глава 1

Когда Франческу впервые показали матери, Клоуи Серрителла Дей ударилась в слезы и начала утверждать, что медицинские сестры частной лондонской больницы поменяли рожденного ею ребенка. Даже безумный не стал бы утверждать, что это уродливое маленькое создание с деформированной головой и опухшим лицом могло появиться из ее изящного тела.

И поскольку мужа не было, чтобы унять истерику Клоуи, медицинским сестрам ничего не оставалось, кроме как убеждать, что большинство новорожденных несколько дней выглядят не лучшим образом. Клоуи приказала им унести уродливую маленькую самозванку и не появляться до тех пор, пока не принесут ее собственное драгоценное дитя. Потом она поправила макияж и занялась приемом посетителей: среди них были и французская кинозвезда, и секретарь министерства внутренних. дел, и Сальвадор Дали. Она поприветствовала их слезным рассказом об обрушившейся на нее ужасной трагедии. Посетители, давно знакомые с истериками прекрасной Клоуи, пообещали заняться этим вопросом. Дали в порыве великодушия объявил, что напишет сюрреалистический образ младенца в качестве подарка на крестины, но потерял интерес к идее и вместо этого прислал набор позолоченных серебряных кубков.

Прошла неделя. В тот день, когда Клоуи должна была выйти из больницы, медсестры помогли ей одеться в свободное черное бальмейновское платье с широким воротником и манжета ми из органди. Затем усадили в кресло-каталку и вручили в руки отвергнутого ею младенца. Прошедшее время мало чем изменило внешность ребенка, но в тот момент, когда она взглянула на положенный ей на руки сверток, Клоуи испытала одну из своих молниеносных перемен настроения. Всмотревшись в испещренное пятнами лицо, она объявила всем и вся, что на свет появилось третье поколение красавиц Серрителла. Никто не проявил настолько плохих манер, чтобы в этом усомниться, и уже через несколько месяцев оказалось, что Клоуи права.

Понимание Клоуи женской красоты шло из детства. Еще девочкой она была полненькой, со складкой жира на талии и мясистыми щечками, скрывавшими изящные кости лица. Она была не настолько тяжеловесной, чтобы в глазах окружающих считаться тучной, а просто достаточно пухленькой, чтобы внутри чувствовать себя уродливой, особенно по сравнению со своей элегантной матерью, великой кутюрье итальянского происхождения Нитой Серрителла. И только в тысяча девятьсот сорок седьмом году, тем летом, когда Клоуи исполнилось двенадцать лет, все начали говорить ей, что она прекрасна.

Немалую часть своих детских лет ей довелось провести в школах-пансионах. Однажды, будучи дома на каникулах, она сидела на золоченом стуле в салоне мод на рю де ла Пакс, стараясь привлекать как можно меньше внимания своими полными бедрами. С обидой и завистью Клоуи наблюдала, как стройная, словно карандаш, Нита в сильно укороченном черном костюме с непомерными отворотами из малинового атласа совещается с элегантно одетой клиенткой. Иссиня-черные волосы ее матери были подстрижены так, что спадали на бледную кожу левой щеки завитком в виде большой запятой. На модильяниевской шее красовалась нитка идеально подобранного черного жемчуга. Жемчуг, так же как содержимое маленького стенного сейфа в спальне, был подарен Ните поклонниками, известными в мире состоятельными мужчинами, получавшими удовольствие от покупки драгоценностей женщине, которая и сама была достаточно обеспечена, чтобы покупать такие вещи.

Один из этих мужчин (Нита притворялась, что не знает который) был отцом Клоуи, но мать и на мгновение не допускала мысли, что выйдет за него замуж.

Привлекательная блондинка, удостоенная внимания Ниты в тот полдень, говорила по-испански, ее акцент был на удивление обычен для человека, привлекшего к себе столько внимания в мире в то особенное лето тысяча девятьсот сорок седьмого года. Клоуи следила за разговором и в то же время рассматривала выстроившиеся в центре салона стройные как тростинки манекены, демонстрировавшие последние модели Ниты. Почему бы и ей не быть такой же изящной и самоуверенной, как эти манекены, думалось Клоуи. Почему она не выглядит, как мать, ведь у них же одинаковые черные волосы, одинаковые зеленые глаза? Если бы она была так же хороша, думала Клоуи, возможно, мать перестала бы смотреть на нее с таким отвращением. Она в сотый раз приняла решение прекратить есть пирожные, чтобы можно было заслужить одобрение матери, и в сотый раз губительное ощущение в желудке говорило, что ей не хватит на это силы воли. Рядом со всепоглощающей целеустремленностью Ниты Клоуи чувствовала себя пуховиком, набитым лебяжьим пухом.

Блондинка неожиданно подняла глаза от наброска, который рассматривала, остановила взгляд на Клоуи и заметила на своем странном грубом испанском:

— Эта малютка когда-нибудь станет великолепной красавицей. Она очень похожа на вас.

Нита бросила на Клоуи взгляд, в котором сквозило плохо скрываемое пренебрежение:

— А я вообще не вижу какого-либо сходства, senora. И ей никогда не стать красавицей, если она не научится отодвигать вилку в сторону!

Клиентка Ниты подняла руку, отягченную несколькими массивными и безвкусными кольцами, и жестом подозвала Клоуи:

— Подойди сюда, дорогая. Подойди поцеловать Эвиту!

Клоуи на мгновение застыла, стараясь осознать сказанное женщиной. Затем она неуверенно поднялась со стула, пересекла салон, со смущением думая о своих коротких и толстых икрах, которые теперь оказались на виду. Подойдя к женщине, она наклонилась и запечатлела на мягкой благоухающей щеке Эвы Перон благодарный поцелуй.

— Фашистская сука! — прошипела Нита, когда двери главного входа в салон закрылись за первой леди Аргентины. Она закусила мундштук черного дерева и сразу же резко выдернула, оставив на нем ярко-красный след от губной помады. — У меня от ее прикосновений мурашки по телу! Всем известно, что у Перона и его братии мог найти убежище любой европейский нацист.

В сердце Ниты еще была жива память о немецкой оккупации Парижа, и она не испытывала к людям, сочувствующим нацистам, ничего, кроме презрения. Тем не менее женщиной она была практичной и не видела причин для того, чтобы деньги Эвы Перон, каким бы дурным образом они ни были заработаны, уходили с рю де ла Пакс на авеню Монтегю, где царствовал дом Диора.

После этого эпизода Клоуи вырезала фотографии Эвы Перон из газет и вклеила в альбом с красной обложкой. И всякий раз, когда критика Ниты становилась особенно жалящей, Клоуи рассматривала эти картинки, нечаянно оставляя на страницах пятна от шоколада, и вспоминала слова Эвы Перон, что в один прекрасный день она станет красавицей.

Зимой, когда ей исполнилось четырнадцать, ее полнота чудесным образом исчезла и со всей определенностью стали видны легендарные черты Серрителла. Она начала часами вертеться перед зеркалом, очарованная стоявшей перед ней стройной как тростинка фигурой. Теперь, сказала она себе, все будет по-другому. Сколько себя помнит, в школе она всегда была где-то на задворках, а сейчас неожиданно почувствовала себя частью высшего круга. Она не догадывалась, что других девочек больше привлекала новообретенная атмосфера уверенности в себе, чем ее двадцатидвухдюймовая талия. Для Клоуи Серрителла быть красивой означало быть принятой в круг избранных!

Казалось, Нита была довольна, что дочь так похудела. Поэтому, когда Клоуи приехала в Париж на летние каникулы, она набралась мужества показать матери некоторые из набросков сконструированной ею одежды (Клоуи и сама надеялась когда-нибудь стать кутюрье). Нита разложила наброски на своем рабочем столе, закурила и исследовала каждую модель тем критическим взглядом, который и сделал ее великим модельером.

— Эта линия смешна! А здесь все пропорции искажены.

Видишь, как ты испортила эту модель обилием деталей? Где твои глаза, Клоуи? Где были твои глаза?

Клоуи выхватила рисунки и больше уже никогда не пыталась заняться моделированием.

Вернувшись в школу, Клоуи посвятила себя тому, чтобы стать симпатичнее, остроумнее и популярнее, чем любая из ее подруг, решив, что уж теперь никто и никогда не должен видеть все еще жившую в ней неповоротливую полную девчонку. Она училась изображать в лицах самые обычные события дня, отрабатывая широкие жесты и экстравагантные вздохи, пока все, что она ни делала, не начинало исполняться как ни у кого значительно и осмысленно. Постепенно даже самые заурядные происшествия в жизни Клоуи Серрителла наполнялись высоким драматизмом.

В шестнадцать лет она отдала свою девственность брату друга в вышке на крыше дома, обращенного окнами к озеру Люцерн.

Опыт был не из приятных, но секс придал Клоуи ощущение уверенности. Она быстро вознамерилась испытать все еще раз с кем-нибудь более опытным.

Весной 1953 года, когда Клоуи исполнилось восемнадцать, Нита неожиданно умерла от перитонита. На похоронах Клоуи сидела словно онемевшая: она была слишком ошеломлена, чтобы понять, что глубина ее горя проистекает не столько из-за того, что у нее умерла мать, сколько из-за того, что теперь у нее не будет матери вообще. Боясь остаться одна, она по ошибке, бросилась в постель богатого польского графа, который был на много лет старше ее. Он предоставил ей временное убежище от ее страхов и через шесть месяцев помог продать салон Ниты за баснословную сумму.

В конце концов граф вернулся к своей жене, а Клоуи начала жить на средства, полученные в наследство. Молодая, богатая, не отягченная семьей, она быстро привлекла внимание праздных молодых мужчин, которые оплетали весь бомонд подобно позолоченной цепи. Она стала чем-то вроде коллекционера, пробующего одного за другим мужчин в поисках того, кто дал бы ей ту безоговорочную любовь, которую она не получила от матери: она искала мужчину, который заставил бы ее не чувствовать себя несчастной толстой девчонкой.

Джонатан Блэк Джек[1] Дей вошел в ее жизнь, появившись по противоположную сторону колеса рулетки в игорном клубе «Беркли-сквер». Блэк Джек Дей получил свое прозвище не из-за внешнего облика, а из-за склонности к азартным играм. К двадцати пяти годам он успел загубить три классных спортивных автомобиля и значительно большее количество женщин.

Порочно красивый американский плейбой из Чикаго имел каштановые волосы, спадавшие на лоб непокорным чубом, жуликоватые усики и при игре в поло давал фору в семь очков. Во многих отношениях он ничем не отличался от других молодых гедонистов, занимавших столь большое место в жизни Клоуи: он пил джин, носил изящные костюмы, сшитые у хорошего портного, и каждый сезон менял игровые площадки. Но в характере других мужчин не было безрассудности и способности Джека Дея рисковать всем, даже унаследованным состоянием, нажитым на американских железных дорогах, — рисковать, поставив все на один оборот рулетки.

Помня об обращенных к ней его глазах поверх кружащегося колеса, Клоуи видела, как маленький шарик из слоновой кости мечется с красного на черное и обратно, остановившись в конце концов на черном 17. Она позволила себе поднять глаза и обнаружила, что Джек Дей смотрит на нее. Он улыбнулся. Она в ответ тоже улыбнулась, уверенная, что хорошо смотрится в серебряно-сером конфекционе от Жака Фаса из атласа и тюля, подчеркивающем отблески света в ее темных волосах, бледность кожи и глубину зеленоватых глаз.

— Кажется, вы сегодня не проиграете, — сказала она. — Вам всегда так везет?

— Не всегда, — ответил он. — А вам?

— Мне? — Она испустила один из своих коронных драматических вздохов. — Сегодня я теряю на всем. Je suis miserable[2] .

Вечно мне не везет!

Его глаза неустанно скользили по ее телу, он вытащил сигарету.

— Да нет, вам везет. Вы ведь только что встретили меня, не так ли? И я собираюсь проводить вас вечером!

Клоуи заинтриговала и очаровала его смелость, и рука ее инстинктивно ухватилась за край стола в поисках поддержки.

Она почувствовала, как его дымчатые глаза словно плавят платье и зажигают глубины ее тела. Не в силах точно определить, что же отличало Джека от остальных, она поняла, что сердце этого безмерно самоуверенного человека могла покорить лишь исключительная женщина и, если она именно такова, нужно навсегда забыть о сидящей внутри толстой девчонке!

Но как бы Клоуи ни желала его, она все-таки одернула себя и сдержалась. В год смерти матери она уже понимала мужчин лучше, чем себя. Клоуи заметила отчаянный блеск в глазах Джека, наблюдавших за бешеным вращением колеса рулетки, и решила, что он не будет высоко ценить то, что достанется ему слишком легко.

— Извините, — ответила Клоуи спокойно. — У меня другие планы. — И прежде чем он смог отреагировать, взяла свою сумочку и ушла.

На другой день он позвонил, но горничной было дано указание говорить, что она отсутствует. Через неделю она заметила его в другом игорном клубе и ускользнула, бросив ему дарящий ложные надежды взгляд, он так и не успел подойти. Вскоре она поняла, что не может думать ни о ком, кроме этого красивого молодого плейбоя из Чикаго. Он позвонил еще раз, она еще раз не подошла к телефону. Позже в тот же вечер Клоуи увидела его в театре, слегка кивнула и чуть улыбнулась, уходя в свою ложу.

Когда он позвонил в третий раз, она взяла трубку и притворилась, будто не помнит, кто он такой. Он хмыкнул и сказал:

— Я зайду за вами через полчаса, Клоуи Серрителла. Если вы не будете готовы, я больше никогда к вам не подойду!

— Полчаса? Да я вряд ли… — Но он уже повесил трубку.

У нее задрожали руки, в голове завертелось колесо рулетки, шарик из слоновой кости перепрыгивал с красного на черное, с черного на красное. Дрожащими руками она надела белое шерстяное, облегающее фигуру платье с обшлагами из меха оцелота а затем добавила к своему туалету маленькую шляпку с прозрачной вуалью. Ровно через полчаса она сама открыла на звонок в дверь.

Они спустились вниз к его спортивному красному «изоттафраскини», который он повел по улицам Найтсбриджа с захватывающей дух скоростью, управляя только пальцами правой руки. Она уголком глаза разглядывала его, восхищаясь как локоном каштановых волос, небрежно спадавшим на лоб, так и тем, что это был темпераментный американец, а не какой-нибудь предсказуемо европейский тип.

В конце концов он остановился у загородного ресторана. В ресторане Джек касался своей рукой ее руки всякий раз, когда тянулся налить вина. Она вся зашлась от желания. Под пристальным взглядом его серебряных глаз Клоуи чувствовала себя безумно прекрасной и такой же изящной внутри, как снаружи. В нем все волновало ее чувства: то, как он ходил, тембр его голоса, дыхание с запахом табака. Джек-Дей был блестящим трофеем, полным и окончательным доказательством ее красоты.

Они вышли из ресторана, и Джек прижал ее к стволу сикомора, целуя глубоким, обольстительным поцелуем. Его руки скользнули ей за спину и стиснули ягодицы.

— Я хочу тебя, — прошептал он в ее приоткрытый рот.

Желание настолько переполняло тело, что Клоуи было физически больно его отпускать.

— Ты слишком торопишься, Джек! Мне нужно время.

Он засмеялся и ущипнул ее за подбородок, словно был вполне доволен тем, как хорошо она играла в его игру. Затем Джек сжал ее груди, как раз когда пожилая пара выходила из ресторана и смотрела в их сторону. Отвозя Клоуи домой, он веселил ее забавными анекдотами и не сказал ни слова о том, когда они увидятся снова.

Через два дня Джек позвонил, и горничная позвала ее к телефону, но Клоуи отрицательно мотнула головой и не взяла трубку. Потом она убежала в свою комнату и разрыдалась, боясь, что оттолкнула Джека и у него пропадет охота к дальнейшим действиям. В следующий раз она увидела его на открытии галереи с повисшей на руке яркой девицей с крашенными хной волосами и притворилась, что не заметила их.

Он появился у нее в полдень следующего дня и пригласил прокатиться за город. Клоуи ответила, что уже приглашена и не сможет с ним сегодня пообедать.

Игра случая продолжалась, и Клоуи была не в силах думать ни о чем другом. Когда Джека не было, она вызывала его образ в воображении: подвижное как ртуть тело, непослушная прядь волос, жуликоватые усики. Она почти не могла соображать из-за тягучего напряжения, в котором находилось ее тело, но пока что сопротивлялась этой сексуальной прелюдии.

Шарик из слоновой кости, постукивая, бежал по кругу рулетки — с черного на красное, с красного на черное… Клоуи знала, что скоро он упадет и остановится.

— Сегодня ночью, — сказал Джек, когда она сняла трубку. — Жди меня в полночь.

— В полночь? Не смеши меня, дорогой. Это невозможно.

— В полночь или никогда, Клоуи. Игра окончена.

Вечером Клоуи надела черный бархатный костюм с пуговицами из искусственных бриллиантов и крепдешиновую блузку цвета шампанского. Ее глаза сияли, когда она, глядя в зеркало, расчесывала свои темные волосы с загнутыми внутрь концами.

Блэк Джек Дей, облаченный в смокинг, появился в дверях в полночь, с последним ударом часов. Клоуи взглянула на него, и внутри у нее все растаяло, как ароматный жидкий крем, которым она увлажняла обожженную солнцем кожу. Вместо «изотты-фраскини» он усадил ее в «даймлер» с шофером и объявил, что повезет в универмаг «Харродз».

Клоуи засмеялась:

— Уже полночь, немного поздновато для покупок.

Джек ничего не ответил, лишь слегка усмехнулся, откидываясь на мягкое кожаное сиденье, и начал болтать о пони для поло, которого собирается купить у Ага-Хана. Вскоре «даймлер» затормозил у зеленого с золотым навеса универмага «Харродз». Клоуи взглянула на тусклый свет, пробивавшийся через двери изысканного магазина:

— Похоже, что «Харродз» закрыт в это время даже для тебя, Джек.

— А давай-ка посмотрим, малыш?

Шофер открыл им заднюю дверь, и Джек помог ей выйти из машины.

К ее изумлению, из-за стеклянных дверей «Харродз» появился швейцар в ливрее. Взглянув исподтишка, не подсматривает ли кто с улицы, он отпер и распахнул дверь:

— Добро пожаловать в «Харродз», мистер Дей.

Клоуи в изумлении смотрела на открытую дверь. Конечно, даже Блэк Джек Дей не мог просто так зайти в известнейший в мире универмаг далеко после закрытия, когда в магазине уже не было продавцов. Клоуи не двигалась с места, и он подтолкнул ее вперед, крепко надавив пониже спины. Когда они оказались в универмаге, швейцар сделал самое удивительное — приподнял шляпу, вышел на улицу и запер за собой дверь. Она не верила своим глазам и повернулась к Джеку, ожидая объяснений.

— Мне особенно везло в рулетку с тех пор, как я встретил тебя, малыш. Полагаю, ты можешь позволить себе небольшое путешествие по магазину.

— Но магазин закрыт! Я не вижу продавцов.

— Тем лучше.

Клоуи требовала объяснений, но он мало что сказал сверх того, что заключил частное — она была уверена, совершенно незаконное, — соглашение с несколькими новыми и не столь щепетильными служащими «Харродз».

— Но где же люди, которые работают здесь ночью? Уборщицы? Ночная охрана?

— Ты задаешь слишком много вопросов, малыш. Что толку в деньгах, если на них нельзя купить удовольствие? Посмотрим, на что ты соблазнишься этой ночью. — Он взял с витрины шаль с золотым и серебряным рисунком и задрапировал ею бархатный воротник ее пиджака.

— Джек, я не могу просто так это взять!

— Успокойся, малыш. Магазин в убытке не останется. Ну что, ты и дальше будешь надоедать мне своими страхами или мы развлечемся?

Клоуи с трудом верила происходящему. Не было видно ни продавцов, ни администраторов, ни охраны. Неужели этот огромный универмаг в самом деле в ее распоряжении? Она взглянула на шаль, драпирующую ее шею, и слабо вскрикнула. Он кивнул в сторону множества элегантных товаров:

— Давай же, выбери себе что-нибудь!

С бездумным хихиканьем она решилась, вытянула с витрины золоченую сумочку и повесила ее через плечо.

— Очень мило, — сказал Джек.

Клоуи порывисто обняла его за шею:

— Ты, безусловно, самый потрясающий мужчина в мире, Джек Дей! Как я обожаю тебя!

Его ладони сползли вниз с ее талии и обхватили ягодицы.

Он притянул ее к себе, так что их бедра прижались друг к Другу.

— А ты — самая потрясающая женщина! Разве я могу позволить, чтобы наша любовная интрига закончилась где-нибудь в обычном месте?

С черного на красное… с красного на черное… Она ощущала, как нечто твердое прижимается к ее животу, и не заблуждалась относительно его намерений. Клоуи чувствовала, как в ней растут и жар и холод одновременно. Игра шла к концу, и где… в универмаге «Харродз». Только Джек Дей мог выкинуть нечто столь экстравагантное. От этих мыслей голова пошла кругом, как красно-черное колесо рулетки.

Он стянул с ее плеча дамскую сумочку, снял ее бархатный пиджак и положил их на витрину, где красовались шелковые зонты с ручками из розового дерева. Сняв свой смокинг, он бросил его туда же. Джек остался в белой рубашке с черными янтарными запонками, его тонкую талию охватывал ремень.

— Заберем их позже, — сказал он, опять набрасывая на ее плечи шаль, — пойдем на поиски!

Джек повел ее в известный продовольственный отдел «Харродз», с огромными мраморными прилавками и расписными потолками.

— Ты проголодалась? — спросил он, беря с витрины серебряную коробку с шоколадными конфетами.

— По тебе, — ответила она.

Его губы под усами скривились в усмешке. Сняв крышку, он вынул темную шоколадную конфету, проделал дырочку на ее боковой стенке, и из конфеты закапал тягучий вишневый ликер. Джек быстро прижал конфету к ее губам, водя по ним взад и вперед и вызывая в ней какое-то сложное чувство. Потом он положил конфету себе в рот и наклонил голову, чтобы поцеловать ее. Когда ее губы раскрылись, сладкие и липкие от ликера, Джек вытолкнул конфету языком. Клоуи со стоном приняла конфету, и ее тело стало таким же жидким и бесформенным, как начинка конфеты.

Наконец он оторвался от нее, открыл бутылку шампанского и дал отпить ей, а потом отхлебнул сам.

— За самую экстравагантную женщину Лондона! — сказал Джек, наклоняясь и слизывая остатки шоколада с уголков ее рта.

Джек и Клоун прогулялись по первому этажу, взяв пару перчаток, букетик шелковых фиалок, шкатулку для драгоценностей ручной росписи, и сложили все кучкой, чтобы забрать позже. Наконец они попали в парфюмерный отдел, и она купалась в опьяняющей смеси тончайших в мире ароматов.

Когда они подошли к центру, Джек отпустил ее руку, развернул лицом к себе и начал расстегивать ее блузку. Клоуи испытывала странную смесь возбуждения и замешательства. Хотя в универмаге никого не было, все-таки они стояли в центре «Харродз».

— Джек, я…

— Не будь ребенком, Клоуи, — сказал он, — делай что тебе говорят!

Она вздрогнула, когда Джек сдвинул в сторону атласную ткань блузки, открывая кружевной бюстгальтер. Он вынул флакон духов «Джой» в целлофановой упаковке из открытой стеклянной витрины и открыл его.

— Обопрись о прилавок, — сказал он; его голос был такой же шелковый, как ткань ее блузки. — Положи руки на край!

Клоуи послушалась, ослабев от света его серебряных глаз.

Джек вынул из флакона стеклянную пробку, и его рука скользнула за кружевной край бюстгальтера. У нее перехватило дыхание, когда холодный кончик пробки стал тереться о ее сосок.