Глава 1

Всю эту весну Хани[1] молилась Уолту Диснею. Сидя на кровати, стоявшей в глубине ржавого старого трейлера, расположившегося среди сосен за третьим холмом аттракциона американских горок «Черный гром», она молилась Уолту Диснею, а иногда и самому Иисусу Христу в надежде, что хотя бы кто-то из этих великих поможет ей. Через провисшую занавеску она смотрела на клочок ночного неба, едва различимый сквозь кроны сосен.

— Мистер Дисней, это опять Хани. Я знаю, что парк развлечений на Серебряном озере не очень-то здорово выглядит сейчас, когда уровень воды понизился и видны все пни, да еще «Бобби Ли» сидит на дне озера прямо в конце дока. Может, за всю прошлую неделю в нашем парке побывало не больше сотни человек, но не всегда же так будет!

С тех пор как в газете «Демократ» округа Паксавачи были напечатаны слухи о том, будто люди из компании Уолта Диснея подумывают о покупке парка развлечений на Серебряном озере, чтобы соорудить на его месте южнокаролинский вариант Диснейленда, Хани не могла думать ни о чем другом. Ей было уже шестнадцать, и она знала, что молиться мистеру Диснею — чистейшее ребячество (не говоря уже о том, что подобное поведение непростительно для баптистки из южного штата), но неудачи довели ее до отчаяния.

И она принялась перечислять преимущества, с которыми непременно нужно было познакомить мистера Диснея:

— От нас всего час езды до границы между штатами. И если поставить хорошие указатели, то все, кто направляется в Миртл-Бич, наверняка остановятся здесь со своими детишками. Если не считать москитов и высокой влажности, наш климат можно считать сносным. Озеро может стать просто замечательным, если ваши служащие заставят компанию «Пурлекс Пэйнт» прекратить сбрасывать в него ядохимикаты. И те люди, что продолжили дело после вашей смерти, могли бы купить его просто за бесценок. Не могли бы вы повлиять на них? Не могли бы хоть как-нибудь указать им, что парк развлечений на Серебряном озере — это как раз то, что они ищут?

Эту мешанину молитвы с торговой презентацией, которую возносила Хани, прервал слабый нудный голос ее тетки:

— Хани, с кем это ты там разговариваешь? У тебя что, парень в кровати?

— Да, Софи, — ухмыльнувшись, ответила Хани. — Тут их у меня с дюжину наберется. И один как раз собирается показать мне свой маятник.

— О Боже, Хани! Как ты можешь так выражаться? Это нехорошо.

— Извините.

Хани знала, что поддразнивать Софи не следовало, но не могла отказать себе в этом удовольствии, когда тетка начинала сильно допекать. Это случалось не так уж часто и ни к чему хорошему не приводило, но, когда Софи слишком надоедала своей заботой, Хани едва не начинала верить, что это ее настоящая мать, а не тетка.

Из соседней комнаты донесся взрыв хохота, коим аудитория программы «Тунайт шоу» отреагировала на шутку Джонни о земляных орехах и президенте Картере. Телевизор у Софи был включен постоянно. Она не уставала повторять, что это помогает ей отвлечься от тоски по голосу дядюшки Эрла.

Эрл Букер умер полтора года назад, оставив Софи владелицей парка развлечений на Серебряном озере. Нельзя сказать, что при его жизни она была уж очень оборотистой, когда же он умер, стало еще хуже, и всеми делами пришлось заправлять Хани. Отойдя от окна, она подумала, что Софи наверняка скоро заснет. Тетка никогда не засиживалась за полночь, хотя и вставала не раньше полудня.

Хани откинулась на подушки. В трейлере было жарко и душно. И хотя на ней были только майка с рекламой пива «Буд-вейзер» да трусики, особого комфорта она не ощущала. Раньше у них был кондиционер, но он вот уже два года как сломался, так же как понемногу ломалось и все остальное, а до починки не доходили руки.

Глянув на циферблат часов, стоявших недалеко от кровати, которую она делила с дочерью тетки, Шанталь, Хани почувствовала укол беспокойства. Сестре уже пора быть дома. Сейчас понедельник, ночь, парк закрыт, и там совершенно нечего делать. Шанталь была центральной фигурой в запасном плане Хани, разработанном на случай, если служащие компании мистера Диснея не купят этот парк, и Хани не могла допустить, чтобы сестра пропадала неизвестно где, пусть даже только сегодня вечером.

Спустив ноги на растрескавшийся линолеум, она дотянулась до выцветших, некогда красных шорт, которые носила днем. Сама она была мелкокостной, небольшого росточка, а эти шорты перешли к ней от Шанталь. Они были слишком широки в бедрах и висели мешковатыми складками, а ноги торчали из них, словно пара зубочисток, и казались еще более худосочными, чем в действительности. Но тщеславие было одним из тех немногих пороков, которыми Хани не обладала, поэтому она не обращала на такой пустяк никакого внимания.

И хотя сама Хани этого не замечала, но все же какой никакой, а повод для тщеславия у нее имелся. Это были отороченные мохнатыми ресницами голубые глаза под темными дугами бровей. И это личико в форме сердца с маленькими скулами, усеянными веснушками, и некое крошечное, дерзко вздернутое подобие носика. Но она еще не совсем доросла до размеров своего рта, широкого, с полными губами, всегда напоминавшими ей большую старую рыбу-прилипалу. Сколько Хани себя помнила, ей никогда не нравилась ее внешность, и не столько из-за того, что люди принимали ее за мальчика, пока у нее не развилась грудь, сколько главным образом потому, что никто не желал воспринимать всерьез особу, слишком смахивавшую на ребенка. А поскольку Хани позарез было нужно, чтобы ее воспринимали всерьез, она делала все возможное, чтобы скрыть все свои физические достоинства за неизменно враждебным хмурым взглядом и воинственным настроем.

Сунув ноги в сплющенные голубые тапочки на резиновом ходу, давным-давно принявшие форму ее подошв, Хани прошлась руками по коротким всклокоченным волосам. Она проделала это не столько для того, чтобы пригладить их, сколько чтобы почесать на голове место укуса москита. Ее волосы, под стать имени, были светло-коричневого цвета. От природы они были волнистыми, но Хани редко когда предоставляла им возможность виться. Напротив, она не упускала случая обкорнать их, используя любое попадавшееся под руку достаточно острое орудие, будь то перочинный ножик, фестонные ножницы или на худой конец нож для чистки рыбы.

Закрыв за собой дверь, Хани выскользнула в короткую узкую прихожую, застланную циновкой, разрисованной коричневыми и золотистыми ромбами, заодно покрывавшей неровный пол территории, на которой не только спали, но и ели. Как она и предполагала, Софи уже уснула на своей старой кушетке, покрытой изношенной тканью рыжевато-коричневого оттенка, украшенной выцветшими рисунками вывесок таверн, изображениями орлов с американского герба и флагов с тринадцатью звездочками. Перманент, который Шанталь сделала матери, получился не очень удачным, и жидкие, цвета соли с перцем, волосы Софи казались пересохшими и слегка наэлектризованными. Она была чуть полновата, и под ее трикотажной сорочкой вырисовывались груди, развалившиеся по обе стороны туловища, словно налитые водой воздушные шары.

Хани посмотрела на тетку с привычным смешанным чувством раздражения и любви. Именно она, Софи Мун Букер, должна заботиться о своей дочери, а вовсе не Хани. Именно ей следует думать, как оплатить все эти накапливающиеся изо дня в день счета и как сохранить семью, не скатившись на подачки этой раздолбанной системы соцобеспечения.

— Я выйду ненадолго.

Софи всхрапнула во сне.

Спрыгнув с раскрошившихся бетонных ступенек, Хани вдохнула напоенный влагой ночной воздух. Снаружи трейлер имел на редкость неприятный синеватый, цвета яйца малиновки, оттенок, несколько скрашенный ностальгическим налетом древности. Ее тапочки утонули в песке, между пальцами набился гравий. Удаляясь от дома, она втянула носом воздух. Июньская ночь была наполнена запахами сосны, креозота и того дезинфицирующего средства, что используется в туалетах. Но все перебивал отдаленный затхлый запах Серебряного озера.

Проходя мимо ряда посеревших от непогоды опорных колонн из желтой южной сосны, Хани сказала себе, что уж на этот раз просто пройдет мимо; на этот раз она не остановится и не станет смотреть. Едва начнешь смотреть, как в голову полезут всякие мысли, а от этих мыслей появляется такое чувство, будто ты очутилась в ведерке с наживкой недельной давности. Она упрямо продолжала идти еще примерно с минуту, а потом все равно остановилась. Обернувшись, она вытянула шею и окинула взглядом всю громаду «Черного грома».

Силуэт массивного деревянного каркаса аттракциона американских горок вырисовывался на фоне ночного неба скелетом какого-то доисторического динозавра. Ее взгляд прошелся вверх вдоль крутого подъема гигантского горба «Черного грома» и дальше вниз по захватывающему дух шестидесятиградусному спуску. Она проследовала взглядом по склонам двух следующих горок с их приводящими в трепет спусками и дальше по завершающей спирали, закручивающейся кошмарным водоворотом над самой поверхностью Серебряного озера. Разглядев все эти три горки и смертельную спираль с крутыми виражами, она почувствовала, как сердце сжимается от тоски и горечи. С того лета как «Черный гром» перестал работать, их дела пошли вкривь и вкось.

Несмотря на то что парк развлечений на Серебряном озере был маленьким и старомодным по сравнению с такими местами, как «Сады Буш» или «Шесть флагов» в штате Джорджия, была в нем достопримечательность, какой не могли похвастаться другие. В нем стояли последние на всем Юге грандиозные деревянные американские горки, те самые американские горки, которые кое-кто из энтузиастов был склонен считать более захватывающими, нежели легендарные горки «Циклон» на Кони-Айленде. Когда в конце двадцатых годов соорудили этот аттракцион, покататься на «Черном громе» съезжалась публика со всех концов страны. Для легионов поклонников американских гор поездка на Серебряное озеро стала чем-то вроде религиозного паломничества.

Прокатившись с десяток раз на легендарных деревянных горах, они обычно посещали и другие, более прозаичные аттракционы парка, включая круиз (стоимостью два доллара на человека) из конца в конец Серебряного озера на колесном пароходике «Роберт Э. Ли». Но «Бобби Ли»[2], как и «Черный гром», стал жертвой катастрофы.

Почти два года назад, в семьдесят восьмом году, в День труда, от заднего вагончика «Черного грома» отвалилась колесная подвеска, он оторвался от остальных, и его отшвырнуло в сторону. К счастью, никто не пострадал, но администрация штата Южная Каролина в тот же день закрыла аттракцион, и ни один банк не пожелал финансировать дорогостоящие восстановительные работы, без проведения которых администрация штата не разрешала вновь открывать американские горки. Без этого знаменитого аттракциона парк развлечений на Серебряном озере умирал медленной, мучительной смертью.

Хани прошла в глубину парка. По правую руку засиженная мухами лампочка освещала заброшенную площадку «Автодрома», в котором побитые автомобильчики из стеклопластика терпеливо дожидались, когда завтра в десять утра парк откроют для посетителей. Она прошла через «Киддиленд» с его миниатюрными мотоциклами и пожарными машинками, застывшими на своих нескончаемых кольцевых рельсах. Еще дальше отдыхали от дневных трудов аттракционы «Мотогонки» и «Карусель». Она задержалась перед «Домом ужасов», над входом в который красовалось светящееся изображение обезглавленного тела с бившим из обрубка шеи фонтаном фосфоресцирующей крови.

— Шанталь!

Никто не ответил.

Сняв с крюка за билетной кассой фонарь, Хани целеустремленно поднялась по наклонным мосткам в «Дом ужасов». Днем эти мостки раскачивались, а из громкоговорителя неслись отдававшиеся эхом стоны и пронзительные вопли, но сейчас все было тихо. Пройдя по «Коридору смерти», она посветила на семифутовую фигуру палача в капюшоне с окровавленным топором.

— Шанталь, ты здесь?

Ответом была мертвая тишина. Пробравшись через искусственную паутину, Хани прошла мимо блока рубильников к «Логовищу крыс». Оказавшись внутри, она повела фонарем по маленькому помещению. Сто шесть мохнатых серых крыс, притаившихся в стропилах и свешивавшихся с невидимых ниток над ее головой, уставились на нее множеством отсвечивавших красноватым блеском глаз.

Хани с удовлетворением оглядела их. «Логовище крыс» было украшением «Дома ужасов», потому что животные были настоящими. Их чучела изготовил в пятьдесят втором году таксидермист из Нью-Йорка для дома привидений в «Парке Палисаде» в Форт-Ли. В конце шестидесятых ее дядя Эрл купил эти уже изрядно потрепанные чучела у одного человека из Северной Каролины, чей парк вблизи Форест-Сити обанкротился.

— Шанталь!

Хани вновь позвала сестру и, не получив ответа, покинула «Дом ужасов» через запасной пожарный выход. Перешагнув через электрические кабели, она срезала путь, пройдя через аттракцион «Загон», и направилась к центральной аллее.

С темнотой пытались бороться лишь редкие разноцветные лампочки, нанизанные на провисшие гирлянды флажков, зигзагом проходившие над аллеей. Все мелкие аттракционы и игры на ночь были забраны досками: стойка с молочными бутылками и цистерна с рыбой, игры «Сумасшедший мяч», «Железная клешня» со стеклянным ящиком, набитым гребешками, игральными костями и цепочками для ключей, «Герцог Хаззардский». Все вокруг было пропитано затхлым запахом попкорна, пиццы и прогорклого масла от пирожных-трубочек.

Это был запах быстро исчезавшего детства Хани, и она жадно вдыхала его. Если люди Диснея приберут парк к рукам, этот запах исчезнет навсегда, а вместе с ним и все мелкие аттракционы, «Киддиленд» и «Дом ужасов». Обхватив руками свои узкие плечи, она крепко сжала себя; эта

привычка развилась у нее за многие годы, потому что никто другой этого никогда не делал.

С тех пор как умерла мать — тогда ей было шесть лет, — это место было ее единственным домом, и Хани любила его всем сердцем. Составление письма людям Диснея было худшим из всего, что ей доводилось делать. Ей пришлось подавить все более нежные чувства в отчаянной попытке раздобыть деньги, которые были так нужны, чтобы семья не распалась, деньги, которые дадут им возможность не попасть в лапы благотворительной системы и позволят купить маленький домик в чистом месте где-нибудь по соседству, возможно, даже с красивой мебелью и садом. Но, стоя так посреди пустынной аллеи, она пожалела, что еще недостаточно взрослая и мудрая, чтобы все сделать по-иному. Потому что больше всего ей претила мысль потерять «Черный гром», а если бы американские горки по-прежнему работали, она ни за что на свете не отказалась бы от этого парка.

Таинственная ночная тишина и затхлый запах попкорна вернули воспоминания о маленьком ребенке, скорчившемся в углу трейлера, с прижатыми к подбородку коленями в струпьях, с ошеломленным взглядом огромных голубых глаз. В голове эхом разнесся сердитый голос из прошлого:

— Софи, да убери ты ее отсюда! Проклятие, от нее меня в дрожь бросает! Со вчерашнего вечера, как ты притащила ее сюда, она почти не пошевелилась. Только и знает, что сидеть да смотреть!

Хани услышала грохот тяжелого кулака дядюшки Эрла по кухонному столу, а потом раздалось монотонное причитание Софи:

— Да куда же я ее дену, Эрл?

— А мне плевать, куда ты ее денешь! Я не виноват, что твоя сестрица вздумала утопиться. Эти люди из Алабамского приюта не имели права заставлять тебя забирать ее. Черт побери, я хочу спокойно есть свой ленч без того, чтобы она торчала тут как какое-то привидение!

Софи прошла в угол жилого отделения трейлера и носком своей красной сандалии на веревочной подошве пошевелила пятку дешевой парусиновой туфли Хани.

— Не надо так себя вести, Хани! Иди на улицу и поищи Шанталь. Ты еще не видела парка. Она тебе все покажет.

— Хочу к маме, — прошептала Хани.

— Проклятие! Забери ее отсюда, Софи!

— Ну вот, слышишь, что Ты натворила? — вздохнула Софи. — Ты рассердила своего дядюшку Эрла. — Схватив Хани за руку, она потянула ее. — Вставай! Идем, я дам тебе сладкой ваты.

Софи вывела Хани из трейлера и повела через сосняк под палящим полуденным солнцем Каролины. Хани шла за ней, словно крошечный робот. Ей совсем не хотелось сладкой ваты. Утром Софи заставила ее съесть «Капитана Крунча», и ее стошнило.

Софи отпустила ее руку. Хани уже успела догадаться, что тетка не любит дотрагиваться до людей, не то что мать Хани, Кэролайн. Кэролайн всегда брала Хани на руки, обнимала ее, называла сладким пирожком, даже когда возвращалась усталая после целого дня работы в химчистке в Монтгомери.

— Хочу к маме, — прошептала Хани, когда они подошли по траве к колоннаде огромных деревянных столбов.

— Твоя мама умерла. Она не…

Последние слова Софи утонули в чудовищном визге, раздавшемся над головой Хани.

Хани тоже завизжала. Все ее печали и страхи, накопившиеся в ней с тех пор, как умерла мать и как ее оторвали от всего привычного, выплеснулись наружу, вытесненные тем ужасом, который она почувствовала, услышав этот неожиданный и необыкновенный шум. Она все кричала и кричала.

У нее уже было смутное представление об американских горках, но кататься на них еще ни разу не приходилось, как не доводилось и видеть горок такого размера, поэтому ей и в голову не пришло соединить этот звук с процессом катания. Она слышала только голос чудовища, того самого, что прячется в шкафу, крадется под кроватью и уносит матерей маленьких девочек в своей грозной огнедышащей пасти.

И у нее вырвались пронзительные крики. Все эти шесть дней, прошедших со дня смерти матери, она не могла выйти из оцепенения и теперь не останавливалась, даже когда Софи принялась трясти ее за плечи.

— Перестань! Прекрати кричать, слышишь?

Но Хани не могла перестать, она вырывалась из рук Софи, пока не освободилась. Потом бросилась бежать под рельсами, неистово размахивая руками, ее маленькие легкие напрягались каждый раз, как она исторгала свои печаль и страх. Подбежав к месту, где колея опускалась настолько, что под ней уже нельзя было пройти, она ухватилась за один из деревянных столбов. Чувствуя, как занозы вонзаются в руки, она держалась за этот предмет, внушающий ей дикий страх, в наивной вере, что если покрепче вцепиться в него, то сожрать ее он не сможет.

Потеряв счет времени, она слышала только свои всхлипывания и рев проносившегося над головой чудовища, чувствовала, как грубые занозы от столба впиваются в мягкую, как у младенца, кожу ее рук, и понимала, что уже никогда не увидит свою мать.

— Проклятие, да перестань ты орать!

Пока Софи стояла, беспомощно наблюдая за происходящим, сзади подошел дядюшка Эрл и с руганью оторвал Хани от столба.

— Что с ней такое? Что, к дьяволу, с ней происходит?

— Не знаю, — жалобно ответила Софи. — Это случилось с ней, когда она услыхала «Черный гром». Похоже, он ее здорово напугал.

— Ну, это просто никуда не годится! Мы ее баловать не собираемся, черт побери!

Ухватив Хани за пояс, он выволок ее из-под американских горок. Делая громадные неуклюжие шаги, он пронес ее между группами людей, пришедших в парк, и по наклонному настилу забрался в станционный домик, где пассажиры садились в «Черный гром».

Состав стоял пустой, готовясь принять следующую группу желающих кататься. Не обращая внимания на протесты стоявших в очереди, он протолкнул ее под поручнем в первый вагончик. Ее пронзительные вопли гулким эхом разнеслись под сводом деревянной крыши. Она отчаянно боролась, пытаясь вырваться, но дядя крепко удерживал ее своей волосатой ручищей.

— Эрл, ты что делаешь? — К нему двинулся Честер, старик, управлявший запуском «Черного грома».

— Ей охота прокатиться.

— Эрл, она слишком маленькая. Ты же знаешь, что до этих горок ей еще расти да расти.

— Это паршиво. Ну-ка, привяжи ее! И чтоб никаких там чертовых тормозов.

— Но, Эрл…

— Делай, что я сказал, или будешь уволен!

До ее сознания с трудом доходили возражения нескольких человек из очереди, но тут состав тронулся, я она поняла, что ее несет в самую пасть чудовища, проглотившего ее мать.

— Нет! — взвизгнула она. — Нет! Мама!

Поручень был слишком толстым для ее пальчиков, но Хани мертвой хваткой вцепилась в него. Она зашлась в горьком, безутешном плаче:

— Мама… Мама…

Вся конструкция заскрипела и застонала, когда состав пополз на высокий холм, немало способствовавший созданию легенды о «Черном громе». Пока состав садистски неторопливо вползал наверх, в детской головке Хани проносились картины одна другой ужаснее. В свои шесть лет она была оставлена во всей Вселенной один на один с этим исчадием ада. Совершенно беспомощная, она была слишком слаба, слишком мала ростом и годами, чтобы суметь защитить себя, и на всем свете не было ни одного взрослого, кто мог бы ей в этом помочь.

От страха перехватило горло, крошечное сердечко судорожно забилось в груди, а вагончик неотвратимо карабкался на вершину огромного холма. Выше величайшей в мире вершины. В заоблачную высь. Выше знойного неба, к тому темному месту, где прячутся только дьяволы.

Из горла вырвался последний вопль, когда вагончик перевалил вершину и перед нею на миг открылся ужасающий спуск, и вот она уже низвергается в самое чрево зверя, чтобы быть сожранной и растерзанной на части в эту самую темную ночь ее детской души, только для того, чтобы…

Опять взмыть вверх!

И затем вновь быть сброшенной в ад.

И вновь взмыть!

Она трижды погружалась в ад и снова воскресала, а потом ее проволокло над озерной гладью и затянуло в дьявольскую спираль. Она ударилась о стенку вагончика, когда смертельный водоворот понес ее вниз, прямо в воду, но в последнюю секунду, в каких-нибудь двух футах над поверхностью, состав выровнялся, и она вознеслась на следующий уровень. Состав замедлил ход и плавно доставил ее к станции.

Больше она не плакала.

Вагончики остановились. Дядя Эрл исчез, и Честер, оператор аттракциона, бросился было вытаскивать ее. Хани затрясла головой, хотя глаза по-прежнему сохраняли трагическое выражение, а маленькое личико было белым как мел.

— Еще, — прошептала она.

Она была еще слишком мала, чтобы внятно выразить чувства, которые дали ей американские горки. Единственное, что она понимала, — ей непременно нужно вновь пережить это ощущение — ощущение силы, которая сильнее нее, силы, способной не только наказать, но и спасти. Словно эта сила каким-то образом позволила ей прикоснуться к матери.

В тот день она прокатилась на «Черном громе» раз десять и позже, на протяжении всего детства, каталась всякий раз, когда нуждалась в обретении надежды на защиту высшей силы. Американские горки, сталкивая ее со всеми ужасами человеческого существования, в конце концов благополучно выносили девчушку на безопасный берег.

Жизнь у Букеров постепенно вошла в нормальную колею. Дядюшка Эрл так никогда и не полюбил ее, но смирился, видя, что она становится ему большей помощницей, чем жена или дочь. Софи была к ней добра, насколько может быть добрым человек, полностью погруженный в себя. Хани и Шанталь редко слышали от» нее какие-то распоряжения, за исключением требования посещать воскресную школу хотя бы раз в месяц.

Но именно на этих громадных американских горках, а не в баптистской церкви, она больше познавала Бога, и Бог этот был проще для понимания. Ибо того, кто, как она, не вышел ростом, был сиротой и вдобавок женщиной, преисполняла отвагой причастность к некоей высшей силе, чему-то сильному и вечному, что будет охранять и давать защиту.

Донесшийся из глубины аркады звук вернул Хани к действительности. Она упрекнула себя, что отвлекается от цели. Так недолго стать не лучше сестры. Пройдя вперед, она просунула голову в аркаду:

— Эй, Бак, ты не видел Шанталь?

Бак Оке выглянул из-за механического бильярда, который пытался починить, памятуя о ее угрозе, что если не будут исправлены хотя бы несколько машин, то он может убраться со своей здоровенной старой задницей назад в Джорджию. Его налитое пивом брюхо распирало грязную ковбойку, грозя оборвать пуговицы, когда он повернулся всем телом и тупо ухмыльнулся ей:

— Какая Шанталь?

И громко заржал своей шутке. Хани пожалела, что не может испепелить его прямо на месте, но она

уже потеряла слишком много работников из-за задержек с выплатой жалованья и знала, что не может позволить себе давать волю чувствам. И потом, Бак был вовсе не злобный, а просто туповатый. Правда, у него была неприятная привычка почесывать у себя в присутствии дам как раз те места, которые не следовало бы.

— Да ты настоящий шутник, Бак, верно? Тут Шанталь не проходила?

— Не-а, Хани. Тут были только я да моя персона со мной.

— Ну ладно, посмотрим, удастся ли хоть кому-то из вас до утра собрать парочку этих чертовых машин.

Бросив на него уничтожающий взгляд, Хани покинула аркаду и последовала в конец центральной аллеи. «Бычий загон», как именовали ветхое деревянное сооружение, где ночевали холостые работники, стоял в деревьях за рощей, служившей местом проведения пикников. Сейчас там жили Бак и еще двое мужчин. Она увидела сочившийся из окна желтый свет, но подходить ближе не стала, так как не могла представить, чтобы Шанталь вздумалось посещать Клиффа или Расти. Шанталь не из тех, кто будет просто сидеть и вести разговоры.

Тревожное чувство, медленно нараставшее вместе с осознанием того, что уже поздняя ночь, навалилось всей тяжестью. Так поздно Шанталь обычно не задерживалась. Определенно что-то произошло. И Хани боялась своих смутных подозрений.

Она огляделась вокруг, охватив взглядом полуразрушенные трейлеры, центральную аллею и аллеи для верховой езды. Над всем этим пейзажем возвышались громадные холмы «Черного грома», лишенные сейчас всей своей мощи, способной зашвырнуть испуганную маленькую девочку туда, где она могла опять найти надежду на нечто вечное, способное ее защитить. Поколебавшись лишь мгновение, Хани заспешила вниз, по заросшей травой бетонной тропке, ведущей к Серебряному озеру.

Ночь была теплой и тихой. Когда кроны старых сосен сомкнулись над ее головой, закрыв свет луны, в памяти начали всплывать звуки мелодии «Дикси», исполняемой на калиопе.

«Леди и джентльмены! Дети всех возрастов! Окунитесь в прошлое, в те великие прежние дни, когда хлопок был королем. Присоединяйтесь к нам, и мы отправимся на прогулку на колесном пароходе „Роберт Э. Ли“. Вы увидите прекрасное Серебряное озеро, величайшее озеро во всем округе Паксавачи, штат Южная Каролина…»

Сосны закончились у полуразрушенного дока. Остановившись, Хани поежилась. В конце дока возвышалась громада «Бобби Ли».

«Роберт Э. Ли» затонул во время зимнего шторма через несколько месяцев после аварии на «Черном громе». Сейчас его днище покоилось на глубине пятнадцати футов в грязной тине Серебряного озера. Вся его нижняя палуба вместе с гребным колесом, вспенивавшим когда-то волну за кормой, скрывалась под водой. Только верхняя палуба да лоцманская рубка возвышались над поверхностью озера. «Бобби Ли» сидел в конце дока — этот бесполезный и наполовину ушедший под воду корабль в призрачном лунном свете…

Хани снова поежилась и скрестила руки на груди. Лунный свет раскинул свои прозрачные пальцы по всей глади умирающего озера; ноздри девушки дрогнули от неприятного запаха разлагающейся растительности, дохлой рыбы и трухлявой древесины. Хотя она уже вышла из детского возраста, но бывать вблизи «Бобби Ли» по ночам по-прежнему не любила. Поджав пальцы ног, чтобы шлепанцы не шумели при ходьбе, Хани медленно побрела вдоль дока. Корпуса некоторых лодок были проломаны, и сквозь них виднелась стоячая вода озера. Хани сделала очередной шаг и, остановившись, открыла рот, чтобы позвать сестру. Но по телу поползли мурашки, горло сдавило, и она не смогла издать ни звука. Девушка пожалела, что не зашла в «Бычий загон» попросить Клиффа или Расти сходить с нею вместе.

Собственная трусость обозлила Хани. Ей было нелегко справляться со своими подопечными. Мужчины обычно не любят, когда ими командуют женщины, особенно шестнадцатилетние девушки. Если кто из них когда-либо узнает, что она испугалась такого пустяка, как старая разбитая посудина, ей перестанут подчиняться.

Позади нее сова, взмыв с дерева, устремилась к озеру. Хани судорожно вздохнула. И тут услыхала отдаленный стон.

Она не была склонна к предрассудкам, но пугающая громада мертвого корабля, неясно вырисовывавшегося в конце дока, невольно навевала мысли о привидениях, и на какую-то долю секунды Хани поверила, что, возможно, это вампир или суккуб, а может, и зомби. Но тут из-за края облака выплыла луна, и к ней вернулся здравый смысл, прибавив уверенности. Она уже точно знала, что это за звук, и он не имел к зомби никакого отношения.

Громко стуча шлепанцами, Хани помчалась в док, лавируя между прогнившими корпусами лодок и огибая груды канатов. Корабль затонул в пяти футах от конца дока; над поверхностью воды перед ней замаячил релинг верхней палубы, похожий на щербатую ухмылку. Она подбежала к куску толстой фанеры, служившему временными сходнями, и ринулась вверх. Фанера запружинила под ее весом, словно трамплин.

Прыжок отдался болью в пятках, когда Хани жестко приземлилась на верхнюю палубу. Она ухватилась за обломок релинга, чтобы не потерять равновесие, потом побежала к лестнице, спускавшейся в черную воду. Даже в темноте Хани удалось разглядеть белое брюхо мертвой рыбины, плававшей вблизи уходящих в глубь озера ступенек лестницы. Перебросив ногу через облупившийся деревянный релинг, она вскарабкалась по торчавшей над водой лестнице в лоцманскую рубку.

Недалеко от двери рубки лежали мужчина и женщина. Слишком занятые друг другом, они не заметили появления Хани.

— Отпусти ее, ты, подонок! — заорала Хани, добравшись до верхней ступеньки.

Тела отпрянули Друг от друга. Через разбитое окно рубки выпорхнула летучая мышь.

— Хани! — воскликнула Шанталь. Блузка у нее была расстегнута, соски серебряными долларами поблескивали в лунном свете.

Молодой человек пружиной вскочил на ноги, застегивая «молнию» на шортах; на нем была майка университета Южной Каролины с надписью «Бойцовые петухи» на груди. Какое-то мгновение он выглядел изумленным и сбитым с толку, пока не разглядел растрепанные волосы, тщедушную фигурку и враждебный хмурый взгляд, делавшие Хани похожей скорее на раздраженного двенадцатилетнего подростка, чем на девушку.

— А ну пошла отсюда, слышишь? — воинственно произнес он. — Не твоего ума дело!

Шанталь поднялась с палубы и принялась застегивать блузку. Ее движения были, как всегда, неспешными и ленивыми. Парень положил руку ей на плечо.

Этот привычный хозяйский жест, которым он обнял Шанталь, словно она давно принадлежала ему, а не Хани, только подлил масла в огонь. Шанталь принадлежит ей вместе с тетушкой Софи и руинами парка развлечений на Серебряном озере! Выставив указательный палец пистолетом, Хани ткнула в палубу рядом с собой:

— Ступай сюда, Шанталь Букер! Я не шучу. Немедленно иди сюда!

Шанталь постояла, уставившись на свои босоножки, затем неохотно сделала шаг вперед.

Студент колледжа ухватил ее за руку:

— Погоди минутку! Кто она такая? Что она тут делает, Шанталь?

— Это моя сестра Хани, — ответила Шанталь. — В общем, это она тут всем заправляет.

Хани опять ткнула пальцем на палубу рядом с собой:

— Еще как заправляю. А теперь быстро подойди сюда!

Шанталь попыталась пройти вперед, но парень не отпустил ее. Он и другую руку положил ей на плечо.

— Эй, да это же просто пацанка. Нечего ее слушать! — Он кивком головы указал в сторону берега. — Ступай откуда пришла, малышка!

Глаза Хани сузились в щелки.

— Послушай-ка меня, студентик! Не лучше ли тебе заткнуть клюв-недомерок в свои вонючие подштанники да смотаться с корабля, пока я не разозлилась!

Он недоверчиво покачал головой:

— Похоже, я тебя сейчас запросто выкину за борт, соплячка, на съедение рыбам!

— На твоем месте я бы даже и не пыталась! — Хани с угрожающим видом шагнула вперед, ее маленькая грудь выгнулась колесом. Она терпеть не могла, когда кто-нибудь насмехался над ее внешностью. — Я только на прошлой неделе вышла из исправительной колонии, где сидела за то, что пырнула ножом человека намного здоровее тебя. Мне грозил электрический стул, но спасло то, что я несовершеннолетняя. Задумайся над этим!

— Да неужели? Что-то не верится!

Тут подала голос Шанталь:

— Хани, ты ничего не расскажешь маме?

Хани, не обращая на нее внимания, не спускала с парня глаз.

— Тебе Шанталь сказала, сколько ей лет?

— Не твоего ума дело!

— Она сказала, что ей восемнадцать?

Он посмотрел на Шанталь, и впервые на его лице отразилась неуверенность.

— Я-то знаю, — с отвращением сказала Хани. — Этой девчонке всего пятнадцать лет. Разве в университете Южной Каролины тебя не предупреждали об установленной законом ответственности за изнасилование несовершеннолетних?

Парень поспешно отпустил Шанталь, словно испугавшись, что она радиоактивна.

— Шанталь, это правда? Ты же выглядишь старше пятнадцатилетней!

Хани не дала Шанталь возможности ответить:

— Она рано повзрослела.

— Послушай, Хани… — запротестовала было Шанталь. Но парень уже собрался уходить:

— Наверное, лучше нам попрощаться, Шанталь. — Он направился к лестнице. — Я чудесно провел время. Может, как-нибудь еще увидимся, ладно?

— Конечно, Крис! С удовольствием.

И он скрылся из виду, загромыхав вниз по лестнице. Они услышали, как загудел фанерный настил, потом раздался глухой удар, когда он спрыгнул на док. Обе девушки следили за ним, пока он не исчез среди сосен.

Шанталь со вздохом опустилась на палубу и откинулась к стенке рубки.

— Сигареты есть?

Хани вытащила помятую пачку «Салема» и, присев рядом с сестрой, подала ей. Достав из-под целлофановой обертки спички, Шанталь прикурила сигарету и глубоко затянулась.

— Зачем ты сказала ему, что мне только пятнадцать?

— Неохота было драться с ним.

— Хани, да ты же и не собиралась с ним драться! Ты ему не достаешь даже до подбородка. Ведь знаешь, что мне восемнадцать, — я же на два года старше тебя.

— А я могла бы и подраться с ним. — Хани взяла сигареты, но, мгновение поколебавшись, решила не закуривать. Она вот уже несколько месяцев как пыталась научиться курить, но все еще не могла привыкнуть.

— Да еще вся эта чушь об исправительной колонии и зарезанном парне. Ведь тебе же никто не верит!

— Некоторые верят.

— Думаю, ты слишком много врешь.

— Только так может существовать женщина в деловом мире. Иначе другие люди возьмут над тобой верх.

Голые, красивой формы бедра Шанталь, торчавшие из белых шорт, блеснули в лунном свете, когда она скрестила лодыжки. Хани внимательно рассмотрела обутые в босоножки ноги сестры с полированными ногтями. Она считала Шанталь самой красивой женщиной из всех, кого видела. Трудно было поверить, что она дочь Эрла и Софи Букеров, — ведь ни один из них не годился в призеры конкурса красоты. У Шанталь было облачко кудрявых темных волос, экзотический разрез кошачьих глаз, маленький алый ротик и мягкая женственная фигура. Темными волосами и оливковой кожей она напоминала жгучую латиноамериканку, но это впечатление было обманчивым, поскольку в Шанталь темперамента было не больше, чем у старой охотничьей собаки в жаркий августовский полдень. И все же Хани любила ее.

Шанталь выпустила изо рта струйку сигаретного дымка и на французский манер втянула ее в ноздри.

— Я бы, кажется, все отдала только за то, чтобы выйти замуж за какого-нибудь знаменитого киноартиста. Честно, Хани. Все бы отдала, лишь бы стать миссис Берт Рейнольдс.

Если Хани не ошибалась, Берт Рейнольдс был лет на двадцать старше Шанталь, но, зная, что сестру ни за что не переубедить, сразу же зашла с козырной карты:

— Мистер Берт Рейнольдс — мальчик с Юга. А всем парням Юга нравится жениться на девственницах.

— Я пока вроде как девственница.

— Благодаря мне.

— А я и не собиралась позволять Крису доводить дело до конца.

— Шанталь, а ведь ты могла бы и не суметь остановить его, дойди он до края. Ты же знаешь, тебе никогда не удавалось говорить людям «нет».

— Так ты не расскажешь маме?

— Да уж, как будто бы это помогло. Она бы просто переключила телевизор на другой канал и опять заснула. Уже третий раз я отлавливаю тебя с одним из этих студентиков. Они все вынюхивают вокруг тебя, словно ты посылаешь какой-то радиосигнал или что-то вроде этого. А где тот парень, с которым ты была в прошлом месяце в «Доме ужасов»… Когда я нашла вас, его правая рука была уже прямо в твоих трусах.

— Так приятно, когда парни делают такое. А он и в самом деле симпатичный.

Хани с отвращением фыркнула. Говорить с Шанталь не имело смысла. Она была очень мила, но сообразительностью не отличалась. Тем не менее нельзя было сказать, что Хани имела серьезные поводы для критики. Шанталь по крайней мере окончила среднюю школу, Хани же не могла этим похвастаться.

Хани бросила школу вовсе не из-за того, что была глупой, — напротив, она жадно читала и соображала на редкость быстро. Она ушла из школы потому, что у нее были дела поважнее, нежели общение с кучкой тупых девчонок, объявлявших всем и каждому, что она лесбиянка, только потому, что они ее боялись.

От этого воспоминания ей опять захотелось уползти куда-нибудь и спрятаться. Хани не была красавицей — не то что другие девочки. Она не носила модных-платьев и не обладала яркой внешностью, но ведь это еще не значит, что она лесбиянка. Тем не менее этот вопрос беспокоил Хани, потому что абсолютной уверенности в ответе у нее не было. Но запускать руки в свои шорты она бы никому не позволила — в этом она не сомневалась.

Воцарившееся между ними молчание прервала Шанталь:

— Ты когда-нибудь думала о своей маме?

— Не так уж и много. — Хани подобрала с палубы щепку. — Но коль уж ты заговорила об этом, тебе будет полезно поразмышлять о том, что случилось с моей мамой, когда она была еще младше тебя. Она позволила тому парню из колледжа овладеть собой, и это разрушило ее жизнь.

— Что-то я тебя не пойму. Ведь если бы твоя мама не спала с тем парнем из колледжа, ты бы не родилась. И где бы ты тогда была?

— Не в этом дело. Суть в другом — все эти парни из колледжа хотят от девчонок вроде тебя или моей мамы только одного. Они хотят удовольствия. И, добившись своего, сразу исчезают. Ты что, хочешь кончить жизнь в одиночестве с ребенком на руках, не имея никакой поддержки, кроме жалких подачек от государства?

— Крис говорит, что я красивее всех его знакомых из университетского женского клуба.

Это была бесполезная трата времени. Шанталь всегда удавалось увильнуть от разговора, как только Хани пыталась хоть что-то ей втолковать. В такие моменты Хани приходила в отчаяние. Как сможет ее сестра наладить жизнь, если Хани не будет рядом, чтобы присматривать за ней? Хотя Шанталь была старше, Хани многие годы опекала ее, пытаясь научить, как отличать добро от зла и как устроиться в этом мире. Знание всех этих вещей, казалось, приходило к Хани совершенно естественным путем, но Шанталь во многом была схожа с Софи. Она теряла интерес ко всему, что требовало малейших усилий.

— Хани, а почему бы тебе не привести себя немного в порядок, ведь тогда бы и у тебя появились приятели?

Хани вскочила на ноги:

— Никакая я, к черту, не лесбиянка, если ты на это намекаешь!

— Да я вообще говорю не об этом. — Шанталь озабоченно осмотрела дымящийся кончик сигареты. — Думаю, будь ты лесбиянкой, я бы первой об этом узнала. Мы же спим в одной кровати с тех пор, как ты перешла к нам жить, и я не помню, чтобы ты хоть раз пробовала ко мне приставать.

Слегка успокоившись, Хани опять села.

— Ты сегодня тренировалась с жезлом?

— Может быть… Не помню.

— Не тренировалась, значит?

— Хани, махать этим жезлом так трудно!

— И вовсе не трудно! Просто нужно побольше заниматься, вот и все. Знаешь, я собираюсь со следующей недели начать его поджигать.

— И почему ты выбрала такое трудное занятие, как дирижирование жезлом?

— Но ты же не можешь петь. Не играешь ни на одном музыкальном инструменте, не отбиваешь чечетку. Это единственное, что пришло мне в голову.

— Просто не могу понять, почему для меня так важно победить в конкурсе красоты и получить это звание «Мисс округа Паксавачи». Тем более что люди из компании Уолта Диснея собираются купить наш парк.

— Мы этого не знаем наверняка, Шанталь. Пока это просто слухи. Я написала им еще одно письмо, но ответа все нет, а мы не можем просто так сидеть и ждать.

— Но ты же не разрешила мне участвовать в этом соревновании в прошлом году. Почему я должна соваться туда в нынешнем?

— Потому что прошлогодним призом были всего сто долларов да набор косметики из универмага «Данди». А в этом будет вечерняя поездка с оплатой всех расходов в Чарлстон на прослушивание для программы «Шоу Дэша Кугана».

— Дело соврем не в этом, Хани, — недовольно заметила Шанталь. — Похоже, ты не совсем четко представляешь обстоятельства. Я понятия не имею о том, как вести себя на телевидении. Я с удовольствием бы стала парикмахершей. Люблю возиться с волосами.

— Тебе ничего и не надо знать о том, как вести себя в телестудии. Им требуется свежее личико. Я уже объясняла тебе это сотню раз.

Хани полезла в карман и извлекла изрядно потертую брошюрку, содержавшую все сведения о нынешнем конкурсе красоты «Мисс округа Паксавачи». Она открыла последнюю страницу. Лунного света было недостаточно, чтобы читать мелкий шрифт, но она столько раз изучала текст, что знала его наизусть.

Победительница конкурса красоты на звание «Мисс округа Паксавачи» будет награждена полностью оплаченной вечерней поездкой в Чарлстон благодаря любезности спонсора конкурса — универмага «Данди». Во время пребывания в Чарлстоне она пройдет отбор на участие в «Шоу Дэша Кугана» — весьма многообещающей новой осенней телепрограмме, которая будет сниматься в Калифорнии.

Продюсеры «Шоу Дэша Кугана» будут прослушивать красавиц с Юга в семи городах в поисках актрисы на роль Селесты, дочери мистера Кугана. Она должна быть в возрасте от восемнадцати до двадцати одного года, красивой и иметь сильный местный акцент. Кроме отбора в Чарлстоне, продюсеры намереваются также прослушивать актрис в Атланте, Новом Орлеане, Бирмингеме, Далласе, Хьюстоне и Сан-Антонио.

Хани нахмурилась. Эта часть условий ей не понравилась. Эти телевизионщики посетят три города в Техасе и только один из южных штатов. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять — они предпочтут какую-нибудь красотку из Техаса. По ее мнению, это было и неудивительно, ведь Дэш Куган был королем среди актеров ковбойских фильмов, но это ей все равно пришлось не по нраву. Еще раз глянув на брошюрку, Хани успокоила себя: ей ли не знать, что во всем Техасе не найдется никого красивее, чем Шанталь Букер.

«Успешно прошедшие отбор представительницы семи городов поедут в Лос-Анджелес для пробных съемок вместе с мистером Куганом. Любители кино помнят Дэша Кугана по его многочисленным ролям в более чем двадцати вестернах, в том числе в „Аркане“ и самом знаменитом фильме „Аламо Сансет“. Это будет его первое телевизионное шоу. Все мы надеемся, что именно наша землячка, „Мисс округа Паксавачи“, будет исполнять роль его дочери».

Шанталь прервала ее размышления над брошюркой:

— Послушан, дело ведь вот в чем — я хочу выйти замуж за киноактера! А не стать актрисой.

Хани отмахнулась:

— Сейчас твои пожелания мне безразличны. Мы почти в безнадежном положении, и, похоже, нам самим придется выкручиваться, используя все возможности. Безделье — отправная точка постепенного скатывания к казенным подачкам, и именно в этой пропасти мы в конце концов очутимся, если не будем действовать. — Она обхватила руками колени и зашептала: — Я нутром чую, Шанталь, это трудно объяснить, но я просто чувствую, что эти телевизионщики едва глянут на тебя и сразу же сделают из тебя кинозвезду!

Вздох Шанталь был столь продолжителен, что, казалось, исходил из самых ее подошв.

— Хани, у меня иногда от тебя голова кругом идет. Ты, наверное, пошла в того парня из колледжа, что был твоим папашей, потому что ни на кого из нас ты точно не походишь.

— Мы должны сохранить семью в целости, — яростно проговорила Хани. — Софи ни на что не годится, я слишком мала, чтобы получить приличную работу. И ты, Шанталь, — наша единственная надежда. Как только ты начала работать моделью в универмаге «Данди», сразу стаяло ясно, что ты — лучший шанс из всех, что имела наша семья. Если люди Диснея не купят этот парк, мы будем действовать по-другому. Мы трое — единая семья. И нельзя допустить, чтобы с ней что-нибудь случилось!

Но Шанталь, уставившись в ночное небо, погрузилась в мечтания о браке с кинозвездой и слов ее не слышала.

Глава 2

— И наша новая «Мисс округа Паксавачи-1980»… Шанталь Букер!

Хани вскочила на ноги с безумным пронзительным воплем, перекрывшим аплодисменты аудитории. Громкоговоритель проревел «Мои приветы Бродвею», и Лаура Лиски, прошлогодняя «Мисс округа Паксавачи», возложила корону на голову Шанталь. Шанталь робко улыбнулась. Корона съехала набок, но она этого не заметила.

Хани подпрыгивала на месте, хлопая в ладоши и истошно вопя. Эта кошмарная неделя в конце концов завершилась удачей. Шанталь завоевала титул, несмотря на то что ее дирижирование было, пожалуй, самой худшей демонстрацией талантов с тех пор, как три года назад Мэри Элен Беллинджер танцевала под музыку из оперы «Иисус Христос — Суперзвезда». Шанталь роняла жезл на каждом двойном повороте и пропустила половину своего грандиозного финала, но выглядела при этом так очаровательно, что никто не обратил на это внимания. А в ответах на вопросы она проявила себя даже лучше, чем ожидала Хани. Когда ее спросили о планах на будущее, она послушно, как и учила ее Хани, объявила, что мечтает стать либо врачом-отоларингологом, либо миссионершей. Угрызения совести ни разу не потревожили Хани, когда она наставляла сестру давать подобные ответы. Так было гораздо лучше, чем возвестить на весь мир, что в действительности мечтаешь выйти замуж за Берта Рейнольдса.

Аплодируя, Хани вознесла благодарственную молитву за то, что у нее хватило ума не настаивать на дирижировании пылающим жезлом. Шанталь с этим огнем причинила бы округу Паксавачи больше вреда, чем вся армия Уильяма Текумае Шеридана.

Десятью минутами позже, пробираясь сквозь толпу к задней сцене школьной аудитории, она намеренно не замечала семейных группок, рассеявшихся по всему залу и не сводивших сияющих глаз с девушек в киношных нарядах, — всех этих полных мамаш и лысеющих отцов, теток с дядьями и бабушек с дедушками. Хами никогда не обращала внимания на семьи, если была такая возможность. Никогда. Некоторые вещи очень трудно выносить.

Хана заметила Шепа Уотли, шерифа округа, с дочерью Амелией. При одном только его виде радостное возбуждение от победы Шанталь слегка поутихло. Не далее как вчера Шеп приколотил на центральных воротах парка объявление о лишении права сдачи под залог, закрыв парк навсегда и так напугав этим Хани, что она всю ночь не сомкнула глаз. Сейчас, когда Шанталь победила на конкурсе, Хани сказала себе, что все это несущественно — и что парк закрыли, и что люди Диснея не ответили ни на одно письмо. Когда эти телевизионные агенты увидят Шанталь, они будут очарованы ею так же, как и судьи на конкурсе. Шанталь начнет заколачивать большие деньги, и тогда они смогут выкупить парк.

Здесь ее воображение дало осечку. Если Шанталь будет кинозвездой в Калифорнии, то как же они смогут опять быть все вместе в парке?

В последнее время у Хани появилась скверная привычка постоянно о чем-то беспокоиться, и она делала все возможное, чтобы избавиться от этого. Ее сердце прямо-таки раздулось от гордости, когда она увидела, как Шанталь беседует с мисс Моникой Уоринг, директором конкурса. Шанталь была так хороша в белом платье, с короной из фальшивых бриллиантов, надетой на чернильно-черные кудри; она кивала и улыбалась всему, что говорила ей мисс Уоринг. Ну разве смогут телевизионщики устоять перед Шанталь?

— Все прекрасно, мисс Уоринг, — сказала Шанталь, когда

Хани подошла поближе. — Мне все равно, какие будут изменения.

— Как мило с вашей стороны, что вы относитесь к нашим проблемам с таким пониманием. — Моника Уоринг, стройная, модно одетая женщина, директор конкурса и одновременно представитель универмага «Данди» по связям с общественностью, была так довольна ответом Шанталь, что Хани немедленно заподозрила что-то неладное.

— В чем дело? — выступила она вперед; в ней все насторожилось, словно нос кролика, почуявшего опасность.

Шанталь, обеспокоенно переводя взгляд с одной женщины на другую, неохотно исполнила обряд представления:

— Мисс Уоринг, это моя двоюродная сестра, Хани Мун.

Моника Уоринг слегка изумилась, как, впрочем, и вообще все люди, впервые слышавшие это имя:

— Что за странное имя!

Если верить Софи, когда родилась Хани, нянька сообщила Кэролайн, что у нее девочка, сладкая, как мед, и Кэролайн тотчас решила, что ей это имя нравится. И лишь когда прибыло свидетельство о рождении, мать Хани, впервые увидев полное имя дочки в напечатанном виде, поняла, что, похоже, допустила некоторую промашку.

Поскольку Хани не хотелось давать повода посторонним думать, что ее мать была глупа, она обычно отвечала им так же, как и сейчас:

— Это семейное имя. Оно переходило от одной старшей дочери к другой. Одна Хани Мун за другой, и так все время вплоть до Гражданской войны.

— Понятно. — Даже если Моника Уоринг и сочла необычным то, что за столь внушительное число поколений ни одна из рожавших женщин не изменила своей фамилии, она не подала вида. Повернувшись к Шанталь, Моника похлопала ее по плечу. — Еще раз примите мои поздравления, дорогая. И я позабочусь об изменениях в понедельник.

— Что это будут за изменения? — спродила Хани, не дав мисс Уоринг времени отойти.

— Хм-м… Джимми Маккалли и eго друзья уже машут мне, — нервно заговорила Шанталь. — Пойду поздороваюсь с ними.

И прежде чем Хани успела ее остановить, она улизнула. Мисс Уоринг глянула за спину Хани:

— Я уже объяснила Шанталь наше маленькое недоразумение, но мне хотелось бы побеседовать лично с миссис Букер.

— Моей тети Софи здесь нет. Она страдает от… э-э… желчного пузыря, и из-за колик и всего такого ей пришлось остаться дома. Я в некотором роде loco parentis[3], если вы понимаете, что я имею в виду.

Подведенные опытной рукой брови мисс Уоринг поползли вверх.

— Не слишком ли вы юны, чтобы быть loco parentis?

— Когда последний раз отмечали мой день рождения, мне стукнуло девятнадцать, — ответила Хани.

Мисс Уоринг скептически глянула на нее, но заострять вопрос не стала:

— Я объяснила Шанталь, что нам пришлось несколько изменить приз для победительницы. Мы по-прежнему предоставляем вечернюю поездку в Чарлстон, но вместо участия в телевизионном шоу нанимаем лимузин, который возит победительницу и ее гостя на выбор по городу, а затем великолепный обед в четырехзвездном ресторане. И разумеется, Шанталь будет иметь заказной набор косметики из универмага «Данди».

У сцены от скопления людей было жарко, но Хани почувствовала, как у нее по спине пробежал холодок.

— Нет! Первый приз — участие в «Шву Дэша Кугана»!

— Боюсь, что это уже невозможно. Должна сказать, что никакой вины «Данди» здесь нет. По. всей вероятности, киношники вынуждены свернуть свою программу — хотя лично я считаю, что они могли бы предупредить меня не вчера после полудня, а несколько раньше. Вместо того чтобы ехать в Чарлстон в следующую среду, как указано в программе, они собираются быть в Лос-Анджелесе и провести там финальное прослушивание девушек, которых они уже отобрали.

— Так они не поедут в Чарлстон? Но это невозможно! А как же они увидят Шанталь?

— Мне очень жаль, но они не приедут посмотреть на Шанталь. Они уже нашли достаточное количество девушек в Техасе и прекратили отбор.

— Но как вы не понимаете, мисс Уоринг! Я уверена, что они наверняка выбрали бы Шанталь на эту роль, будь у них возможность хоть разок на нее взглянуть!

— Боюсь, у меня нет такой уверенности, как у вас. Шанталь просто красива, а ведь конкурс на роль огромен.

Хани немедленно бросилась защищать сестру:

— Вы так считаете только из-за того, что она уронила жезл? Но это все из-за меня. Она же прирожденная актриса! Надо было разрешить ей произнести монолог Добродетели из «Венецианского купца», как она хотела, так нет же, я заставила ее дирижировать этим дурацким жезлом! Шанталь очень талантлива. Ее идолы — Кэтрин и Одри Хепберн. — Хани понимала, что производит впечатление безумной, но остановиться уже не могла. Страх рос с каждой секундой. Конкурс был последней надеждой на приличное будущее, и Хани не могла позволить кому-то отобрать эту надежду.

— Я уже несколько раз разговаривала с директором картины. Они просмотрели сотни девушек, и теперь им осталось просто выбрать кого-нибудь из группы финалисток, которую они будут прослушивать в Лос-Анджелесе. Шанс, что Шанталь будет выбрана, чрезвычайно мал. — В красивых глазах мисс Уоринг промелькнуло нетерпение.

Хани сжала челюсти и приподнялась на цыпочки, пока ее глаза не оказались почти вровень с глазами директрисы конкурса.

— То, что я сейчас скажу, мисс Уоринг, будет для вас приятным сюрпризом. У меня в кармане лежит брошюрка с условиями конкурса. В ней черным по белому написано, что победительница конкурса «Мисс округа Паксавачи» попадает на прослушивание для программы «Шоу Дэша Кугана», и я намерена заставить вас это выполнить! Я даю вам срок до полудня понедельника, чтобы пробить участие Шанталь в этом прослушивании. В противном случае я нанимай» адвоката, а адвокат возбуждает против вас дело. Потом он возбудит дело против универмага «Денди». А потом и против всех официальных лиц в округе Паксавачи, кто имел хоть малейшее отношение к этому конкурсу!

— Хани…

— Я буду в универмаге в понедельник в четыре часа дня. — Она почти ткнула пальцем в грудь Моники Уоринг. — И если все останется по-прежнему, то в следующий раз вы увидите меня в окружении самых паршивых сукиных сынов, каких только видели суды Южной Каролины!

По пути домой бравада Хани растаяла. У нее не было денег нанять адвоката. Да разве может хоть кто-нибудь из этого универмага воспринимать ее угрозу всерьез?

Но в жизни девушки не было места колебаниям, поэтому она провела все воскресенье и большую часть понедельника в попытках убедить себя, что ее блеф сработает. Ничто не заставляет людей так беспокоиться, как угроза судебного преследования, а получать плохую рекламу вовсе не входило в планы руководства универмага «Данди». Но как Хани ни пыталась подбодрить себя, у нее крепло ощущение, что ее мечты на будущее тонут рядом с «Бобби Ли».

Наступил понедельник. Несмотря на первоначальный боевой настрой, к тому времени, когда Хани нашла офис Моники Уоринг на третьем этаже универмага «Данди», она чуть ли не заболела от страха. Остановившись в дверях, Хани оглядела маленькую комнатенку, большую часть которой занимал металлический стол, заваленный чистыми стопками бумаги. Плакаты и рекламные проспекты универмага рядком тянулись вдоль пробковой доски объявлений, висевшей напротив единственного в офисе окна.

Хани кашлянула, и директриса конкурса глянула на нее поверх стола, обращенного к двери.

— Вы только посмотрите, кто пришел, — сказала она, снимая очки в массивной черного цвета пластмассовой оправе и поднимаясь со стула.

В ее голосе сквозило самодовольство, и это Хани совершенно не понравилось. Директриса обогнула стол и подошла к ней. Опершись бедром о край стола, она скрестила руки на груди.

— Вам вовсе не девятнадцать лет, Хани, — сказала она, очевидно, не видя нужды заводить разговор издалека. — Вам всего шестнадцать, вы бросили среднюю школу с подмоченной репутацией. Как несовершеннолетняя, вы не имеете никаких юридических прав выступать от имени своей сестры!

Хани сказала себе, что приструнить мисс Уоринг должно оказаться не труднее, чем осадить дядюшку Эрла, когда он принимал несколько лишних рюмок виски. Она подошла к единственному в офисе окну и, сделав вид, словно ей на все наплевать, уставилась вниз на подъездную дорожку к Первому банку Каролины, располагавшемуся через дорогу.

— Несомненно, мисс Уоринг, вам пришлось основательно потрудиться, копаясь в моей биографии, — сказала она, растягивая слова. — А не обнаружили ли вы случаем во время этих раскопок, что мать Шанталь, а моя тетка, миссис Софи Мун Букер, страдает душевной болезнью, вызванной скорбью по поводу смерти мужа, Эрла Т. Букера? — Она неторопливо повернулась к директрисе конкурса. — И не выяснили ли вы случайно, что семью после его смерти содержу я? И что миссис Букер — которая перестала быть несовершеннолетней добрых двадцать пять лет назад — беспрекословно выполнит все, что я скажу, вплоть до вчинения вашему паршивому универмагу самого крупного иска, какой он когда-либо имел?

К удивлению и радости Хани, эта речь заметно поубавила спесь Моники Уоринг. Запинаясь, та некоторое время что-то мямлила, но Хани знала наверняка, что ее слова не более чем пустой шум. Очевидно, руководство проинструктировало ее любой ценой спасти доброе имя «Данди». Она попросила секретаршу принести Хани кока-колы, затем, извинившись, выскочила в прихожую офиса. А полчаса спустя вернулась с несколькими скрепленными листками бумаги.

— Продюсеры представления «Шоу Дэша Кугана» любезно согласились предоставить Шанталь короткое прослушивание в Лос-Анджелесе вместе с другими девушками в среду, — чопорно сказала она. — Я написала адрес студий и включила также информацию об этой программе, которую они прислали мне несколько месяцев назад. Шанталь со своим сопровождающим должна быть в Лос-Анджелесе к восьми утра в среду.

— А как же она туда доберется?

— Ну уж это ваша забота, — холодно ответила Моника, передавая Хани принесенные бумаги. — В обязанности устроителей конкурса не входит организация проезда. По-моему, вы не можете не признать, что мы в этой ситуации и так сделали все от нас зависящее. Пожалуйста, передайте Шанталь от нас пожелания удачи.

Хани приняла бумаги так, словно оказала мисс Уоринг величайшую Милость, и выплыла из офиса. Но едва она очутилась в вестибюле, как вся ее бравада испарилась. У нее не было и десятой доли той суммы, что требовалась на покупку авиабилетов. Как же доставить Шанталь в Лос-Анджелес?

Ступив на эскалатор, она попыталась набраться отваги из уроков, преподанных «Черным громом». Надежда умирает последней.

— Похоже, Хани Джейн Мун, ты вконец свихнулась, — сказала Шанталь. — Этот грузовик не доберется даже до границы штата, не говоря уж про Калифорнию!

Помятый старый пикап, стоявший недалеко от трейлера Софи, был единственным оставшимся в парке транспортным средством. Когда-то красный кузов был в стольких местах заделан серой шпатлевкой, что от первоначального цвета почти ничего не осталось. Хани тоже беспокоила эта мысль, но она, в свою очередь, накинулась на Шанталь:

— Ты никогда в жизни никуда не доедешь с таким настроением. У тебя должно быть положительное отношение к задачам, которые ставит перед тобой двигатель. И потом, Бак только что установил новый мотор. А сейчас загружай чемодан в кабину, а я пока еще разок попробую поговорить с Софи.

— Но послушай, Хани, мне вовсе не хочется ехать в Калифорнию!

Хани пропустила мимо ушей жалобные нотки в голосе сестры:

— Как это ни прискорбно, но ехать тебе придется. Полезай в машину и жди меня!

Софи лежала на кушетке, ожидая начала вечернего телевизионного шоу, транслировавшегося по понедельникам. Став на колени, Хани коснулась руки тетки, нежно пробежав пальцем по распухшим суставам. Она знала, что Софи не любит, когда ее трогают, но временами не могла удержаться.

— Софи, вы должны изменить решение и поехать вместе с нами. Я не хочу оставлять вас здесь одну. И потом, когда эти телевизионщики предложат Шанталь ту роль в «Шоу Дэша Кугана», им захочется поговорить с ее мамой.

Глаза Софи продолжали неотрывно смотреть на мигавший экран.

— Боюсь, я слишком устала, чтобы ехать куда-то, Хани. И потом, на этой неделе Циннамон и Шейд поженятся.

Хани едва скрывала досаду:

— Софи, это же настоящая жизнь, а не мыльная опера! Мы должны строить планы на будущее. Сейчас парк принадлежит банку, и не рассчитывайте, что вам удастся прожить здесь долго!

Софи наконец перевела взгляд на Хини, и ее веки провисшими складками набрякли над глазами. Хани по привычке попыталась отыскать в ее лице хотя бы тень привязанности, но, как обычно, не увидела ничего, кроме безразличия и усталости.

— Служащие из банка ничего не говорили насчет того, чтобы я съезжала, поэтому, думаю, мне лучше остаться здесь.

Хани пустила в ход свой последний довод:

— Вы нужны нам, Софи! Вы же знаете Шанталь. А вдруг какой-нибудь парень начнет к ней приставать?

— Ты им займешься, — устало произнесла Софи. — Ты позаботишься обо всем. Ты же всегда так делаешь.

К утру вторника Хани вымоталась до предела. Ее глаза высохли, как прерии Оклахомы, уходящие в бесконечность по обе стороны дороги, а голова начала без всякого предупреждения валиться на руль. Клаксон рявкнул, и глаза открылись. Вцепившись в руль, девушка едва успела вывернуть его, прежде чем машина пересекла двойную желтую полосу.

Они были в дороге с вечера понедельника, но еще не добрались даже до Оклахома-Сити. Около Бирмингема они потеряли глушитель, а на выезде из Шривпорта прорвало шланг водяного охлаждения; вдобавок пришлось дважды латать одну и ту же шину. Хани верила в удачу, но отложенные на крайний случай деньги таяли быстро, к тому же она чувствовала, что, если не поспит, ехать дальше не сможет.

В противоположном углу кабины Шанталь спала как дитя, ее щеки разрумянились от жары, пряди черных волос трепетали в открытом окне.

— Шанталь, проснись!

Шанталь причмокнула во сне, словно ребенок в поисках соски. Она сладко потянулась, и ее грудь под белой курткой сплющилась.

— Что случилось?

— Ты должна повести машину. Мне нужно хотя бы чуток поспать.

— Хани, я же волнуюсь за рулем. Давай просто заедем на стоянку, там и поспишь.

— Нам нельзя останавливаться, иначе завтра ни за что не доберемся до Лос-Анджелеса к восьми утра. Мы и так уже выбились из графика!

— Хани, мне не хочется вести. Я буду сильно нервничать.

Хани собралась было надавить посильнее, но передумала. Последний раз, когда она заставила Шанталь сесть за руль, сестра так ныла всю дорогу, что Хани все равно поспать не удалось. Грузовичок опять вильнул к разделительной желтой полосе. Она затрясла головой, пытаясь обрести ясность мыслей, и тут, заметив впереди фигуру голосующего, нажала на тормоз.

— Хани, ты что делаешь?

— Не твоя забота.

Она свернула к обочине и выпрыгнула из кабины, не заглушив мотор, чтобы не пришлось опять терять время, пытаясь завести его. Переступив через рваный резиновый сапог, она двинулась к обочине шоссе. Голосовавший пошел навстречу, волоча старый серый туристский мешок.

У Хани не было намерения подвергать Шанталь опасности, подвозя какого-нибудь извращенца, поэтому она решила внимательно изучить возможного попутчика. Парню на вид было чуть больше двадцати, приятное лицо, лохматые каштановые волосы, жидкие усики и заспанные глаза. Подбородок был несколько безвольным, но она решила, что это ни о чем не говорит: скорее всего здесь более отражается характер его предков, нежели его собственный.

Приметив старые брюки и спортивную майку, она спросила с надеждой в голосе:

— Из армии?

— Не-а. Не из армии.

Ее глаза сузились.

— Из колледжа, что ли?

— Проучился семестр в штате Айова, но вышибли.

Она слегка одобрительно кивнула:

— Куда направляетесь?

Он выглядел совершенно безобидным, но точно такими же были и те киллеры из сериалов, о которых она читала в журнале «Нэшнл инквайрер».

— Приходилось водить грузовик?

— А то как же. И трактора тоже. Мои предки фермерствуют. У них ферма недалеко от Дюбюка.

— Меня зовут Хани Джейн Мун.

Он прищурился:

— Немного странное имя.

— В самом деле? Ну, мне не пришлось его выбирать, поэтому буду признательна, если вы оставите свое мнение при себе.

— Договорились. Меня зовут Гордон Деланис.

Хани знала, что последнее слово остается за ней, и не могла позволить себе ошибаться.

— Гордон, вы ходите в церковь?

— Не-а. Больше не хожу. Хотя и был методистом.

Методист, конечно, хуже, чем баптист, но тоже сойдет. Засунув большой палец руки в карман, она уставилась на него, всем своим видом давая понять, кто здесь главный.

— Мы с сестрой Шанталь едем в Калифорнию, там Шанталь должна участвовать в телевизионном шоу. Мы едем без остановок и должны быть там завтра к восьми утра, иначе пропустим то, что, похоже, является нашим последним шансом остаться на плаву. Только попробуйте что-нибудь отмочить, и я тотчас вышибу вашу задницу из этого грузовика. Вы поняли меня?

Гордон кивнул так неопределенно, что у Хани зародилось подозрение, что он, похоже, не более смышлен, чем Шанталь. Она повела его к машине и, когда они добрались, объявила, что вести будет он.

Посмотрев на нее сверху вниз, он почесал грудь.

— Кстати, а сколько вам лет?

— Скоро будет двадцать. И я только на прошлой неделе вышла из тюрьмы, где сидела за то, что прострелила голову одному типу, поэтому, если не хотите неприятностей, сидите смирно.

Он на это ничего не ответил, а просто забросил рюкзак за сиденье, потом заморгал, увидев Шанталь. Хани вскарабкалась на пассажирское сиденье, усадив Шанталь в середине. Парень включил передачу, и машина с ревом выехала на шоссе. Через какой-то миг Хани уже спала.

Несколько часов спустя ее что-то разбудило, и, увидав, как Гордон Делавис и Шанталь Букер строят друг другу глазки, Хани поняла, что совершила большую ошибку.

— Вы действительно очень красивая, — сказал Гордон, и его кожа под загаром приобрела розовый оттенок, когда он посмотрел на Шанталь.

Опершись локтем на спинку сиденья, Шанталь склонилась к нему, словно сушеница на ветру.

— Мне безумно нравятся мужчины с усами!

— Правда? А я уж подумывал сбрить их.

— Ах, ни в коем случае! Вы с ними прямо вылитый мистер Берт Рейнольдс.

Всю остальную дорогу Хани не сомкнула глаз. Голосок Шанталь стал прерываться от восхищения.

— Мне кажется, это так заманчиво, что вы едете автостопом через всю страну, просто чтобы узнать жизнь.

— — Полагаю, нужно все повидать, если хочешь стать настоящим художником, — отвечал Гордон. Он принял влево, обгоняя старую развалюху, гремевшую почти так же, как и их пикап.

— Никогда раньше не видела художников.

Хани не понравились нежные, сентиментальные нотки в голосе Шанталь. Не нужно им больше никаких осложнений. И почему это ее сестра обязательно кидается на каждого встречного парня? Хани решила, что сейчас самое время вмешаться:

— Неправда, Шанталь. А как насчет того человека, что приходил в парк делать роспись над «Домом ужасов»?

— Это не настоящее искусство, — насмешливо сказала Шанталь. — А Гордон — настоящий художник!

Хани нравилась роспись над «Домом ужасов», но ее вкусы в живописи носили более католический уклон, чем у большинства людей. Гордон бросил на Шанталь еще один страстный взгляд, и Хани решила поставить его на место.

— И сколько же картин вы написали, Гордон?

— Не знаю.

— Больше сотни?

— Ну, не так много.

— А больше пятидесяти?

— Скорее всего не больше.

Хани фыркнула:

— Не пойму, как можно называть себя художником, не написав и пятидесяти картин.

— Так ведь дело в качестве, — заметила Шанталь. — А не в том, сколько всего написано.

— С каких это пор ты стала таким крупным специалистом в живописи? Уж мне-то доподлинно известно, что тебя» привлекают лишь те картины, на которых есть голые люди!

— Гордон, не принимайте слова Хани близко к сердцу. На нее иногда находит.

Хани хотела было приказать повернуть к обочине и высадить этого маменькиного сынка из грузовика, но, понимая, что без него они могут опоздать в Лос-Анджелес на прослушивание, она придержала язык.

Хани сочла, что ей еще рано самой садиться за руль, но любоваться распускающей слюни парочкой было выше ее сил, и она решила еще раз просмотреть бумаги, которые дала ей Моника Уоринг. Там был составленный от руки план маршрута в студию, а также заметка о «Шоу Дэша Кугана». Хани углубилась в заметку.

События, наблюдая за развитием которых можно лопнуть со смеху, начинают разворачиваться сразу после того, как бывший наездник родео Дэш Джонс (Дэш Куган) женится на прекрасной представительнице высшего света Восточного побережья Элеонор Чедвик (Лиз Кэстлберри), и оказывается, что второй брак — вещь еще более увлекательная, чем они думали. Но его неодолимо тянет к деревенской жизни, в то время как она предпочитает шикарные вечера с коктейлями. Дело осложняется тем, что его очаровательную дочку-подростка Селесту (роль пока вакантна) и почти взрослого сына Элеоноры Блейка (Эрик Диллон) влечет друг к другу.

Хани поморщилась от фраз типа «наблюдая за развитием которых можно лопнуть со смеху». «Шоу Дэша Кугана» не показалось ей таким уж забавным, но поскольку она не могла позволить себе критиковать его, то решила, что мистер Куган не станет участвовать во всякой халтуре.

Хани в отличие от Шанталь никогда не сходила с ума от кинозвезд, но всегда тайно восторгалась Дэшем Куганом. Она смотрела его фильмы еще ребенком. Однако Хани не могла не заметить, что прошло уже немало времени, прежде чем он опять появился на экранах. Да и фильмы о ковбоях теперь были уже не так популярны.

Хани охватило предчувствие чего-то хорошего впереди. Она была не из тех, кто преклоняется перед кинозвездами, но разве не замечательно, если у нее действительно появится шанс встретиться с Дэшем Куганом в Голливуде? Наверное, это было бы здорово.

Глава 3

Хани протянула лучшее летнее платье Шанталь в приоткрытую дверь комнаты для отдыха заправочной станции «Шелл»:

— Поторапливайся, Шанталь! Уже почти одиннадцать. Пробы начались три часа назад.

Хани вспотела от волнения, и ее старая футболка прилипла к груди. Она машинально вытерла влажные ладони о шорты и стала смотреть на проезжающие мимо машины.

— Шанталь, да поторапливайся же! — Хани ощутила, как внутри все похолодело. А что, если пробы уже закончились? Сначала на автостраде близ Сан-Бернардино сломался грузовик, затем Шанталь и Гордон устроили на обочине ссору двух влюбленных. У Хани появилось чувство, что все это дурной сон, словно она пытается добраться до какого-то места, а у нее ничего не получается. — Если ты не поторопишься, Шанталь, мы вообще пропустим пробы!

— Мне кажется, у меня вот-вот начнутся месячные. — Из-за двери раздалось хныканье Шанталь.

— Я уверена, что там, куда мы едем, есть комнаты для отдыха.

— А что, если там не будет этих аппаратов с тампаксами? Что я тогда буду делать?

— Я выйду куда-нибудь и куплю тебе эти чертовы тампаксы! Шанталь, если ты не будешь готова через минуту…

Дверь открылась, и на пороге появилась Шанталь — свежая и очаровательная в белом летнем платье, словно с рекламы стирального порошка «Тайд».

— Не надо так кричать.

— Извини, я уже совсем вымоталась. — Хани схватила сестру за руку и потащила к грузовику.

Гордон выполнил ее указание и сидел в машине, не заглушив двигатель. Хани оттолкнула его и сама села за руль. Она выехала со стоянки на шоссе прямо на красный свет. Хани никогда не бывала в городе больше Чарлстона, поэтому шум и суматоха Лос-Анджелеса ужаснули ее, но времени обращать внимание на свои страхи не было. Прошло еще тридцать минут, прежде чем она отыскала студию в одном из переулков Бэрбанка. Хани ожидала увидеть нечто великолепное, но из-за высоких бетонных стен это место походило скорее на тюрьму. Прошло еще некоторое время, пока охранник открыл ворота и разрешил им въехать внутрь.

По указанию охранника Хани повела грузовик вниз по узкой улочке, а затем свернула налево к другому зданию с бетонными стенами и несколькими маленькими окошками около входа. К тому времени, когда пришла пора выходить из машины, Хани была мокрая, и у нее был такой вид, словно она только что приняла душ. Она надеялась избавиться от Гордона еще на заправочной станции, но он отказался покинуть Шанталь. С покрытым щетиной подбородком и перепачканной одеждой вид у него был не слишком привлекательный, и Хани велела ему остаться в машине. Как и у сестры, у Гордона уже вошло в привычку выполнять ее приказы, и он согласился.

Встретившая их в вестибюле женщина сказала, что пробы еще продолжаются, но уже вызвали последнюю претендентку. Хани в ужасе замерла, боясь услышать, что они опоздали, но вместо этого женщина провела девушек в довольно жалкую комнату ожидания, обставленную разномастной мебелью, с кипой старых журналов и банок от содовой, оставленных прежними посетителями.

Не успели они войти в пустую комнату, как Шанталь тут же принялась ныть:

— Я боюсь, Хани! Давай уйдем отсюда. Мне ничего здесь не надо.

В отчаянии Хани подвела Шанталь в висевшему на стене грязному зеркалу:

— Взгляни на себя, Шанталь Букер! Да половина звезд Голливуда не выглядит так замечательно, как ты! Ну-ка, расправь плечи, подбородок выше! Кто знает, может, сейчас в эту дверь войдет Берт Рейнольдс!

— Но я ничего не могу поделать/Хани. Я так боюсь! И еще, после того как я встретила Гордона Делависа, я уже не думаю столько о Берте Рейнольдсе.

— Да ты и двадцати четырех часов не знакома с Гордоном, а в Берта влюблена уже два года! Разве можно отказаться от неге так быстро. Все, я больше не принимаю ни одного твоего возражения! Да все наше будущее зависит только от одного дня!

Дверь позади них отворилась, и послышался мужской голос:

— Скажите ей, что мне нужно видеть Росса, хорошо?

Хани по привычке настроилась дать бой любому, кто будет оспаривать их право здесь находиться. Стиснув зубы, она обернулась.

А потом сердце девушки провалилось куда-то вниз.

Когда он вошел в комнату, у Хани появилось чувство, что на нее налетел тяжелый фургон, сорвавшийся с тормозов на крутом спуске. Ей никогда не приходилось видеть более красивого молодого человека; лет двадцати с небольшим, высокий и стройный, темно-каштановые волосы в беспорядке падают на лоб. Нос и подбородок резко очерчены и покрыты загаром, как и положено мужчине. Глаза под густыми бровями такого же ярко-бирюзового цвета, как и седла на карусельных лошадях в парке, и они, казалось, способны заглянуть в самые укромные уголки женской души. В тот самый момент, когда Хани смотрела в эти бирюзовые, проникающие в самую душу глаза, она ощутила, как у нее внутри просыпается незнакомое доселе существо.

Хани внезапно вспомнила о своих недостатках, которые со всей беспощадностью тут же возникли перед глазами, — веснушчатое мальчишеское лицо, безобразные волосы и рот как у рыбы-прилипалы. Шорты перепачканы смазкой карбюратора, футболку она залила апельсиновым «крашем», а на одном из резиновых шлепанцев оторвалась резинка. Хани страшно удручали ее тщедушное тело и маленькая грудь, и ей казалось, что у нее не было ни одной по-настоящему женской черты, за которую можно было бы зацепиться.

Незнакомец спокойно оглядел Хани и Шанталь, не находя, по-видимому, ничего странного во встрече с двумя онемевшими девушками. Хани попыталась выдавить из себя хотя бы «привет», но это ей так и не удалось. Она ждала, что разговор начнет Шанталь — Шанталь всегда была смела с парнями, — но сестра спряталась у нее за спиной. Когда Шанталь наконец открыла рот, ее слова были адресованы не великолепному незнакомцу, а Хани.

— Это Джерид Фэйрхэвен, — прошептала она, прячась еще дальше за спину Хани.

Откуда, интересно, Шанталь его знала?

— П-п-привет, мистер Фэйрхэвен, — осмелилась наконец Хани. Она выдавила из себя приветствие дрожащим голоском маленькой девочки, во всяком случае, ничего похожего на зычный крик, которым она осаживала служащих парка, в ее голосе не было.

Глаза мужчины изучали те части Шанталь, которые не удалось спрятать за маленьким телом Хани. Он не улыбался — его тонкий, резко очерченный рот был неподвижен, — но все равно у Хани внутри все перевернулось, словно белье под руками прачки.

— Меня зовут Эрик Диллон. Джерид Фэйрхэвен — это моя роль в «Судьбе».

Хани смутно припомнила, что «Судьба» была одной из любимых мыльных опер Софи. То, как Эрик смотрел на Шанталь, причиняло ей почти физические страдания. Хотя на что она рассчитывала? Неужели она надеялась, что ее заметят, когда рядом Шанталь?

Мужчины были единственной областью, где Шанталь чувствовала себя как рыба в воде, и Хани никак не могла понять, почему сестра все еще прячется за нее, а не выходит вперед и не начинает, как обычно, беседу. Не в силах больше вынести положение, в котором она выглядит не только безобразно, но и глупо, Хани с трудом перевела дыхание:

— Меня зовут Хани Джейн Мун. А это — моя сестра Шанталь Букер. Мы приехали из Паксавачи-Каунти, Южная Каролина, для того чтобы получить для Шанталь роль в «Шоу Дэша Кугана».

— В самом деле? — У Эрика был глубокий звучный голос. Он подошел ближе и стал рассматривать Шанталь с головы до пят, не обращая внимания на Хани. — Рад тебя видеть, Шанталь Букер. — Он произнес это так нежно и вкрадчиво, что у Хани побежали по спине мурашки.

К полному изумлению Хани, Шанталь потащила ее к двери:

— Пошли, Хани! Уйдем отсюда сейчас же!

Хани попыталась было сопротивляться, но Шанталь была настроена решительно. Слезливая и ленивая Шанталь, неспособная обидеть даже муху, потащила ее через всю комнату!

Хани ухватилась за аппарат с газированной водой.

— Что с тобой случилось? Мы никуда не пойдем!

— Нет, пойдем! Я ничего здесь не буду делать. Уходим немедленно!

Дверь приемной отворилась, и в проеме показалась утомленного вида женщина с папкой в руках. Увидев Эрика Диллона, она на мгновение смутилась, а затем повернулась к Шанталь:

— Мы готовы посмотреть вас, мисс Букер!

Ее появление оказалось для Шанталь новым, уже непреодолимым препятствием, и ее короткий мятеж захлебнулся. Девушка отпустила руку Хани, ее нижняя губа начала дрожать.

— Пожалуйста, не заставляйте меня!

Подавив чувство вины перед сестрой, Хани постаралась произнести твердым голосом:

— Ты должна идти. У нас нет другого выбора.

— Но…

Эрик Диллон шагнул вперед и взял Шанталь за руку:

— Ну, не бойся, я пойду с тобой.

Хани увидела, как Шанталь отпрянула от прикосновения Эрика, но потом решила, что это ей показалось, потому что Шанталь ни разу в жизни не отшатывалась от мужчин. Плечи сестры покорно опустились, и она позволила Эрику вывести ее из приемной.

Дверь закрылась. Хани приложила руку к сердцу, чтобы не дать ему выскочить из груди. Их будущее целиком зависело от того, что сейчас произойдет, но почему-то она думала только о встрече с Эриком Диллоном. Вот если бы она была прекрасна, он непременно заметил бы ее! Ведь нельзя же обвинить человека в том, что он не обращает внимания на безобразную провинциальную девчонку, которая к тому же смахивает на мальчишку.

Хани нетерпеливо пересекла комнату и подошла к единственному окну взглянуть на автомобильную стоянку. Где-то вдали она услышала сирену «скорой помощи». Ладони ее увлажнились. Чтобы успокоиться, Хани несколько минут считала свой пульс, затем выглянула в окно. Там не было ничего интересного — какие-то кусты, мимо проехало несколько грузовиков.

Дверь отворилась, и появилась Шанталь, на этот раз одна.

— Они сказали, что я не подхожу для этой роли, у меня другой типаж.

Хани поморгала.

Не прошло даже и пяти минут.

Они ехали через все Соединенные Штаты Америки, а эти люди не провели с Шанталь и пяти минут!

Все мечты Хани рассыпались, словно старая, пожелтевшая бумага. Она вспомнила о деньгах, накопленных с таким трудом и потраченных на то, чтобы сюда добраться. Ее надежды и планы рухнули. Весь мир ощетинился против нее, опасный и неуправляемый. Она могла потерять свой дом и свою семью. А они не потратили на Шанталь даже пяти минут!

— Нет!

Хани бросилась к двери, из которой вышла Шанталь, и побежала по коридору. Она не позволит поступить с ней таким образом! После всего, что ей пришлось вынести! Кому-нибудь придется за это заплатить!

Шанталь звала ее, но Хани уже увидела в конце коридора металлические двери с горящей над ними красной лампой, и голос сестры прозвучал для нее словно с расстояния в тысячу миль. Когда она подбежала к дверям, сердце ее вырывалось наружу. Хани изо всех сил толкнула дверь и ворвалась в студию:

— Сукины дети!

К ней недоуменно повернулось полдюжины голов. Все они находились в глубине студии около какого-то оборудования — размытые в полумраке мужские и женские лица. Одни стояли, другие сидели вокруг стола, заставленного кофейными чашками и пакетами из-под еды. Эрик Диллон стоял с сигаретой, прислонившись к стене, но даже его очарования оказалось недостаточно, чтобы заставить ее забыть о свершившейся здесь несправедливости.

Со стула вскочила высокая и суровая женщина.

— Минуточку, юная леди, — сказала она, приближаясь к Хани. — Вам здесь делать нечего!

— Мы с сестрой проделали весь этот путь из Южной Каролины, сукины вы дети! — закричала Хани, отбросив стоявший у нее на пути складной стул. — Мы прокололи три шины, потратили почти все наши деньги, а вы не уделили ей и пяти минут!

— Вызовите охрану! — бросила через плечо женщина. После этого Хани обрушила всю свою ярость на нее:

— Шанталь красива и мила, а вы обошлись с ней как с кучей раздавленного собачьего дерьма…

Женщина щелкнула пальцами:

— Ричард, ну-ка убери ее отсюда!

— Думаете, раз вы такие большие голливудские шишки, то можете обращаться с ней, как с мразью! Да ты сама мразь, ясно тебе?! И ты, и все эти козлы вокруг тебя!

Еще несколько человек повскакивали со стульев. Хани повернулась к ним — глаза горят, в горле ком.

— Вы все будете гореть в аду! Вы будете корчиться в адском огне вечность и…

— Ричард! — лающим голосом позвала женщина. Рыжеволосый толстяк в очках вышел вперед и схватил Хани за руку:

— Убирайся отсюда!

— Черта с два! — Размахнувшись ногой, Хани изо всех сил ударила его по голени и сама зашипела от боли, ушибив через жалкие шлепанцы незащищенные пальцы ног.

Мужчина, воспользовавшись ее замешательством, стал подталкивать ее к двери:

— Это закрытое заседание. Нечего здесь скандалить!

Хани отчаянно сопротивлялась, тщетно пытаясь вырваться из его цепких пальцев:

— Отпусти меня, безмозглый баран! Я уже убила одного такого! Я убила троих!

— Вы вызвали охрану? — раздался новый голос, принадлежавший седовласому джентльмену в рубашке и галстуке, явно смахивавшему на начальника.

— Да, Росс, я вызвал, — ответил ему кто-то. — Они уже идут сюда.

Хани протащили мимо Эрика Диллона, бросившего на нее отсутствующий взгляд. Толстяку Ричарду удалось дотащить ее почти до самых дверей. Он был сырым и рыхлым и вряд ли бы справился с кем-нибудь покрепче. Но Хани была такой маленькой. Если б только она была покрупнее, посильнее и помужественнее! Она бы ему показала. Она бы им всем показала!

Хани колотила толстяка кулаками, осыпала всех самыми скверными словами, которые только могла вспомнить. Они все так самоуверенны и самодовольны, богаты, всех их дома ждали семьи и постели, где можно провести ночь.

— Отпустите ее, — произнес кто-то за спиной Хани, растягивая слова. Голос был резким и усталым.

Женщина с суровым лицом негодующе втянула воздух.

— Только после того, как ее выведут отсюда!

Снова раздался усталый голос:

— Я сказал, отпустите ее!

Вмешался седовласый джентльмен по имени Росс:

— Не думаю, что это мудрое решение.

— Меня не волнует, мудрое оно или нет. Ричард, убери от нее руки.

Свершилось чудо, и Хани оказалось свободной.

— Подойди сюда, хани[4]!

Откуда ему известно ее имя? Девушка повернулась к своему спасителю.

Рот у него был окружен глубокими, как борозды, складками, а лоб разделял след от шляпы: выше следа кожа была бледной, а ниже — покрыта темным загаром. Мужчина был худ и строен, и Хани сразу отметила, что у него саблевидные ноги наездника. Первой ее мыслью было, что этот человек сошел с афиши, где красовался со «стетсоном» на голове и с «Мальборо» в зубах; правда, для афиш лицо было чересчур уж помятым. Цвет его коротких жестких волос был неопределенным — какая-то запыленная смесь блондина, шатена и рыжего. По виду ему можно было дать сорок с небольшим, хотя ореховые глаза выглядели на миллион лет.

— Откуда вы знаете мое имя? — спросила девушка.

— Я его не знаю.

— Вы назвали меня Хани.

— Так это и есть твое имя?

Глаза у него были добрые, и девушка кивнула:

— Хани Джейн Мун.

— Так вот оно что.

Хани ждала, что мужчина пройдется по поводу ее имени, но он стоял спокойно, ни о чем не спрашивая и просто позволяя себя рассмотреть. Хани понравилось, как он одет: старая джинсовая рубашка, неопределенного цвета брюки, ботинки — все удобное и изрядно поношенное.

— Подойди поближе, — произнес мужчина после небольшой паузы. — Заодно и с мыслями соберешься.

У Хани начала кружиться голова оттого, что она так долго кричала; у нее урчало в желудке, болели пальцы ног.

— Вот это другое дело, — сказала она, изо всех сил стараясь сохранить достоинство.

Когда он провел ее к нескольким стульям, за которыми находилось некое подобие экрана из светло-голубой бумаги, среди присутствующих раздался ропот, но Хани не обратила на него внимания.

— А не сесть ли нам прямо здесь, Хани? — предложил ее собеседник. — Если не возражаешь, я попрошу парней на время нашего разговора включить камеры.

Джентльмен по имени Росс шагнул вперед.

— Не вижу в этом никакой необходимости.

Спаситель Хани только бросил на него спокойный, холодный взгляд.

— Ты уже неделями занимался этим по-своему, Росс, — произнес он твердым голосом. — И мое терпение истощилось.

Хани подозрительно посмотрела на камеры:

— Зачем нужно включать эти камеры? Вы хотите, чтобы у меня были неприятности с полицией?

Мужчина усмехнулся:

— Полиция придет скорее за мной, чем за тобой, малышка!

— Неужели? С чего бы это?

— Давай-ка лучше я тебя немного поспрашиваю, ладно? — Он кивнул на стул, вовсе не заставляя садиться, а предоставляя ей право выбора. Хани внимательно посмотрела ему в глаза и, не обнаружив там ничего подозрительного, села.

Это было мудрое решение, поскольку ноги ее уже не держали.

— Не скажешь ли мне, сколько тебе лет?

Уже первый вопрос заставил Хани изрядно забеспокоиться. Она внимательно посмотрела на собеседника, стараясь угадать его намерения, но лицо оставалось непроницаемым, как сумка на «молнии».

— Шестнадцать, — призналась она наконец, к собственному удивлению.

— А выглядишь ты скорее лет на двенадцать-тринадцать.

— Я выгляжу мальчишкой, но я ведь не мальчик.

— Мне не кажется, что ты выглядишь мальчиком.

— Правда?

— Конечно. На мой взгляд, ты смышленая и шустрая малышка.

Прежде чем Хани успела спросить собеседника, не покровительствует ли он этим свиньям, сторонникам мужского шовинизма, ей был задан следующий вопрос:

— Откуда ты?

— Из Паксавачи-Каунти, штат Южная Каролина. Живу в парке развлечений на Серебряном озере. В этом парке находятся американские горки «Черный гром». Вы, должно быть, слышали о них. Это самые большие американские горки на всем Юге. А некоторые говорят, что и во всей стране.

— Да нет, кажется, о них я ничего не слышал.

— По правде говоря, может быть, я уже и не живу в парке. На прошлой неделе шериф велел нам убираться.

— Мне очень жаль это слышать.

Его сочувствие показалось Хани столь искренним, что она постепенно рассказала обо всем, что с ними произошло. Поскольку собеседник был так нетребователен и, казалось, деликатно оставлял ей возможность не отвечать на некоторые вопросы, Хани забыла и о находившихся рядом других людях, и о включенных камерах. Забросив ногу на ногу, она машинально потерла рукой болевшие пальцы ног и принялась рассказывать ему обо всем. Хани рассказала о смерти дядюшки Эрла, о «Бобби Ли» и предательстве мистера Диснея. Единственное, что она утаила, было психическое состояние Софи: Хани не хотелось, чтобы собеседник узнал, что в их семье была душевнобольная.

Немного погодя выяснилось, что пальцы ног болят уже не так сильно, но как только Хани начала описывать путешествие по стране, внутри у нее все вновь перевернулось.

— Вы видели мою сестру? — спросила она мужчину. Собеседник кивнул.

— И как вы все только могли не оценить ее достоинств? Как можно было с ней так обойтись? Как по-вашему, она красивая?

— Да, несомненно, она очень мила. Мне понятно, почему ты ею так гордишься.

— Конечно, горжусь! Она красива и мила и пришла сюда, несмотря на то что была напугана до полусмерти!

— Напугана до полусмерти — это еще мягко сказано, Хани. Она не могла даже усидеть перед камерой. Не каждый создан для карьеры на телевидении.

— Она бы все смогла сделать, — упрямо возразила Хани. — Люди могут все, если настроятся как следует.

— Тебе уже давно приходится пробиваться в жизни, размахивая кулаками, да?

— Я делаю то, что приходится.

— Ты говоришь так, словно нет никого, кто бы о тебе позаботился.

— А я сама о себе забочусь. И о семье тоже. Я собираюсь найти нам где-нибудь дом. Место, где мы все сможем быть вместе. И мы не станем рассчитывать на чью-то благотворительность!

— Это хорошо. Никому не нравится жить на милостыню.

Они замолчали. Хани заметила, как иногда двигаются виднеющиеся в полумраке силуэты. Было что-то неприятное в том, как эти люди наблюдают за ней, не произнося ни слова, — просто сидят, словно стая хищников.

— Ты когда-нибудь плачешь, Хани?

— Я? Нет, черт возьми!

— А почему?

— Да что толку плакать?

— Могу поспорить, что ты плакала, когда была маленькой.

— Только сразу после того, как умерла мама. А с тех пор, как только становится туго, я иду кататься на «Черный гром». Думаю, это самое лучшее, что можно получить от американских горок.

— Я не совсем понимаю.

Хани не собиралась рассказывать ему, что чувствует себя на горках ближе к Богу, и просто сказала:

— Горки дают надежду. Они позволяют прорваться через самые страшные испытания в жизни. Мне кажется, они могут помочь пережить даже смерть близких.

Хани отвлек какой-то шум. Она увидела, как за камерами Эрик Диллон хлопнул ладонью по металлической двери и вышел из студии.

Собеседник Хани устроился на стуле поудобнее.

— Хани, я хочу попросить, чтобы ты кое-что сделала для меня. Не думаю, что это будет слишком сложно. По-моему, присутствующие здесь люди многим тебе обязаны. Ты проделала такой большой путь, и самое меньшее, что они могут сделать, это устроить тебя с сестрой на несколько дней в отличном отеле. У вас будет много еды, за вами там присмотрят, а они за все это заплатят.

Хани недоверчиво посмотрела на своего спасителя:

— Да эти люди относятся ко мне не лучше, чем к мухам на тухлом мясе! С чего это они вдруг заплатят за хороший отель для нас с Шанталь?

— Потому что я велю им так сделать.

Уверенность, с которой он это сказал, вызвала у Хани одновременно и зависть, и восхищение Ей захотелось стать такой же всемогущей и чтобы люди точно выполняли то, что она прикажет Хани подумала о сделанном ей предложении и не смогла найти в нем никакого подвоха. Кроме того, вряд ли она сможет вести грузовик обратно в Южную Каролину, если не поест хорошенько и не выспится. Не говоря уже о том, что деньги у них почти кончились.

— Хорошо, я останусь. Но только до тех пор, пока не решу, что готова отправиться в обратный путь. — Мужчина кивнул, и все сразу же вскочили со своих мест. Присутствовавшие шепотом посовещались в углу студии, после чего вперед вышла измученного вида ассистентка, сопровождавшая Шанталь на пробы. Назвавшись Марией, она сказала Хани, что поможет им с Шанталь устроиться в отеле. Мария назвала ей имена и некоторых других находившихся в студии. Женщина с суровым лицом отвечала за распределение ролей и была боссом Марии. Седовласого джентльмена в костюме с галстуком звали Россом Бэчерди — он был одним из продюсеров.

Мария повела ее к дверям студии. В последний момент Хани обернулась и обратилась к своему спасителю:

— Не думайте, что я такая темная. Я вас сразу узнала, как только увидела. Я точно знаю, кто вы такой.

Дэш Куган кивнул.

— А я уже догадался.

Как только дверь за Хани и Марией закрылась, Росс Бэчерди захлопнул свою папку и вскочил со стула:

— Нам нужно поговорить, Дэш. Зайдем ко мне в кабинет!

Дэш похлопал себя по карманам и достал нераспечатанную пачку мятных леденцов «Лайфсэйверс». Выходя из студии вслед за Россом через боковую дверь, он снял с пачки красную ленточку и кружок серебряной фольги. Они пересекли стоянку автомобилей и вошли в низкое оштукатуренное здание, некотором находились производственные помещения и монтажные. Стены располагавшегося в конце коридора захламленного офиса Росса Бэчерди украшали взятые в рамки цитаты и фотографии с автографами актеров, с которыми он работал в течение своей двадцатилетней карьеры телевизионного продюсера. На письменном столе красовалось почти полное ведерко со льдом.

— По-моему, тебя понесло неизвестно куда, Дэш.

Дэш сунул в рот леденец.

— Мне кажется, что раз весь сериал вот-вот полетит в помойку, то не стоит переживать по мелочам.

— С чего ты взял, что сериал полетит в помойку?

— Я не считаю себя гигантом мысли, Росс, но читать умею, и тот предварительный сценарий, который ты так расхваливал, — самая жалкая кучка конского дерьма из всего, что мне приходилось когда-либо видеть. Взаимоотношения моего героя с Элеонор — откровенная глупость. Да и вообще, как могло случиться, что они поженились? И это не единственная загвоздка. Мокрая туалетная бумага выглядит куда интереснее, чем его дочь Селеста. Меня поражает, что люди, называющие себя писателями, могут выдавать подобную чушь!

— Мы же работаем с черновым вариантом, — попытался защищаться Росс. — Поначалу всегда много шероховатостей. Новый вариант будет куда лучше.

Уверения Росса прозвучали неубедительно даже для него самого. Он подошел к маленькому бару и достал бутылку виски «Канадиен клаб». Росс не был большим любителем спиртного, особенно в такую раннюю пору, но проблемы этого чертова сериала взвинтили его нервы до предела. Он плеснул себе немного виски и только после этого, вспомнив, кто с ним в комнате, торопливо отодвинул стакан.

— О Боже! Прости меня, Дэш! Я не подумал.

Дэш несколько секунд рассматривал бутылку с виски, затем положил пачку «Лайфсейверс» в карман рубашки.

— Можешь спокойно пить в моем присутствии. Я уже почти шесть лет не пью и не выхвачу стакан у тебя из рук.

Росс сделал глоток, но ему все еще было не по себе. Прежнее пристрастие Дэша Кугана к бутылке было не менее известно, чем три его женитьбы и более поздние осложнения с налоговым управлением.

В офис заглянул один из техников:

— Что мне делать с этой видеокассетой? Там, где мистер Куган с малышкой.

Дэш был ближе к двери и протянул руку за кассетой:

— Можешь отдать ее мне.

Когда техник исчез, Дэш посмотрел на кассету.

— Вот где находится твой роман, — спокойно произнес он. — Именно здесь. Ее и моя история.

— О чем ты говоришь! Это будет сериал совсем другого рода, если мы примем твою малышку.

— Я в этом не сомневаюсь! Может, тогда это уже не будет таким дерьмом, как сейчас. — Дэш бросил кассету на стол Росса. — Эта девчушка — как раз то, что мы искали, чего нам недоставало с самого начала. Она станет мотором, который раскрутит наше шоу!

— Да послушай, Селесте ведь восемнадцать, и она должна быть хороша собой! Не важно, что твоя кроха сказала о своем возрасте, выглядит-то она не старше двенадцати, и красавицей ее ну никак не назовешь.

— Может, она и не красавица, но в характере ей не откажешь.

— Но ведь ее роман с героем Эрика Диллона — одна из центральных сюжетных линий. А эта девчонка явно не тянет на женщину для Диллона!

При упоминании имени молодого актера рот Кугана брезгливо скривился. Он не делал секрета из своей неприязни к Диллону, и Росс тут же пожалел, что завел этот разговор.

— А вот и второй момент, в котором мы расходимся, — сказал Дэш. — Вместо того чтобы подобрать кого-нибудь ненадежнее, ты отыскал на свою голову смазливого мальчишку с талантом закатывать скандалы и создавать трудности.

Впервые после того как они вошли в кабинет, Росс почувствовал твердую почву под ногами.

— Тот, кого ты назвал смазливым мальчишкой, — лучший из молодых актеров, появившихся в этом городе за многие годы. У «Судьбы» был самый низкий рейтинг среди мыльных опер студии, пока в ней не стал участвовать Диллон, а с ним она за шесть месяцев перешла на первое место!

— Да-а, видел я ее пару раз. Единственное, что он там делал, — это расхаживал туда-сюда без рубашки.

— А он и в этом сериале будет ходить без рубашки! Надо быть идиотом, чтобы не воспользоваться его сексапильностью, которая, впрочем, не умаляет его таланта. Он сильная и незаурядная личность и далеко еще не исчерпал свои возможности.

— Уж если он настолько талантлив, пусть попытается сыграть более стоящую историю, чем романчик с техасской манекенщицей, демонстрирующей дамское белье, которую вы хотите нанять на роль моей дочери.

— Вся идея сериала…

— Да сама идея сериала ни к черту не годится! Этот истасканный сюжет о втором замужестве никого не тронет, потому что публике никогда не понять, с чего это вдруг заносчивая леди-горожанка и ковбой решили пожениться. И никто не поверит, что любая из тех королев красоты, что ты приводил на пробы, — моя настоящая дочь. Ты не хуже меня знаешь, что я не Лоуренс Оливье. На экране я играю самого себя. Этого как раз и ждет публика. А с теми куколками я абсолютно не сочетаюсь!

— Дэш, эта пигалица нам даже ни строчки не прочитала. Слушай, если уж ты на самом деле уцепился за эту идею, я приведу ее завтра обратно, и вы вдвоем можете попробовать хотя бы начальную сцену между Дэшем и Селестой. Ты сам убедишься, что это ни в какие ворота не лезет.

— Ты так ничего и не понял, Росс! Мы не будем играть вместе никакой начальной сцены. Эта девчушка не будет играть Селесту. Она будет играть самое себя. Она будет играть Хани!

— Но это разрушит весь замысел сериала!

— Дерьмо это, а не замысел!

— Да она же явилась неизвестно откуда, мы ни черта о ней не знаем!

— И так видно, что отчасти она ребенок, отчасти — полевой командир. Мы знаем, что выглядит она моложе своего настоящего возраста и в то же время на несколько десятилетий старше.

— О Господи, она ведь не актриса!

— Может, и не актриса, но посмотри мне в глаза и скажи: разве у тебя не захватило дух, когда мы с ней разговаривали?

Росс примирительно протянул Дэшу открытую ладонь:

— Да, готов признать, что она незаурядная личность. Более того, соглашусь, что в вашей беседе были и интересные моменты. Только это не имеет ни малейшего отношения к «Шоу Даша Кугана»! Ведь по сценарию вы с Лиз — молодожены с почти взрослыми детьми. Послушай, Дэш, нам обоим известно, что предварительный сценарий — совсем не то, на что мы рассчитывали, но он же будет улучшен! Однако и без отличного сценария сериал будет иметь успех, потому что люди хотят тебя увидеть. Америка любит тебя. Ты — лучший из лучших, Дэш! Ты всегда был таким, и это никому не под силу изменить.

— Что правда, то правда. Никто не сыграет Дэша Кугана лучше меня. Но может, оставим пока старину Дэша в покое и покажем лучше видеокассету твоим высокооплачиваемым сценаристам? Судя по их достижениям, они не так глупы, какими кажутся на первый взгляд. Дадим им сорок восемь часов на разработку нового замысла.

— Мы не можем менять замысел сериала на таком позднем этапе!

— А почему нет? Вряд ли мы начнем съемки в ближайшие шесть недель. Давай попробуем! И скажи им, чтобы оставили все эти свои потуги на юмор.

— Да ведь это же комедийный сериал, черт побери!

— Тогда пусть сделают его смешным по-настоящему!

— Он уже и так смешон, — пытался защищаться Росс. — Очень многие находят его ужасно смешным.

— Да не смешной он. И к тому же неискренний, — ответил Куган грустным голосом. — Может, стоит попросить драматургов попытаться сделать его пока хотя бы более искренним?

Росс задумчиво посмотрел на выходившего из кабинета Дэша. У этого актера была репутация человека, мастерски выполняющего свою работу, но остальное его никогда не интересовало. Россу еще не доводилось слышать, чтобы Дэша Кугана волновал сценарий.

Росс взял стакан и сделал основательный глоток. Может, и нет ничего странного в том, что Дэш проявляет к этому проекту больший интерес, чем к другим. Разрушительные последствия трудно сложившейся жизни оставили на лице актера свои следы, заставляя забыть о том, что ему только-только исполнилось сорок лет. К тому же он был последним представителем той славной плеяды ковбоев киноэкрана, у истоков которой в начале века стояли такие гиганты, как Уильям С. Харт и Том Микс. Они вознеслись к вершинам популярности в пятидесятые годы благодаря Купу и Дюку, но затем ореол их славы изрядно поблек в период иствудских вестернов-спагетти в семидесятых. Теперь Дэш Куган был анахронизмом. Последний американский кино-ковбой оказался в ловушке восьмидесятых, пытаясь найти себя на экране, оказавшемся неподходящим для того, чтобы на нем уместилась легенда.

Неудивительно, что он растерялся.

Глава 4

Женщины просто сходили с ума от Эрика Диллона. Смуглый, печальный, неотразимый — он был как Хитклиф[5], промчавшийся со сверхзвуковой скоростью через столетия прямо в атомный век. Когда он пробирался в сопровождении двух дублеров среди многочисленных посетителей «Ауто-планта» — нового популярного ночного клуба Лос-Анджелеса, — то привычно ощутил себя в центре внимания. Дублеры были блондинами со сверкающими улыбками и манерами завсегдатаев подобных заведений, а у Эрика, наоборот, вид был мрачный и отчужденный. На нем красовались спортивный пиджак поверх поношенной черной тенниски и линялые джинсы. Волосы были зачесаны назад, а прищуренные бирюзовые глаза смотрели на мир с цинизмом, пожалуй, чересчур откровенным для его возраста.

Встречавшая посетителей девушка в экстравагантной шляпе в крошечном халатике, открывавшем в равной степени и грудь, и ноги, провела их к столику. По ее взгляду Эрик догадался, что она его узнала, но, пока он не сел за столик, девушка молчала.

— «Судьба» — мой любимый сериал, и мне кажется. Эрик, что вы там великолепны.

— Спасибо! — Эрик с сожалением подумал о том, что зря позволил Скотта и Тому притащить себя сюда. Он ненавидел подобные мясные лавки, да и от самих дублеров был не в восторге.

— Днем я учусь в Калифорнийском университете, — продолжала девушка, — и мне приходится выкручиваться, чтобы не пропустить ни одной серии.

— Да что вы говорите! — Эрик стал рассматривать танцующую публику. Он слышал это уже не менее десятка раз. А иногда даже подумывал о том, что Калифорнийскому университету стоило бы вообще отменить занятия с часу до двух.

— Не могу поверить, что вы больше не будете играть в «Судьбе», — вытянув губки, произнесла девушка, и лицо ее под профессионально наложенным макияжем стало вдруг неожиданно детским и растерянным. — Да без вас там все рухнет!

— В «Судьбу» сейчас набрали массу отличных актеров. Вы даже не заметите моего отсутствия. — Актеров набрали в лучшем случае средненьких — дюжину бывших знаменитостей и нынешних неудачников, многие из которых настолько не уважали свою профессию, что даже не учили ролей.

Девушка искала повод, чтобы задержаться, но Эрик отвернулся от нее, закурив сигарету, и стал болтать с Томом. Несмотря на откровенный наряд девушки, в ней были манившая его чистота и свежесть, но Эрик сразу решил, что не будет предпринимать в этом направлении никаких шагов. Хотя ему было всего двадцать три, он уже давно успел понять, сколько страданий может принести этим беззащитным существам с горящими глазами, и старался держаться от них подальше.

Не успела девушка отойти, как тут же рядом с Эриком появилась официантка:

— Привет, мистер Диллон! Глазам не верю, что вы за моим столиком. На прошлой неделе здесь у меня побывал Сильвестр Сталлоне.

— Я вас поздравляю.

— Ну и как он тебе? — спросил Скотта. Этот дублер собирал сплетни о кинозвездах так, как другие собирают марки, и вот уже несколько месяцев пытался получить работу в картине со Сталлоне.

— О, он был действительно великолепен. И оставил мне на чаи пятьдесят долларов.

Скотта рассмеялся и с восхищением покачал большой белокурой головой.

— Да, он может себе такое позволить! Вообще Слай — балдежный парень!

Эрик заказал пиво. Он слишком заботился о своей фигуре, чтобы злоупотреблять выпивкой, и никогда не позволял себе больше двух порций. Не позволял он себе и наркотиков, не желая превратиться в опустошенного зомби, как многие люди его профессии. Единственной его слабостью были сигареты, да и с ними он собирался покончить после того, как дела окончательно наладятся.

В последующие несколько часов Эрик постарался расслабиться. Многие девушки в клубе пытались с ним познакомиться, но он вывесил свой невидимый знак «Посторонним вход воспрещен», поэтому надоедать ему осмеливались лишь самые нахальные. Какой-то растрепанный парень предложил ему кокаин, заявив, что гарантирует чистоту, но Эрик послал его ко всем чертям.

Когда они с Томом в отгороженной металлическими барьерами части клуба играли в пул[6], к ним подошла сногсшибательная блондинка в искрящемся голубом платье. Эрик сразу же решил, что это как раз его тип женщины — шикарная, с аппетитными формами, на четыре-пять лет его старше, с отличным макияжем и опытными глазами. Одна из тех, что не подведет. Когда блондинка приблизилась к столу для пула, он вспомнил, почему дал Тому и Скотта уговорить себя пойти с ними в клуб. Ему нужна была женщина.

— Привет! — Ее взгляд непринужденно прошел весь путь от темной пряди на лбу Эрика до «молнии» джинсов. — Меня зовут Синди. Я твоя большая фанатка.

Приклеив сигарету к уголку рта, Эрик прищурившись посмотрел сквозь дым на девушку:

— В самом деле?

— Ба-альшая фанатка! Мои друзья велели рискнуть и попросить у тебя автограф.

Эрик начал натирать кий мелом.

— И ты не из тех девушек, что не рискуют.

— Безусловно!

Он отложил кий, взял протянутый ему толстый черный фломастер, ожидая, что девушка передаст ему и листок для автографа. Она же вместо этого не спеша приблизилась к нему и спустила бретельку голубого платья, подставив для росписи плечо.

Эрик легонько провел зажимом фломастера по открывшемуся перед ним обнаженному телу:

— Если уж нужно расписаться на коже, то, может, найдется более интересное место для автографа, чем плечо?

— А вдруг я стесняюсь?

— Да что-то не верится.

Не потрудившись поднять бретельку платья, девушка водрузила одно бедро на край стола для пула и взяла его стакан с «севен-ап». Отхлебнув немного, она поморщилась; обнаружив, что напиток безалкогольный.

— Одна моя знакомая говорила, что ты спал с ней.

— Очень может быть. — Эрик бросил сигарету на пол и притушил ее ногой.

— Ты, наверное, переспал с кучей девчонок?

— Это веселее, чем смотреть телевизор. — Его взгляд задержался на груди девушки. — Ну, так нужен тебе автограф или нет?

Лед звякнул о стенки стакана, когда она поставила его на стол.

— Конечно. Почему бы и нет? — Улыбаясь, девушка перевернулась на живот, подставив Эрику попку. — Так подойдет?

Скотти и Том заржали.

Эрик колебался лишь мгновение, прежде чем отложить кий. Дьявол, уж если ей все равно, то с какой стати он должен беспокоиться?

— Вполне!

Эрик поднял юбку, открыв прозрачные светло-голубые трусики. Одной рукой он приспустил трусики, а другой снял с фломастера колпачок. Заметив происходящее, за соседним столом прекратили игру и стали наблюдать за ними. Крупными жирными буквами Эрик вывел роспись на ягодицах девушки — «Эрик» на правой и «Диллон» на левой.

— Жаль, что у тебя нет еще одного имени посредине, — сказал Скотти, бросая плотоядные взгляды.

Эрик взял стакан и сделал глоток. Девушка не шевелилась, и он продолжал на нее смотреть. Влага со стенок стакана закапала на кожу девушки, стекая по округлостям в долину; от холодных капель кожа покрылась пупырышками. Эрик не сводил с нее глаз.

Он легонько похлопал девушку по попке и, подцепив указательным пальцем трусики, натянул их обратно.

— А не смыться ли нам отсюда, Синди?

Эрик передал стакан Тому, бросил Скотти пару двадцаток и направился к выходу. Обычно он даже не оборачивался, чтобы убедиться, идет ли девушка за ним следом. Так было всегда.

« — Позволь мне пойти с тобой, Эрик. Пожалуйста!

— Отстань, коротышка!

— Ну, Эрик, возьми меня с собой. Здесь так скучно!

— Ты пропустишь «Улицу Сезам».

— Последний раз я смотрел «Улицу Сезам», когда был ребенком, болван!

— Когда это было, Джейс? Две недели назад?

— Ты так упрямишься, потому что тебе пятнадцать, а мне только десять. Я прошу тебя, Эрик! Ну пожалуйста. Эрик! Пожалуйста!»

Эрик открыл глаза. Подушка промокла от пота, а сердце бешено колотилось о ребра. Он судорожно вздохнул.

«Джейсон. О Боже, прости меня, Джейсон!»

Простыня прилипла к мокрой от пота груди. По крайней мере на этот раз он проснулся прежде, чем наступил самый кошмарный момент, прежде, чем он услышал тот ужасный крик.

Эрик сел на кровати, включил свет и потянулся за сигаретами. Рядом пошевелилась женщина:

— Эрик?

Он несколько мгновений пытался вспомнить, кто это. Потом все начало постепенно проясняться. Это ж та самая телка — с автографом на заднице. Эрик спустил ноги с кровати, дрожащими руками прикурил сигарету и глубоко затянулся.

— Убирайся отсюда.

— Что?

— Я сказал — убирайся отсюда!

— Но сейчас три часа утра!

— Ты на машине.

— Но, Эрик…

— Да пошла ты…

Девушка вскочила с кровати и стала судорожно подбирать свои вещи. Натянув их как попало на себя, она направилась к двери:

— Ты последняя сволочь, понял? И в постели ты не бог весть что!

Когда дверь за нею захлопнулась, Эрик вновь опустился на подушки. Еще раз затянувшись сигаретой, он уставился в потолок. Если бы Джейс был жив, ему бы сейчас было семнадцать. Эрик попытался представить своего сводного брата семнадцатилетним — коренастого, коротконогого, со школярскими очками на круглом лице. Джейс — неуклюжий недотепа с добрейшим сердцем, считавший, что весь мир клином сошелся на старшем брате. Боже, как он любил этого мальчика! Больше он никого и никогда так не любил.

Эрик вновь услышал голоса. Те самые, что не оставляли его никогда.

« — Ты собираешься взять папину машину, да?

— Да отвяжись ты, зануда!

— Не бери ее, Эрик. Если папа узнает, он никогда не позволит тебе получить права.

— А он и не узнает. Если никто не проболтается.

— Возьми меня с собой, и я ничего ему не расскажу, обещаю!

— А ты и так не расскажешь. Потому что, если ты сделаешь это, я сделаю из тебя отбивную!

— Обманщик! Ты всегда так говоришь, но никогда мне ничего не бывает».

Эрик зажмурил глаза. Он вспомнил, как заключил Джейса в дружеский захват и устроил ему датское натирание, стараясь не причинить боль, — он всегда старался не причинять брату боль — лишь слегка потрепать. Его мачеха Элейн — мать Джейсона — чересчур оберегала мальчика. Эрик из-за этого сильно переживал за братишку — ведь Джейсон неминуемо становился предметом насмешек других детей, которые в отличие от Эрика дразнили его, не зная меры. Иногда Эрику хотелось устроить им за это хорошую трепку, но он сам себя сдерживал, зная, что может лишь повредить этим своему сводному брату.

« — Ну ладно, коротышка. Но если я возьму тебя сегодня с собой, обещай, что не будешь приставать ко мне следующие два месяца.

— Я обещаю! Обещаю, Эрик!»

И он взял его с собой, позволив Джексону сесть на сиденье для пассажира «Порше-911». Автомобиль принадлежал отцу, и ему, пятнадцатилетнему, водить эту машину запрещалось. Слишком мощной была она для неопытного водителя.

Он ехал по подъездной дорожке их шикарного дома в предместье Филадельфии — пятнадцалетний сорвиголова, собравшийся на веселую прогулку. Отец уехал по делам в Манхэттен, а мачеха играла с друзьями в бридж. Эрика не волновало, что их с братом отсутствие может быстро обнаружиться. Не волновал и начавшийся мокрый снег. Его не волновало то, что можно погибнуть. В свои пятнадцать лет он чувствовал себя бессмертным.

Но маленький братишка-недотепа оказался куда более хрупким.

Эрик потерял контроль над автомобилем на повороте у реки Шелкилл. «Порше» развернуло, словно волчок, и швырнуло на бетонную опору. Самонадеянный Эрик не пользовался ремнями безопасности, и его в момент удара выбросило из машины. А дисциплинированный Джейсон оказался в ловушке. Он умер быстро, но не сразу — Эрик успел услышать его крик.

Набежавшие слезы потекли из уголков глаз по вискам. «Джейс, прости меня! Пусть бы это был я, Джейс. Как жаль, что я не умер вместо тебя!»

Примерка костюмов заняла у Лиз Кэстлберри несколько больше времени, чем она рассчитывала. В результате, выходя из студийной костюмерной в коридор, она, глядя на часы, а не перед собой, сразу же врезалась во что-то твердое.

Лиз поспешила извиниться:

— О, прошу прощения! Мне так жаль, я… — Подняв глаза и увидев стоявшего перед ней мужчину, она замолкла на полуслове.

— Лиззи?

Его глубокий, медлительный голос унес ее в прошлое. Голливуд был не таким маленьким городом, каким казался со стороны, и они не виделись уже семнадцать лет. Подняв глаза, Лиз ощутила головокружение, оказавшись вновь в шестьдесят втором году, когда была очаровательной девушкой — блестящей юной выпускницей Вассара. Поскольку ее застали врасплох, слова сорвались с губ помимо воли:

— Привет, Рэнди!

Мужчина усмехнулся:

— Давненько в Голливуде меня так не называли. Никто уже и не помнит этого имени.

Какое-то время они молча изучали друг друга. Мало что осталось от Рэндольфа Дэшвелла Кугана тех дней — отчаянного наездника родео из Оклахомы, работавшего дублером, когда они встретились, и бывшего таким опасно привлекательным для получившей хорошее воспитание девушки из Коннектикута. Сейчас его жесткие светло-каштановые волосы были короче, чем в те дни. Хотя он по-прежнему был таким же высоким и стройным, неумолимое время оставило на его суровом лице свои отметины.

Глаза Дэша были не столь придирчивы, они потеплели от восхищения.

— Ты прекрасно выглядишь, Лиз! Эти зеленые глаза так же восхитительны, как и прежде. Я по-настоящему обрадовался, когда Росс сказал мне, что ты будешь играть Элеонор. Это будет замечательно — поработать вместе после стольких лет!

Лиз скептически приподняла бровь.

— Послушай, мы с тобой читали один и тот же сценарий?

— Куча дерьма, не так ли? Но вчера случилось кое-что интересное. Могут грянуть кое-какие перемены.

— Что-то слабо в это верится.

— А почему ты взялась за эту работу?

— Что за вопросы, дорогой. Я, как говорится, уже достигла определенного возраста. Работу найти не так уж и просто, а дорогостоящие привычки надо оплачивать.

— Если мне не изменяет память, тебе столько же лет, сколько и мне.

— А также примерно столько, сколько Джимми Каану и Нику Нолти. Но если вы, сорокалетние мужчины, все еще можете кувыркаться на экране с молоденькими инженю, мне остается лишь играть матерей.

Лиз произнесла последние слова с такой застарелой неприязнью, что Дэш рассмеялся:

— Ты ни капельки не похожа ни на одну из тех мамочек, что мне приходилось видеть.

Лиз улыбнулась. Несмотря на ворчание о своем возрасте и затруднениях с карьерой, в свои сорок лет она отлично себя чувствовала. Длинные волосы сохранили прекрасный оттенок красного дерева, а сделавшие ее когда-то знаменитой зеленые глаза блестели по-прежнему. Лиз была все так же стройна. А на лице лишь в уголках глаз появились легкие морщинки. Сорокалетний возраст имел и свои преимущества.

Она была достаточно зрелой, чтобы точно знать, чего хочет от жизни — достаточно денег для содержания дома на побережье в Малибу, для покупки подходящей одежды и щедрых благотворительных взносов в любимое «Общество гуманности». Днем ее спутником был золотистый спаниель Мицци, а несколько привлекательных ненавязчивых мужчин помогали сделать ночи весьма нескучными. Лиз действительно наслаждалась жизнью так, как не многие из ее друзей могли похвастаться.

— Как поживает твоя семья?

— Которая?

Лиз снова улыбнулась. Ей всегда нравилось то, как Дэш подтрунивал на самим собой.

— Выбирай сам.

— Ну, ты и сама могла почерпнуть из прессы, что с моей последней женой Барбарой я разошелся несколько лет назад. Тем не менее дела у нее идут неплохо — она вышла замуж за банкира из Дэнвера. А Мариэтта открыла в Сан-Диего несколько студий аэробики. Она всегда неплохо разбиралась в бизнесе.

— Кажется, я кое-что читала об этом. Она тебя годами таскала по судам, верно?

— Суды еще не так страшны, но шесть месяцев назад она натравила на меня Федеральное финансовое управление. А у этих мерзавцев напрочь отсутствует чувство юмора!

Прошло семнадцать лет с того времени, когда Лиз была влюблена в Дэша, и кажущаяся легкость общения с ним, его ковбойское обаяние уже не способны были ее обмануть. Дэш Куган был сложным человеком. Она вспоминала его как нежного заботливого любовника, безрассудно тратящего на нее деньги и в то же время никого не пускающего себе в душу. Подобно сыгранным им героям вестернов, он был одинок, и ему удавалось создавать столько незаметных преград, препятствующих близости с ним, что узнать его по-настоящему было просто-напросто невозможно.

— У моих ребят все в полном порядке, — продолжал он. — Джош начал учебу в университете Оклахомы, а Мередит готовится поступать в «Орал Робертс».

— А Ванда? — даже после стольких прошедших лет в голосе Лиз все еще чувствовался яд. Они с Дэшем успели провести в постели несколько недель, прежде чем она случайно узнала о том, что у него есть жена и двое детей, оставшиеся в Тьюлсе. Лиз слишком уважала себя, чтобы иметь роман с женатым мужчиной, и они расстались. Но Дэш Куган не был тем человеком, которого можно было легко забыть, — прошло несколько месяцев, прежде чем Лиз удалось вновь прийти в себя. Этого ему она так до конца и не простила.

— У Ванды все отлично. Она не меняется.

У Лиз мелькнула мысль, не замаячила ли на горизонте Дэша Жена Номер Четыре. Беспокоило ее также и то, что будет делать Дэш, если сериал провалится. Всем было известно, что Куган согласился участвовать в сериале лишь потому, что его прижали к стенке сотрудники финансового управления, требовавшие уплаты долгов. Если бы у него был выбор, он, без сомнения, остался бы на ранчо со своими лошадьми.

Будь она помоложе, обязательно задала бы некоторые из этих вопросов. Но более зрелая Лиз уже знала, что излишнее любопытство по отношению к ближнему лишь осложняет жизнь, и предпочла сделать вид, что опаздывает, бросив взгляд на часы.

— О, дорогой! Я могу не успеть на свидание с массажисткой. А моя кожа не выносит подобных опозданий.

Дэш улыбнулся:

— Вы словно две капли воды со второй миссис Куган. Обе печетесь о безукоризненном внешнем виде и обе гораздо умнее, чем хотите казаться. Только Мариэтта получила диплом в суровой школе жизни, а ты, кажется, в Гарварде или где-то в другом месте?

— В Вассаре, дорогой. — Лиз, рассмеявшись, махнула на прощание рукой.

Дэш усмехнулся и исчез в костюмерной.

Через несколько часов, когда Лиз вышла со стаканом травяного чая и салатом из листьев эндивия на террасу своего дома, она поймала себя на том, что все еще думает о Дэше. Золотистый спаниель Мицци пришел следом и улегся у ее ног. Сделав глоток, Лиз подумала, как все-таки много привлекательного в Дэше.

Когда-то он отчаянно сражался с пристрастием к спиртному и вышел из этой борьбы победителем. Но нельзя было утверждать, что он излечился окончательно. Лиз неоднократно слышала истории о том, как Дэш помогал другим алкоголикам. Она, безусловно, одарила бы его белой шляпой героя, если бы не его слабость к женщинам.

Он был невообразимым донжуаном, и, если верить слухам, в его поведении с годами мало что изменилось. Причем Дэша никогда нельзя было назвать распутным. Как раз наоборот. Лиз вспомнила, как скромно Дэш вел себя с женщинами — никогда намеренно не искал связи, не старался затащить в постель. Окинув беспристрастным взглядом свое прошлое, Лиз была вынуждена признать, что это скорее она сама оказалась агрессором» положившим глаз на юного наездника-дублера, как только он появился на горизонте ее первой картины. Как и многие женщины за все эти годы, Лиз не смогла устоять перед его неподдельной мужественностью, становившейся совсем неотразимой в сочетании со спокойной старомодной обходительностью и врожденным чувством собственного достоинства.

Нет, слабость Дэша была не в его распутстве; она была в его бесхарактерности. Казалось, он не мог сказать «нет» ни одной привлекательной женщине, даже когда носил обручальное кольцо.

День был теплый, но не душный. Из соседнего дома доносились тихие звуки музыки. Посмотрев в ту сторону, Лиз увидела на террасе Лили Изабеллу, сидевшую под навесом с несколькими друзьями.

Лили тоже заметила соседку и помахала рукой; ее светлые серебристые волосы заблестели в лучах солнца.

— Привет, Лиз! Музыка не слишком громкая?

— Ничего, — отозвалась Лиз. — Веселитесь!

Лили была двадцатилетней дочерью Гая Изабеллы, актера, исполнявшего вместе с Лиз главные роли в семидесятые годы. Он купил этот дом несколько лет назад, но время в основном здесь проводила его очаровательная юная дочь. Иногда Лиз приглашала девушку к себе, но уединенная жизнь сделала ее несколько замкнутой, и она уже не наслаждалась, как прежде, обществом молодых людей. Их безграничная самовлюбленность казалась ей слишком утомительной.

Прихлебывая чай, Лиз напомнила себе, что в ближайшие несколько месяцев ей все-таки придется проводить немало времени в обществе молодых людей — той неизвестной актрисы, которую Росс подберет на роль Селесты, и, конечно, Эрика Диллона. Роль Матери двадцатитрехлетнего юноши несколько уязвляла ее самолюбие, хотя по сценарию сериала герою Диллона было всего восемнадцать. Но еще больше Лиз смущала работа с актером, имевшим репутацию довольно тяжелого человека. Парикмахерша Лиз работала какое-то время на съемках «Судьбы», и, судя по ее рассказам, Диллон был резок и излишне требователен.

Но ему нельзя было отказать и в незаурядном таланте. В этом чутье редко подводило Лиз, и она не сомневалась, что когда-нибудь Эрик станет звездой первой величины Неотразимая внешность в сочетании с огненным темпераментом, который не привьют ни в одном классе актерского мастерства, должны вознести его на самую вершину славы. Оставался открытым лишь вопрос, справится ли он с этой славой или сгорит в ее лучах, как случалось со многими до него.

Эрик долго не мог заснуть, поэтому проснулся лишь к часу дня. Голова страшно болела, состояние было просто мерзкое. Спустив босые ноги с кровати, он потянулся за сигаретами. Сигарета и стакан богатого протеинами напитка к завтраку быстро поставят его на ноги.

Посмотрев на свою разбросанную по полу одежду, Эрик подумал, что без секса жить не может. В постели с телкой он забыл обо всем. Жизнь сводилась к простейшим вещам. Однажды он слышал, как какой-то парень говорил, что в постели он промывает кискам мозги. Эрик так не считал — он думал, что, занимаясь сексом, расслабляется прежде всего сам.

Поднявшись с Кровати, Эрик заметил на простыне какие-то черные пятна. Озадаченный, он стал изучать их внимательнее. Когда ему удалось разобрать следы зеркального отражения своего имени. Эрик улыбнулся, вспомнив Синди с автографом на заднице. Не хуже, чем резиновая печать!

Надев майку и шорты для пробежек, Эрик вышел в гостиную. Он жил на маленьком ранчо в каньоне Бенедикта — идеальном жилище для холостяка с удобной мебелью и телевизором с большим экраном. Потом зашел на кухню и взял с полки пакет сухого витаминизированного напитка. Засыпав в миксер пару ложек порошка, Эрик добавил немного молока и нажал кнопку. Но ночные кошмары были еще совсем рядом, и звук миксера прозвучал в маленькой кухне воем сирены. Этот звук пробороздил мозг, вернув леденящее душу воспоминание о сирене «скорой помощи», отвозившей искалеченное тело Джейсона. Эрик постучал по миксеру, открыл крышку и стал смотреть на его пенообразное содержимое.

«Твоя мачеха в таком состоянии… Ты должен понять, Эрик, что после смерти Джейсона… Ты должен понять, как тяжело для Элейн видеть тебя здесь».

Через две недели после похорон Джейсона Эрик посмотрел на искаженное горем красивое лицо отца и понял, что Лоуренс Диллон также не сможет терпеть его рядом с собой. Поскольку родная мать Эрика умерла, когда он был ребенком, было нетрудно предугадать, что с ним произойдет дальше.

Вскоре он оказался в элитарной частной школе около Принстона, где нарушал все существовавшие там правила, и через шесть месяцев был исключен. Отцу пришлось устраивать Эрика еще в две школы. Он смог получить аттестат только потому, что обнаружил в последней школе драматическую студию. На занятиях в студии Эрик понял, что, перевоплощаясь в другого человека, можно забыть о том, что тебя гложет. Он даже провел несколько лет в колледже, но пропустил столько занятий, разъезжая повсюду, где набирали актеров, что в конце концов был отчислен.

Два года назад один из агентов, набиравший актеров для «Судьбы», увидел Эрика во второразрядной пьесе провинциального театра и подписал с ним контракт на роль персонажа, который по сценарию должен был умереть через шесть недель. Но успех у зрителей был таким шумным, что герой Эрика стал постоянным персонажем сериала. А недавно он привлек внимание и продюсеров сериала Кугана.

Агент Эрика намеревался сделать из него звезду, но сам Диллон хотел прежде всего быть актером. Ему нравилось лицедейство. Когда он забирался в шкуру другого человека, боль в душе утихала. А иногда, в отдельные моменты — один взгляд, пара строк диалога, — он был хорош, действительно хорош.

Эрик выпил протеиновую смесь прямо из чаши миксера, закурил сигарету и не спеша отправился в гостиную. Проходя мимо кушетки, он поймал свое отражение в овальном стенном зеркале. Задержавшись на отражении, он пожалел, что видит не какое-нибудь обычное лицо парня со смешным носом и кривыми зубами.

Эрик отвернулся от ненавистного лица, но ему не удалось отвернуться от того, что творилось в душе. И поэтому он возненавидел человека в зеркале еще сильнее.

Глава 5

Что касается Хани, то ей отель «Беверли-Хиллз» показался просто-таки райским уголком на земле. Едва попав в небольшой, украшенный цветами вестибюль, она решила, что это именно то место, куда должны попадать после смерти все хорошие люди.

Леди восточного вида за стойкой регистратора без тени снисходительности объяснила им порядки в отеле, хотя для нее должно было быть ясно как день, что ни Хани, ни Шанталь никогда не бывали в местах приятнее мотеля на десять номеров.

Хани понравились обои с рисунком из банановых ветвей с роскошными плодами, двери с жалюзи и внутренний дворик, в который выходила их просторная уютная комната. Она решила, что люди, которые здесь работают, за исключением пары заносчивых, нагловатых официантов, — приятнейшие особы и вовсе не задаваки. Горничные и посыльные здоровались с ней, хотя наверняка подозревали, что Гордон Делавис прокрался в их комнату и спит на диване.

Гордон выглядел так, будто только что вышел из гардеробной субботним вечером. Это был их второй день в отеле, Хани только что переоделась в ярко-красный купальный костюм, который раздобыла ей одна из горничных, и собиралась пойти поплавать. Гордон и Шанталь уселись, поджав ноги, на диване перед телевизором в ожидании «Колеса фортуны», пытаясь справиться с головоломкой.

— Привет, Хани! Почему бы нам не заказать еще чего-нибудь поесть? — сказал Гордон с набитым картофельными чипсами ртом. — Те гамбургеры были просто превосходны!

— Мы же ели всего час назад! — ответила Хани с нескрываемым негодованием. — Так когда ты отправляешься, Гордон? Если хочешь стать художником, то я уверена, что за этими стенами идет настоящая жизнь, с которой тебе не мешало бы познакомиться.

— Не думаю, что Гордон найдет лучшее место для знакомства с настоящей жизнью, чем здесь, в отеле «Беверли-Хиллз», — отозвалась Шанталь, отхлебнув глоток диет-пепси. — Для него это единственная возможность в жизни.

Хани задумалась, подбирая доводы, но всякий раз, когда она настаивала на том, чтобы Гордон их покинул, Шанталь начинала плакать.

— Я освободила гардеробную комнату, Шанталь. Ты можешь пойти и надеть купальник.

— Пожалуй, я слишком устала, чтобы плавать. Наверное, я останусь здесь и посмотрю телевизор.

— Ты же говорила, что пойдешь со мной плавать! Ну же, Шанталь, это будет чудесно.

— У меня что-то разболелась голова. Иди одна.

— И оставить вас в этой комнате вдвоем? Ты что, думаешь, я сошла с ума?

— Некоторым эта жара очень нравится! — выкрикнул Гордон, указывая на экран телевизора.

Шанталь взглянула на него с восхищением:

— Гордон, ты такой умный! Он разгадал все головоломки, Хани. Все до одной!

Хани посмотрела на эту парочку, свернувшуюся на диване в начале вечера, как пара кусков мятой бумаги. Наверное, это был последний день в отеле «Беверли-Хиллз», а она намеревалась еще поплавать в огромном бассейне — другой такой возможности может и не представиться.

Вдруг Хани осенило. Подойдя к небольшой тумбочке у кровати, она начала выдвигать ящики. Хани нашла то, что хотела, и подошла с этим к Шанталь:

— Положи правую руку на середину этой Святой Библии и поклянись, что не займешься с Гордоном Делависом ничем недозволенным!

У Шанталь сразу же стал виноватый вид, и это сказало Хани все, что она хотела узнать.

— Я хочу, чтобы ты поклялась, Шанталь Букер!

Шанталь неохотно поклялась. Для верности Хани заставила поклясться и Гордона Делависа, хотя и не была уверена в твердости его религиозных убеждений. Выходя из комнаты, Хани с облегчением отметила, что вид у обоих был совершенно убитый. Плавательный бассейн «Беверли-Хиллз» был воистину удивительным местом — гораздо просторнее, чем дома большинства людей. И населен он оказался самыми интересными группами человеческих существ, которых Хани когда-либо доводилось встречать. Войдя через ворота, она увидела женщин со стройными, темными, смазанными кремом телами и мерцание золотых украшений на белых пиджачных костюмах. Некоторые мужчины носили крошечные набедренные повязки и походили на Тарзана. У одного были длинные прямые светлые волосы — как у норвежца. Некоторые из отдыхающих у бассейна выглядели как обычные богатые люди — толстый живот, тонкие, зачесанные назад волосы и смешные маленькие тряпичные шлепанцы.

Хани было их жаль. Никто из них не знал, как получить настоящее удовольствие от бассейна. Изредка кое-кто из мужчин аккуратно нырял с низкого борта бассейна и лениво делал несколько движений. А две дамы с бриллиантовыми серьгами в ушах присели в воду, продолжая разговаривать друг с другом, но они даже не замочили плеч, а только концы волос.

Что за радость быть богатым, если не можешь порадоваться жизни в плавательном бассейне? Сбросив шлепанцы, Хани побежала к воде и, издав воинственный вопль, прыгнула прямо в самую глубокую часть бассейна. Вверх поднялся восхитительный фонтан брызг. Когда Хани показалась на поверхности, то заметила, что все обернулись и посмотрели на нее. Она окликнула ближайшую к ней пару — сильно загорелых мужчину и женщину, каждый из которых прижимал к уху телефонную трубку:

— Вам всем нужно окунуться! Вода просто чудесная.

Они отвели глаза и продолжили свои телефонные переговоры.

Хани нырнула и проплыла над самым дном бассейна. Купальник был слишком велик, и нейлон раздувался на спине. Она на мгновение появилась из воды перевести дыхание и вновь нырнула ко дну. Погрузившись в спокойный подводный мир, Хани снова попыталась понять, что произошло. Зачем Дэш Куган хотел записать разговор с ней на видеоленту? Он утверждал, что хотел уберечь ее от полиции, но что, если это ложь?

Хани вынырнула на поверхность и перевернулась на спину. В уши попала вода, а стриженые волосы неровно болтались вокруг головы. Ей вспомнился Эрик Диллон — захотелось увидать его вновь. Это был самый красивый мужчина из всех, кого она встречала за всю свою жизнь. Забавно, однако, когда Хани случайно упомянула его имя, Шанталь странно посмотрела на нее и сказала, что Эрик Диллон — жуткий тип. Шанталь никогда не отзывалась о ком-либо подобным образом, и Хани решила, что ее сестра путает реального Эрика Диллона с персонажем, которого тот играет в мыльной опере.

Через полчаса Хани стала выбираться из бассейна, чтобы прыгнуть еще раз с доски, и увидела, что к ней направляется Росс Бэчерди. Она вежливо кивнула продюсеру, но внутренне готова была закричать. Она догадывалась, что пребывание в раю подходит к концу, но надеялась побыть здесь хотя бы еще один день. Хани подошла к своему шезлонгу, взяла полотенце и завернулась в него до подмышек.

— Привет, Хани! Ваша сестра сказала, что вы в бассейне… Вам здесь нравится?

— Это лучшее, что я видела в жизни.

— Прекрасно. Я рад, что вам понравилось. Давайте сядем вон там и поговорим.

Он показал рукой в сторону столика, поставленного среди зелени.

Хани подумала, что с его стороны было очень мило лично явиться, чтобы дать им пинка, и ей хотелось, чтобы он побыстрее с этим покончил.

— Вот вам на мелкие расходы.

Она прошла за ним к столу и пододвинула стул ногой, чтобы не потерять пляжного полотенца, зажатого под мышками. Девушке показалось, что Россу жарковато в светло-коричневом спортивном пиджаке, и Хани перед ним было немного неудобно.

— Зря вы не захватили плавки — могли бы искупаться. Вода — просто прелесть!

Он улыбнулся:

— В другой раз.

Появился официант. Продюсер заказал себе какое-то импортное пиво, а ей — апельсиновый сок. А потом сообщил потрясающую новость:

— Хани, мы хотим пригласить вас на роль дочери в «Шоу Дэша Кугана».

Ей показалось, что в ушах у нее шумит вода.

— Простите, что вы сказали?

— Мы хотим, чтобы вы сыграли дочь Дэша Кугана.

Хани удивленно уставилась на продюсера:

— Вы хотите, чтобы я играла Селесту?

— Не совсем так. В сценарий вносятся кое-какие изменения, мы решили отделаться от этого персонажа. Всем понравилась видеопленка, которую вы сделали с Дэшем, и это подарило нам несколько весьма многообещающих замыслов. Детали еще не вполне отработаны, но похоже, что получится нечто весьма занятное.

— И я вам нужна?

— Конечно. Вы будете играть Дженни — тринадцатилетнюю дочь Дэша. Дэш и Элеонора больше не будут новобрачными.

Он начал растолковывать историю ее жизни, но для Хани эта новость показалась неожиданной и ошеломляющей, и она перебила его голосом, сорвавшимся на смешной писк:

— Не обижайтесь, мистер Бэчерди, но это самая безумная идея, какие я только слышала. Я не могу быть актрисой. Всмотритесь в мой рот — как у большой старой рыбы-прилипалы. Это Шанталь вы должны были пригласить на роль, а не меня!

— Позвольте уж мне самому судить об этом.

Внезапно до ее сознания дошел смысл его слов.

— Тринадцать? Но ведь мне уже шестнадцать!

— Вы небольшого роста, Хани, и легко сойдете за тринадцатилетнюю.

В обычных обстоятельствах она восприняла бы это как удар, но сейчас была слишком ошеломлена, чтобы обидеться.

Росс продолжал подробно рассказывать ей о сериале и наконец заговорил о контрактах и агентах. Хани почувствовала себя так, будто голова у нее откручивается от шеи, прямо как у маленькой плохой девочки из «Заклинателя». От свежего ветерка девушка покрылась гусиной кожей и почувствовала, как сильно ей хочется, чтобы все это оказалось правдой. Ведь она была энергична и честолюбива, и это была единственная возможность сделать что-то самой, а не тратить все свои силы, пытаясь протолкнуть Шанталь. Но стать телезвездой? Даже в самых диких мечтах она не представляла себе ничего подобного.

Росс начал говорить о жалованье, и упоминаемые им цифры были настолько непостижимы, что Хани с трудом воспринимала их. Мысли ее метались. Это должно было изменить всю их жизнь!

Он вынул из кармана небольшой блокнот.

— Вы несовершеннолетняя, и прежде, чем мы сможем двинуться дальше, я должен встретиться с вашим законным опекуном.

Хани повертела в руках стакан с апельсиновым соком.

— У вас ведь есть опекун?

— Конечно, есть! Моя тетя Софи. Миссис Эрл Т. Букер.

— Мне нужен номер ее телефона, чтобы организовать встречу. Не позже четверга. Она должна вылететь сюда — за наш счет, разумеется.

Хани постаралась представить себе тетушку Софи сидящей в самолете, но не могла себе вообразить, чтобы та даже поднялась с дивана.

— Она тяжело больна. У нее… женские недомогания. Я не думаю, что она сможет прилететь в Калифорнию. Она боится летать. Плюс женские недомогания.

Росс забеспокоился:

— Это может затруднить дело, но у вас появится агент, который будет всюду вас представлять, и он позаботится об этом. Я дам список лучших агентов. Мы начинаем съемки через шесть недель, поэтому стоит побеспокоиться об этом прямо сейчас.

Складки вокруг его рта стали глубже.

— Должен вам сказать, Хани, что, пожалуй, было неразумно пускаться в Калифорнию без сопровождения взрослого человека.

— Я приехала со взрослым, — напомнила ему Хани, — Шанталь уже восемнадцать.

На Росса это не произвело ни малейшего впечатления.

Потом она вернулась в номер и запинаясь объяснила, что случилось. Шанталь и Гордон начали гикать и вопить, и вскоре, все они катались по полу как сумасшедшие. Успокоившись, Хани вспомнила, что мистер Бэчерди говорил ей об агентах, и вынула предложенный им список. Она стала набирать телефонный номер, но тут глаза ее сузились. Может, она и провинциальная девчонка из Южной Каролины и ничего не знает об агентах или Голливуде, но не вчера же родилась! Стоит ли доверять мистеру Бэчерди в поисках агента? Это почти то же, что поручить лисе охранять цыплят!

Снимая купальный костюм и натягивая шорты, Хани принялась обдумывать этот вопрос. В Голливуде девушка никого не знала — к кому же обратиться за советом? Вдруг она улыбнулась и сняла телефонную трубку.

Служащие отеля «Беверли-Хиллз» были весьма горды тем обстоятельством, что могли прийти на помощь своим клиентам в самых неожиданных ситуациях. Найти агента оказалось не так уж трудно, и к полудню следующего дня администратор помог Хани нанять Артура Локвуда — молодого энергичного адвоката, который работал в одном из самых известных антрепренерских агентств. Он обещал слетать в Южную Каролину и встретиться с тетей Софи.

Когда Хани уже начала засыпать, ей послышался отдаленный рев «Черного грома». Девушка улыбнулась в подушку. Никогда не теряй надежды!

Глава 6

Видавшая виды шина пикапа, вздрогнув, останавливается, из-под капота валит пар. КРУПНЫЙ ПЛАН — из машины появляется пара поношенных ковбойских сапог. Сапог пинает шину, затем отходит в сторону и возвращается, за ним тянется седло. Из машины появляется вторая пара сапог, размером поменьше. Обе пары сапог идут по проселочной техасской дороге, поднимая пятками клубы пыли. Время от, времени маленькая пара сапог делает два шага, чтобы поспеть за большой. Музыкальная тема заканчивается, слышатся голоса.

ГОЛОС ДЖЕННИ: Обещай мне, что на этот раз ты будешь стараться! Обещай, что не уедешь через пару дней, как в прошлый раз. Нам нужен дом, место, где мы могли бы обосноваться.

Обе пары сапог останавливаются перед воротами в решетчатой ограде, выкрашенной облупившейся белой краской.

ГОЛОС ДЭША: Никто не выносит ворчливых женщин, Дженни. Когда ты наконец это усвоишь?

ГОЛОС ДЖЕННИ; Никакая я не женщина, мне всего тринадцать лет!

ГОЛОС ДЭША: Ты — заноза в моем боку, вот ты кто!

ГОЛОС ДЖЕННИ: Ты что, в самом деле так думаешь?

ГОЛОС ДЭША (мягче): Нет.

РАКУРС НА ДЭША. КРУПНЫЙ ПЛАН — на ремне пряжка с надписью «Чемпион родео». БОЛЕЕ ШИРОКИЙ РАКУРС на Дэша и Дженни. Им жарко, хочется пить; вид у них измученный.

Дэш открывает ворота. Дэш и Дженни идут к обветшалому жилому дому.

ДЭШ: Я наездник родео, Дженни, а не управляющий ранчо. Это просто несерьезно. Это какое-то дурацкое ранчо. Я отлуплю тебя как следует за то, что ты втянула меня в эту историю, подделав подпись на заявлении о приеме на работу!

ДЖЕННИ: Папа, да ты просто привык быть наездником родео и никем другим. Ты слышал, что сказал доктор? Больше никаких лошадей, если не хочешь провести остаток дней в инвалидной коляске!

ДЭШ: По крайней мере мне нужно, чтобы подо мной что-нибудь двигалось.

ДЖЕННИ: Что-нибудь вроде той шлюхи-официантки из Эль-Пасо?

ДЭШ: Дженни!

ДЖЕННИ: Да, папа?

ДЭШ: Напомни мне, чтобы я тебя отлупил как следует!

Выходит ЭЛЕОНОРА ЧЕДВИК; вид у нее озабоченный. Она красива, хорошо причесана и одета слишком модно для окружающей обстановки. Она обращается к кому-то в доме.

ЭЛЕОНОРА: Мне все равно, если лошадь и ожеребится. Дасти может позвонить ветеринару. Я собираюсь ехать в Гуз-Грик и посмотреть, не найдется ли в этом забытом Богом городишке человек, который сможет сделать мне массаж лица с помощью огуречного крема и «Гранд Манир».

Она замечает Дэша и Дженни.

ЭЛЕОНОРА: Бог ты мой, это еще кто?

Дэш и Дженни останавливаются перед лестницей. Дэш кладет седло. Они с Элеонорой уступают друг другу дорогу. Он — красивый мужчина, и она не может скрыть своего восхищения. С другой стороны, она терпеть не может всего, что связано с Диким Западом, включая и ковбоев.

ЭЛЕОНОРА: Ну и ну! Ну прямо-таки Уайт Эрп[7] и крошка Билли!

Сарказм Элеоноры не очень-то трогает Дэша. Хотя он и питает слабость к красивым женщинам, ее снисходительный тон заставляет его показать зубы. Дженни слишком хорошо знает своего отца и тут же вмешивается.

ДЖЕННИ: Добрый день, мадам! Меня зовут Дженни Джонс. Это мой отец, Дэш Джонс. Он ваш новый управляющий.

ДЭШ: Я скажу об этом сам, Джейн Мэри.

ЭЛЕОНОРА (пропуская Дэша): Они действительно быстро растут здесь, на Западе. Должно быть, оттого, что курят эту траву. Кстати, вы опоздали. Вы должны были быть здесь еще вчера. Если собираетесь у меня работать, то нужно быть более пунктуальным.

ДЭШ (ставя один сапог на ступеньку): Знаете, тут такое дело, мадам. Я не собираюсь у вас работать. Я только что вспомнил, что получил более выгодное предложение от парня, который разводит гремучих змей здесь, прямо через дорогу. Все, что мне там придется делать, — кормить из рук этих крошек. Я рассчитываю, что компания будет более вежливой.

ЭЛЕОНОРА (негодующе): Что за наглость! Вы уволены, слышите? Я не найму вас на работу, даже если, кроме вас, не осталось ни одного управляющего ранчо в Техасе!

ДЭШ: Вот и прекрасно, мадам! Глядя на это хозяйство, я вижу, что вам недолго осталось вести здесь дела.

Дженни переводит глаза с Элеоноры на отца и обратно. Поняв, что нужно что-нибудь предпринять, она хватается за живот и падает на диван, громко застонав. Элеонора, встревоженная, бросается к ней, начинает суетиться вокруг девочки.

ЭЛЕОНОРА: Что случилось? Что с ней?

ДЭШ (равнодушный к преувеличенно громким стонам Дженни): Поосторожнее, мадам. Когда с ней такое приключается, она частенько блюет. Не думаю, что это украсит цветовую гамму вашего прекрасного наряда.

Стоны Дженни усиливаются. Элеонора начинает тревожиться еще сильнее. Она продолжает хлопотать над Дженни.

ЭЛЕОНОРА: Да сделайте же хоть что-нибудь! Что вы за отец, если позволяете ребенку так страдать?

ДЭШ: Наверное, это просто очередной приступ аппендицита. У нее так все время. Я особо не тревожусь.

С этими словами Дэш подхватывает Дженни и перебрасывает ее через плечо.

БЛЕЙК ЧЕДВИК выходит из-за дома. Это очаровательный молодой человек, одетый в новые джинсы и рабочую рубашку. Несмотря на то что он городской малый, Блейку нравится «Ранчо PDQ», и он собирается добиться на нем успеха.

Как только Дженни увидела Блейка, стоны ее прекращаются. Она смотрит на него буквально с открытым ртом. Он самый красивый из встретившихся ей мужчин, и в свои тринадцать лет она впервые влюбляется.

БЛЕЙК: Мама, Дасти говорит, что жеребенок повернут не так, как надо. Мы потеряем и жеребенка, и кобылу, если этот ветеринар опоздает. Да и пастухам, которые ушли этим утром, уже давно пора бы вернуться. Придется мне самому пойти за ними.

ЭЛЕОНОРА: «Это невозможно! Ты не знаешь дороги и заблудишься. Где же этот ветеринар? Как он может так поступать? Если бы твой отец был жив, я бы просто убила его за то, что он завещал мне это ужасное ранчо. Я бы продала его первому человеку, сделавшему мне более-менее приличное предложение. Если бы не пришлось торчать в этом злополучном месте, то я уже сейчас могла бы пить чай в Русской гостиной с Кисеи, Пэт и Кэролайн!

Закатав рукава своего дорогого костюма, Элеонора деловито направляется к амбару. Голова ее высоко поднята, высокие каблуки утопают в грязи.

Дэш провожает ее взглядом. Дженни, все еще вниз головой, разглядывает Блейка. Блейк заметил их и направляется к Дэшу, протягивая руку.

БЛЕЙК: Привет! Я — Блейк Чедвик. Добро пожаловать в «PDQ»!

ДЭШ: Дэш Джонс.

БЛЕЙК: О, да вы новый управляющий ранчо! Очень рад вас видеть!

ДЭШ: Экс-управляющий ранчо. Боюсь, мы с твоей матерью не поладили.

ДЖЕННИ (все еще вниз головой): Можно я кое-что скажу?

ДЭШ: Нет!

Дэш внимательно вглядывается в амбар.

ДЭШ: Не похоже, чтобы твоя мать особенно разбиралась в лошадях.

БЛЕЙК (с нежностью): Она не в восторге от любого животного, из которого нельзя сделать пальто. Она старается, но это для нее трудно.

На заднем фоне около амбара появляется красивая здоровая женщина. Она одета в джинсы и тесную клетчатую рубашку и зовет Блейка по имени.

БЛЕЙК: Я через минуту приду, Дасти.

Блейк поворачивается к Дэшу, который подхватывает седло свободной рукой.

БЛЕЙК: Вы уверены, что не измените своего решения, мистер Джонс? Нам действительно нужна помощь.

ДЭШ: Боюсь, что нет, сынок.

БЛЕЙК (смирившись): Ну, вы выглядите как человек со здравым смыслом.

Блейк направляется к амбару, не обращая никакого внимания на присутствие Дженни.

Дэш смотрит ему вслед и медленно опускает Дженни на землю, потом кладет седло.

ДЭШ: Дженни!

ДЖЕННИ: Да, папа?

ДЭШ: Напомни, чтобы я задал тебе хорошую трепку!

С мрачным видом он направляется в амбар.

— Все! — объявил режиссер. — Записали. Всем спасибо за хорошую работу. Перерыв на ленч!

Шла последняя неделя июля; в этот день заканчивались съемки эпизода пролога сериала. Сериал снимался не в хронологическом порядке, и только сейчас делали вступительные эпизоды. Такой порядок казался Хани неудобным и странным, но ее мнения никто не спрашивал. Ее вообще никто ни о чем не спрашивал — ей только говорили, что делать.

Хани еще раз посмотрела на декорации «Ранчо PDQ». Вся натура снималась на бывшем ранчо по выведению цыплят около Таджунга-Уош, в районе гор Сан-Габриэль к северу от Пасадены. Подножие склонов Сан-Габриэль было покрыто зарослями карликового дуба, повыше они сменялись сосной и пихтой. Сегодня утром Хани мельком увидела дикого козла с большими рогами и золотого орла, парившего в восходящих потоках теплого воздуха. Она знала, что в основном получасовые серии сняты на видеопленку, но все натурные съемки «Шоу Дэша Кугана» велись на кинопленку.

— Славно поработала, Хани!

Джек Свэкхаммер, режиссер, потрепал ее по голове, словно пуделя. Он был молод, тощ и подавал большие надежды. Всю неделю у него был такой вид, будто его вот-вот хватит удар.

Режиссер отошел поговорить с ассистентом, и Хани посмотрела ему вслед с отвращением. Все они обращались с ней так, будто ей и в самом деле было тринадцать лет. Чему уж тут удивляться, если учесть поведение этих дурацких сценаристов, затаскивавших ее в комнату для заседаний и вынимавших из нее всю душу.

Когда сценаристы позвали ее в первый раз, они были такими милыми, объясняли ей новый замысел сериала и спрашивали ее мнение обо всем на свете. А поскольку Хани больше всего на свете любила поговорить, она попалась на этот крючок, как дурочка. Сидела там, попивая предложенный апельсиновый сок, и говорила, говорила, говорила — слишком наивная, чтобы сообразить, что всем ее мыслям суждено превратиться в мысли Дженни, да и чувства ее тоже станут чувствами Дженни.

Они вставили в сценарии и ее желание иметь свой дом, и ее тайные чувства к Эрику Диллону, хотя Хани не могла взять в толк, как они об этом догадались, — уж она-то наверняка не могла им проболтаться. Может, это и не было бы столь унизительно, сделай они Дженни зрелой, самостоятельной шестнадцатилетней особой, вроде нее самой, но вместо этого ее превратили в тщедушного тринадцатилетнего переростка. Хани до сих пор вспоминала об этом с негодованием.

Режиссер закончил разговор с ассистентом, и Хани подошла к нему:

— Мистер Свэкхаммер…

— Прошу тебя, Хани, называй меня Джеком. Мы все здесь — одна семья.

Но в действительности они вовсе не были ее семьей. То, что должно было стать самым замечательным событием в ее жизни, не состоялось, потому что Софи отказалась покинуть парк и приехать в Калифорнию. Гордон Делавис проводил все свое время в новой квартире, куда переехали Хани и Шанталь. Шанталь уделяла все свое внимание Гордону, Софи никак не могла выбраться из Южной Каролины, и Хани была в полном расстройстве — она чувствовала себя никому не нужной.

Да и работа в телешоу оказалась совсем не такой, как она себе представляла. Дэш Куган был так приятен, когда они встретились, но постепенно совершенно переменился. Вначале он помогал ей, а потом оказалось, что чем дружелюбнее вела себя Хани, тем больше он отстранялся от нее. Сейчас Дэш почти не разговаривал с ней, разве что когда их снимали вместе. И Эрик Диллон вспомнил о ней лишь раз, спросив, собирается ли появиться Шанталь.

Режиссер уставился в свои бумаги. Хани вспомнила о своей самой жгучей обиде:

— Я должна поговорить с вами об этой прическе!

— Выкладывай.

— Я ее не выношу.

— Что ты имеешь в виду?

— У нее такой вид, как будто кто-то надел мне на голову собачью миску и обстриг вокруг волосы.

С боков волосы были подстрижены высоко над ушами, а сзади образовывали прямую линию на два дюйма выше затылка. Челка свисала ниже бровей, придавая всему облику совершенно несуразный вид.

— Прическа просто превосходна, Хани. Идеально подходит для этой роли.

— Мне в декабре будет семнадцать лет. Разве это прическа для девушки, которой почти семнадцать лет?

— А Дженни — тринадцать. Тебе придется привыкнуть к тому, что ты моложе.

— Это другое дело. Но я видела сведения для прессы, которые вы послали. Там сказано, что мне действительно тринадцать лет!

— Это была идея Росса. Публике не нравится, когда актер, играющий роль ребенка, намного старше своей роли. А ты маленькая и никому не известна. До совершеннолетия Росс хочет держать тебя подальше от прессы, поэтому разница не слишком велика, правда?

Для него, наверное, и нет, но для Хани — существенная.

— Джеки! Хани! Вы работаете великолепно, милые! Просто великолепно!

Один из старших администраторов телестудии, мужчина лет шестидесяти с нервным лицом, проглотил маленькую белую таблетку и направился к ним.

— По-моему, то, что вы тут делаете, будет пользоваться бешеным успехом! — сказал он с чрезмерной сердечностью.

Даже если бы у него не дергались веки, Хани было ясно, что он не верит ни единому своему слову. Телесеть нервничала, потому что, согласно новому замыслу, «Шо/Дэша Кугана» не было ни комедией положений, ни драмой, и администрация боялась разочаровать зрителей.

Хани не видела в том особой трагедии. Одни части сериала были смешны, другие — грустны, а в целом все было довольно сентиментально. Неужели это так трудно понять? Да, американцы могут еще раз проголосовать за республиканца в Белом доме, но из этого вовсе не следует, что они ни в чем не разбираются!

Он улыбнулся Хани, показав ряд зубов, слишком больших и белых, чтобы быть настоящими.

— А ведь ты заполучил звезду, как будто специально созданную для этой роли, милый мой! В ней ведь что-то есть, не так ли, Джеки?

— О да, спасибо, мистер Эванс!

— Зови меня Джефри, дорогой. И я так думаю. Серьезно. Из тебя получится второй Гэри Коулмен!

Они начали распространяться насчет ее природного таланта и дошли до того, что она представляет собой чуть ли не второе пришествие. Хани начали подташнивать. Она сказала себе, что, наверное, слишком долго провисела вниз головой на плече мистера Кугана, но на самом деле причина заключалась в том, что она им не верила. Все они знали, что Хани понятия не имеет даже об азах актерского мастерства. Она была просто маленькой провинциальной девчонкой из Южной Каролины, которая не страшась прыгнула в воду, а там ей оказалось с головой.

Администратор извинился и отошел к Россу. Хани уже совсем было приготовилась привести Джеку пару новых доводов против своей прически, как позади него появился Эрик Диллон:

— Джек, мне нужно с тобой поговорить.

Хани не слышала, как он подошел, и при одном звуке его голоса ее охватило болезненное тоскливое чувство. Она с болью подумала о своих грязных джинсах и прическе «а-ля собачья миска». Ей так хотелось быть сейчас такой же красивой и изысканной, как Лиз Кэстлберри!

Эрик подошел к режиссеру, и его глаза потемнели так, что Хани бросило в дрожь.

— Я недоволен темпом, Джек. Вы гоните меня через эпизоды, где мне необходимо сосредоточиться. Мы же с вами не на гонках!

Хани смотрела на него с восхищением. Эрик был настоящим актером, а не самозванцем, как она. Он учился актерскому мастерству и говорил о таких вещах, как чувственное восприятие. Она же лишь исполняла то, что ей говорили другие.

Джек неодобрительно посмотрел в сторону Хани:

— Давай-ка обсудим это между собой. Вот что, дай мне пять минут, а потом мы встретимся в производственном трейлере.

Эрик коротко кивнул. Джек ушел, а Хани попыталась придумать что-нибудь умное, что можно было бы высказать прежде, чем удалится Эрик, но у нее словно язык отнялся. Самое гнусное, что устроили ей сценаристы, — она должна была вести себя как сраженная любовью простофиля во всех их совместных эпизодах. В результате она никак не могла решить, как вести себя с Эриком, когда они были не перед камерой.

Он вынул сигарету из кармана рубашки и стал прикуривать, глядя куда-то перед собой в пространство.

Она уставилась туда же.

— Вы… гм… вы ведь серьезно относитесь к актерской работе, Эрик?

— Да, — пробормотал он, не удостаивая ее взглядом, — я действительно серьезно к ней отношусь.

— Я слышала, вы разговаривали с Лиз о чувственном восприятии. Может, вы могли бы объяснить это и мне?

— Да, быть может.

И он направился к трейлеру.

Обескураженная, она проводила его взглядом. Настроение испортилось еще сильнее, и Хани подумала, что ведет себя как избалованный ребенок. Меньше чем за месяц она заработает больше денег, чем парк развлечений на Серебряном озере выручал за всю зиму. Не было ни малейших причин чувствовать себя несчастной. И все же ей не удалось освободиться от тяжелого ощущения, что все идет через пень-колоду.

Лишь в восемь часов съемки закончились, и Хани сменила съемочные джинсы на собственные. К тому времени, когда она добралась до квартиры, которую они делили с Шанталь, и поставила свой маленький красный, как пожарная машина «Транс Эм», автомобиль, купленный с помощью секретаря агента, девушка настолько устала, что глаза ее закрывались сами собой.

Дом был самым приятным местом, в котором когда-либо доводилось жить Хани, — покрытый виноградной лозой белый оштукатуренный параллелепипед под крышей из красной черепицы, с двориком в центре. Квартира была обставлена удобной мебелью, в ней стояло небольшое пианино и на стенах висели музейные плакаты. В ней было все, кроме Софи. И было еще одно, чего она отнюдь не желала, — Гордой Делавис.

Как только Хани открыла входную дверь и ступила в прихожую, то тут же поняла, что что-то не в порядке. Обычно, когда она приходила домой, Гордон и Шанталь торчали перед телевизором, поедая готовые обеды «Хангри мэн», а сейчас в доме было темно.

Хани охватила тревога. Она включила свет и прошла через кухню в гостиную. Обертки от закусок и пепельницы загромождали кофейный столик. Она бросилась наверх. Когда Хани открывала дверь спальни Шанталь, сердце ее, казалось, готово было выскочить.

Они лежали обнаженные, обнимая друг друга, и спали. Хани, побледнев, трясущимися руками включила верхний свет. Шанталь пошевелилась и заморгала. А потом резко села, натянув на грудь простыню.

— Хани!

— Ах ты иуда! — прошептала сестра.

Гордон проснулся с трудом. На худой груди свились в клубок несколько прядей темных волос. Чувствовалось, что ему приходится нелегко между этими двумя женщинами.

Голос Хани звучал так, словно выдавливался через крохотное отверстие в горле:

— Ты же поклялась на Святой Библии! Как ты могла это сделать?

— Это не то, о чем ты думаешь!

— Я же не слепая, Шанталь! Я понимаю, что вижу.

Шанталь отвела с лица темные локоны, надув мягкие красные губы.

— Ты создала нам столько трудностей, Хани. Может, если бы ты не заставила нас поклясться на Библии, у нас с Гордоном все шло бы естественно и мы бы подождали с остальным. Но после того как ты заставила нас поклясться…

— О чем ты говоришь? Что значит «подождали с остальным»?

Шанталь нервно прикусила губу.

— Мы с Гордоном… Мы сегодня поженились!

— Что ты наделала!

— И теперь это не грех. Мы женаты и можем делать все, что хотим.

Хани смотрела на них, развалившихся на кровати, и чувствовала, что мир вокруг нее рушится. Они обнимали друг друга, и ей уже не было среди них места. Та Шанталь, которую она любила больше всех на свете, теперь любит кого-то еще!

Шанталь прикусила нижнюю губу.

— Разве ты не видишь, что наша женитьба с Гордоном ничего не меняет? Раз ты получила роль в телешоу, от меня уже ничего не зависит. Сейчас ты можешь делать большие дела, Хани. А я могу быть только обыкновенным человеком. Может, научусь делать прически. Я не могу быть кем-то особенным.

У Хани свело челюсти.

— Ну и иуда же ты все-таки! Никогда тебе этого не прощу!

Хани выскочила из спальни и бросилась вниз по лестнице. Добежав до входной двери, толкнула ее и выскочила в ночь. В ушах ее раздавался грохот — до нее через время и пространство долетели звуки «Черного грома». Но «Черный гром» был слишком далеко, и не верилось, что все опять будет хорошо.

Хани стояла во дворике у фонтана до тех пор, пока ее не начала пробирать дрожь, скорее от волнения, чем от прохладного воздуха. Потом вернулась в дом и, запершись в своей спальне, позвонила Софи:

— Софи, это я!

— Кто?

Хани захотелось наорать на свою тетку, но она понимала, что это ни к чему хорошему не приведет.

— Софи, нельзя больше откладывать твой приезд в Калифорнию. Ты мне нужна. Шанталь вышла замуж за Гордона Делависа — того парня, о котором я тебе говорила. Ты должна приехать и помочь мне.

— Шанталь вышла замуж?

— Сегодня днем.

— И я пропустила свадьбу моей девочки?

— Не думаю, что это было похоже на свадьбу. А теперь запиши вот что. Я собираюсь послать тебе билеты на самолет на следующую неделю федеральной экспресс-почтой. Готовься лететь в Лос-Анджелес.

— Не думаю, что это получится, Хани. В банке мне сказали, что пока я могу жить в трейлере.

— Софи, ты не можешь там оставаться. Это небезопасно!

— Это не опасно. Они пригласили Бака в сторожа, чтобы он за всем присматривал.

— Но Бак с трудом может присмотреть за самим собой, а не то что за тобой!

— Не понимаю, почему ты не переносишь Бака. Он ходит в бакалейную лавку, помогает мне стирать и вообще. Хани не собиралась отступать:

— Послушай меня, Софи! Шанталь вышла замуж за парня, которого почти не знает. Мне нужна твоя помощь!

В трубке воцарилось долгое молчание, а потом раздался усталый голос Софи, не громче вздоха:

— Я тебе не нужна, Хани. Ты сама со всем справишься. Как всегда.

Глава 7

Хани удобно устроилась на коленях Дэша, прижавшись щекой к его теплому и крепкому плечу. У талии она чувствовала жесткую пряжку его ремня и вдыхала его особенный запах. Запах был свеж, отдавал сосной с чуть заметным оттенком ментоловых «Лайфсейверс».

— Я уже слишком взрослая, чтобы обниматься, — прошептала она, прижимаясь к нему еще крепче.

Руки Дэша обхватили ее теснее, а голос слегка охрип от нежности:

— Ты не станешь взрослой, пока я не скажу тебе, что ты выросла. Я люблю тебя, Дженни.

Их окутала тишина, ласковая и нежная. Голова Хани устроилась под подбородком Дэша, защищавшим ее. Его руки и грудь были теплыми — уютная гавань в этом мире, мире, который стал слишком опасным. Камера отъехала назад, давая более общий вид. Хани закрыла глаза, наслаждаясь каждым мгновением. Если бы он был ее отцом, а не отцом Дженни! Она накануне отпраздновала свое семнадцатилетие и знала, что была уже слишком взрослой, чтобы находить удовольствие в таких детских мечтаниях, но ничего не могла с собой поделать. У нее никогда не было отца, но она мечтала о нем, и ей хотелось оставаться в руках Дэша Кугана хоть тысячу лет.

Он взял ее руку в свою большую ладонь:

— Моя милая маленькая Джейн Мэри!

— Стоп! Записано. Прекрасно!

Дэщ отпустил руку Хани. Он пошевелился, и она неохотно поднялась. Дэш встал, и большое кресло-качалка, в котором они сидели, стукнулось о стену жилого дома. Еще совсем недавно ей было так хорошо, а сейчас опять стало бесприютно. Дэш пошел прочь, как обычно после окончания съемок, словно пяти минут в ее обществе оказалось для него более чем достаточно.

Она присела на ступеньки и сказала ему вдогонку:

— Мне кажется, это была действительно неплохая сцена, правда, Дэш?

— Пожалуй, все прошло хорошо.

— Более чем хорошо.

Она припустила за ним, перепрыгивая через мотки электрических кабелей:

— Вы были просто великолепны! В самом деле. По-моему, вы великий актер. Может, самый великий в мире. Я думаю…

— Извините, Хани. Я не могу с вами сейчас поговорить. Мне нужно сделать кое-какие дела.

— Но, Дэш…

Он прибавил шагу, и не успела Хани опомниться, как осталась далеко позади. Опустив голову, она поплелась в трейлер, выделенный ей на съемках. Может, это ее воображение сыграло с ней такую шутку? Может, воспоминания о том первом дне, когда он был так ласков, к ней, оказались ошибкой? Если бы только знать, что она сделала такого, почему перестала ему нравиться!

Ведь она с самого начала вела себя как можно дружелюбнее, все время предлагала ему кофе и бутерброды, отдавала ему свое кресло, говорила о том, как восхищается им, предлагала помассировать спину. Она развлекала его беседами в перерывах между съемками и приносила газеты. Чуть ли не умоляла дать ей постирать рубашку, когда он пролил на нее кофе. Почему же он отвернулся от нее?

Когда они были вместе на сцене, казалось, что она действительно его дочь и Дэш на самом деле любит ее. Иногда он смотрел на нее с такой нежностью, что Хани казалось, будто волна теплого вина растекается по ее жилам. Но вот камера выключалась, и вино превращалось в ледяную воду. Хани становилось ясно, что единственное желание Дэша — немедленно покинуть ее.

Она остановилась на минуту в тени одного из больших сикоморов, совсем забыв, что должна была сделать домашнее задание по истории, прежде чем приедет ее учитель. Хани попросили вернуться в школу. Это не вызвало у нее особого энтузиазма — тем более что приставленный к ней педагог оказался старым и нудным типом. Сидя на привязанных к дереву веревочных качелях, которые время от времени использовались на съемках, она стала слегка раскачиваться.

Шел уже январь, и «Шоу Дэша Кугана» превратилось в главную сенсацию конца сезона. Забравшись в карман фланелевой рубашки, она вытащила ксерокопию статьи, вышедшей в одном из самых влиятельных журналов страны. Сегодня утром весь персонал получил по копии этой статьи, но ей удалось взглянуть на нее только сейчас. Она мельком пробежала текст, а конец статьи прочитала более внимательно.

«Шоу Дэша Кугана» захватило воображение американцев главным образом из-за прекрасной игры актеров. Интеллект Лиз Кэстлберри сверкает сквозь образ Элеоноры, придавая облику изнеженного представителя высшего общества восхитительный ироничный оттенок. Эрик Диллон, которого многие критики считали очередным голливудским красавцем, играет ее сына Блейка с силой и легкой печалью молодого человека, еще только ищущего свое место в жизни, наделяя духовностью персонаж, который оказался бы просто заурядным в руках менее талантливого актера.

Но сильнее всего Америка влюбилась в двух главных персонажей. Дэш Куган искал эту роль всю свою жизнь и воплотился в искалеченного наездника родео без единого неверного шага. А тринадцатилетняя Хани Джейн Мун в роли бойкой маленькой девочки, которая желает обосноваться в настоящем доме, — безусловно, самая яркая звезда-ребенок последних лет. Она пылка без манерности и неподражаемо естественна — трудно поверить, что она лишь играет эту роль. Отношения между отцом и дочерью, изображаемые Куганом и Мун, — это образец любви между отцом и ребенком, любви, полной острых углов и противоречий, но глубокой и прочной.

Хани посмотрела на листок и болезненно ощутила всю издевку последней фразы. Ни разу с шестилетнего возраста не знала она глубокой и прочной любви.

Она презрительно фыркнула и решительно запихала статью обратно в карман рубашки — для Шанталь, чтобы она положила ее в картонную коробку из-под обуви, к другим вырезкам. Как-нибудь в свободное время сестра собиралась переклеить их в альбом. В коробке у Шанталь было уже множество вырезок, несмотря на то что Росс отгонял всех репортеров, домогавшихся получить у Хани интервью. Он говорил, что хочет защитить ее от чрезмерного любопытства публики, прежде чем она подрастет и сможет сама разбираться в делах. Однако Хани подозревала, что в действительности к ней не подпускают репортеров, зная ее простодушие, из опасения, что она сболтнет публике лишнее — например про свой настоящий возраст.

Хани спрыгнула с качелей, и, когда она увидела Эрика Диллона, направлявшегося в свой трейлер, у нее бешено заколотилось сердце. Он был в черной футболке и столь облегающих джинсах, что в заднем кармане виднелись очертания бумажника.

Эрик слегка повернулся, и, когда она увидела четкие линии его профиля, у нее пересохло во рту. Она смотрела на этот высокий лоб, тонкий прямой нос, на красивые твердые губы и резко очерченный подбородок. Ей нравился его рот, и почти все свое свободное время Хани грезила о том, чтобы поцеловать его. Но помочь осуществиться этой мечте могли только сценаристы, а сейчас это казалось слишком маловероятным.

Иногда ее охватывал озноб, когда сценаристы приглашали ее в комнату для заседаний и беседовали с ней. В своей прежней жизни она считала, что все во власти Божьей, и только теперь, столкнувшись с пятью сценаристами, Хани поняла, что такое реальная власть.

— Эрик! — Имя само сорвалось с губ. Она произнесла его пылко и смущенно.

Он повернулся к ней, и на мгновение ей почудился испуг на лице Эрика, но потом она решила, что это всего лишь раздражение. Вокруг него все время крутились люди. Некоторые из них выражали свое недовольство, поскольку у Эрика был неуравновешенный характер, но она не могла найти в своем сердце ничего, что бы могло настроить ее против него. И то бремя звезды, которое он нес, было здесь ни при чем. Она поспешила ему навстречу, уговаривая себя держаться как можно непринужденнее, но Эрик начал удаляться, так что ей пришлось даже прибавить шагу.

— Ты не хотел бы пробежать несколько строк. Эрик? Когда я работала над этими упражнениями по осознанию ощущений, я слышала, о чем ты разговаривал с Лиз. После обеда мы снимаем сцену на площадке. Это важная сцена, и неплохо было бы подготовиться.

Он замедлил шаг.

— Извини, малыш. Не сейчас.

Она была подстрижена под мальчишку. Как же он мог воспринимать ее семнадцатилетней девушкой, если она выглядела этаким младшим братом? Она заметила, что заспешила, иногда делая по два шага, чтобы держаться рядом.

— Как насчет получаса? Ты смог бы уделить мне полчаса?

— К сожалению, нет. У меня есть неотложные дела, и мне придется ими заняться.

Он направился к своему дому на колесах и открыл дверь.

— Но, Эрик…

— Извини, Хани. Нет времени.

Дверь захлопнулась. Когда-то Хани начинала с безвыходного положения, и сейчас она осознала, что снова находится в таком же тупике. И хотя она постоянно твердила себе, что нужно держаться как зрелая, умудренная опытом женщина, она в действительности вела себя как Дженни.

Хани оглянулась вокруг, надеясь, что никто не видел, какой она оказалась дурочкой. Единственным человеком, находящимся поблизости, была Лиз Кэстлберри, но она, по-видимому, не обратила на нее никакого внимания. Хани засунула руки в карманы джинсов. Теперь это все выглядело так, как будто она просто бездумно прогуливается.

На площадке каждый из четырех ведущих актеров имел свой маленький дом на колесах. Дом Лиз был припаркован рядом с домом Эрика. Она сидела в кресле-качалке около двери рядом с Мицци, золотистой собакой, растянувшейся у нее под боком. Набросив на плечи жакет, Лиз изучала сценарий сквозь большие очки от солнца в светло-розовой оправе.

С самого начала собака Лиз понравилась Хани гораздо больше, чем ее хозяйка. Лиз была для нее слишком очаровательна, чтобы чувствовать себя раскованно в ее присутствии. Более чем кто-либо другой из участников сериала, она вела себя как настоящая кинозвезда, и с первых же дней съемок Хани старалась ее избегать. Сделать это было несложно. Все шоу-звезды старались держаться обособленно.

Мицци поднялась и побежала к Хани, виляя хвостом. Хани чувствовала себя совершенно разбитой после встречи с Эриком, и ей хотелось какое-то время побыть одной, однако трудно было не обратить внимания на собаку, страстно желающую поиграть, особенно когда эта собака такая симпатичная. Хани наклонилась и потрепала изящную голову Мицци: — Привет, девочка!

Мицци начала кружиться вокруг нее и тыкаться носом в колени, при этом ритм движений ее хвоста менялся от адажио до аллегро. Хани присела и запустила пальцы в шелковистую мягкую шерсть, а потом прислонилась щекой к шее Мицци. Собака лизнула ее, и, хотя Мицци не была человеком, Хани почувствовала признательность.

Хани стала все чаще винить себя за то, что никто не хочет быть с нею рядом. Конечно, у нее так много недостатков! Она уродлива и неуклюжа. У нее нет никаких особых талантов, кроме того, что она умеет готовить и хорошо водит машину. Когда Хани начинала так думать, ей казалось, что в ней нечего любить — она может разве что нравиться.

— Что, не самый удачный день?

Услышав спокойный голос Лиз, Хани резко подняла голову:

— Да нет, черт побери! У меня великолепный день. Просто великолепный!

Отпустив Мицци, Хани поднялась на ноги, не без зависти любуясь копной пышных каштановых волос актрисы и ее прекрасной кожей. Хани уже стало казаться, что она единственный уродливый человек во всей Южной Калифорнии.

Лиз сдвинула солнцезащитные очки на макушку. Глаза у нее были такими же зелеными, как вода Серебряного озера до того, как ее испортили. Она кивнула головой в сторону трейлера Эрика:

— Он тебе не компания, малышка. Будь с ним поосторожнее!

Хани вскочила на ноги:

— Понятия не имею, о чем это вы толкуете. И мне не нравится, когда другие люди вмешиваются в мои дела.

Лиз пожала плечами и снова опустила очки на нос.

Хани повернулась и собралась было уходить, но тут наткнулась на Лизу Харпер — актрису, которая играла роль Дасти. Поняв, что Лиза направляется к трейлеру Эрика, она перехватила ее:

— На твоем месте, Лиза, я бы не стала сейчас ему надоедать. У Эрика есть дело, которым он должен заняться, и он не хотел, чтобы ему мешали.

Она пыталась скрыть свое негодование по поводу груди Лиз, вздымавшейся под фиолетовой вязаной блузкой.

— Успокойся, Хани, — засмеялась Лиза, — я и есть то самое дело Эрика!

Она поднялась наверх по ступенькам его трейлера и исчезла внутри.

Через час она появилась снова. Вместо фиолетовой вязаной блузки на ней была одна из безрукавок Эрика.

Комната для заседаний была освещена совсем слабо, через задернутые шторы пробивались лишь тусклые лучи заходящего солнца. Хани села перед сценаристами, как грешник, призванный на суд Всемогущим Богом. Но там был только один Он, а здесь их было пятеро.

Женщина с ногтями, окрашенными в ядовито-красный цвет, указала жестом на поставленную специально для нее банку с апельсиновым соком.

— Угощайся, Хани, — приветливо сказала она. Человек в центре стола закурил сигарету и откинулся на спинку стула.

— Когда будешь готова, можешь начинать.

Хани упрямо уставилась в пол.

— Мне нечего больше сказать.

— Пожалуйста, смотри на нас, когда говоришь.

— Я ничего не говорю. Я имею в виду сейчас. У меня ни одной мысли в голове.

Кто-то щелкнул зажигалкой. Чуть скрипнул стул. Один из Мужчин начал постукивать по своему блокноту карандашом.

— Почему ты не рассказала нам об Эрике?

— Здесь нечего рассказывать.

— Но мы кое-что слышали.

Она вся сжалась на своем стуле.

— Я больше не хочу о нем говорить!

— Не скрытничай, Хани. В этом нет ничего хорошего.

Рука Хани крепко обхватила банку с соком.

— А с какой это стати я должна все время что-нибудь рассказывать? Я даже не понимаю, зачем вообще сюда пришла. Вы мне не нравитесь!

Они остались равнодушны к ее бунту и собрали свои блокноты.

— Ну что ж, поговорим как-нибудь в другой раз, когда ты будешь готова.

И поскольку ей не с кем было больше делиться, она рассказала сценаристам все…

Дженни стоит на площадке, глядя на дверь квартиры Блейка. Она волнуется, заправляет майку в брюки, а затем пытается привести в порядок свои волосы. Осознав всю безнадежность этого дела, она снова теряется. Наконец она не выдерживает и начинает спускаться вниз по лестнице, но затем спохватывается и все-таки возвращается. Собрав все свое мужество, стучится в дверь. Не услышав ответа, стучит снова.

ДЖЕННИ: Блейк! Блейк, ты здесь?

ГОЛОС БЛЕЙКА: Чего тебе, Дженни?

ДЖЕННИ: Ты говорил… ммм… Ты говорил, что можешь помочь мне с домашним заданием по математике как-нибудь вечером. Ммм… тут эти дроби. Знаешь, они такие трудные!

Блейк медленно открывает дверь. На нем джинсы, грудь голая. Дженни смотрит на него, сдерживая волнение.

БЛЕЙК: Извини, Дженни, но сегодняшний вечер для этого не очень-то подходит.

ДЖЕННИ (разочарованно): Ох… Ну, может… ты хочешь вместо этого немного поиграть в карты?

БЛЕЙК: Не сегодня, малышка.

ДЖЕННИ: А как насчет телевизора? Сегодня играют «Ковбои».

ГОЛОС ДАСТИ (доносится из глубины квартиры): Блейк, что-нибудь случилось?

Дженни меняется в лице, поняв, в чем дело.

БЛЕЙК (сочувственно улыбается Дженни): Может, как-нибудь в другой раз.

ДЖЕННИ: Да ты просто мерзкий обманщик! Здесь Дасти. Я слышала ее голос! У тебя в квартире Дасти!

БЛЕЙК: Послушай, Дженни…

ДЖЕННИ (разъяренно): Твоя мама знает об этом? Если бы твоя мама знала, она бы просто убила тебя! Я ей все расскажу! Сейчас же пойду к ней и расскажу, что ее единственный сын — гнусный, подлый бабник!

Из-за плеча Блейка показывается Дасти. На ней халат Блейка, волосы растрепаны.

ДАСТИ (доброжелательно): Привет, Дженни! Ты что здесь делаешь?

ДЖЕННИ: А, вот и ты! Неужели тебе не стыдно! Раньше я думала, что ты просто пай-девочка, а теперь оказывается, что ты обыкновенная потаскушка!

БЛЕЙК (холодно): Дженни, думаю, тебе лучше успокоиться.

ДЖЕННИ (истерично): Я-то спокойна! Я совершенно спокойна!

БЛЕЙК (выходит на площадку и закрывает за собой дверь): Дженни, ты не должна разговаривать с Дасти таким тоном. Есть вещи, которых ты не понимаешь. Ты еще ребенок, и…

ДЖЕННИ: Никакой я тебе не ребенок! Не смей говорить, что я ребенок! Мне уже почти четырнадцать, и я…

На глазах у Дженни появляются слезы…

Пока все замерли в ожидании.

Разъяренная Хани с сухими глазами поворачивается к камерам:

— Как глупо! У меня это не получается!

— Стоп!

Эрик с досады громко хлопнул ладонью по перилам:

— Вот дьявол! Это уже девятый дубль!

Режиссер прошел вперед. Предполагалось, что площадка перед квартирой Блейка должна быть расположена выше гаража, но участок, где проводились съемки, был приподнят над полом студии лишь на несколько футов. Пока один из помощников по костюмам подавал Эрику рубашку, режиссер поднял глаза на Хани:

— Позвать гримера, чтобы принес тебе кристаллы?

Хани работала в сериале уже шесть месяцев — достаточно долго, чтобы понимать, что он говорит о ментоловых кристаллах, которые можно ввести в глаза и вызвать слезы. Она отрицательно покачала головой, представив, какое раздражение это вызовет у Эрика. Настоящие актеры не нуждаются в ментоловых кристаллах. Не нуждаются, если должным образом подготовлены. Не нуждаются, если выполняют упражнения по чувственному восприятию. Но во время этой сцены Хани почувствовала себя так, как будто ей разбередили открытую рану, и единственное, чего ей сейчас хотелось, — бежать отсюда куда глаза глядят.

Эрик стиснул зубы.

— Ради Бога, да возьми ты кристаллы! У нас нет времени ждать, пока ты наконец не сделаешь все как нужно!

Его бессердечие разрушило остатки самообладания Хани.

— Дженни — не какая-нибудь плакса, черт подери! И уж конечно, она не будет тратить время, рыдая из-за такого придурка, как Блейк!

В дверях показалась голова Лизы.

— А скоро у нас перерыв? Мне нужно пи-пи.

— Нет! — заорал Эрик. — К черту перерыв! Сейчас уже шесть часов. Если Хани не сделает все как надо и на этот раз, я ухожу! У меня дела.

— И здесь всем хорошо известно, что это за дела! — закричала Хани

— Все! Я ухожу! Не собираюсь больше участвовать в таком дерьме!

Эрик перепрыгнул через перила. Он ежедневно упорно работал, и не было никаких причин дышать так тяжело, но от паники, которая его охватила, нельзя было избавиться физическими упражнениями. Ему с самого начала не нравилось работать с этой пигалицей. Он не выносил того, как она на него смотрит, не выносил, что она ходит за ним по пятам. Если бы он с самого начала знал, что придется играть в таких условиях, ни за что не подписал бы контракт на участие в этом сериале! Даже его растущая слава не стоила того, чтобы смотреть в эти огромные жалкие глаза, на это лицо, молящее, чтобы он обратил на нее внимание.

— Все по местам, — объявил режиссер. — Вижу, ситуация начинает понемногу выходить из-под контроля. Еще один дубль, Эрик! Если у Хани и на этот раз не получится, завтра утром начнем со свежими силами. Давай, Эрик, соберись! Уже поздно, и у всех натянуты нервы. Гример, несите ментоловые кристаллы!

Эрик сжал зубы. Ему так хотелось послать всех к черту, но если он сейчас уйдет, то завтра с самого утра опять придется работать с этой маленькой язвой и ему не удастся спокойно выспаться. Иногда в ночных кошмарах он начинал путать ее голос с голосом Джейсона.

Эрик ворча сбросил рубашку и снова взобрался на три ступеньки вверх. Она пристально смотрела на него, боль и обожание сделали ее светлые голубые глаза огромными. Они хотели проглотить его, они просто пожирали его! Он попытался посмотреть на нее со стороны, беспристрастно изучая лицо. Со временем, похоже, она из гадкого утенка превратится в красотку.

Этот маленький всплеск беспристрастности постепенно угас, и теперь перед Эриком оказалось существо, смутно напоминавшее ему младшего брата, — источник его постоянных страданий.

Он стиснул зубы и заговорил с отвратительным злобным выражением на лице, стараясь вызвать у нее ненависть:

— В следующий раз начинай с азов! Тебе платят за профессиональную работу! Начинай работать, как все!

Хани втянула воздух так, как будто он ее ударил. В глазах застыло страдание, нижняя губа задрожала. Он всей кожей ощутил, как ей больно.

Режиссер резко объявил:

— Начинаем с крупного плана Дженни. Все по местам!

Гример ввел в глаза кристаллы, и она начала плакать.

— Тишина! Снимаем! Хлопушка! Начали!

Оператор сделал «наезд» для крупного плана. На нижней реснице показалась и потихоньку скатилась на щеку огромная слеза, но выражение ее лица осталось по-прежнему бунтарским.

Эрик сказал себе, что это Блейк должен коснуться ее. Блейк, а не он!

Выступив вперед, он обхватил ее руками и притянул к груди. Головой она не доставала ему даже до подбородка. Ростом едва с Джейсона, она, как и его сводный брат, жаждала лишь внимания.

У него в голове раздался визг тормозов, послышался вопль.

— Стоп! Снято. Хорошо. А теперь всем можно и по домам!

— К черту! — Хани с силой толкнула его в грудь и убежала со съемочной площадки.

Стоя на верхней ступеньке лестницы, он смотрел ей вслед потемневшими измученными глазами.

«Эрик, возьми меня с собой. Ну пожалуйста!»

Глава 8

Несмотря на всю решимость не падать духом, на следующий день ко времени ленча Хани почувствовала отчаянную потребность в тихом местечке, где можно было бы зализать раны. Уже все, даже те, кого накануне не было на съемочной площадке, прослышали о ее схватке с Эриком, и она знала, что за ее спиной перешептываются. Сегодня должны были состояться натурные съемки, но домик на колесах не мог служить прибежищем, ведь там ее поджидал репетитор со своим уроком тригонометрии. Вместо этого она прошмыгнула мимо вагона-ресторана к подножию рукотворной скалы. Но, едва ступив в прохладную тень, девушка поняла, что и здесь ей не суждено побыть одной.

Футах в тридцати поодаль, привалившись к валуну и подняв одно колено, в низко надвинутой на глаза шляпе сидел Дэш Куган. Хани понимала, что лучше бы уйти, но, несмотря на прохладное отношение к ней Дэша, ее охватило такое ощущение, будто она наткнулась на надежное, безопасное место. Ну почему она не может броситься к нему в объятия, как Дженни! Сознавая, что это невозможно, Хани опустилась в тень неподалеку or Дэша и подобрала колени, зарывшись каблучками своих ковбойских ботинок в песок. Может, он не станет возражать, если она просто молча посидит здесь немного?

Прошла минута, каждая ее секунда показалась вечностью. Хани пыталась сдерживаться, но слова сами собой полились из уст:

— Терпеть не могу людей, для которых нет ничего лучше, чем сплетничать о других.

Дэш ничего не ответил, хотя наверняка должен был слышать о происшедшем.

Хани посоветовала себе заткнуться. Ей уже было известно, что Дэш не любит болтливых женщин, но она просто взорвется, если не сможет поплакаться кому угодно, лишь бы не тем второсортным писакам, что взяли ее самые сокровенные тайны и раздули из них такое, на что смотрит теперь вся Америка. А кому же и поплакаться, как не мужчине, в некотором роде больше всего годящемуся ей в отцы?

— Если бы кто меня спросил, то я бы сказала, что Эрик — настоящая скотина. Все думают, что я втрескалась в него, но какой надо быть идиоткой, чтобы втрескаться в такого самонадеянного тупицу, как он'

Куган большим пальцем сдвинул шляпу на затылок и устремил взор к горизонту.

Хани ждала, что он даст ей какой-нибудь совет наподобие тех, что в таких случаях взрослые дают подросткам. Например, как отец дочери.

Она даже подтолкнула его:

— По-моему, я не настолько глупа, чтобы не понимать, что такой, как он, второй раз не захочет и смотреть на девушку с моей внешностью.

Ее мускулы напряглись в ожидании ответа. Хоть бы он сказал, что у нее с внешностью все в порядке. Хоть бы сказал, что она просто поздний цветок, как он всегда говорит Дженни.

Но минуты молчания шли, и она решила его нарушить.

— Знаю, что я не совсем красива, но как по-вашему.. — Она поковыряла небольшую дырку на джинсах, через которую просвечивало колено. — Не думаете ли вы, что я, возможно… Ну, вы знаете. Что я, возможно, просто поздний цветок?

Он обратил к ней свой холодный безразличный взгляд, словно окатил ледяной водой из ушата.

— Я пришел сюда побыть в одиночестве. И буду признателен, если вы уйдете.

Хани вскочила на ноги. Как можно было хоть на мгновение понадеяться, что он ее поддержит, что тревожится за нее и попытается хоть как-то успокоить? Не пора ли наконец понять, что ему на нее наплевать? Погрузившись в свои страдания, девушка лихорадочно соображала, чем бы ответить на удар, так уязвить его так же, как он только что ранил ее.

Набрав полные легкие воздуха, она посмотрела на него и выпалила срывающимся от обиды голосом:

— Да кто же захочет быть с вами, с таким старым пьянчугой?

Он даже не вздрогнул. Просто продолжал сидеть, глядя в сторону гор Сан-Габриэльс. Поля шляпы отбрасывали тень на глаза, и ей не удалось разглядеть их выражения, но голос был безжизненным, как прерии Оклахомы.

— В таком случае почему бы вам не оставить старого пьянчугу одного?

Все ее обиды обратились в злость. Никогда впредь не будет она изливать истинных чувств никому из них! Метнув на него угрюмый взгляд, за которым скрывалось разбитое сердце, она круто повернулась и гордо направилась к своему домику на колесах.

За подножием рукотворных скал Дэш Куган остался сидеть в насквозь пропотевшей рубашке. Он крепко зажмурился, пытаясь подавить страстное желание, охватившее его с такой силой, что казалось, будто с него живьем сдирают кожу. Этой девчушке никогда не узнать, как близок был ее укол к цели. Ему захотелось напиться.

Дрожащей рукой Дэш полез за пакетиком «Лайфсейверс», которые всегда держал в кармане рубашки. За эти последние несколько лет он уже начал было верить, что выздоравливает, но позже понял, что ошибается. Сунув пару мятных леденцов в рот, он напомнил себе, что давно перестал винить в своем пристрастии к алкоголю других людей, не сделает этого и сейчас. Он даже не стал мало-мальски приличным отцом собственным детям, и уж наверняка не сможет стать отцом и этой девчушке.

Те первые несколько дней, когда они только начали читать сценарий и обсуждать сериал, он был с нею дружелюбен, но вскоре заметил, что делает большую ошибку. Хани следовала за ним по пятам, не давая ему даже дюйма свободного пространства для дыхания. Именно тогда ему стало ясно, что следует держать это бесхитростное существо на расстоянии. Слишком много было пустот в нем самом, чтобы пробовать заполнить еще и пустоты в ее душе.

Дэш знал, что обидел ее очень сильно, но сказал себе, что Хани, эта храбрая маленькая негодяйка, так похожая на него в детстве, сумеет пережить его равнодушие, как и сам он пережил бесконечные перебрасывания из одного приюта в другой, пока не подрос. Может, от этого она станет только сильнее. Пусть уж лучше сразу поймет, что не следует ждать слишком многого от других, что опасно выносить свои чувства на всеобщее обозрение, где любой прохожий может растоптать их.

Но черт подери, было в ней нечто такое, что задело его за живое, и это нечто более всего вынуждало держаться от нее подальше. Ведь когда он чувствует свою уязвимость, его сразу тянет выпить; но ничто на свете, даже задиристая малышка, не должно заставить его свести на нет эти с таким трудом прожитые в трезвости шесть лет.

Хани заприметила этот дом еще в начале марта, незадолго до того, как все участники сериала должны были отправиться на четырехмесячный перерыв, или, как все его называли, хайэтес. А спустя несколько недель они уже въехали в него, и в первый же вечер Хани пошла бродить вокруг своих владений почти до самого захода солнца, любуясь их белоснежной кирпичной кладкой. На фоне стен чудесно смотрелись кусты бугенвиллий. Маленький навес с медным покрытием над входом давно приобрел зеленовато-меловой налет патины, свидетельствующий о респектабельности. Кустарник хорошо ухожен, у стены — маленький розарий в форме полумесяца. Это было именно то, о чем она мечтала всю жизнь.

— Конечно, он расположен слишком близко от Уилшира, чтобы быть по-настоящему фешенебельным, — сказал ей агент по продаже недвижимости. — Но Беверли-Хиллз — это все-таки Беверли-Хиллз!

Хани не волновали вопросы фешенебельности. Ее не волновало даже и то, что она живет теперь в Беверли-Хиллз. Главное, домик был уютен и красив — как раз то, что нужно для семьи. Может, хоть сейчас у нее наладится жизнь. Она обхватила плечи, пытаясь найти утешение в обладании этим домиком и забыть все остальное, что так плохо складывалось в жизни: ссоры на съемочной площадке, шушуканье за спиной. Один из постановщиков пожаловался Россу, что она несколько раз опоздала и вся группа вынуждена была ждать. И вовсе не вся группа. А только Дэш Куган. И заставила она его ждать всего два раза, потому что страдала от его невнимания, особенно с того времени, как в прессе его стали величать Отцом года.

От этих мыслей ее отвлек шум автомобиля на подъездной дорожке. Повернувшись, она увидела, как из «БМВ» вылезает ее агент. Артур Локвуд направился к ней, и в сумерках его жесткие рыжие волосы на голове и борода показались темнее обычного. Хани уважала его, но ее пугало, что он окончил целых два колледжа, да и борода не очень-то воодушевляла.

— Уже устроились? — поинтересовался он.

— Размещаемся. Агент из того шикарного мебельного магазина уже занимается обстановкой.

— Хороший домик.

— Хотите, я покажу вам грейпфрутовое дерево? — Она повела его к стене, где он восхитился деревом, потом они прошли через задние двери на затененную террасу. Агент по продаже мебели, довольно приятная женщина, сюда еще не добралась, и тут стоял лишь раскладной стул, предложение сесть на который Артур решительно отклонил. Хани выглянула в маленький задний дворик. Надо будет повесить гамак между деревьями и завести гриль, такой, как показывают в телерекламах.

Артур позвенел мелочью в кармане своих армейского покроя брюк

— Хани, через пару недель начнется хайэтес, и вам не надо будет заявляться на работу до конца июля. Еще не поздно принять предложение от «Тристар».

В вечернем воздухе внезапно повеяло холодком.

— Артур, я не хочу сниматься ни в каких фильмах. Я уже говорила вам об этом. Я хочу за время перерыва окончить курс средней школы и получить аттестат, прежде чем возобновятся съемки

— Вы же занимаетесь с репетитором. Несколько лишних месяцев не будут для вас обременительны.

— Для меня будут.

— Вы совершаете большую ошибку. «Шоу Кугана» сейчас действительно пользуется громадным успехом, но это не будет длиться вечно, а вам пора подумать о будущем. У вас, Хани, прирожденный талант. Роль в «Тристар» будет для вас по-настоящему хорошей витриной.

— Ага, четырнадцатилетняя девочка, умирающая от рака. Как раз то, что прибавит бодрости всей Америке, — буркнула Хани.

— Это же грандиозный сценарий.

— Артур, да ведь она из богатой семьи. А мне никого в мире не убедить, что я происхожу из богатой семьи!

Перспектива играть роль, совершенно непохожую на роль Дженни Джонс, пугала Хани. Что бы там ни говорили критики, она не настоящая актриса. Единственное, что она умеет делать, — это играть самое себя.

— Хани, вы себя недооцениваете. У вас настоящий талант, и вы будете смотреться в этой роли просто великолепно! — не отставал Локвуд.

— Забудем об этом. — Она живо представила презрительную гримасу Эрика, когда он увидит ее потуги изобразить богатую четырнадцатилетнюю девушку, смертельно больную раком.

Одна только мысль об Эрике причинила боль. Если они не сталкивались на съемочной площадке, участвуя в одном эпизоде, он вел себя так, словно ее не существовало вовсе. И Дэш с того дня три недели назад, когда она попыталась излить ему душу за скалами, говорил с нею не иначе, как под прицелом камеры. Единственной особой, кто, кажется, никогда не избегал ее общества, была Лиз Кэстлберри, и Хани догадывалась, что это просто из-за Мицци. Собака Лиз стала для нее едва ли не ближайшим другом.

Хани бросила на свой задний дворик взгляд, в котором застыла тоска.

— Вы должны превзойти себя, — сказал ей агент.

— Артур, я полагала, что вы работаете на меня. Я же сказала вам, что не желаю сниматься ни в каких фильмах, причем сказала вполне серьезно!

По тому, как напряглось его лицо, Хани поняла, что он рассердился, но ей было все равно. Он слишком часто пытался командовать ею, и иногда ей приходилось ставить его на место.

Когда он наконец удалился, Хани прошла внутрь. Она нашла Шанталь в гостиной: та валялась на новой тахте, обтянутой роскошной золотисто-белой парчой, и читала журнал. Гордон, сидевший напротив нее, возился с перочинным ножом.

— Теперь комната действительно красива, Шанталь. Эта женщина из мебельного неплохо поработала.

На полу лежал толстый белый ковер. Кроме тахты, комнату заполняли французские стулья причудливой формы и столики на гнутых бронзовых ножках с амебообразными стеклянными крышками. На одном из таких столиков валялись остатки обеда «Хангри мэн».

— Завтра привезут растения.

— Растения — это здорово. — Шанталь, потянувшись, отложила журнал. — Хани, у нас тут с Гордоном был один разговор. В общем, мы хотели бы через пару дней уехать.

Хани похолодела.

— Что ты имеешь в виду?

Шанталь казалась чем-то озабоченной. — Гордон, лучше ты ей скажи.

Гордон сунул нож в карман.

— Хани, мы подумываем о путешествии по стране. Посмотреть Америку. И вроде как пожить самим.

Сердце Хани бешено заколотилось.

— Гордону надо подумать о карьере, — подхватила Шанталь. — Если он хочет стать художником, ему нужны вдохновение и смена впечатлений.

Хани попыталась взять себя в руки.

— Вы что, спятили оба? Я только что купила этот дом. Я же купила его для всех нас. Не можете же вы сейчас просто так взять и уехать!

Шанталь старательно избегала ее взгляда.

— Гордон говорит, что Беверли-Хиллз душит его.

— Да мы же только сегодня переехали сюда! — закричала Хани. — Как же он может его душить?

— Я так и знала, что тебе не понять. Ты только и знаешь, что кричишь на людей. И никогда даже не пытаешься понять их. Прерывисто всхлипнув, Шанталь выпорхнула из комнаты. Хани повернулась к Гордону:

— И как, по-твоему, черт побери, называется то, что ты делаешь, безмозглый болван?

Гордон выпятил свой безвольный подбородок.

— Не надо меня так обзывать! Полагаю, мы с Шанталь, если захотим, имеем право уехать.

— И на что же вы собираетесь путешествовать, позволь полюбопытствовать?

— Найдем работу. Мы уже все обсудили. Будем подрабатывать во время путешествия по стране.

— Возможно, ты и сможешь работать, только не заблуждайся относительно Шанталь. Самой тяжелой работой, которую ей доводилось когда-либо выполнять, была продажа билетов на чертово колесо, но при этом Она так часто путалась с деньгами, что, не будь Шанталь членом семьи, ее бы сразу вышибли.

— Она могла бы делать прически. Она сама говорила.

— Она также говорила, что не прочь выйти замуж за Берта Рейнольдса, но бракосочетание почему-то не состоялось.

Гордон, явно расстроенный, сунул руки в карманы.

— Но я не могу продолжать такую жизнь! Мне нужно начать рисовать.

— Ну так и начинай! — в отчаянии воскликнула Хани.

— Не думаю, что смогу рисовать здесь. Этот дом… Это соседство. Все это слишком…

— Да ты только попробуй, — умоляюще заговорила она. — Если не получится, мы всегда сможем переехать!

При одной мысли о переезде ей сделалось дурно. Она уже полюбила этот домик, но, с другой стороны, нельзя же позволить ему отобрать у нее Шанталь!

— Не знаю. Я…

— Говори, что тебе нужно? Я куплю все, что пожелаешь.

— Мне не нравится, что я все время беру у тебя деньги. Я же мужчина. И должен…

— Я стану платить тебе по две тысячи долларов в месяц, лишь бы ты оставался здесь.

Гордон в изумлении уставился на нее.

— По две тысячи долларов в месяц, пока вы здесь остаетесь. Я уже плачу за дом и оплачиваю все расходы на продукты. А эти две тысячи будут вам просто на карманные расходы.

Гордон издал горлом мягкий свистящий звук. Его лицо, казалось, осунулось, и он заговорил тихим, внезапно осипшим голосом:

— Какое ты имеешь право вот так вмешиваться в нашу жизнь?

— Меня беспокоит Шанталь, только и всего. Я должна заботиться о ней.

— Я ее муж. Я о ней и позабочусь.

Но в его голосе уже не было прежней уверенности, и Хани поняла, что победила.

Начался хайэтес. Пока Гордон и Шанталь валялись в доме, поедая все, что готовила Хани, и неотрывно глядя в телевизор, она окончила курс средней школы с отметками «отлично» по всем предметам, за исключением физики, к которой питала неприязнь. В июне вся троица слетала в Южную Каролину навестить Софи. Сейчас парк производил еще более удручающее впечатление, чем ей помнилось. Аттракционы были распроданы за бесценок, а «Бобби Ли» в конце концов развалился во время шторма на части и оказался на дне Серебряного озера. Хани опять попыталась уговорить тетку переехать в Лос-Анджелес, но Софи наотрез отказалась:

— Хани, мой дом здесь. Ни в каком другом я жить не желаю.

— Но это небезопасно, Софи.

— Еще как безопасно. Здесь же Бак.

На следующий день Хани поехала в город к адвокату, которого наняла в декабре для улаживания вопроса о покупке парка. К вечеру она подписала окончательные бумаги. Это приобретение на некоторое время подорвет ее финансовые дела, и вновь открыть парк удастся не вдруг, но по крайней мере она уже не расстанется с ним.

— Хани, я же просила вас на последней реплике пройти мимо Дэша и стать к окну! — Дженис Стейн, единственная женщина среди постановщиков сериала, указала на нужную позицию.

Хайэтес закончился. За окнами стоял август, и они опять работали в студии — снимали вторую часть сериала для сезона восемьдесят первого — восемьдесят второго года. Хани пребывала в скверном настроении с самого момента возобновления съемок. Дэш вел себя так, словно был нисколечко не рад увидеть ее вновь, а Эрик — тот и вовсе едва ответил на ее приветствие. Лишь Лиз Кэстлберри, эта королева сучек, остановилась перекинуться словом, но она была последней, с кем бы Хани хотелось поговорить.

Упершись рукой в бедро, Хаии уставилась на Дженис, стоявшую посреди декораций, изображавших гостиную домика на ранчо:

— Но я хочу пройти только после того, как скажу: «Успокойся, папочка». Так будет точнее!

— Это будет слишком поздно, — ответила Дженис. — К этому времени вы уже должны стоять у окна.

— Но я не хочу делать это таким образом.

— Постановщик здесь я, Хани!

Прищурив глаза, Хани заговорила своим самым противным голосом:

— А я здесь актриса, пытающаяся прилично сыграть роль. И если вам моя работа не нравится, не лучше ли вам подыскать другой сериал и командовать там себе на здоровье!

Стремительно миновав Дэша, стоявшего у окна со сценарием в одной руке и чашкой кофе в другой, она покинула съемочную площадку. В прошлом году все они запугивали ее, но в этом все будет по-иному. Ей надоели эти люди, гоняющие ее взад и вперед, надоело бесконечное нытье Гордона о жизни в Беверли-Хиллэ, надоела вечно недовольная гримаса Шанталь. Раз все равно она ни от кого слова доброго не слышит, то какая разница, как она будет себя вести?

Хани свернула в коридор, ведущий в гримерные, и увидела в его конце Эрика. При виде его у нее ноги стали как ватные. Он провел лето на съемках фильма, где впервые снимался в главной роли, и сейчас выглядел таким красивым, что она не могла оторвать от него глаз.

С ним беседовала Мелани Осборн, привлекательная рыжеволосая девушка, одна из новых ассистенток постановщика. Они стояли так близко друг к другу, что Хани сразу поняла — разговор идет вовсе не о работе. Мелани склонилась к нему в такой доверительной, откровенной манере, что у Хани от зависти свело пальцы на ногах.

Эрик поднял голову и увидел, что подходит Хани. Потрепав Мелани по щеке, он прошел в вестибюль и исчез в своей гримерной.

Настроение у Хани окончательно испортилось.

Мелани подошла к ней с дружелюбной улыбкой:

— Привет, Хани! Я только что слышала, что Росс требовал вас к себе, как только вы освободитесь.

— Ну так пусть пойдет и найдет меня.

— Хорошо, мадам, — пробормотала себе под нос Мелани, когда Хани повернулась, чтобы уйти.

Хани резко остановилась и обернулась к ней.

— Что вы сказали?

— Я не говорила ничего.

Хани окинула взглядом длинные волнистые волосы Мелани и ее пышную грудь. На прошлой неделе ее собственные волосы в очередной раз подстригли «под горшок».

— Вы бы лучше последили за собой. Терпеть не могу таких умниц!

— Прошу прощения, — холодно сказала Мелани. — Я не хотела вас обидеть.

— Нет, хотели.

— Постараюсь впредь не допускать подобных ошибок.

— Постарайтесь впредь держаться от меня подальше.

Сжав зубы, Мелани двинулась по коридору, но Хани овладело какое-то злобное чувство. Ей захотелось унизить Мелани за то, что она так красива, женственна и так умеет разговаривать с Эриком. Захотелось наказать за то, что она запросто перебрасывается шутками с Дэшем, ей симпатизируют все в группе, что у нее полированные, покрытые красным лаком ногти на ногах.

— Сначала принесите мне кофе, — резко сказала она. — Подайте его в мою гримерную. Да поторопитесь.

Какое-то мгновение Мелани непонимающе смотрела на нее.

— Что?

— Вы слышали меня?

Рыжеволосая не шелохнулась, и тогда Хани подбоченилась:

— Ну?

— Идите вы к черту!

Росс вышел из-за угла как раз вовремя, чтобы услышать последние слова ассистентки. Он остолбенел. Мелани повернулась и, увидев Росса, побледнела.

Хани шагнула вперед:

— Вы слышали, что она сказала?

— Ваше имя? — рявкнул Росс.

Вид у ассистентки сразу стал больным.

— Э-э… Мелани Осборн.

— Вот что, Мелани Осборн, вы только что пополнили ряды безработных. Соберите вещи, и чтоб духу вашего здесь не было!

Мелани повернулась к Хани, ожидая, что та скажет что-нибудь, но словно все дьяволы ада своими вилами зажали ей рот. Совесть возопила, требуя рассеять недоразумение, но гордыня оказалась сильнее.

Когда стало ясно, что Хани не собирается ничего говорить, в глазах Мелани появилась горечь.

— Ну, спасибо.

Выпрямившись, она повернулась и ушла.

— Хани, приношу вам свои извинения, — сказал Росс, проведя рукой по своим длинным серебристым волосам. — Я позабочусь, чтобы она больше здесь не появлялась.

Холодок пробежал по спине Хани, когда она постигла пугающее могущество знаменитости. Она — важная персона, а Мелани — нет. Все остальное не имеет значения.

Росс начал рассказывать что-то о пресс-конференции, посвященной новому сезону, о журналисте, который будет брать у нее одно из немногих интервью, о своем согласии на это интервью. Хани едва слушала. Она только что совершила нечто ужасное, и сознание, что она не права, застряло в глотке, словно черствая корка хлеба. И тогда она попыталась оправдать свой поступок. Ведь до сих пор она почти никогда ни в чем не ошибалась. Может, она права и на этот раз. Может, Мелани — скандалистка. Возможно, ее и так рано или поздно уволили бы. Но как бы горячо она ни уговаривала свою совесть, чувство тошноты не проходило.

Росс ушел, и Хани двинулась в сторону своей гримерной, намереваясь побыть несколько минут в одиночестве и все обдумать. Но не успела она зайти внутрь, как увидела Лиз Кэстлберри, опершуюся о косяк раскрытых дверей своей комнаты. По неодобрительному выражению ее лица можно было не сомневаться, что исполнительница второй главной роли слышала все.

— Хочу дать вам один совет, детка, — негромко произнесла она. — Не стоит дразнить гусей. Это выйдет вам боком.

У Хани появилось ощущение, будто ее атакуют со всех сторон, и она закусила удила.

— Сейчас это даже не смешно. Не могу припомнить, чтобы просила у вас совета!

— А надо бы.

— Полагаю, вы сейчас же помчитесь к Россу.

— Как раз вы и должны это сделать,

— Не дождетесь.

— Вы совершаете ошибку, — ответила Лиз. — Надеюсь, вы поймете это сейчас. Потом будет поздно.

— Ступайте к Россу, — яростно выпалила Хани. — Но если Мелани появится на этой съемочной площадке, я уйду!

Она прошла в гримерную и захлопнула дверь.

У Мелани на съемочной площадке была масса друзей, и вскоре о ее увольнении стало известно всем. К концу недели Хани превратилась в парию. Члены группы обращались к ней лишь в крайнем случае, и в отместку Хани становилась все более требовательной. Она жаловалась то на грим, то на прическу. То ей не нравилось освещение, то мешали экраны.

В ее сознании засела мысль, что если вести себя достаточно плохо, то все вынуждены будут обращать на нее внимание, но между тем Дэш вовсе перестал с ней разговаривать, а Эрик смотрел на нее, как на какого-то слизняка, оставляющего на обочине его жизни липкий след. Ко всем прочим сложным чувствам, которые она испытывала к нему, добавилась еще и острая неприязнь.

На следующей неделе Артур повел ее обедать. Он уже слышал о происшествии с Мелани и начал с нудного наставления о том, как трудно неуживчивому человеку завоевать место под солнцем.

Хани чувствовала, что следовало бы попросить его помочь исправить ее ошибку, но вместо этого она оборвала его длинным перечислением всех случаев пренебрежительного отношения к себе начиная с первого дня появления на съемочной площадке. А потом совсем загнала его в угол: либо он принимает ее сторону, либо она найдет себе другого агента. Он немедленно пошел на попятную.

Хани покинула ресторан с ужасным чувством — будто в нее вселился дьявол. Внутренний голос нашептывал, что она превращается в избалованного голливудского ребенка наподобие всех тех детей-кинозвезд, о/которых она столько читала. Она попыталась заглушить его, этот голос. Никто ее не понимает, и это не ее, Хани, а их трудности! Она сказала себе, что должна гордиться тем, как сумела поставить своего агента на место, но, садясь в автомобиль, вся дрожала и тут же поняла, что чувствует не гордость, а страх. Неужели ее некому остановить?

На следующий день Хани заскочила к сценаристам. Не затем, чтобы поболтать с ними. Черт возьми, конечно же, она и не собиралась с ними беседовать. Зашла просто так, чтобы бросить им «привет».

Глава 9

Этот дом одиноко стоял в самом конце одной из тех убийственно извилистых узких дорог, что петляют по Топанга-Кэньон. Дорога не имела ограждения, и темнота в сочетании с ноябрьским моросящим дождем заставляла беспокоиться даже такого лихого водителя, как Хани. Она попыталась проникнуться хоть какой-то симпатией к своему новому дому, который уже показался за последним крутым виражом, но ее раздражало в нем все — начиная от покатой крыши, модерновых очертаний и заканчивая местом, в котором он находился.

Топанга-Кэньону было далеко до Беверли-Хиллз с тем прелестным маленьким домиком, который она успела так сильно полюбить. Здесь жили все бывшие хиппи Южной Калифорнии вместе со стаями бродячих собак, питавшихся койотами. Но после семи месяцев жизни в Беверли-Хиллз Гордон так и не смог начать рисовать, и им пришлось переехать.

Включая зажигание, Хани изнемогала от усталости. Когда они жили в Беверли-Хиллз, ей хватало получаса, чтобы доехать от студии до дома и вернуться обратно. Сейчас же она вынуждена была вставать в пять утра, чтобы поспеть на работу к семичасовому звонку, а по вечерам редко добиралась домой раньше восьми.

Когда Хани зашла в дом, в животе заурчало. Она надеялась, что Шанталь и Гордон уже приготовили обед, но ни один из них не был силен в кулинарии, и они обычно дожидались, пока придет Хани и что-нибудь состряпает. Она поочередно нанимала уже четырех разных домработниц для помощи по хозяйству, которые бы готовили и прибирали, но все они увольнялись.

Хани дотащилась до громадной комнаты, протянувшейся во всю длину задней стены дома, и при одном взгляде на Софи и ее нового мужа ей на ум пришла старая пословица о необходимости быть повнимательнее к предмету желаний, а то ведь можешь и получить его.

— Мама неважно себя чувствует, — объявила Шанталь, едва отрываясь от журнала «Космополитен».

— Очередной приступ головной боли, — вздохнула с тахты Софи. — Да и в горле першит. Бак, дорогой, не мог бы ты приглушить этот телевизор?

Бак Оке, бывший работник парка, а ныне новоиспеченный супруг Софи, небрежно развалившись в большом кресле с откидной спинкой, которое Хани подарила им на свадьбу, смотрел по каналу ESPN шоу с участием девушек в купальниках. Он послушно потянулся к пульту дистанционного управления и ткнул им в направлении телевизора с большим экраном, который купила для них опять же Хани:

— Глянь-ка, Гордон, ну и грудь вон у той. Это же надо!

В отличие от Софи Бак страстно желал оставить разваливающийся парк развлечений, и оба они явились к порогу дома Хани ранней осенью, сразу же после свадьбы.

— Хани, тебе не трудно сходить купить мне таблеток? — донесся с тахты слабый голос Софи. — В горле пересохло, я едва могу глотать!

Бак опять прибавил звук.

— Эй, Софи, Хани может принести эти таблетки и попозже. А сейчас я бы не отказался от обеда с хорошим бифштексом. Хани, как насчет этого?

Дорогая белая мебель была покрыта пятнами неизвестного происхождения. На ковре валялась опрокинутая банка из-под пива. Хани была измотана, у нее жало сердце, и она взорвалась:

— Ну и свиньи же вы! Только взгляните на себя — ишь, развалились, белая рвань, никакой пользы обществу! Меня тошнит от всего этого. Тошнит от всех вас!

Бак, оторвавшись от телевизора, в совершенном недоумении оглядел всех остальных:

— Что это с ней?

Шанталь отшвырнула свой «Космо» и в раздражении встала:

— Хани, я не люблю, когда со мной говорят подобным тоном! Из-за тебя у меня пропало всякое желание обедать.

Гордон приподнялся с ковра, на котором сидел с закрытыми глазами, делая то, что он называл «мысленным рисованием».

— А у меня не пропало. Хани, что будем есть?

Она открыла было рот, чтобы съязвить, но сдержалась. Какими бы они ни были, но они единственная семья, которая у нее есть. С тяжелым вздохом она направилась на кухню и принялась готовить обед.

В течение трех месяцев, прошедших со дня увольнения Мелани, взаимоотношения Хани со съемочной группой и сотрудниками непрерывно ухудшались. Одна часть ее личности не могла упрекать их за то, что они ненавидят ее. Как можно любить такое чудовище? Но другая часть ее — испуганная — не могла уступить.

В понедельник, после того злополучного ужина со своей семьей, начались съемки эпизода, в котором Дженни, ревнуя Дасти к Блейку, пытается устроить пожар. В кульминационный момент Дэш должен был спасать Дженни на крыше амбара на глазах у Дасти и Блейка.

Дэш, как и обычно, в упор не видел Хани всю неделю. Она была свободна до полудня, когда должны были начаться съемки заключительной сцены. Она наблюдала со своего места наверху крыши, как Дэш отрабатывает движения тяжелого подъема с земли на сеновал, а затем на два уровня крыши. Примерно час спустя все наконец было готово для того, чтобы сделать эту сцену достаточно убедительной.

Включили камеры. Она подождала, пока Дэш закончит карабкаться. Когда он взобрался на верхний уровень крыши амбара, она встала и посмотрела в камеру.

— Я забыла свою реплику.

— Стоп! Дайте Дженни ее реплику.

За съемку этого эпизода отвечал Джек Свэкхаммер. Проработав постановщиком дольше остальных членов съемочной группы, он имел на своем счету львиную долю всех стычек с нею. Хани его просто ненавидела.

— Хани, для Дэша это трудная сцена, — сказал он. — Следующий раз постарайтесь ничего не забывать.

— Конечно, Джек, — любезно ответила она.

Дэш метнул на нее предостерегающий взгляд.

В очередном дубле она, поднимаясь на ноги, умудрилась поскользнуться. В следующем перепутала реплику. Затем не попала на свою метку. Рубашка на Дэше насквозь промокла от пота, и, чтобы он переоделся, съемку пришлось прервать. Когда начали все сначала, она опять не попала на нужную метку.

Часом позже, когда Хани, снова поскользнувшись, испортила пятый дубль, Дэш взорвался и покинул съемочную площадку.

Джек немедленно помчался к Россу жаловаться на Хани, своим поведением срывающую съемку, но рейтинг сериала «Шоу Дэша Кугана» был очень высок, и Росс не рискнул воевать с актрисой, которую газеты называли самой популярной «детской» звездой телевидения. Хани добилась, что еще до окончания съемок эпизода Джека Свэкхаммера уволили.

Когда Хани услыхала эту новость, ей стало дурно. И почему никто ее не остановит?

Сценаристы сидели за большим столом и смотрели на дверь, которую только что с треском захлопнула за собой пулей вылетевшая из комнаты Хани. Несколько мгновений все было тихо, потом одна из женщин отложила в сторону свой желтый блокнот:

— Пора положить конец этому безобразию!

Сидевший слева от нее мужчина откашлялся. — Мы же сказали, что не станем вмешиваться.

— Верно, — поддержал его другой. — Мы обещали быть только беспристрастными наблюдателями.

— Ведь мы писатели, а писатели лишь описывают действительность, а не изменяют ее. Женщина покачала головой:

— Мне все равно, что мы там наобещали. Она все делает во вред себе, и нам необходимо как-то действовать.

Элеонор, одетая в заляпанный грязью белый костюм, с перепачканным лицом, вся в ярости. У Дэша вид беспощадный и непреклонный. Дженни виновато стоит у кресла-качалки на террасе.

ДЭШ: Дженни, это правда? Ты действительно поставила эту ловушку?

ДЖЕННИ (с отчаянием в голосе): Папочка, вышла ошибка. Предполагалось, что в эту ловушку попадется совсем не миссис Чедвик. Ловушка предназначалась для старика Уинтерса. Я должна была что-то сделать! Она уже собралась продать ему ранчо.

ЭЛЕОНОР (стирая с лица комок грязи органического происхождения): Так вот в чем дело! Я наконец нахожу покупателя на это забытое Богом место, и что же вытворяет эта ваша безобразница дочка? Она пытается убить его!

ДЖЕННИ: На самом деле у меня и в мыслях не было его убивать, миссис Чедвик. Я только хотела задержать его, пока папочка не вернется из города. Мне по-настоящему жаль, что вместо него в ловушку угодили вы!

ЭЛЕОНОР: Боюсь, что твои сожаления сейчас не ко времени. Мистер Джонс, я на многое в поведении вашей дочери закрывала глаза, но этого прощать не собираюсь. Я знаю, вы считаете меня испорченной, легкомысленной и обладающей еще полудюжиной качеств, которые вы, неотесанные ковбои, не одобряете. Но вот что я вам скажу. Никогда, ни разу в своей жизни я не пренебрегала родительскими обязанностями перед моим сыном.

ДЖЕННИ (выскакивает вперед): Ваш сын жалкий, омерзительный бабник, которого следует просто стереть с лица земли!

ДЭШ: Немедленно прекрати, Дженни! Если у вас все, миссис Чедвик…

ЭЛЕОНОР: Я еще не закончила! По большому счету, еще нет. Мистер Джонс, я никогда в жизни не позволяла своему сыну обижать других людей. Ни разу не забывала указать ему разницу между добром и злом. Возможно, основные добродетели и не в почете здесь, в этом вашем Техасе, но, смею вас заверить, во всех остальных уголках страны их уважают.

ДЭШ (холодно): Когда мне понадобится совет, как воспитывать дочь, я непременно обращусь к вам.

ЭЛЕОНОР: К тому времени может оказаться уже слишком поздно.

Элеонор, подхватив сумочку, исчезает в доме.

ДЖЕННИ (с довольным видом): Здорово ты ей выдал, папочка!

ДЭШ: Да уж, здорово. А теперь выдам и тебе. Мисс Джейн Мэри Джонс, ваши дни беззаботного ребенка, к которому не прикасалась ни одна рука, близятся к своему внезапному концу!

Ухватив Дженни за талию, он целеустремленно тащит ее вниз по ступеням в направлении амбара.

— Снято! — Постановщик посмотрел на свой пюпитр. — Дженни и Дэш, жду вас через пятнадцать минут. Лиз, вы до конца ленча свободны.

Не успел Дэш поставить Хани на землю, как она начала отбиваться:

— Вы же не должны душить меня, вы, неуклюжий сукин сын!

Дэш отшвырнул ее, словно бешеную собаку. На террасу через дверь вернулась Лиз, вытирая лицо салфеткой:

— Хани, вы опять перешли на мою территорию. Дайте мне хоть немного места для работы, хорошо?

Лиз произнесла свое требование ровным голосом, но Хани взорвалась:

— Да пошли вы к черту, оба!

И удалилась, чеканя шаг. Проходя мимо одной из съемочных камер, она ударила по ней изо всей силы и выпустила заключительный словесный залп:

— Подонки хреновы!

— Очаровательно, — пропела Лиз.

Остальные члены группы смотрели в сторону. Медленно покачав головой, Дэш установил для Лиз ступеньки террасы:

— К моему величайшему сожалению, эти наши тупые сценаристы струсили, и мне не придется сегодня надавать ей по заднице.

— А ты, несмотря на сценарий, исполни свое намерение.

— Как же, сейчас.

Лиз спокойно проговорила:

— Я не шучу, Дэш.

Нахмурившись, он выудил из кармана пакетик леденцов «Лайфсейверс». Лиз тщательно избегала личных стычек на съемочной площадке, но недоразумение с Хани разрослось до невероятных размеров, и она почувствовала, что дольше потакать ее поведению не сможет.

Лиз отошла в глубь террасы, откуда ее не могли услышать остальные, и, мгновение поколебавшись, сказала:

— Хани стала совершенно неуправляемой.

— Кому ты это рассказываешь? Да только сегодня утром она заставила нас ждать почти целый час!

— От Росса никакого проку, а эти люди из телесети и того хуже. Все они так боятся, что она уйдет из сериала, что готовы простить ей даже убийство. Она действительно беспокоит меня. В силу некоторой извращенности моего характера я даже люблю это маленькое чудовище.

— Что ж, поверь мне, она не отвечает тебе взаимностью и даже не скрывает, что не выносит твоего характера. — Дэш опустился в кресло-качалку рядом с Ней. — Каждый раз, когда я снимаюсь с этой девчушкой в одной сцене, у меня возникает чувство, будто она того и гляди пырнет меня ножом в спину, едва я отвернусь. Можно не сомневаться, что особой признательности ждать от нее не приходится. А ведь если бы не я, не видать ей карьеры.

— Судя по настроению этого нового сценария, наши сценаристы, похоже, шлют вам послание с мольбой что-нибудь сделать с ней. — Лиз перестала вытирать лицо и теперь держала салфетку в руке. — Ведь ты знаешь, чего Хани ждет от тебя. И все на съемочной площадке знают. От тебя не убудет, если ты сделаешь это ради нее.

В его голосе зазвучали решительные нотки:

— Не представляю, о чем это ты.

— Да она же с самого начала смотрит на тебя, как на Господа Бога. Она хочет хоть немного участия, Дэш. Хани нужно, чтобы ты проявил заботу о ней.

— Я актер, а не нянька!

— Но это же ранит ее. Один Бог знает, сколько времени она живет самостоятельно. Ты же видел эту ее семейку нахлебников. Понятно, что она сама себя вырастила!

— Я тоже сызмальства рос самостоятельно, но делал все правильно.

— Кто же сомневается, — насмешливо произнесла она. Вряд ли подобало кичиться хорошей приспособленностью к жизни человеку, сменившему трех жен, оставив двоих детей, которых он почти не видит, вдобавок обремененному длинной историей сражения с бутылкой.

Он поднялся с кресла.

— Если тебя так волнует ее судьба, то почему бы тебе самой не сыграть роль наседки?

— Да потому что она просто плюнет мне в лицо. Я скорее злая мачеха, чем добрая тетушка. Это опасно, когда у молодой девушки нет никого, кто бы присматривал за ней. Она ищет отца, Дэш. Ей нужен человек, который сумел бы обуздать ее — Она попыталась шуткой смягчить возникшую между ними натянутость. — Кто же сможет сделать это лучше старого ковбоя?

— Ты не в своем уме, — проговорил он, отворачиваясь от Лиз. — Я же ни черта не знаю об этих подростках.

— У тебя же двое своих детей. Что-то же ты должен знать.

— Их растила мать. Единственной моей обязанностью было выписывать чеки.

— И ты не прочь продолжать в том же духе, не так ли? Просто выписывать чеки, и все! — Эти слова вырвались совершенно непроизвольно, и ей тут же захотелось прикусить язык.

Сощурившись, Дэш обернулся к ней:

— Может, ты не будешь темнить и скажешь все, что у тебя на уме?

Она глубоко вздохнула:

— Ладно. Мне кажется, индивидуальность Хани переплелась с личностью Дженни. Не знаю, может, в этом вина сценаристов, но, как бы там ни было, чем больше ты отдаляешься от нее, тем сильнее она сожалеет об этом и тем хуже себя ведет. Думаю, ты единственный, кто сейчас в состоянии ей помочь.

— У меня нет ни малейшего желания помогать ей. Это не моя забота.

Его холодность затронула в ней частицу старой боли, о существовании которой Лиз давно забыла. Она внезапно представила, что снова влюблена в каскадера из Оклахомы, что она опять та двадцатидвухлетняя девушка, только что узнавшая, что ее избранник женат.

— Хани очень нуждается в тебе, разве ты не видишь? В самый первый месяц съемок она бегала за тобой, словно собачонка, буквально вымаливая хоть малую толику внимания, но чем больше она просила, тем холоднее ты становился. Она была так несчастна, но тебе, Дэш, несчастные женщины не по нраву, не так ли?

Он устремил на Лиз холодный, жесткий взгляд:

— Ведь ты ничего обо мне не знаешь, так почему бы тебе попросту не заняться своими собственными чертовыми делами?

Лиз молча отругала себя за то, что вообще затеяла этот разговор. Эти съемки и так идут через пень-колоду, не хватало только еще ей ссориться с Дэшем. Пожав плечами, она слабо улыбнулась:

— Разумеется, дорогой! Именно ими я сейчас и займусь.

Не добавив ни слова, она сошла с террасы и направилась к своему домику на колесах.

Дэш вломился в вагон-ресторан и налил себе чашку кофе. Первый же глоток обжег язык, но Дэш продолжал жадно пить. Лиз разозлила его до крайности. Хватает же у нее наглости намекать, будто этим маленьким чудовищем все обязаны ему! Да у него есть лишь одна обязанность — не напиваться, и она была не такой уж обременительной, пока Хани не влезла в его жизнь.

Допив кофе, он отшвырнул чашку. Росс — вот кто должен ею заниматься, а вовсе не он. И с этого дня мисс Лиз Кэстлберри пусть не лезет не в свои дела!

Его вызвали на съемку очередной сцены, довольно простой, в которой он должен пронести Хани по двору в амбар. Следующая сцена, действие которой разворачивалось в амбаре, должна быть сложнее — из разряда тех, где преподается моральный урок всего эпизода. Телевизионщики их еще называют МД. МД — сокращение от слов «мораль действия», но все поголовно расшифровывали ее не иначе как «момент дерьма».

— Где Хани? — спросила ассистентка постановщика. — Мы уже готовы к съемке.

— Я слышал, что Джек Свэкхаммер достал для нее какой-то контракт, — сказал «дин из операторов. — Может, наконец-то пришлют киллера.

— Вот было бы здорово, — пробормотала ассистентка постановщика.

В течение следующих десяти минут Дэш прохлаждался, но внутри у него все кипело. Кто-то сказал, что Хани видели у загона для лошадей, и один из операторов предположил, что она так много времени проводит с лошадьми потому, что несчастные животные могут терпеть ее общество, не опасаясь увольнения.

Съемкой эпизодов на этой неделе руководил Брюс Рэнд. Он поставил ряд лучших эпизодов программы «M.A.A.S.», и Росс ввел его в состав съемочной группы, прослышав о его репутации миролюбивого человека. Но, поработав с Хани одну только неделю, даже Рэнд почувствовал, что изнурен до предела.

Когда она легким шагом наконец подошла к съемочной площадке, Брюс с облегчением вздохнул и начал описывать сцену:

— Дэш, вы проносите Дженни с нижней ступеньки террасы в амбар. А вы, Дженни, когда окажетесь в углу террасы, подаете реплику о том, что возражаете против насилия, и, когда это не поможет, начните вырываться.

Закончив объяснение, Рэнд сказал, что теперь нужно порепетировать. Дэш и Хани забрались по ступеням террасы к открытой входной двери. Ассистентка постановщика, в чьи обязанности входило следить за соблюдением плавности переходов между сценами, уткнулась в свои записи:

— Дэш, вы держите ее под левой рукой. А вам, Хани, нужно надеть кепку.

Прошло еще несколько минут, пока кто-то из ассистентов сбегал в костюмерную поискать темно-синюю кепочку, что была на голове у Хани. Когда она наконец нахлобучила ее с задранным кверху козырьком, Дэш подхватил Хани под левую руку, и они отрепетировали весь проход.

Они вернулись на террасу, и когда Дэш обернулся, чтобы подхватить Хани, то увидел, что ее голубые глаза не предвещают ничего хорошего. Ему вспомнился тот ноябрьский эпизод, когда она застряла на крыше амбара и намеренно путала реплики, так что ему пришлось не один раз карабкаться туда за ней. После этого у него еще целую неделю ломило спину.

— Никаких штучек, Хани, — предупредил он. — Это простая сцена. Давай-ка поскорее с ней разделаемся!

— Вы уж лучше волнуйтесь за себя, старичок, — огрызнулась она. — А я сама о себе позабочусь.

Дэшу не понравилось, как она его назвала, и его злость усилилась. Что бы там ни говорило зеркало, ему всего сорок один. Не такой уж и старикашка.

— Пожалуйста, потише, — призвал к порядку Брюс.

Дэш спустился на последнюю ступеньку террасы и подхватил Хани под левую руку.

— Приготовиться. Мотор! Хлопушка! Поехали!

— Нет, папочка! — завопила Хани, едва он начал идти. — Что ты делаешь? Я же попросила прощения.

Дэш дошел до угла террасы.

— Не забывай, что ты всегда был противником неспровоцированного насилия! — взвизгнула она. — Ты не можешь просто так отвернуться от собственных принципов.

Хани, как обычно, выкладывалась на все сто процентов, а уж когда принялась вырываться, ему пришлось обхватить ее посильнее.

— Нет, папочка! Не делай этого! Я уже взрослая, и меня нельзя…

Она принялась брыкаться и ударила его коленом по заднице. Он хрюкнул, но, еще сильнее сдавив ей поясницу, продолжил стремительно двигаться к амбару. И тут она без всякого предупреждения двинула локтем ему под ребра. Он стиснул ее еще сильнее, безмолвно предупреждая, что она заходит слишком далеко.

Ее зубы впились в его руку.

— Черт побери! — Резко вскрякнув от боли, он уронил ее на землю.

— О-о!.. — Кепка свалилась с головы Хани, и она, подняв горевшее негодованием лицо, устремила на него яростный взгляд. — Ты, поганец, ведь ты же уронил меня!

У него в мозгу взорвались фейерверки. Как смеет эта пигалица так с ним обращаться! Нет, его терпению пришел конец! Нагнувшись, он ухватил ее сзади за джинсы и воротник рубашки.

— Эй! — Чувствуя, что отрывается от земли, Хани издала вопль изумления, смешанного с негодованием.

— Это было последней каплей, малышка, — проговорил он и поволок ее в амбар. На этот раз он был не намерен шутить.

Он крепко прижал ее к боку, нимало не заботясь о том, что причиняет ей боль.

Хани почувствовала, как железные мускулы сдавили ребра, не давая вздохнуть. К злости применилось недоброе предчувствие: она постепенно осознала, что Дэш серьезен необычайно. Ну, вот он, предел, которого она так добивалась!

Промелькнули лица членов группы. Она начала звать их:

— Помогите! Брюс, на помощь! Росс! Кто-нибудь, позовите Росса!

Никто даже не пошевелился.

И тут она увидела Эрика, стоявшего в стороне с зажженной сигаретой.

— Эрик! Остановите его!

Затянувшись сигаретой, он отвернулся.

— Нет! Отпусти меня!

Но Дэш все волок и волок ее в амбар. Она с облегчением увидела, что там крутятся с полдюжины членов съемочной группы, готовя освещение для нового эпизода. Он не тронет ее на глазах у стольких людей!

— Убирайтесь отсюда! — рявкнул Дэш. — Мигом!

— Нет! — завизжала она. — Не уходите!

Но все они, словно крысы с тонущего корабля, обратились в бегство. Последний из убегавших прикрыл за собой дверь амбара.

Яростно выругавшись, Дэш присел на кипу набитых сеном тюков, приготовленных для следующего эпизода, и перебросил ее через колени.

Она читала сценарии и знала, что последует дальше. Он поднимет руку, чтобы отшлепать ее, Но тут же обнаружит, что у него не хватает духу. Тогда он расскажет ей историю ее матери, она начнет рыдать, и все опять станет хорошо.

Его ладонь с силой опустилась ей на ягодицы.

Хани пронзительно взвизгнула от изумления.

Он ударил ее опять, и на этот раз визг уже перешел в вопль, полный боли.

Следующий шлепок оказался еще более увесистым.

Тут он остановился. Его ладонь накрыла ее ягодицу.

— Вот как теперь все будет. Отныне есть один человек, перед которым ты ответишь за все, и человек этот — я. Если я доволен, то и тебе не о чем беспокоиться. Но если я недоволен, можешь сразу начинать молиться. — Он поднял руку и сильно шлепнул ее пониже спины. — И поверь мне, как раз сейчас я очень недоволен!

— Вы не имеете права этого делать, — произнесла она сдавленным голосом.

Он шлепнул ее еще раз.

— Кто это говорит?

У нее на глаза навернулись слезы.

— Я же звезда! Я уйду из сериала!

Шлепок.

— Хорошо!

— Я подам на вас в суд!

Шлепок.

— О-ох! Вы останетесь без работы!

Шлепок.

Ее лицу стало горячо от боли и унижения, из носа потекло. Слезинка капнула на пол амбара, образовав на доске маленькое темное пятнышко. Мышцы свело судорогой от напряжения в ожидании следующего удара, но рука Дэша опустилась тихо — и так же тихо зазвучал его голос:

— А сейчас я сделаю вот что. Позову сюда всех, кого ты обидела. Одного за другим буду приглашать сюда, сам стану держать тебя, а им позволю задать тебе хорошую трепку.

Из горла Хани вырвалось рыдание:

— Это невозможно! Этого же нет в сценарии!

— Жизнь — это тебе не сценарий, детка. Здесь ты сама должна отвечать за себя.

— Пожалуйста! — Слово сорвалось с ее губ, жалкое и одинокое. — Пожалуйста, не делайте этого!

— Это почему же?

Она попыталась задержать дыхание, но стало больно.

— Потому.

— Боюсь, вам придется изъясниться поподробнее.

Ягодицы горели, и его большая ладонь, накрывшая их, была горячей, отчего было еще хуже. Но невыносимее боли тела была боль в душе.

— Потому что… — выдохнула она. — Потому что я не хочу быть такой.

Мгновение он молчал.

— Ты плачешь?

— Я? Нет, черт подери!

Ее голос прервался.

Он убрал руку с ягодиц. Она кое-как сползла с его колен и попыталась встать на ноги. Но ноги заскользили по рассыпанному на полу амбара сену, и она, потеряв равновесие, неловко плюхнулась на тюк рядом с ним. И тотчас отвернулась, не желая, чтобы он заметил размазанные по щекам слезы.

Некоторое время все было тихо. Зад у нее горел, и она стиснула руки, еле сдерживаясь, чтобы не потереть его.

— Я… я не хотела никого обижать, — тихо сказала она. — Просто мне хотелось, чтобы люди полюбили меня.

— Определенно вы выбрали для этого оригинальный способ.

— Все так ненавидят меня…

— Да вы же маленькая дрянь со скверным характером. За что им любить вас?

— Никакая я не д-дрянь! Я вполне приличная. И добропорядочная баптистка с крепкими нравственными устоями.

— Угу, — насмешливо протянул он.

Хани рукавом спортивной майки поспешила утереть слезы, чтобы он не увидел, как они катятся по Щекам.

— Вы… вы ведь не всерьез говорили, что позовете тех людей сюда и… позволите им меня отшлепать?

— Коль уж вы такая правоверная баптистка, то небольшое публичное покаяние не должно вас пугать.

Хани попыталась было распрямиться, но от такой встряски все внутри сжалось, и она так и осталась сидеть сгорбившись. И как она только докатилась до такого? Ведь единственное, чего она хотела, — это чтобы все полюбили ее, особенно этот человек, так ее презирающий. Слез было слишком много, чтобы все их сдержать, и несколько слезинок упало ей на джинсы.

— Я… я не могу извиниться. Мне очень стыдно.

— Вы уже ставили себя в дурацкое положение всеми возможными способами. Не вижу здесь разницы.

Она представила, как посмотрит на все это Эрик.

— Пожалуйста! Пожалуйста, не делайте этого!

Его ботинки задвигались в соломе. Наступило длительное молчание. Она икнула между всхлипываниями.

— Пожалуй, я мог бы немного повременить. Если увижу, что вы решили исправить свое поведение.

Ее горе нисколько не уменьшилось.

— Вы… вам не следовало бить меня. Знаете, сколько мне лет?

— Ну, Дженни тринадцать, но, насколько мне известно, вы постарше.

— Предполагалось, что в этом сезоне ей стукнет четырнадцать, но сценаристы не изменили ее возраст.

— Телевизионное время течет неторопливо.

Слезы продолжали литься из глаз Хани, словно вода из крана с прохудившейся прокладкой. Она проговорила трогательным голоском:

— Но не в мыльных операх. Как-то моя тетушка Софи смотрела один сериал, где по ходу действия родилась девочка. Так через три… три года эта девочка была уже беременным подростком.

— Если я правильно помню, вам что-то около шестнадцати.

Сквозь узкую щель, в которую превратилось ее горло, прорвалось очередное всхлипывание:

— Мне уже восемнадцать. Восемнадцать лет, о… один месяц и две недели.

— Похоже, я не совсем четко это представлял. Ну, коли так, то тем хуже, верно? Ведь тот, кому уже восемнадцать, должен вести себя скорее как женщина, чем как ребенок, которого следует хорошенько выпороть.

Голос у нее сорвался:

— Не д… думаю, что когда-либо стану женщиной. Я останусь заточенной в этом детском теле навсегда.

— С вашим телом все в порядке. А вот вашим мозгам не мешало бы повзрослеть.

Она скорчилась, зажав руки между грудью и ногами и содрогнувшись всем телом. Ее снедала ненависть к самой себе. Мысль, что она и дальше останется такой же, была просто невыносима.

Прикосновение было столь легким, что Хани не сразу поняла, что он пальцами дотронулся до ее спины. Потом его ладонь разжалась и легла на позвоночник. И тут все так долго сдерживаемые чувства вырвались на свободу. И отверженность, и одиночество, и потребность в любви, ледяной сосулькой засевшая в груди.

Повернувшись, она уткнулась ему в грудь. Руки обхватили его шею, лицо зарылось в ворот рубашки. Хани почувствовала, как он весь напрягся, и поняла, что ее и не помышляли пускать к себе в объятия — ее никто и никогда не хотел брать к себе на руки, — но сдержаться не смогла. Просто взяла и овладела им.

— Да, я такая, как вы говорили, — зашептала она в ворот рубахи. — И злобная, и себялюбивая, и дрянь со скверным характером.

— Люди все время меняются.

— Вы и правда считаете, что мне следует извиниться, да?

Он неуклюже придерживал ее, не отталкивая, но и не обнимая:

— Давайте лучше просто скажем, что вы, похоже, дошли до перекрестка. Возможно, вы этого пока и не понимаете, но позже, оглянувшись назад, увидите, что стояли перед принятием решения, от которого зависит вся ваша дальнейшая жизнь.

Она молчала, прижавшись щекой к его плечу и размышляя над его словами. По ее милости уволили двух человек, и она успела обидеть почти всех участников сериала. Это уж слишком, разве такое исправишь!

Она опять икнула.

— Дэш, это же настоящий МД, вы не находите?

На мгновение воцарилось молчание.

— Похоже, так оно и есть, — ответил он.

Глава 10

Когда Хани вышла из амбара, обнаружилось, что расписание съемок оказалось таинственным образом перетасовано, и вместо сцен с участием Дэша должны сниматься эпизоды с Блейком и Элеонор. Все вокруг были неестественно деловиты, никто на нее не смотрел, но по самодовольным минам окружающих она поняла: все они прекрасно знают, что происходило внутри. Наверное, эти сукины дети еще и уши прижимали к дверям амбара!

Прищурив глаза, Хани поджала губы. Она никому не даст насмехаться над собой! Уж она-то позаботится об этом! Да она…

— Я бы не советовал, — тихо проговорил Дэш у нее за спиной.

Хани обернулась, заглянула в эти глаза, затененные полями шляпы, увидела сжатый в прямую линию рот. Она ожидала, что в ней вот-вот забурлит привычное чувство обиды, но вместо этого пришло удивительное ощущение покоя. Наконец хоть кто-то провел на песке черту и указал тот предел, который нельзя переступать.

— Рекомендую выбрать время и зайти сегодня после съемок к Россу. Есть несколько человек, которых вам не мешало бы восстановить на работе.

Хотя ей и не верилось, что он на самом деле стал бы ее держать, позволив другим шлепать, но желание упрямиться вдруг отпало, и она послушно кивнула.

— И еще, не вздумайте жаловаться никому из телесети на то, что сегодня случилось. Все останется между вами и мной. В ней зажглась слабая искорка былого упрямства.

— К вашему сведению, я и не собиралась никому жаловаться! Уголки его губ слегка скривились.

— И отлично. Возможно, у вас в голове больше мозгов, чем я вначале предполагал.

Коснувшись большим пальцем полей шляпы, он ушел.

Хани несколько секунд смотрела ему вслед. Потом плечи опустились. Завтра он даже не заговорит с ней! И все станет как обычно.

Он замедлил шаги, но вдруг остановился. Повернулся к ней, внимательно огляделся, потом заговорил:

— Я слышал, вы любите лошадей. Если как-нибудь в уик-энд у вас появится желание приехать ко мне на ранчо, я покажу вам своих.

Сердце в груди стало расти, пока не заняло всю грудную клетку.

— Правда?

Он кивнул и невозмутимо продолжил путь к своему домику на колесах.

— А когда? — Она сделала несколько быстрых шагов ему вслед.

— Ну, скажем…

— В этот уик-энд? Суббота подойдет? Я хотела сказать, меня эта суббота устраивает, и если вас тоже…

Он сунул большой палец в карман, казалось, уже раскаиваясь в сделанном предложении.

«Ну, пожалуйста, — молча молила она. — Пожалуйста, только не отменяйте своего предложения».

— Ну… этот уик-энд не совсем удобен для меня, но, думаю, в субботу на следующей неделе будет в самый раз.

— Грандиозно! — Она явственно ощутила, как по всему лицу расплывается широкая, как у куклы из мультфильма, улыбка. — В следующую субботу будет просто превосходно!

— Тогда все в порядке. В полдень устроим вылазку.

— В полдень. Ой, как здорово! В полдень — это мне очень подходит.

Сердце у нее поплыло, словно надувная игрушка в ванне. И продолжало плавать до конца дня, дав возможность оставлять без внимания глупые ухмылки членов группы и не замечать удовлетворения в глазах Лиз. И хотя удар по самолюбию был силен, она с удивлением отметила, что это очень здорово — перестать быть плохой.

Тем же вечером Хани, загнав Росса в угол его кабинета, попросила вернуть в группу Мелани и Джека. Он с готовностью согласился, и перед тем как покинуть студию, она позвонила им обоим и попросила прощения. Никто из них не заставил ее унижаться, но от этого ей было нисколько не легче.

Вся следующая неделя тянулась целую вечность, а она так ждала субботы и поездки на ранчо! Хани чуть ли не выворачивалась наизнанку, стараясь быть приветливой со всеми, и, хотя большая часть съемочной группы предпочитала держаться от нее подальше, некоторые все же стали понемногу оттаивать.

Субботним утром, мчась по узкой грязной дороге, петлявшей в суровых горах севернее Малибу, Хани впервые увидела ранчо Дэша Кугана. Оно уютно расположилось между холмами в зарослях чапарраля, дубов и платанов. В небе над головой кружила пара краснохвостых соколов.

Она свернула на обочину. Часы на приборной доске показывали десять тридцать восемь, а на ранчо ее ждали не раньше полудня. Наклонив зеркало заднего вида, она внимательно изучила свое отражение, пытаясь решить, не слишком ли нелепо смотрится выбранная ею губная помада в сочетании со стрижкой «под горшок». Помада смотрелась именно так. Но, с другой стороны, с такой стрижкой что угодно будет смотреться глупо, так не все ли равно? Часы показывали десять сорок.

А вдруг он забыл? Ладони вспотели, и Хани поспешно вытерла их о джинсы. Она попробовала убедить себя, что Дэш не забудет о таком важном событии. Как много она ждет от этого дня, который им предстоит провести вдвоем. Ей казалось, что сбываются ее мечты. Он покажет ей окрестности. Они будут разговаривать о лошадях, поедут кататься, потом сделают привал и опять поболтают. Может, его прислуга приготовит что-нибудь для ленча на воздухе. Они расстелют скатерть около ручья я посекретничают вместе. Он будет ей улыбаться точно так же, как улыбается Дженни, и…

Хани крепко зажмурила глаза. Старовата она для такого рода детских фантазий. Пожалуй, лучше уж помечтать о любви. Но сколько бы она ни напрягала воображение, каждый раз оказывалась в объятиях Эрика Диллона; от этого она и разволновалась, и огорчилась одновременно. Хотя, с другой стороны, видение Дэша Кугана, обращающегося с ней так же, как Дэш Джонс обращается со своей дочкой Дженни, привлекало ничуть не больше.

Часы показывали десять сорок три. Осталось ждать еще час семнадцать минут.

Будь что будет! Включив зажигание, Хани решительно выехала на дорогу. Она просто сделает вид, будто перепутала время.

Дом на ранчо представлял собой одноэтажное сооружение из камня и кипарисового дерева с зелеными ставнями на окнах и выкрашенной в угольно-серый цвет входной дверью. Жилище явно не тянуло на апартаменты такой кинозвезды, как Дэш, было, излишне скромным, и, возможно, именно по этой причине чинуши из Федерального финансового управления не настаивали на его продаже. Хани вышла из машины и по ступенькам поднялась к входной двери. Дернув за колокольчик, она напомнила себе о правилах приличного поведения. Если не хочешь, чтобы люди обращались с тобой как с четырнадцатилетней, то и держать себя нужно соответственно. Нужно развивать в себе умение быть сдержанной. И пора прекратить держать душу нараспашку.

Хани позвонила еще раз. Никаких признаков жизни в ответ. Ее беспокойство одним махом перешло в крайнюю тревогу, и она изо всех сил налегла на звонок. Не мог же он позабыть. Ведь это так важно! Он…

Дверь резко распахнулась.

Дэш явно только что вылез из постели. Из одежды на нем были лишь брюки защитного цвета; на лице щети-

на. Тонкие пряди волос плоско лежали на одной стороне головы, на другой стояли торчком, словно по ним потопталось стадо коров. А главное, вид у него был далеко не радостный.

— Вы немножко рано.

Она проглотила комок.

— Разве?

— Я же сказал: в полдень.

— Да неужели?

— Точно.

Хани не знала, что делать дальше.

— Вы хотите, чтобы я пока погуляла или что-то вроде этого?

— Если честно, я бы не стал возражать.

— Дэш! — позвал женский голос из дома.

По его лицу пробежала гримаса неудовольствия. В хрипловатых звуках этого женского голоса явно было что-то знакомое. Хани прикусила губу. Это не ее дело.

— Дэш! — Опять позвала женщина. — Где тут у тебя кофейник?

Хани от изумления и возмущения раскрыла рот. Дасти!

За его плечами замаячила знакомая белокурая головка Лизы Харпер.

— Хани, вы, что ли?

— Разумеется, я, — процедила она сквозь зубы. Глазки Лизы по-детски невинно округлились.

— Ой!

— Она спит с вами тоже? — воскликнула Хани, глядя на Дэша.

— А не прогуляться ли вам сейчас? — ответил он.

Не обращая внимания на совет, Хани повернулась к Лизе:

— А вы определенно раздариваете свою благосклонность повсюду!

— Сравнительные закупки, знаете ли, — любезно ответила Лиза. — И кстати, только строго между нами, этот старый ковбой обставляет Эрика уже на старте.

— Полагаю, вам пора прекратить, — заявил Дэш. — Хани, если хоть словечко попадет к этим писакам, ваша задница станет достоянием общественности. Вы поняли меня?

— Да, поняла, — мрачно ответила Хани.

Лиза, вечно искавшая возможность сделать роль Дасти весомее, заулыбалась Хани из-за спины Дэша, явно рассчитывая, что та молчать не станет.

— Пойду погуляю, — поспешно сказала Хани, не дожидаясь приказания Дэша убираться. Затаив дыхание, она торопливо пошла по аллее, пока не услышала, как захлопнулась входная дверь.

Позже, когда она остановилась у загона, восхищенно разглядывая трех лошадей Дэша и вдыхая острый аромат эвкалипта, к которому примешивался слабый запах конского навоза, до нее донесся звук отъезжающей машины Лизы. Ее охватила зависть, когда она думала о Лизе и Дэше, Лизе и Эрике, — эта Лиза знает все секреты женственности, а для нее самой они все еще остаются тайной.

Прошло немного времени, и появился Дэш — уже в клетчатой рубашке, джинсах и поношенных ковбойских сапогах. Из-под «стетсона» выглядывали еще влажные после душа волосы. Он протянул ей одну из двух принесенных с собой кружек кофе. Она приняла кружку, а он, поставив ногу на перекладину изгороди, уставился на лошадей. Она тоже поставила ногу на жердь.

— Прошу прощения, — наконец сказала Хани. До ее сознания стало понемногу доходить, что, коли ты не прав, проще извиниться, чем искать оправдания. — Я знала, что уговор был не появляться раньше полудня

Он отхлебнул кофе из белой керамической кружки.

— А я знал, что вы знаете.

И все. Не стал ни читать нотаций, ни вдаваться в подробности. Вместо этого показал на животных в загоне:

— Те две только на четверть породистые, а этот — чистокровный арабский скакун. Я содержу их здесь по просьбе своих друзей.

— Так они не ваши?

— Хотелось, чтобы были моими, но своих меня заставили продать

— Налоговое управление?

— Угу.

— Кровопийцы чертовы!

— Это точно.

— У нас они однажды делали ревизию, как раз накануне смерти дяди Эрла. Так иногда мне кажется, что именно, это его и доконало. С этим Федеральным финансовым управлением никто, кроме киллеров из сериалов, не должен иметь никаких дел. Все закончилось тем, что мне пришлось большую часть хозяйства взять в свои руки.

— И сколько же вам тогда стукнуло лет?

— Четырнадцать. Но я всегда была сильна в математике.

— Чтобы противостоять Федеральному финансовому управлению, одной математики недостаточно.

— Я понимаю людей. И это здорово помогает.

Он покачал головой и усмехнулся:

— Должен заметить, Хани, что мне в жизни не приходилось встречать кого-нибудь — будь то мужчина или женщина, — кто бы хуже вас разбирался в человеческом характере!

Она ощетинилась:

— Как вы можете так говорить. И потом, это же неправда!

— Еще какая правда. Именно самым опытным в съемочной группе людям вы и задали больше всего хлопот, причем это относится не только к нашей группе. У меня такое впечатление, что вы привязываетесь к людям, у которых полно недостатков. А к лучшим людям поворачиваетесь спиной.

— К кому, например? — негодующе спросила она.

— Ну, взять хотя бы Лиз. Она умница и гармоничная натура. И вы ей понравились с самого начала, хотя я понятия не имею почему.

— Но это же смешно! Да эта самая Лиз Кэстлберри — она же просто королева сучек! И терпеть не «может мой характер. Сдается мне, все, что вы тут наговорили, только доказывает, что я лучше вас сужу о людях!

Он фыркнул.

Хани не унималась:

— Приведу вам идеальный образчик ее мстительности. Как-то на прошлой неделе, вернувшись в свой трейлер, я обнаружила от нее пакет. А с ним записку, в которой она извинялась, что не пришла на мой день рождения, и надеялась, что мне понравится ее несколько запоздалый подарок.

— По мне, так здесь мстительностью и не пахнет.

— Я тоже так думала, пока не вскрыла пакет. Вам нипочем не догадаться, что в нем было.

— Ручная граната?

— Платье!

— Могу себе представить. Вам следовало привлечь ее к суду.

— Да нет же! Слушайте. Не просто какое-то там платье, а эдакая маленькая желтая штучка, вся в оборочках и с кружевной пелериной. И еще эти дурацкие туфельки. И жемчуга!

— Жемчуга? Ничего себе.

— Вы что, не понимаете? Да она просто делала из меня посмешище.

— Здесь я запутался в ваших рассуждениях, Хани.

— Все это подошло бы какой-нибудь кукле Барби, а не особе вроде меня. Да надень я такой наряд, все бы просто со смеху покатились. Оно было таким…

— Женственным?

— Вот-вот. Именно таким. Дурацким! И легкомысленным.

— Нет чтобы прислать нечто из колючей проволоки и бритвенных лезвий.

— И вовсе не смешно.

— Ну и что же вы сделали с подарком?

— Я все запаковала и вернула ей.

Впервые за этот день он показался раздосадованным:

— И зачем же вы так сделали? Мне казалось, мы уже решили, что вы откажетесь от своих замашек.

— Но я же не швырнула в нее свертком!

— Как это мило с вашей стороны.

— Я только сказала, что ценю ее благородный жест, но принять подарок не могу, потому что ничего не дарила на ее день рождения.

— А уж потом швырнули в нее свертком.

Она усмехнулась:

— Дэш, я же исправилась! По-моему, все вышло очень прилично.

Он захохотал, потом поднял руку, и на мгновение ей показалось, что сейчас он взъерошит ей волосы, как делал это Джейн Мэри. Но рука его опустилась, и он пошел поговорить со своим конюхом.

Дэш выбрал для нее одну из полукровок, покладистую кобылу, зная, что Хани неопытна в верховой езде, себе же взял норовистого араба. Они поехали между холмов, солнце грело ей голову, и она чувствовала себя на вершине счастья. Дэш сидел в седле чуть ссутулившись, как человек, более привычный передвигаться верхом, нежели шагать по земле. Так они скакали некоторое время в доверительном молчании, пока ее потребность поговорить не одержала верх.

— Как здесь красиво! А сколько у вас земли?

— Она вся была когда-то моей, но потом налоговое управление отхватило изрядный кусок. Очень скоро эта земля станет частью Национального заповедника Санта-Моники. — Он указал куда-то в сторону каньона с отвесными скалами, протянувшегося справа ют них. — Здесь проходила северная граница моей территории, а вон тот ручей, впереди обозначал ее западный край. Летом он пересыхает, но сейчас по-настоящему красив.

— Но все равно у вас же еще много осталось.

— Как вам сказать. Думаю, сколько бы земли человек ни имел, ему всегда будет мало.

— Вы росли на ранчо?

— Где я только не рос!

— Ваша семья много разъезжала?

— Не совсем так.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего особенного.

— Вам самому пришлось много поездить?

— Я уже сказал.

— Но вы же ничего не сказали.

— Так оно и есть.

Он уставился на линию деревьев, росших вдоль ручья. Хани внимательно всмотрелась в его профиль, отметив глубоко посаженные глаза и орлиный нос, высокие скулы и квадратную челюсть. Сейчас он сильно походил на монумент какому-нибудь национальному герою.

Все еще глядя вдаль, он наконец произнес:

— Я живу своей жизнью, Хани. И мне не по душе мысль, что она может стать достоянием всего света.

Она посмотрела на свои руки, лежавшие на передней луке седла.

— Вы думаете, что я все расскажу сценаристам, да?

— Насколько мне известно, такое уже бывало.

— Я и не собиралась им ничего рассказывать. Но просто во мне столько всего накопилось, а у меня нет никого, с кем можно было бы поделиться.

— То, что вы делаете, — это ваше дело, но мои дела касаются меня одного.

— Например, ваши отношения с Лизой.

— Вот именно.

— Да ведь Лиза просто молится, чтобы я рассказала сценаристам, как застала вас вдвоем в пикантной ситуации. — Лиза — девушка самолюбивая.

Она вздохнула:

— Ничего я не расскажу.

— Посмотрим.

Его недоверие рассердило Хани. То, что она когда-то рассказала пару вещей этим писакам, вовсе не значит, что она сплетница.

— Вы ее любите? — спросила Хани.

— Нет, черт побери, нет. Я ее не люблю.

— Так зачем же…

— Господи, Хани, в мире существует такое занятие, как секс для удовольствия.

Он отвернулся, и Хани стало интересно, удалось ли ей и в самом деле поставить его в неловкое положение.

— Это я понимаю. Я просто подумала…

— Вы подумали, что я слишком старый для этого. Угадал? Так вот, ставлю вас в известность, что мне всего сорок один год.

— Вы такой старый?

Голова у него дернулась, и она улыбнулась. Его раздражение улеглось. Хани залюбовалась причудливо раскинувшимися горами. Ее кобыла радостно заржала и повела головой.

— Хотите, Дэш, я сейчас же поклянусь, что все сказанное вами останется во мне?

— Хани, я ценю вашу искренность, но…

— Но вы не уверены, что я сдержу слово. Похоже, я это заслужила. Дело в том… если бы у меня был хоть кто-то, с кем можно было поговорить, мне не пришлось бы все время выворачивать душу перед сценаристами.

— Это уже начинает сильно смахивать на подкуп!

— По мне, так можете считать это чем угодно. Дэш тяжело вздохнул:

— Послушайте, мне кажется, вы чересчур любите поговорить, а у меня явная склонность к тишине.

— Должно быть, трудновато вам приходилось быть женатым на тех женщинах!

— Да по сравнению с вами они просто немые.

— Нашим писакам наверняка будет интересно послушать про вас с Лизой.

— Хани!

— Что?

— Напомните мне, что я должен поджарить ваши тылы.

— Вы уже делали это. Не думайте, что я позабыла.

Было уже три часа, когда они вернулись к амбару, дали лошадям остыть и передали конюху. Дэш проводил ее к машине, стоявшей вблизи масляного радиатора, частично скрытого живой изгородью из кустов жимолости. Хани так не хотелось, чтобы этот день кончался! Ей была просто невыносима мысль вновь окунуться в бесконечное нытье домочадцев. Тут в животе раздалось урчание, и она почувствовала прилив вдохновения.

— Дэш, а вам когда-нибудь приходилось испытывать страстное желание поесть домашних пирогов? Таких толстых и пышных — разломишь один, а из него вырывается струйка пара! А масло прямо-таки тает в его золотисто-желтой начинке. Потом наберешь немного теплого кленового сиропа.

— Я знал, что у вас скверный характер, Хани, но даже представить не мог, что вы вдобавок еще и садистка!

Они остановились у багажника автомобиля.

— По-видимому, я еще не говорила вам, что превосходно готовлю. Мои пироги получаются именно такими.

Но вид у него был явно недоверчивый.

— Что-то вы не очень смахиваете на любительницу стряпать!

— И тем не менее. Это лишний раз доказывает, какой из вас неважный знаток человеческих душ. Я уже сколько лет готовлю для своей семьи. Моя тетка Софи всегда слишком уставала, чтобы готовить не из полуфабрикатов, и к десяти годам у меня выработалось стойкое отвращение ко всем тем обедам, что рекламируют по телевизору, поэтому я начала пробовать готовить самостоятельно и уже в скором времени стала превосходным поваром. Я ничуть не привираю. Причем это просто обыкновенная домашняя еда.

Достав из кармана связку ключей, она как бы в рассеянности стала подбрасывать их на ладони.

— Ох, Господи, только подумала про эти пирожки, и сразу захотелось поскорее вернуться домой и испечь целый противень. Огромное спасибо за приглашение, Дэш. Я чудесно провела время!

Дэш сунул большой палец в карман джинсов и уставился в землю. Она покачала ключами. Он поковырял носком сапога в камнях. Она перебросила ключи из правой руки в левую.

— Думаю, если у вас вдруг появится желание проверить мои кухонные запасы и посмотреть, не найдется ли там все что нужно, я не стану возражать.

Она округлила глаза:

— Вы уверены? Мне не хотелось бы злоупотреблять вашим гостеприимством.

Хмыкнув, он направился к домику.

Она, улыбаясь, двинулась следом.

Кухня была старомодная и просторная, с дубовыми шкафами, окрашенная в цвет жареного миндаля. Мурлыкая себе под нос, Хани отобрала все необходимое для пирогов и выудила из холодильника полкило бекона. Начав отмеривать муку в пеструю глиняную миску, она услышала доносившиеся из гостиной звуки баскетбольного матча с участием команды «Сунерз», транслировавшегося по телевизору. Хани не стала бы возражать, составь Дэш ей компанию, но в его кухне ей было хорошо и в одиночестве.

Спустя минут сорок пять она позвала его занять место за старым дубовым столом, стоявшим в небольшой нише. Дядюшка Эрл не любил разговоров за едой и приучил к этому своих домочадцев. Поэтому Хани молча приподняла чистое чайное полотенце, открыв взорам миску, полную исходящих паром золотисто-коричневых пирожков. Взяв сразу два, Дэш подцепил вилкой с полдюжины ломтиков бекона и положил на свою тарелку.

Едва он разломил первый пирог, из него, как и предсказывала Хани, вырвалось облачко пара. Она передала ему масло и кувшинчик с заранее подогретым сиропом. Это был не кленовый сироп, его не нашлось в хозяйстве Дэша. Кусочек масла моментально впитался в стенки пирога, сироп начал стекать с краев. Теперь можно поесть и самой.

— Хорошо, — пробормотал Дэш, расправившись с первым пирогом и принимаясь за второй. Хани отпила глоток кофе, который только что сварила. Он был крепковат для нее, но она знала, что Дэш любит именно такой. Когда исчез и второй пирог, она потихоньку подвинула всю миску, чтобы ему было легче добираться до следующих.

Хани всегда ела немного и теперь удовольствовалась одним пирогом с кофе. Тем временем Дэш доедал уже четвертый.

— Хорошо, — повторил он.

Его удовольствие наполнило ее гордостью. Может, она и не очень красива или слишком легкомысленна, но зато наверняка знает, как его накормить!

Он уплел девять ломтиков бекона и с полдюжины пирогов, прежде чем наконец остановился. Поглядев на нее, он усмехнулся:

— Вы превосходный повар, девочка!

— Вам надо было бы еще попробовать моего жареного цыпленка. Снаружи чисто золотая корочка, но зато внутри…

— Стоп! Хани, вам когда-нибудь приходилось слышать о такой штуке, как холестерин?

— Конечно. Его еще Лиза использует для обесцвечивания волос.

— Думаю, это «Клейрин».

— Ой, я перепутала. — И она невинно улыбнулась. Пока он ел, Хани не давало покоя кое-что из того, что он сказал раньше. И когда он всыпал полную с верхом ложку сахару а свой кофе, она решила, что сейчас самое время спросить его об этом.

— Назовите хоть одного слабохарактерного человека, к которому я привязана.

— Прошу прощения?

— Ну, раньше. Вы еще сказали, что сильным я показываю спину. И что привязываюсь к слабохарактерным. Вот и назовите хоть одного.

— Я говорил это?

— Да, говорили. Кого вы имели в виду?

— Ну… — Он помешал кофе. — Как насчет Эрика для начала?

— Я никогда не привязывалась к Эрику Диллону. И все его поведение кажется мне невыносимым.

— Разумеется, привязались.

— Он же груб и помешан на своей персоне!

— Это вы верно подметили.

— Но зато он очень талантлив. — У нее неожиданно появилось желание вступиться за Эрика.

— И опять вы правы.

— Надо быть чокнутой, чтобы беспокоиться об Эрике Диллоне. Ни за что на свете такой человек, как он, не взглянет второй раз на девушку вроде меня — низенькую злючку с большущим, прямо как у старой прилипалы, ртом.

— А что такое вы говорите о своем рте?

— Да вы только взгляните на него. — Она смутилась. Он внимательно посмотрел на ее губы, и в глазах мелькнула улыбка.

— Хани, масса мужчин посчитали бы, что у вас очень сексапильный рот. Вот если бы вы еще и не болтали так много…

Она посмотрела на него:

— А ну, попробуйте назвать еще хоть кого-нибудь, кроме Эрика Диллона. Наверняка знаю, что вам это не удастся, поскольку я вижу людей насквозь. Меня восхищает сила.

— Это верно?

— Да уж куда вернее.

— Тогда почему же вы, мисс Великий Знаток Людей, прямо-таки горели желанием расположить меня к себе?

Хани видела, что он намеревался сказать это в шутку, но получилось совсем иначе. Едва Дэш произнес эти слова, как лицо его окаменело, и возникшие между ними теплые отношения мгновенно испарились.

Резко оттолкнув чашку, он поднялся:

— Думаю, вам уже пора. У меня есть еще кое-какие дела, которые надо бы успеть сделать сегодня. — За его грубоватостью она разглядела смущение.

Хани тоже встала и последовала за ним через кухню в уютную гостиную. Ее украшали обитая кожей мебель и оправленные в рамки афиши старых фильмов, где снимался Дэш. Когда он проводил ее до входной двери, клацая каблуками сапог по терракотовым плиткам, воздух, казалось, сгустился от натянутости.

Хани не могла допустить, чтобы их день вот так безрадостно закончился. Протянув ладонь, она коснулась его руки и заговорила таким мягким, словно чужим, голосом:

— А вы, Дэш, и есть чуть ли не самый сильный из всех, кого я знаю. Я не шучу.

Обернувшись, он поднял на нее глаза, в которых затаились усталость и горечь поражения:

— Я помню тот день, когда вы назвали меня дряхлым старым пьянчугой.

В ней поднялась удушливая волна стыда.

— Простите меня! Похоже, тогда в меня вселился сам дьявол.

— Но вы же не сказали ничего, кроме правды.

— Не надо. От этого мне ничуть не легче. Уперев руку в бедро, он, казалось, изучал плитки на полу, потом опять поднял глаза на Хани:

— Хани, я алкоголик. Для меня каждый день — это борьба, и большую часть времени я не уверен, долго ли я продержусь. Причем бутылка не единственная моя проблема. Я падок на женщин. Мои дети не выносят моего характера. Я вспыльчив и не забочусь ни о ком, кроме самого себя.

— Я вам не верю.

— А вы поверьте, — жестко сказал он. — Я себялюбивый сукин сын, и менять в этом отношении свою жизнь не имею никакого желания.

Он вышел из дома, и ей не оставалось ничего другого, как последовать за ним до самого автомобиля. Такой прекрасный день был безнадежно испорчен. В этом была и ее вина.

Глава 11

В понедельник утром Хани прибыла на съемочную площадку с тремя дюжинами коробок рисовых хлопьев и тортом с шоколадной глазурью. Вся съемочная группа была изумлена, но угощению обрадовались.

— Вы просто умница, дорогая, — протянула Лиз Кэстлберри, облизывая губы, обсыпанные сахарной пудрой. — Надо же, взятка шоколадом!

— Никому я не собираюсь давать взятку, — буркнула Хани, вовсе не обрадовавшись тому, что эта королева сучек видела ее насквозь.

Выждав два дня, Хани принесла несколько дюжин испеченных дома булочек с шоколадными чипсами. Хлопоты со стряпней поздно ночью, добавившиеся к ежедневным тяжелым съемкам, так изматывали, что она засыпала между эпизодами, зато коллеги начали ей улыбаться, и она решила, что ради этого можно и пострадать. Дэш время от времени заговаривал с ней в течение дня, но на ранчо tie приглашал и не упоминал о возможности опять прокатиться на лошадях. Она проклинала себя.

Февраль пролетел незаметно. Сценаристы начали лихорадочно засыпать ее записками с просьбой встретиться, но она попросту рвала их на мелкие клочки. Может, если она докажет Дэшу, что умеет держать рот на замке, он опять пригласит ее. Но проходила неделя за неделей, а он отмалчивался, и Хани стала отчаиваться. Скоро все уйдут на хайэтес, и тогда она не увидится с ним целых четыре месяца.

Как-то в середине марта, проведя уик-энд в кругу семьи за выслушиванием причитаний Софи и отрыжек Бака после очередной банки пива, она приехала в понедельник на работу, чтобы начать съемки последней серии сезона.

Конни Эванс, гримировавшая ее, критически посмотрела на ее отражение в зеркале:

— Хани, эти круги у вас под глазами становятся все заметнее. Хорошо, что сезон кончается, иначе мне пришлось бы применять к вам укрыватель убойной силы.

Когда Конни успешно замаскировала тени, Хани взяла с туалетного столика конверт из плотной бумаги с напечатанным на нем ее именем. Предполагалось, что роль на неделю вперед ей будут передавать через посыльного не позднее середины субботы, но чаще выходило так, что она обнаруживала ее, лишь придя на работу в понедельник. Ей стало интересно, что же там припасли для нее сценаристы на эту неделю. И, поскольку она продолжала оставлять без ответа все более настоятельные требования прийти и поговорить с ними, то могла лишь надеяться, что они не решились рассчитаться с ней, заставив Дженни свалиться в улей или еще куда-нибудь.

В последних нескольких сериях центральным персонажем становился Блейк. В одной из них он завел пылкий роман с женщиной старше себя, к тому же приятельницей Элеонор. В сценарии на полную катушку использовалась мрачная сексапильность Эрика, и Хани это так огорчало, что она выключала телевизор.

Конни покончила с гримом, и Хани, достав из конверта сценарий на очередную неделю, глянула на заглавие. «Мечта Дженни». Звучало неплохо.

Минут через десять она, выскочив из кресла, помчалась разыскивать Росса.

Завернувшись в бледно-розовый махровый халат, Лиз как раз выходила из своей гримерной, когда в холл влетела Хани. Едва увидав ее лицо, Лиз бросилась к ней, когда та пролетала мимо. Потом сильным рывком втащила к себе в комнату и бедром захлопнула дверь.

— Вы что это себе позволяете? — Хани вырвала руку.

— Даю вам минутку, чтобы вы успокоились. Хани стиснула кулачки:

— Нечего мне успокаиваться! Я совершенно спокойна. А сейчас прочь с дороги!

Лиз прислонилась к косяку двери:

— Я не двинусь с места. Налейте себе кофе, сядьте на софу и возьмите себя в руки.

— Не нужно мне никакого кофе! Я хочу…

— Делайте, что вам говорят!

Несмотря на банный халат, вид у королевы сучек был решительный, и Хани заколебалась. Может, и в самом деле не мешало бы посидеть несколько минут, чтобы прийти в себя? Переступив через Мицци, свернувшуюся на полу, она налила кофе в одну из расписных фарфоровых чашек, которые стояли рядом с немецкой кофеваркой из нержавеющей стали.

Оторвавшись от двери, Лиз указала на свою копию сценария, лежавшую открытой на туалетном столике:

— Будьте довольны, что это семейное шоу и вам не придется сниматься нагишом.

Желудок Хани исполнил сальто-мортале.

— Откуда вы знаете, что меня расстроило?

— Дорогая, для этого вовсе не надо быть провидицей!

Хани уставилась в свою чашку.

— Ни за что не стану целоваться с ним. Без шуток. Даже и не подумаю!

— Половина всех женщин «Америки хотела бы поменяться с вами местами.

— Все станут думать, что я опять разговаривала со сценаристами, а я вовсе не говорила с ними. Уже много недель не говорила!

— Хани, ведь это всего лишь поцелуй. Это же так правдоподобно, что Дженни мечтает поцеловать Блейка.

— Но никто не поверит, что это мечта Дженни. Все будут думать, что это моя мечта!

— А разве это не так?

Хани вскочила, расплескав кофе на блюдечко.

— Нет! Я его не выношу. Он такой чванливый, высокомерный и недоброжелательный!

— И не только это. — Лиз уселась на банкетку перед туалетным столиком и начала натягивать прозрачные нейлоновые чулки жемчужно-серого цвета. — Простите за театральный слог, дорогая, но Эрик Диллон — это ходячее минное поле. — Она слегка поежилась. — Надеюсь, меня не будет поблизости, когда он в конце концов взорвется.

Хани отодвинула чашку с нетронутым кофе.

— Я должна быть в прозрачной ночной сорочке и парике да еще танцевать с ним под деревом. Что за дурацкие мечты! Это так нелепо, что мне даже думать об этом невыносимо.

— Не в ночной сорочке, а в длинном платье. Да и парик может оказаться красивым. Было бы глупо, если бы вы стали целоваться с Блейком в этих джинсах и с такой кошмарной прической. По-моему, вы будете выглядеть в сотню раз красивее, чем обычно.

— Мерси за комплимент!

Лиз натянула колготки. Под ними Хани разглядела узкие черные кружевные трусики.

— Любуясь всеми этими восхитительными проявлениями вашего характера, я так и не смогла понять, почему вы не направили хотя бы один из своих истерических припадков на что-нибудь стоящее? На эту безобразную стрижку, к примеру.

— Я говорю не о моих волосах, — возразила Хани, — а о поцелуях с Блейком. Я немедленно иду к Россу и…

— И если вы продемонстрируете один из ваших знаменитых припадков, то сведете на нет все те роскошные калорийные взятки, которые пекли. И потом, съемки начнутся через полчаса, поэтому менять сценарий уже поздновато. А кстати, что вы ему скажете? Ведь танцы в утреннем саду и обмен поцелуем с Эриком Диллоном вряд ли можно расценить как криминал.

— Но…

— Разве вы никогда не целовались с мужчиной?

Хани вытянулась во весь свой крохотный рост.

— Мне уже восемнадцать лет, а своего первого мужчину я поцеловала в четырнадцать!

— Это которого — того, кого вы зарезали, или того, кому прострелили голову? — растягивая слова, поинтересовалась Лиз.

— Возможно, я и лгала об этом, но насчет поцелуев не вру. У меня было несколько романов. — Она попыталась выдумать какие-нибудь правдоподобные детали, которые убедили бы Лиз. — Был там один парень. Звали его Крис, он учился в университете Южной Калифорнии. Ходил в спортивной майке с надписью «Бойцовые петухи».

— Не верю я вам.

— А мне как-то вес равно.

Лиз выскользнула из халата и потянулась за платьем, которое носила в первом эпизоде. Хани уставилась на ее бюстгальтер. Он походил на две кружевные устричные скорлупки черного цвета.

— Хани, всю работу будет делать Эрик. Господь свидетель, опыта у него более чем достаточно. Кроме того, нигде не упоминалось, что Дженни что-либо знает о занятиях любовью.

— Никакие это не «занятия любовью»! Это только поцелуй!

— Вот именно. Между прочим, я посмотрела график съемок. Действие происходит снаружи, и снимать эту сцену начнут не раньше пятницы. Так что у вас впереди целая неделя, чтобы подготовиться к ней. А сейчас успокойтесь и рассматривайте ее как любой другой кусок работы.

Хани несколько мгновений выдерживала взгляд Лиз, потом опустила глаза и рассеянно почесала голову Мицци.

— Не понимаю, с какой это стати вы пытаетесь мне помогать. Ведь вы делаете это постоянно, правда?

— Стараюсь по крайней мере.

— И Дэш говорит то же самое. Но мне непонятно почему.

— Женщины должны помогать друг другу, Хани.

Посмотрев на Лиз, Хани заулыбалась. Ей польстило, что и ее причислили к женщинам. Еще раз на прощание потрепав Мицци но голове, она поднялась и шагнула к дверям.

— Спасибо, — уже выходя, сказала она.

Этим же днем Лиз подошла к Дэшу, улучив момент, когда тот был один.

— Рекомендую не спускать глаз с твоей юной подопечной, ковбой. Она несколько огорчена поворотом сюжета на этой неделе, а ты не хуже меня знаешь, что, если Хани в расстроенных чувствах, от нее можно ждать чего угодно.

— Я не отвечаю за Хани!

— Однажды ударив ее, ты сделал ее своей на всю жизнь.

— Черт побери, Лиз…

— Ну-ну, дорогой. — Она погрозила пальчиком и удалилась, оставив аромат дорогих духов.

Дэш негромко выругался себе под нос. Он не желал впускать Хани в свою личную жизнь, но это становилось все труднее. Если бы не это разжижение мозгов в тот день, когда он отшлепал ее по заднице! Ни в коем случае нельзя было приглашать ее на ранчо. Нельзя сказать, что он плохо провел время. Напротив, с ней было чертовски здорово, и в мыслях не было пропустить рюмочку-другую.

Для женщины она была удивительно проста. Конечно, не так уж и много в ней от настоящей женщины, но это и было главной причиной того, что их совместно проведенный день доставил ему такое удовольствие. Никакого тебе скрытого сексуального графика, нарушающего безмятежное течение событий, лишь нечто умиротворяющее от общения с человеком, по большей части говорящим все, что у него на уме. В довершение всего, как это ни странно, Хани на многие вещи смотрит так же, как и он сам. Например, на Федеральное финансовое управление.

Когда Хани подошла к нему и они заняли свои места в ожидании начала съемки следующей сцены, Дэш понял, что любит Хани сильнее собственной дочери. Нельзя сказать, что он не любит Мередит, напротив, очень любит, но, даже когда она была ребенком, он не чувствовал к ней особой привязанности. Когда Мередит исполнилось пятнадцать лет, она ударилась в религию, и после этого с ней просто никакого сладу не стало. Только на прошлой неделе звонила Ванда и сообщила новость, что Мередит решила бросить «Орал Роберте» из-за того, видите ли, что это место для нее становится чересчур либеральным. Что же до сына, Джоша, то и здесь дела обстояли не лучше. Джош всегда был по большей части маменькиным сынком — возможно, из-за недостатка внимания со стороны отца.

Прямо перед лицом возник измеритель освещенности. Рядом зевнула Хани. Даже в гриме она выглядела усталой.

— Вам достались пирожки, что я приносила на прошлой неделе? — спросила она. — Те, что были с «Эм-энд-эмс» внутри?

— Я съел парочку.

— Думаю, они были не так хороши, как те глазированные шоколадные пирожные. А как вам показалось?

— Хани, вы хоть спите когда-нибудь, придя домой, или торчите всю ночь у плиты и печете пирожки?

— Сплю.

— Но явно недостаточно. Только посмотрите на себя — вы же совершенно измотаны!

Он чувствовал, что здесь надо бы и остановиться, но она была такая маленькая, такая измученная, и он дал волю чувствам:

— Начиная с сегодняшнего дня вы прекращаете заниматься своей стряпней, детка.

Хани от этого прямо-таки воспламенилась:

— Что-что?

— Вы слышали меня. Люди должны полюбить вас не за пирожки, а за мягкий характер. Если еще раз принесете в группу хоть что-нибудь съестное, я вышвырну все в мусорную корзину.

— А вот и не вышвырнете! Это не ваше дело!

— Мое, если вы хотите в субботу приехать на ранчо и прокатиться верхом.

Он прямо воочию увидел ту внутреннюю борьбу — настоящую баталию между желанием побыть с ним и независимостью натуры. Ее челюсти сжались, губы превратились в упрямую ниточку, так хорошо ему знакомую.

— Вы пытаетесь управлять мной! Думаете, можете быть строгим и добреньким со мной, когда вам заблагорассудится, совершенно не задумываясь о моих чувствах?

— А я же говорил вам, что я за человек, Хани.

— Ведь я просто хочу стать вам другом. Что в этом такого ужасного?

— Ничего, если это действительно все, чего вам хочется. Но вы заставляете меня беспокоиться. — Посмотрев за камеры в глубину студии, он решил выложить все, что думает. — Хани, вы слишком многого хотите от людей. У меня такое чувство, что вы высосали бы из меня всю кровь до последней капли, позволь я вам это. А мне, честно говоря, нечем поделиться.

— Что за ужасы вы говорите! Я же вам не вампир какой-то!

Дэш не ответил. Просто дал ей время разобраться в своих чувствах.

— Ладно, — наконец сказала она сердито. — Если я смогу поехать на ранчо, то больше никогда не буду заниматься стряпней.

Ему стало удивительно тепло и приятно от мысли, что она готова даже смирить свою гордыню — настолько ей нравится быть с ним. Когда Хани не доставляла ему неприятностей, то была просто большим ребенком.

— И еще, — добавил он. — Вам нужно прожить эту неделю, не слишком-то заносясь. Особенно это касается программы съемок в пятницу.

Хани метнула взгляд на Лиз, кокетничавшую с новым оператором:

— Кое-кто слишком много болтает!

— Вы должны только радоваться, что этот кое-кто так вас опекает.

Их прервали, и Хани не успела ничего ответить; впрочем, может, это было и к лучшему.

Пятница надвигалась на нее, слово смог на город. И наконец она наступила. Хани упорно не смотрелась в зеркала, пока возились с ее гримом и наряжали в белое кружевное платье, норовившее то сползти с плеч, то волочиться по полу. На шею надели кружевной стоячий воротничок бледно-лилового цвета, на голову водрузили парик. Он был из длинных волос и медового цвета, точь-в-точь как ее собственные.

— Блистательно, — сказала новая парикмахерша Эвелин, стоя за спиной Хани и любуясь ее отражением.

Конни, только что закончившая гримировать Хани, поддержала:

— Ну, давайте же, Хани! Довольно ребячиться. Вы только взгляните!

Обхватив себя руками, Хани повернулась к зеркалу. И посмотрела…

— Ни фига себе! — вырвалось у нее негромкое восклицание.

— Вы удивительно точно выразили мои чувства, — сухо отозвалась Эвелин.

Хани опасалась, что будет выглядеть мальчишкой, нацепившим дамскую одежду, но смотревшая на нее из зеркала стройная юная особа была самой женственностью. В ее чертах поражали какая-то зыбкость и мечтательность — от голубого сияния глаз до бледно-розовых губ, ничуть не похожих на рот рыбы-прилипалы — наоборот, это был рот прекраснейшего существа. Волосы мягко обрамляли лицо и волнами ниспадали на плечи, совсем как у сказочной принцессы.

В трейлер просунулась голова ассистента постановщика.

— Хани, пора на съемки. Нам надо, чтобы вы… О-о!

Эвелин и Конни засмеялись, потом вывели Хани из трейлера. Она слегка зажмурилась от яркого солнца. Женщины шли по обе стороны, держа край платья, чтобы он не цеплялся за траву, и давая последние наставления.

— Хани, только не садитесь. И ничего не ешьте.

— Перестаньте облизывать губы! А то как бы не пришлось опять подкрашивать.

Эрик уже был на сцене. Хани избегала глядеть в его сторону. Она была возбуждена и слегка испугана. Одно дело целоваться с Эриком Диллоном, когда выглядишь, как лошадиная задница. И совсем другое — когда ты смахиваешь на какую-нибудь спящую красавицу. Хани прижала руку к вшитому в боковой шов кармашку, чтобы лишний раз убедиться: крошечная трубочка аэрозольного освежителя дыхания «Бинака», которую она туда засунула, на месте.

Эрик поправил на поясе бледно-лиловый кушак. Он был разодет, словно принц, — в белую рубаху с колоколообразными рукавами, плотно сидевшие лиловые лосины и черные сапоги в обтяжку. Костюмчик был явно тесноват, но, наклонившись обмахнуть сапоги, Эрик пришел к выводу, что ему приходилось обходиться костюмами и похуже.

При звуках женского смеха он поднял голову. К нему подходила Хани, но прошло несколько секунд, прежде чем до его сознания дошло, что же такое он видит. Его рот образовал жесткую линию. Уж ему-то надо было догадаться раньше! Целых два сезона смотрел он на эти тонкие черты и этот невероятный рот, но до него только сейчас дошло, как она красива.

Хани, подойдя ближе, подняла голову. Голубые глаза, огромные и сверкающие звездами, устремились на него, умоляя признать ее красивой. У него все внутри перевернулось. Если он сегодня не поостережется, то попадет в очередной любовный водоворот.

— Что скажете, Эрик? — тихо спросила она. — Как я смотрюсь?

Он пожал плечами, устремив на нее нарочито бесстрастный взгляд:

— По-моему, вы в порядке. Разве что парик какой-то странный.

Хани сразу сникла.

Джек Свэкхаммер, впервые появившийся на съемочной площадке после того, как его уволили из-за Хани, вошел в тень под дубом.

— Хани, начинаем с того места, где вы на качелях!

Он подвел ее к веревочным качелям, украшенным банальными атласными лентами фиолетового цвета и аляповатыми бантиками из бледно-лилового тюля.

Хани делала все, как он говорил, и разбор начался. В этой сцене диалогов не было, поэтому делать ей ничего не приходилось, разве что не мешать Эрику раскачивать качели, но она была в таком напряжении, что, казалось, развалится на куски, чуть он до нее дотронется.

— Мы накладываем на видеосигнал звуковую дорожку с записью оркестра — масса струнных и прочей сентиментальщины, — сказал Джек. — Рей наиграет ее для вас, пока мы снимаем, чтобы вы настроились на нужный лад.

Ей захотелось умереть от смущения, когда из динамика полились звуки романтической оркестровой пьесы.

— Расслабитесь вы наконец, — проворчал сзади Эрик, когда камеры включили, и он начал подталкивать качели.

У Хани все внутри отнялось. Она поняла, что, хорошо зная, какой быть Дженни в обыденной жизни, не имеет ни малейшего понятия, какова же она в мечтах.

— Я расслабилась, — прошипела она, мимоходом отметив про себя, что так легче разговаривать с Эриком, поскольку не надо смотреть ему в лицо.

— У вас спина напряжена, как доска, — недовольно проговорил Эрик.

Никогда еще Хани не чувствовала себя такой неуклюжей и растерянной. Она в точности знала, кто она такая, когда надевала джинсы и имела на голове стрижку «под горшок», но кем было это создание в сказочном платье?

— Беспокойтесь за себя, а о себе я как-нибудь и сама позабочусь, — огрызнулась Хани, чувствуя, как под кружевным платьем от смущения начинает гореть кожа.

Он с силой толкнул качели.

— Если вы не успокоитесь, мы не скоро уйдем отсюда!

— Мы и так не скоро уйдем, ведь мне приходится работать с вами!

— Стоп! Что-то не похоже, что мы недурно проводим время, — протянул Джек со своего места рядом с первой камерой. — И мы, наверное, позабыли, что кое-кто из наших зрителей умеет читать по губам.

Смутившись и чувствуя себя неуверенно, Хани решила укрыться за враждебностью. Подняв голову, она выпалила прямо в камеру:

— Да это же сплошная дребедень!

Качели резко остановились. Джек провел руками по своим редеющим волосам.

— Не пора ли нам успокоиться и попробовать еще разок?

Но следующий раз получился не лучше, да и тот, что за ним, тоже. Хани просто была не в состоянии расслабиться, а Эрик ничуть ей в этом не помогал. Вместо того чтобы быть романтичным, он вел себя, словно с трудом ее выносил; возможно, так оно и было, но он мог бы оставить при себе свою неприязнь. Пытаясь ухватиться за последнюю возможность, Хани старалась вспомнить, доводилось ли ему хоть раз отведать ее пирожков.

Следуя указанию Джека, Рей, музыкальный редактор, выключил музыку. Постановщик посмотрел на часы. Они уже выбились из графика, и в этом была лишь вина Хани. Правда, в этот раз все произошло непреднамеренно, но никто в это не поверит.

— Как насчет перерыва? — предложила она, спрыгнув с качелей, когда Джек приблизился к ним.

Постановщик отрицательно покачал головой.

— Хани, я понимаю, что раньше вам не приходилось делать ничего подобного и вы должны ощущать неловкость…

— Я ни капельки не чувствую себя неловко. Мне очень даже удобно, удобнее не бывает!

Очевидно, посчитав споры с нею пустой тратой времени. Джек повернулся к Эрику:

— Мы вместе сделали уже с десяток сериалов, но я впервые вижу, что ты работаешь вполсилы. Ты же сдерживаешь себя. В чем дело?

К удивлению Хани, Эрик даже не попытался себя выгораживать. Он уставился на проплешину в траве, словно решаясь на что-то. Наверное, прикидывает, удастся ли поцеловать ее без отвращения.

Когда он поднял голову, его рот сжался в прямую линию.

— Хорошо, — сказал он. — Ты прав. Дай нам немножко порепетировать… чуть подработать. Просто начни снимать и на некоторое время оставь нас в покое

— Нас уже график поджимает, — ответил Джек. Потом в расстройстве махнул рукой: — Ладно, думаю, хуже не будет Хани, вы как, готовы?

Она судорожно кивнула. Эпизод выстраивался из рук вон, хуже быть не могло.

Внезапно в Эрике появилась целеустремленность, словно он наконец пришел к какому-то решению.

— Сделай-ка музыку чуть громче, чтобы мы могли разговаривать, не опасаясь, что услышат другие».

Джек согласно кивнул и вернулся на свое место за камерой. Подбежала Конни и поправила всем грим. Через мгновение нежные звуки струнных заполнили съемочную площадку.

Внутри у Хани все сжалось. «Бинака»! Она забыла побрызгать во рту. А вдруг у нее несвежее дыхание?

— Снимаем! — объявил Джек громким голосом, стараясь перекричать музыку. — Хлопушка! Мотор!

Обернувшись к Эрику за указаниями, она увидела, что тот пристально изучает ее. Вид у него был глубоко несчастный. И вдруг, пока она смотрела на него, он стал уходить в себя. Ей уже приходилось наблюдать подобное, когда он готовился к трудной сцене, но никогда еще она не видела этого так близко. Это было нечто сверхъестественное? Он застыл с отсутствующим выражением, словно находясь в полном опустошении.

Затем его грудь начала вздыматься и опускаться в медленном ритме. С ним произошла перемена, сначала едва заметная, но постепенно становившаяся все явственнее. Он словно входил в фокус перед ее глазами, причем в совершенно ином виде. В этих бирюзовых глазах плавились ледяные кристаллики, лоб разгладился. Ее кости превратились в желатин, когда жесткие складки вокруг его рта смягчились. И он предстал перед нею юным и прекрасным. Он напомнил ей кого-то, но вначале она не могла вспомнить кого. Но уже в следующее мгновение узнала.

Именно таким видела его Хани в своих мечтах. Взяв за руку, он повел ее к дереву.

— Вам следует почаще надевать платье.

— Следует? — Голос был каким-то каркающим. Он улыбнулся:

— Готов поспорить, что под платьем у вас джинсы

— Нет! — негодующе воскликнула она Эрик положил руку ей чуть пониже поясницы и легонько нажал.

— Вы правы. Не чувствуется никаких джинсов.

По телу Хани пробежала дрожь. Он стоял так близко, что тепло его тела согревало ее сквозь кружево платья.

— Мне нужно сесть на качели? — спросила она, слегка запинаясь.

— А вы хотите?

— Нет, я… — Хани начала было опускать голову, но он кончиком пальца придержал ее за подбородок, заставив посмотреть ему прямо в глаза.

— Не надо бояться.

— А я… я и не боюсь.

— Не боитесь?

— Это же не мои грезы, — горько сказала она. — Это все сценаристы. Они…

— Не все ли равно? Ведь это же прекрасные грезы? Так почему бы не насладиться ими?

У нее перехватило дыхание при появлении в его голосе сокровенной хрипотцы, словно они были одни в целом свете Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь листву, играли на его лице бледно-лиловыми отблесками. Они беспорядочно перемещались, словно затеяли игру в прятки с его глазами и уголками рта. Хани, даже если бы и захотела, была не в силах оторвать от него взгляд.

— А как насладиться? — едва слышно спросила она.

— Дотроньтесь до моего лица, потом я до вашего.

Ее рука дрогнула. Но осталась у бедра. Хани хотела поднять ее, но не могла.

Он нежно сжал ее запястье и стал поднимать ее руку к своему лицу, пока она не коснулась его. Когда Хани провела ладонью по его щеке, он отпустил ее, давая действовать самостоятельно.

Под кончиками пальцев Хани ощутила впадину на щеке. Пальцы двинулись дальше, к подбородку. Она касалась его словно слепая, запоминая каждую впадинку, каждый подъем. Не в силах остановиться, она скользнула рукой к его рту и принялась исследовать контур губ.

Улыбаясь под ее прикосновениями, Эрик поднес свою руку к ее губам. И от легкого касания его пальцев ее рот стал прекрасным. Его глаза омывали ее восхищением, и тугие узлы внутри распутывались один за другим, пока вся она не стала прекрасной.

— Сейчас я вас поцелую, — шепнул он.

Губы Хани раскрылись, сердце бешено заколотилось. Эрик наклонил голову, его дыхание мягко коснулось ее щеки. Он притянул ее к себе с величайшей осторожностью, словно опасаясь, что она может растаять под солнечными лучами. Еще мгновение она ждала его губы, потом они коснулись ее рта. Он поцеловал ее, и тут все ее чувства запели.

В голове закружились подхваченные вихрем танца замки, и цветы, и молочно-белые кони. Его рот был мягким, губы целомудренно сжаты. Ее окружило волшебное обаяние чуда и невинности. Поцелуй был чист и не запятнан неловкостью или желанием; это был поцелуй, пробуждающий Спящую красавицу, поцелуй, родившийся из позолоченных хитросплетений сказочных грез.

Когда наконец их губы оторвались друг от друга, он все еще продолжал улыбаться.

— Представляете ли вы, как вы красивы?

Растеряв привычную болтливость, Хани лишь молча покачала головой. Он оторвал ее от ствола дерева и, выведя в пятно света, опять поцеловал. Потом потянулся, сорвал с дерева лист и пощекотал ей нос.

Она хихикнула.

— Готов поспорить, что вы почти ничего не весите. — И, не дав ей ответить, Эрик подхватил ее на руки и медленно закружил. Подол платья запутался в его сапогах, рукава рубахи затрепетали. Словно тысячи крошечных пузырьков пронизали все ее существо. Она запрокинула голову, и ее смех, казалось, слился с легким ветерком и солнечными лучами, зажегшими искры в его темных волосах,

— У вас еще не закружилась голова? — спросил Эрик, послав ей ответную улыбку.

— Нет… Да…

Он поставил ее на землю и, придержав за талию, не дал покачнуться. Потом опять закружил, скользя в танце из тени на свет и обратно. Она чувствовала себя легкой и грациозной, до боли живой, словно заколдованная принцесса в сказочном лесу. Притянув к себе, он опять поцеловал ее.

Когда он оторвался от нее, она вздохнула. Музыка наполняла все вокруг, омывая их своим волшебством. Он накрыл ее щеку ладонью, словно никак не мог насытиться. И продолжал кружить. Ее губы трепетали, кровь в жилах звенела. И она решила, что поняла наконец, что это такое — быть женщиной.

Они остановились. Эрик поставил ее перед собой и посмотрел куда-то мимо.

— Ну, получили что хотели?

От его голоса Хани содрогнулась. Он звучал совсем по-иному, холодно и жестко.

— Стоп! Снято! — закричал Джек. — Блестяще! Потрясающая работа, это я вам обоим говорю! Возможно, понадобится парочка крупных планов, но сначала надо посмотреть пленку.

Эрик отступил от нее. Она похолодела, увидев, как он меняется на глазах. Куда-то испарилась теплота. Он выглядел раздраженным, беспокойным и непонятно почему враждебным.

Его имя словно застряло у нее в горле.

— Эрик?

— Ну? — День не был жарким, но по его лбу струились ручейки пота. Пройдя мимо камер к стулу постановщика, он взял оставленные там сигареты.

Не в силах сдержать себя, Хани последовала за ним.

— Я… это… ведь все прошло очень хорошо, не так ли?

— Да, похоже на то. — Он прикурил и нервно сделал глубокую затяжку. — Надеюсь, нам не придется еще раз повторять эту кучу дерьма. И отныне уж будьте так любезны, сделайте всем нам одолжение и держите свои детские жалкие фантазии при себе.

Ее грезы разбились вдребезги. Он просто играл! Все было ненастоящее — его поцелуи, его шепот, его нежные, любящие прикосновения! С тихим криком боли она вновь превратилась в гадкого утенка. Подобрав юбки, Хани бросилась искать уединения в своем трейлере.

Совсем неподалеку от них стоял Дэш, наблюдая за происходящим. Он видел, с каким умением Диллон управлял ею так, чтобы камеры могли снять их в разных ракурсах, и сейчас не мог припомнить, когда в последний раз испытывал такое острое желание ударить другого человека. Он говорил себе, что это не его дело. Черт побери, он в своей жизни устраивал женщинам кое-что и похуже. Но Хани еще не женщина, и, когда Диллон наклонился достать свой сценарий, Дэш даже не заметил, как ноги сами собой понесли его к Эрику.

— А ты настоящий сукин сын, ты не находишь, красавчик?

Глаза Эрика сузились.

— Я делал свою работу.

— В самом деле? И что же это за работа такая?

— Я — актер.

Дэш разжал и опять сжал кулаки.

— А по-моему, ты больше смахиваешь на ублюдка.

Эрик сощурил глаза и швырнул сигарету на землю. — Топай, старик. Иди покачайся на качелях!

Он скрестил руки на груди, и под рубахой забугрились мышцы.

Дэш не испугался. У Диллона были стандартные мускулы голливудского героя, накачанные на дорогих гимнастических снарядах, но отнюдь не в тяжелой работе и уличных драках. Это были косметические мышцы, не более подлинные, чем поцелуи, которыми он потчевал Хани.

И тут Дэш заметил блестевший на лбу Эрика пот. Ему уже приходилось видеть мужчин, потеющих от страха, и глаза у них всегда были безумными. Диллон же выглядел просто отчаявшимся.

Ему стало ясно, что Эрик хочет, чтобы его ударили, и желание пустить кровь пропало у Дэша так же быстро, как и появилось. Какое-то мгновение он постоял, потом опять нахлобучил шляпу и уставился на Диллона долгим, пристальным взглядом.

— Думаю, на этот раз я оставлю все как есть. Не хочу, чтобы молодой жеребец вроде тебя измывался надо мной перед всеми.

— Нет! — На виске Эрика запульсировала жилка. — Нет! Вы не можете так просто оставить это. Вы…

— Пока, красавчик!

— Не надо…

Слова мольбы застряли в горле Эрика, когда он провожал глазами удаляющегося Дэша. Схватив следующую сигарету, он прикурил и жадно втянул ядовитый дым в легкие. Куган настолько не уважает его, что даже не захотел драться! В этот момент ему пришлось признать то, в чем он отказывался признаваться себе раньше, — как сильно он восхищался Дэшем Куга-ном — не актером, а мужчиной. Теперь, когда уже было поздно, он понял, что хотел уважения Кугана так же, как всегда хотел заслужить уважение отца. Дэш — настоящий мужик, а не какая-то подделка.

Дым душил его. Надо выбираться отсюда. Куда угодно, лишь бы можно было дышать! Перед ним всплыло видение молящих голубых глаз. Он пошел со съемочной площадки прочь, пробивая дорогу среди оборудования, расталкивая членов съемочной группы в попытке уйти от этих голубых глаз. Но они не исчезали. Она так отчаянно нуждалась в любви, была так беззащитна, что даже не вспомнила о чувстве самосохранения! Даже не пыталась бороться, просто позволила ему сбросить себя с утеса.

Внутри у Эрика все горело. Глупышка! Какая же она глупышка. Не усвоила первого правила сказок. Не запомнила, что в сказках маленькие девочки никогда не влюбляются в злого принца!

Глава 12

К приезду Хани устроенная на пляже вечеринка у Лиз Кэстлберри, приуроченная ко Дню благодарения, была в самом разгаре. Девушке с трудом удалось пристроить свой серебристый «мерседес» последней модели, купленный после окончания третьего сезона съемок сериала, на обочине между «ягуаром» и «альфа-ромео». Спустившись с дороги на пляж, она услышала за домом звуки музыки. Хани впервые приняла приглашение Лиз, и то лишь потому, что вечер был неофициальным и на нем должен был присутствовать Дэш.

Повесив на плечо выгоревшую сумку из джинсовой ткани с купальным костюмом, Хани закрыла машину. В прошлом месяце исполнилось три года со дня ее приезда в Лос-Анджелес, но она чувствовала себя на десятилетия старше той шестнадцатилетней девчонки, которая появилась здесь тогда. Мысленно вернувшись в прошлое, Хани решила, что окончательно повзрослела она в тот ужасный день в конце второго сезона, когда Эрик Диллон жестоко унизил ее во время съемок дурацкой любовной сцены. По крайней мере Хани приобрела опыт, положивший конец ее детскому увлечению Эриком. Никто, даже Дэш, не знал, как до сих пор сжимается у нее все внутри при воспоминании о том дне.

Подходя к расположенному на берегу дому, Хани с тревогой продолжала размышлять о том, что сулит ей этот новый сезон. В конце месяца начнутся съемки четвертой части сериала, и продюсеры наконец решили позволить Дженни достичь пятнадцатилетнего возраста. Это должно было произойти примерно в то время, когда Хани в декабре исполнится двадцать.

После мучительных первых двух лет накопления опыта последний сезон прошел относительно гладко. Хани была в хороших отношениях со всей съемочной группой, за исключением Эрика, а дружба с Лиз Кэстлберри становилась все крепче. Но самые важные изменения произошли в ее отношениях с Дэшем.

Значительную часть свободного времени Хани проводила с ним на съемочной площадке и почти каждую субботу отправлялась на ранчо, где делала домашнюю работу и помогала Дэшу управляться с лошадьми. И не только потому, что Хани нравилось его общество, — работа была удобным поводом уехать из нового дома в Пасадене, который ее уговорила купить Шанталь, утверждая, что это поможет Гордону вернуться к занятиям живописью. Последнего не произошло, что, в общем-то, не стало для Хани сюрпризом. Это новое жилище нравилось ей гораздо больше, чем то ужасное место в Топанга-Кэньон, но все равно она не чувствовала себя здесь дома. Во-первых, там по-прежнему жил Бак Оке, а во-вторых, ее отношения с Софи все никак не могли наладиться.

Отогнав прочь безрадостные мысли о доме, Хани подошла к парадному входу прибрежного дома Лиз. Дом с оранжево-розовыми ставнями был не очень велик. Боковые стены изъедены солеными ветрами. Рядом с домом был разбит небольшой сад, расположившийся вдоль низкой каменной стенки, служившей границей с соседним домом, где жила дочь Гая Изабеллы — Лили. Дорожка к дому была вымощена плиткой в виде рыбьей чешуи и обсажена маргаритками.

Подойдя к парадной двери, Хани в нерешительности остановилась. За три года, проведенные в Лос-Анджелесе, ей нечасто случалось бывать на вечеринках. Девушка чувствовала себя там не очень-то уютно, потому что все время боялась взять не ту вилку, да и присутствующие казались ей людьми другого круга. Кроме того, вранье Росса о ее возрасте многими принималось за чистую монету, и когда Хани несколько раз пыталась сказать, сколько ей лет на самом деле, никто не верил.

Хани позвонила, и к ней вышел загорелый средних лет мужчина в плавках. Форма густой Поросли у него на груди напоминала карту Индианы.

Мужчина вскинул руки:

— О, Хани! Привет! Меня зовут Крэндалл. Я обожаю, обожаю, просто обожаю твой сериал! Это единственная вещь, которую я в состоянии смотреть по телевизору. В прошлом году ты должна была победить.

— Спасибо. — Хани хотелось, чтобы прекратились наконец все эти разговоры о том, что она должна была выиграть «Эмми»[8]. Она не выиграла — ее агент связывал это с тем, что Хани продолжала отказываться от всех других предлагаемых ей ролей. Эрик выигрывал «Эмми» два года подряд. Фильмы, в которых он участвовал в перерывах между съемками сериала, сделали его одной из самых кассовых звезд. Диллон не скрывал, что готовится разорвать контракт с телевидением и полностью посвятить себя кино.

— Лиззи сейчас на террасе, — сказал ей Крэндалл, проводя через переднюю, украшенную изысканными картинами импрессионистов.

Гостиная была заполнена людьми, одетыми достаточно разнообразно — от купальных костюмов до слаксов, но модно и дорого по сравнению с ее шортами цвета хаки и тенниской с «Никой». Лиз не переставая пилила Хани, чтобы она одевалась тщательнее, но у девушки не хватало на это таланта, а главное, желания. Хани прошла мимо гостей на кушетках и креслах с обивкой в голубых и блеклых оранжево-розовых тонах к огромным, во всю стену окнам, из которых открывался роскошный вид на море. В комнате пахло барбекю и лосьоном для загара.

Лиз вышла через ряд ведущих на террасу французских дверей и направилась к Хани. Сложив губы, она запечатлела поцелуй где-то около уха своей партнерши по съемкам.

— Ты все-таки появилась. С праздником тебя, дорогая! Дэш сказал, что приказал тебе приехать сюда, но мне не верилось, что ты решишься.

— Он здесь? — Хани с надеждой оглядела изысканное общество, где было всего несколько знакомых лиц, но Кугана не увидела.

— Думаю, он скоро появится. — Лиз посмотрела на волосы Хани. — Глазам не верю — они действительно начали виться! Эвелин сказала, что ты позволила ей с ними поработать. Ты начинаешь выглядеть женщиной, а не сорванцом из начальной школы.

Гордость не позволила Хани признаться Лиз, что ей и самой очень понравилась новая прическа. В последний день съемок в марте этого года Лиз велела Эвелин смягчить резкую форму стрижки волос и укоротить челку. Поначалу Хани не замечала никаких изменений к лучшему, но последние четыре месяца волосы больше не стригли, а Эвелин продолжала ими заниматься, и теперь они отросли и начали слегка завиваться, сгладив резкие линии подбородка.

— Но ты по-прежнему выглядишь слишком юно, — упрекнула девушку Лиз. — И одеваешься как ребенок. Посмотри на свои шорты! Они чересчур велики, и цвет у них какой-то гнусный. У тебя абсолютно отсутствует стиль.

Хани уже привыкла к придиркам Лиз и не сердилась, а лишь слегка раздражалась:

— Почему ты никак не смиришься, Лиз? Тебе не удастся сделать из меня модницу. У меня нет к этому таланта.

— Я все же не теряю надежду и никак не могу понять, почему ты отказываешься пройтись вместе со мной по магазинам?

— Меня не интересует одежда.

— А должна! — Прежде чем Хани успела запротестовать, Лиз провела ее мимо гостей к узкой винтовой лестнице, и они поднялись в спальню в розовых тонах, напоминавшую сад с дорогими цветами. На окнах висели ситцевые шторы, перевязанные шнурами с кистями, а пол покрывал ковер цвета морской волны. В одном углу спальни стояло обитое муаровым шелком кресло, в другом — украшенный изысканной резьбой комод из осветленного дуба. На двуспальную кровать было наброшено покрывало, выполненное в приглушенных пастельных тонах в стиле картин Сезанна. На столике рядом с кроватью Хани увидала пару мужских запонок, но, как ей ни хотелось побольше узнать о любовных похождениях Лиз, она удержалась от расспросов.

Лиз открыла одну из дверей стенного шкафа и стала рыться в его содержимом.

— У тебя будет больше уверенности в себе, если ты будешь одеваться в соответствии со своим возрастом!

— У меня достаточно уверенности в себе. Не знаю более независимого человека, чем я. Я забочусь о своей семье, и я…

— Уверенности в себе как женщины, дорогая! Это же самое восхитительное из всех достоинств… — Лиз достала шелковый темно-синий мешочек с малиновыми буквами на нем. — Я купила это для себя в маленьком магазинчике сразу после родео на прошлой неделе, но, когда пришла домой, обнаружила, что взяла не свой размер. По-моему, тебе будет в самый раз!

— У меня есть с собой купальник, — упрямо ответила Хани.

— Могу себе представить, как он выглядит!

Рука Хани сжала матерчатую сумку, в котором лежал старый красный купальник, купленный горничной отеля «Беверли-Хиллз» через неделю после ее приезда в Лос-Анджелес.

Лиз протянула девушке мешочек и кивнула в сторону ванной:

— Примерь! В любой момент можешь снять, если тебе не понравится.

Хани поколебалась и решила, что примерка костюма позволит ей по крайней мере отложить возвращение вниз. Может, потом появится Дэш и не придется бродить одной среди всей этой незнакомой публики.

Ванная комната выглядела как тропический грот, заполненный буйно цветущими растениями, с утопленной в пол ванной из розового мрамора и золотого цвета кранами в форме дельфинов. Хани заглянула в мешочек и, сняв оберточную бумагу, достала крохотное бикини из гавайского ситца в мягких — персиковый с белым — тонах и короткую запахивающуюся юбку из той же ткани. Все это определенно было красивее ее видавшего виды красного купальника, но Хани претила сама идея позволить Лиз командовать ею. Она начала было запихивать пляжный костюм обратно в мешочек, но тут ее что-то остановило. Что случится, если она его просто примерит? Сбросив с себя одежду, девушка надела бикини и повернулась к висевшему на стене ванной комнаты огромному зеркалу.

Как ей ни хотелось признать, но Лиз была права. Костюм сидел на ней просто замечательно. Твердый корсаж лифчика идеально поддерживал маленькие груди, сближая их и в то же время оставляя намек на наличие ложбинки. Трусики скрывали все, что нужно, но в то же время достаточно высоко открывали бедра, так что ноги казались длиннее. Но Хани еще не привыкла так сильно открывать себя. Она развернула короткую в стиле «саронг» юбку в поисках застежки. Отыскав ее, девушка запахнула юбку на талии и застегнула с левой стороны. Юбка достаточно закрывала бедра, но оставляла открытым пупок.

Хани и самой пришлось признать, что с ореолом вьющихся вокруг головы волос, с подчеркнутой линией груди и выглядывающим поверх юбки пупком она выглядит немножко более сексуальной.

— Тук-тук! Надеюсь, уже можно? — Дверь отворилась, и, не дожидаясь ответа, вошла Лиз и надела ей клипсы в форме золотых колец. — Тебе обязательно надо проколоть уши!

Хани прикоснулась к раскачивающимся кольцам:

— Я ведь не смогу с этим плавать.

— А с чего это вдруг ты решила идти плавать? Я уже несколько лет не захожу в океан. Слава Богу, ты начала пользоваться приличной губной помадой, но небольшой макияж тебе все-таки не повредит.

Лиз усадила Хани на стул, нанесла ей на щеки немного светло-персиковых румян, а для ресниц подобрала бархатистую коричневую тушь.

— Ну вот! Теперь ты выглядишь на свой возраст. Делай все что угодно, только держись подальше от воды!

А Хани все смотрела на мерцающие сквозь локоны медовых волос золотые колечки и изучала мягкий неуловимый макияж. Даже рот у нее выглядел сексуально. Она была и похожей, и не похожей на себя. Она выглядела старше, как будто сразу повзрослела. Отражение привело ее в замешательство. Ей нравилось то, что она видела, но в то же время молодая женщина в зеркале была не из тех, кто заслуживал ее уважения. Она была чересчур мягкой, женственной и недостаточно стойкой, не готовой справиться с жизненными невзгодами.

Должно быть, почувствовав ее состояние, Лиз произнесла спокойным голосом:

— Пора уже повзрослеть, Хани. Тебе девятнадцать лет. Надо выбраться из своего кокона и понять, кто ты есть на самом деле.

Ошеломленная догадкой, Хани вскочила со стула:

— Ты это все подстроила, да? Ты не для себя покупала этот купальный костюм. Ты купила его для меня! — Хани взяла тюбик с коричневой тушью. — И почему это вдруг у человека с такими темными, как у тебя, ресницами оказалось вот это?

Лиз вовсе не пыталась выглядеть виноватой.

— Мне было скучно в последнее время, и придание тебе достойного облика молодой женщины показалось мне увлекательным и забавным занятием. Конечно, у Росса может случиться инфаркт, если он тебя увидит, но это уж его трудности. Вся эта секретность вокруг твоего возраста совершенно ни к чему.

Хани покачала головой:

— Да, с тобой надо держать ухо востро!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Да то, как ты разыгрывала из себя этакую стерву.

— Ничего я не разыгрывала. Я безжалостна и бессовестна. Спроси кого угодно.

Хани улыбнулась:

— Дэш всем говорит, что ты просто лапочка!

— Да, я знаю! — рассмеялась Лиз, но постепенно ее веселье угасло. — Ты часто виделась с Дэшем в последний год, верно?

— Мне нравится бывать у него на ранчо. Я выбираюсь туда на уик-энды. Мы ездим верхом и разговариваем, и я помогаю ему на конюшне. Его прислуга не умеет готовить то, что он любит, и я иногда для него готовлю.

— Хани, Дэш… Он может обидеть человека, который о нем заботится. Не думаю, что Дэш поступает так умышленно, но ничего поделать он с собой не может. Не питай никаких иллюзий относительно его отеческого отношения. Он может приблизить к себе человека, а затем вышвырнет его прочь.

— Я знаю. Думаю, это связано с его детством.

— Его детством?

— Он провел много времени в приютах. Не успевал он привязаться к кому-либо, как его переводили в другое место. Мне кажется, в конце концов он решил, что лучше вообще ни с кем не сближаться.

Лиз с изумлением посмотрела на девушку:

— Это все он сам тебе сказал?

— Не совсем. Ты же его знаешь. Просто время от времени он мне кое-что рассказывал, и я размышляла над этим. Если ты сам сирота, то не слишком трудно разглядеть сходство с тобой в ком-нибудь другом. Но мы с Дэшем по-разному выходим из одинаковых положений: он не подпускает к себе никого, а я открываю душу чуть ли не каждому.

Пытаясь скрыть смущение, оттого что слишком разоткровенничалась, Хани уставилась на свои ногти.

— Ну вот, опять, язык мой — враг мой! Это какая-то болезнь.

Лиз некоторое время пристально смотрела на девушку, затем взяла ее под руку:

— Давай-ка лучше вернемся на вечеринку. Я познакомлю тебя с самым замечательным молодым человеком, какого только могу тебе пожелать. Он сын моих друзей — остроумный, красивый и всего лишь чуть-чуть самонадеянный. А самое главное, он далек от нашего бизнеса.

— О, я не думаю…

— Не будь ребенком! Пора становиться на крыло. Тем более в этом соблазнительном облачении.

Не обращая внимания на протесты Хани, Лиз повела ее по лестнице. К разочарованию девушки, Дэша среди гостей еще не было. В последнее время он относился к ней, пожалуй, чересчур покровительственно, и Хани горела желанием увидеть, какое впечатление произведет на Дэша ее новая внешность. Пора уже, наверное, доказать ему, что она не ребенок.

Лиз начала представлять Хани другим гостям, не преминувшим высказать свое удивление.

— На экране телевизора ты выглядишь гораздо моложе, Хани!

— Я едва узнала тебя.

— Так сколько же тебе лет на самом деле?

В тот момент, когда был задан этот прямой вопрос, рядом с Хани появился Росс и быстро оттащил ее в сторону. За лето он набрал еще несколько фунтов веса, о чем свидетельствовал видневшийся через распахнутый махровый халат загорелый живот.

— Ты думаешь о том, что делаешь? — зарычал он, пробегая взглядом от ее волос до гладкого обнаженного живота. — Ты не должна появляться на публике в таком виде!

На помощь Хани подоспела Лиз:

— Оставь ее в покое, Росс! И перестань так кипятиться. Уже ничто в мире — даже ее настоящий возраст — не в состоянии уменьшить любовь публики к Хани. Кроме того, она пришла сюда хорошенько развлечься.

Они поздоровались еще с несколькими гостями, а затем Лиз провела ее по террасе к молодому человеку, стоявшему в одиночестве у столика под зонтом. Хани сразу отметила светло-каштановые, коротко остриженные волосы, резкие выразительные черты лица и атлетическое телосложение. На шее у него на коротком шнурке болтались темные очки, а на запястье поблескивали золотые часы. Несмотря на помятую и выгоревшую пурпурную рубашку, дополнявшую его плавки, легкая непринужденность позы молодого человека зародила у Хани подозрение, что он стоит немалых денег. Пока Лиз неумолимо вела девушку вперед, она начала приходить в легкое замешательство. Она ведь понятия не имела о мужчинах такого рода.

— Нет, Лиз, я…

— Дорогая, позволь познакомить тебя со Скоттом Карлтоном. Скотт, не позаботишься ли ты о том, чтобы Хани что-нибудь съела и выпила?

— С удовольствием!

Хани встретила взгляд дружелюбных карих глаз, смотревших на нее с явным восхищением. Напряжение начало понемногу таять.

— Что будешь пить? — спросил он, когда Лиз оставила их одних.

Хани хотела было попросить апельсиновый «краш», но вовремя остановилась:

— Да мне все равно. Я не очень разборчива.

— Похвально. — Скотт подошел к ящику со льдом и достал банку пива. Вернувшись, он открыл банку и протянул ее девушке. Хани сделала судорожный глоток.

— Я, наверное, единственный человек в Америке, не смотревший твой сериал. По вечерам у меня занятия — я хочу получить степень магистра в области бизнеса. Но конечно, я видел твои фотографии в журналах. — Его взгляд скользнул по маленьким холмикам под чашечками бикини, и он недвусмысленно улыбнулся. — В жизни ты выглядишь совсем по-другому.

— Камера добавляет вес, — невпопад ответила Хани. Где же Дэш? Почему он не появляется? Она надеялась, что его задерживает не свидание. Хани просто бесило, когда она видела его рядом с другими женщинами.

— Это как раз не должно тебя беспокоить. Ты уже давно в Лос-Анджелесе?

Хани ответила. Скотт задал несколько вопросов о ее работе, а затем стал рассказывать о своей в известной фирме, занимавшейся исследованиями в области маркетинга. К своему удивлению, Хани обнаружила, что он пытается произвести на нее впечатление. Подумать только, такой человек старается завоевать ее расположение! Затем она заметила, как несколько молодых людей бросают на нее пристальные, заинтересованные взгляды, и ее уверенность в себе чуточку окрепла.

— Не сочти за нахальство, Хани, ты не можешь сказать, сколько тебе лет?

Она с трудом удержалась от того, чтобы не оглянуться и не посмотреть, нет ли рядом Росса.

— Девятнадцать. В декабре будет двадцать.

— Ты смотри! Странно. Ты выглядишь взрослее. Хотя ты и маленькая, но в глазах твоих есть что-то такое… Зрелость, что ли.

Хани решила, что Скотт Карлтон ей определенно нравится.

Скотт как раз рассказывал ей забавные истории о своих коллегах, когда на террасе появился Дэш. Сердце Хани бешено забилось. Все мужчины рядом с Дэшем тускнели, словно старые фотографии. Он был гораздо выше большинства из них, но не только внешность выделяла его среди других мужчин. Дэш был легендой, а они — простыми смертными.

К Дэшу подошла молодая женщина, в которой Хани узнала Лили Изабеллу, соседку Лиз. Она встречалась с ней однажды прошлой осенью в гостях у Лиз. Лили была высокой и красивой, с пышной грудью и стройными бедрами. Белокурые серебристые волосы прозрачным шелком обрамляли ее лицо, подчеркивая безупречный классический профиль.

Вид Лили слегка подточил уверенность Хани в себе. Она была так соблазнительна, так утонченна, с рождения привыкшая к богатству и привилегиям. Светло-голубая блузка из натурального шелка была заправлена в темно-голубые слаксы, облегавшие стройные ноги Лили. На руке у локтя поблескивал тяжелый серебряный браслет, а подобранный к нему пояс перехватывал изящную талию. Увидев, как Дэш улыбается Лили, Хани ощутила укол ревности. Он никогда не смотрел так, когда разговаривал с ней!

— Ты знаешь Лили? — спросил Скотт, проследив за направлением ее взгляда.

— Немного. Мы виделись однажды, и это все. А почему ты спросил? Ты ее знаешь?

— Мы встречались какое-то время. Но с Лили все не так просто. Обычному парню тяжело конкурировать с ее отцом. Кроме того, если ты не актер, то с Лили у тебя нет никаких шансов. Хани ждала продолжения рассказа, но Скотт не стал вдаваться в подробности. Она наблюдала за Дэшем, почтительно наклонившим голову и обращавшимся с Лили как со зрелой и желанной женщиной, хотя она была и ненамного старше Хани. Ее обида росла, и она решила показать Дэшу, что

Лили Изабелла не единственная желанная здесь женщина. Смежив ресницы, Хани бросила взгляд на Скотта:

— Если Лили ушла от такого привлекательного человека, как ты, то она определенно не настолько умна, как кажется на первый взгляд.

Скотт улыбнулся:

— Может, пойдем прогуляемся по пляжу?

Хани посмотрела на Дэша и увидела, что он все еще не замечает ее.

— С удовольствием!

По пути к лестнице им надо было пройти мимо Дэша и Лили. Когда они были уже совсем рядом, Дэш впервые посмотрел на нее. К восторгу Хани, Скотт приобнял ее за талию. На лица Дэша появилось удивленное выражение, но Хани не поняла, связано оно с ее внешностью или с фамильярностью Скотта.

— Привет, Дэш! — Хани поздоровалась с ним, словно только что увидела, затем представила ему Скотта и заговорила с Лили.

— Хани! Я тебя не узнала. Ты потрясающе выглядишь! — Лили одарила ее дружелюбной улыбкой и обменялась любезностями со Скоттом.

Глаза Дэша опустились к животу Хани, затем остановились на ее груди. Он был явно недоволен, и это недовольство усилилось, когда он заметил в руках у Хани банку с пивом.

— С каких это пор ты начала пить?

— С тех пор, как себя помню, — ответила Хани в лучших традициях Лиз Кэстлберри.

— Мы с Хани собираемся пройтись по пляжу, — сказал Скотт, взяв ее под локоток. — Увидимся позже.

Хани наслаждалась, ощущая впившийся в ее спину взгляд Дэша. Подумав, она добавила к своей походке вызывающее покачивание бедер.

Не успев докурить первую сигарету, Эрик уже пожалел, что принял приглашение на вечеринку Лиз. С начала перерыва в съемках сериала он был занят в другом фильме, и сегодня был первый за неделю свободный день. Его следовало бы провести в постели. Потерев заросший щетиной подбородок, Эрик стал присматривать уголок, где его никто не потревожит. Он что-нибудь выпьет и смоется отсюда.

Когда Эрик шел по террасе, молодая женщина в красном летнем платье бросила на него восторженный взгляд. Его это удивило. У него был небритый и изрядно помятый вид — он играл роль продавшегося полицейского, преследуемого заправилами наркомафии. Роль в кино и близко не напоминала Блейка Чедвика и была как раз тем, что требовалось для вымывания из вен сиропчика сентиментальности и мелодраматичности «Шоу Дэша Кугана».

Хотя до окончания контракта оставалось два года, Эрик собирался прервать его прямо сейчас. Его не волновало, сколько это будет стоить и как придется выкручиваться его адвокату. Он решил целиком сосредоточиться на карьере в кино, оставив телевидение позади, как мчащийся поезд оставляет за собой железнодорожные станции.

Заметив на террасе Кугана, Эрик повернулся к нему спиной и стал смотреть на океан. Он старался как мог избегать встреч с партнером по съемкам, возможно, в связи с довольно неприятным ощущением, что Дэш видит его насквозь. Рядом с Дэшем Куганом у него всегда появлялось чувство неполноценности, как прежде рядом с отцом. Эрик не любил думать о том, как сильно ему хочется заслужить уважение Дэша. Каждый раз, когда тот называл его «красавчиком», у Эрика все сжималось внутри.

Посмотрев на мерцавшие на волнах блики солнца, Эрик решил было искупаться, но это показалось ему слишком хлопотным. Перед ним на берегу стояла пара. Взгляд Эрика равнодушно скользнул по мужчине и задержался на девушке. Щурясь от отраженных на песке лучей солнца, он отметил, что она невелика ростом, но отлично сложена, с небольшой округлой грудью и стройными ногами. На расстоянии она выглядела чересчур хрупкой, чтобы по-настоящему привлечь его, но все равно была соблазнительна. Может, на террасе удастся рассмотреть ее поближе. Эрика не беспокоило, что он может не понравиться девушке. Такого с ним никогда не случалось.

Мужчина коснулся руки девушки. Она отбросила назад волосы, и у нее в ушах в лучах солнца блеснули серьги. Повернув голову, девушка рассмеялась.

Эрик, не веря своим глазам, узнал Хани. Что произошло с этой пигалицей с нелепой стрижкой и вечно хмурым видом? Правда, в последнем сезоне она иногда появлялась с накрашенными губами и в юбке. Но такую Хани он еще никогда не видел.

Хани вытянула руку, показывая что-то в океане. Ветер поднял ее юбку, открыв обнаженные бедра. Эрик задержал на них взгляд, но затем ощутил неловкость, потому что от этой его естественной реакции слегка отдавало кровосмешением. Как бы ни менялась Хани, она все равно напоминала ему Джейса.

— Мне знакомо ваше лицо. Я не могла видеть вашу фотографию на стене почты?

Сзади раздался женский голос, глубокий и мелодичный Эрик обернулся и сразу же позабыл о Хани

— Да, я несправедливо обвиненная жертва.

Девушка отпила из бокала глоток вина и продолжала рассматривать Эрика светло-серыми широко расставленными глазами. На лицо ей упала длинная серебристая прядь волос. Она убрала ее, подцепив маленьким пальчиком.

Уголки ее рта начали подрагивать.

— Что-то мне не верится.

— Клянусь, это правда!

— Не могу представить, что такой человек может быть невинным.

Эрик изобразил страдание:

— Да я из хора мальчиков. Правда!

Девушка рассмеялась. Он протянул ей руку:

— Эрик Диллон.

Девушка бросила на него ленивый взгляд.

— Я знаю.

А потом ушла.

Эрик посмотрел ей вслед, озадаченный и ее ленивой самоуверенностью, и ее красотой. Незнакомка подошла к группе мужчин, которые тут же окружили ее. Он услышал ее мелодичный смех. В образовавшемся просвете Эрик увидел, как один из мужчин протянул ей насаженную на острие охотничьего ножа креветку. Девушка взяла ее, провела, прежде чем попробовать, ею по губам и затем стала медленно откусывать, явно наслаждаясь каждым кусочком.

Сзади к Эрику подошла Лиз Кэстлберри:

— А я все думала, сколько вам с Лили понадобится времени, чтобы отыскать друг друга.

— Ее так зовут?

Лиз кивнула:

— Она — дочь Гая Изабеллы.

— Этого индюка? — презрительно хмыкнул Эрик. Гай Изабелла был кинозвездой, но не актером.

— Не дай Бог твои слова услышит Лили. Она считает его идеалом. Несмотря на то, что он изрядно испакостил созданный ею ореол.

Но Эрика не интересовал отец Лили «Изабелла. Наблюдая за окруженной мужчинами девушкой, он затянулся сигаретой. Она определенно его заинтриговала. Может быть, тем, что не была похожа на женщину, которую легко обидеть.

Даже ему.

— Я тебе не верю, — засмеялась Хани. — Не может человек за одно лето трижды сломать руку.

— А я смог!

Когда сгустились сумерки, Скотт все еще развлекал разговорами Хани, явно наслаждаясь ее обществом, и ее уверенность в себе стремительно набирала силу. Сейчас она неожиданно для самой себя выставила — хотя и совсем немного — ногу из разреза юбки и внимала Скотту так, словно каждое его слово было из чистого золота. Ее первый опыт показал, что флирт не такая уж сложная вещь. Каким-то необычным образом он делал ее сильнее, хотя это была уже не та сила, которая требовалась для того, чтобы противостоять всем превратностям судьбы. Ощущение было совсем другим, она еще не до конца в нем разобралась, хотя явно наслаждалась им. Девушка надеялась, что предстанет перед Дэшем во всей своей непривычной красе.

— Не представляю, чтобы такой атлетичный парень, как ты, мог когда-то быть неуклюжим! — В голосе Хани была нотка восхищения, но в меру.

— Посмотрела бы ты на меня, когда мне было четырнадцать!

Скотт бросил через ее плечо банку от пива в установленный в песке позади Хани контейнер для мусора. Банка пролетела мимо. Это была их вторая прогулка по пляжу. После первой они перекусили и поболтали с некоторыми из гостей. Хани увидела Эрика, смотревшегося эффектно и мужественно с трехдневной щетиной на подбородке, но ее прежнее восхищение было убито им в тот незабываемый день под дубом.

А поведение Дэша совершенно сбивало ее с толку. Когда бы Хани ни посмотрела на него, у Дэша на руке постоянно висела какая-нибудь женщина. В отместку она сосредоточила все свое внимание на Скотте. Милый Скотт, он не сводил с нее глаз и обращался с нею, как со взрослой желанной женщиной.

— Уверена, что ты был шустрым пареньком в четырнадцать лет, — сказала Хани, когда они медленно подходили к краю прибоя.

— И наполовину не таким шустрым, как ты сейчас.

Неожиданно для самой себя Хани кокетливо надула губки:

— Ты говоришь обо мне как о щенке!

— Ну что ты, как можно такую девушку сравнивать со щенком!

У Хани было лишь несколько секунд для того, чтобы насладиться лестью, — Скотт обнял ее и привлек к себе. Ее обнаженная кожа прижалась к мягкой ткани его рубашки. Он обхватил ее за шею и, наклонив голову, поцеловал.

Его поцелуй даже сравнивать нельзя было с теми фальшивыми поцелуями Эрика. Этот был, без сомнения, настоящим. Скотт раскрыл рот, стараясь вобрать ее губы. Набежавшая волна обогнула ее икры, и, чтобы не потерять равновесия, Хани прильнула к груди Скотта. Он обнял ее еще крепче, и девушка ощутила разливающееся по телу тепло.

— Боже, да с тобой можно голову потерять, — прошептал Скотт в ее открытые губы. — Я так хочу тебя.

— Правда? — Хани подавила внезапное желание оглянуться на террасу и посмотреть, не видит ли ее Дэш.

— Разве не видишь, что ты со мной сделала?

Он прижался бедрами к ее животу. По телу Хани побежал сладкий жар и новое ощущение своего могущества. Это она с ним такое сделала!

Рука Скотта скользнула по ее спине, накрыла попку и слегка прижала.

— Ты просто потрясающая девчонка! Тебе кто-нибудь говорил об этом?

— Все говорили! — Хани посмотрела ему в глаза. — А тебе кто-нибудь говорил, что ты восхитительно целуешься?

— Да ты и сама в этом деле чудо как хороша.

Она улыбнулась, и Скотт поцеловал ее снова. На этот раз губы его раскрылись, и язык скользнул ей в рот. Такая атака была для Хани несколько неожиданной, и она решила, что ей пора бы больше узнать о поцелуях. Образ того, кого девушка желала бы увидеть в роли своего учителя, промелькнул в ее сознании так быстро, что она толком и не рассмотрела его.

Хани прижалась бедрами к Скотту, чтобы убедиться, что она еще не утратила на него своего влияния, и с удовлетворением ощутила это. Его рука скользнула между телами и застыла у нее на груди. Хани напряглась — для нее за такое короткое время это было уже чересчур. Большой палец Скотта проник под лифчик бикини и коснулся соска. Хани стала вырываться.

— И чем это, черт возьми, ты здесь занимаешься?

Когда Хани услышала позади себя знакомый грубоватый голос, у нее перехватило дыхание.

Скотт медленно ослабил объятия, убрал руку с груди девушки и хмуро посмотрел поверх ее головы на нарушившего их уединение:

— Что вам здесь нужно?

Медленно обернувшись, Хани встретилась взглядом с разъяренным Дэшем Куганом — лицо его было чернее тучи, по бокам висели невидимые шестизарядные кольты. Он не обращал внимания на Скотта и смотрел только на нее, и взгляд у него был такой, словно он готовился атаковать занятый неприятелем город.

— Ты пьяна! — бросил ей в лицо Дэш. Хани, вздернув подбородок, отважно встретила его тяжелый взгляд.

— Я выпила два пива. Но тебя это совершенно не касается!

— В чем, собственно, дело, мистер Куган?

Вежливая форма обращения Скотта, кажется, еще больше разъярила Дэша. Уголки его рта неприязненно скривились.

— Я скажу тебе, в чем дело, сынок. Слишком уж ты распускаешь руки!

Скотт посмотрел на Дэша озадаченно:

— Прошу прощения, но, по-моему, это вас не касается. Хани — совершеннолетняя!

— Ничего подобного. — Дэш ткнул рукой в сторону дома. — Чтоб сию же минуту твоя задница была уже там, малышка! Если ты, конечно, достаточно трезва, чтобы пройти такое расстояние.

Хани выпрямилась во весь рост.

— Пошел к черту!

— Что ты сказала?

— Ты все отлично слышал! Никакая я не малышка и не собираюсь позволять мною командовать. Сейчас мы со Скоттом едем отсюда к нему домой.

Дэш подошел ближе, глаза его сузились, как щелки.

— А я в этом далеко не уверен.

Хани все время приходилось отклонять голову назад и смотреть на него снизу вверх. Ее охватило опасное возбуждение, желание станцевать на краю пропасти.

— Мы едем к нему домой, и я собираюсь там провести ночь.

— Это правда?

Чувствовалось, что Скотт находится в полном замешательстве.

— Хани, я не знаю, какие отношения связывают вас с мистером Куганом, но…

— Нас не связывают никакие отношения, — сказала она, изо всех сил желая, чтобы Дэш опроверг ее слова.

Низкий и ровный голос Дэша был обращен к Скотту:

— Она еще ребенок, и я не дам тебе этим воспользоваться! Вечеринка слишком затянулась — уже глубокая ночь.

— Мистер Куган…

Не обращая на него внимания, Дэш схватил Хани за руку и потащил по песку к дому, словно непослушную пятилетнюю девчонку.

— Отпусти меня, — шипела она сквозь зубы. — Я не ребенок, и ты все сейчас испортишь!

— Именно это я и собираюсь сделать.

— Ты не имеешь никакого права вмешиваться!

— Да ты даже не знаешь этого парня!

— Я знаю, что он великолепно целуется. — Хани отбросила голову, картинно взметнув свои кудри. — И я думаю, что он не менее великолепен как любовник. Он, наверное, будет самым лучшим из всех моих любовников!

Дэш и не собирался замедлять шаг. Ее более коротким ногам было непросто поспевать за ним, и Хани несколько раз споткнулась на песке. Дэш еще крепче сжал ее руку.

— Это будет ему несложно, верно?

— Ты думаешь, у меня раньше не было любовников? Так вот слушай! У меня было три любовника этим летом! Нет, четыре! Я забыла о Лэнсе.

Вместо того чтобы увести ее на террасу, Дэш повел за угол дома.

— О, я знаю, что у тебя были любовники. Ребята из съемочной группы рассказывали мне, как просто уложить тебя в постель.

Хани встала как вкопанная.

— Это неправда! У меня ни с кем из съемочной группы ничего не было!

Дэш потащил ее дальше.

— Я говорю то, что слышал.

— Ты не мог это слышать.

— Ребята сказали, что ты готова раздеться перед первыми попавшимися брюками.

Этого Хани вынести не могла:

— Никогда! Никогда в жизни я не раздевалась перед мужчиной! Я… — Она умолкла, слишком поздно сообразив, что попалась в его ловушку.

Дэш бросил на нее победный взгляд:

— Совершенно верно, ты этого не делала. Мы и будем продолжать в том же духе еще какое-то время.

Они подошли к машине Дэша, четырехлетнему «кадиллаку». Он открыл дверь и запихнул Хани внутрь.

— На тот случай, если ты не врешь о количестве выпитого пива, я отвезу тебя домой.

— Я не вру! И хватит со мной так обращаться — ты мне не отец!

— Никто так не близок к этой роли, как я. — Дэш захлопнул дверь.

Когда он обходил автомобиль спереди, Хани вспомнила не такое уж далекое время, когда бы она все отдала, лишь бы услышать от него такие слова. Но в душе у нее что-то переменилось. Она не могла понять, когда и почему это произошло, но одно Хани знала наверняка — она больше не желает, чтобы Дэш был ей как отец.

Когда Дэш устроился за рулем, она повернулась к нему так резко, что одно из золотых колец качнулось вперед и проехало по щеке.

— Ты не можешь меня запирать, Дэш! Я уже не ребенок. Мне нравится Скотт, и я решила с ним переспать — если не сегодня, то завтра.

Он вырулил на дорогу; шины мягко шуршали по гравию. Дэш не сказал ни слова, пока они не проехали будку охраны на въезде и не оказались на шоссе. Фары встречных машин бросали косые тени на его лицо. Наконец Дэш мягко ответил:

— Не относись к этому так легко, Хани. Ведь все это имеет какое-то значение.

— Что, как у тебя?

Он резко дернул головой. Хани ждала. Дэш ничего не сказал в свое оправдание, и ее раздражение усилилось.

— Меня от тебя тошнит! Ты отправляешься в постель с любой женщиной, и у тебя еще хватает совести читать мне мораль!

Он нажал кнопку радиоприемника, заполнив машину музыкой Джорджа Джонса и прервав дальнейшие объяснения.

Глава 13

В доме вспыхнул свет. Эрика клонило в сон, но он тут же поднял голову. Из соседнего дома все еще доносилась музыка и негромкий говор гостей Лиз. Эрик посмотрел на подсвеченный циферблат часов: было уже около двух ночи. Через пять часов — на съемочную площадку. Ему надо было бы уже лежать дома в постели, а не прятаться в тени веранды Лили Изабелла, ожидая ее возвращения с вечеринки.

Зажегся свет еще в одной комнате. Расстегнув свою темно-зеленую ветровку, Эрик пробрался к дверям, ведущим с веранды в дом, и закурил. Штор на окнах не было, и он смог заглянуть в комнату. Низкая современная мебель нейтральных тонов служила фоном для стен, которые были сплошь покрыты большими цветными фотографиями, преобладавшими во всем убранстве комнаты. На одних красовался Гай Изабелла в различных сыгранных им ролях, на других — артистически снятая обнаженная мужская натура. Эрик постучал в окно.

Она появилась почти сразу же. На ее поднятой руке еще был заметен слабый след от только что снятого браслета, ноги босые. Когда она увидела, кто стоит на веранде, озорно улыбнулась и кивнула. Эрик пододвинул один из стульев, стоявших на веранде, развернул его к двери и уселся.

Она быстро открыла дверь и несколько секунд спокойно смотрела на него.

— Чего ты хочешь?

— Что за вопрос, милая?

— Ты и в самом деле крутой парень?

— Ну что ты. Я ласковый, как ягненок.

— Ну уж конечно! Знаешь, я устала, и у тебя заботы. Плохое сочетание, так почему бы нам просто не отправиться спать? Эрик встал и кинул сигарету через перила в песок.

— Это было бы замечательно.

Он вошел за ней в дом.

Картинно подбоченившись, она стояла посреди гостиной. На Лили были темно-синие домашние брюки. Эрик заметил, что ногти на руках у нее не накрашены и обкусаны почти до кожи. Это его заинтересовало.

— Забавно. Однако я не приглашала тебя войти. Эрик кивнул в сторону фотографий обнаженных мужчин на стене:

— Твои друзья?

— Пантеон моих старых любовников.

— Ну уж.

— Не веришь?

— Полагаю, большинство из них чувствовали бы себя уютнее в парной, чем в постели с женщиной.

Она опустилась на диван и растянулась, как кошка, которую давно не гладили.

— Я тут слышала про тебя забавные вещи.

— И что же?

— Ты ведь знаешь, как много слухов ходит о красивых актерах. Все считают их геями.

Он рассмеялся, а потом залюбовался великолепными линиями ее тела.

Она чувствовала себя достаточно уверенной, и это разглядывание скорее позабавило ее, чем смутило.

— Сейчас, наверное, мне следовало бы сдаться перед твоим гипнотическим напором и раздеться?

— Не уверен, что я готов отказаться от удовольствия хорошенько попариться.

Она рассмеялась глубоким грудным смехом:

— У меня такое чувство, что мой ангел-хранитель отвернулся, когда я позволила тебе войти. — Она встала и зевнула, поднимая с шеи шелковистые светлые волосы. — Плеснуть тебе чего-нибудь на дорогу?

Он отрицательно покачал головой.

— Позвоню тебе завтра утром.

— Вот что я вам скажу, мистер Диллон. Если на следующей неделе захотите немного расслабиться, меня, думаю, можно будет уговорить открыть для вас бутылку «Шато-Латур» и поставить записи Чарли Паркера.

Эрик не намеревался облегчать ей задачу.

— Жаль, но на следующей неделе у меня съемки.

— Да?

Подняв воротник ветровки, он пошел к застекленным дверям.

— Может, я позвоню, когда вернусь.

Она вздернула подбородок.

— А может, я буду занята.

— А я все же попытаю счастья.

Он вышел, усмехнулся и закурил сигарету.

Когда на ранчо приехала Хани, Дэш работал в выгоне, проверяя холку у одного из трех арабских скакунов, которых прикупил к четырем другим лошадям. Она вышла из машины и направилась к нему. Юбка в стиле «кантри» вилась вокруг ног, нарядными кружевами поигрывал жаркий полуденный ветерок.

Белый джемпер и голубые босоножки дополняли общую картину; в недавно проколотых мочках сверкали маленькие золотые шарики. За полторы недели, прошедшие с вечеринки, они с Лиз предприняли два похода по магазинам, и сейчас у нее был целый гардероб маленьких платьев с оборками, свободных брючек и блузок, стоивших целое состояние, фирменных джинсов, шелковых безрукавок, поясов, браслетов и туфель всех цветов и фасонов. В последние несколько вечеров Хани часто открывала шкаф и просто любовалась красивыми тканями. Словно она годами страдала от острого недоедания, и наконец ее привели и поставили перед банкетным столом, уставленным деликатесами. Хани смотрела на свои сокровища и никак не могла наглядеться.

Порой ей даже казалось, что некоторые ее туалеты живут собственной жизнью. Несколько часов назад она провела рукой по маленькому небесно-голубому платью с блестками, довольно вызывающего фасона, и ощутила непреодолимое желание надеть его. Это платье явно не было создано для обычной поездки днем на пыльное ранчо, но Хани едва смогла удержаться. Казалось, переливающееся голубое платье говорило ей: «Надень меня! Если наденешь, он не сможет перед тобой устоять!»

Хани неловко подняла руку и помахала Дэшу:

— Привет!

Дэш кивнул в ответ, не отрываясь от своего занятия. Она остановилась, облокотилась о верхний брус изгороди и стала наблюдать. Солнце грело руки и спину, но это не облегчало напряженности, витавшей в воздухе. Со времени той вечеринки они еще не разговаривали.

Наконец он закончил осматривать лошадь и направился к ней, весь потный и пропахший конюшней. Дэш заметил ее наряд, но никак не отозвался на отсутствие обычных мешковатых джинсов и выгоревшей на солнце футболки. Где-то в глубине души Хани пожалела, что не надела то вечернее голубое платье.

— Было бы чудно, если бы ты предупредила, что собираешься заглянуть, — сказал Дэш язвительно.

— Я звонила, но никто не брал трубку. — Она сняла ногу с нижнего бруса изгороди. — Пойду-ка я лучше сделаю лимонад. Похоже, тебе жарко.

— Не утруждай себя. У меня сегодня нет времени быть вежливым.

Хани не отрывала от него взгляда.

— А почему ты сердишься? От тебя веет ледяным холодом после той вечеринки у Лиз.

— Будто ты не знаешь, с чем это связано.

— Дэш, я ведь не Дженни! И у тебя нет причин превращаться в папашу-мстителя.

Несмотря на кротость, с какой были сказаны эти слова, Дэш вспыхнул как спичка:

— Я превратился в твоего друга, только и всего! Ты вилась вокруг этого парня, как сука в период течки! Я даже не знаю, с чего это мне пришло в голову останавливать тебя. Держу пари, что он позвонил тебе той же ночью, а наутро был уже в твоей постели!

— Это случилось немножко позже.

Дэш глухо выругался, и на лице его отразилось чувство, похожее на боль.

— Ну, ты ведь получила что хотела, не так ли? Надеюсь, ты готова жить с сознанием, как дешево ты это отдала.

— Ты меня не понял. Я имела в виду, что той ночью он не звонил. Он позвонил на следующий день. Но я с ним не пошла.

— Почему же? Я удивлен, что столь увлеченная исследованием тайн жизни особа упустила такую возможность поскорее в них погрузиться.

— Ну пожалуйста! Не сердись так. — Хани старалась придержать язык, но не смогла справиться с сидевшим в ней дьяволенком. — Я хотела сначала поговорить об этом с тобой.

Он сорвал с головы шляпу и хлопнул ею по джинсам, подняв тучу пыли.

— Ну уж нет! Черт побери, я не собираюсь становиться твоим сексотерапевтом!

У Хани было такое чувство, что она покинула свое тело и стоит рядом, наблюдая, как говорит кто-то вместо нее.

— Лиз сказала, что мне следует переспать с ним.

Дэш сощурил глаза и снова нахлобучил шляпу на голову.

— Ах вот как? Меня это нисколько не удивляет. Если мне не изменяет память, она тоже отличалась полной свободой нравов.

— Что за гадости ты говоришь! А сам-то?

— Это не имеет ни малейшего отношения к делу!

— Ты мне надоел!

Повернувшись на каблуках, она зашагала прочь. Но не успела сделать и пары шагов, как Дэш схватил ее за руку:

— Не смей уходить, когда я с тобой разговариваю!

— Гора Рашмор наконец-то решила заговорить, — усмехнулась Хани. — Благодарю покорно, но у меня что-то пропала охота слушать.

Рабочий в конюшне поглядывал на них с любопытством, и Дэш потащил ее к дому. Когда с выгона их уже не было видно, он обрушил на нее весь свой гнев:

— Никогда не думал, что ты предашь самое себя, а именно это ты и собираешься сделать. Похоже, ты и сама не представляешь, кто ты такая. Тебе еще многое предстоит испытать в этой жизни, и ты не из тех людей, которым стоит прыгать в чужую постель без любви.

Он говорил с такой горячностью, что гнев ее остыл. Хани вдруг отчетливо увидела морщины, избороздившие его лицо, и в душе у нее загоралось ровное пламя. Не думая, что делает, она подняла руку и прижала ладонь к его рубашке в том месте, где под тонкой материей билось сердце:

— Прости, Дэш.

Он резко отстранился.

— Ты должна… Думай перед тем, как соберешься выкинуть очередное коленце. Подумай о последствиях!

То, что Дэш отпрянул от ее прикосновения, снова разозлило ее.

— Я собираюсь обратиться к доктору за противозачаточными таблетками, — выпалила она.

— Ты… что? Что ты собираешься делать?

Не дав ей ответить, он пустился в длинную тираду о молодежи и сексуальной распущенности и был полон такого благородного негодования, что она чуть не пожалела, что сболтнула лишнее. Однако Хани уже закусила удила и продолжала его дразнить:

— Я и в самом деле готова к любви, Дэш. И собираюсь позаботиться о том, чтобы защитить себя.

— Ты еще не готова к этому, черт подери!

— Откуда тебе знать? Я все время думаю об этом. Я постоянно на грани.

— Быть на грани, чувствовать возбужденность — это еще не любовь. Есть вопрос, который стоило бы задать самой себе. Ты влюблена?

Она посмотрела в его карие глаза, которые все видели, и слово «да» уже готово было сорваться у нее с губ, но Хани закрыла рот, прежде чем оно вылетело наружу. Правда, которую она изо всех сил старалась не впускать в свое сознание, больше не могла оставаться в заключении. В какой-то миг — она сама не смогла бы сказать, когда это случилось, — ее детская любовь к Дэшу Кугану превратилась в женскую. Это открытие было и старым, и новым, и восхитительным, и пугающим. Хани не могла посмотреть Дэшу в глаза и глядела на поля его «стетсона», выше ушей.

— Я не влюблена в Скотта, — сказала она, тщательно выговаривая слова; собственный голос показался ей каким-то тонким и дрожащим.

— Тогда и говорить не о чем.

— А разве ты любил Лизу, когда спал с ней? Ты любил тех женщин, что оставляли запах своей косметики у тебя в ванной комнате?

— Это другое дело.

Хани с болью в сердце отвернулась:

— Я еду домой.

— Хани, но это действительно другое дело!

Она обернулась, но на этот раз уже Дэш прятал глаза. Он откашлялся.

— Что касается женщин, то я уже немолод и потрепан. У тебя все иначе. Ты юна. Для тебя все впервые.

Хани ответила просто, без прикрас:

— Моя юность закончилась в шесть лет, когда я потеряла единственного человека, который меня любил.

— Не стоит искать любовь в чужих постелях.

— Раз уж мне не удалось найти ее в других местах, полагаю, можно поискать и там.

Она засунула руку в карман и вытащила ключи от машины, злясь на себя за жалостливые нотки в голосе.

— Хани…

— Забудем об этом. — Она пошла к машине.

— Если б ты сделала мне лимонаду, я был бы не прочь выпить.

Хани посмотрела на ключи, едва сдерживая подступившие слезы.

— Лучше уж я поеду. Мне нужно еще кое-что сделать.

Впервые с тех пор, как они знали друг друга, уходила именно она. Подняв на него глаза, Хани увидела, что Дэш удивлен.

— У тебя новый наряд?

— Мы с Лиз пару раз проехались по магазинам. Она мне помогла.

Это почему-то опять разозлило его; карие глаза Дэша стали жесткими, как кремень.

— Ничего страшного не случилось бы, если бы ты не поехала.

— Ну все, мне пора.

Она уселась за руль, но он оперся о дверцу, не давая ей закрыть ее.

— Хочешь поехать со мной в Барстоу в пятницу? Один мой друг обещал показать мне жеребят, которых он там выращивает.

— Мы с Лиз собираемся на неделю в Голден-Дор.

Он непонимающе взглянул на нее.

— Это курорт с минеральными водами.

На его щеках заходили желваки, и Дэш отпустил дверцу машины.

— Вот как? Конечно, я бы не хотел, чтобы ты лишилась возможности приобрести такой богатый жизненный опыт.

Хани включила зажигание и, резко сорвавшись с места, покатила к шоссе, разбрасывая из-под колес гравий.

Дэш стоял перед домом и смотрел ей вслед, пока пыльный шлейф не исчез из виду. Курорт. Какой дьявол вселился в Лиз и заставляет ее брать Хани в такое место? Она же еще ребенок! Меньше земляного ореха. Даже не старше его дочери.

И, представив себе ее в постели с каким-нибудь симпатичным молодым хлыщом-жеребцом, он пришел в ярость.

Дэш свернул с дороги и побрел в конюшню. Он убеждал себя, что им движет естественное желание защитить Хани. За последние три года он понемногу заменил ей отца и сейчас не может безучастно наблюдать, как она один за другим совершает опрометчивые поступки, от которых может пострадать.

В этом и кроется причина его печали. Он заботится о Хани. Она и сильна, и хрупка, и забавна одновременно. Она необыкновенно совестлива; она самый великодушный человек из всех известных ему людей. Взять хотя бы то, что она содержит шайку бездельников и дармоедов, которых называет своей семьей. И ведь как при всем при том умна и ловка! Черт побери, как ловка! Добросердечная и оптимистичная, всегда верящая, что на концах каждой радуги спрятаны по крайней мере три горшочка золота. Но оптимистичность характера делает ее уязвимой — стоит вспомнить хотя бы, как она увлеклась этим сукиным сыном Эриком Диллоном, и именно поэтому нельзя допустить, чтобы она прыгнула в постель к первому попавшемуся хлыщу, положившему на нее глаз.

Вот если бы парень оказался приличным, если бы смог заботиться о ней, а не думал лишь о том, как сделать еще одну зарубку на спинке своей кровати, то это другое дело. Если она влюбится в какого-нибудь приличного парня, который будет хорошо к ней относиться и не будет ее мучить, то он…

И тут все его умствования неожиданно разлетелись вдребезги.

Дэшу страшно захотелось выпить. Он снял шляпу и рукавом рубахи вытер пот со лба. Ему только что стукнуло сорок три. У него было три жены и двое детей. Он уже успел потратить больше денег, чем большинство людей только мечтают заработать. Жизнь дала ему последнюю возможность, когда он перестал пить, но что касается женщин, в душе у него оставалась пустота. Она осталась еще с детских лет, когда он переходил из одной семьи в другую. Наверное, он не способен любить так, как другие мужчины. Женщины хотят от мужчин близости и верности — качеств, которые он не мог им дать ни тогда, ни теперь.

С отвращением он снова надел свою шляпу. Хани — как крошечный термит, прогрызает свою дорожку через его защитные слои. Но он не мог отрицать, что Хани заставила его снова почувствовать себя молодым. Она заставила его поверить, что и в его жизни еще не вечер. И он хотел ее. Дьявольски хотел. Но он скорее пустит себе пулю в лоб, чем позволит себе ранить эту маленькую девчонку!

— Лили, милая!

Эрик смотрел, как Гай Изабелла пробирается через лес длинных серебристых лент, спускавшихся с огромных малиновых и черных шаров, наполненных гелием, которые плавали под сводчатым потолком его дома в Бел-Эйр. Гай, в своем безупречном официальном костюме, улыбнулся Лили и недовольно посмотрел на Эрика. Очевидно, небритый подбородок Эрика не украшал его смокинг.

Лили под взглядом отца словно засветилась, кивнула ему и поцеловала в щеку:

— Привет, папа! С днем рождения!

— Спасибо, ангел мой. — Хотя он разговаривал с дочерью, внимание его было обращено на Эрика.

— Папа, это Эрик Диллон. Эрик, это мой отец.

— Сэр.

Эрик тщательно скрыл свое презрение, пожимая руку Изабеллы. Когда-то, в семидесятые годы, светловолосые и по-мальчишески симпатичные Гай Изабелла и Райан О'Нил конкурировали и боролись за одни и те же роли. Но

О'Нил как актер был сильнее, и до Эрика доходили слухи, что Гай ненавидел соперника всеми фибрами души, особенно после «Любовной истории».

Гай Изабелла олицетворял собой все, что не выносил Эрик в киноактерах. У него не было ничего, кроме красивого лица. Поговаривали, что он злоупотреблял алкоголем, хотя это могло оказаться лишь сплетнями; Эрику приходилось слышать и то, что Гай помешан на своем здоровье. Его главный порок в глазах Эрика заключался в профессиональной лени. Очевидно, Изабелла не задумывался над тем, как важно работать над актерским мастерством, и сейчас, когда ему перевалило за пятьдесят и он уже не мог играть молодых повес, получать роли становилось все труднее.

— Я видел тот шпионский фильм, в котором вы снимались, — сказал ему Изабелла, — на мой вкус, немного грубовато, но вы там хорошо поработали. Насколько мне известно, сейчас вы делаете что-то новое?

Снисходительность Изабеллы взбесила Эрика. Да какое право имеет эта стареющая проститутка мужского пола судить о его ролях? Однако ради Лили он стерпел этот покровительственный тон.

— Съемки заканчиваются на следующей неделе. Этот фильм тоже будет грубоват.

— Жаль.

Эрик отвернулся, разглядывая дом. Он был построен в стиле средиземноморской виллы, но сильное влияние Мура говорило о том, что проектировали его в двадцатые годы. Богатый интерьер был выдержан в темных тонах. Эрику представилось, что в этом доме с высокими узкими окнами с цветными стеклами, арочными дверными пролетами и коваными железными рашперами могла бы жить одна из роковых женщин-вамп старого немого кино, эдакая Грета Гарбо. В гостиной на полу лежали бесценные персидские ковры, стояли сделанные на заказ кресла с накидками из леопардовых шкур и антикварный самовар на камине. Идеальное место для человека с комплексом Валентино[9].

Изабелла по-прежнему неодобрительно посматривал на небритый подбородок Эрика. Сильный мускусный запах его одеколона смешался с ароматом виски в тяжелом хрустальном бокале у него в руках.

— Скажу вам, что мне нравится, Диллон. Это ваше телешоу. Мои люди пытаются сколотить для меня нечто подобное, но у вас есть совершенно уникальный ребенок.

— Да, Хани неподражаема.

— Чертовски мила! Она прямо за душу берет — вы понимаете, о чем я говорю. Прямо за сердце.

— Понимаю, что вы имеете в виду.

Изабелла наконец обратил внимание на Лили, которая надела светло-малиновый шелковый костюм с асимметрично расположенными серебряными украшениями.

— Как твоя мать, киса?

Пока Лили рассказывала ему о последних новостях из Монтевидео, где ее отчим был послом, Эрик разглядывал собравшихся. Это было старое доброе голливудское сборище суперзвезд пятидесятых и шестидесятых, бывших глав студий, агентов. Все безупречно респектабельны. Он бы умер здесь со скуки, если бы не Лили.

Сегодня было уже третье их свидание, а он еще даже не поцеловал ее. Не потому, что не хотел ее, и toe потому, что с ней было скучно, — ему просто очень нравилось быть с Лили. Это для него было очень ново — так привязаться к женщине и душой, и телом.

У Эрика с Лили было так много общего. Оба выросли в роскоши. Она разбиралась в искусстве и литературе и понимала его страсть к актерской игре. Она обладала неотразимым сочетанием красоты и ума, отчужденности и отзывчивости. И, что еще важнее, умела создать атмосферу трезвости, здравого смысла. Это позволяло Эрику отдыхать с ней, а не беспокоиться, чем еще можно ее развлечь.

— Он прелесть, правда? — спросила она, когда отец отошел, чтобы приветствовать других гостей.

— Он бесподобен.

— Большинство разведенных мужчин вручают своих дочерей на попечение экс-женам, но моя мать никогда не пылала материнскими чувствами, и он сам меня вырастил. Очень забавно, но иногда ты мне его напоминаешь.

Эрик достал сигареты, не ответив на ее замечание. Отношение Лили к отцу было ее единственным недостатком, но его восхищала ее дочерняя привязанность.

— Конечно, ты брюнет, а он блондин, — продолжала она, — но оба вы принадлежите к жителям Олимпа.

Она взяла бокал шампанского с подноса проходившего официанта и озорно улыбнулась Эрику:

— Что бы ни было у каждого из вас на уме, вы обладаете какой-то — не знаю, как лучше выразиться, — аурой или чем-то в этом роде.

Она опустила конец указательного пальца в бокал, затем сунула его в рот и пососала.

— Ох, извини, ты мог бы здесь не курить?

Эрик с раздражением огляделся и увидел, что никто, кроме него, не курит. Он вспомнил, что, по слухам, Изабелла очень беспокоится о своем здоровье.

— Выйдем отсюда. Мне нужно покурить.

Она вывела его в отделанное известняком фойе с тыльной стороны дома.

— Ты слишком много куришь.

— Я уйду сразу же, как только разойдутся гости.

— И дело будет сделано.

Она приподняла выразительную бровь. Он улыбнулся. Она никогда не позволяла ему уходить с неприятным осадком — еще одна причина, по которой ему так нравилось видеться с Лили.

Эрик посмотрел на сводчатый потолок.

— Давно твой отец здесь живет?

— Он купил этот дом сразу после того, как они с матерью поженились. Прежде этот дом принадлежал Луису Б. Майеру[10] или Кингу Видору[11]. Никто уже не помнит, кому именно.

— Ты росла в таинственном месте.

— Это уж точно.

Она провела его через кухню, где с отсутствующим видом кивнула прислуге, и вывела Эрика наружу через черный ход. Почва, вся в буйном цветении, шла с заметным наклоном. Вода нежно плескалась в шестиугольном фонтане, облицованном плиткой с желтым и голубым рисунком. Аромат эвкалиптов и роз смешивался с запахом хлора.

— Я хочу тебе кое-что показать, — прошептала Лили, хотя вокруг не было ни души.

Эрик закурил. Она шла впереди него, пританцовывая, вниз по извилистой тропинке, которая тянулась почти параллельно дому. Ее серебристо-белые волосы развевались на ветру, юбка мерно колыхалась вокруг стройных ног. От одного взгляда на нее Эрик чувствовал, как в нем растет возбуждение. Она была красивой, но не хрупкой. И явно не невинной.

Лампы, укрытые в саду, мягко освещали роскошные ветви магнолий и олив, мимо которых они проходили. Наклон тропинки уменьшился, и красная черепичная крыша дома скрылась из глаз. Лили обернулась и взяла его за руку. Они повернули, и глазам их предстал другой дом — миниатюрная копия домика Белоснежки.

Он мягко усмехнулся:

— Глазам своим не верю! Это твое?

— Идеальный игрушечный дом для голливудского ребенка. Папа построил его для меня, когда они с матерью развелись. Думаю, это было мне утешительным призом.

Дом, сошедший со страниц книги сказок, был сделан из дерева и покрыт штукатуркой, сквозь которую местами проступал рисунок кирпичной кладки. Над крышей из имитации соломы возвышалась небольшая труба. Спереди были расположены несколько ромбовидных окон, закрытых деревянными ставнями.

— На окнах обычно стояли горшки с геранью, — сказала Лили, отпуская его руку и подходя к дому. — Мы с отцом вместе сажали ее каждый год.

Лили отодвинула засов на двустворчатой деревянной двери, и она со скрипом отворилась.

— Сейчас большей части той мебели уже нет, и домик используется как склад. Нагнись.

Эрик в последний раз затянулся сигаретой и выбросил ее. Согнувшись, он вошел в дом. Низкий потолок навис над самой головой, хотя сгибаться не было необходимости.

— Дай мне спички.

Он передал их Лили и слушал, как она движется в темноте. Через несколько секунд комната озарилась мерцающим янтарным светом — она зажгла пару свечей на полке миниатюрного камина из тесаного камня.

Удивленный, он покачал головой, озираясь вокруг:

— Не могу поверить, что все это существует.

— Чудесно, правда?

Наклонный потолок игрушечного домика был сделан из балок; в центре комнаты он имел достаточную высоту, чтобы Эрик мог стоять, не сгибаясь, а к стенам понижался. На стенах там и сям висели потускневшие, но все еще яркие фрески — эльфы, феи и лесные обитатели. Художник нарисовал трещины в штукатурке и несколько пятен кирпичной кладки, как будто штукатурка местами отвалилась. Даже банки с химикалиями для бассейна и аккуратно сложенная горка диванных подушек не нарушали очарования этого домика.

— Здесь немного затхло, но папа поддерживает дом в порядке. Он знает, что я его просто убью, если с домиком что-нибудь случится.

Эрик не мог отвести от нее глаз. В бледно-малиновом платье, с серебристо-белыми волосами и прелестными чертами лица, Лили выглядела столь же очаровательно, как персонажи фресок по стенам.

Она достала диванную подушку с верхушки горки и положила ее на пол. Усевшись на нее, Лили прислонилась к остальным.

— Ты слишком большой для этого места. Мальчики, которых я обычно приводила сюда, были немного поменьше.

Он опустился на подушку рядом с ней, опершись на одно колено и ослабив галстук.

— Их было много?

— Только два. Один жил в соседнем доме, и он был скучен. Все, что ему хотелось, — это сдвинуть стулья и сделать из них крепость.

В ее голосе появились хриплые, соблазнительные нотки, очаровавшие его. Он положил ее руку на живот и указательным пальцем нарисовал круг на тыльной стороне ладони.

— А второй?

— Г-м-м. Кажется, его звали Пауло. — Она откинула голову назад, на подушки; глаза ее медленно закрылись. — Его отец был нашим садовником.

— Да?

— Он приходил сюда при любой возможности. — Она передвинула руку на лиф платья и положила кончики пальцев на полную грудь.

У Эрика пересохло во рту, и он знал, что не сможет долго выстоять против нее.

— И чем вы занимались вдвоем?

— Попробуй себе представить.

— Я думаю, — он играл с ее пальцами, — что ты была весьма капризна.

— Мы играли, — у нее перехватило дыхание, когда он медленно погладил ее руку, — в интересные игры.

Наклонившись вперед, он прижался губами к уголку ее рта.

— Какие же?

Маленький, узкий кончик ее языка облизал место, которое он поцеловал.

— Гм… непохожие на игры, в которые играли другие дети.

— Например? — Его палец скользнул по запястью и вверх по руке.

— Я боялась уколов. Пауло сказал мне, что сможет вылечить меня, и мне не придется идти к доктору.

— Мне нравится стиль этого мальца.

— Конечно, я знала, что он делает, но притворялась, что не знаю. — У нее захватило дыхание, когда его рука скользнула вниз по ноге и забралась под платье. — Это было довольно смешно.

— Но и возбуждающе?

— Конечно, возбуждающе.

Он гладил ее ногу через чулки, постепенно перемещаясь выше, пока его пальцы не оказались в небольшой ямке под коленом.

— Я тоже люблю играть в такие игры.

— Да, я знаю.

Он гладил ее бедра; Эрик напрягся от возбуждения, когда добрался до верха чулок и коснулся ее кожи. Ему следовало бы знать, что она не носит колготок — они слишком обыденны для нее.

— И ты до сих пор терпеть не можешь ходить к докторам? — спросил он.

— Это не самое любимое мое занятие.

Он слегка надавил рукой, и она немного раздвинула ноги. Он погладил внутреннюю часть ее бедер — они были теплые и твердые.

— Ну а если заболеешь?

— Я… я почти не болею.

Лили задохнулась, когда его большой палец стал гладить ее через трусики.

— Я не уверен в этом, — сказал он, — ты так горяча.

— Неужели? — еле слышно спросила она.

— Может, у тебя лихорадка? Дай-ка я лучше проверю. — Его палец скользнул между ее ног. Лили тихонько застонала.

— Я так и думал.

— Что?

— У тебя жар.

— Да. — Она извивалась под его возбуждающими прикосновениями.

В свете свечей ее губы раскрылись, и лицо порозовело. Его собственное возбуждение усилилось, когда он увидел, как сладость этой извращенной фантазии разожгла и ее. Женщины для него никогда не значили больше, чем медицинское средство, чем таблетка, которую принимаешь вечером, надеясь, что утром будешь чувствовать себя лучше. Он никогда не заботился об удовлетворении партнерши, только о своем, но сейчас ему хотелось смотреть на обессилевшую под его прикосновениями Лили и понимать, что без ее удовлетворения он не добьется своего.

— Боюсь, мне придется все это снять. Он не встретил сопротивления, стягивая с нее трусики. Сняв их, он приподнялся и через платье коснулся ее груди. Она застонала, и лоб ее покрылся легкими морщинами, как если бы Лили была чем-то огорчена, но она прижималась грудью к его руке, поэтому Эрик не останавливался.

— У тебя так сильно бьется сердце, — сказал он. Лили не ответила.

Он нашел «молнию» на спине и, расстегнув ее, сдвинул вниз платье и снял с нее бюстгальтер. На Лили остались лишь ажурные чулки и бледно-малиновое платье, спущенное до талии; колени подняты, ноги разведены. Он коснулся ее груди и нежно сжал сосок. Глубоко в ее горле зародился животный звук, почти звук страдания, но в то же время она изогнулась под его более интимными ласками, приглашая его к дальнейшим действиям.

Эта смесь противоборствующих ощущений обеспокоила его и в то же время настолько разожгла, что Эрик почувствовал, что забывает все на свете. В горле ее рождались гортанные стоны, из-под век потекли слезы.

Эрик, встревожившись, оторвался от нее, но Лили вцепилась пальцами ему в предплечья, притягивая ближе к себе. Он продолжал ласкать ее; рубашка его набухла от пота. Хотя плоть требовала облегчения, он сдерживался, чтобы наблюдать за причудливым сплавом чувств, игравших на ее лице: удовольствие и боль, лихорадочное возбуждение и невыносимая мука. Рука его скользила во влаге ее возбуждения; дыхание Эрика эхом отдавалось в тишине волшебного домика, когда она изнемогала от его прикосновений.

Он застонал и крепко сжал ее содрогавшееся тело.

— Лили, что с тобой?

Ему никогда еще не приходилось видеть женщину, которая бы так болезненно отвечала на любовные ласки. Не дождавшись ответа, он стал повторять:

— Все в порядке. Все будет в порядке.

Потом Эрик решил, что ему почудилось ее страдание, так как нетерпеливые руки Лили стали теребить «молнию» на его брюках. Освободив его плоть, она захватила в кулаки концы его галстука и притянула его рот к своим губам, отдав свой язык. Она ласкала его, пока Эрик окончательно не потерял рассудок.

Он сунул руку в карман своих брюк, где лежал пакетик из фольги, без которого он никуда не отправлялся, и дрожащими руками поднес к зубам, чтобы открыть. Она отбросила пакетик прочь:

— Нет! Я хочу чувствовать тебя.

Перенеся вес тела, она опустилась на него.

Он зашел слишком далеко, чтобы прислушиваться к тревожным сигналам, зазвеневшим в его голове, и лишь позже Эрик ощутил холодок тяжелого предчувствия. Лили казалась такой сильной, и это влекло к ней, но сейчас он не был в этом уверен.

Она начала щипать его за ухо, а потом настояла, чтобы он сбегал обратно в дом и украл для них с кухни какой-нибудь еды. Вскоре они уже смеялись, уминая омаров и птифуры, и его предчувствие исчезло.

На следующий день они отправились на концерт в «Уинтон Марсалис», а потом он продолжал видеться с ней по нескольку раз в неделю. Ее красота пленяла его, и они никак не могли наговориться. Они спорили об искусстве, разделяя общую страсть к джазу, и могли часами разговаривать о театре. И лишь иногда, когда они забирались в постель, возникали весьма странные затруднения. Хотя Лили требовала, чтобы он доводил ее до оргазма, казалось, она почти ненавидела его, когда он это делал. Эрик знал, что это его вина. Он был плохим любовником. Он так долго просто использовал женщин, что ему даже не приходило в голову, что все может быть по-другому.

Эрик удвоил свои усилия, чтобы добиться ее удовлетворения; он гладил и целовал каждую пядь ее тела, ласкал до тех пор, пока Лили не начинала просить о пощаде, но никак не мог исцелить ее от страданий. Он хотел поговорить с ней об этой загадке, но не знал, с чего начать, и пришел к выводу, что может обсуждать с Лили любые вопросы, кроме самых сокровенных, столь важных для них.

Лето уже шло к концу, но все оставалось по-прежнему, и он понял, что должен положить этому конец.

Пока он раздумывал, как это сделать, однажды вечером, в начале октября, Лили неожиданно появилась у него дома. Он только что вернулся со студии. Эрик налил два бокала вина и протянул ей один. Лили отпила глоток. Он снова обратил внимание на ее ногти, обкусанные почти до кожи.

— Эрик, я беременна.

Он посмотрел на нее, и душу объял холодок страха.

— Это шутка?

— Я бы хотела, чтобы это было шуткой, — с горечью ответила Лили.

Он вспомнил их первую ночь в игрушечном домике два месяца назад, когда он был так неосмотрителен, и у него в голове помутилось. Кретин! Это же надо быть таким кретином!

Она уставилась в свой бокал.

— Я… Завтра я пойду за назначением на аборт.

Как только до него дошел смысл ее слов, в Эрике разлилась ярость.

— Нет!

— Эрик, но…

— Нет, черт возьми! — Бокал хрустнул в его руке. Лили посмотрела на Эрика жалким взглядом, ее большие светлые глаза наполнились слезами.

— Другого выхода нет. Я не хочу ребенка.

— Нет, у тебя есть выход! — Эрик швырнул бокал в угол, и он разбился вдребезги, расплескав содержимое. — У нас есть выход, и не будет никаких абортов!

— Но…

Эрик видел, что пугает ее, и постарался прийти в себя. Отставив в сторону ее бокал, он взял ее за руки.

— Мы поженимся, Лили. Обязательно поженимся.

— Ты… ты мне дорог, Эрик, но я не думаю, что из меня получится достаточно хорошая жена.

Он постарался улыбнуться.

— Ну, тогда мы похожи еще в одном. Я тоже не думаю, что из меня получится достаточно хороший муж.

Лили робко улыбнулась. Он обнял ее, закрыл глаза и начал обещать все на свете — розы и рассветы, белые нарциссы и лунный свет — все, что приходило в голову. Эрик не особо углублялся в размышления; ему было все равно. Она выйдет за него замуж, потому что он ни за что на свете не возьмет на себя ответственность за смерть еще одного невинного существа.

Глава 14

Дэш и Элеонора стоят посреди комнаты; у обоих на лице воинственное выражение.

ЭЛЕОНОРА: Я тебя не уважаю. Тебе это известно?

ДЭШ: Кажется, я слышал, как ты упоминала об этом.

ЭЛЕОНОРА: Я восхищаюсь образованными и утонченными мужчинами. Настоящими джентльменами.

ДЭШ: Не забудь упомянуть о галстуке.

ЭЛЕОНОРА: Что ты имеешь в виду?

ДЭШ: Когда мы разговаривали об этом в прошлый раз, ты сказала, что не можешь уважать мужчину, который помрет не в костюме с галстуком.

ЭЛЕОНОРА: Вряд ли я так говорила. Я просто сказала, что никогда не смогу уважать мужчину, у которого нет галстука или тем более он не носит его.

ДЭШ: Так у меня же есть галстук!

ЭЛЕОНОРА: Да-да, и на нем нарисована девушка, рекламирующая хула-хуп!

ДЭШ: Это только когда смотришь прямо на галстук. Если смотреть сбоку, то она больше похожа на фламинго.

ЭЛЕОНОРА: Я собираю чемодан.

ДЭШ: Так ты говоришь, что наши отношения обречены?

ЭЛЕОНОРА: Окончательно и бесповоротно.

ДЭШ: И нет никакой надежды?

ЭЛЕОНОРА: Ни малейшей.

ДЭШ: Потому что мы слишком разные?

ЭЛЕОНОРА: Полная противоположность.

ДЭШ (подходя к ней на шаг): А как насчет того, что я готов поцеловать тебя?

ЭЛЕОНОРА: Потому что ты грубый ковбой, не подчиняющийся никаким правилам!

ДЭШ: Неужели? А как насчет того, что и ты поцелуешь меня прямо сейчас?

ЭЛЕОНОРА: Потому что… потому что я без ума от тебя!

Они обнимаются, и их губы сливаются в долгом, страстном поцелуе. Дверь с грохотом распахивается, и врывается Дженни.

ДЖЕННИ: Так я и знала! Опять за старое! А ну прекратите! Прекратите немедленно!

ДЭШ (все еще обнимая Элеонору): Я думал, ты точишь свои коготки о Бобби.

ДЖЕННИ: Его зовут Роберт, а вам должно быть стыдно!

ДЭШ: Не пойму почему.

ДЖЕННИ: Да она тебя просто использует. С тех пор как Блейк пошел в ВВС, она липнет к тебе, как репей. Она боится состариться и умереть в одиночестве. Она боится…

ДЭШ (отстраняясь от Элеоноры, чтобы прервать Дженни): Достаточно, Джейн Мэри!

ДЖЕННИ: Стоит тебе выйти от нее, как она над тобой смеется. Я сама слышала это, папа! Она высмеивает тебя, разговаривая со своими друзьями в Нью-Йорке.

ЭЛЕОНОРА (Дэш и Элеонора одновременно воскликнули): Дженни, это неправда!

ДЭШ: Возвращайся в дом.

Дженни с вызовом смотрит на них, а потом выбегает из дома.

Элеонора и Дэш смотрят на дверь.

ЭЛЕОНОРА (спокойно): А вот и главная причина, почему у наших отношений нет никакого будущего.

Сцена кончилась, и Хани ушла за камеры, дергая за резиновую ленту, которая стягивала ее «конский хвост», и массируя пальцами голову. Она не позволила им обстричь свои волосы, и в конце концов продюсеры сошлись на том, чтобы Дженни носила конский хвост. Однако они велели Эвелин стягивать ее волосы назад так туго, что нередко у нее начинала болеть голова. Но все равно ради этого стоило потерпеть. Прошло уже пять месяцев со времени той проклятой вечеринки у Лиз, и ее волосы отросли настолько, что касались плеч.

Распушив их кончиками пальцев, она смотрела на Дэша и Лиз, которые все еще не уходили со съемочной площадки, спокойно разговаривая. Хани почувствовала укол ревности. Они были ровесниками и в далеком прошлом — любовниками. А что, если эти люди — самые близкие для нее — снова возобновят свои прежние отношения?

Один из ассистентов прервал их разговор с глазу на глаз, сказав, что Дэша приглашают к телефону. Лиз направилась к вей, и Хани заметила, что помада в углу ее рта слегка смазалась. Она отвернулась.

— Ты видела каталог магазинчика, который я положила на стол в твоей гримерной? — спросила Лиз, беря бутылку минеральной воды. — У них множество изумительных поясов.

Лиз была ее первой подругой, и Хани решительно подавила приступ ревности.

— Не искушай меня. С тобой у меня появилась мания делать бесконечные покупки в магазинах.

— Пустяки! Ты просто наверстываешь упущенное.

Лиз сделала глоток, держа бутылку за горлышко так грациозно, как будто она пила из бокала баккара.

— Одежда начинает становиться моей слабостью, — вздохнула Хани. — Уже несколько месяцев я читаю все модные журналы, которые попадают мне в руки. Прошлой ночью я заснула, мечтая купить новый коралловый шелк. — Она печально улыбнулась. — Я читала журнал «Мисс» и знаю, что женственность — это ловушка, но ничего не могу с собой поделать.

— Ты просто пытаешься обрести какое-то равновесие.

— Равновесие! Это самое никчемное занятие, каким я когда-либо занималась! В первый раз в моей жизни я не могу себя уважать.

— Хани, безотносительно того, с какими частями тела ты появилась на свет, ты подрастала как мальчишка, а не так, как девочка. Сейчас ты просто пытаешься открыть в себе женщину. Рано или поздно ты сможешь собрать вместе разные части своего «я». Просто пока ты еще не готова к этому. И пока… — Она подняла бутылку с минеральной водой и произнесла тост: — Покупай и выкидывай!

Улыбнувшись, Лиз вышла и направилась в свою гримерную.

Хани взяла пьесу и положила в сумочку, на которой были изображены влажные красные маки. Она знала, что озабоченность своей внешностью была связана с Дэшем, но пока все ее попытки обратить на себя его внимание как на женщину терпели полный провал. В лучшем случае в нем еще сильнее проявлялись отеческие нотки, он становился более раздражительным и требовательным и хмурился, что бы она ни делала. Как она ни старалась, он не был доволен. Мешало и то, что ей пять дней в неделю приходилось играть Дженни Джонс. Роль, которая раньше была для Хани так удобна, начинала ее раздражать.

Она повернулась, чтобы уйти с площадки, как вдруг сзади пара чьих-то пальцев ткнула ее под ребра.

— Черт побери, Тод!

— Привет, красотка. Пробежишь со мною пару улиц?

Хани уставилась на Тода Майерса, юного шестнадцатилетнего актера, который играл роль нового приятеля Дженни, Роберта. Его выбрали за аккуратную, стопроцентно американскую внешность — темные глаза и волосы, круглые щеки, небольшой рост, чтобы он не подавлял ее своими размерами. Однако под этой ангельской внешностью скрывался себялюбивый ребенок. Все же, помня о своих шероховатостях в общении, Хани не могла набраться решимости и дать ему пинка.

— Я не собираюсь сегодня обедать. У меня реферат по психиатрии, и я пойду в гримерку заканчивать его.

— Не понимаю, зачем это людям, заколачивающим такие большие деньги, тратить время на колледж!

— Это заочные курсы. Я должна выполнять эти задания, пока не окончу высшую школу. Мне нравится учиться. Это не так уж трудно — провести чуть больше времени за книгами.

— Ты говоришь, прямо как моя старуха, — сказал он с отвращением.

— Ты должен ее слушаться.

— Да, конечно. — Он вытянул руки и уперся ими в бока. — Так ты готова к нашей грандиозной любовной сцене после обеда?

— Это не любовная сцена. Это просто поцелуй. И клянусь, Тодд, если ты попытаешься снова целоваться по-настоящему… — Она угрожающе потрясла кулачком.

— Я не буду целовать тебя взасос, если ты обещаешь отправиться со мной на уик-энд. Один мой друг устраивает рождественскую вечеринку. Там будет море травки и, может быть, даже немного коки. Ты когда-нибудь пробовала коко-пуфф? Берешь сигарету и брызгаешь на нее…

— Я не любительница наркотиков и не поеду с тобой.

— Ты ведь все еще сохнешь по этому придурку Эрику Диллону, не так ли? Я слышал, ты вокруг него увивалась. Держу пари, что сейчас, когда он женился и обрюхатил свою старушку, ты продолжаешь рыдать по ночам.

Хани нежно ему улыбнулась:

— Тебе никто не говорил, что тебя следует прихлопнуть из жалости, чтобы не мучился? Он надулся.

— Ты должна хорошо ко мне относиться, Хани. А то я возьму и расскажу всем на завтрашнем дне рождения, что тебе не семнадцать, как все думают, а уже восемнадцать.

— Мне двадцать, Тодд.

— Да уж, конечно, — усмехнулся он.

Она махнула рукой. Ложь Росса пустила такие корни, что лишь немногие верили правде, и то после того, как она предъявляла водительские права. За последние шесть месяцев ее лицо появилось на обложках половины журналов для подростков, которые праздновали ее пятнадцатилетие. Это событие отмечалось в прессе почти так же широко, как «Триллер» — новый альбом Майкла Джексона.

Оставив Тодда, она вернулась в гримерную работать над рефератом. Две женщины-сценариста перестали шептаться при ее появлении и шаловливо улыбнулись. Раньше Хани стала бы подозревать их в заговоре против себя, но сейчас она знала, что более вероятное объяснение — их участие в праздновании дня рождения и готовящемся для нее сюрпризе. Она поболтала с ними пару минут и ушла, вспоминая те далекие дни, когда сценаристы казались ей богами. Этот период закончился, когда она подружилась с Дэшем.

В отличие от семьи в труппе не забывали о ее дне рождения. В прошлом году они удивили ее полным собранием всех сценариев «Шоу Дэша Пугана» в кожаном переплете. Хани была глубоко тронута, но ей хотелось, чтобы и семья вспомнила об этой дате. Даже если бы они просто прислали ей почтовую открытку, Хани была бы преисполнена благодарности.

Из-за угла медленно вышел Дэш; Хани увидела, что он огорчен.

— Что случилось?

— Только что звонила Ванда. Вечно она умудряется меня достать.

Хани представляла себе, что после развода люди должны уходить из жизни друг друга, но Дэшу, казалось, до конца своих дней суждено иметь дело со своей бывшей первой женой. Конечно, у них остались дети, что, по ее мнению, меняло дело. Но сыну было уже двадцать четыре, а дочери — двадцать два, и Хани не представляла, о чем Дэш может разговаривать со своей бывшей женой. Обычно она старалась не думать о его детях, особенно потому, что оба они были старше ее.

— Ты ведь говорил, что Ванда снова вышла замуж?

— Уже давно. За человека, которого зовут Эдвард Риджуэй. Понимаешь, не Эд, а именно Эдвард!

— Чего она так к тебе пристает?

— Я думаю, из мести. Она все еще не может успокоиться, что старые игры закончены. Позвонила мне, чтобы сказать, что Джош женится на следующий день после Рождества.

— Осталось только три недели.

— Любезно с ее стороны известить меня о женитьбе сына, правда? Теперь мне придется ехать в Тьюлсу на свадьбу.

Вид у него был мрачный.

— Ты против его женитьбы?

— Ему уже двадцать четыре. Думаю, он уже взрослый. Да и все, что поможет ему вырваться из паутины Ванды, к лучшему. Меня просто бесит мысль о том, что придется два дня позволить ей водить меня на поводке. Когда я женился на ней, она была прелестной штучкой, но через несколько лет превратилась в барракуду. Не то чтобы я ее ненавидел. Просто ее чертовски раздражает все, что связано со мной.

Дэш пошел прочь, а потом медленно повернул назад. Она настороженно посмотрела на него, догадываясь, что у Дэша что-то на уме. Он засунул руку в карман.

— Хани, а не хотела бы ты… Да нет, не годится.

— Что?

— Ничего. Я только… — Он переминался с ноги на ногу. — Я хотел спросить у тебя — не смогла бы ты поехать со мной в Тьюлсу на свадьбу? Ты была бы чем-то вроде буфера. Да нет, тебе, конечно, не захочется покинуть свою семью сразу же после Рождества.

Хани подумала о Шанталь, раздобревшей и разленившейся от сладкой пищи и просмотра сериалов; о своем дебильном отчиме Баке. И о Гордоне, который все еще не взял в руки кисть. Она подумала о Софи, которая проводит больше времени в постели, чем вне ее, и отказывается следовать любым советам доктора. Идея уехать от всех них и побыть с Дэшем была самым прекрасным рождественским подарком, о котором можно было только мечтать.

— Я с удовольствием поеду с тобой, Дэш! Мне будет полезно на время уехать.

Этим вечером она медленно спустилась по наклонному въезду в гараж своего дома в Пасадене. Было уже темно, когда она пробралась из гаража домой через осеннюю грязь. Хани щелкнула выключателем, но лампочка, видимо, перегорела, и она ощупью нашла ручку двери, ведущей на кухню. Открыв дверь, Хани с изумлением увидела пламя свечей.

— С днем рождения!

— С днем рождения, Хани!

Пораженная, она увидела все свое семейство, стоявшее полукругом у кухонного стола. Софи вытащила себя из постели, Бак натянул спортивную рубашку, Шанталь втиснула свое дородное тело в малиновые брюки, а в линзах новых очков Гордона отражалось пламя двадцати маленьких свечей, горящих на верхушке праздничного пирога.

Они не забыли! Они наконец-то вспомнили о ее дне рождения! В глазах у нее защипало, и Хани почувствовала, как в душе тают копившиеся годами обиды.

— О, мои… Это… — У нее запершило в горле. — Как красиво!

Все засмеялись, и даже Софи улыбнулась, потому что пирог вовсе не был красив. Сделанный из трех слоев, кривобокий, он был неровно покрыт голубой глазурью самого уродливого оттенка, какой Хани приходилось видеть. Но этот неумело состряпанный, неказистый пирог был для Хани дороже самых роскошных и изысканных тортов, которые ей приходилось пробовать.

— Я не могу… Мне не верится, что вы сделали это сами. — Она изо всех сил старалась не расплакаться.

— Ну конечно, мы сделали все сами, — ответила Шанталь. — Это ведь твой день рождения!

Хани была полна любви, радости и глубокой благодарности. Гордон указал на пирог:

— Это я испек его, Хани. Я сам, собственноручно!

— А я помогала, — вставила Шанталь.

— Мы все помогали, — сказал Бак, почесывая свое пузо. — Кроме Софи.

— А я подобрала цвет глазури, — сказала Софи с обиженным видом.

Их лица расплывались перед ней, мягкие, красивые и любимые, в золотом свете мерцающих свечей. Хани простила им все слабости и хотела быть вместе с ними. Они были ее семьей. Она была их частью, и они были частью ее, и каждый из них был драгоценен!

Гордон ухмыльнулся, как школьник, у которого есть секрет. На толстых щеках Софи играла рассеянная улыбка, а голубые глаза Шанталь сияли в свете свечей. Смутившись оттого, что она так расчувствовалась, Хани шлепнула себя по щекам.

— Все вы… Вы у меня такие… — Ей хотелось сказать им о том, что было у нее на сердце, но чувства были слишком сильны, и у нее перехватило горло.

— Давай, Хани! Режь пирог!

— Разрежь его, Хани! Мы так голодны!

— Уверена, что он очень вкусен.

Она засмеялась, когда Бак вручил ей большой кухонный нож и подтолкнул к пирогу:

— Задувай свечи!

— С днем рождения! С днем рождения!

Хани задула свечи, смеясь сквозь слезы. И снова попыталась найти слова, которые смогли бы выразить, что все это для нее значит.

— Я так счастлива… Я…

— Режь прямо посередине, — сказал Гордон, направляя ее руку. — Не хочу, чтобы ты разрушила мое произведение.

Слеза скатилась с ее щеки, когда она направила нож в центр пирога.

— Это чудесно… Я так…

Пирог взорвался.

Вслед за этим раздался дружный взрыв хохота; полетели в стороны куски шоколада. Пирог подбросило прямо в лицо Хани; комки голубой, глазури прилипли к лицу и одежде. Куски пирога разметало по стенам и раскидало по полу.

Все остальные дружно отпрянули от стола, как только Хани стала разрезать пирог, и остались невредимы. Взрыв задел только ее.

Бак схватился за живот, зайдясь в громком утробном хохоте. Даже Софи присоединилась к нему.

— Ты видел ее лицо?

— Мы ее обдурили! — кричала Шанталь. — Это была идея Гордона! Гордон, какой же ты умница!

— Говорил же вам, что это сработает! — ржал Гордон. — Я говорил вам! Посмотрите на ее волосы!

Шанталь хлопала в ладоши, радуясь сообразительности мужа.

— Гордон вырезал дырку в центре пирога и засунул туда этот большой шарик с петардой. Мы сломали три петарды, стараясь сделать все правильно. Затем заморозили пирог целиком, чтобы ты ничего не смогла понять, и когда твой нож проткнул шарик…

Хани тяжело задышала, отступила немного назад, пристально оглядев собравшихся. Они столпились вокруг разоренного праздничного стола, как стая шакалов, объевшихся на преступном пиршестве. Их злобность просто душила ее, хотелось собрать чемодан, бежать куда глаза глядят и никогда их больше не видеть.

— Ох-ох, да она же сумасшедшая, — насмешливо произнес Гордон. — Как всегда, собирается испортить шутку.

— Ты ведь не будешь дуться, не так ли, Хани? — вступила в разговор Шанталь. — Мы так здорово повеселились! Ты ведь не собираешься все испортить?

— Проклятие, — сказал Бак. — Нам следовало бы подумать об этом заранее.

— Нет, — произнесла Хани сдавленным шепотом. — Я не собираюсь портить вам шутку. Это был грандиозный розыгрыш. Правда. Я… я лучше наведу порядок!

Она повернулась и бросилась по коридору в заднее крыло дома; кусочки пирога и льда отваливались от ее новой шелковой блузки. От боли внутри дышать было трудно. Ей хотелось убежать прочь, покинуть их и никогда не возвращаться. Она бы…

У Хани вырвался сдавленный стон. А что потом? Кто займет их место? Не Дэш. Она строила воздушные замки, мечтая о нем. А он может заполучить любую женщину, какую только пожелает, но она-то здесь при чем? Эта семья была всем, что у нее осталось!

В голове послышалось одинокое позвякивание призрачного вагончика, поскрипывающего на деревянном настиле американских горок. Она закрыла глаза, пытаясь избавиться от настойчивого голоса, постоянно твердившего, что весь ее успех, все ее деньги и даже самые прекрасные в мире наряды не способны спасти ее от одиночества.

Призрак вагончика «Черного грома», поскрипывая, взбирался на холм. Но как Хани ни пыталась, ей никак не удавалось заставить его прокатиться по всем горкам.

Глава 15

На следующий день после Рождества Хани и Дэш полетели в Тьюлсу на свадьбу его сына. В полете они почти не разговаривали, и ей казалось, что он уже жалеет о той минутной слабости, когда пригласил ее. Наверное, ей лучше было бы уклониться, но она последовала за ним, как делала всегда, готовая довольствоваться даже крохами его внимания.

Уже в аэропорту Хани сказала себе, что полет вместе с Дэшем лучше, чем остаток отпуска в кругу семьи. Даже вечеринка по случаю дня рождения, которую труппа и обслуживающий персонал устроили ей три недели тому назад, не сгладила неприятных воспоминаний о случившемся. С тех пор большую часть времени она проводила дома, уединившись в своей спальне.

Аэропорт Тьюлсы был переполнен отпускниками. И конечно, многие из них узнали Дэша, ибо трудно было ошибиться, завидев его высокую фигуру в «стетсоне» и поношенном кожаном пиджаке. Она же, никем не узнанная, шла рядом. Большие солнечные очки закрывали глаза, а отросшие волосы выглядели не по-детски, и никто из толпы не разглядел в ней девчонку-сорванца по имени Дженни Джонс.

Столь вызывающую одежду Хани выбрала не только потому, что она не была похожа на костюм Дженни, но еще и потому, что она знала, как это не понравится Дэшу. Мягкий золотисто-коричневый подчеркнуто свободного покроя джемпер соскользнул с одного плеча. Она надела его с облегающими кожаными брюками, поясом из золотых колечек, гармонирующим с золотыми сережками, имевшими форму обручей, и с маленькими черными туфлями на платформе с бронзовой аппликацией в виде карты бубен. Меховой жакет, переброшенный через руку, завершал ансамбль, являющий собой олицетворение богатства и соблазнительности.

Как Хани и предполагала, увидев ее перед полетом, Дэш нахмурился:

— Не понимаю, с какой стати ты так вырядилась. Да еще эти чертовски тесные брюки!

— Прости, папочка, — произнесла она насмешливо.

— Я тебе не отец!

— Тогда прекрати вести себя как отец!

Он свирепо посмотрел на нее и отвел взгляд в сторону.

К тому времени вокруг него собралась толпа пассажиров.

— Нам нравится ваш сериал, мистер Куган!

— Не могли бы вы дать автограф для моей дочери? Она хочет стать актрисой. Конечно, ей только восемь, но…

— Мы очень любим вашу Дженни. В настоящей жизни она такой же чертенок?

Дэш взглянул через плечо на Хани, которая стояла поодаль и привлекла внимание нескольких мужчин отнюдь не своей известностью.

— Она чертенок, так и есть.

Позже, когда они сели во взятый напрокат автомобиль, он опять начал ее распекать:

— Не понимаю, почему бы тебе не надеть что-нибудь поприличнее? Все смотрят на тебя так, словно ты не знаю кто.

— Как будто я твоя любовница на этот месяц?

Он завел «линкольн», включил передачу, сильно нажал на акселератор и ничего не ответил.

Свадьба была назначена на семь вечера. Они устроились в том же отеле, где должен был состояться прием. Хани обнаружила, что Дэш заказал им отдельные комнаты на разных этажах, как будто более близкое расположение их комнат могло запятнать его репутацию. Оставив багаж, они направились в дом Ванды Риджуэй.

Фешенебельный «Эйкес» был одним из новых крупных жилых массивов Тьюлсы. После того как они миновали колонны, установленные на въезде в эту часть города, Хани заметила, что все улицы носят имена знаменитых скаковых лошадей. Большой, в колониальном стиле дом Риджуэев находился на Сиэтл-Слю-Вэй. Хотя был еще только полдень, рождественские огни у подъезда уже зажглись, а у входной двери были составлены молочные канистры, украшенные веточками зелени. Пока Хани следовала по дорожке за Дэшем, она вспоминала все, что знала о нем и его первой жене.

Дэш и Ванда встретились, когда участники родео, в котором он был наездником, прибыли в маленький городок штата Оклахома, где она жила. Ко времени его отъезда она была уже беременна, об этом он узнал спустя три месяца, когда она подкараулила его в Тьюлсе. Ему было девятнадцать, а ей восемнадцать.

По словам Дэша, Ванда принадлежала к тому типу женщин, которым нравилось сидеть всю жизнь на одном месте и заниматься благотворительностью. С самого начала она возненавидела его кочевую жизнь, и их брак закончился еще до рождения второго ребенка. Она так и не простила Дэшу ни поглядывание на других женщин, ни то, что он сбил ее с правильного жизненного пути.

Однако, приглашая Дэша и Хани войти в холл двухэтажного особняка и обнимая своего бывшего мужа, она тщательно скрывала свою враждебность.

— Рэнди, дорогой мой, я так рада видеть тебя!

Ванда была кругленькой симпатичной женщиной в шелковом платье с оборками, чуть более нарядном, чем того требовало торжество. Светлые волосы с помощью лака были уложены в виде шлема — прически, распространенной среди состоятельных женщин Юго-Запада, на пальцах сверкали бриллианты. Позади Ванды высилась рождественская елка Риджуэев, сверху донизу украшенная деревянными сердечками, бантами и миниатюрными мешочками с мукой.

— Джош говорил, что ты не появишься, а как молилась Мередит, чтобы ты приехал, но я сказала ему, что папа не пропустит свадьбу — ни за что! А его невеста Синтия — просто прелесть. Джош! Мередит! Ваш папа приехал! Ах, да! Вот черт, Мередит еще на занятиях по Библии, а Джошу пришлось в последнюю минуту отправиться к агенту бюро путешествий.

Ванда повернулась к Хани:

— Ну а теперь позволь узнать, кто это? Ты ведь не женился снова, не так ли?

В отличие от фанатов в аэропорту глаза у Ванды были ястребиные, и она узнала спутницу бывшего мужа еще прежде, чем Хани сняла солнечные очки. Губы у бывшей жены стали чуть тоньше.

— Бьюсь об заклад, это же твоя маленькая милая партнерша. Какой сюрприз! Вы наша самая дорогая гостья! Эдвард, никогда не догадаешься, кто к нам пришел. Эдвард!

Средних лет мужчина с редеющими волосами, мягким взглядом и круглым животиком появился в холле из задних комнат дома:

— Здравствуй, Дэш. У меня был включен фен в ванной, и я не слышал, как ты вошел.

— Эдвард, смотри, кого Рэнди привел с собой! Маленькую Хани Джейн Мун, одну из твоих любимых актрис, которую ты ставишь наравне с Дж. Р. Эвином и «Веселой троицей». Не правда ли, она мила, как попка младенца?

— Здравствуйте, мисс Мун, и добро пожаловать! Ваш приход — для нас большая честь. Дорогая, в жизни вы выглядите, несомненно, более взрослой. — Его взгляд выражал только восхищение, в нем не было и тени фамильярности, и Хани решила, что Эдвард ей нравится, несмотря на красный в зеленую крапинку галстук-бабочку.

После того как пиджак и «стетсон» Дэша поместили в стенном шкафу с множеством деревянных крючков и аккуратных полочек, Ванда повела их в похожую на пещеру гостиную, украшенную всеми разновидностями деревянных расписных гусей, вещиц из соломки и плетеных корзин. В комнате пахло гвоздикой, разложенной по керамическим горшочкам, на которых масляной краской были нарисованы красные сердечки. Ванда указала на бар в углу, украшенный оловянными пивными кружками и гравюрами, изображавшими игру в гольф:

— Предложи Рэнди что-нибудь выпить, Эдвард, а для Хани в холодильнике найдется немного лимонада.

— Если вы не возражаете, я предпочла бы немного вина, — сказала Хани, решив сразу поставить себя как надо и не дожидаться, когда Ванда со своими почти шестью футами роста начнет навязывать ей что-то свое.

Дэш неодобрительно посмотрел на Хани:

— А для меня сгодится и «севен-ап». — Он опустился на кушетку с подушками из красного клетчатого вельвета. Хани присела рядом, раздумывая, какой же надо иметь характер женщине, способной предложить спиртное вылечившемуся алкоголику.

Зазвонил телефон. Ванда торопливо вышла, чтобы ответить. Эдвард гремел ледяными кубиками на подносе, и у Хани появилась возможность незаметно обратиться к Дэшу.

— Не понимаю, как у тебя хватило нахальства утверждать, что я разговариваю больше, чем любая из твоих бывших жен. Да Ванда могла бы рекорд установить по разговорчивости!

Дэш впервые за день улыбнулся ей.

— Ванда через некоторое время успокаивается, а ты — никогда.

Едва Ванда вернулась в комнату, как в дверях показалась молодая женщина. Она была худощава и на первый взгляд невзрачна — каштановые волосы подчеркивали тусклый цвет лица. Но при ближайшем рассмотрении обнаруживались тонкие правильные черты, которые были бы привлекательны, если бы к ним добавить немного косметики. Когда она увидела Дэша, сидевшего на кушетке, ее бледные губы растянулись в улыбке, и она стала почти хорошенькой.

— Папа!

Дэш вскочил, как только увидел ее, бросился к ней, и она исчезла в его объятиях, как кролик, нырнувший в нору.

— Здравствуй, Тыквочка! Как поживает моя девочка?

Наблюдая за ними, Хани испытала приступ знакомой боли. Несмотря на развод и жизнь порознь, этих людей по-прежнему связывали узы, разорвать которые ничто не в силах.

— Слава Богу, — тихо ответила девушка. — Я знала, что он принесет тебя сегодня сюда.

— Меня принес сюда «Боинг-747», Мери.

— Нет, папа! Наш Бог это сделал. — На ее лице появилось выражение чрезвычайной уверенности, и Хани стало интересно, как отзовется на это Дэш.

Он предпочел отступить.

— Мередит, хочу познакомить тебя с необыкновенной личностью. Это Хани Джейн Мун, телезвезда и моя партнерша по сериалу!

Мередит повернулась. Увидев Хани, она изменилась в лице, будто отец ударил ногой по ее кроличьей клетке. И без того узкие губы сузились до почти полного исчезновения, взгляд серых глаз потемнел и стал враждебным. Хани показалось, что запахло жареным, как будто Мередит пропустила сквозь нее смертельную дозу электрического тока.

— А, мисс Мун… Да будет с вами Бог!

— Спасибо, — ответила Хани. — С вами тоже.

Ванда залпом выпила порцию «Джека Дэниэлса».

— Довольно уже этой Иисусовой чепухи, Мередит. Пора бросить эти штучки.

— Мама!

Дэш усмехнулся. Ванда посмотрела на него и тоже улыбнулась. На несколько секунд перепалка прекратилась, и Хани смогла на мгновение представить, как выглядела эта семья, когда все были молодыми.

Как только Ванда начала расписывать планы на вечер, от этого мгновения не осталось и следа. По словам Ванды, родственники должны были прибыть с минуты на минуту. Сервировщики установили стол с закусками в столовой, и она надеялась, что крабы и устрицы ни у кого не вызовут аллергии. Всем нужно быть в церкви ровно в шесть тридцать. Во время обеда на приеме в отеле все будут в изысканных дорогих нарядах, и она также надеялась, что дорогая маленькая Хани привезла с собой что-нибудь особенное из одежды.

«Дорогая маленькая Хани» извинилась и направилась в туалетную комнату. В раковине, выступавшей из стены, лежало дорогое мыло также в форме раковины, и еще там был контейнер с душистой смесью. В комнате пахло тыквенным пирогом и сиренью. Когда Хани вышла из туалетной комнаты, Ванда уже ушла в столовую, чтобы отчитать бакалейщика, но зато вернулся жених.

Мередит Куган мало походила на отца, а ее двадцатичетырехлетний старший брат Джош выглядел чуть расплывчатой, смягченной версией Дэша, версией, в которой все угловатые линии и четкие плоскости отца были как бы размыты. Джош обрадовался знакомству с Хани и начал дружелюбно расспрашивать о полете. В это время в комнату вернулась Ванда и перебила его:

— Джош говорил тебе о новой работе в «Фэган Кэн»?

— Нет вроде бы, — ответил Дэш.

— Он собирается стать заведующим бухгалтерией. Расскажи отцу об этом подробнее, Джош! Расскажи, какой важной персоной предстоит тебе стать.

— Не думаю, что это такая уж большая должность, сэр. Но все-таки стабильная работа, а «Фэган» — фирма солидная. Ванда подняла бокал с бурбоном:

— Расскажи отцу, какой у тебя будет прекрасный офис!

— Он очень хорош, сэр.

— На углу четвертого этажа, — сообщила Ванда.

— На углу? — Дэш постарался изобразить заинтересованность. — Так-так…

— Два окна! — Она выставила два пальца на случай, если Дэш окажется не способен воспринять всю грандиозность этого числа на слух.

— Ах, два окна. Это просто замечательно.

В дверь позвонили, и Ванда еще раз извинилась. Дэшу и Джошу стало неловко — каждый был в затруднении, не зная, о чем говорить дальше.

Хани включилась в разговор, чтобы разрядить обстановку:

— Как все-таки плохо, что Джош не работал у тебя в те тяжелые времена, Дэш! Может, он заставил бы этих кровопийц держаться подальше.

Дэш улыбнулся.

Джош посмотрел на него озадаченно:

— Кровопийц?

— Она имеет в виду мои всем известные осложнения с налоговым управлением, — пояснил Дэш. Джош нахмурился.

— Не следует шутить с налоговым управлением, сэр! С некоторыми организациями не так-то просто разделаться. Налоги не предмет для шуток.

Дэш бросил страждущий взгляд на бар.

Прибыли родственники Ванды и Эдварда, и к присутствующим добавилась еще дюжина гостей. У Хани разболелась голова, и она попыталась найти уединенное местечко у громадного фикуса в кадке. Но вскоре краткую паузу прервал слабый проникновенный голос Мередит:

— В шесть часов в гостиной я провожу молитвенное собрание. Хотелось бы, чтобы пришли все.

Ванда воздела вверх руки:

— Ты в своем уме, Мередит? Мне нужно сделать еще миллион вещей, и я не могу терять время на молитвы.

Одна из тетушек деланно хихикнула:

— Извини, Мередит, но мне потребуется уйма времени, чтобы сделать прическу.

Другие гости тоже принялись извиняться — они явно уже имели опыт участия в молитвенных собраниях Мередит. Дэш сделал несколько шагов к двери:

— Хани и мне нужно еще зайти в отель переодеться, поэтому будет проще, если мы встретимся прямо в церкви.

Мередит выглядела удрученной, и, наверное, потому, что Хани и сама чувствовала себя не лучше, она мгновенно прониклась к дочери Дэша чувством симпатии:

— Отель не так уж и далеко, Дэш. Мы можем сперва заскочить сюда.

Дэш бросил на Хани свирепый взгляд.

Мередит внимательно посмотрела на Хани, вся ее фигура была воплощением обиды.

— Прекрасная мысль, — сказала она жестко.

Дэш, однако, вовсе так не считал и, когда они вернулись в отель, сказал Хани, что не намерен идти на молитвенное собрание Мередит.

— Я люблю свою дочь, но она просто с ума сходит, когда дело касается религии!

— Тогда я пойду одна, — упрямо заявила Хани.

— Только не говори, что я тебя не предупреждал!

На свадьбу Хани переоделась в то серебристо-голубое, под цвет глаз, искусно украшенное бисером вечернее платье, которое однажды ей так хотелось надеть для визита на ранчо. Она взбила волосы, надела клипсы в виде гроздьев кристаллов, и, хотя зеркало говорило ей, что она хороша, Хани чувствовала себя неуверенно. Когда Дэш увидит ее, он найдет, к чему придраться. То декольте слишком большое, то юбка слишком тесная, то украшения слишком кричащие.

Дэш готовился к поездке в церковь с одним из шаферов Джоша, поэтому она вернулась в дом Ванды одна в надежде, что не пожалеет о том порыве, который заставил ее принять приглашение Мередит. Мередит была крайне разочарована, когда увидела, что Хани пришла одна.

— Сожалею, — сказала Хани. — Мне кажется, ваш отец не слишком-то расположен к молитвенным собраниям.

Хани сразу же стало ясно, что в Мередит идет борьба между желанием провести молитвенное собрание и неприязнью, которой она воспылала. Хани не слишком удивилась, когда проповедническое начало одержало верх.

Мередит провела ее в гостиную, которая выглядела копией картинок на пластиковых упаковках, и жестом показала на бархатный диван. Когда они уселись на противоположных краях дивана, Хани испытала почти непреодолимое желание отыскать в своей сумочке губную помаду и тушь для ресниц. Отсутствие косметики в сочетании с убогим синтетическим платьем делало Мередит гораздо более некрасивой, чем это было на самом деле. Хани начала понимать, через что прошла Лиз Кэстлберри, пробуждая в ней женственность.

Мередит спросила строго:

— Веруете ли вы, мисс Мун?

Хани всегда радовала возможность поговорить о теологии, и она серьезно восприняла этот вопрос.

— На этот вопрос не так-то легко ответить. И пожалуйста, зовите меня Хани.

— Преданы ли вы Богу?

Она вспомнила ту далекую весну, когда она молилась Уолту Диснею.

— Трудно сказать… Я считаю себя личностью, не чуждой духовности, Мередит, но моя вера не всегда правильна. Полагаю, что я человек ищущий.

— Сомнения исходят от дьявола, — сказала Мередит сурово. — Если вы живете в вере, нет необходимости задавать вопросы.

— А я должна задавать вопросы. Мне это необходимо.

— Тогда вам уготована дорога в ад.

— Не хочу обидеть вас, Мередит, но я не думаю, что у кого-то есть право выносить приговор относительно спасения души другого человека.

Но Мередит отказалась смягчить свою позицию, и Хани оставила все надежды на плодотворность дискуссии. В течение получаса Мередит цитировала Священное писание и молилась над ним. У Хани опять разболелась голова, но через некоторое время Мередит перестала казаться ей суровой и бесчувственной. Она молилась страстно, лицо наполнилось радостью, молодая девушка обращалась к Иисусу, испытывая блаженство.

— Улыбайся, Рэнди, ведь все же наблюдают за нами, черт побери!

— Да им вообще хотелось бы увидеть, как я собираюсь трахнуть тебя прямо тут, в танцевальном зале!

Исходивший от Ванды одуряющий запах лака для волос доводил Дэша до бешенства. Он отошел в сторону, чтобы не столкнуться с другой парой, и сказал себе, что пить ему нельзя.

Ванда поморщилась от боли:

— Ты наступил мне на ногу, черт побери. Следи за собой, пожалуйста. Боже, ты так и не научился танцевать!

— А тебе вечно надо выставляться — хочется показать всем своим друзьям, как ловко ты управляешься со своим бывшим мужем. Заставила потанцевать с собой, покормила с рук, как маленькую глупую домашнюю собачонку!

Принужденная светская улыбка так и застыла на ее лице.

— Терпеть не могу, когда ты такой, как сейчас. И это на свадьбе своего сына! Какая же ты серость, Рэнди Куган! Да ты и всегда был посредственным, жестокосердным, лживым сукиным сыном!

— Ну что тебе все так неймется! Мы разведены вот уже двадцать лет, а ты по-прежнему выпила бы всю мою кровь до капли!

— То же самое ты можешь сказать и обо всех твоих бывших женах!

Хани пронеслась мимо со свидетелем Джоша, и свадебный фотограф тут же сделал снимок. Дэш представил себе, как этот кадр рано или поздно появится в одном из журнальчиков. Осенью фотографы несколько раз ловили ее в моменты, когда она выглядела гораздо старше семнадцати. Вместо того чтобы задавать вопросы о ее возрасте, они помещали фотографии с подписями типа «Дитя-кинозвезда стареет слишком быстро» или «Хани Джейн Мун на прогулке после сна».

Дэш стиснул зубы. Хани протанцевала уже почти четыре часа — неплохо для того, кто утверждает, что совершенно не умеет этого делать. И это было еще не все. Несколько раз он видел, как она брала бокал с шампанским.

Весь вечер с ней творилось что-то необычайное: ему не нравилось и то, как она запрокидывала голову, и ее слишком громкий смех — смех взрослой женщины, а не ребенка. Дэш попытался убедить себя, что ему только кажется, будто присутствующие мужчины слишком интересуются ею. В конце концов, Хани не была здесь самой красивой женщиной — даже в своем переливающемся голубом платье, чертовски туго облегавшем зад. Хани, без сомнения, была миловидна, но небольшой рост и детское личико не позволяли назвать ее красивой. Ему нравились женщины, которые выглядели взрослыми. Черт побери, здесь было много женщин гораздо красивее Хани!

Однако он не мог отрицать, что было в ней нечто, что может привлекать мужчин определенного типа. Мужчин, которым могут нравиться девушки маленького роста с детскими личиками, более чем на двадцать лет моложе их самих.

Голос, который не тревожил его с того вечера, когда они были в гостях у Лиз и когда он застал Хани целующейся с тем парнем, опять начал ему нашептывать.

«Немного виски заставит тебя забыть о ней! Она не нужна тебе, если ты можешь выпить. — Это был голос сирены, тот лживый внутренний голос, что сопровождает пьяниц повсюду. — Я могу сделать тебя почти счастливым, помогу снять боль!»

Слова Ванды вонзались в него, как острия ее накрашенных ресниц:

— Не понимаю, как ты только мог привести ее сюда и унизить детей — свою плоть и кровь! Все ведут себя так, будто Хани — твоя настоящая дочь. Бедная Мередит места себе не находит!

Ванда весело поприветствовала одного из гостей, а затем понизила свой голос до шипения:

— Полагаю, мне следует быть благодарной судьбе, что собравшиеся здесь люди не знают тебя так же хорошо, как вижу тебя насквозь я. Уж мне-то известно, что у тебя на уме, и это просто отвратительно. Ты бы хоть посмотрел на себя в зеркало — она же моложе, чем твоя дочь!

Он уловил соблазнительный запах выпитого ею бурбона, смешанный с одуряющим запахом лака для волос, и ощутил сухость во рту.

— Ничего такого на уме у меня нет — ничего похожего на то, о чем ты думаешь, поэтому держи свои мозги подальше от помойных ям.

Ванда ущипнула его, стараясь причинить боль:

— Тебе не одурачить меня, Рэнди! Можешь обманывать кого-нибудь другого, но не меня. Я же видела, какими глазами ты смотрел на нее, думая, что никто за вами не наблюдает. И вот что я тебе скажу, мистер! Меня просто выворачивает от вашего вида! Тут все воркуют, как она хороша, как мило, что ты ведешь себя по отношению к ней как настоящий отец. Но в действительности все это совершенно не так!

— А вот тут-то ты не права, — насмешливо улыбнулся он. — Именно так все у нас и обстоит. Я, если хочешь знать, воспитываю эту девочку.

— Дерьмо, — прошипела она с ледяной улыбкой. — От такого кощунства у меня мурашки по спине бегают!

Все, с него достаточно! Дэш заметил Эдварда, приближавшегося под руку с невестой, и загородил им путь:

— Вечер скоро заканчивается, Эдвард, а у меня еще не было возможности потанцевать с моей только что обретенной невесткой.

Ванда посмотрела на него сурово, но вокруг было слишком много людей, чтобы сказать какую-нибудь колкость. Женщины поменялись ролями. Молодая жена Джоша, Синтия, была хорошенькая, живая блондиночка с голубыми глазами и большими зубами. Когда он привлек ее к себе, опять услышал запах нового модного лака для волос.

— Джош уже рассказывал вам о своей новой работе, папа Куган? — спросила она, едва они сделали несколько шагов. Дэша передернуло от такого обращения.

— Да. Он упоминал о ней. — Сеточка на ее прическе довольно опасно покалывала его около глаз, и он отвел голову назад. Дэш подумал, что весь этот вечер находится в плену женщин, набитых булавками и острыми лезвиями. А мимо проносилась Хани, искрясь весельем, смеясь и танцуя.

«Забудь о ней, — шептала сирена. — Позволь утешить тебя. Я спокойна и мягка, а потом исчезну без следа».

— …«Фэган Кэн» — солидная компания, но вы же знаете Джоша. Иногда его нужно слегка подталкивать, поэтому, когда он шел на собеседование перед приемом на работу, я сказала ему: «Так вот, Джош, когда войдешь туда, посмотри этим людям прямо в глаза и дай им понять, что можешь сразу взять быка за рога». — Она подмигнула. — И компания дает ему угловой офис!

— Да, я уже слышал.

— Офис, — она понизила голос до доверительного шепота, — с двумя окнами!

А танец никак не кончался. Она все щебетала и щебетала: об угловых офисах, узорах на фарфоре и уроках тенниса. Но в конце концов музыка все же кончилась, и она заторопилась к молодому мужу. Джош бросился к ней, искренним взглядом уверяя, что за время своего отсутствия не совершил ничего предосудительного.

«Поздравляю, сынок, — печально подумал Дэш. — Ты в конце концов женился на своей матери!»

Ему просто необходимо было выпить.

Мимо проходила одна из подружек-свидетельниц Синтии, и он тут же ее подхватил. Девушка хихикнула в ответ на предложенную честь потанцевать с легендарным Дэшем Куганом, но он не обратил на это внимания — голос сирены становился все настойчивее и настойчивее, и Дэшу показалось, что все его годы трезвой жизни полетели коту под хвост.

«Приди ко мне, милый! Я — та самая женщина, что нужнее всего. Буду мурлыкать и ворковать и заставлю тебя забыть о Хани!»

Хани пронеслась мимо, бросив на него сердитый взгляд. Вокруг раздавался хриплый пьяный смех, и стук кубиков льда все громче отдавался в голове, перейдя в конце концов в непрерывный барабанный бой.

Как ни ненавидел Дэш танцы, он все переходил от одной подружки невесты к другой, боясь, что, если остановится, его опять призовет сирена. Вечер выдыхался, и невеста с женихом покинули гостей. Вскоре начали разъезжаться и гости. Обольстительный запах спиртного заполнил все легкие — аромат вин, шотландского и простого виски перебивал все запахи еды и цветов.

«Ну выпей хоть рюмку, — шептала сирена. — Одна рюмка — это не страшно!»

Когда оркестр закончил последний танец, голос сирены стал настолько громким, что ему захотелось зажать уши руками. Он знал, что, если останется в танцевальном зале, погибнет окончательно.

— У нас так и не было возможности поговорить, папа. Пойдем-ка поговорим!

Мередит появилась словно из-под земли, и Дэш вздрогнул от неожиданности. Язык поворачивался с трудом, и он испугался, что она заметит, как он вспотел.

— Мы… мы же не танцевали, Мери. Вечер уже заканчивается, а я еще не потанцевал с моей самой лучшей девочкой!

Мередит посмотрела на него с удивлением:

— Оркестр складывает инструменты. Кроме того, я уже говорила тебе, папа, что не придаю большого значения танцам.

— Ах да, забыл.

Ему ничего не оставалось, как последовать за ней к одному из пустых столов в глубине танцевального зала. На льняных скатертях всюду стояли оставленные рюмки и бокалы с остатками янтарного напитка. Они двоились и троились у него в глазах, пока не начало казаться, что перед ним марширует целый батальон вражеских солдат.

Сев рядом, дочь поправила юбку, чтобы прикрыть колени.

— Ночуй у нас сегодня, папа. Можешь расположиться в моей комнате. Ну, пожалуйста. Мы уже вряд ли когда-нибудь сможем повидаться.

Дэш кончиками пальцев погладил бокал с последним драгоценным глотком на дне.

— Я… я не думаю, что это хорошая мысль. Твоя мама и я не очень ладим, когда бываем вместе.

— Я буду держать ее подальше от тебя. Обещаю.

— Не в этот раз.

«Возьми меня, братец! Только один маленький глоток, и ты сможешь совсем забыть о ней!»

Голос дочери стал требовательнее:

— Дело в Хани, не так ли? Ты столько времени провел с нею и не хочешь уделить мне хоть немного внимания! Ты думаешь, она совершенство? Того же поля ягода! Она и разговаривает, как ты. Она даже пьет, как ты! Очень жаль, что не она твоя дочь, а я.

Бокал обжигал пальцы.

— Не глупи. Это не имеет никакого отношения к Хани.

— Тогда побудь со мною завтра утром!

Весь мир сошелся клином на мерцающей жидкости в стоявшем перед ним бокале, и мучительная потребность в этой жидкости разламывала изнутри череп.

— Мне бы хотелось побыть с тобой, Мери. Но я не хочу провести это время в молитве.

Она заговорила срывающимся голосом:

— Нужно принять Бога, папочка, если хочешь получить вечную жизнь. Я все время молюсь за тебя, так за тебя беспокоюсь! Не хочу, чтобы ты закончил жизнь в аду.

— Ад — понятие относительное, — сурово ответил он

Вот и попался!

Рука Дэша сомкнулась вокруг бокала. И он оказался в ладони, как миллион старых воспоминаний в голове. Сирена вновь принялась за старое; у него на лбу выступил пот. Не в силах остановиться, он поднял голову, готовый поднести бокал к губам, но, не донеся до рта, замер, увидав в другом конце почти пустого зала Хани.

Она стояла у окна с каким-то молодым хлыщом, липнувшим к ней, словно детский крем. Его прекрасная маленькая Хани с дерзким вызывающим ртом и огромным сердцем даже и не думала уходить, а прижималась все теснее к этому молокососу!

Мередит начала молиться.

Дэш вскочил со стула, опрокинув бокал.

— Папа!

Но Дэш уже не слышал ее, направляясь через комнату. Стены закружились перед глазами. Сорочка под смокингом прилипла к груди.

«Вернись! — завывала сирена. — Не ходи к ней! Лишь я одна никогда не брошу тебя! Только я!»

Оказавшись рядом с Хани, он не стал ни спрашивать разрешения, ни извиняться. Одним мощным рывком он оторвал Хани от скользкого подонка, пытавшегося прижать ее прямо здесь, на глазах у всех, и поволок к дверям.

Хани слабо застонала, но ему было наплевать, что он сделал ей больно. Ему было наплевать на все и хотелось лишь одного — увести Хани отсюда и положить конец снедавшей его ревности.

— Дэш, что за…

— Заткнись. Ведешь себя как потаскуха!

На миг она лишилась дара речи, потом глаза ее сузились.

— Ах ты сукин сын!

Ему захотелось ударить по ее детскому ротику. Серебряная цепочка ее вечерней сумочки соскользнула с плеча, сумочка ударилась о его ногу, но он даже не заметил этого. Ванда попыталась отвлечь его внимание, кто-то из уходящих гостей заговорил с ним. Он прошел мимо, не удосужившись ответить.

Вытащив Хани в холл, он завернул за угол и поволок ее по застланному ковром наклонному въезду. И лишь когда они добрались до заднего ряда лифтов, Дэш заметил, что в руке у нее откупоренная бутылка шампанского, и сирена гортанно, торжествующе захохотала: «Опять ты проиграл!»

Сердце Дэша бешено колотилось о ребра, когда он вталкивал Хани в кабину лифта. Двери мягко закрылись; он яростно вдавил кнопку.

А потом сжал кулаки.

Глава 16

Хани глядела на Дэша, не отрываясь.

Лифт стремительно понесся вверх, и она прижала бутылку к груди. Выпила она слишком много, но была не настолько пьяна, чтобы не почувствовать исходящей от Дэша угрозы. Лицо белое и неподвижное, держится сурово. И еще эта сжатая в кулак рука у бедра.

— Не следовало брать тебя сюда, — ядовито произнес он. Алкоголь в крови придал ей безрассудства.

— Разумеется, не следовало, ты же в упор меня не видел весь вечер!

Двери раздвинулись. Хани прошмыгнула мимо него в коридор, держа в руке бутылку шампанского, но двигалась недостаточно быстро, и сбежать не удалось.

Протянув руку, Дэш сорвал с ее плеча сумочку.

— Ты же пьяна!

Пьяной Хани не была, но и трезвой ее тоже вряд ли можно было назвать.

— Тебе-то что за дело?

Его зеленые глаза превратились в льдинки.

— Дело есть, и еще какое.

Когда добрались до ее номера, он нашарил в ее вечерней сумочке ключ. Открыв дверь одной рукой, другой втащил ее внутрь.

— Убирайся отсюда! — выкрикнула она. Дверь за ним закрылась.

— Отдай-ка мне бутылку! Не хочу, чтобы ты пила.

Она совсем позабыла о шампанском, которое стащила со стола. Пить ей больше не хотелось, но, услыхав его требование отдать бутылку, она решила не уступать. С какой стати? Он не вымолвил ни слова и когда Ванда разлучила их на свадьбе, и позже, когда усадила за разные столы. Танцевал с кем угодно, только не с ней. Хани была задета и разобижена, да и не слишком трезва, чтобы не бросить ему вызов:

— Почему это я должна выполнять твои приказы?

— Потому что ты пожалеешь, если вздумаешь ослушаться!

Дэш шагнул к ней, и она, подавшись назад, стала отступать через гостиную, пока не уперлась в стену. Сделав шаг в сторону, она пятясь зашла в спальню.

— Отдай бутылку! — Дэш вошел через дверь вслед за ней; выражение лица его не предвещало ничего хорошего.

И тут Хани поняла, что наконец-то добилась всего его внимания. Сердце бешено забилось, и она решила, что лучше уж сносить его гнев, чем терпеть безразличие.

Прижав бутылку к груди, Хани сбросила туфли и пошла в наступление:

— Последнее время ты просто замучил меня своими заботами, Дэш Куган! Можешь убираться ко всем чертям.

— Давай ее сюда, Хани!

Икры ног уперлись в кровать. Хани вскарабкалась на нее, чувствуя, что затевает опасную игру, но остановиться уже не могла:

— А вот попробуй отбери ее у меня!

Он резко подался вперед и вырвал бутылку у нее из рук.

Всецело поглощенная своими переживаниями, Хани напрочь позабыла о его пристрастии к алкоголю. Но сейчас, увидав в его руках откупоренную бутылку, она вся похолодела.

Прошло несколько томительных секунд, потом его лицо исказила гримаса отвращения. В два шага достигнув изножья кровати, он швырнул бутылку в урну для мусора с такой силой, что тот опрокинулся набок. Часть шампанского пролилась на ковер.

Когда Дэш повернулся к Хани, она уже стояла на середине кровати. Лицо его стало угрюмым. Она начала неуклюже отступать, пока не добралась до передней спинки. Стараясь не потерять равновесие, прислонилась к стене, отчего грудь слегка подалась вперед.

Дэш застыл. Хани уставилась в его глаза, скользившие по ее телу. Сменяя одна другую, уплывали секунды. Шум крови в ушах стал громче. Проследив за его взглядом, она увидала, что платье задралось до бедер. Ее охватило опасное возбуждение, более сильное, чем страх. Опершись ладонями о стену, она сильнее согнула ноги в коленях, и подол платья поехал еще выше.

— Прекрати, — хрипло сказал он.

Ею овладело неистовство, целый вечер кружившее где-то рядом. Хани развела бедра.

— В чем дело, ковбой? — охрипшим голосом проговорила она. — Не хочешь ли немного согреться?

— Ты же не ведаешь, что творишь!

— Бедный папочка, — издевательски нежным голоском пропела она.

— Не называй меня так, — резко сказал он.

Оттолкнувшись от стены, она по кровати двинулась к нему, утопая ногами в матраце. Шампанское бродило в крови, придавая храбрости, отваги, разжигая доселе дремавшие инстинкты. Кривляясь, она начала что-то напевать ему, поддразнивать какой-то несуществующей связью, побуждая признаться, что он отгораживается ложью.

— Ах, мой папочка. Славный папашка…

— Никакой я тебе не папа! — взорвался Дэш.

— Ты уверен?

— Не надо…

— Ты уверен, что ты не мой папочка?

— Я не…

— А ты убедись, Дэш! Ну, пожалуйста.

Дэш в оцепенении остановился, и Хани впервые посмотрела на него сверху вниз. Ее тело стало неуклюже наклоняться вперед. Он не шелохнулся, когда Хани, склонившись, закинула руки ему на шею.

— А я уверена, — сказала она.

Дэш не ответил, и тогда Хани завладела его ртом, жадно целуя, используя язык и зубы для полноты ощущений. Захватив губами его рот, она вторглась в него, словно была опытной женщиной, а он — всего лишь новичком.

Дэш весь был лед и сталь. Оцепеневший. Неподатливый.

Хани уже ничто не могло остановить. Если уж им выпал только этот один-единственный момент истины, она выжмет из него все до капли и заставит длиться целую вечность! Теперь их разделяли лишь те барьеры, что он сам воздвиг в своем сознании. И она еще глубже проникла в его рот.

Из глубин его существа исторгся стон, и Дэш запустил руку ей в волосы. Притянул вниз, она стала падать, и он принял весь ее вес на себя. Рот его раскрылся, и он перешел в наступление.

Его поцелуй был грубым и глубоким, полным неутолимой жажды. Ей захотелось утонуть в нем. Захотелось всем телом протиснуться через его рот и найти в нем прибежище. И вместе с тем захотелось стать больше и сильнее настолько, чтобы суметь овладеть им и заставить его полюбить ее так, как она любит его.

И тут она почувствовала, как он содрогнулся. Мучительно застонав, Дэш отстранился:

— Ты хоть понимаешь, что вытворяешь? Хани опустилась на колени. Протянув руки, обхватила его бедра и прижалась к крепким плоским мышцам живота.

— Вытворяю как раз то, что хочу вытворять.

Схватив за плечи, он оттолкнул ее:

— Ну хватит! Ты заходишь слишком далеко, детка!

Она откинулась назад. Потом тихо произнесла:

— Я тебе не детка.

— Тебе же всего двадцать! — резко сказал он. — Ты еще ребенок.

— Лжец, — прошептала она.

Его глаза потемнели от боли, но в ней не было ни капли жалости. Это ее ночь. Возможно, единственная, которая ей достанется. Не вдаваясь в обсуждение своих намерений, она завела руки на затылок под волосы и дотянулась до крючка с петелькой вверху разреза платья. Расстегнув крючок, потянула «молнию». «Молния», тихо взвизгнув в напряженной тишине комнаты, раскрылась, и платье соскользнуло с плеч.

Хани встала на пол рядом с кроватью. Платье сползло с бедер на пол, и она осталась в кружевном бюстгальтере, мерцающих лайкрой колготках и отливающих ледяной голубизной трусиках.

У Дэша внезапно сел голос:

— Ты пьяна. Ты даже не представляешь, чего просишь.

— Вполне представляю.

— Ты разгорячена и хочешь мужчину. Причем все равно кого.

— Неправда. Поцелуй меня еще.

— Больше никаких поцелуев, Джейн Мэри.

— Какой ты чопорный, — возразила она, не давая ему прятаться за их сценической ролью.

— Я не…

Хани поймала его крепкое запястье и, притянув руку к себе, накрыла его ладонью свою грудь.

— Дэш, чувствуешь, как колотится мое сердце? — Она поводила ладонью взад-вперед, и сосок под шелковистой материей затвердел. — Ты чувствуешь это?

— Хани…

Хани провела его рукой между своих грудей и ниже, к ребрам:

— Ты чувствуешь меня?

— Не делай…

Она выждала лишь мгновение, затем передвинула его руку на шелковистую ткань трусиков между ног.

— О Господи! — Дэш коснулся ее, сомкнул вокруг нее ладонь и тотчас отдернул, словно обжегшись.

— Прекрати немедленно, ты слышишь меня?! — рявкнул он. — Ты пьяна и ведешь себя как шлюха! Перестань сейчас же!

— Ты испугался, что ли? — Она опустила глаза на его брюки. — Я же вижу, как ты хочешь меня, но тебе страшно в этом признаться.

— Что за чепуха! Ты даже не представляешь, о чем говоришь. Ведь ты ничего не смыслишь в любви. И потом, я на сотню лет старше тебя. А ты еще просто ребенок!

— Тебе сорок три. Не такая уж и древность. Да и целовал ты меня совсем не как ребенка.

— Ни слова больше. Я не шучу, Хани!

Но внутри накопилось слишком много боли, и остановиться было уже невозможно. Выпятив челюсть, она набросилась на него:

— Какой же ты трус!

— Довольно!

— У тебя не хватает мужества признаться в своих чувствах ко мне.

— Прекрати!

— Будь я такой же трусихой, как ты, мне даже в зеркало было бы противно смотреться.

— Я же сказал, прекрати!

— Да я бы просто убила себя, наверняка убила. Взяла бы ножик и воткнула его…

— Предупреждаю в последний раз!

— Трус!

Дэш схватил ее за руку, едва не сбив с ног, и притянул к себе. Приблизив к ней искаженное лицо, он в упор зашипел:

— Так ты хочешь этого?

Поцелуй был жестким и алчным, и Хани испугалась бы, не гори все в ней таким жарким огнем.

Ее податливость не остудила Дэша, а напротив, лишь пуще разожгла его гнев. Отодвинувшись от нее, он сбросил смокинг.

— Отлично! Больше я не намерен играть с тобой в игрушки. Что хочешь, то и получишь.

Он сорвал бабочку и принялся за сорочку. Запонки из оникса полетели в угол. Он тяжело дышал и, судя по всему, дошел до предела.

— И не надейся, что потом будешь приходить ко мне плакаться!

Она следила, как он расстегивает ремень и стягивает сорочку.

— А я и не собираюсь плакать.

— Ты даже не подозреваешь, что сейчас с тобой будет. — Он швырнул туфлю через всю комнату. — Ты же ничего не знаешь, ведь так?

— Ничего… по крайней мере ничего из практики. Дэш стянул второй башмак, с руганью зашвырнув его под кровать.

— А здесь единственное, что важно, так это именно практика. И не думай, я не собираюсь давать тебе поблажку. Никогда этого не делал. Ты сама захотела любовника, крошка. И сейчас получишь все сполна.

У Хани все мышцы обмякли, возбуждение сменилось страхом. Но даже и страх не мог прогнать ее из комнаты, слишком сильной была в ней жажда его любви.

— Дэш!

— Ну?

— Ты… Мне сейчас снять остальное или как?

Его руки замерли на поясе брюк. Он опустился на стоявший позади стул и несколько мгновений сидел неподвижно. Она затаила дыхание, молясь, чтобы этот опасный незнакомец, усиленно пытающийся запугать ее, и небезуспешно, опять превратился в того человека, которого она так любит. Но, увидев его сжатый рот, она поняла, что смягчаться он не намерен.

— Наконец-то хоть одна здравая мысль. — Он вытянул ноги и, скрестив их, принялся изучающе рассматривать ее. — Ты просто снимай все это, но только красиво и помедленнее, а я буду наблюдать.

— Ну почему тебе обязательно надо делать все это так ужасно?

— А чего ты ожидала, детка? Ты думала, что будут только стишки и поцелуи? Если тебе этого хотелось, тогда надо было заарканить какого-нибудь мальчишку. Такого же несмышленого в этой игре, как и ты сама. Кого-нибудь с приятными манерами, кто проводил бы с тобой время, даже не помышляя обидеть так, как обижу сейчас я.

— Ты не обидишь меня.

— А вот тут ты ошибаешься. Собираюсь обидеть, и еще как. Ты только взгляни, какой я здоровенный. Ну-ка снимай белье. Или ты готова признать, что совершила ошибку?

Хани захотела убежать от него, но не могла. Еще никто и никогда не одаривал ее любовью, и если он может дать ей только это, то она примет все, что он ни предложит.

Когда Хани, заведя руки за спину, стала расстегивать бюстгальтер, руки у нее тряслись.

Он вскочил со стула с искаженным яростью лицом:

— Это твоя последняя возможность! Если сбросишь бюстгальтер, я тобой непременно займусь.

Хани неловко расстегнула застежку и дала бретелькам соскользнуть с плеч.

На щеках Дэша заиграли желваки.

— Вот пусть только бюстгальтер упадет, и тогда уже будет поздно. Я не шучу. Ты пожалеешь, что родилась на свет. — Кружевные раковины упали на пол. — Как только снимешь бюстгальтер, ты пожалеешь…

— Дэш! — Голос дрожал, это был скорее шепот. — Ты и так уже запугал меня. Не мог бы ты… ты не мог бы для начала просто подержать меня минутку?

Все его неистовство куда-то исчезло. Плечи опали, рот болезненно искривился. Застонав, он потянулся к Хани и заключил ее в свои объятия. Ее груди двумя птичками прильнули к его голой теплой груди.

В тишине прозвучал его тихий и печальный голос:

— Я так боюсь за тебя, Хани.

— Не бойся, — прошептала она. — Ведь я знаю, что ты не сможешь полюбить меня.

— Радость моя…

— Все хорошо. Я люблю тебя за нас двоих. Я так сильно люблю тебя.

— Тебе только кажется, что любишь.

— Люблю, — пылко сказала она. — Люблю так сильно, как еще никого в жизни не любила. Ты единственный, кто хоть как-то побеспокоился обо мне. Не сердись на меня.

— Дорогая, я и не сержусь. Как ты не понимаешь? Это я на себя злюсь.

— Почему?

— Потому что недостоин тебя.

— Неправда.

Он тяжело вздохнул:

— Ты заслуживаешь гораздо большего. Я не собираюсь причинять тебе боль, но наверняка разобью твое сердце.

— Мне все равно. Ну пожалуйста, Дэш. Пожалуйста, люби меня, хотя бы сегодня!

Дэш долго гладил ее волосы. Затем руки скользнули вниз по ее голой спине к бедрам.

— Будь по-твоему, радость моя. Я буду любить тебя. Да простит меня Господь, но я не могу сдержаться!

Он поцеловал ее в лоб и щеки. Потом стал гладить, пока его же дыхание не стало тяжелым, после чего занялся ее ртом. Поцелуй был требовательным, и она потерялась в его восхитительной силе. Руки заскользили по ее бедрам, и она догадалась о его возбуждении по усилившемуся давлению на живот. Наклонив голову, он стал целовать ее юную грудь, лаская ртом соски до тех пор, пока она tie ослабела от желания.

— А я и не знала раньше, — выдохнула она.

— Я покажу тебе все, радость моя, — ответил он. Уложив ее на постель, он снял с нее колготки и трусики. Испугавшись, что может сделать что-то не так, она напряглась.

— Ты так прекрасна.

Расслабившись, она не сопротивлялась, когда он, разведя ей ноги, стал ласкать мягкую, упругую кожу бедер. Вскоре Хани почувствовала, что готова, и вверила ему всю себя без остатка. И когда он раздвинул ее, она тоже доверилась ему, не мешая его пальцам облегчить вход. И когда он, обнаженный, лег меж ее раскрытых бедер, она встретила его с горячим, бурно растущим наслаждением.

— Теперь полегче, радость моя, — хрипло проговорил он, продолжая гладить ее. — Не напрягайся.

Она и не напрягалась. Просто широко раскинула руки на кровати, полностью раскрывшись и доверившись ему. Он знал, где только коснуться, а где погладить. Он любил женщин дольше, чем она жила на свете, и понимал тайны ее тела лучше, чем она сама.

И когда он медленно овладел ею, она приняла его с удивлением и страстью, почти не чувствуя боли, ведь он так умело все подготовил. Он любил ее и ласкал, выказывая бесконечное терпение, хотя его собственное тело стало уже скользким и потным. Он вновь и вновь доводил ее до пика, не позволяя улететь.

И тогда она взмолилась, шепча между прерывистыми вздохами:

— Ну пожалуйста, я хочу…

— Спокойно, милая.

— Но должна же я…

— Еще нет. Молчи.

Он поцеловал ее, погладил и, подняв голову, стал наблюдать, как она молит об освобождении.

— Я сейчас… умру.

— Знаю, радость моя. Все знаю.

Глаза его затуманились нежностью, а она начала кричать.

Он улыбнулся и дал ей воспарить.

Глава 17

Потом Хани лежала в его объятиях, уткнувшись головой в плечо. Он лениво играл ее волосами, наматывая шелковистые пряди на свои большие коричневые пальцы, а она исследовала растительность на его груди и изучала старые шрамы, которые видела и раньше, но до сих пор не могла потрогать.

Он был тих.

А она — нет.

— Никогда не думала, Дэш, что все будет так удивительно. И нисколечко не больно, и так хотелось, чтобы это длилось вечность. Я беспокоилась… Ну, ты знаешь, когда почитаешь об этом в книжках, то потом вроде как ожидаешь слишком многого. Но после спрашиваешь себя, а так ли все это происходит на самом деле? — Она коснулась шрама около его соска. — А этот откуда?

— Не знаю. Может, из Монтаны. Я там работал на ранчо.

— Угу. Не могу представить ничего более чудесного, чем любовь. Я боялась, что буду… Ну, ты понимаешь, ведь у меня не было никакой практики, и я думала, что окажусь неумехой. — Наморщив лоб, она подняла голову. — Ведь я же не была неумехой, правда?

Он поцеловал кончик ее носа.

— Конечно же, не была.

Успокоенная, она опять легла и продолжала гладить его.

— Но я все равно многого не знаю и, если честно, не вижу причин, почему бы нам опять не заняться этим. Я же не устала, и у меня ничего не болит. В самом деле, совсем. Да и я бы хотела быть уверенной, что удовлетворила тебя, — ведь знаю, как это важно. И потом, я еще не делала многого… ну, ты знаешь, там оральный секс и прочее.

— О Господи, Хани.

Опершись на локоть, она посмотрела на него:

— Да, пока не делала.

Слабый румянец коснулся его скул.

— Ради всего святого, откуда ты всего этого набралась?

— Может, опыта у меня и маловато, но зато я много читала.

— Ну, тогда все понятно.

— И еще одно…

Он тяжело вздохнул.

— Все произошло так быстро. Ну, не то чтобы быстро. На самом-то деле медленно, и это было так восхитительно. Но я вроде как слегка обезумела. И вовсе не по своей вине — просто все, что ты делал со мной, прямо сводило меня с ума. Ну, не совсем с ума, но…

— Хани?

— Да?

— Как ты думаешь, удастся ли тебе дойти до сути прежде, чем оба мы умрем от старости?

Она потеребила край простыни.

— Суть в том… — Она заколебалась. — Я немного смущаюсь.

— Трудно представить, что есть еще что-то, что способно тебя смутить!

Хани одарила его взглядом, который был задуман как уничтожающий, но она была слишком переполнена счастьем, и цели он не достиг.

— Я хочу сказать, что… В пылу страсти, так сказать, у меня не было случая… Я никогда так и не… — Она погладила край простыни. — Дело в том, что… — Она сделала глубокий вдох. — Я хочу посмотреть.

Дэш вскинул голову:

— Чего ты хочешь?

Теперь румянец выступил уже на ее щеках.

— Хочу… посмотреть на тебя.

— Что-то вроде научного эксперимента?

— А ты не против?

Засмеявшись, он откинулся на подушку.

— Нет, дорогая. Не против. Взгляни!

Она отбросила простыню, а потом и Дэш, по-видимому, отбросил все остальное, потому что они тут же опять очутились друг у друга в объятиях.

Когда на следующее утро в дверь постучали, Дэш принимал душ. Он заказал себе кофе, а Хани — вафли, сосиски, тосты, сок и черничную ватрушку. Ей хотелось все съесть, все попробовать, все переделать. Она задумчиво улыбалась, обхватив себя руками. Вот теперь она на все сто процентов женщина.

Сто двадцать фунтов женского динамита. Самые крутые мужики Запада не смогли победить Дэша Кугана, ей одной удалось укротить короля ковбоев!

Гордо прошествовав через гостиную, уверенная в своей соблазнительности, Хани закрепила поясок халата, который набросила на плечи, выйдя из душа, и отворила дверь:

— Поставьте прямо…

Протиснувшись мимо нее, в комнату вихрем ворвалась Ванда Риджуэй:

— Он здесь, не так ли? В своем номере его не было. Я знаю, что он здесь!

— Мама, ну пожалуйста. — За ней неохотно следовала Мередит.

И хотя Дэш с Вандой развелись много лет назад, Хани мгновенно охватило чувство вины.

— Кто… О ком вы говорите?

Из ванной явственно доносился шум душа, и Ванда бросила на нее взгляд, каким взрослые женщины смотрят на детей, пойманных на лжи.

— Мать думает, что здесь мой отец, — натянуто пояснила Мередит.

— Дэш? — Хани округлила глаза, совсем как Дженни, когда та пыталась выкрутиться из затруднительного положения. — Вы полагаете, что Дэш здесь? — Деланно засмеявшись, она еще шире раскрыла глаза. — Но это же просто смешно. — Еще один деланный смешок. — С чего бы это Дэшу пользоваться моим душем?

— В таком случае кто же там? — осведомилась Ванда.

— Один человек… Я… на свадьбе я познакомилась с одним мужчиной…

Покраснев, Мередит повернулась к матери:

— Я же говорила, что его здесь нет' Вечно ты думаешь о нем только самое худшее. Ведь я говорила…

— Мередит, она лжет! Ты всю жизнь осуждала меня за этот развод. И, несмотря на все твои разговоры о геенне огненной, по-прежнему думаешь, что твой папочка умеет ходить по водам. Думаешь, что он прямо-таки осенен грандиозным ореолом, совсем как Иисус. Как бы не так! Да твой отец не смог бы пройти по водам, будь они даже из бетона. Его распутство — вот что погубило наш брак, а вовсе не я!

Шум душа в ванной прекратился.

Хани обеспокоенно глянула в сторону дверей:

— Не хочу быть невежливой, но если вам здесь больше нечего.

— Эй, Хани! Подойди-ка сюда и вытри мне спину. Услыхав голос отца, Мередит судорожно втянула воздух. Ванда торжествующе вскинула голову.

— В его номере душ испорчен, — запинаясь, проговорила Хани. — Я была с другим человеком, но он ушел. А потом звонит Дэш и говорит, что у него душ сломался, ну и попросил разрешения воспользоваться моим.

В дверях показался Дэш, вытирая голову одним полотенцем, а другое обернув вокруг бедер.

— Хани…

И замолчал.

Ванда скрестила руки на груди, лицо лучилось самодовольством. Мередит оскорбленно зашипела.

Дэш замер лишь на мгновение, потом продолжил вытирать волосы.

— А что это вы обе делаете здесь в такую рань?

— Да как вы могли?! — задыхаясь, проговорила Мередит.

— Мередит, это же совсем не то, что вы думаете! — Хани подлетела к Дэшу и встала рядом. — Дэш, я только что рассказывала Ванде и Мередит, что душ в твоем номере не работает. И ты попросил у меня разрешения воспользоваться моим. А поскольку мой… э-э… партнер на ночь уже ушел, я сказала, что нисколько не возражаю, и…

Дэш посмотрел на нее, как на дурочку:

— Черт подери, что ты плетешь?

— А как же твой сломанный душ? — слабым голосом справилась Хани.

Он набросил полотенце на плечи, зажав концы руками, и повернулся к Мередит:

— Мэри, никакого сломанного душа нет и в помине. Хани и я провели эту ночь вместе, а поскольку оба мы люди достаточно взрослые, то это не касается никого, кроме нас двоих.

В глазах Ванды сверкнуло злобное удовлетворение.

— Наконец-то твоя дочка увидела своими глазами, что за человек ее папочка!

Губы Мередит задрожали, потом она, с трудом разлепив их, проговорила:

— Папочка, я буду за тебя молиться. Я проведу остаток дня на коленях, молясь за твою бессмертную душу. Дэш сорвал с шеи полотенце.

— Проклятие, не трать зря времени! Мне совсем не нужно, чтобы кто-нибудь за меня молился.

— Нет, нужно. Тебе понадобятся все молитвы, какие только будут вознесены за твою душу. — Мередит перевела взгляд на Хани. — А вы! Да вы же просто оскорбление для любой женщины, ценящей святость своего тела. Это вы искусили его, совсем как те вавилонские блудницы!

Мередит угодила почти в цель, и Хани поморщилась. Но тут вперед шагнул Дэш.

— А теперь замолчи, — предостерегающе сказал он. — Ни слова больше!

— Но она такая и есть! Ведь она…

— Хватит! — взревел Дэш. И прежде чем Хани сообразила, что происходит, притянул ее к себе. Она ощутила слабость от вихря чувств, закруживших ее в ответ на его защиту. — Если хочешь остаться частью моей жизни, Мередит, тебе придется принять и Хани, потому что и она станет ее частью.

Хани, подняв голову, посмотрела на него.

— Никогда ее не приму, — горько сказала Мередит.

— Может, тебе следовало бы получше обдумывать свои слова, прежде чем захлопывать за собой много дверей?

— Об этом мне и думать не нужно, — ответила Мередит. — Ведь прими я эту низкую связь, она станет и моим грехом тоже!

— Решать придется тебе самой, — сказал он. Ванда выступила вперед:

— Мередит, вызови-ка нам лифт. Я приду через секунду.

Мередит явно еще не все сказала, но перечить матери у нее не хватило духу. Упорно не глядя на отца, она одарила Хани полным ненависти взглядом и вышла.

— Тебе непременно надо было притащить ее сюда, правда? — сказал Дэш, когда Мередит ушла. Ванда ощетинилась:

— Тебе не пришлось жить с ней! Ты был для нее отличным парнем, раз в несколько лет заявляющимся в город с чемоданами, полными подарков. А я была гадкой стервой, отсылавшей ее папочку обратно. Ей уже двадцать два года, и я устала жить под гнетом ее осуждения.

Его рот плотно сжался.

— Ладно, убирайся.

— Уже ухожу.

Она подтянула ремешок сумки на плече, и тут ее враждебность, казалось, несколько поутихла. Она перевела взгляд с Дэша на Хани и обратно. Потом покачала головой:

— Ты опять уже готов все испортить; не так ли, Рэнди?

— Не пойму, о чем ты.

— Каждый раз, как ты только-только начинаешь держаться на плаву, тут же обязательно делаешь что-нибудь такое, что все испортит. Сколько я тебя знаю, у тебя всегда бывало именно так! Как раз когда все для тебя начинает складываться удачно, тебе непременно удается все разрушить.

— Ты сошла с ума.

— Не делай этого, Рэнди, — тихо сказала она. — Хотя бы на этот раз не делай!

Между ними повисло тягостное молчание. Его лицо стало жестким, ее — печальным. Неловко потрепав его по руке, она оставила их одних.

Хани перевела взгляд с закрывшихся дверей на Дэша:

— Что она имела в виду? О чем это она?

— Не обращай внимания.

— Дэш!

Вздохнув, он выглянул в окно.

— Полагаю, она догадалась, что я собираюсь жениться на тебе.

У Хани запершило в горле.

— Жениться на мне?

— Ступай оденься, — жестко сказал он. — Нам надо успеть на самолет.

Он и словом не обмолвился о поразившем ее заявлении ни во время полета, ни даже после того, как они прибыли в Лос-Анджелес. В конце концов она оставила попытки разговорить его. На скоростной автостраде из аэропорта Дэш на чем свет стоит клял других водителей и нещадно подрезал их машины. Но даже его скверное настроение не могло заглушить хора ангелов, певших у нее в душе.

Он сказал, что хочет жениться на ней! Ее мир раскололся как яйцо, вскрыв украшенную алмазами сердцевину.

Коротко выругавшись, Дэш впритирку проскочил между двумя грузовиками. Хани поняла, что они едут вовсе не на ранчо, а в сторону Пасадены, и внутри у нее все похолодело. Он везет ее домой! А что, если у него и в мыслях нет сделать то, о чем он сказал? А вдруг свадьба отменяется и он просто ищет способ сообщить, что передумал?

— Готов поспорить: ты не уложила в этот чемодан ни одной пары джинсов!

Услышав а его голосе осуждение, Хани поспешила занять оборону:

— Мы же собирались пожениться.

— У тебя всегда наготове достойное возражение, не так ли?

Хани открыла было рот, чтобы ответить, но не успела; он продолжил:

— А сделаем мы это вот как. Полагаю, лучше всего будет поехать в Баджу. Там зарегистрируем брак, а потом несколько деньков поживем на открытом воздухе. У нас остается еще неделя до возвращения на съемочную площадку, так почему бы не выжать из нее все что можно?

Хор ангелов дружно грянул «Аллилуйя».

— Ты не шутишь? — пролепетала она. — И мы в самом деле поженимся?

— А ты можешь предложить что-нибудь взамен? Или ты предпочла бы какую-нибудь интрижку? — Он выплюнул последнее слово с таким видом, будто оно было на редкость непристойным ругательством. — А может, тебе хотелось бы просто «пожить вместе»?

— Все так делают, — неуверенно сказала она, пытаясь понять, к чему он клонит.

Он, казалось, совершенно разочаровался в ней:

— И это предел твоих мечтаний? Скажу тебе одну вещь, малышка. В моей жизни я нередко поступал не лучшим образом, но никогда не опускался настолько низко, чтобы не жениться на женщине, которую люблю.

Он любит ее! От этих слов все внутри у нее словно обожгло солнцем. И ее перестало волновать его дурное настроение, не говоря уже обо всем прочем. Он сказал, что любит ее и что она станет его женой. Ей захотелось броситься в его объятия, но в нем было нечто такое неприступное, что она сочла за благо промолчать.

Больше Дэш не проронил ни слова, пока они не подъехали к ее дому.

— Даю тебе десять минут на то, чтобы избавиться от этих тряпок и уложить джинсы и сапоги. Ночь проведем на ранчо, а выедем завтра ранним утром. По ночам там холодно, поэтому захвати теплую пижаму. И не забудь свое свидетельство о рождении.

Свидетельство о рождении! Неужели они и в самом деле сделают это? Тихонько взвизгнув от счастья, Хани бросилась ему на шею, потом помчалась в дом сделать все, как он велел.

Никто из членов семьи, кажется, даже не заметил отсутствия Хани. Она быстро уложила вещи и сообщила Шанталь, что уезжает на несколько дней. Шанталь даже не поинтересовалась, куда и зачем, а Хани ничего не стала объяснять. Она все еще не могла до конца поверить, что Дэш Куган и в самом деле собирается жениться на ней, и пока это не произошло, ей не хотелось сглазить свою судьбу, хоть кому-нибудь доверив свою тайну.

Дэш нетерпеливо барабанил пальцами по рулю, когда она вернулась в автомобиль.

— Тебе совсем не обязательно было ждать здесь, — сказала она, забираясь в салон. — Мог бы и в дом зайти.

— Ну уж нет, пока там эта шайка каннибалов.

Хани решила, что она еще успеет внушить Дэшу должное уважение к ее семье, когда они поженятся, но кое-что из сказанного им раньше отлагательств не терпело. И когда автомобиль помчался в сторону Вентуры, на ее счастливое настроение набежала маленькая тучка.

— Дэш! Ты говорил раньше, что всегда женишься на женщине, которую любишь? Я хочу, чтобы ты любил меня совсем не так, как прежних своих жен. Я хочу… хочу, чтобы это было навсегда!

Он не отрываясь смотрел перед собой на автостраду.

— Ну что ж, посмотрим.

Глава 18

Они поженились на следующий день в городке Мексика-ля, расположенном у самой границы, по ту сторону. Церемония происходила в каком-то официальном учреждении — Хани не поняла, в каком именно, потому что не смогла прочитать вывеску, написанную по-испански, а Дэш был по-прежнему неразговорчив. Оба были в джинсах. Хани держала в руках букет цветов, купленный Дэшем у уличной торговки, а на пальце у нее было простенькое колечко из ближайшего ювелирного магазина.

Стены в здании были тонкими, и из соседнего офиса доносился оглушительный рев передаваемых по радио испанских рок-песенок. Регистрировавший брак клерк поблескивал золотым зубом и источал одуряющий запах гвоздики. По завершении церемонии регистрации Дэш схватил свидетельство о заключении брака и потащил Хани на улицу, даже не поцеловав.

Жаркий полуденный воздух был насыщен испарениями оросительных каналов и распыляемых удобрений, но Хани вдыхала его с наслаждением. Она была «миссис Дэш Куган»! Хани Джейн Мун Куган. Наконец-то она стала частью другого человека!

Дэш потащил ее к стоявшему у тротуара джипу, загруженному походным снаряжением. Еще раньше Куган рассказывал Хани, что специально переоборудовал джип для поездок по дикой непроходимой местности, где любил разбивать лагерь. Когда Дэш заехал на одну из государственных заправочных станций «Пентекс», чтобы заполнить вместительный бензобак джипа, Хани припомнила те времена, когда он выбирался в такие поездки один, а она мечтала поехать с ним вместе. Хани и представить себе не могла, что мечта ее сбудется.

Они отправились из Мексикали на запад. Над асфальтом волнами подымался горячий воздух, шоссе было сильно замусорено. На обочинах, словно мертвые аллигаторы, лежали брошенные покрышки, убогий пейзаж оживляли лишь старые порванные афиши. Оглушительно сигналя, мимо промчался грузовик с рабочими. Хани высунула из окна руку и весело помахала им.

— Хочешь, чтобы оторвало руку? — сердито проворчал Дэш. — Немедленно убери!

Похоже, несмотря на то что брачная церемония была уже позади, настроение у него нисколько не улучшилось. Хани сказала себе, что рано или поздно Дэш поделится с ней своими тревогами, но пока решила держать язык за зубами.

Хани уже выезжала несколько раз в Тигуану вместе с Гордоном и Шанталь, однако эта часть Баджн была ей незнакома. Она представляла собой засушливую мрачную местность, узловатым пальцем вдававшуюся в море. В нескольких милях к западу от Мексикали шоссе пересекало верхнюю часть лагуны Салады — дно огромного высохшего озера. Поверхность лагуны была испещрена следами от протекторов вездеходов и джипов.

От луноподобного ландшафта иссушенного дна озера у Хани начали слипаться глаза. Сразу после наступления темноты они заехали на ранчо и молча поужинали. Затем Дэш без церемоний отвел ее в одну из комнат для гостей, где она беспокойно проворочалась всю ночь, не в силах заснуть, — боялась, что к утру Дэш изменит свое решение. Она все смотрела на свое золотое кольцо и никак не могла поверить в то, что они действительно поженились.

От резкого толчка Хани налетела плечом на мужа — Дэш свернул с шоссе и повел джип по дну высохшего озера.

— На ночь остановимся в одном из пальмовых каньонов, — суховато сказал он. — Это местечко не слишком доступно, поэтому туристы туда пока еще не добрались.

«Не слишком доступно» — было довольно мягко сказано. Пока маленький автомобиль преодолевал участок, проходивший по дну озера, и наконец взобрался наверх по крутым скалистым западным склонам, его шестеренкам пришлось основательно потрудиться. Примерно час они ехали по тесной, чуть шире колеи, дорожке. Хани так растрясло на ухабах, что она почувствовала себя вконец разбитой. Наконец через узкую расщелину в скалах джип въехал в крохотный, заросший пальмами каньон.

По обе стороны каньона подымались неприступные высокие гранитные скалы. Хани увидела, как изогнутые ветви слоновых деревьев переплетаются с пальмами и тамариском. Когда Дэш остановил джип, она услышала шум журчащей воды. Куган выбрался из машины и исчез за деревьями. Хани также вышла размять ноги и посмотреть, откуда раздается шум воды. Обернувшись, она увидела маленький водопад, серебряным кружевным туманом низвергавшийся с отвесной скалы.

Из-за деревьев вышел Дэш, застегивая на ходу «молнию» брюк. Хани быстро отвела взгляд, испытывая одновременно и смущение, и восхищение от такого рода непривычной близости, — по ее представлениям, такое поведение мужчины в присутствии жены было вполне естественным.

Дэш начал разгружать джип и кивком головы указал на водопад:

— Этот каньон — одно из немногих мест со свежей водой во всем Баджа. Здесь даже горячие источники есть. На большей части полуострова сухо и пыльно, и вода здесь ценится дороже золота. Достань-ка те колышки для палатки!

Хани так и сделала, но, когда стала выносить колышки, зацепила концом самого длинного колышка за джип, и они с грохотом посыпались на землю.

— Черт возьми, Хани, смотри, что ты натворила!

— Прошу прощения.

— Мне вовсе не улыбается проводить тут время, прибирая за тобой, как нянька!

Хани наклонилась и стала подбирать колышки.

— И может, ты все-таки скажешь, зачем надела эти сандалии? Точно помню, что велел тебе взять сапоги.

— А я и взяла, — ответила Хани. — Они сложены вместе с моей одеждой.

— Да какой в них толк, если они лежат вместе с одеждой, когда мы ходим посреди пустыни, где в любой момент можно наступить на гремучую змею?

— Да мы вовсе и не посреди пустыни, — возразила Хани, поднимаясь с колышками в руках.

— Похоже, у тебя еще со вчерашнего дня отвратительное настроение.

Хани уставилась на Дэша, пораженная несправедливостью. Да это же он сам вел себя так, словно уселся на дикобраза!

Дэш приподнял большим пальцем надвинутый на глаза «стетсон» и бросил на Хани взгляд, не предвещавший ничего хорошего:

— Имеет смысл сразу же оговорить несколько правил. Если ты, конечно, не слишком занята разбрасыванием вещей, чтобы меня слушать.

— Мне никогда раньше не приходилось разбивать лагерь, — сухо ответила Хани. — Понятия об этом не имею.

— Не о лагере речь. Речь идет о нас с тобой. — Дэш подошел к ней на расстояние вытянутой руки. — Во-первых, босс тут я. Я привык делать все по-своему и не собираюсь отказываться от своих привычек. Приспосабливаться придется в основном тебе, и чтобы я не слышал никакого скулежа по этому поводу. Ясно?

Он не стал дожидаться ее ответа и правильно сделал.

— Работа по дому меня абсолютно не касается. Выражения типа «распределение обязанностей» в моем словаре отсутствуют. К стиральной машине я не подхожу; меня не волнует, есть ли на полке кофе. Мы или наймем кого-нибудь для этих дел, или ты будешь заботиться об этом сама. Одно из двух. — Дэш прищурил глаза. — А теперь о твоей умопомрачительной семейке. Если хочешь поддерживать их, то это твое дело, но от меня они не получат ни пенни, да и к ранчо ближе чем на десять миль пусть не подходят. Это понятно?

Все выглядело так, словно Дэш излагал условия ее освобождения из тюрьмы, ни больше ни меньше.

— И еще одно. — Хмурое лицо Дэша стало еще темнее. — Насчет тех противозачаточных пилюль, которые я видел у тебя в сумке. Отныне ты принимаешь их регулярнейшим образом, малышка. Я уже испортил жизнь одним детям и не собираюсь портить другим.

— Дэш!

— Что?

Хани положила колышки на землю и посмотрела на Дэша, стараясь не отводить взгляд.

— Я изо всех сил пыталась сохранять спокойствие, старалась не выходить из себя, но ты загнал меня на край пропасти. Ты хоть понимаешь это?

— Да я едва успел рот раскрыть!

— Вот здесь ты ошибаешься. Ты успел все испортить.

Его челюсть выдвинулась вперед.

— Это правда?

— Да, правда. Меня никогда нельзя было назвать плаксой, Дэш Куган, но, с тех пор как я в тебя влюбилась, мне досталось сполна. И предупреждаю, что ты сильно расстраиваешь меня и, если будешь продолжать в том же духе, я очень скоро не выдержу и заплачу. Мне нечем тут гордиться — честно говоря, мне стыдно, но это ничего не меняет. Если тебе не хочется провести остаток этого жалкого подобия медового месяца рядом с ревущей женой, то веди себя как джентльмен — ты можешь им быть, я знаю!

Опустив голову, Дэш поддал носком сапога камешек. Когда он начал говорить, голос его звучал тихо и чуть хрипловато: — Хани, я еще ни разу не был верен женщине!

Стрела боли поразила ее навылет.

Дэш посмотрел на нее грустными глазами.

— Когда я думаю о своей прошлой жизни, о тех годах, что нас разделяют, не говоря уже о том, что придется оборвать две карьеры, никак не могу поверить, что все-таки решился на это, — не из-за себя, просто невыносима мысль, что пострадаешь ты. Знаю, я, должно быть, сумасшедший, но, когда в моей жизни появилась ты, я не смог ничего с собой поделать.

Вся ее обида исчезла, и душу переполнила нежность.

— Думаю, я тоже немного сошла с ума. Я люблю тебя так, что мне иногда страшно становится. Дэш прижал ее к груди.

— Я знаю. И люблю тебя еще больше. И поэтому нет прощения тому, что я сделал.

— Дэш, пожалуйста, не говори так. Он погладил Хани по голове.

— Ты пробираешь меня до костей, даже когда я не смотрю на тебя. Все шло бы прекрасно, если б ты не повзрослела на моих глазах. Но ты вдруг стала совсем взрослой и, как я ни старался, никак не становилась прежним ребенком.

Потом они долго стояли молча, и тишину нарушал лишь звук шумевшего позади водопада.

Когда они уже заканчивали разбивать лагерь, небо затянуло тучами, пошел моросящий дождь и заметно похолодало. Хани продрогла и промокла, но была счастлива как никогда.

— Как смотришь на то, чтобы перекусить? — Дэш затянул «молнию» на входе установленной им маленькой палатки.

Хани подошла к джипу, но, пока доставала большую жестяную коробку с провизией, рядом оказался Дэш и забрал коробку у нее из рук.

— Она же не тяжелая, — запротестовала Хани. — Я могу я сама достать.

— Не сомневаюсь, что можешь. — Наклонившись, Дэш коснулся губами ее губ.

Хани незаметно улыбнулась, вспомнив его недавние громогласные заявления. Большего трепача, чем Дэш Куган, она еще не встречала.

На палатку, всколыхнув ветви пальм, обрушился порыв пронизывающего ветра. Хани поежилась:

— Я думала, в этих местах тропический климат.

— Ты замерзла?

Она кивнула.

— Это хорошо!

Хани с любопытством посмотрела на мужа.

— Погода может меняться здесь очень быстро, особенно зимой. — Дэш говорил это с явным удовольствием. — Сейчас единственное в году время, когда здесь нужна палатка. В другое время достаточно было бы продуваемого ветерком тента, чтобы укрываться от солнца и держаться подальше от насекомых. Пока я здесь приберу, достань для нас сухую одежду и возьми свое теплое белье.

Хани так и сделала, но, когда направилась к палатке переодеться, Дэш преградил ей дорогу:

— Не сюда. — Взяв Хани за руку, он завернул сухую одежду в пончо и повел ее к пальмам.

С каждой минутой становилось все холоднее, и у нее уже начали стучать зубы.

— Боюсь, я уже слишком замерзла для прогулки, Дэш.

— Давай-давай! Для тебя это пустяки. Бодрящий холодок ни для кого не смертелен!

— Ничего себе холодок! У меня же пар изо рта!

Дэш усмехнулся:

— Ты что, уже хнычешь, или это мне только кажется?

Хани вспомнила о замечательных пуховых спальных мешках, в которые можно было бы забраться прямо сейчас и где она могла бы получить еще пару уроков искусства любви.

— Ничего тебе не кажется.

— Вижу, мне следует заняться твоим закаливанием.

Дэш провел ее через заросли, и у Хани захватило дух. Перед ними среди папоротника и покрытых мхом камней лежало маленькое озерцо, с поверхности которого в холодный воздух подымался пар.

— Я уже говорил тебе, что здесь есть горячие источники, — сказал Дэш. — Ну что, не снять ли нам одежду? Пойдем повеселимся!

Хани начала уже расстегивать блузку, но окоченевшие пальцы не слушались, и Дэш успел раздеться первым. Он помог Хани стащить мокрые джинсы и повел в озерцо, остановившись, когда вода достала ему до пояса; у Хани на поверхности остались лишь грудь и плечи. Прикосновение горячей воды к озябшему телу вызвало необычайное ощущение. В холодном воздухе грудь Хани покрылась гусиной кожей, а соски сморщились и стали твердыми, как камешки, Дэш наклонил голову и погрузил один из сосков в тепло своего рта. Откинув голову, Хани наслаждалась этой нежной лаской. Затем его рот переместился к другому соску.

Потом Дэш отпустил ее и стал обливать теплой водой озябшие плечи, не давая ей окунуться и согревая водой и ладонями больших загорелых рук.

Хани начала гладить под водой его бедра и низ живота. Соски размягчились и увеличились под теплыми пальцами Дэша, как почки под летним солнцем. Руки ее осмелели. Она гладила его, пока он не застонал.

Потом они спустились к центру озерца, пока вода не закрыла ей плечи.

— Обними меня ногами за талию, — проговорил Дэш хриплым голосом.

Хани слизнула с его скул капельки влаги и сделала то, о чем он просил.

Он ласкал ее под водой, руки его ненасытно исследовали каждый дюйм ее тела, и от этих неистовых ласк у Хани перехватывало дыхание.

— Дэш… — Она сильнее обхватила его бедрами. Он со стоном выдохнул ее имя и повел к палатке.

Они пробыли в пальмовом каньоне два дня, и Дэш за это время, казалось, помолодел прямо у нее на глазах. Резкие линии в уголках рта смягчились, потухший взгляд зеленых глаз вновь оживился. Они столько смеялись, дурачились и занимались любовью, что иногда Хани начинала сомневаться, кому из них двадцать лет — ей или ему. Она готовила яичницу с беконом на походной плитке, а когда на третий день утром они уезжали из каньона, на глаза ей навернулись слезы. Дэш хотел воспользоваться тем, что вновь потеплело, и показать ей все вокруг, так что следующие несколько дней они собирались провести на берегу Калифорнийского залива, или моря Кортеса, как его еще называли.

— Это было лучшее время в моей жизни, — вздохнула Хани, когда они вновь выехали на шоссе, ведущее на юг.

— Мы вернемся сюда опять, — сказал Дэш неожиданно мрачным голосом. — Думаю, в будущем у нас будет много времени для путешествий.

— А что в этом плохого? Ты ведь любишь жить на природе?

— Я люблю жить на природе, когда у меня отпуск. А не из-за того, что мы оба стали безработными.

Хани решительно вздернула подбородок:

— Не хочу об этом разговаривать.

— Хани…

— Я серьезно, Дэш. Не сейчас.

Дэш уступил и на этот раз и начал рассказывать о росших вдоль шоссе растениях и видневшихся глыбах вулканического происхождения. Когда они проехали южнее, через открытые окна джипа подул горячий бриз. Хани увидела повсюду брошенные старые автомобили, и ей стало не по себе. В окружавшем их ландшафте было что-то апокалиптическое: мрачная пересохшая местность, покрытая струпьями ржавых кузовов автомобилей, перевернутых, словно дохлые жуки; высохшие остовы деревьев, полузаброшенная дорога с лежащими там и сям скелетами животных. Даже на самых опасных участках дороги не было ограждений, и кое-где по сторонам группы крестов указывали места, где покоились ушедшие из жизни любимые кем-то люди.

Хани охватил необъяснимый страх — не за себя, а за Дэша.

— Давай я сяду за руль, — неожиданно предложила она.

Дэш вопросительно посмотрел на жену. Хани знала, что он отличный водитель, но ей хотелось сидеть за рулем. Только если она сама будет управлять каждым движением автомобиля, следить за каждым поворотом дороги, ей удастся уберечь его.

— Здесь неподалеку есть ресторан в прибрежном домике, где можно остановиться на ленч, — сказал он. — И готовят там неплохо. А затем ты сядешь за руль.

Хани заставила себя несколько раз глубоко вдохнуть и потихоньку начала расслабляться.

«Домик» — довольно лестное определение для этого ресторана. Он был сооружен из необожженного кирпича и когда-то выкрашен в зеленый с желтоватым оттенком цвет. На убогой террасе с видом на море выставили несколько разномастных столов. От солнца террасу укрывала ветхая крыша с хлопающим на ветру толем, установленная на неотесанных деревянных столбах.

— Я знаю, что налоговое управление забирает большую часть твоих доходов, Дэш, но мне кажется, ты смог бы предложить мне что-нибудь и получше.

— Посмотрим, что ты скажешь потом, — ответил с усмешкой Дэш, проведя ее к колченогому деревянному столу, к столешнице которого был прибит квадрат тщательно вымытого линолеума.

— Сеньор Куган!

— Hola! Como estas, Emilio?

Дэш поднялся навстречу пожилому мексиканцу. Они обменялись приветствиями, выговаривая испанские слова с бешеной скоростью, а затем Дэш представил ее. Поскольку Хани не знала языка, то не поняла, как Дэш определил ее статус. Наконец Эмилио удалился через обитый сеткой от насекомых вход на кухню.

— Надеюсь, ты проголодалась. — Дэш снял шляпу и положил рядом на свободный стул.

Следующие полчаса они наслаждались блюдами, лучше которых Хани есть еще не приходилось: quesadillas из нежных маисовых лепешек с пузырящимся козьим сыром, сочные, сдобренные лимонным соком ломтики морского уха, авокадо, приготовленные с мясистыми креветками, слегка отдававшими соленой водой и cilantro. Время от времени один из них брал вилкой особенно нежный кусочек и кормил другого. Иногда они целовались. Хани чувствовала себя так, словно Дэш был ее любовником с незапамятных времен.

Хани так насытилась, что смогла съесть только пару кусочков поданного на десерт жирного пирога с инжиром. Дэш также отложил вилку и смотрел на море. Хани увидела на голове у мужа хохолок, оставшийся после того, как Дэш снял шляпу, и потянулась пригладить его, до конца еще не уверенная, что имеет право на такие поступки.

Дэш поймал ее руку и поднес к своим губам. Когда он отпустил ее, на лице у него появилось мрачное выражение.

— Как только вернемся назад…

Хани отдернула руку:

— Не хочу об этом разговаривать.

— Нам необходимо поговорить. Это очень серьезно, Хани. Первым делом я хочу, чтобы ты встретилась с хорошим адвокатом.

— Адвокатом? Ты что, уже собираешься со мной развестись?

Дэш не улыбнулся.

— Я не о разводе. Все твои деньги до последнего пенни должны быть надежно заперты, чтобы до них не добралось налоговое управление, — из-за меня. Не хочу, чтобы тебе пришлось расплачиваться за мои финансовые ошибки. С моей стороны было глупо не подумать об этом раньше, до нашей женитьбы. Не знаю… я не очень удачлив с деньгами.

Увидев, как Дэш расстроен, Хани улыбнулась:

— Я позабочусь об этом, хорошо? Не переживай.

Ее уверения, кажется, успокоили Дэша, и он вновь откинулся на спинку стула. Но эти вопросы ждали безотлагательного решения; они остались висеть в воздухе. Хани понимала, что спрятаться от забот негде, да и не удастся, как бы ей этого ни хотелось. Она в раздумье поковыряла этикетку на бутылке с минеральной водой.

— Может, все и обойдется, Дэш. Никто не узнает. Сохраним нашу женитьбу в тайне.

— Это невозможно. В бульварных газетенках уже все, наверное, разузнали. Думаешь, тот парень, что регистрировал наш брак, будет держать язык за зубами?

— А почему бы и нет?

— А как насчет того клерка, что заполнял бумаги? Или ювелира, продавшего обручальное кольцо?

Хани прижалась к спинке стула.

— И что, по-твоему, может произойти?

— Наши ребята из отдела средств массовой информации из кожи вон будут лезть, чтобы спасти положение. У них ни черта не получится, но они сделают вид, что горы своротили и не зря получают деньги. Бульварные газетенки наймут вертолеты, которые будут висеть над ранчо в надежде получить фотографии, где мы оба будем в чем мать родила. Хроникеры начнут строчить о нас в газетах. Комики будут отводить на нас душу. Мы станем основной мишенью шуток в ежедневных монологах в шоу Карсона. Нам и шагу не удастся ступить так, чтобы какой-нибудь остряк не показал на нас пальцем.

— Этого не может быть…

— Телекомпания и все эти чертовы артисты из сети будут уверять друг друга, что можно подработать сценарий и пересмотреть концепцию сериала. Но что бы они ни делали, публику будет тошнить, и «Шоу Дэша Кугана» почиет в бозе.

Хани не на шутку рассердилась на Дэша:

— Ты не прав! Вечно ты во всем видишь лишь плохое. Эта черта у тебя просто невыносима. Даже если случается какая-нибудь ерунда, ты ведешь себя так, словно наступает конец света! Публика не так глупа. Они отличают реальную жизнь от телевизионных программ. И сеть ни за что не откажется от сериала. Они сделали на нем миллионы. Это самый удачный сериал за все годы. Все любят нас!

— Кого ты пытаешься убедить? Меня или себя?

Мягкость Дэша обезоружила Хани. Она посмотрела на сверкавшие в полуденном солнце волны океана и опустила плечи.

— Мы не сделали ничего плохого. Мы любим друг друга. Я не вынесу, если они превратят нас в повод для непристойностей. Мы же живем в реальной жизни, а не в телевизионном шоу.

— Но ведь публика не знает нас, Хани; им известны лишь персонажи, которых мы играем. И новость о том, что Дженни Джонс сбежала со своим папочкой, чтобы выйти за него замуж, будет для них почище разорвавшейся бомбы.

— Но это же несправедливо, — твердила Хани. — Мы ведь не сделали ничего плохого.

Дэш внимательно посмотрел на нее:

— Ты ни о чем не жалеешь?

— Конечно, нет! А вот ты, кажется, пожалел.

— Да не жалею я. Хотя, может быть, и стоило бы.

Когда они посмотрели друг другу в глаза и ничего, кроме любви, там не увидели, напряжение немного спало.

В тот же день они разбили лагерь на песчаном берегу уединенной бухточки. Дэш показал ей, как молотком и зубилом откалывать от камней крупных, размером с кулак, устриц. Они выдавливали на них свежий лимонный сок и ели сырыми.

Купаться было холодновато, но Хани настояла, чтобы они пошли побродить по воде. А потом Дэш согрел ее ноги между своими бедрами. И еще были объятия под шум прибоя.

На следующую ночь они сняли комнату в маленьком отеле, где была ванна с горячей водой. Оценив всю прелесть принятия душа вдвоем, Хани поднялась на цыпочки и прошептала Дэшу, что она хочет с ним сделать.

— Ты уверена? — спросил он хрипловатым голосом.

— О да! Еще как уверена!

На этот раз именно она повела его в постель.

На другой день они направились в глубь пустыни, где разбили лагерь. Хани увидела искривленные стволы слоновых деревьев и гранитные валуны, которым ветер придал устрашающие формы. На застывшем рельефе на фоне неба вырисовывались контуры гигантских кактусов с сидевшими на них грифами. Вечером, когда они уселись у маленького, разведенного Дэшем костра, Хани с тяжелым сердцем наблюдала за заходом солнца.

— Не уверена, что здесь мне понравится.

— Если не видела звезд в пустыне, можешь считать, что ты их совсем не видела.

Солнце скрылось за горизонтом, и в небо взметнулась огромная стая птиц. Хани замерла:

— Как красиво. Я никогда не видела столько птиц!

Дэш усмехнулся:

— Это летучие мыши, радость моя.

Хани поежилась, и Дэш притянул ее к себе на спальный мешок.

— Природа в этих местах не приукрашена. И поэтому мне здесь нравится. Жизнь обнажена здесь до костей. И не надо ее бояться.

Хани постепенно расслабилась и пристроилась на плече у мужа. Ночные звуки оживили пустыню. Со временем на небе одна за другой стали загораться звезды. Свет городских огней не смазывал их блеск, и у Хани появилось чувство, что она видит звезды впервые.

Понемногу она начала понимать, что имел в виду Дэш. Здесь во всем была такая неподдельная естественность, что, казалось, упали все разделявшие их покровы. Не осталось ни тайн, ни недомолвок.

— Когда мы вернемся, Хани, нам придется нелегко. Я надеюсь, что у тебя все же хватит стойкости все это перенести.

Хани приподнялась на локте и посмотрела в любимое лицо.

— Мы оба знаем, что у меня хватает стойкости, — сказала она тихо. — А у тебя?

Хани всей кожей ощутила, как удаляется от нее Дэш и исчезает возникшая между ними близость.

— Не говори ерунды. — Дэш медленно отвернулся.

Может, сказалась магия пустыни, но у Хани словно спала с глаз пелена. Она наконец отчетливо разглядела Дэша — целиком, без прикрас, разглядела его самого, а не то, каким он хотел ей казаться. Хани это испугало, но любовь придала отваги, и, собравшись с духом, она тихонько коснулась его спины:

— Дэш, по-моему, пришло время окончательно повзрослеть.

Спина под рукой Хани напряглась.

— Что ты хочешь этим сказать?

Разговор Хани начала, а продолжать не было никакого желания. А что, если она ошибается? И вообще — с какой стати она решила, что знает о нем то, чего не поняли взрослые женщины, на которых он был прежде женат? Не затем Хани напомнила себе, что все те взрослые женщины бросили Дэша.

Поднявшись на колени, она придвинулась так, чтобы видеть его лицо:

— Ты должен признать, что с нашей женитьбой закончилась большая часть твоей жизни. И не думай, что, если решишь разорвать наш брак, тебе будет достаточно, как и прежде, забраться в постель к другой женщине, и ты тут же получишь развод!

Дэш сощурился и вскочил со спального мешка:

— У тебя ни капли здравого смысла!

— Вздор! Начиная со своей первой женитьбы, ты использовал застежку на брюках как аварийный выход. Но если с другими твоими женами этот номер проходил, у меня он не пройдет! — Сердце начало бешено колотиться, но она зашла уже слишком далеко, чтобы отступать. Поднявшись на ноги, Хани посмотрела в глаза Дэшу. — Предупреждаю сразу, если обнаружу тебя в постели с другой женщиной, то запросто пристрелю тебя или ее, но развода ты не получишь!

— Более идиотских заявлений я еще не слыхивал! Выходит, ты даешь мне разрешение на супружескую неверность.

— Просто предупреждаю, что тебя ждет.

— Вот этого я как раз и боялся! — Дэш от волнения заговорил сбивчиво. — Ты еще слишком молода! Ты не знаешь главного о браке… Даже самой глупой женщине никогда не придет в голову сказать такое своему мужу!

— А я сказала. — Хани прикусила нижнюю губу, чтобы удержать дрожь. — Я не разведусь с тобой, Дэш. И не важно, со сколькими женщинами ты будешь спать.

Даже в слабом свете костра Хани увидела, как лицо Дэша покраснело от гнева.

— Да ты просто дура, ясно тебе?

Страх успел немного испариться, и она с беспокойством посмотрела на мужа:

— Я тебя сильно напугала, да?

— Я не испугался. Просто не могу поверить, что ты настолько глупа, — огрызнулся Дэш.

Хани решила довести дело до конца:

— Я уже ничего не могу поделать с твоим характером. Скажи спасибо тем благодетелям, из-за которых ты кочевал из одной семьи в другую.

— Да при чем здесь это?

— Я не собираюсь исчезать из твоей жизни, как другие семьи. Ты можешь любить меня столько, сколько захочешь, и ничего плохого не случится. Я твоя жена до конца жизни, и, как бы ты ни старался, тебе не удастся от меня избавиться!

Хани видела, что Дэш собирается с духом для ответа. Он уже открыл было рот, но потом словно оцепенел. Хани взяла Дэша за руку.

От порыва ночного ветра заскрипел кактус. По-прежнему глядя в сторону, Дэш тихо спросил:

— Ты все это серьезно?

— Более чем.

Дэш посмотрел на нее, и, хотя он прокашлялся, голос зазвучал хрипловато от распиравших его чувств:

— Более вредной и въедливой бабы, чем ты, я еще никогда не встречал.

Сначала Хани показалось, что это отблески костра, но потом она поняла, что ошиблась. В глазах Дэша Кугана действительно стояли слезы.

Глава 19

— Вы все еще в обиде на Дэша и Хани?

Вопрос этот репортерша из «Бомонда» задала, скрестив ноги и глядя на Эрика сквозь стекла очков в красной металлической оправе. По виду Лорел Крюгер была типичной нью-йоркской интеллектуалкой — стройная и привлекательная, с простой короткой стрижкой и минимумом косметики на лице. Туалет ее составляли довольно случайно подобранные и чересчур свободные вещи: свитер под горло, брюки цвета хаки для багги[12], сапоги и советские армейские часы.

Ради статьи в «Бомонде» с фотографией на обложке стоило помучиться, но Лорел беседовала с Эриком уже несколько дней. Ему это порядком надоело, особенно сегодня, в воскресенье — единственный свободный день. Чтобы дать хоть какой-то выход раздражению, Эрик встал с одного из диванов, стоявших друг напротив друга в его роскошном номере, и подошел к окну; закурив сигарету, стал смотреть в парк. Порывы мартовского ветра раскачивали обнаженные ветви деревьев. От этой картины у Эрика защемило сердце от тоски по Калифорнии, хотя он не был там всего лишь месяц.

Наконец Эрик ответил на вопрос:

— Дэш и Хани поженились в конце восемьдесят третьего, более пяти лет назад. С тех пор я был слишком занят и особо не думал об этом. Кроме того, когда это произошло, я уже не участвовал в съемках сериала.

Эрик выпустил дым, и он рваными клубами начал растекаться по стеклу, смазывая, хотя и не закрывая целиком, отражение. Со времен «Шоу Дэша Кугана» черты его стали резче, лицо похудело, хотя нисколько не утратило мужской красоты. Во всяком случае, замкнутость и мрачная задумчивость двадцатилетнего Эрика Диллона после тридцати превратилась в зловещую соблазнительность, сделавшую тех отчужденных антигероев, которых ему частенько приходилось играть на экране, поистине неотразимыми.

Когда прозвучал очередной вопрос, внимание Эрика переключилось на автомобили, ползавшие далеко внизу по воскресному Манхэттену.

— Тем не менее, не будучи постоянным участником шоу Кугана, вы не раз высказывались по этому поводу.

Эрик отошел от окна и сел на диван напротив Лорел.

— Не я один высказывался. Если помните, к тому времени сериал уже четыре года шел на телеэкранах, и продюсеры готовили продолжение. Мы все рассчитывали получить большие деньги. А вместе с новостью о женитьбе Дэша и Хани все полетело к чертям. Россу Бэчерди пришлось прикрыть сериал.

— Да, грустно все это слушать,

— Деньги есть деньги. — Эрик устроился на полосатом диване удобнее. — Если бы я знал, как пойдет моя карьера, то, конечно, не расстраивался бы тогда так сильно.

— Думаю, выдвижение в номинации «Лучший актер» в нынешнем году сыграло в этом не последнюю роль. — Равно как и наличие круглого счета в банке.

— И вы решили простить влюбленным птичкам их прегрешения?

— Пожалуй, да.

— Вы поддерживаете с кем-нибудь из них отношения?

— Я никогда не был близок ни с Дэшем, ни с Хани. Вот с Лиз Кэстлберри встречаюсь время от времени.

— Куган все еще появляется в коммерческих роликах и на второстепенных ролях, но жизнь Хани окутана тайной, — продолжала Лорел. — Иногда ее видят на занятиях в университете Пеппердина, а так она, похоже, не часто покидает ранчо.

— И этим губит свой талант. Хани даже не представляла, как хорошо она играла. Хотя то, что она старается не попадаться на глаза, меня не удивляет. Ей основательно досталось от прессы.

— Она столько лгала о своем возрасте, что, когда наконец сказала правду, ей никто не поверил. То, что публика считала ее семнадцатилетней, когда она сбежала с Куганом, только подлило масла в огонь.

Эрик потушил сигарету в стоявшей рядом пепельнице.

— Хани не по своей воле скрывала свой возраст — это была затея Росса Бэчерди.

— Такое впечатление, что вы ее защищаете.

— С одной стороны, она пострадала ни за что, а с другой — они с Дэшем поломали жизнь многим людям.

— Но не вам.

— Не мне.

Лорел заглянула в лежащий на коленях блокнот:

— В последнее время у вас отличная пресса. Джин Сискел пишет, что видит в вас ведущего актера девяностых.

— Такое, конечно, приятно слышать, но подобные авансы кажутся мне несколько преждевременными.

— Вам всего тридцать один год. Впереди достаточно времени доказать, что критики правы.

— Или ошибаются.

— Но вы-то так не считаете?

— Да, я так не считаю.

— У вас, безусловно, достаточно уверенности в себе. Иначе бы вы вряд ли решились приехать в Нью-Йорк играть в «Макбете», не так ли? — Лорел бросила взгляд на диктофон, проверяя, не окончилась ли кассета.

Эрик приложил палец к губам.

— В шотландской пьесе.

Лорел вопросительно посмотрела на собеседника.

— Актеры считают плохой приметой называть эту пьесу ее настоящим именем. Это старое театральное суеверие.

Рот журналистки скривился в недоверчивой улыбке.

— Мне что-то не верится, что вы относитесь к суеверным людям.

— Спектакли закончатся еще только через две недели, и я предпочитаю не искушать судьбу, особенно в таком рискованном деле.

— Согласна, дело, конечно же, рискованное. Приглашение вас и Нади Эванс — двух главных секс-символов нашего экрана — на роли лорда и леди Макбет было несколько неожиданным. Критики шли в театр, заготовив камни за пазухой. Вас могли растерзать на куски!

— Но этого не произошло.

— Это самая сексуальная постановка «Мак…», ну… шотландской пьесы из тех, что мне довелось увидеть.

— Секс сыграть несложно. Гораздо труднее пришлось со всей этой кровью и страстями.

Лорел рассмеялась, и Эрик ощутил, как между ними пробежали токи, питаемые магией притяжения полов. Это происходило уже не в первый раз, но он снова отогнал мысль о том, чтобы оказаться с Лорел в постели. То, что Эрик стал гораздо разборчивее в выборе сексуальных партнерш, было связано не только с угрозой СПИДа. Первый год брака с Лили, когда он старался достичь с ней настоящей плотской близости, изрядно поубавил желание заниматься сексом ради секса. Эрик уже не отправлялся в постель с женщиной, которая ему не нравилась, и, уж во всяком случае, избегал подобных отношений с представительницами прессы.

— А вы отлично умеете держать язык за зубами, не правда ли, Эрик?

Стараясь выиграть время, Эрик потянулся за сигаретой.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я «допрашиваю» вас уже несколько дней и до сих пор не имею ни малейшего понятия, чем вы живете. Более замкнутого человека я еще не встречала. И я даже не имею в виду то, как ловко вы уворачиваетесь от вопросов, связанных с разводом или вообще с прошлым. Вы даже оговориться себе не позволяете, не так ли?

— Если бы мне суждено было стать деревом, я был бы дубом.

Лорел засмеялась:

— Должна признать, вы сильно меня удивили. Скажите, а почему…

Но прежде чем она успела приступить к новой серии вопросов, дверь распахнулась и в номер ворвалась Рейчел Диллон. Темные спутанные волосы обрамляли маленькое нежное личико, тонкие черты которого смазывали лишь пятно от шоколада на щеке и кружок пластыря посреди лба. На девочке были красные джинсы, розовые кроссовки, свитер с аппликацией кролика Роджера и принадлежащее матери ожерелье из искусственных бриллиаитов. Через шесть недель ей должно было исполниться пять лет.

— Папа! — Рейчел завизжала с таким восторгом, словно не видела отца бог знает сколько, хотя расстались они всего несколько часов назад. Вытянув руки и едва не перевернув вазу с искусственными цветами, девочка бросилась к отцу. — Папа, угадай, что мы видели!

Рейчел не заметила воскресный номер «Таймс», лежащий на полу прямо у нее на пути, — она никогда не замечала препятствий между ней и тем, к чему она стремилась.

— Ну, так что вы видели? — Привычным движением Эрик подхватил малышку как раз в тот момент, когда она поскользнулась на газете и уже летела головой на стоявший рядом кофейный столик. Рейчел обвила руками шею отца, но вовсе не из благодарности за то, что он уберег ее от возможной опасности, — она всегда заключала его в неистовые объятия даже после самой короткой разлуки.

— Нет, ты угадай!

Эрик прижал неугомонное, переполненное энергией тельце дочери теснее и вдохнул особенный земляничный аромат детских волос, немного влажных — Рейчел никогда не шла спокойно там, где можно было бежать. На самом конце каштанового локона болталась заколка в форме панды. Делая вид, что он серьезно обдумывает вопрос дочери, Эрик снял заколку и положил ее на край стола. Заколки Рейчел валялись повсюду. Одну из них он даже достал из кармана во время пресс-конференции, приняв ее за зажигалку.

— Вы видели жирафа или Мадонну. Девочка залилась смехом:

— Да нет, глупый папочка, мы видели, как дядя писал прямо на тротуаре!

— Вот за что мы любим наш Нью-Йорк, — сухо заключил Эрик.

Рейчел увлеченно закивала головой:

— Правда-правда, папа! Прямо на тротуаре!

— Тебе повезло. — Эрик осторожно дотронулся до пластыря на лбу дочери. — Как твоя шишка?

Но Рейчел не позволила так просто себя отвлечь:

— Папа, даже твоя пай-девочка Бекки смотрела на дядю!

— А вот и она. — С какой-то особой нежностью в глазах Эрик посмотрел на сестру-двойняшку Рейчел, Ребекку, которая вошла в комнату, держась за руку Кармен — няни девочек. Девочка ласково улыбнулась отцу. Эрик подмигнул ей над головой другой дочери, посылая Ребекке их тайный сигнал. «Рейчел, как всегда, успела первой, но ей скоро здесь надоест, и тогда мы с тобой будем долго-долго обниматься!»

— Папа, мне мама звонила по телефону? — Резко обернувшись, Рейчел ударилась макушкой о его подбородок. — Она говорила, что будет мне сегодня звонить.

— Вечером, дорогая. Ты же знаешь, что она всегда звонит по пятницам перед тем, как вы ложитесь спать.

Рейчел надоело сидеть с отцом точно по расписанию, и, соскочив с колен, она подбежала к няне, оторвав ее руку от Бекки:

— Пошли, Кармен! Ты говорила, мне можно будет порисовать смывающимися красками. — Прежде чем покинуть комнату, Рейчел повернулась к сестре: — Не вздумай тут целый день мешать папе, копуша. Когда мы с Кармен закончим рисовать, я покажу тебе, как завязывать шнурки на туфлях. — Лицо ее стало строгим. — И попробуй только не стараться!

Эрик с трудом удержался от желания вмешаться и защитить свою хрупкую больную дочурку от решительной и жизнерадостной сестры. Рейчел не выносила медлительности Бекки, хотя искренне любила и отчаянно защищала ее. Когда Рейчел подросла и могла уже кое-что понимать, Эрик рассказал ей о болезни Дауна у сестры, но она отказывалась воспринимать медлительность Бекки как неизбежность и безжалостно муштровала ее. И то, что Ребекка развивалась быстрее, чем ожидали доктора, могло быть отчасти связано с нетерпеливой требовательностью Рейчел.

Эрик знал, что, вопреки расхожему мнению, врожденный синдром Дауна проявляется у детей далеко не одинаково. Задержка развития может быть как легкой, так и значительной, а физические и умственные отклонения при этом могут быть самыми разными. Дополнительная сорок седьмая хромосома, приведшая к болезни Дауна у Ребекки, явилась причиной легкой задержки развития у девочки, но это не означало, что она не сможет жить полноценной жизнью.

Когда Рейчел исчезла, Бекки повернулась к отцу, не выпуская изо рта большой палец. Девочки не были однояйцевыми близнецами, но, несмотря на слегка раскосые глаза и маленькую горбинку на носу у Бекки, они были необыкновенно похожи друг на друга и на отца. Осторожно вынув палец изо рта дочери, Эрик обнял ее и поцеловал в лобик:

— Привет, мое солнышко. Ну, как поживает папина дочка?

— Бекка кла-си-вая.

Эрик улыбнулся и прижал девочку к себе:

— Ну конечно!

— Папа тозе кла-си-вый.

Речь у Бекки была медленнее, чем у Рейчел, она пропускала слова, путала звуки. Постороннему человеку было непросто понять девочку, но у Эрика с этим не было никаких затруднений.

— Спасибо, дружок.

Прижав дочь к груди, Эрик в который раз почувствовал, как его наполняет необыкновенно глубокое умиротворение. И хотя Диллон никому в этом не признавался, он воспринимал Бекки как особый дар небес, единственную идеальную вещь в своей жизни. Забота о хрупкой беззащитной дочери держала его в постоянном напряжении и в то же время снимала часть непосильной ноши. Ребекка была словно ниспослана ему для искупления его вины перед Джексоном.

Эрика настолько поглотило общение с дочерьми, что он почти забыл о Лорен Крюгер, которая с жадным любопытством наблюдала за семейной сценой. Эрик никогда не пытался скрывать состояние Бекки, но он не выносил, когда пресса интересовалась его детьми, и ни за что не позволял их фотографировать. Хотя вины Лорел в том, что девочки раньше вернулись с прогулки, не было, подобное вмешательство в его личную жизнь оставило у Эрика тяжелый осадок.

— На сегодня все, Лорел, — сухо произнес он. — Днем мне предстоят кое-какие дела.

— Но по нашей договоренности у меня есть еще полчаса, — возразила Лорел.

— Я не знал, что девочки вернутся так быстро.

— Вы всегда готовы бросить ради них все? — В ее вопросе чувствовалась нотка осуждения, присущая человеку, у которого никогда не было детей.

— Всегда. Ничто в жизни — ни «Бомонд», ни даже карьера — для меня не может быть важнее моих дочерей. — Это было его самое откровенное высказывание с начала интервью, но Эрик понял, что Лорел ему не поверила. Несмотря на его заявление об окончании интервью, она и не думала складывать блокнот и диктофон.

— У вас ведь с вашей бывшей женой совместная опека над детьми, да? Удивляюсь, что вы не оставили девочек с матерью на эти несколько месяцев, а сорвали их с места и таскаете с собой по всей стране.

— В самом деле?

Лорел ждала объяснений, но Эрик молчал. Ему не хотелось рассказывать журналистке, что Лили уже очень давно не способна справляться с дочерьми. По закону у них были равные обязанности по отношению к девочкам, но на самом деле Рейчел и Ребекка львиную долю времени проводили с отцом.

Лили любила обеих дочерей, но по каким-то непонятным для Эрика причинам она считала себя виноватой в болезни Бекки, и чувство вины мешало ей находить нужный подход к дочери. Еще хуже дело обстояло с Рейчел. Лили была далеко не глупой женщиной, но так и не научилась управляться со своенравной малышкой, и Рейчел буквально ездила на ней верхом.

Лорел продолжала наблюдать за ласковой возней Эрика и Бекки.

— Похоже, вы можете лишиться репутации последнего из парней с каменным сердцем. И это не так плохо, поскольку эту репутацию некоторые критики считают огромным недостатком. Они утверждают, что, за какую бы роль вы ни брались, всегда получается отчужденная личность.

— Бред.

— Давайте обратимся к последнему критическому анализу вашей работы. — Лорел перелистала несколько страничек блокнота. — Цитирую: «Явная тяга к уединенности у Эрика Диллона делает его типичным отшельником. Как актер, он балансирует на самом краю: сексуально опасный, постоянно отчужденный, добровольно уходящий в тень. Зрителю ясно, что он страдает, но лишь в той степени, в которой он сам хочет об этом сказать. Эрик замечателен, но кто он на самом деле, понять невозможно. И наконец, он великолепен, враждебен всему миру и побежден».

Эрик резко поднялся с дивана, крепко прижимая к себе дочь:

— Я повторяю, на сегодня уже достаточно.

Бекки посмотрела на него широко раскрытыми встревоженными глазами. Эрик заставил себя успокоиться и погладил руку дочери. Затем снова посмотрел на журналистку.

Судя по тому, как Лорел начала быстро собирать вещи и укладывать их во вместительную сумку, она сама поняла, что зашла слишком далеко. Однако на пути к дверям девушка на мгновение все-таки замешкалась:

— Я пока еще не закончила работу, Эрик, но потом мы можем… ну, сами понимаете. Где-нибудь выпить или еще что-нибудь.

— Или еще что-нибудь, — холодно повторил Диллон. После ухода Лорел Эрик успокоил Бекки, отправил ее поиграть вместе с сестрой, а сам в это время сделал несколько телефонных звонков. Закончив, он направился в просторную комнату, занимаемую дочерьми, и кивнул Кармен, предоставив ей долгожданную передышку. Пройдя в глубь комнаты, Эрик стал смотреть, как Бекки, сидя за низким столиком, терпеливо рисует пальцем красные круги на специальной белой бумаге.

Переезды с девочками по всей стране в течение последних трех месяцев оказались непростым делом. Каждый раз в номере отеля устанавливалось оборудование для игр и разноцветные пластиковые молочные контейнеры с игрушками и книжками. Ребекку надо было устраивать в специальную школу и к логопеду, а Рейчел — в частный детский садик. Но Эрик верил, что преимущества пребывания дочерей рядом с ним перевешивают неудобства, связанные с необходимостью постоянно срывать их с места.

Рейчел, которой уже наскучило рисовать смывающимися красками, решила поупражняться в кувырках «колесом». В комнате было слишком много мебели, и Эрику недолго пришлось ждать неизбежного результата. После очередной попытки девочка ударилась пяткой о край пластикового контейнера и отчаянно заревела.

Эрик присел рядом с ней:

— Не плачь! Дай я потру ножку.

Рейчел посмотрела на отца и решила переложить часть ответственности за свою гимнастическую неудачу на него:

— Папа, это ты все испортил! У меня все отлично получалось, пока ты не пришел! Это ты виноват!

Эрик приподнял бровь, показывая дочери, что тут его не проведешь.

Но Рейчел была одной из немногих, кого никак не смущала подобная мимика отца, и она в ответ тоже приподняла бровь-

— Эти кувырки — сплошная глупость!

— Ну-ну, — уклончиво ответил Эрик. — Во всяком случае, делать их в подобном месте — не самое лучшее занятие.

Эрик выпрямился, подошел сзади к Бекки и погладил ее по шейке:

— Хорошая работа, дружок. Когда рисунок высохнет, отдашь его мне — я повешу его в своей гримерной в театре. — Он повернулся к Рейчел: — Покажи мне свой рисунок!

Девочка бросила на отца сердитый взгляд:

— У меня он получился дурацкий, и я его порвала.

— По-моему, кое-кому пора в постель.

— Папа, я не капризничаю! Ты всегда посылаешь меня спать, когда думаешь, что я капризничаю!

— Выходит, я ошибся.

— Папа, днем спят только маленькие дети.

— А ты уже, конечно, не маленькая. Из-за столика раздался писк Бекки:

— Бекка хоцет показать рисунок Пэтчесу-одноглазому! Хоцю показать это Одноглазому.

Рейчел мгновенно перестала капризничать. Она вскочила с пола и, подбежав, схватила отца за руку:

— Ага, папа! Пусть Одноглазый поиграет с нами, ну пожалуйста!

Обе девочки смотрели на него с такой мольбой в глазах, что Эрик рассмеялся:

— Ну и жулики! Ладно. Только Одноглазый не сможет задержаться здесь надолго. Он говорил, что ему предстоит сегодня кровавая битва. И кроме того, ему надо встретиться со своим агентом.

Рейчел радостно захихикала и помчалась к своему шкафу, где, выдвинув ящик, достала пару темно-синих колготок. Подбежав к отцу и отдав ему колготки, девочка тут же бросилась за коробочкой с пластырем.

— Только не пластырь, — запротестовал Эрик, усаживаясь на маленький стульчик и оборачивая колготки вокруг головы. Концы их он завязал на манер пиратского шарфа. — Вы хотите оставить отца без половины его правой брови. Давайте, я просто зажмурю глаз.

— Папа, ты должен приклеить пластырь, — как всегда после его протестов настаивала Рейчел. — Ты не можешь быть Одноглазым без повязки, правда, Бекки?

— Бекки хоцет видеть Одноглазого!

Вздыхая и ворча, Эрик снял обертку с липкой полоски и приклеил ее по диагонали через правый глаз — от внутреннего уголка брови до края скулы. Палец Бекки вновь оказался во рту. Рейчел в предвкушении подалась вперед. Затаив дыхание, они наблюдали за волшебным превращением папы в одноглазого пирата. Эрик выдержал паузу. Какой бы скромной ни была аудитория, момент перевоплощения был для него святым — момент, когда исчезает граница между реальностью и сказкой

Эрик глубоко вздохнул один раз, затем другой.

Когда он, завершив перевоплощение, зажмурил под полоской пластыря глаз и грозно скривил рот, Рейчел завизжала от восторга.

— Так-так, кто это здесь? А, две кровожадные девчонки, лопни мой глаз! — Эрик бросил на дочерей свирепый взгляд и был вознагражден восторженным визгом.

Как всегда, Рейчел начала убегать от него. Эрик вскочил с маленького стульчика и быстро подхватил ее на руки.

— Ну, не так быстро, милочка! Я как раз подбираю надежную команду на свой пиратский корабль. — Взгляд Эрика перешел от Рейчел, визжавшей от восторга и извивавшейся в его руках, к Бекки, глядевшей на них полными счастья глазами. Затем он покачал головой. — Не-ет. Вижу, вы мне не годитесь. Вид у вас, как у слабаков. — Эрик опустил дочку на землю и подбоченившись продолжал грозно смотреть на нее.

Рейчел не собиралась сносить обиду.

— Мы не слабаки. Одноглазый! Попробуй-ка это! — Она подняла руку и напрягла мускулы. — Бекки, покажи Пэтчесу мускулы!

Бекки так и сделала. Эрик добросовестно наклонился и потрогал ручки обеих дочек. Как обычно, от ощущения хрупкости их косточек у него сжалось сердце, но он не подал виду и присвистнул от восторга:

— Да, вы гораздо сильнее, чем можно было подумать. Хотя… — Эрик остановил суровый взгляд на Бекки. — А ты хорошо дерешься на рапирах?

— Это сабли такие, — громким шепотом подсказала Рейчел. Бекки закивала:

— Оцень, оцень холосо.

— И я, Одноглазый, — завизжала Рейчел, — и я отлично фехтую! — Эту часть игры девочка любила больше всего. — И могу одним махом снести голову любому подлецу!

— А сейчас сможешь?

— Я даже могу не моргнув глазом вспороть ему брюхо, выпустить кровь и кишки и вышибить мозги.

Эрик, отличавшийся великолепной способностью сосредоточиваться, растерял ее почти полностью, когда Рейчел впервые попыталась воспроизвести его акцент. Однако он сам изобрел правила игры и тщательно следил за любым проявлением веселья. Но сейчас он смотрел на них с подозрением.

— Даже и не знаю. Налеты и грабежи — это все очень серьезная работа. И мне нужно, чтобы рядом со мной бился кто-нибудь с мужественным и храбрым сердцем. Но, по правде говоря… — Опустившись на стул рядом с Бекки, он заговорщически зашептал: — Сам вид крови мне не очень-то по душе.

Бекки, протянув руку, потрепала его по плечу:

— Бедный Пэтчес.

В глазах Рейчел зажглись ехидные огоньки.

— Пэтчес, а разве бывают пираты, боящиеся крови?

— Еще как бывают. Они, знаешь ли, тоже рискуют в своих занятиях.

— Пэтчес, а я и Бекки очень любим кровь, верно, Бекки? Если ты возьмешь нас с собой, мы будем тебя защищать.

— Я буду засисять Пэтеса, — предложила Бекки, обвив руками его шею.

Он с сомнением покачал головой:

— Это может оказаться чрезвычайно опасным. Нам придется совершать налеты на корабли, полные львов с огромными пастями, и эти львы способны запросто проглатывать маленьких хорошеньких девочек.

Они слушали, широко раскрыв глаза, а он расписывал опасности, поджидающие их в этом приключении. Он уже на опыте убедился, что их особенно восхищали грузы с редкими Животными, тогда как любое упоминание о разбойниках или больших собаках пугало.

Наконец Рейчел произнесла слова, которые говорила всякий раз:

— Пэтчес, а моя мамочка сможет поехать с нами?

Он умолк лишь на мгновение.

— А она сильная?

— О да. Очень сильная.

— И она не боится крови, не так ли?

Рейчел замотала головой:

— Да она просто обожает кровь.

— В таком случае непременно возьмем ее с собой.

Девочки засмеялись от удовольствия, а у него потеплело на сердце. По крайней мере в фантазии он мог дать им мать, которая так часто отсутствовала в их обыденной жизни и от которой было так мало проку, если она все-таки появлялась.

Затем пират Пэтчес принялся плести волшебную нить повествования о морских путешествиях, причем истории заканчивались тем, что доблестные девочки плыли под парусами через семь морей и побеждали всех своих врагов. Это были истории о мужестве и решительности, истории, в которых маленькие девочки, конечно же, дрались наравне с мужчинами и держались до конца.

Завороженные этими рассказами, дети жадно впитывали каждое слово. Внимая Эрику, они видели только щедрость воображения отца. Они были слишком малы и не понимали, что смотрят на человека, который является, наверное, лучшим актером своего поколения, исполняющим единственную в своей карьере роль, в которой он наиболее близок к зрителям, дорогим его сердцу.

Глава 20

— Папа победил? — Рейчел ворвалась в гостиную в развевающейся розовой ночной сорочке, шлепая босыми ножками по выложенному черными и белыми мраморными плитками полу.

Лили неохотно оторвалась от экрана телевизора в сером, облицованном галькой корпусе. Она только что закончила заново украшать свой дом в каньоне Колдуотер, который когда-то принадлежал им с Эриком. И сейчас двери обрамляли ионические колонны, увенчанные изломанными фронтонами, а неороманская мебель была задрапирована белой парусиной-Светло-серые стены служили фоном для мраморных, скульптур первого века, французских торшеров и сюрреалистического полотна размером во всю стену, изображающего сверхзвуковой истребитель, пролетающий сквозь сердцевину громадного румяного яблока. Вначале она просто обожала новый декор, но сейчас стала подумывать, что от избытка неоклассицизма слишком сильно веет холодом.

— Рейчел, перестань бегать, — одернула она дочку. — Ты почему не спишь? Надеюсь, ты не разбудила Беккн.

— Мне хочется посмотреть, завоюет ли папа своего «Оскара». И к тому же я боюсь грозы.

Посмотрев за окно, Лили увидела сгибающиеся под порывами ветра деревья. Южная Калифорния переживала период сильнейшей засухи, и Лили подумала, что эта гроза, как и все предыдущие, пройдет стороной, не уронив ни единой капли дождя, но она также знала, что убедить в этом упрямую дочь будет довольно трудно.

— Рейчел, дождя не будет. Это просто налетел ветер.

Рейчел посмотрела на нее тем бунтарским взглядом, который, казалось, навсегда запечатлелся на ее личике.

— Я не люблю грозу.

На экране телевизора трансляция вручения наград академии сменилась рекламой.

— Грозы не будет.

— Нет, будет!

— Нет, не будет. У нас сейчас засуха, ну как ты не можешь понять!

— Нет, будет!

— Черт побери, Рейчел, прекрати!

Рейчел посмотрела на нее и переступила с ноги на ногу.

— Ненавижу тебя!

Лили крепко зажмурилась, мечтая, чтобы Рейчел поскорее исчезла. Ей не удавалось справляться с нею так, как Эрику. Вчера, когда она собралась отвезти девочек в дом отца, Рейчел вышла на улицу в одних носках. Когда Эрик приказал ей обуться, она закричала, что ненавидит его, но его это, казалось, нисколько не тронуло. Он посмотрел на нее и сказал: «Значит, мне не повезло, малышка. Но надеть башмаки тебе все равно придется».

Лили знала, что, оказавшись на его месте, непременно уступила бы. Нельзя сказать, что она не любит дочь. Ночью, когда Рейчел спала, Лили могла часами стоять у ее кроватки, просто глядя на нее. Но днем она чувствовала себя такой беспомощной. Точь-в-точь как ее мать — женщина, напрочь лишенная родительской шишки. Мать оставила Лили на попечение отца, и она делает со своими дочерьми то же самое. Иногда это себя оправдывало.

И все-таки Лили чувствовала, что ее обижает характер взаимоотношений Эрика с девочками. Она знала, что те любят его сильнее, чем ее. Он никогда не выходил из себя, общаясь с Рейчел, да и состояние Бекки удручало его не так сильно, как ее.

На экране появилось изображение улыбающегося Эрика.

— Смотри, вон папочка! — пронзительно вскрикнула Рейчел, тут же позабыв о ссоре. — И Надя. Она на самом деле хорошая, мамочка. Совсем не такая, какой была с папой в «Макбете», — там она все время визжала. Надя подарила мне и Бекки резиновых медвежат.

Камера панорамой прошлась по передним рядам, в которых было немало знаменитых актеров и просто публики, набившейся в павильон Дороти Чандлер. Эрик пригласил на церемонию вручения премий академии Надю Эванс, также исполнявшую главную роль в «Макбете». Лили завидовала, хотя и знала, что не имеет права присутствовать там. Эрик был порядочным мужем; их брак распался именно из-за ее неверности.

Даже после того как Эрик узнал, что у нее роман с Аароном Блейком, одним из самых блестящих молодых актеров Голливуда, он не настаивал на разводе. Но для Лили была невыносима безнадежность ее собственных попыток быть женой и матерью, Невыносима неотвратимая близость супружеской постели, и она не видела смысла в откладывании неизбежного. Эрик никогда не любил ее — Лили понимала, что он не женился бы на ней, если бы не ее беременность, — но относился к ней ровно, и, пережив в детстве тяготы развода, она хотела сохранить хотя бы видимость дружеской связи.

Лили придирчиво оглядела Надю Эванс, когда камера задержалась на ней, и попыталась найти хоть какое-то утешение, оттого что почти так же красива, как и эта актриса. Сейчас она была даже стройнее, чем перед беременностью, и прямо восхищалась углубившимися впадинами на скулах. А с недавних пор начала завязывать свои серебристо-белокурые волосы низко на шее в узел — наподобие тех, что носят балерины, чтобы еще сильнее подчеркнуть выразительность скул.

Уже начали зачитывать имена победителей в номинации на лучшего актера, и обида Лили стала еще сильнее. Она была дитя Голливуда и сейчас всем своим существом стремилась быть рядом с Эриком, чтобы вместе пережить этот триумф.

— Мама, как ты думаешь, выиграет папочка?

— Посмотрим.

Рейчел, в кои-то веки утратившая подвижность, застыла в центре черно-белого мраморного пола, неотрывно глядя в телевизор.

«И „Оскар“ будет вручен…»

Лили схватила пульт дистанционного управления и прибавила громкости.

«…Эрику Диллону, фильм „Мелкие жестокости“!»

Рейчел взвизгнула и захлопала в ладоши:

— Мама, он победил! Папочка победил!

Лили опустилась на диван. Вот что осталось ей после развода! Именно она, а не Надя Эванс, должна сейчас сидеть рядом с ним. Будь они по-прежнему женаты, эта ночь стала бы и для нее ночью триумфа.

Но сейчас сожалеть было слишком поздно. Она вспомнила ледяную ярость Эрика, когда он узнал о ее романе, и ей стало любопытно, а что бы он стал делать, доведись ему узнать, что Аарон Блейк не единственный любовник, который был у нее за время их супружеской жизни. От отвращения к самой себе все внутри свело. Каждый раз, заводя очередную интрижку, она полагала, что теперь-то сможет заполнить пустоту своей жизни. Но этого так и не случилось. Единственным человеком, давшим ей длительное счастье, был ее отец.

Надя поцеловала Эрика. Он встал с кресла, соскочил в проход и пошел к сцене, то и дело останавливаясь, когда люди поднимались похлопать его по спине. Поднявшись на сцену и получив фигурку Оскара, он повернулся к публике и, широко улыбнувшись, высоко поднял золотую статуэтку.

Наконец шум в зале стих, и он заговорил:

«Хотя все это и не должно было значить так много, но тем не менее…»

Не желая больше смотреть, Лили схватила пульт и выключила телевизор.

— Я хочу увидеть папу! — запротестовала Рейчел.

— Увидишь его завтра. А теперь пора спать.

— Но я хочу видеть сейчас. Почему ты выключила телевизор?

— Голова болит.

За окном раздался раскат грома, принеся с собой лишь шум, но не дождь. Пальчик Рейчел оказался у нее во рту, что было верным признаком подавленности.

— Обними меня, мамочка.

Лили опустила взгляд на Рейчел, и сердце наполнилось любовью к этому ребенку, так редко просившему у нее хоть какого-то проявления привязанности. Они пошли по коридору вместе, временно заключив перемирие. На мгновение она задержалась у спальни Бекки, приоткрыв дверь, посмотрела на неподвижный маленький комочек, свернувшийся под одеялом.

Что, если это покалеченное дитя — наказание за ее собственные грехи? Пытаясь избежать того мучительного пути, на который всегда сворачивали ее мысли, стоило ей лишь посмотреть на Бекки, она попробовала представить, какой была бы теперь ее жизнь, не позволь она Эрику отговорить себя от аборта. Но, затворяя дверь в комнату, Лили уже знала, что независимо от того, какой бы беспомощной и злопамятной ни заставляли ее дети чувствовать себя, она не жалела, что родила их.

Они прошли мимо группы увеличенных фотографий, сделанных ею еще до замужества, после которого она бросила снимать. Ей всегда хотелось сделать портреты девочек, но до этого как-то руки не доходили. Они вошли в спальню Рейчел, украшенную розовыми и бледно-лиловыми сердечками; ангельский уют отчасти нарушало обилие афиш с портретами Халка Хогана, которые собирала Рейчел.

Рейчел забралась в кроватку, ее маленькая круглая попка некоторое время маячила в воздухе, пока не скользнула под одеяло. Лили заботливо подоткнула одеяло, и тут еще один удар грома сотряс дом.

— Мамочка!

— Все хорошо. Это только гром.

— Мама, ты поспишь со мной?

— Я еще не ложусь.

Рейчел заупрямилась:

— А папочка позволяет мне спать с ним. Папочка спит со мной и всю ночь обнимает меня.

Лили похолодела. В голове, отдаваясь болью, завыл резкий высокий звук, становясь все пронзительнее. Она едва смогла перевести дыхание, прежде чем заговорила:

— Что… что ты сказала?

— Папа… Он спит со мной, если мне страшно. Мамочка, что случилось?

Шум в голове Лили превратился в громадный водоворот, втягивающий в свое чрево. Водоворот кружил ее все быстрее, а этот звук продолжал сверлить мозг, достигнув такой силы, что, казалось, она сейчас развалится на куски. Рухнув на край кровати, Лили постаралась не потерять сознание.

Издалека донесся зовущий голос Рейчел:

— Мама! Мама!

Комната стала возвращаться в нормальное состояние, и Лили постаралась убедить себя, что в невинно сказанных словах Рейчел нет ничего, что могло бы вызвать этот глубокий, безрассудный страх, но ощущение было таким, словно неведомая опасность угрожала самим основам ее существования.

Она вцепилась в край одеяла, медленно выталкивая из себя слова:

— А папа часто спит с тобой?

От очередного раската грома вновь задребезжали стекла. Рейчел с опаской посмотрела на окно:

— Мамочка, я хочу, чтобы ты спала со мной.

Лили попыталась унять дрожь в голосе, но из-за внезапно застывших ног и рук не смогла.

— Расскажи мне о папе.

Рейчел не отрываясь смотрела на окно.

— Гром такой страшный. А папа говорит, что его не надо бояться. И волосы у него такие щекотные.

Сердце Лили бешено застучало, не давая вздохнуть.

— Что… что ты имеешь в виду — щекотные?

— Они щекочут мне нос.

— Волосы на его… голове?

— Да нет же, глупая. На животике. — Она прижала руку к середине груди: — Вот здесь.

Костяшки пальцев на руке Лили побелели, с такой силой вцепилась она в край одеяла.

— А разве папа… ну, разумеется, он… — Она попыталась изобразить на сжатых губах улыбку, но лишь прерывисто вздохнула. — Конечно же, на папе всегда пижама, когда ты залезаешь к нему в постель, правда?

Рейчел опять посмотрела в окно:

— Мама, я так боюсь грома.

— Послушай меня, Рейчел! — Голос перешел в свистящий шепот. — Папа носит пижаму, когда ты спишь с ним?

Рейчел наморщила лоб:

— Мама, папа никогда не носит пижамы.

«О Господи. Боже милостивый!» Ей захотелось выскочить из комнаты, вырваться из этого ужасного черного водоворота, увлекающего ее в нечто невыразимо страшное. Зубы застучали.

— А папа… он когда-нибудь… трогал тебя, Рейчел?

Палец Рейчел оказался во рту, и она кивнула. В ее жилах потекла уже не кровь, а острые, словно лезвия, кристаллики льда. Лили схватила дочь за плечи:

— А где он тебя трогает?

— Бекки уснула.

Ей захотелось исчезнуть, выпрыгнуть из собственной кожи и из чудовищного водоворота, который, казалось, вот-вот унесет ее, но она не могла оставить дочь.

— Подумай хорошенько, Рейчел. Папочка когда-нибудь трогал тебя… — «Нет! Не говори этого. Тебе нельзя этого говорить!» — Трогал ли папа… — Ее голос перешел в рыдание.

Глаза Рейчел широко раскрылись в тревоге.

— Мама, что случилось?

Слова вырывались из Лили с лихорадочной поспешностью:

— Он хоть когда-нибудь… трогал тебя… между ног?

Рейчел опять кивнула и отвернулась к окну.

— Мамочка, уходи.

Лили начала всхлипывать:

— Ох деточка! — Она крепко обхватила руками дочь вместе с одеялом. — Ох, моя дорогая бедная деточка.

— Мамочка, перестань! Ты меня пугаешь!

Лили еще нужно было задать последний вопрос, тот, невысказанный. «Только бы это не было правдой. Ради всего святого, пусть это окажется не так!» Лили отстранилась, чтобы видеть лицо дочери, уже не капризное, а бледное от дурного предчувствия. Слезы из глаз закапали на атласный пододеяльник.

— Папа когда-нибудь… Ох, Рейчел, сердечко мое… Тебе папа хоть когда-нибудь показывал… показывал тебе свой пенис? Испуганная, с широко раскрытыми глазами, Рейчел кивнула:

— Мамочка, мне страшно!

— Ну конечно же, страшно. Ох, бедная, бедная моя девочка. Но я не дам ему больше обижать тебя. Никогда не позволю ему обидеть тебя, ни разу.

Укачивая и баюкая ее, прижимая маленькое тельце дочки к груди, Лили поклялась во что бы то ни стало защитить ее. Пусть у нее не все получалось с Рейчел в других отношениях, но уж в этом деле она не уступит.

— Мамочка, ты пугаешь меня. Мама, а почему ты называешь меня Лили?

— Что, солнышко?

— Ты сказала: «Лили». Это же не мое имя. Ты еще сказала: «Бедная Лили».

— Ох, по-моему, я так не говорила.

— Нет, мама, ты сказала: «Бедная Лили».

— Спи, спи, радость моя. Мама здесь.

— Я хочу папочку.

— Все хорошо, солнышко. Никогда больше не дам ему обидеть тебя.

Эрик вернулся домой только под утро, в семь часов. Были интервью, фотографы, три разных приема, закончившихся банкетом. Надя в конце концов ушла в четыре, но эта ночь была самой грандиозной в его жизни, и ему не хотелось, чтобы она подходила к концу.

Эрик вышел из лимузина на мощенную булыжником Дорожку, ведущую к его дому. Ворот сорочки был расстегнут, галстук-бабочка развязался, смокинг небрежно переброшен через руку. В другой руке — золотая статуэтка Оскара, поблескивавшая в первых утренних лучах. У него было чувство, что все в его жизни сошлось так, как надо. У него есть работа, дочки, и впервые с тех пор, как ему стукнуло пятнадцать, он не ощущал ненависти к самому себе.

Автомобиль отъехал, и он увидел Лили, стоявшую у своей машины и явно поджидавшую его. Чувство блаженства мгновенно испарилось. Почему она не может позволить ему хотя бы один день насладиться своим успехом? Но когда она приблизилась, его раздражение сменилось тревогой. Лили всегда отличалась дотошностью во всем, что касалось внешнего вида, но сейчас на ней было мятое платье, узел волос растрепан.

Он поспешил к ней, на ходу отметив и съеденную губную помаду, и размазанную под глазами тушь:

— Что случилось? Что-нибудь с девочками?

Ее лицо было жестким, холодным и угрожающим.

— Еще как случилось, ты, извращенец проклятый!

— Лили…

Он потянулся было взять ее за руку, но она резко отшатнулась, оскалившись, словно загнанный в угол зверь:

— Не прикасайся ко мне! Не смей больше прикасаться ко мне!

— Не лучше ли пройти в дом? — сказал он, сделав усилие, чтобы голос звучал спокойно.

Не давая ей возможности отказаться, он подошел к входной двери и отпер ее. Лили последовала за ним в дом, прошла через прихожую, потом в гостиную налево. От негодования она не могла отдышаться.

В комнате с белыми стенами, отделанными светлым деревом, вразброс стояло несколько уютных диванов, обитых светлой буклированной тканью. Эрик положил смокинг и фигурку Оскара на стул, стоявший около грубо сработанного шкафа с выставленными в нем корзинками, мексиканской оловянной посудой и фигурками святых. Раннее утреннее солнце заглядывало в окна, отбрасывая на пол светлые прямоугольники. Он встал в одном из них:

— Покончим с этим, и я пойду спать. Что стряслось на этот раз? Опять нужны деньги, что ли?

Лили резко обернулась к нему с бледным от горя лицом и дрожащими губами. Раздражение уступило чувству вины, той вины, которую он всегда ощущал в ее присутствии: она была неплохим человеком, но он был не способен любить ее так, как ей того хотелось.

Он заговорил мягче:

— Лили, что-нибудь не так?

Ее голос дрогнул:

— Рейчел мне все рассказала. Этой ночью.

— Рассказала о чем? — На лоб набежали тревожные морщинки. — С Рейчел что-то произошло?

— Тебе это должно быть известно лучше, чем кому-то другому. С Бекки ты это тоже вытворял? да? — Глаза Лили наполнились слезами. Она тяжело опустилась на диван и крепко сжала в кулаки лежащие на коленях руки. — Боже мой, просто невыносимо думать, что ты трогал еще и Бекки. Как ты мог, Эрик? Как ты мог так низко упасть?

Ему по-настоящему стало страшно.

— Да что случилось? Скажи ты наконец, Христа ради!

— Твоя маленькая грязная тайна раскрыта, — горько сказала Лили. — Рейчел все мне рассказала. Эрик, ты ей угрожал? Ты грозил ей сделать что-то ужасное, если она расскажет мне?

— Да что рассказывать-то? Ради всего святого, о чем ты говоришь?

— О том, что ты ей делал. Она сказала мне… Она сказала, что ты приставал к ней с сексуальными намерениями.

— Что?

Над ними нависла мертвая тишина. Наконец он заговорил охрипшим голосом:

— Лучше объясни, в чем дело. И начни с самого начала. Я хотел бы услышать все.

Глаза Лили сузились от ненависти. Речь стала торопливой и сбивчивой:

— Прошлой ночью я укладывала Рейчел в кровать. Была небольшая гроза, и она попросила меня прилечь с ней. Когда я отказалась, она сказала, что ты иногда берешь ее в свою постель.

— Разумеется, разрешаю, когда она боится чего-нибудь. И что в этом плохого?

— Она сказала, что на тебе не было пижамы.

— Но я же никогда ее не надеваю. И тебе это прекрасно известно. А когда девочки поблизости, я сплю в трусах.

— Но это же гнусно, Эрик! Пускать ее в свою постель.

Его тревога сменилась гневом:

— Ничего гнусного в этом нет. Черт побери, что с тобой происходит?

— Сколько праведного негодования! — фыркнула она. — Ну ладно, можешь не кипятиться, потому что она

все мне выложила, подонок ты этакий! — Лицо Лили исказила гримаса ненависти. — Она сказала, что видела твой член.

— Возможно, и видела. Господи, Лили. Иногда они заявляются ко мне, когда я одеваюсь. Я не дохожу до того, чтобы выставлять его напоказ перед девочками, но и особой тайны из этого тоже не делаю.

— Ты, подонок! Думаешь, у тебя на все найдется ответ? Ну так знай, что это еще не все, что она сказала. Она еще говорила, что ты трогал ее между ног.

— Ты лжешь! Она не могла сказать такое. Никогда в жизни я не трогал ее… — Но он трогал. Конечно же, трогал. Обычно девочек купает Кармен, но иногда это делал и он. — Послушай, Лили. Ты как-то совершенно неправильно толкуешь самые естественные вещи. Мне приходилось купать девочек по-всякому еще с тех пор, как они были совсем крошками. Вот об этом и говорила Рейчел. Спроси у нее. Нет, давай лучше вместе спросим.

Он было двинулся к ней, намереваясь, если понадобится, силком оттащить Лили к девочкам, но она отпрянула от дивана с таким страхом на лице, что он поневоле застыл.

Зубы ее оскалились, осунувшееся, посеревшее лицо дышало яростью.

— Не вздумай подходить к ней ближе чем на милю. Предупреждаю тебя, Эрик! Держись от девочек подальше, или я живо упеку тебя в тюрьму, так что ты и глазом моргнуть не успеешь. Может, я и никудышная мать, но сделаю все необходимое, чтобы они были в безопасности. И если мне покажется, что ты представляешь для них хоть малейшую угрозу, я тотчас же обращусь к властям. Я сделаю это. Предупреждаю серьезно. Я буду молчать, пока ты будешь держаться подальше, но попробуй только приблизиться к девочкам, сразу же обнаружишь, что о твоем грязном извращенчестве раструбили все газеты страны.

И выскочила из комнаты.

— Лили! — Он рванулся за ней, но потом заставил себя остановиться. Сейчас следовало взять себя в руки и хорошенько все обдумать.

Сигаретная пачка оказалась пустой. Смяв обертку в кулаке, он швырнул ее через всю комнату к камину. Сверкавшая в глазах Лили убежденность в его вине заставила его похолодеть. Ведь она искренне верила в то, что говорила! Но как она могла поверить, что он способен на столь омерзительные вещи, если он в этих девчонках просто души не чает? Эрик начал мерить комнату шагами, силясь вспомнить все, что когда-либо делал с дочерьми, но то, о чем говорила Лили, было невозможно, да и нелепо.

Эрик постепенно успокоился. Не надо давать волю чувствам, лучше поразмышлять отстранение. Он сумеет доказать без особого труда, что это просто очередной закидон Лили. Все дело не стоит и выеденного яйца. Отцы по всей стране купают своих детей и берут их в постель, когда те напуганы. Его адвокат мгновенно рассеет это недоразумение.

— Со времени твоего звонка, Эрик, я проштудировал всю литературу по теме сексуальных домогательств в отношении детей, а также инцеста и боюсь, что дело может оказаться весьма непростым.

Майк Лонгакр склонился над столом. Ему было под сорок, но редеющие волосы и склонность к полноте при невысоком росте делали его старше своих лет. Он был адвокатом Эрика на бракоразводном процессе, и с тех пор между мужчинами завязалось нечто вроде дружбы. Они несколько раз вместе выбирались далеко в море порыбачить, играли в теннис, но помимо этого их мало что объединяло.

Резко вскочив со стула, Эрик прошелся пятерней по волосам. Он совсем не спал и держался лишь на сигаретах и адреналине.

— Что ты имеешь в виду, говоря о трудностях в этом деле? Это же совершенно невероятно! Да я скорее отхвачу себе руку, чем обижу своих дочерей. И паранойя Лили опаснее для них, а не для меня.

— Сексуальное домогательство в отношении детей — область чрезвычайно сложная.

— Ты всерьез думаешь, что Лили сможет повесить на меня это обвинение? Ведь я рассказал тебе все, что она мне наговорила. Она явно вывернула какие-то безобидные замечания Рейчел. И больше ничего.

— Это я понимаю. Просто хочу тебе посоветовать ходить по этой территории Осторожнее. Сексуальное домогательство в отношении детей — это та область юриспруденции, где обвиняемый не имеет никаких прав. Ты изначально считаешься виноватым до тех пор, пока не будет доказано, что ты невиновен. И помни, что в подавляющем числе случаев такие обвинения оказываются справедливыми, поэтому главной задачей суда является защита интересов детей. Бессчетное количество отцов ежедневно пристают к своим дочкам.

— Но я не вхожу в их число! Бог ты мой, да моих детей не надо защищать от меня. Черт побери, Майк, я хочу остановить этот бред, пока Лили не зашла слишком далеко.

Адвокат вертел в руках ручку с золотым пером.

— Позволь, я скажу тебе, что здесь может случиться. Принято считать, что дети никогда не станут врать в отношении сексуальных домогательств, но оказывается, их вполне можно натаскать. Скажем, мать не устраивает решение о разводе. Ее муж раскатывает на «БМВ», а она не в состоянии оплатить счет из бакалейной лавки. Или если он решает нарушить соглашение о попечительстве и не желает платить алиментов на ребенка.

— Но это же совершенно не подходи? к случаю с Лили! Я отдал ей все, чего она пожелала.

Майк поднял руку.

— По той или иной причине женщины нередко чувствуют себя беспомощными в бракоразводных процессах. Тогда они решают обратиться к ребенку в надежде услышать что-нибудь новенькое. Мать начинает задавать вопросы. «Папочка трогал тебя здесь, правда?» Она вкладывает в рот младенцу леденец, и когда тот говорит «нет», достает вторую конфетку. «Ты уверен? Подумай хорошенько». Ребенок, осчастливленный таким чрезмерным проявлением внимания, начинает фантазировать, лишь бы мамочка была довольна. Бывали случаи, когда мать грозила покончить с собой, если дети не скажут то, что она им велит.

— Лили так не поступила бы. Она же не чудовище, наконец. Господи, да она любит наших девчонок.

На мгновение в офисе воцарилась тишина.

— В таком случае что происходит, Эрик?

Эрик, судорожно сглотнув, уставился в потолок.

— Представления не имею. Бог свидетель, не могу понять, в чем дело.

Потом повернулся к адвокату, осененный новой мыслью.

— Рейчел — упрямая девочка. И хотя ей только-только исполнилось пять лет, я не представляю, что на нее можно сильно повлиять. Мы найдем лучших психиатров, специалистов в этой области. И пусть они поговорят с ней.

— Умозрительно идея неплоха, но на практике нередко дает обратный результат.

— Не вижу, каким образом. Рейчел понятлива. Она четко излагает свои мысли. Она…

— Она ко всему прочему еще и ребенок. Эрик, выслушай меня! Мы имеем дело отнюдь не с точной наукой. Большинство профессионалов, специализирующихся на случаях сексуальных домогательств в отношении детей, хорошо натренированы и компетентны, но эта дисциплина пока еще относительно нова. Даже самые опытные специалисты допускают в своих суждениях ошибки. Есть масса просто жутких случаев. К примеру, маленькой девочке дарят анатомически точную мужскую куклу. Раньше ей не приходилось видеть ничего подобного, и она начинает тягать куклу за пенис. И какой-нибудь чересчур ретивый эксперт усматривает в этом признак домогательства. Я нисколько не преувеличиваю. Такие вещи случаются сплошь и рядом, и никто от этого не застрахован. Уж извини. И рад бы заверить тебя, что проверка Рейчел у психиатра непременно приведет к твоему оправданию, да не могу. По правде говоря, если ты настоишь на таком варианте, то тебе придется играть в русскую рулетку. Майк медленно поднял на него твердый взгляд.

— Еще тебе следует помнить, что Ребекку тоже будут допрашивать. Насколько мне представляется, повлиять на нее не составит особого труда.

Эрик крепко зажмурился, видя, как угасает огонек его надежды. Его славная маленькая Бекки сделает и скажет что угодно, если решит, что этим доставит удовольствие.

Майк пошевелился, и стул под ним жалобно скрипнул.

— Прежде чем намереваться бросить вызов Лили, ты должен представить все последствия этого шага. Как только она публично выдвинет обвинения, все закрутится очень быстро, причем далеко не лучшим образом. Девочек у тебя отберут на все время, пока будет продолжаться расследование.

— Неужто такое возможно? Ведь мы же в Америке! Неужели я так бесправен?

— Я повторяю. В случаях сексуальных домогательств в отношении детей ты виновен, пока не будет доказано обратное. Система просто обязана работать таким образом, чтобы обеспечить надлежащую защиту, и лучшее, на что ты можешь рассчитывать, пока идет следствие, — это посещения в присутствии надзирателя. Предполагается, что само следствие должно вестись сугубо конфиденциальным образом, но ведь допрашивать будут учителей девочек, их подруг, соседей, всю прислугу. И любой не полный идиот сразу сообразит, что к чему, а поскольку дело касается тебя, то уверяю, дело попадет в газеты задолго до того, как будет принято к рассмотрению судом. Нетрудно догадаться, как скажется обвинение в сексуальном домогательстве по отношению к детям на твоей карьере ведущего актера. Публика, конечно, на многое закрывает глаза, но…

— Да мне плевать на карьеру!

— Ну, это несерьезно. — Майк поднял руку и продолжил. — Девочек подвергнут медицинскому освидетельствованию. И даже не одному, если следствие затянется.

Эрик почувствовал тошноту. Ну разве можно обречь своих крошек на что-нибудь подобное? Разве можно причинить им такую боль? Ведь они ни в чем не виноваты. Когда они появились на свет, он решил, что разорвал наконец тот заколдованный круг, и вот поди ж ты, опять очутился в нем! Ну почему он обречен вечно причинять боль невинным?

— Медицинские освидетельствования покажут, что на них никто не посягал, — сказал он.

— Возможно, так оно и бывает в идеальном мире. Но правда состоит в том, что в подавляющей массе случаев никаких физических доказательств просто не существует. В большинстве своем сексуальные домогательства ограничиваются либо ласками, либо оральным совокуплением. Отсутствие разрывов девственной плевы еще не доказательство, что ребенок не подвергался насилию.

Эрику показалось, что стены офиса душат его. Он не верил — он даже и в мыслях не допускал возможности потерять дочек. Он вот-вот проснется, и все это окажется не более чем ночным кошмаром!

Адвокат покачал головой:

— С той минуты, когда обвинения будут публично предъявлены, считай, что к твоей голове приставили заряженный пистолет. А для знаменитости все обстоит и того хуже. С другой стороны, есть тут и положительный момент: знавал я нескольких отцов, которые стали банкротами, защищая себя в подобных случаях, а тебе на этот счет беспокоиться не о чем.

От боли и отчаяния голос Эрика стал хриплым:

— И это лучшее, на что ты мне советуешь надеяться? На то, что у меня достанет средств на свою защиту? Что это за гнусный вид утешения?

Лонгакр чопорно возразил:

— Ну, прежде всего с твоей стороны, возможно, было не очень разумно брать дочек в постель.

Эрик взорвался. Перегнувшись через стол, он схватил адвоката за грудки:

— Ну ты, сукин…

— Эрик!

Тот уже занес было кулак, но, увидев панику в глазах Лонгакра, взял себя в руки. Майк перевел дух.

— Ты болван.

Повернувшись, чтобы уйти, Эрик почувствовал, что его пробирает крупная дрожь.

— Извини. Я…

Не в силах ничего добавить, он выскочил из офиса и яростно погнал машину к дому Лили. Ему надо добраться до своих детей. Но, подъехав к дому, обнаружил лишь запертую дверь и опущенные шторы.

Он нашел садовника, работавшего около пруда в глубине сада. Тот сообщил, что Лили уехала из страны. И забрала с собой девочек.

Три недели спустя Эрик прилетел в Париж, где нанятая им группа частных детективов обнаружила Лили с детьми. Уставившись невидящим взором в окно такси, пробивавшегося сквозь поток машин на набережной де ля Турнель, он подумал, что эти последние недели были самыми длинными в его жизни. Он слишком много курил, слишком много пил и в предвкушении завоевания «Оскара» был не в состоянии сосредоточиться на работе.

Когда такси проезжало по мосту де ля Турнель, протянувшемуся к крошечному островку Сен-Луи, расположенному посередине Сены, водитель заулыбался Эрику в зеркало заднего вида. Эрик давно смирился с тем, что в мире осталось не много мест, где его лицо могло еще оставаться неузнанным. Он бросил взгляд через левое окошко на достопримечательности соседнего острова Сите. Но стройный шпиль собора Нотр-Дам с его летящими контрфорсами едва запечатлелся в его мозгу.

Островок Сен-Луи лежал между правым и левым берегами Парижа, образуя точку восклицательного знака, который он составлял с островом Ситс. Этот остров входил в число самых фешенебельных и дорогих кварталов Парижа, на нем за многие годы успели пожить немало знаменитостей, в том числе Шагал и Джеймс Джойс, а из современников — барон Гай де Ротшильд и мадам Жорж Помпиду.

Такси высадило Эрика перед домом, адрес которого дали сыщики; это было городское здание постройки семнадцатого века, расположенное на фешенебельной набережной Орлеане. За водами Сены левый берег тускло мерцал в позднем утреннем свете. Расплатившись, Эрик поднял взгляд на окна второго этажа и увидел в одном движение портьеры. За ним следила Лили.

Отчаянно стремясь увидеть дочерей, он тем не менее понимал, что положение слишком взрывоопасно для него, чтобы, поддавшись искушению, прибыть неожиданно, поэтому рано утром позвонил Лили. Вначале она наотрез отказалась встречаться с ним, но когда поняла, что он приедет, несмотря ни на что, согласилась встретиться с ним в одиннадцать, когда девочек не будет дома.

В дом, построенный из известняка, вела высокая деревянная дверь с замысловатым резным узором, покрытым эмалью глубокого синего цвета. Высокие стрельчатые окна украшали белые ставни с открытыми верхними половинками, позволявшими видеть горшочки с розовой ползучей плющевой геранью. Эрик уже взялся за ручку дверного молотка, когда дверь распахнулась и на пороге показалась Лили.

Она выглядела усталой, напряженной и еще более похудевшей, чем ему помнилось, с бледно-фиолетовыми кругами под впалыми глазами.

— Я просила тебя держаться от нас подальше, — сказала она, зябко поежившись, хотя утро выдалось теплым.

— Нам нужно поговорить.

Эрик увидел группу туристов, приближавшихся к ним, и отвернулся. Не хватало только совмещать попытки вернуть прежнюю жизнь с раздачей автографов. Достав из кармана белой полотняной рубахи солнцезащитные очки, он надел их.

— Тут слишком много посторонних. Может, зайдем внутрь?

— Не хочу, чтобы ты даже приближался к их вещам.

Жестокость ответа Лили наполнила его такой бессильной яростью, что захотелось ударить ее. Вместо этого он крепко ухватил ее за предплечье, заставив поморщиться от боли, и стал подталкивать вдоль трехполосной набережной к скамье, обращенной в сторону реки.

Место было идиллическим. Три высоких платана отбрасывали на дорожку пятнистые тени. На отмели рядом с железным фонарным столбом ажурной конструкции стоял рыболов. Тесно переплетясь телами, так что было не понять, где кто, мимо прошла влюбленная парочка.

Присев на чугунную скамью, Лили начала механически сжимать и разжимать руки. Он остался стоять, слепо глядя на воду. Ему до конца дней будет ненавистен этот прекрасный город.

— Больше я не намерен поддаваться твоим угрозам, Лили. Я собираюсь предать дело огласке. Решил испытать свои шансы в суде.

— Ты не можешь сделать этого! — выкрикнула она.

— Тогда послушай меня.

Он окинул ее внимательным взглядом. Ногти рук были обкусаны до крови.

Она не могла отдышаться, словно от быстрого бега.

— Огласка разрушит твою карьеру.

— Теперь мне все равно! — воскликнул он. — Без моих детей карьера для меня ничто.

— А в чем дело? — фыркнула она. — Или не можешь найти никого другого, кто смог бы тебя сексуально возбуждать?

Он сгреб ее в охапку. Задыхаясь, она попыталась вырваться, вжимаясь в скамью. Он побелел от ярости и понял, что если не отпустит ее, то может ранить.

Грязно выругавшись, Эрик выпустил руку Лили и сдернул солнцезащитные очки. Они хрустнули в его руке, и он швырнул их в Сену.

— Черт бы тебя побрал!

— Я не позволю тебе даже приблизиться к ним! — выкрикнула она, вскочив со скамьи. — Я ни перед чем не остановлюсь. А если ты обратишься в суд или попытаешься еще как-то отобрать их, я пошлю их в подполье.

Эрик непонимающе уставился на нее:

— Что ты сделаешь?

У нее на виске бешено пульсировала тонкая голубая жилка.

— Существует подпольная организация, защищающая детей в случаях, когда закон не способен обеспечить им защиту. Она нелегальна, но имеет большую силу. — Ее серые глаза потемнели от горечи. — Я знала, что ты не оставишь попыток добраться до них, поэтому за прошедшие недели все хорошенько взвесила. И теперь, Эрик, мне достаточно просто сказать одно словечко, и девочки исчезнут. И тогда уж их не получит никто — ни ты, ни я.

— Ты не сделаешь этого! Не пошлешь же ты их в бега с незнакомыми людьми!

— Эти незнакомые люди возьмут их под свою защиту, и я сделаю все возможное, чтобы они были в безопасности.

Лицо у нее перекосилось. Эрик видел, какой измотанной она выглядит, но жалости у него не появилось.

— Пожалуйста, — прошептала она, — не вынуждай меня отсылать их. Они уже и так потеряли отца. Не делай так, чтобы они потеряли еще и мать!

Разглядев за измученным видом Лили непреклонную решимость, он с обескураживающей определенностью понял, что ее слова вовсе не пустые угрозы. Она фанатично убеждена в его виновности.

Внутри закружил сгусток боли, стремительно нараставший.

— Неужто ты веришь, что я могу обидеть своих дочерей? — хрипло спросил он, сознавая всю тщетность своего вопроса. — Что я такого сделал, что заставило тебя поверить, будто я способен на подобное? Господи, Лили, ведь ты знаешь, как я их люблю!

По ее щекам покатились слезы.

— Единственное, что я знаю, мой долг — защитить их. И я сделаю все, даже если для этого придется отдать их в чужие руки. Не приведи Господь никому пережить тот ужас, что пережили мои дети.

Она повернулась, чтобы уйти.

Быстро шагнув вслед, Эрик заговорил полным отчаяния голосом:

— Скажи хотя бы, как они живут. Ну пожалуйста, Лили! Сделай для меня хотя бы это.

Отрицательно покачав головой, она ушла, оставив его в таком невыносимом одиночестве, которого он никогда еще не испытывал.

Глава 21

У ограды стоят Дэш и Дженни. Дэш сжимает в руке помятое письмо.

ДЖЕННИ: Это Блейк тебе написал? Когда он вернется домой на побывку?

ДЭШ: Письмо не от Блейка. Оно от твоей бабушки.

ДЖЕННИ (взволнованно): От моей бабушки? А я и не знала, что у меня есть бабушка!

ДЭШ: Помнишь всю ту ерунду, что я рассказывал тебе о твоей матери?

ДЖЕННИ (оживившись): Помню. Ты еще говорил, что она была самая славная из всех, кого ты встречал, и что ты до сих пор понять не можешь, как она ухитрилась произвести на свет такое дьявольское отродье, как я.

ДЭШ: Она действительно была славная, Дженни. Но еще я говорил, что она сирота, и вот это было неправдой.

ДЖЕННИ: Неправдой? А почему ты говорил мне неправду, пап?

ДЭШ: Родители твоей матери выгнали ее из дому, когда ей было всего семнадцать. Они были чертовски строгими людьми. А она была незамужем. И беременна тобой.

ДЖЕННИ (озадаченно): Ты хочешь сказать, что тебе и маме пришлось пожениться?

ДЭШ: Я женился на твоей матери, потому что хотел этого. Никаким «пришлось» тут и не пахло. (Опускает взгляд на письмо.) Похоже, твой дед умер в прошлом году, а бабушка понемногу стареет. Ей захотелось увидеть тебя, поэтому она наняла каких-то частных сыщиков, а те разыскали нас. Судя по письму, она приедет послезавтра.

ДЖЕННИ: Ух ты! Не могу поверить. А ты не знаешь, она закручивает волосы в пучок? А пирожки умеет печь?

ДЭШ: Дженни, есть еще кое-что, о чем я должен тебе рассказать. Может, следовало бы сделать это давным-давно, но… даже не знаю… я не смог решиться на это. Полагаю, сейчас мне ничего другого не остается. Твоя бабушка знает правду, и если не скажу я, то это сделает она.

ДЖЕННИ: Ты так смотришь, что я начинаю беспокоиться, папа.

ДЭШ: Извини, Дженни. Буду говорить напрямик, по-другому не получится. Твоя мама была уже беременна тобой, когда я в первый раз встретил ее.

ДЖЕННИ: Но это же бессмысленно. Как это могло… Ты хочешь сказать… ты имеешь в виду, что вовсе не отец мне?

ДЭШ: Боюсь, примерно так.

— Господи, ну какой тупой! — Хани с отвращением захлопнула папку, в которой лежал заключительный сценарий сериала «Шоу Дэша Кугана».

— Надеюсь, это ты не обо мне.

В дверь домика на колесах, где Хани свернувшись лежала на диване, вошел Дэш. На нем были джинсы, ковбойские сапоги и спортивная куртка из твида, ворот его джинсовой рубахи распахнут.

Хотя они были женаты вот уже пять лет, сердце ее странно екнуло, как и в прежние времена, при его неожиданном появлении. Она глядела и не могла наглядеться на это лицо из легенды — эти грубо высеченные черты, такие простые, что казалось, будто их выветрило и прокалило все солнце пустыни.

Спрятав в карман ключ, которым отпер дверь, Дэш наклонился и поцеловал ее.

— Знаю, что не обучался во всех этих дурацких колледжах, как кое-кто из присутствующих, но тупым себя не считаю.

Она засмеялась и, обхватив руками его шею, крепко прижалась к нему.

— Да ты, мой старый ковбой, хитер как лис!

Он опять поцеловал ее и скользнул руками под мешковатый блекло-голубой вязаный свитер, дополнявший короткую джинсовую юбку белого цвета.

— По-моему, ты собиралась поработать над тем рефератом, что вам задали.

— А я и работаю. Просто я… — Она отпустила его. — Вчера я разбирала тот хаос, который ты называешь берлогой, и нашла сценарии нашего заключительного сезона. И решила захватить последний из них с собой, чтобы перечитать. Посмотреть, так ли уж плох тот фатальный эпизод, как мне запомнилось.

Сняв куртку, он перебросил ее через спинку стула.

— Могла бы и у меня спросить. А я бы ответил, что он еще хуже, чем тебе кажется.

Встав с дивана, она подошла к кофеварке, которую держала в постоянной готовности каждый раз, приезжая с Дэшем на съемочную площадку. Это были дикие окрестности Восточного Лос-Анджелеса, где Дэш по контракту с местным полицейским управлением снимал дешевый телефильм о полицейском из Техаса. Она вручила ему кружку и наполнила другую для себя. Потом откинулась на невысокую стойку, скрестив в лодыжках ноги, обутые в блекло-голубые носки с белыми кедами. Утром, когда она надевала этот наряд, Дэш сообщил, что больше тринадцати лет ей никак не дашь и ему здорово повезет, если его не арестуют за такую мерзость, как изнасилование несовершеннолетних.

Хани отхлебнула дымящийся кофе.

— Никак не возьму в толк, с чего это сценаристы решили, будто с помощью такого дурацкого объяснения Дэша с Дженни насчет того, что он ей не настоящий отец, они смогут заставить публику позабыть о женатой паре, прикидывающейся отцом и дочкой.

Усевшись на диван, Дэш откинулся на спинку. Потом вытянул ноги, и его ковбойские сапоги оказались едва ли не посреди комнаты.

— К тому времени как этот фатальный эпизод вышел на экраны, мы и так растеряли всех своих телезрителей, поэтому, думаю, здесь уж ничто не могло помочь.

— Но я так не считала. Меня просто воротило от их попыток спасти сериал, сделав Дэша неродным отцом Дженни. Да это было еще тупее, чем сон Бобби в «Далласе»!

— Это был сон Пэм, а вовсе не Бобби. И ничего тупее его быть не может.

С улицы в тонкую скорлупку домика на колесах ворвался вой полицейской сирены. Дэш нахмурился:

— Проклятие, сам не пойму, почему это я поддался на уговоры и взял тебя сегодня с собой. Здесь слишком опасное соседство.

Хани подняла глаза:

— Ну вот, опять ты начинаешь! Папуля Дэш чересчур осторожничает.

— Чересчур осторожничаю, как же! Ты хоть имеешь представление, сколько убийств из-за наркотиков и перестрелок между бандами случилось здесь всего за последние несколько месяцев? А эта жалкая компания не потрудилась нанять ни единого охранника. Да у них, наверное, даже нет разрешения городских властей на съемки.

— Дэш, я всегда держу двери на запоре и никуда носа не высовываю. Ты ведь знаешь, что мне нужно написать этот реферат по английской литературе, а здесь для этого самое подходящее место, потому что ничто не отвлекает. Будь я дома, ездила бы верхом, копалась в цветнике или пекла тебе шоколадные пирожные.

Дэш поворчал еще некоторое время, но больше для вида, и Хани сочувственно улыбнулась ему. Она старалась не слишком часто поддразнивать его насчет излишней осторожности, понимая, что он ничего не может с собой поделать. Несмотря на полную уверенность в ее любви, ему так и не удалось до конца вытравить из себя беззащитного мальчугана, боявшегося, что ту, кого он любит больше всего на свете, у него отнимут.

— Это моя вина, — заворчал он. — Мне так нравится, когда ты у меня под рукой, что я просто теряю голову. Не помассируешь ли мне шею? После вчерашней сцены с дракой я до сих пор хожу, как деревянный.

Он сел боком, и Хаки, подойдя к дивану, стала позади него на колени. Потом убрала прядь волос за ухо. А когда подняла голову, волосы свесились на другую сторону и медовым водопадом упали ему на плечо. Он прислонился к ней, и она принялась массировать мышцы плеч, закрыв на мгновение глаза, чтобы сильнее ощутить исходившее от него такое знакомое чувство уверенности. Она и представить себе не могла, что супружество принесет ей столько счастья, и даже все посыпавшиеся на них после брака неудачи в карьере и финансовые невзгоды ни разу не смогли заставить ее пожалеть о том, как они поступили.

— Староват я для этих картин с полицейскими и ворами, — проворчал он.

— Летом тебе стукнет всего пятьдесят. Это далеко не старость.

— Как раз сейчас я и чувствую себя старым. Может, к этому имеют какое-то отношение мои попытки удовлетворить сексуальные излишества моей двадцатипятилетней новобрачной-ребенка.

Она припала губами к его шее, рука ее скользнула вниз по рубахе, направляясь к поясу его джинсов.

— Давай по-быстрому, а?

— А разве не этим мы занимались не далее как сегодня утром?

— Все происшедшее до шести утра относится ко дню вчерашнему.

— Это еще почему?

— Все дело в релятивизме. Я узнала об этом из курса философии, который изучала в прошлом году. — Она запустила руку ему за пояс. — Мне слишком сложно объяснить это невежественному погонщику коров, поэтому, боюсь, тебе просто придется принять мои слова на веру.

— Ты уверена? — Он резко наклонился вперед, и она перекувырнулась через его плечо.

— Эй!

Он поймал ее на колени, не дав упасть на пол.

— Мне сдается, кто-то становится слишком большим всезнайкой и уже не помещается в собственных штанах.

Поуютнее устроившись у него на руках, Хани посмотрела вверх — на это удивительное лицо.

— Ты когда-нибудь жалел, что женился на мне?

Он накрыл ее грудь ладонью и мягко сдавил.

— По сотне раз на дню. — Потом озорной огонек исчез из его глаз, и со сдавленным стоном он прижал ее к себе. — Дорогая моя маленькая девочка! Иногда мне кажется, что я начал жить, только когда женился на тебе.

Удовлетворенная, она прилегла на него. Может, для нее их брак был еще более ценен как раз потому, что не был совершенным. С самого начала неприятности сыпались на них как из рога изобилия: по их вине были прекращены съемки телевизионного сериала, пришлось терпеть оскорбительные нападки со стороны прессы, к тому же ее ненавидела дочь Дэша.

Многие из этих затруднений так и повисли в воздухе. Лишь недавно им удалось справиться с финансовыми неурядицами. Вместо того чтобы припрятать сбережения, с которыми она выходила замуж, большую их часть Хани использовала для выплаты его громадной задолженности налоговому управлению. Узнав об этом, Дэш пришел в ярость, но ей было не жаль ни единого пенни. В конце концов долг был погашен, и они смогли начать откладывать деньги на будущее.

Самым худшим из всего был крах его профессиональной карьеры, который повлекла за собой их женитьба. Ей было грустно видеть, как он вынужден браться за роли во второразрядных телефильмах, таких, как тот, в котором он сейчас снимался. Дэш отмахивался от ее сетований, говоря, что все равно никогда не был таким уж большим актером и что любая работа хороша. Возможно, Дэш и не был актером с разносторонним дарованием, но зато у него огромное преимущество — он является легендой, последним из тех личностей-одиночек, кому дорога честь, кто не продал свою совесть. И поэтому, в каких бы стесненных обстоятельствах они ни находились, она не позволит ему браться за роли, пятнавшие этот образ.

Потершись носом о ворот pro рубахи, она подумала о главном несогласии между ними — том самом, непреходящем — об отказе Дэша позволить ей родить ребенка. Этот вопрос, словно нежеланный посетитель, прятался во всех невидимых уголках их совместного существования. Она тосковала по его ребенку, мечтала о плетеных колыбельках, детских пижамках и о славной маленькой головке. Но он заявлял, что слишком стар для ребенка и что, как показал предыдущий опыт, понятия не имеет, как быть отцом.

Хани больше не верила в его отговорки. Дэш, и это было ей доподлинно известно, просто боялся, что с ней что-то случится при родах, и, слишком нуждаясь в ней, рисковать не желал. Чего ей никак не удавалось перебороть, так это страх, укоренившийся в их любви.

Он зарылся лицом в ее чудесные волосы.

— Чуть не забыл. По телевизору в новостях пару часов назад передавали об Эрике Диллоне.

— А-а, об этом маленьком самонадеянном сукином сыне.

— В Диллоне по меньшей мере шесть футов роста. Не пойму, почему ты называешь его маленьким.

— Шесть футов — это на четыре дюйма короче, чем твой рост. Поэтому в моем реестре он проходит как маленький.

— Это чрезвычайно ограниченное определение термина «маленький», особенно если учесть, что исходит оно от особы, не способной дотянуться даже до верхних полок кухонных шкафчиков.

— Вижу, ты не собираешься оспаривать то, что я назвала его сукиным сыном. Получив в прошлом месяце своего «Оскара», он, вероятно, стал еще более невыносимым, чем я его помню.

— Он был не так уж и плох, Хани. И не нужно упрекать его только за то, что ты влюбилась в него и ему в результате пришлось все свободное время прятаться от тебя.

— И вовсе я в него не влюблялась, Дэш Куган! Это было просто легкое увлечение. А влюбилась я в тебя.

Он усмехнулся:

— Я тут все думаю… Как ты смотришь на то, чтобы съездить этим летом на Аляску и побродить с рюкзаком по тропе Чилкут?

— Чудесная мысль! Всегда хотела побывать на Аляске.

— Но это вовсе не обязательно. Может, я и не мультимиллионер, но в состоянии предложить тебе нечто большее, нежели обычная палатка. Ежели надумаешь съездить в Париж или еще куда…

— Надумаю. Но только не с тобой. Представляю себе — ты начнешь жаловаться на дорожные пробки и на то, что все вокруг лопочут только по-французски. Может, когда Лиз в следующий раз поедет в Европу, я присоединюсь к ней.

— Неплохая мысль.

Они улыбнулись друг другу, прекрасно понимая, что никуда она без него не поедет. Все детство она прожила, не имея рядом никого, кто любил бы ее, и теперь, когда у нее был Дэш, она не желала быть ни с кем другим. Она зависела от него так, как не позволяла себе зависеть ни от кого, даже когда была ребенком. Он был одновременно ее величайшей силой и не менее величайшей слабостью.

Пряжка его пояса давила ей на поясницу; она отодвинулась от Дэша и тут вспомнила, что перебила его:

— Так что ты там услышал про Эрика?

— Ах, да. Похоже, прошлой ночью он попытался спрямить слишком крутой поворот на Малхолланд. Надо же, дурачина, вел машину в пьяном виде.

— Надеюсь, с ним все в порядке?

— По-видимому, там была довольно серьезная авария. Несколько переломанных костей; других подробностей не знаю. К счастью, больше никто не пострадал.

— Как-то не получается сочувствовать ему от всей души, правда? Он только что завоевал «Оскара». Богат, преуспевает, на самом пике карьеры. И у него две маленькие дочки. Ну как можно до такой степени распускаться?

— Не забывай, что у него была куча денег с самого рождения. Сомневаюсь, чтобы ему хоть раз в жизни пришлось сильно потрудиться для чего-нибудь. Люди вроде него обычно не могут похвастаться глубиной чувств.

— Странно, однако, что такой явно поверхностный человек способен совершенно преображаться в своих ролях. Иногда, когда я смотрю какой-нибудь фильм с его участием, у меня прямо мурашки по коже бегают.

— Его актерские способности здесь совершенно ни при чем. Просто в тебе начинает говорить твое остаточное сексуальное влечение к нему.

Засмеявшись, она набросилась на Дэша и опрокинула на диван; падая, он ударился головой о стену.

— Проклятая маленькая ведьма, — пробормотал он, прижимаясь к ее рту.

Она вытащила подол его рубахи из джинсов.

— Сколько у нас осталось до того, как тебе возвращаться на съемочную площадку?

— Немного.

— Ну все равно. — Застежка пояса его джинсов уступила натиску ее пальцев. — Последний раз ты проделал все очень быстро, так что и сейчас, похоже, мы сможем управиться.

Протянув назад руку, он опустил жалюзи на окне домика на колесах.

— Ты сомневаешься в моей стойкости?

— Совершенно верно.

Руки Дэша скользнули ей под свитер и расстегнули бюстгальтер. Большими пальцами он стал гладить ей соски.

— Если бы ты не ерзала так сильно и не стонала прямо мне в ухо, я бы продержался подольше.

— А я и не думала стонать. — И она застонала. — Ох, так нечестно. Ты же знаешь, эти места у меня очень чувствительные.

— И эти, и еще примерно сотня других.

За несколько минут он обнаружил с полдюжины таких мест.

Их любовь была наполнена смехом и страстью. И, как уже случалось раньше, когда после всего обессиленная Хани прилегла ему на грудь, она почувствовала, что на глаза набежали слезы.

«Господи, спасибо за то, что Ты дал мне его! Спасибо. Спасибо».

Уходя, Дэш запер за собой дверь домика. Подняв жалюзи, Хани смотрела, как он вразвалочку удаляется своей тяжеловатой походкой, которая ей так нравилась, — ее муж, ее собственный ковбой! Если бы еще удалось уговорить его иметь ребенка, она бы больше никогда ни о чем его не просила!

Вид из домика открывался зловещий и унылый. Продовольственные фуры и домики на колесах были составлены на месте бывшей автостоянки, принадлежавшей заброшенному ныне электроламповому заводу на другой стороне улицы; именно там собралась группа для съемки запланированных на сегодня эпизодов. Кирпичные стены завода пестрели непристойными надписями, нанесенными аэрозольной» краской, и сообщениями разных бандитских шаек. Как обычно, у съемочной площадки собралась небольшая толпа зевак: школьников, отлынивающих от занятий, выходящих из местных магазинов покупателей, разного рода слоняющихся без дела личностей. Тут же уличный продавец бойко торговал мороженым.

Однако Хани не обманывала эта праздная атмосфера. Пожалуй, на этот раз Дэш был прав, предупреждая о необходимости соблюдать осторожность: соседство здесь действительно было опасное. Когда они накануне утром вышли из автомобиля, она заметила сломанный шприц, валявшийся в заросшей травой дыре на асфальте.

Хани отвернулась от окна и подошла к столу, где работала над рефератом. Вяло просмотрела Сделанные заметки. Ей уже двадцать пять — многовато, чтобы ежедневно учиться. Может, именно поэтому ей с таким трудом давался этот реферат. Ни к какой конкретной карьере Хани не стремилась и училась, скорее, чтобы убить время, чем по какой-либо иной причине. Чего ей хотелось от жизни, так это быть женой Дэша Кугана, родить ему ребенка и играть роль Дженни Джонс до конца дней. Но скажи она Дэшу, что учеба вроде как становится бесцельной, тут же получила бы заранее известный ответ:

— Чертовски правильно! Позвони-ка этому своему недоделанному агенту и уноси свою прелестную попку поработать перед камерами — именно там твое место.

Дэш упорно верил, что Хани — великая актриса, хотя сыграла она всего одну роль. Ей хотелось, чтобы он оказался прав, чтобы ее талант был настоящим, а не подделкой. И даже ему она не признавалась, как сильно ей недостает актерской работы.

Временами, когда Дэш бывал в отлучках, она вслух читала сцены из пьес, причем все подряд, начиная от Шекспира до Нила Саймона и Бет Хенли. И каждый раз расстраивалась. Реплики звучали фальшиво и напыщенно, словно в спектакле школьного драмкружка, и все мечты о возвращении на съемочную площадку быстро улетучивались. За прошедшие пять лет какой только унизительной брани она не наслушалась от прессы и зрителей! Единственным, чего они не могли отнять у нее, была сыгранная ею роль Дженни Джонс, и Хани никому не позволит ее запятнать.

Она расположилась за столом, но сосредоточиться никак не удавалось. Вместо этого незаметно для себя вернулась мыслями к последнему телефонному разговору с Шанталь. Как обычно, Шанталь нуждалась в деньгах, в этот раз для круиза, в который она с Гордоном намеревалась отправиться.

— Ты же знаешь, что я не смогу тебе их дать, — сказала тогда Хани. — Сейчас у меня не тот источник доходов, и я уже в прошлом году предупреждала тебя, что не в состоянии долго оплачивать ваш дом. Вместо круизов вам самое время подумать о том, чтобы подыскать жилье попроще.

— Только не начинай меня пилить, Хани, — ответила Шанталь. — Я уже не могу выносить никакого нажима. Мы с Гордоном столько пережили за эти последние шесть месяцев, с тех пор как доктора сказали мне о фаллопиевых трубах и всех этих вещах. Трудно смириться с тем, что у меня никогда не будет ребенка.

Едва Шанталь произнесла этот единственный довод, способный завоевать сочувствие Хани, как та тут же смягчилась:

— Шанталь, мне очень жаль. Ты же знаешь, как мне жаль. Может, стоит направить тебя к другому врачу Возможно…

— Больше никаких врачей, — ответила Шанталь. — Они все твердят мне одно и то же, и я уже не могу выносить всех этих обследований. Кстати, Хани, если ты можешь найти деньги, чтобы оплачивать все эти счета от врачей, то неужели у тебя не найдется и на круиз?

Прошлой ночью, когда перед сном Хани упомянула об этом в разговоре с Дэшем, он опять начал изводить ее.

— Шанталь тебя просто использует! Сказать по правде, я думаю, ее скорее радует, чем огорчает невозможность забеременеть. Она слишком ленива, чтобы иметь ребенка. Как ты не поймешь, что, ставя Гордона и Шанталь в такую зависимость от себя, ты лишаешь их возможности заняться чем-то полезным? Ты всегда полагала, что лучше всех знаешь, кто в чем больше всего нуждается, но здесь ты ошибаешься.

Она бросила щетку для волос и посмотрела на него:

— Ты так и не понял, Дэш. Заниматься полезным трудом вовсе не в характере Шанталь.

— Это в характере любого, кто достаточно голоден. А что Гордон? У него две руки и две ноги. Он идеально приспособлен для переноса собственного веса.

— Но ты не представляешь, что было, когда я впервые приехала в Лос-Анджелес. Гордон угрожал мне, что увезет от меня Шанталь. А она была всем, что я имела, и я не могла этого допустить.

— Да он просто ловко управлял тобой, не более того.

— Возможно, но теперь, когда Софи умерла, я никогда не повернусь к Шанталь спиной. Прошло уже три года, как Софи не стало, а она все еще переживает ее смерть.

— Если хочешь знать мое мнение, то ты оплакивала Софи несравненно дольше Шанталь.

— Какие гадости ты говоришь.

Он принялся шумно чистить зубы, решительно исключив возможность дальнейшей беседы. Она ушла в ванную и закрыла дверь, не желая признаться даже самой себе, что по крайней мере отчасти он прав. Смерть Софи, казалось, ударила ее сильнее, чем Шанталь. Но эта смерть была такой случайной, такой лишенной достоинства. Ее тетка подавилась костью жареного цыпленка, купленного в каком-то магазине и разогретого Гордоном в микроволновой печи.

Хорошо, хоть Бак Окс исчез. Тело Софи еще не успело остыть, а он уже притащил в дом какую-то шлюху. К чести Гордона, тот вышвырнул Бака, и последнее, что Хани слышала о нем, — бывший муж Софи пошел работать в парк недалеко от Фресно.

Отбросив мысли о семье, Хани заставила себя приняться за работу над рефератом. Два часа спустя, приведя в порядок заметки и написав несколько первых страниц, она поднялась налить горячего кофе. Выглянув через заднее окно, она увидела Дэша, шагающего через узенькую грязную улочку к их домику на колесах.

И опять ее сердце так глупо екнуло. Посмотрев на часы, она увидела, что уже почти четыре. Может, Дэш уже закончил на сегодня, и они смогут вернуться домой пораньше. Хани с улыбкой отставила кружку с кофе, отперла дверь и вышла наружу.

Этот ранний вечер, жаркий и влажный, скорее смахивал на июнь в Южной Каролине, чем на май в южных районах Калифорнии. Стоявшие вокруг грузовики и фургоны были составлены тесно, не пропуская дуновения ветерка, и казалось, все кругом пропахло бензином и выхлопными газами. Перейдя улицу, Дэш направился к стоянке автомобилей, и Хани помахала ему рукой.

Он уже собрался махнуть в ответ, но рука замерла на полпути. Дэш был достаточно близко, и она увидела, как его лицо нахмурилось. И тут же услышала сдавленный женский крик. Она резко обернулась.

Справа от нее два самых больших трейлера были поставлены параллельно друг другу, образуя узкий темный тоннель шириной не более пяти футов. Заметив какой-то шум позади машин, она быстро шагнула вперед.

Худой темнолицый мужчина в рваной майке красного цвета и засаленных черных брюках тащил молодую испанку в это замкнутое пространство. Хани с ужасом увидела, как мужчина с силой ударил женщину о борт большой машины и потянулся за сумочкой, которую та сжимала в руках. Женщина закричала, вобрав плечи от страха, и стала сопротивляться, пытаясь вырваться.

Женщина и ее обидчик были не так далеко, и Хани непроизвольно рванулась к ним, но, не успев пройти несколько шагов, услышала за собой топот бегущих ног. Мимо промчался Дэш, с такой силой толкнув ее в спину, что она отлетела в сторону.

Расцарапав голые колени об асфальт и проехавшись ладонями по шершавой поверхности, Хани едва не задохнулась, настолько сильной была боль. Но еще сильнее было чувство страха, внезапно охватившее ее. Она резко обернулась.

С земли ей все было видно. Она увидела узор из ярко-желтых цветов на подоле платья женщины, отчаянно цепляющейся за сумочку, услышала ее крики о помощи.

Дэш стоял недалеко от того места, где лежала Хани, спиной к ней, расставив кривые ноги. Сердце Хани сильно забилось, она открыла рот, собираясь крикнуть, чтобы он был осторожнее, не лез на рожон, не…

— Оставь ее! — крикнул Дэш.

Время остановилось, дав возможность даже самым незаметным мелочам навсегда врезаться в ее мозг с неправдоподобной отчетливостью. Эти трещины старого асфальта, бежавшие к сапогам ее мужа, обрывок нитки, свешивающийся со шва его джинсов. Она чувствовала, как жаркое солнце бьет в затылок, вдыхая запах асфальта, видела долгую тень, отбрасываемую его высокой фигурой. Но все это заслоняло дикое, наркотически-безумное выражение глаз нападавшего, который стоял в конце темного тоннеля, образованного трейлерами, и вдруг увидел Дэша.

Одним махом этот тип выхватил из-за пояса брюк короткоствольный пистолет и поднял его. Хани увидела, как наркоман с безумными глазами дважды выстрелил, и из ее горла вырвался страшный вопль.

Дэш скрючился и начал медленно и неуклюже оседать на землю. В окутавшей ее тошнотворной серой дымке все вокруг вдруг потеряло реальные очертания. На дне узкого тоннеля расплывчатым ярко-желтым пятном лежала женщина; швырнув ее наземь, наркоман скрылся, оставив сумку валяться у ее ног.

Рука Дэша опустилась на растрескавшийся тротуар. Хани видела обнаженное запястье, широкую ладонь. Всхлипывая, словно раненое животное, она стала подползать к нему на руках и кровоточащих содранных коленях. Пробиваясь сквозь серую дымку, она говорила себе, что все будет хорошо. Ведь всего несколько секунд назад она помахала ему рукой. Ничего этого на самом деле не было, ведь не мог же такой кошмар произойти просто так, ни с того ни с сего! Такие вещи не могут происходить так молниеносно, и потом, должно же быть хоть какое-то предзнаменование.

Она едва слышала крики членов съемочной группы, бежавших с противоположной стороны улицы. Она видела только эти пальцы ее мужа, скребущие ногтями асфальт.

Хани поднялась на колени рядом с Дэшем, содрогаясь всем телом от вырвавшихся рыданий.

— Дэш!

— Хани… Я…

Схватив мужа за руки, она повернула его так, чтобы голова и плечо легли ей на колено. По его груди стало расплываться большое пятно, похожее на детский рисунок солнца с лучами. Она вспомнила, что в одном из фильмов у него была такая же рана, но название фильма вылетело из головы.

Взяв его лицо в ладони, она рыдая прошептала:

— Уже можно встать. Пожалуйста, Дэш… Пожалуйста, встань…

Веки его затрепетали, губы зашевелились.

— Хани…

Он выдохнул ее имя со страшным хрипом.

— Не говори ничего. Господи, пожалуйста, только не говори…

Его глаза впились в ее лицо, глаза, полные любви и побелевшие от боли.

— Так я и знал, что… разобью… твое… сердце, — задыхаясь, выговорил он.

И его лежащая на асфальте рука безвольно разжалась.

У нее вырвался нечеловеческий, душераздирающий вопль. По траурно-черному асфальту растеклась ярко-красная кровь. На нее смотрели его глаза, широко раскрытые, но невидящие.

Один из членов группы дотронулся до нее, но Хани сбросила его руку.

Она баюкала на коленях голову своего мужа, гладила щеку,

укачивала его и шептала:

— Ты… поправишься. У тебя же все в порядке… Мой дорогой… Мой родной… ковбой.

Его теплая кровь уже насквозь промочила юбку, и бедра стали липкими. А она все укачивала его:

— Я люблю тебя, дорогой мой. Я… буду любить тебя… вечно. — Зубы лязгали, все ее тело била крупная дрожь. — Ничего плохого не случится. Ничего. Ты же герой. А герои никогда…

Хани покрывала поцелуями его лоб. Концы ее волос погружались в его кровь; вкус крови ощущался на губах. Хани шептала, что он не должен умирать. Это она должна была умереть вместо него. Это она должна была занять его место. Бог должен это понять. Сценаристы все исправят. Она гладила его волосы. Целовала его губы.

— Хани… — Один из мужчин прикоснулся к ее плечу. Она подняла голову с искаженным от ярости лицом:

— Убирайся! Убирайтесь все! С ним все в порядке!

Мужчина покачал головой, щеки его были мокрыми от слез.

— Хани, ничего не поделаешь, Дэш мертв.

Она крепче притянула голову мужа к своей груди и прижалась щекой к его волосам. Она говорила и говорила, не в силах сдержать поток слов:

— Вы ошибаетесь! Как вам непонятно? Герой не может умереть! Он же не может, глупцы! Нельзя нарушать правила! Разве вы не знаете? Герои никогда не умирают!

Потребовались три санитара, чтобы оттащить ее от безжизненного тела Дэша Кугана.

Глава 22

В комнате было душно, но Хани лежала на постели, завернувшись в старую кожаную куртку Дэша. Под курткой чулки прилипли к ногам, а черное платье, надетое на похороны, взмокло от пота. Она зарылась лицом в воротник куртки. Он хранил запах Дэша.

Ее шеи мягко коснулись концы чьих-то волос, но Хани не обратила на это внимания. Пришла и ушла Лиз. Она принесла тарелку с едой, которую Хани не могла есть, и пыталась уговорить ее провести несколько недель в бунгало на побережье, потому что ей не следует оставаться одной. Но Хани хотелось остаться одной, потому что тогда она могла бы ощутить Дэша.

Она плотнее завернулась в куртку и крепко закрыла глаза.

«Поговори со мной, Дэш! Дай мне почувствовать тебя. Ну пожалуйста, прошу тебя, дай мне почувствовать тебя, потому что я знаю — ты не ушел!»

Хани старалась отогнать прочь все мысли, чтобы Дэш мог говорить с ней, но по телу прокатилась волна такого черного ужаса, что хотелось закричать. Ее рот под мягким воротником приоткрылся.

Она не заметила, как кто-то вошел в спальню, пока не почувствовала, что рядом с ней прогнулся матрац. Ей хотелось выгнать всех их вон, чтобы ее оставили в покое. Они не имели права вторгаться в ее жизнь!

— Хани! — Мередит позвала ее по имени и заплакала. — Я… я хочу попросить у тебя прощения. Я так тебя ненавидела, была так ревнива и мстительна! Я знала, что так нельзя, но ничего не могла с собою поделать. Все… все, чего мне хотелось, — это чтобы папа любил меня, а он вместо этого любил тебя.

Хани не хотелось выслушивать откровения Мередит — ей нечего было ответить. Она поднялась на постели и присела на краю кровати спиной к Мередит, завернувшись в кожаную куртку мужа.

— Он любил и тебя, — ответила Хани деревянным голосом, зная, что должна сказать какие-то слова. — Ты была его дочерью, и он никогда не забывал об этом.

— Я… я так ненавидела тебя. Была такой ревнивой.

— Это не имеет значения. Никакого значения.

— Знаю, что папа упокоился с миром и мы должны возносить хвалы, а не печалиться, но у меня не получается.

Хани ничего не ответила. Что знала Мередит о любви, любви столь сильной, что она являлась такой же естественной частью жизни, как дыхание? Все чувства Мередит были направлены в безопасное русло, к раю. А Хани хотелось спрятаться в куртке Дэша, пока Мередит не уйдет.

— Ты сможешь… ты сможешь меня простить, Хани?

— Да, — машинально ответила Хани, — я прощаю тебя.

Дверь открылась, и послышался голос Ванды:

— Мередит, твой брат уезжает. Ты должна выйти и попрощаться.

Мередит поднялась, и матрац распрямился.

— До свидания, Хани. Я… Прости меня!

Хлопнула дверь. Хани поднялась с постели, но, повернувшись, увидела, что ее все еще не оставили в одиночестве. Ванда стояла, глядя на нее. Ее глаза покраснели от слез, объемная прическа, сбрызнутая лаком, съехала на сторону. На похоронах она держалась так, как будто вдовой была она, а не Хани.

Ванда скользнула взглядом по Хани и фыркнула.

— Мередит заревновала тебя, как только увидела вместе с Рэнди по телевизору. У него не было особых отцовских чувств к ней — я полагаю, тебе об этом известно, — и наблюдать, что вы с ним так близки, было для нее постоянной открытой раной.

— Теперь это не имеет значения.

В духах Ванды чувствовался сильный запах гвоздики. А может, это был не ее запах. Быть может, Хани чувствовала всепроникающий запах похоронных цветов.

— Могу я что-либо для тебя сделать? — спросила Ванда.

— Пусть все уедут, — вяло ответила Хани, — это единственное мое желание.

Ванда кивнула и пошла к двери. Тут она остановилась, высморкалась и быстро сказала:

— Я желаю тебе добра, Хани. Я думала, что Рэнди не следовало жениться на тебе. Но сегодня на похоронах были все его бывшие жены, и я поняла, что нам втроем за все время не удалось принести ему столько счастья, сколько ты давала за один день.

Хани смутно понимала, что Ванде потребовалось собрать все свое великодушие, чтобы сделать такое признание, но сейчас она хотела лишь избавиться от нее, чтобы снова лечь на кровать, закрыть глаза и попытаться почувствовать Дэша. Она понимала, что если не сможет этого сделать, то умрет сама.

Ванда ушла, и в течение часа разъехались все остальные. Наступила ночь. Хани босиком бесцельно бродила по дому. Его куртка оказалась для нее слишком длинной, и когда Хани засунула руки в карманы, пальцы не доставали до дна. Наконец она свернулась в большом зеленом кожаном кресле, в котором Дэш обычно сидел, смотря телевизор.

Убийцей Дэша оказался наркоман, выпущенный под честное слово. Он был убит в перестрелке с полицией через несколько часов после гибели Дэша. Всем казалось, что Хани будет легче оттого, что убийца Дэша мертв. Но месть для нее ничего не значила. Это не могло вернуть ей Дэша.

Хани задремала и проснулась в два часа ночи. Она пошла на кухню и начала бесцельно открывать дверцы кухонных шкафов. На полке стояла его любимая кофейная чашка; в сахарнице ждала открытая упаковка его мятных карамелек «Лайфсейверс». Хани пошла в ванную и увидела на полочке его зубную щетку в голубом китайском футляре. Она провела пальцем по волоскам зубной щетки и положила ее в карман. По пути из ванной вытащила пару его носков из корзины для белья и положила их в другой карман.

Луны на небе не было, когда Хани вышла во двор, только слабый свет от электрической лампочки над дверью конюшни. Она пересекла двор, направляясь к загону. Подошвы чулок порвались о камни, но Хани этого не заметила. Она направилась к изгороди, у которой они столько раз стояли вместе.

Она ждала и ждала.

Наконец ноги ее подкосились, и Хани села прямо в пыль. Она вытащила из одного кармана зубную щетку и носки из другого. Носки свернулись в теплый влажный шарик в ее руке. Хани задыхалась от тишины, и щеки ее были мокры от слез.

Она сунула в рот его зубную щетку и принялась ее сосать.

Прошло несколько недель. Хани похудела, стала хрупкой и болезненной. Иногда вспоминала, что надо поесть, но чаще забывала об этом, спала урывками, иногда в его кресле, иногда на их кровати, прижав к щеке что-нибудь из его одежды. Хани чувствовала себя так, будто ее вывернули наизнанку и вытряхнули из нее все ощущения, кроме отчаяния.

Газеты безжалостно расписали все подробности смерти Дэша, и над ранчо гудели вертолеты, нанятые фотографами, которые охотились за снимками безутешной вдовы. Большую часть времени она проводила в доме. По иронии судьбы, смерть Дэша придала их браку посмертную респектабельность, и вместо того чтобы служить мишенью для шуток, Дэш превратился в павшего героя, а ее имя упоминалось с уважением.

В газетных статьях о ней говорили как о храброй и мужественной особе. Артур Локвуд приехал на ранчо, чтобы сказать, что он завален запросами на интервью с ней и что несколько известных продюсеров хотят снимать ее в своих следующих картинах. Хани безучастно смотрела на него, не понимая, о чем идет речь.

Лиз начала приставать к ней с калорийными продуктами, витаминами и надоедать советами. Шанталь и Гордон появились с просьбой о деньгах. У нее начали выпадать волосы, но Хани почти не обратила на это внимания.

Как-то в начале августа, через три месяца после смерти Дэша, она ехала по узкой дороге в горном ущелье, возвращаясь от его адвоката, и вдруг поняла, как это было бы просто — пройти один из поворотов по слишком широкой дуге. Резко нажать на газ — и она перелетит через ограждение и рухнет в каньон. Машина загремит, а потом превратится в пылающий метеор, который без остатка испепелит ее боль.

Хани вцепилась в руль трясущимися руками. Бремя страданий стало настолько тяжелым, что она просто не могла его больше выносить. Никто не будет слишком печалиться, если она умрет. Лиз огорчится, но у нее насыщенная, богатая событиями жизнь, и она скоро забудет Хани. Шанталь будет плакать на ее похоронах, но ее елезы недорого стоят — вряд ли она будет плакать сильнее, чем после смерти одного из персонажей ее мыльной оперы. Когда у человека нет настоящей семьи, он запросто может умереть неоплаканным.

Семья.

Это было все, о чем она только мечтала. Человек, который будет любить ее безоговорочно. Человек, которого она смогла бы любить всем своим сердцем.

Тело Хани сотрясалось от рыданий. Она потеряла так много. Он был для нее и любовником, и отцом, и ребенком, и центром всего самого притягательного в жизни. Она потеряла его прикосновения и запах. Она потеряла то, как он ругался, звук его шагов, пересекающих комнату, прикосновение его усов к ее щеке. Она больше никогда не увидит, как он выворачивает газету наизнанку и в результате никогда не может найти первую страницу; ей уже не услышать звуков спортивных состязаний, гремящих из телевизора. Она больше не увидит ежедневный ритуал бритья и душа, раскиданные полотенца и белье, которые никак не хотели попадать в корзину. Она растеряла все ненужные вещи, которые были частью Дэша Кугана.

Сквозь пелену слез она видела, как стрелка спидометра ползет вправо. Машину накренило на повороте, и шины завизжали. Нажать на газ, повернуть руль — и горя больше не будет.

Из другого мира пришло непрошеное воспоминание — молодая девчонка с неровно подстриженными волосами в стоптанных резиновых тапках. Стрелка спидометра сместилась еще вправо, и Хани подумала о том, — что стало с той упорной маленькой шестнадцатилетней девочкой, верившей, что в жизни нет ничего невозможного. Где тот ребенок, который пересек Америку в пикапчике-развалюхе, ехавшем, казалось, только на одном упорстве? Хани уже не могла себе представить той безрассудной смелости. Она не помнила того ребенка, каким была еще совсем недавно.

«Найди ее, — прошептал голос у нее внутри. — Найди ту маленькую девчонку!»

Постепенно нога перестала вжимать в пол педаль газа — не потому, что у Хани снова появилось желание жить, — она просто слишком устала, чтобы выдерживать и этот груз.

«Найди ее!» — повторил голос.

«Почему бы и нет?» — устало подумала Хани. Единственный выбор, который у нее оставался, — умереть.

Через десять дней Хани вышла из «блейзера» с кондиционером на разбитую асфальтовую автостоянку парка развлечений на Серебряном озере, и ее охватила влажная жара Южной Каролины. Через зияющие дыры в асфальте поднялись достававшие до колен сорняки, бетонные столбы со струйками ржавчины указывали, где раньше стояли фонари. Ноги у нее были ватные. Хани провела в дороге уже несколько дней, останавливаясь в первых попавшихся мотелях соснуть несколько часов, и снова садилась за руль. Сейчас она не чуяла под собой ног от усталости.

Хани прищурилась от яркого солнечного света и посмотрела на вход в парк. Она уже несколько лет была владелицей парка, но пока ничего с ним не сделала. Сначала у Хани просто не было времени, чтобы заниматься и своей карьерой, и парком. Потом она вышла замуж за Дэша, и появилось время, но не было денег.

Крыша над билетной кассой покосилась, и ярко-розовая краска на шести оштукатуренных колоннах потускнела и облупилась. Покосившиеся буквы над входом были еле видны:

Хани подняла голову и посмотрела на то, ради чего она пересекла чуть ли не весь континент, — на развалины «Черного грома». Возвышаясь над пришедшим в запустение парком, могучие деревянные горжи все еще парили в жарком небе Каролины. Ни время, ни запустение не смогли их разрушить. Они были непобедимы — величайшие американские горки на всем Юге, и ничто не могло осквернить их величия — ни пришедшие в упадок здания, ни покосившиеся знаки, ни выросший под ними густой подлесок. Горки не работали уже одиннадцать лет, но все еще терпеливо ждали посетителей.

Хани опустила глаза, стараясь справиться с потоком нахлынувших чувств. В давние времена отсюда можно было увидеть верхнюю половину колеса «Феррис» и кривые щупальца «Осьминога», возвышавшиеся над билетной кассой, но теперь они исчезли, и в жарком небе сверкало лишь раскаленное солнце и возвышался «Черный гром».

Влажность обволакивала Хани, плотная и удушающая; пояс ее шорт цвета хаки промок от пота. Солнце жгло плечи и голые ноги, пока она шла вдоль изгороди, но софны и поднявшийся подлесок не позволяли что-либо разглядеть. Наконец она подошла к старому выезду — началу маршрута. Ворота были закрыты цепью и ржавым висячим замком, совершенно не нужным, поскольку изгородь давно уже покосилась чуть не до земли. Должно быть, парк был популярным местом для бродяг, когда в нем можно было найти хоть какое-то пристанище. Но сейчас, похоже, его покинули даже они.

Хани поцарапала ноги о цепь, взбираясь на изгородь. Пробившись через кусты, она проскользнула между двумя разваливающимися деревянными зданиями, где когда-то хранилось тяжелое оборудование, прошла под несущими колоннами «Черного грома», сделанными из почерневшей от непогоды южной сосны, — прошла, не поднимая глаз на массивную криволинейную трассу, боясь увидеть следы разрушений, и вышла на середину парка.

Увидев картину жестокого запустения, Хани похолодела. «Доджем холл» обвалился; за ним павильон для пикников зарос кустарником. Заброшенные дорожки никуда не вели; огражденные круги указывали места, где когда-то стояли «Скремблер» и наклонная карусель. Сквозь деревья Хани смогла рассмотреть темные воды Серебряного озера, но «Бобби Ли» уже давно покоился на дне.

Хани пошла по покинутой аллее, и скоро в ее открытые босоножки набилась грязь. Шаги гулко раздавались в тишине. Среди сорняков лежал штабель гнилых досок; изорванный голубой пластиковый вымпел, серый от грязи, болтался на кончике гвоздя. Аттракционы исчезли, и аромат жареной кукурузы и засахаренных яблок сменился запахом запустения.

Она осталась одна на всей земле.

Стоя в пустом сердце парка, Хани наконец подняла глаза к небу, чтобы охватить взглядом весь скелет «Черного грома», окружавшего ее покинутую Вселенную. С болью смотрела она на неповторимые линии знаменитых горок — большой подъем на холм сменялся спуском, достаточно крутым, чтобы сверзиться оттуда в самое сердце преисподней, и так все три холма с их великолепными, трижды повторяемыми обещаниями смерти и воскрешения, бросающая в дрожь спираль, падающая к воде, и плавный, быстрый подход к причалу станции. Когда-то на этих диких, быстрых спусках ей удавалось соприкоснуться с вечностью.

Да удавалось ли? Хани начала бить дрожь. А вдруг ее уверенность, что она может найти свою мать, несясь по этим горкам, — не больше, чем детские фантазии? Неужели горки действительно заставили ее поверить в Бога? Хани с уверенностью могла сказать, что ее вера в Бога родилась на горках, но она точно знала, что эту веру смыла кровь Дэша.

Глядя на огромные ребра «Черного грома», возвышавшиеся на фоне линялого неба, она и проклинала, и молила Бога: «Хочу, чтобы он вернулся! Ты не можешь оставить его у себя! Он мой, мой! Верни его мне! Верни!»

Жестокое солнце жгло ей голову через волосы. Хани заплакала и опустилась на колени — уже не моля, а проклиная: «Ты обманщик! Обманщик проклятый!»

Хани даже с закрытыми глазами видела силуэт трех огромных холмов «Черного грома», будто он отпечатался на ее веках. Она продолжала произносить страшные богохульства; постепенно это превратилось в нечто вроде обряда.

Хани устала, и на нее спустилась тишина. Она открыла глаза и подняла их к вершинам деревянных горок, которые, казалось, были сделаны на века. Надежда. «Черный гром» всегда давал ей надежду. Глядя на эти три деревянные вершины, Хани проникалась полной уверенностью, что горки могут перенести ее в то вечное место, где она сможет встретиться со своим мужем, место, которое неподвластно времени, место, где любовь может длиться вечно.

Но в «Черном громе» осталось не больше жизни, чем в теле Дэша Кугана, и он никуда не мог ее перенести. Массивный остов стоял, бессильно покосившись в августовском небе, не суля больше надежды на воскрешение, не предвещая ничего, кроме гниения и упадка.

Хаки побрела назад к машине, подавленная грузом усталости и бессилия. Если бы она смогла запустить «Черный гром» снова. Если бы она смогла…

Забравшись в духоту машины, Хани скрючилась на сиденье и провалилась в тяжелый сон.

Глава 23

Шери Полтрейн уже третий год работала на бензоколонке и одновременно за прилавком магазинчика «Бензин и сопутствующие товары» в округе Камберленд, Северная Каролина. Ее дважды грабили и с полдюжины раз угрожали расправой. И сейчас она испытывала беспокойство, глядя, как к прилавку подходит незнакомец. Она чаще сталкивалась с неприятностями, чем большинство женщин, и научилась чувствовать их приближение.

Он был похож на рокера, но запястья и руки, видневшиеся из-под рукавов расстегнутой коричневой кожаной куртки, были чистыми и не покрытыми татуировкой. И он не был любителем пива. Даже и близко не похож. Через расстегнутую куртку Шери увидела его живот — плоский, как мокрое шоссе за бензоколонками. Рост у незнакомца был не меньше шести футов, широкие плечи, мускулистая грудь; выцветшие джинсы облегали узкий крепкий зад, на что мужчины никогда не обращают внимания. Нет. Право, в его теле не было ничего плохого. Оно было просто замечательным. Что в нем было плохого, так это лицо, выражение лица.

Он был просто самый отъявленный сукин сын, какого она когда-либо видела. Не урод — просто злодей. Наверное, он смог бы, не меняясь в лице, потушить сигарету о самые чувствительные места женского тела.

Его темные, почти черные волосы, доходившие до плеч, набухли от ноябрьской мороси. Они были чистыми, но неровными. У него был крупный нос хорошей формы и точеные черты лица. Но и им не удавалось скрыть тонкие губы угрюмого рта, который, казалось, никогда не научится улыбаться. И ничто не могло скрыть единственного холодного голубого глаза — самого холодного из всех виденных ею.

Шери приказала себе не пялиться на черную повязку, закрывавшую второй глаз, незнакомца, но удержаться от этого было трудно. Со своей черной повязкой и бесстрастным выражением лица он выглядел как современный пират, — не тот прилизанный пират, что красовался на обложке приключенческого сборника на соседней полке, а тот гнусный тип, что может вытащить из заднего кармана револьвер и разрядить вам в живот.

Она заставила себя посмотреть вниз, на цифровой индикатор, показывавший, сколько бензина залито в стоящий на улице заляпанный грязью серый фургон «Дженерал моторс».

— Должно быть, ровно двадцать два.

Шери была не из тех, кто позволяет любому мужчине увидеть свой испуг, но этот действовал ей на нервы, и голос ее потерял обычную твердость.

— И флакон аспирина, — добавил он.

Шери моргнула от удивления — он говорил с заметным акцентом. Это был не американец — иностранец. По говору, должно быть, с Ближнего Востока или что-то вроде. Ей пришла шальная мысль, что это какой-нибудь арабский террорист, но Шери не знала, могут ли у арабского террориста быть голубые глаза.

Она взяла флакон с таблетками аспирина с картонного прилавка за спиной и подвинула его незнакомцу. Было что-то мертвое в его единственном зрячем глазе, какое-то полное отсутствие жизненной силы, отчего у нее по спине поползли мурашки. Однако когда он не извлек из заднего кармана ничего страшного, а только бумажник, через страх пробился лучик любопытства:

— Вы остановились где-то поблизости?

Незнакомец взглянул на нее столь угрожающе, что Шери быстро переключила внимание на счетчик. Он положил на прилавок тридцать долларов и вышел из лавки.

— Вы забыли сдачу! — крикнула Шери вслед.

Он и не подумал обернуться.

Эрик снял упаковку с флакона аспирина. Завернув за стенку фургона, он отвинтил крышку и вынул клочок ваты. Моросило, был серый дождливый день позднего ноября, и сырость тревожила ногу, поврежденную в аварии. Сев за руль, Эрик проглотил три таблетки, запив их остатками холодного кофе из пластмассовой чашки.

После того как в мае прошлого года его машина перелетела через ограждение, он провел месяц в больнице и еще два месяца ходил на долечивание. Тогда, в сентябре, он начал работать над новым фильмом. Хотели отложить съемки из-за его травмы, но Эрик быстро поправлялся, и было решено продолжать съемки, пригласив дублера для ряда эпизодов, в которых он обычно снимался сам.

Съемки закончились десять дней тому назад. Он планировал слетать в Нью-Йорк, обсудить пьесу, но в последнюю минуту решил поехать на машине, надеясь, что одиночество поможет ему прийти в себя. Через несколько дней одиночество стало для него более важным, чем пункт назначения, и самым близким местом к Манхэттену, до которого он добирался, стал Тернпайк в Джерси.

Эрик ехал на юг по второстепенным дорогам, путешествуя в фургоне «Дженерал моторс» — эта колымага не так бросалась в глаза, как его «ягуар». Вначале у него было смутное желание заехать к отцу и мачехе в Хилтон-Хед, куда они, выйдя на пенсию, уехали несколько лет назад. Но ему не потребовалось много времени, чтобы понять, что они последние люди на земле, кого ему хотелось бы видеть, хотя старики годами звали его навестить их, особенно после того, как Эрик приобрел известность. И сейчас ему надо было убить шесть недель до начала работы над новым фильмом. Надо было чем-то заняться, чтобы заполнить время, вот он и сел за руль.

Отъезжая от бензоколонки, он поймал взгляд женщины, смотревшей на него сквозь окно. Она не узнала его. Никто не узнавал его с тех пор, как он уехал из Лос-Анджелеса. Эрик сомневался, узнают ли его даже старые друзья, если не станут внимательно приглядываться. Поддельный акцент, которым он пользовался в последнем фильме, и отросшие волосы с успехом обеспечивали ему инкогнито уже на протяжении трех тысяч миль. И что еще важнее, чем анонимность, — маскировка помогала ему хоть на время уйти от самого себя.

Он вырулил на мокрое шоссе и машинально полез к карман куртки за сигаретами, но тут же вспомнил, что больше не курит. Ему не давали курить в больнице, и, когда выписали, привычка исчезла. Он отвык получать радость от всех чувственных удовольствий. Пища больше не привлекала его, выпивка и секс тоже. Сейчас он не мог даже вспомнить, почему это казалось ему когда-то столь важным. С тех пор как он потерял детей, Эрик чувствовал себя так, словно принадлежал уже к царству мертвых, а не живых.

За семь месяцев, прошедших после того, как Лили забрала дочерей, он узнал о сексуальных домогательствах к детям больше, чем знают все адвокаты, вместе взятые. Лежа на больничной койке, он читал истории об отцах, творивших невообразимое насилие над крошечными детьми, об извращенных, изломанных людях, чьими жертвами становилась одна дочь за другой, об отцах, предававших самые святые узы, которые только могут существовать между людьми.

Но он-то ведь не один из этих монстров! И все-таки Эрик уже не был и тем наивным, прямолинейным человеком, который ворвался в контору Майка Лонгакра, требуя, чтобы адвокат положил конец лживым обвинениям Лили. Теперь он знал, что законы также полны несправедливости.

Чего бы ему лично это ни стоило, он не допустит, чтобы дети ушли в подполье, где они лишились бы не только отца, но и матери. Пока он оставался вдали от них, полагаясь на международную компанию нанятых детективов, державших их под наблюдением. С возрастающим чувством отстраненности Эрик следил, как Лили с дочерьми переезжала с места на место — сначала в Париж, потом в Италию. Август они проводили в Вене, а сентябрь — в Лондоне. Сейчас они были в Швейцарии. Всюду, где она ни оказывалась, нанимались новые гувернантки, новые учителя, новые специалисты, чьи счета Эрик оплачивал. Детективы беседовали с людьми, нанятыми Лили, и Эрик знал, что у Бекки замедлилось развитие, а Рейчел становится все менее управляемой. Сама Лили была единственным источником постоянства для девочек, и хотя бы поэтому нельзя было допустить, чтобы они ушли в подполье.

И все же у него так болела душа за дочерей, что иногда охватывало искушение. За прошедшие семь месяцев боль превратилась из муки кровоточащей раны в привычную, иссушающую духовную пустоту, которая была хуже телесных мучений, потому что омертвляла всю его жизнь. Иногда Эрику удавалось направлять отчаяние на свою очередную роль, но съемки заканчивались, а от себя бежать было некуда.

Эрик постепенно терял способность видеть красоту мира и сейчас замечал лишь его гнусность. Он не мог больше читать газеты и смотреть телевизор, потому что ему были невыносимы сообщения об очередном новорожденном младенце, брошенном в мусорный ящик с пуповиной, все еще прикрепленной к его крохотному синему тельцу. Он не мог читать об отрезанной голове, обнаруженной в картонной коробке, или об изнасилованной бандитами молодой женщине. Одни убийства, увечья, зло… Эрик потерял способность отделять свою боль от чужих страданий. Сейчас его затрагивала уже боль всего мира, мучило одно зверство за другим, тяжесть горя его согнула, и он понял, что сломается, если не найдет способа защититься.

Вот он и бежал куда глаза глядят, натягивая на себя личину несуществующего человека — личности настолько опасной, что обыкновенные люди старались не попадаться ему на пути. Вместо радио Эрик слушал джазовые записи; спал в своем фургоне, а не в комнате мотеля с манящим телевизором; избегал больших городов и газетных щитов. Эрик прятался в свою раковину, потому что знал: он стал настолько хрупок, что может разбиться на части.

Когда Эрик сворачивал с местной дороги на центральное шоссе, из-под колес тракторного трейлера его фургон обдало водой. Он ничего не видел, пока дворники не сделали несколько полукругов по лобовому стеклу. На обочине показался бело-голубой дорожный знак, указывавший, что неподалеку находится больница. Это было именно то, что он искал, — тонкая нить, которая поможет ему защитить себя и одновременно попытаться спасти свою душу.

Проезжая через небольшой городок, Эрик по указателям нашел больницу, подъехав к приземистому неказистому кирпичному дому. Он поставил машину в самом дальнем углу стоянки, в отдалении от здания больницы, и перебрался в заднюю часть фургона. Задние сиденья были сняты, и образовалось пространство, достаточное для того, чтобы разложить походную кровать, которая сейчас была сложена и находилась рядом с дорогим кожаным кофром, в котором Эрик хранил свою одежду. Он отодвинул его в сторону и вытащил дешевую виниловую сумку.

Несколько мгновений он бездействовал. Потом, пробормотав что-то, что могло быть и молитвой, и проклятием, он открыл дверцу:

— Эй, может здесь кто-нибудь помочь парню?

Сестра Грейсон подняла глаза от медицинской карты.

Вообще-то ее трудно было поразить, но сейчас она раскрыла от удивления рот, увидев немыслимую фигуру, которая с дьявольской усмешкой выросла у стола.

На нем был вьющийся красный парик, увенчанный черным пиратским шарфом, завязанным сбоку узлом. Фиолетовая атласная рубашка была заправлена в черные шаровары необъятных размеров, по которым были разбросаны красно-фиолетовые горошины размером с блюдце. Единственная огромная бровь была нарисована на клоунской маске, закрывавшей лицо. У него был большой красный рот, другое пятно красного цвета украшало кончик носа, и фиолетовая повязка в форме звезды закрывала левый глаз.

Сестра Грейсон быстро пришла в себя:

— Вы кто?

Он капризно улыбнулся, и сестра забыла, что ей уже пятьдесят пять и давно прошли времена, когда ей можно было увлечься очаровательным негодяем.

Он отвесил ей чересчур глубокий поклон, похлопал по лбу, груди и талии:

— Меня зовут пират Пэтчес, и вам никогда не доводилось увидеть более несчастного морского волка!

Сестра Грейсон неожиданно для самой себя вовлеклась в эту игру — сделали свое дело необычные манеры незнакомца:

— Это почему же?

— Боюсь вида крови. — Он комично вздрогнул. — Несчастный я человек! Не понимаю, как вы это только выносите!

Она хихикнула, но тут же вспомнила о своих служебных обязанностях. Степенно подняв руку, сестра тщательно спрятала все кудряшки своих седеющих волос, которым удалось выбиться из-под шапочки.

— Чем могу служить?

— Вот это другое дело! Я здесь, чтобы развлечь ваших детей. Парень из «Ротари-клуб» сказал мне подойти к трем. Я что, снова перепутал время? — У него был вид нераскаявшегося грешника. — Мало того, что я боюсь крови, так я еще и ненадежен!

Единственный глаз, свободный от повязки, был ярко-бирюзового цвета, она еще не видела таких — чистый, как кристалл, цвета мятного леденца.

— Никто не говорил мне, что «Ротари» планирует визит клоуна к нашим детям.

— Вот те на! А к шести часам я должен быть в Файетвилле, работать на благотворительном базаре, который устраивает там «Общество алтаря». Как мне повезло, что у вас не только красивое лицо, но и доброе сердце! А то я бы не смог заработать пятьдесят баксов, которые мне должны заплатить в «Ротари».

Он был дьявольски глуп, но так очарователен, что сестра не смогла устоять. Кроме того, послеобеденный дождь отпугнул посетителей, и дети могли немного развлечься.

— Я думаю, ничего плохого не случится.

— Это уж точно!

Она вышла из-за стола и повела его через холл.

— Как видите, у нас маленькая больница. В педиатрическом отделении всего двенадцать коек. Из них девять заняты.

— Есть кто-нибудь, о ком мне следует знать? — мягко спросил клоун; все следы озорства в нем исчезли.

Если она и сомневалась, можно ли пускать его в палаты без официального разрешения, то теперь сомнения ее исчезли.

— Шестилетний мальчик по имени Поль. Он в палате сто семь. — Сестра показала в конец холла. — Он тяжело болел пневмонией, а его мать слишком занята со своим приятелем и редко его навещает.

Клоун кивнул и направился прямо к указанной ею двери. Тут же сестра Грейсон услышала его голос, звучавший, как катящиеся камешки:

— Ну, привет, дружище! Я — пират Пэтчес, самый несчастный из морских волков, плававших за семь морей…

Сестра Грейсон усмехнулась и вернулась назад, к своему столу. Она поздравила себя с хорошим решением. В жизни бывают случаи, когда правила стоит и нарушить.

Эрик провел эту ночь, съехав с обочины грязной дороги на небольшую просеку, поблизости от границы Северной Каролины. Выйдя на следующее утро из фургона, одетый в те же джинсы и безрукавку, что и вчера, он почувствовал во рту металлический привкус — от плохой пищи и ночных кошмаров.

Эрик купил клоунский костюм неделю назад в магазине около Филадельфии и с тех пор останавливался в муниципальных больницах небольших городков почти каждый день. Иногда он предварительно звонил, уверяя, что он от местных властей. Но обычно Эрик просто следил за бело-голубыми указателями больниц, как это было вчера, и уговаривал его впустить.

Сейчас он никак не мог забыть маленького мальчонку во вчерашней больнице. Ребенок был худеньким и болезненным, со слабой синевой вокруг губ. Он наслаждался от всей души не разделенным ни с кем вниманием Эрика. Эрик оставался с ним все послеобеденное время, а потом вернулся вечером и показывал ему фокусы, пока ребенок не уснул. Но вместо того чтобы радоваться сделанному, Эрику думалось только о всех детях, которым он не мог помочь, обо всей боли, которую он не в состоянии успокоить.

Через безрукавку пробирала зябкая сырость. Разминая мышцы, Эрик посмотрел в серое стальное небо. Это уже чересчур для солнечной Южной Каролины. Может, стоит вернуться на дорогу I-95 и отправиться прямо во Флориду? В голову ему пришла шальная мысль на пару недель присоединиться к группе клоунов братьев Ринглинг, которые возвратились с гастролей в Венеции. Может быть, у него появится шанс выступить перед здоровыми детьми, а не только перед больными, как сейчас. Ему хотелось побыть с детьми, которые не страдают.

Эрик вернулся в фургон. Он два дня не был под душем, и нужно было остановиться в мотеле и помыться. В прошлой жизни он всегда заботился о личной чистоте, но после того, как потерял детей, стал не таким чистоплотным. Неряшливость проявлялась во многом, например в еде и сне.

Через полчаса Эрик внезапно ощутил, как повело руль, и понял, что проколол шину. Он съехал на обочину двухрядного шоссе, выбрался из фургона и пошел назад за домкратом. Снова пошла мелкая морось, и сначала он не разглядел выщербленный деревянный указатель, прислоненный к пальме в стороне от дороги. Но спустившая шина была вся в грязи, и когда Эрик снял ее, шина выскользнула из рук и покатилась в кювет. Подняв шину и разогнувшись, он увидел указатель. Буквы поблекли, но Эрик смог разобрать:

Парк развлечений на Серебряном озере. Ему почудилось в этом названии что-то знакомое, но он не смог вспомнить откуда. Вспомнить удалось, лишь когда он затягивал последнюю гайку на запасном колесе. Не об этом ли месте так часто рассказывала Хани? Он вспомнил, как она потешала компанию историями о том, как росла в парке развлечений в Южной Каролине, рассказывала о пароходике, который затонул, и о знаменитых американских горках. Он был почти уверен, что речь шла о парке развлечений на Серебряном озере.

Эрик прикрепил крышку ступицы и снова посмотрел на указатель. Джинсы его намокли и испачкались в грязи; вода с волос капала на шею. Ему нужно было принять душ, нужны были чистая одежда и горячая еда. Но в этом нуждалась большая часть человечества, и, стоя на месте, он размышлял, существует ли еще этот парк на свете. Состояние указателя вызывало сомнения на этот счет. С другой стороны, чего в жизни не бывает!

А может, парк развлечений на Серебряном озере еще и открыт? И быть может, им нужен клоун?

Глава 24

— Хани, дождь припустил! — кричала Шанталь. — Сейчас же кончай работать!

Со своего насеста на самой верхушке «Черного грома» Хани взглянула на фигуру сестры, высматривавшей ее из-под маленького красного зонтика.

— Спущусь через несколько минут! — прокричала она вниз. — Где Гордон? Ведь я сказала ему, чтобы он тут же возвращался.

— Он неважно себя чувствует, — крикнула Шанталь. — Ему нужно немного отдохнуть.

— Мне все равно, пусть даже он помирает! Скажи, чтобы вернулся!

— Сегодня же Господень день! В такой день нельзя работать.

— С каких это пор вы оба стали соблюдать церковные праздники? Вы просто не любите работать в любой день!

Шанталь надулась и ушла, но Хани это мало волновало. Свободная жизнь Гордона и Шанталь кончилась. Она вбила еще один гвоздь в помост, который делала на вершине деревянной горки. Хани ненавидела дождь и ненавидела воскресенья за то, что работы по ремонту американских горок в такое время замирали. Будь на то ее воля, бригада рабочих трудилась бы семь дней в неделю. Они не были членами профсоюза и могли работать дольше.

Не обращая внимания на дождь, она продолжала сбивать части помоста. Ее удручало, что она недостаточно сильна для более тяжелой работы, например для ремонта трассы. Под руководством нанятого ею специалиста бригада потратила два месяца на то, чтобы снять старую трассу и починить рамы там, где они были повреждены. К счастью, большая их часть оказалась в порядке. Бетонные основания были установлены в шестидесятые годы и не нуждались в замене. Всех беспокоили трещины в поперечных балках, на которые опиралась трасса, но их оказалось не так уж много, как они опасались.

Все же перестройка всей трассы оказалась громоздким и дорогим проектом, и скоро у Хани кончились деньги. Она ума не могла приложить, где взять деньги на новые цепи подъемника и двигатель, который все еще не был установлен, не говоря уже об электрической системе и пневматических тормозах, которыми нужно было заменить старые, ручные.

Дождь усилился, и подмости стали совсем скользкие. Хани неохотно перелезла через край и начала долгий спуск по раме, которую использовала как лестницу, пока не был готов помост. Ее тело больше не содрогалось от ужаса, пока она совершала трудный спуск. Она стала тонкой, мускулистой и страшно устала от двух месяцев тяжелой мужской работы — семь дней в неделю и часто по четырнадцать часов в день. Ладони ее покрылись мозолями, а также множеством ссадин и царапин от обращения с инструментами, которыми она в конце концов научилась недурно пользоваться.

Спустившись на землю, Хани сняла потяжелевшую от воды желтую шляпу. Она направилась не в свою времянку, а пошла среди мокрых деревьев в другую часть парка. Все ее предположения о том, что можно будет пожить в трейлере Софи, отпали после первой же проверки. Крыша обрушилась, стены перекосило, и бродяги давно уже растащили все мало-мальски полезное. Очистив место, она поставила там же небольшой серебристый трейлер.

Сейчас, однако, Хани шла не в свое временное жилище, а в ветхий дом, в котором когда-то обитали холостяки, работавшие в парке. Там теперь жили Гордон и Шанталь. Хани была рада, что их жилище было так далеко от ее трейлера. Достаточно неуютно быть все время на людях. Хоть ночью еЙ нужно побыть одной. Только находясь в одиночестве, она могла чувствовать возможность какой-то связи с Дэшем. Но в действительности никакой связи пока не было. Она ведь еще не запустила «Черный гром».

Хани спрятала волосы под резинку на затылке, но мокрые пряди липли к щекам, и рубашка насквозь промокла. Если бы Лиз увидела ее сейчас, то лишь всплеснула бы руками. Впрочем, Лиз и Калифорния находились в другой Вселенной.

— Кто там? — сказала Шанталь в ответ на ее стук. Разозленная Хани стиснула зубы и рывком распахнула дверь:

— А кто, по-твоему, может быть? Кроме нас, тут никто не живет!

Шанталь воровато вскочила со старого оранжевого дивана, на котором читала журнал, — как служащий, которого босс застал за бездельем. В доме было четыре комнаты: грубо сработанная жилая комната, которую Гордон и Шанталь обставили мебелью, купленной по случаю, спальня, в которой когда-то стояли деревянные кровати, а сейчас там была старая двуспальная кровать на железной раме, кухня и ванная комната. Хотя интерьер имел убогий вид, Шанталь поддерживала порядок, и здесь у нее это получалось лучше, чем в других домах, где они жили раньше.

— Где Гордон? Ты сказала мне, что он нездоров.

Шанталь тщетно старалась спрятать журнал под уродливую коричневую велюровую подушку.

— Да. Но сейчас он пошел заменить масло в грузовике.

— Держу пари, что он ушел не раньше, чем узнал, что я его ищу.

Шанталь быстро переменила тему разговора:

— Не хочешь супа? Я только что сварила прекрасный суп.

Хани стянула с себя рубашку и пошла за Шанталь на кухню. Вдоль двух стен стояли старые металлические буфеты, выкрашенные желто-зеленой краской, на одной висел единственный работавший в парке телефон. Золотистые обои потускнели и испачкались, а линолеум на полу покрылся трещинами, как почва в засуху.

Хани и Гордон все время были заняты на починке американских горок, и Шанталь была единственным свободным человеком, который мог позаботиться о еде. Она усвоила, что если не будет готовить, то всем им нечего будет есть. Удивительно, но оказалось, что работа пошла Шанталь на пользу. Она сбросила большую часть веса, набранного за последние годы, и стала походить на более зрелую версию той восемнадцатилетней девушки, которая когда-то выиграла конкурс красоты «Мисс округа Паксавачи».

— Открыть банку и разогреть ее содержимое — не значит приготовить суп, — проворчала Хани, садясь за старый стол для пикников, который они втащили внутрь. Она знала, что должна хвалить сестру, а не придираться, но решила про себя больше не обращать внимания на чувства Шанталь.

Рот Шанталь сжался от обиды.

— Я не такая хорошая повариха, как ты, Хани. Я еще только учусь.

— Тебе уже двадцать восемь лет! Тебе следовало бы научиться этому давным-давно, а ты последние девять лет только разогревала замороженные обеды в микроволновой печи.

Шанталь пошла к буфету за кастрюлей, потом поставила ее на старую газовую плиту и налила в нее куриный суп с лапшой.

— Я стараюсь как могу. Ты меня обижаешь, когда настроена так придирчиво.

— Ну и плохо! Если тебе не нравится, как мы тут живем, можешь в любое время убираться.

Хани ненавидела свою грубость и плохой характер, но уже не могла остановиться. Это было похоже на те первые дни в «Шоу Дэша Кугана», когда любое» проявление слабости могло ее сломать.

Рука Шанталь сжала половник.

— Нам с Гордоном уходить некуда.

Губы Хани сжались в одну жесткую линию.

— Поэтому, я полагаю, вы ко мне и прилипли.

Шанталь спокойно и грустно ответила:

— Как ты изменилась, Хани! Ты стала такая черствая. Иногда я тебя совсем не узнаю.

Хани взяла ложку супа, стараясь не показать Шанталь, как ее задели эти слова. Она знала, что стала нетерпимой. Мужчины из бригады никогда не шутили с ней, как они шутили друг с другом, но Хани сказала себе, что не будет налаживать с ними отношения. Все, о чем она заботилась, — закончить реконструкцию «Черного грома», чтобы он смог снова пронести ее и, быть может, найти ее мужа.

— Ты раньше была такой милой. — Шанталь стояла у раковины с выражением сожаления на лице. — А потом, когда умер Дэш, я подумала, что у тебя внутри что-то сломалось.

— Я просто решила, что не позволю больше быть вам моими нахлебниками, вот и все.

Шанталь прикусила нижнюю губу.

— Ты продала наш дом, Хани, выставив нас из него. Мы любили этот дом.

— Мне нужны были деньги. Я ведь и ранчо продала, поэтому, не похоже, что я вас обидела.

Продажа ранчо была самым трудным решением, но пришлось продать почти все, чтобы закончить реставрацию горок. Все, что у нее осталось, — это машина, кое-какая одежда и этот парк. Но даже вырученных денег не хватало, и она была бы счастлива закончить все до января, прежде чем окажется на мели.

Она боялась думать об этом. Хани не хотела, чтобы хоть что-то отвлекало ее от решения, которое родилось в ней, когда она вернулась в парк и снова увидела «Черный гром». Иногда ей казалось, что ее решение восстановить аттракцион — единственное, поддерживающее в ней жизнь, и она не могла позволить, чтобы чувства поколебали ее.

— Вся эта затея — просто безумие, — закричала Шанталь. — Рано или поздно у тебя кончатся деньги! И с чем ты тогда останешься? С полудостроенными американскими горками, на которых никто не сможет прокатиться, потому что сюда даже никто не приезжает!

— Я найду способ раздобыть денег. Есть некоторые интересующиеся историческими памятниками группы, занимающиеся восстановлением деревянных американских горок.

Хани избегала взгляда Шанталь. Ни у одной из этих групп не было столько денег, но Хани не хотела говорить все это Шанталь. Ее сестра уже сказала, что она сумасшедшая. И возможно, была права.

— Пусть даже случится чудо и ты закончишь «Черный гром», — сказала Шанталь. — Ну и что дальше? Никто не приедет кататься, потому что здесь нет больше парка!

Ее глаза потемнели от гнева.

— Давай вернемся назад в Калифорнию. Все, что тебе нужно сделать, — это снять трубку и позвонить кому-нибудь, чтобы тебя опять взяли в телешоу. Ты сможешь заработать много денег.

Хани хотелось заткнуть уши. Шанталь была права, но Хани боялась так поступить. Как только публика увидят, что она пытается играть кого-нибудь еще, кроме Дженни Джонс, все сразу поймут, что она представляет собой как актриса. Записи тех представлений — это единственная оставшаяся у нее вещь, которой Хани могла гордиться, единственная вещь, которой она не могла пожертвовать.

— Это безумие, Хани! — не унималась Шанталь. — Ты все погубишь. Ты что, стараешься уложить всех нас в могилу рядом с Дэшем Куганом?

Хани бросила ложку, пролив суп, и выскочила из-за стола:

— Не смей о нем говорить! Я не хочу, чтобы ты даже упоминала его имя! Мне наплевать на дома, на Калифорнию и на то, придет ли кто-нибудь в парк. Мне наплевать на тебя и на Гордона! Я восстанавливаю горки для себя и ни для кого больше!

Открылась задняя дверь, но она не обратила на это внимания, пока не услышала голос Гордона.

— Ты не должна так кричать на Шанталь, — спокойно сказал он.

Оскалившись, Хани повернулась к нему:

— Я буду кричать на нее, когда захочу! Вы оба никчемные люди! Вы самые никудышные люди, каких только я видела!

Гордон рассматривал точку чуть повыше ее правой брови.

— Я работал рядом с тобой, Хани, как только мы сюда приехали. По десять, двенадцать часов в день. Так же, как и ты.

Это было правдой. Сегодняшнее его отсутствие было редким исключением. Гордон работал с нею и по воскресеньям, и вечерами, когда бригада уже уходила. Хани с удивлением замечала, что тяжелая работа как будто даже нравилась ему. Сейчас Хани обратила внимание на его бледность и поняла, что, по-видимому. Гордон сказал правду, ему действительно нездоровится. Но у нее уже не осталось сочувствия ни для кого, даже для самой себя.

— Вам лучше со мной не связываться. Я в долгах, и вы прямо сейчас должны решить, как поступите. — Она горько усмехнулась. — Прошли те времена, когда вам можно было вытянуть из меня все что угодно, просто пригрозив уйти. Меня больше не волнует, уйдете вы или нет. Если считаете, что не сможете жить так, как я сочту нужным, то укладывайте чемоданы и завтра же убирайтесь отсюда!

Протиснувшись мимо Гордона, Хани вышла из хибары и спустилась по покосившимся бетонным ступенькам. И зачем только она позволила, им остаться? Их беспокоила не она, а ее деньги. И она больше не будет о них заботиться. Она не будет заботиться ни о ком.

На нее повеяло холодным влажным ветром, и Хани вспомнила, что оставила в комнате рубашку. Отсюда ей было видно Серебряное озеро. Его покрытая мелкой рябью поверхность казалась серой и зловонной под декабрьским небом. Над развалинами «Доджем холл» кружил стервятник. Страна мертвых. Парк был для них идеальным местом.

Дойдя до деревьев, Хани замедлила шаг. Она чувствовала полную опустошенность. Влажная коричневая хвоя набилась в ее рабочие туфли и прилипла к джинсам. Она хотела бы восстановить горки сама, потому что устала от людей. Может, в одиночестве она сможет услышать голос Дэша. Она прислонилась к чешуйчатому стволу сосны, выдыхая облачка пара в холодный воздух. Ее переполнили печаль и тоска одиночества.

«Почему ты не взял меня с собой? Почему ты умер без меня?»

Хани не сразу заметила, что в дальнем конце аллеи у ее трейлера стоит мужчина. Шанталь не раз говорила, что небезопасно жить так далеко от них, но Хани не обращала на это внимания. А сейчас у нее даже волосы на голове зашевелились.

Мужчина поднял голову и увидел ее. Во всем его облике было что-то зловещее. С тех пор как они вернулись в парк, Хани повстречалась с несколькими бродягами, но они бежали прочь, завидев ее. Было не похоже, что этот мужчина собирался куда-нибудь убежать.

До сих пор она не думала, что имеются основания опасаться за свою жизнь, но даже на таком расстоянии она почувствовала угрозу, исходившую от незнакомца. Он был гораздо крупнее нее, широкоплечий и сильный, с длинными спутанными волосами и черной повязкой, закрывавшей глаз. По его кожаной куртке стекали капельки дождя; джинсы были мокрыми и грязными.

Незнакомец не двигался с места, и у Хани затеплилась надежда, что он повернется и уйдет. Но вместо этого он направился к ней медленными, настороженными шагами.

— Вы вторглись в чужие владения! — Она выкрикивала слова, надеясь запугать его, как пугала многих других.

Не говоря ни слова, он подходил все ближе и ближе, пока не остановился поблизости.

— Что вам нужно? — решительно спросила она.

— Я и сам не знаю. — Он говорил со слабым иностранным акцентом, она не могла понять каким.

Спина ее похолодела от ужаса. Аллея была совершенно пуста, и даже если она закричит, то Гордон и Шанталь не услышат.

— Это частное владение.

— А я ничего и не трогаю. — Его речь была ничем не примечательна, кроме разве легкого чужестранного акцента.

— Сейчас же уходите отсюда, — приказала Хани. — Не заставляйте меня звать охрану!

Она подумала, знает ли он, что никакой охраны здесь нет, — тогда пустые угрозы его не испугают.

— Зачем вам это делать? — спросил он. Хани хотелось убежать, но она понимала, что он догонит ее, прежде чем она доберется до трейлера Шанталь. Мужчина стоял и смотрел на нее, и Хани не покидало тревожное чувство, что он раздумывает, как поступить. Она судорожно перебирала варианты. Наверное, он решает, убивать ее или просто изнасиловать. На мгновение что-то в мужчине показалось ей знакомым. Она вспомнила про все те криминальные телеистории, которые смотрели Гордон и Шанталь, и думала, не могла ли видеть его в одной из них. А что, если он сбежал из тюрьмы?

— Вы не узнаете меня? — спросил он наконец.

— Я? — Душа у нее ушла в пятки от страха. Одно неверное слово, и он окажется на ней. Она стояла как замороженная, и незнакомец сделал еще один шаг.

Хани невольно отступила, вытянув перед собой руки, как будто этот хрупкий барьер мог его остановить:

— Не подходите ближе!

— Хани, это я, Эрик!

Постепенно его слова смогли пробиться к ней через завесу страха, но даже после этого прошло несколько секунд, пока она поняла, кто перед ней.

— Я не хотел напугать тебя, — сказал он плоским, безжизненным голосом, в котором теперь не было и тени акцента.

— Эрик?

С той поры как она виделась с ним, прошли годы, а многочисленные газетные и журнальные снимки не имели ничего общего с этим зловещим одноглазым бродягой. Неужели это и есть тот молодой сердцеед, которого она знала столько лет назад?

— Что ты здесь делаешь? — резко спросила она.

Он не имел права так ее пугать. И не имел права вторгаться в ее владения. Ей наплевать, что в Голливуде он большая шишка. С тех пор как она восхищалась голливудскими звездами, много воды утекло.

— Я увидел указатель примерно за двадцать миль отсюда и вспомнил, как ты рассказывала об этом месте. Вот меня и разобрало любопытство.

Она смотрела на повязку через глаз и его неопрятную наружность. Одежда была помята и испачкана, руки грязные, на подбородке темная щетина. Неудивительно, что она его не узнала. Хани вспомнила про автомобильную аварию, в которую он попал, но теперь она уже не испытывала жалости к людям, которые обладают достаточным везением, чтобы выбираться из несчастных случаев живыми.

Ей не понравилось, что приходится откидывать голову, чтобы посмотреть в его глаз.

— Почему сразу не сказал, кто ты?

Он пожал плечами, лицо осталось непроницаемым.

— Привычка.

Ее охватила тревога. Он стоял, не говоря ни слова, не пытаясь объяснить ни свое появление в парке, ни зловещую наружность. Он просто повернулся и смотрел на нее своим ярко-голубым неподвижным глазом. И чем дольше смотрел на нее, тем больше она утверждалась в тревожной мысли, что она видит зеркальное отражение своего собственного лица. Речь шла не о внешнем сходстве. Здесь было нечто большее — она видела столь знакомую ей пустоту души.

— Ты что, скрываешься? — спросила Хани. — Длинные волосы. Поддельный акцент. И повязка на глазу.

Хани поежилась от холода.

— Повязка — для достоверности. Они вписали ее в сценарии моего последнего фильма. Что до остального, то я не хотел тебя напугать. Акцент уже автоматический. Он у меня для того, чтобы прятаться от поклонников. Я даже о нем не думаю.

Однако казалось, что он втянулся во что-то более серьезное, чем просто в попытку остаться неузнанным поклонниками. Будучи и сама беглянкой, она легко признала себе подобного, хотя и не представляла, от чего ему бежать.

Он посмотрел по сторонам:

— Ни соседей, ни спутниковых антенн. Ты счастливица, у тебя такой уединенный дом! — Он поежился под сырым ветром, все еще не глядя на Хани. — Я сожалею, что так случилось с Дэшем. Он не особо меня любил, но я всегда им восхищался.

В его соболезновании послышалась зависть, и Хани рассердилась:

— Держу пари, что не как актером.

— Нет. Не как актером. Он был прежде всего личностью, а уже потом всем остальным.

— Он всегда говорил, что играет Дэша Кугана лучше, чем кто-либо другой. — Она сжала зубы, потому что они начали стучать. Хани не любила показывать свою слабость. — Он был настоящим мужчиной. О немногих можно так сказать.

Повернув голову, Эрик посмотрел мимо нее на озеро, мерцающее за деревьями.

Она вспомнила газету, в которой напечатали его фотографию за день до присуждения премии академии: прилизанные волосы, солнечные очки «Рабан», костюм от Армани. На фотографии не были видны ноги, но, наверное, он был без носков и в шлепанцах от Гуччи. Ее поразило, что он оказался мужчиной с тысячей лиц, и облик бродяги был, конечно, одним из них.

— У тебя здесь просторно, — сказал Эрик.

— И не слишком много людей, — отозвалась Хани. — Что мне не хотелось бы менять.

Эрик не понял намека. Вместо этого он посмотрел на ее трейлер:

— У тебя там, случайно, нет душа с горячей водой?

— Знаешь, я не в настроении общаться с кем бы то ни было.

— И я тоже. Я сейчас вернусь, только возьму чистую одежду из фургона.

Не успела Хани открыть рот и послать его ко всем чертям, как Эрик исчез среди деревьев. Она зашла в трейлер и тут же подумала, что надо бы запереть дверь. Но она так устала, что поняла — ей все равно. Пусть себе принимает душ. А потом уйдет, и она опять сможет побыть в одиночестве.

Ее трясло от холода, и она не собиралась ждать в мокрой одежде, пока «Мистер Кинозвезда» не израсходует всю ее горячую воду. Пусть уж воспользуется тем, что останется. Хани стянула с себя рабочую одежду и пошла под душ, размышляя, что с ним могло случиться. Кроме развода и автомобильной катастрофы, в которой он уцелел, она не слышала ни об одном трагическом случае в жизни Эрика. Он был одним из небожителей, кому были дарованы слава и удача, как будто фея посыпала его волшебным порошком при рождении. Что заставляло Эрика вести себя так, будто он только что пережил греческую трагедию?

Выйдя из ванной и вытершись насухо, она надела старые брюки, которые висели на двери, и вышла в крохотный отсек, служивший спальней и занимавший заднюю часть трейлера. Она не удосужилась заглянуть в жилую зону, посмотреть, вернулся ли он, но через пару минут услышала, как щелкнула дверь в ванную и зашумела вода в душе.

Закончив вычесывать опилки из влажных волос, она прошла в маленькую кухню, расположенную сбоку от жилой части трейлера. Хани собиралась сварить побольше кофе, но ей не хотелось, чтобы Эрик оставался надолго, поэтому она включила воду и стала мыть грязные чашки и стаканы, накопившиеся за последние несколько дней.

Когда Эрик появился из ванной, на нем были чистые джинсы и фланелевая рубашка. Он убрал с лица длинные волосы и побрился. Она не была расположена лезть к Эрику с расспросами, которые вынудили бы его задержаться, но повязка на глазу снова привлекла ее внимание.

— Твой глаз поврежден навсегда или его можно вылечить?

— Навсегда. По крайней мере до хирургической операции. Хотя и потом — кто знает? Это зрелище не для слабонервных.

На этот раз жалости удалось пробиться через стену, которую она возводила вокруг себя. Потерять глаз трудно для любого, но особенно ужасно это должно быть для актера, который лишается одного из самых важных инструментов своего ремесла.

— Извини, — сказала Хани. Извинение прозвучало безучастно, и она подумала, что ей и самой противна та сухая, черствая особа, в которую она превратилась.

Эрик пожал плечами:

— Дерьмово получилось.

«И не только это», — подумала она. Так вот от чего он убегал. Он травмировал глаз в автомобильной аварии и не мог этого перенести.

Эрик прошел по короткому светло-серому ковру к заднему окну и заглянул в него. Она начала вынимать чашки из посудомоечной машины.

— У тебя тут нет телевизора. Это хорошо.

— Большую часть времени я не вижу даже газет.

Он коротко кивнул, А потом спросил:

— А ты что тут делаешь?

Хани ждала этого вопроса. Все задавали кучу вопросов — горожане, рабочие, Лиз. Все хотели знать, почему она уехала из Лос-Анджелеса и почему теряет время, пытаясь восстановить американские горки, расположенные в центре мертвого парка отдыха. Хани было трудно объяснить людям, что она восстанавливает горки для того, чтобы обрести, ощутить своего мужа. Она обычно объясняла, что самые большие в округе деревянные американские горки были объявлены памятником истории и она пытается спасти их. Но Эрику Хани ничего объяснять не стала, резко ответив:

— Мне нужно было уехать из Лос-Анджелеса, поэтому я и восстанавливаю «Черный гром». Американские горки.

Хани ждала, что он начнет приставать к ней с другими вопросами, но Эрик повернулся к ней лицом:

— Послушай, сразу видно, что тебе не нужна компания, но я хотел бы остаться здесь на пару дней. Я постараюсь не попадаться тебе на глаза.

— Ты прав, мне не нужна компания.

— Вот и замечательно. Мне тоже. Вот почему здесь такое чудесное место для меня.

Она вытащила кружку и сполоснула ее.

— Тебе негде остановиться.

— Я спаю в своем фургоне.

Хани взяла кухонное полотенце и вытерла руки.

— Сомневаюсь.

— Боишься?

— Тебя? Вряд ли.

— Реконструкция аттракциона — большая работа. Может быть, тебе пригодится еще пара рук?

Хани коротко рассмеялась:

— Строительные работы не для рук кинозвезд. Они играют с этим чертовым маникюром по сотне долларов.

Он пропустил мимо ушей ее шпильку. Казалось, Эрик просто не слышал ее.

— Только я попрошу тебя об одолжении. Не говори никому, кто я такой.

— Я еще не сказала, что ты можешь остаться.

— Ты даже не будешь знать, что я здесь. И еще одна вещь. Каждые пару дней я буду на какое-то время исчезать. Поскольку меня не будет в платежной ведомости, это не вызовет затруднений.

— Тебе нужно будет обновлять прическу?

— Что-то вроде этого.

Хани не хотелось, чтобы он был поблизости, но она могла использовать еще одну пару рук, тем более что за них не придется платить.

— Прекрасно, — бросила Хани, — но если ты будешь мне надоедать, тебе придется убраться восвояси.

— Я не пробуду здесь так долго, чтобы надоесть тебе.

— Тебе это уже почти удалось, поэтому будь осторожен.

Он засунул одну руку в задний карман джинсов и стал откровенно рассматривать ее — влажные волосы, поношенные серые брюки, ноги в старых шерстяных носках Дэша. Единственным ее украшением было обручальное кольцо, но за последние месяцы инструменты оставили на нем несколько глубоких царапин. Она не помнила, когда в последний раз пользовалась косметикой. Через несколько недель ей исполнялось двадцать шесть лет, но лицо ее было выцветшим и усталым, глаза ввалились. Хани изредка поглядывала в зеркало и знала, что в ней ничего не осталось от той девочки, которую он помнил.

Эрик бесцеремонно разглядывал ее, но Хани начала испытывать странное чувство единения с этим человеком. По причине, ей самой неясной, его ничего не трогало. Она могла все ему сказать или не говорить ни слова. Он был наглухо отгорожен своим безразличием и, что бы она ни сделала, не выразил бы ни сочувствия, ни осуждения. Ему просто все было безразлично.

Хани еще не покинуло чувство иронии. Многие годы она вспоминала об Эрике Диллоне с неприязнью. Сейчас он был первым встреченным ею после смерти Дэша человеком, чье присутствие она смогла терпеть.

На следующее утро Шанталь примчалась к Хани сразу же после встречи с Эриком, бурно протестуя, что та наняла столь подозрительного незнакомца:

— Да этот Дэв зарежет нас в наших же постелях, Хани! Ты только посмотри на него!

Хани взглянула на Эрика, который складывал в штабель балки два на шесть на утреннем морозце. Дэв? Так вот каким именем он воспользовался. Сокращенный вариант от слова «дьявол»[13]?

Как всегда, он надел жесткую шляпу, но стянул волосы в конский хвост, запятой выделявшийся на шее. Ворот его фланелевой рубахи был расстегнут, и под ней Хани увидела безрукавку. На нем были пара поношенных рабочих ботинок и джинсы с дыркой на колене. Однако и эта одежда казалась частью его гардероба от Армани. Все, что он носил, выглядело костюмом, а не одеждой, мимоходом отметила Хани.

— С ним все в порядке, Шанталь. Не беспокойся. Он был священником.

— Кто?

— Так он сказал.

Хани допила свой кофе и выкинула бумажный стаканчик. Криво усмехнувшись, она установила раму и начала карабкаться на вершину деревянной горки. Мысль об Эрике Диллоне в роли священника впервые за долгое время вызвала у нее улыбку.

Забравшись наверх, Хани прикрепила страховочную веревку и посмотрела вниз, на землю. Эрик закреплял балки на веревке, которой поднимали грузы наверх. «Конский хвост» не принадлежал к числу причесок, которые ей нравились у мужчин, но его тонкий нос, резкий подбородок и драматическая повязка через глаз определенно с ним сочетались. Она представила, что сказал бы Дэш по этому поводу, и улыбнулась, разыграв небольшой диалог, — ей это доставило какое-то болезненное удовлетворение.

«Ну как может кто-нибудь, желающий называть себя мужчиной, носить нечто подобное?» — сказал бы он.

А она бы ответила с тем мечтательным видом, который, как она точно знала, раздражал его:

«Потому что это чертовски привлекательно».

«Да он же смахивает на педика!»

«Ты не прав, ковбой. Мне он кажется настоящим мужчиной».

«Ну, тогда, если он кажется тебе таким красавчиком, почему бы тебе не воспользоваться им для утоления того зуда, что начинает мучить тебя по ночам?»

Она едва не отбила палец молотком, чего не случалось уже целый месяц. Откуда пришла эта мысль? Никакого зуда и в помине не было. Ни капельки.

Она ожесточенно замахнулась, но воображение сдаваться не собиралось, и она явственно услышала голос Дэша:

«Не вижу ничего плохого в том, что у тебя этот зуд есть. Наше с тобой время давно ушло. А я воспитывал тебя вовсе не для того, чтобы ты была монашкой, детка».

«Черт возьми, прекрати эти отцовские нравоучения!»

«Да ведь какая-то часть меня и есть твой отец, Хани. И ты с этим вряд ли будешь спорить!»

Она принялась лихорадочно перебирать в голове цифры своего неуклонно сокращающегося банковского счета, решительно вознамерившись положить конец всем этим воображаемым беседам.

Глава 25

Верный слову, Эрик не появлялся на ее пути, и после того первого дня она с ним почти не разговаривала. Его фургон был поставлен между двумя старыми складскими постройками неподалеку от доставочного подъезда. Вечерами, когда она обедала с Шанталь и Гордоном, он обычно приходил в ее трейлер принять душ.

Он с самого Начала сумел влиться в рабочий коллектив, восполняя недостаток опыта мускулами и упорством. И недели две спустя Хани уже приходилось напоминать самой себе, что перед ней действительно Эрик Диллон, а вовсе не тот созданный им человек — длинноволосый одноглазый незнакомец, представляющийся всем как Дэв.

По нескольку раз в неделю он исчезал после обеда на некоторое время. Хани невольно стала задумываться, где это он может пропадать по четыре-пять часов. Когда он исчез в третий раз, она в конце концов решила, что у него, должно быть, где-то есть женщина. Такой человек, как Эрик Диллон, вряд ли откажется от секса только из-за того, что у него нет глаза.

Она ударила молотком по гвоздю, который заколачивала в «кошачью тропу». Позднее, когда она размышляла, где бы достать денег, столь необходимых для окончания ремонта американских горок, в голову полезли мысли о сексе, а прошлой ночью ей опять привиделся будоражащий душу сон, в котором кто-то безликий приближался к ней с явно похотливыми намерениями. Хани захотелось, чтобы эта ее часть была похоронена вместе с Дэшем, но у тела на этот счет, похоже, была своя точка зрения.

Она заткнула молоток в инструментальный пояс, полная решимости впредь избегать таких мыслей. Они с Дэшем так много значили друг для друга, что сейчас даже думать о сексе было бы самым настоящим предательством,

Этим вечером за обедом Шанталь и Гордон были какие-то очень уж тихие. Шанталь поковыряла в кастрюльке с пересоленным тунцом, которого сама же и приготовила, потом отодвинула ее и пошла к холодильнику за кастрюлькой из пирекса, полной красного желе.

Гордон откашлялся.

— Хани, я должен тебе кое-что сказать.

Шанталь, как раз ставившая кастрюльку на стол, едва не опрокинула ее.

— Нет, Гордон! Не говори ничего. Ну пожалуйста…

— Сейчас я почти разорена, поэтому если вам нужны деньги, то рекомендую об этом забыть.

Хани отгребла в сторону сыроватую корку из картофельных чипсов в слабой надежде отыскать хотя бы ломтик тунца.

Гордон стукнул вилкой о стол:

— Черт побери, дело вовсе не в деньгах! Я уезжаю. Завтра же. Недалеко от Уинстон-Салема нанимают строителей, и я рассчитываю получить там работу.

— Как же, рассчитываешь, — фыркнула Хани.

— Я не шучу. Не собираюсь больше работать здесь на тебя. Надоело брать твои деньги.

— Ты случайно не знаешь, почему мне с трудом в это верится? — язвительно осведомилась Хани, отодвигая тарелку. — А как насчет твоей грандиозной карьеры художника? Я-то полагала, что ты никогда не изменишь своим творческим устремлениям.

— По-моему, только этим я и занимаюсь с тех пор, как ты подобрала меня на шоссе в Оклахому, — тихо сказал он.

Хани впервые ощутила укол беспокойства, поняв, что Гордон говорит серьезно.

— И что же вызвало столь внезапный поворот в твоих умонастроениях?

— За эти последние несколько месяцев я вспомнил, что тяжелая работа мне всегда была по нраву.

Шанталь сидела, уставившись в стол. Потом вдруг всхлипнула. Гордон погрустнел:

— Шанталь не хочет ехать. Она… э-э… возможно, не поедет со мной.

— Я еще не решила.

— Да он дурака валяет, — резко сказала Хани. — Он в жизни тебя не бросит!

Гордон посмотрел на Шанталь, и в его глазах засветилась нежность.

— Я серьезно, Шанталь! Завтра же утром, с тобой или без тебя, я уезжаю из этого города. И ты должна решить сама, поедешь со мной или останешься здесь.

Шанталь заплакала.

Поднявшись из-за стола. Гордон повернулся к ним спиной. По его ссутулившимся плечам Хани догадалась, что и он едва сдерживает слезы. Она дала волю гневу, пытаясь спрятать нараставшую тревогу.

— Что это вы здесь устраиваете? Просто уезжайте, и все тут! Вы оба! — Она вскочила на ноги и резко повернулась к сестре: — Содержать тебя я больше не могу. Все пыталась найти повод сказать тебе об этом и наконец, похоже, сказала. Я хочу, чтобы ты завтра же утром уехала отсюда.

Шанталь резко поднялась со стула и подступила к мужу:

— Ты слышишь меня, Гордон? Как я могу оставить ее в таком состоянии? Что с нею будет?

Хани недоуменно уставилась на сестру:

— Со мной? Ты беспокоишься, что оставляешь меня одну? Ладно, об этом можешь не волноваться. Я сильная. И всегда была сильной.

— Я же нужна тебе, — засопела Шанталь. — Нужна впервые с тех пор, как себя помню. А я и понятия не имею, как тебе помочь.

— Помочь — мне? Не смеши меня. Да ты даже себе не в состоянии помочь! Мне просто жаль тебя, Шанталь Делавис! Если уж ты так хотела мне помочь, почему же не сняла с меня хотя бы часть забот, когда я надрывалась в «Шоу Кугана»? Почему тогда ничего не делала, чтобы помочь мне, а лишь целыми днями колодой пролеживала диван? Если ты так уж хотела помочь мне, почему заботилась исключительно о Гордоне? Если ты так уж хотела мне помочь, почему не испекла мне именинного пирога, который бы не взорвался?

Хани с неудовольствием почувствовала, как глаза наполняются слезами. Наступило длительное молчание, нарушаемое только ее тяжелым дыханием, свидетельствовавшим о тщетных попытках овладеть собой.

Наконец Шанталь заговорила:

— Я не делала ничего этого, потому что тогда я вроде как ненавидела тебя, Хани. Все мы ненавидели тебя.

— Как вы могли меня ненавидеть? — выкрикнула Хани. — Ведь я давала вам все, чего вы только не желали!

— Ты помнишь, как заставила меня пойти на конкурс красоты «Мисс округа Паксавачи», потому что во что бы то ни стало хотела, чтобы мы не жили на подачки государства? Ну так вот: все эти годы мы с Гордоном жили, совсем как в этой благотворительной системе соцобеспечения. Не потому, что нуждались в помощи, как те люди с кучей детишек, не знающие, как их прокормить. А потому, что легче было взять бесплатную подачку, чем работать! Мы потеряли свое достоинство, Хани, и поэтому ненавидели тебя.

— Но ведь я-то не была в этом виновата!

— Не была. Это наша вина. Но исходило это от тебя.

Гордон повернулся к Шанталь с несчастным выражением на лице:

— Ты нужна и мне, Шанталь! Ты моя жена. Я люблю тебя.

— О Гордон! — Губы Шанталь задрожали. — Я тоже тебя люблю. Но ты можешь позаботиться о себе и сам. А именно сейчас Хани, похоже, не сможет.

У Хани от внезапно нахлынувшего потока чувств перехватило горло. Она, как могла, боролась с ним, боролась в попытке сохранить достоинство.

— Ничего глупее я еще не слыхала от тебя, Шанталь Букер Делавис! Женщина принадлежит мужу, и я ни слова больше не желаю слышать о том, что ты остаешься здесь. Если хочешь знать, я буду даже довольна, когда ты уедешь.

— Хани…

— Ни слова больше, — свирепо прошипела она. — Говорю «прощайте» прямо сейчас, и вам лучше всего отчалить завтра с самого утра! — Схватив сестру за плечи, Хани притянула ее к себе и крепко обняла.

— Ох, Хани…

Она отстранилась от Шанталь и протянула руку Гордону:

— Удачи тебе, Гордон!

— Спасибо, Хани! — Он пожал ей руку, потом тоже обнял. — Береги себя, слышишь?

— Непременно. — Задержавшись у дверей, Хани попыталась выдавить улыбку, отчего все лицо свело, а потом стремглав выскочила наружу.

Она бросилась бежать через парк. Растрепавшиеся на ветру волосы хлестали по щекам. Твердая земля гудела под ногами. Когда показался трейлер, Хани уже задыхалась, но не стала останавливаться.

Споткнувшись на ступеньках, она едва удержалась, чтобы не упасть. Войдя внутрь, захлопнула дверь и оперлась о нее спиной, навалившись всем телом, чтобы не дать чудовищам вторгнуться внутрь. Тяжело дыша, она попыталась успокоиться, но здравый смысл уступил место всепоглощающему страху.

Месяцами Хани говорила себе, что мечтает остаться одна, но теперь, когда это произошло, она почувствовала себя выброшенной в открытый космос, где бесцельно кружилась, не имея связи ни с одной живой душой. Она уже перестала быть частью кого бы то ни было. У нее не осталось семьи. Она жила одна в стране мертвых, и только упорная мечта о восстановлении «Черного грома» еще удерживала ее в живых. Но у самого «Черного грома» нет ни крови, ни кожи, ни сердца.

Постепенно в ее сознание проник шум текущей воды. Вначале она не могла сообразить, откуда идет звук, потом поняла, что это Эрик моется у нее в душе. Как правило, он исчезал ко времени ее возвращения с обеда, но сегодня она вернулась раньше обычного.

Хани прижала ладони к вискам. Она не хочет оставаться одна. Она не может оставаться одна! «Я больше не вынесу этого, Дэш! Я так боюсь. Я боюсь жить. И боюсь умереть».

Зубы застучали. Она отступила от двери, придерживаясь рукой за стойку. Страх вошел в ее кости, пожирая ее плоть по маленькому кусочку. Надо избавиться от этого страха, а главное, не оставаться одной. Только не это!

Почти бессознательно Хани вернулась в узкий коридорчик и, спотыкаясь, приблизилась к двери в ванную. Она приказала себе не думать ни о чем. Ей нужно было просто выжить.

«Прости меня. Пожалуйста, прости!»

Ручка повернулась, и дверь тихонько подалась.

Хани вошла, и всю ее окутал пар. Она плотно закрыла за собой дверь и прислонилась к ней, пытаясь дышать ровнее.

Он стоял спиной к ней, повернувшись к кранам. Его тело было слишком крупным для этой прямоугольной кабинки душа, при движении плечи задевали о листы дешевого пластика, образовывавшего стены, отчего те потрескивали. Сквозь пар она не различала деталей и видела лишь контур его спины и ягодиц. Это тело могло принадлежать любому мужчине.

Плотно зажмурив глаза, Хани сбросила туфли. Затем стянула через голову спортивный свитер и майку. Бюстгальтер был кружевной и изящный, с бледными ракушками чашечек мятно-зеленого цвета — последний признак женственности, от которого она не пожелала отказаться в этом мире твердых шляп, тяжелых рабочих ботинок и пил марки «Скил». С тупым чувством неизбежности она расстегнула джинсы и медленно стянула их с ног, открыв изящные трусики под стать бюстгальтеру.

Ноги задрожали, и она, чтобы не упасть, ухватилась рукой за край раковины. Если она не найдет человеческого общения, участия, то просто развалится. Общения с кем угодно.

Ее отражение плавало перед ней в затуманившемся зеркале над раковиной. Она разглядела спутанные волосы, расплывчатые очертания лица.

Вода перестала бежать. Хани стремительно обернулась. Эрик повернулся в кабинке душа и, увидав ее, застыл на месте.

Она молчала. Покрытые паром пластиковые панели все так же смазывали его черты, и это ее вполне устроило. Он мог быть кем угодно, одним из тех безликих мужчин из ее снов, неизвестным, единственной задачей которого было прогнать ее страх перед одиночеством и отсутствием любви.

Эрик медленно повернулся к ней спиной, и дверь душа гулко стукнула, когда он открыл ее. Протянув руку, по которой стекали капли воды, он сдернул висевшее снаружи на проволочном крюке полотенце. Под ним оказался наглазник на черном шнурке. Все еще стоя в душевой кабинке, он прошелся полотенцем по мокрым волосам, откинул их с лица, потом снял с крюка наглазник и надел его, чтобы она не увидела изуродованного глаза.

Сердце бешено колотилось в груди Хани. Кожа от пара заблестела. Полностью обнаженная, если не считать двух непрочных кружевных лоскутков бледно-зеленого цвета, она ждала его появления.

Он вышел из дверей душа и, не сводя с нее взгляда, стал медленными круговыми движениями растирать полотенцем темные спутанные волосы на груди. Ванная была крохотной, и он стоял так близко, что она могла до него дотронуться. Но к этому она еще не была готова, и ее взгляд упал на его плоть, которая тяжело привалилась к бедру, слегка разбухнув от тепла. Именно этого она и хотела от него. Только этого. Ни к чему не обязывающего секса.

Хани по-прежнему упорно не смотрела ему в лицо; пусть он остается для нее только телом. Его торс с рельефной мускулатурой был совершенен. Увидев около колена воспаленный красный шрам, она отвела взгляд, но не потому, что зрелище было неприятным, — просто этот шрам мог принадлежать какому угодно мужчине.

Эрик провел полотенцем по ягодицам и бедрам. Хани почувствовала, как волосы у нее на голове завились от пара, образовав вокруг лица детские кудряшки. Бусинки влаги собрались между грудей. Она расстегнула переднюю застежку бюстгальтера; похожие на хрупкие чашечки бледно-зеленые кружева мягко упали на пол.

Хани ощутила взгляд Эрика на своей груди, но в лицо ему не посмотрела. А вместо этого стала внимательно разглядывать углубление у его горла, куда струйкой стекала вода. Его рука с крепкими, четко обозначившимися сухожилиями двинулась к ней. Она затаила дыхание, когда он провел рукой над грудью.

Темный загар его руки казался чужеродным и неуместным на фоне белизны ее кожи. Он приложил ладонь к ее груди, потом скользнул по животу вниз, за резинку ее трусиков. Язычки огня начали лизать ее нервные окончания. Разгоряченным телом медленно овладело желание. Он снял с нее трусики.

Переступив через них, Хани почувствовала, что и ей пора его коснуться. Подавшись вперед, она погрузила губы во влагу, скопившуюся у него под горлом. Ноздри затрепетали, уловив чистый запах его кожи. Она прижалась носом к его груди, к соску, повернула голову к подмышке, осторожно обнюхивая его.

Пряди медовых волос заструились по его влажной груди, украсив темную кожу изящным орнаментом. Он прижал ладони к ее спине. Она задрожала под прикосновениями мужских рук. Он скользнул ладонями вдоль спины к ягодицам и накрыл их, прижав ее к себе.

Она ждала, что сейчас он заговорит, испортив все словами «что» да «почему», и тогда она просто сбежит. Но вместо этого его голова уткнулась в изгиб ее шеи. Схватив его сзади за бедра, она сжала их. А потом изогнула шею и подставила ему свою грудь.

Перед тем как спуститься ниже и овладеть ею, он коснулся губами ее ключицы. Ее кожа трепетно отзывалась на все ощущения: на влажность их тел, сладкую боль от усов, мягкое щекотание мокрых темных волос. И тут она почувствовала, как его требовательный рот, обхватив сосок, глубоко втянул его. Наглазник царапал ей кожу груди.

Проведя руку сзади меж ее ног, он раскрыл ее. Хани застонала и, обхватив его икру своей ногой, попыталась вскарабкаться на него, чтобы иметь возможность принять его. Но он удержал ее, своими поглаживаниями и прикосновениями заставив задыхаться от желания.

Только однажды ее обдало холодом, когда он отстранил ее и потянулся к вороху своей одежды, лежащей на полу.

Не поднимая на него глаз, она следила за его руками, слишком одурманенная остротой своего желаний, чтобы понять, зачем ему вдруг понадобилось доставать из джинсов кошелек. И чего ему там нужно? Лишь когда он извлек оттуда небольшой пакетик из фольги, она все поняла и тут же возненавидела эту необходимость — ведь безликие мужчины не должны испытывать потребность в небольших пакетиках из фольги. Безликие мужчины должны иметь тела, которые лишь слепо служат, неспособные ни воспроизвести себе подобных, ни наделить какой-нибудь болезнью.

Она отвернулась, дожидаясь, когда он приготовится. А потом его руки обхватили ее, опять затеяв игру с ее грудью, пока она не стала всхлипывать. Тогда он повернул ее к себе. Она забросила руки ему на плечи, когда он поднял ее, и обхватила ногами его талию. Он прижал ее к тонкой стенке ванной, и ее спина распласталась по пластику.

— Ты готова? — услышала она бархатный голос. Она кивнула прижатой к его щеке головой и крепко зажмурилась, когда он вошел в нее.

Волосы ее упали ему за спину, бедра с окрепшими в работе мышцами сжали его. Она прилипла к нему, беспрестанно повторяя: «Да, да!» Ее тело было таким изголодавшимся, таким отчаявшимся.

Он был так нежен.

Слезы, катившиеся из ее глаз, стекали по его спине. Он держал ее в своих сильный руках, входил в нее так глубоко и так сладко ласкал. Она вскрикнула, дойдя до высшей точки, а потом еще сильнее сжала его плечи, когда и он устремился к своему освобождению. Когда же он, вздрогнув, навалился на нее, стоически приняла его вес.

Потом он медленно отстранился и опустил ее на пол. Его дыхание было тяжелым и неровным. По движению его руки Хани поняла, что сейчас он привлечет ее к себе. Она быстро подалась назад, не глядя на него, не давая прикоснуться к себе. В считанные секунды оставив его одного, она перебежала по коридору и заперлась в маленькой спальне.

Кажется, прошла вечность, когда Хани вышла. Эрик уже исчез. Она не обнаружила ни следа его пребывания, лишь капли воды все еще стекали по стенкам душевой кабинки. Перед тем как уйти, она насухо вытерла их.

Больше ему не вынести таких страданий!

Эрик сжал руль своего фургона так, что побелели пальцы. И как он только мог — впустить в свою жизнь еще одну покалеченную душу? Он пытался убежать от страданий, а не погрязнуть в них окончательно. Хотел уехать, а сейчас был не в состоянии даже вставить ключ в замок зажигания.

Ее лицо впечаталось в ветровое стекло перед ним: эти огромные, затравленные глаза, эти полные губы, трепещущие от желания. Господи, как он мечтал об этих губах с того самого момента, когда снова увидел ее. Этот рот, такой мягкий и чувственный, притягивал его, словно обладал волшебной силой. Но он даже не решился поцеловать ее, сомневаясь, позволила бы она сделать это.

Вместо того чтобы найти прибежище в этом мертвом парке развлечений, он еще глубже загоняет себя в ад. Зачем он так привязался к ней? Она так холодна и неприступна, переполнена этой беспощадной решимостью, так не вяжущейся с хрупкой маленькой фигуркой. Даже мужчины из бригады строителей сторонились ее. Слишком уж часто осаживала она их своим острым как бритва язычком. Она была все тем же маленьким монстром, каким была в тот, второй сезон «Шоу Кугана» — целую вечность назад.

Эрик увидел вздымавшуюся над деревьями вершину подъемного холма горок. Он не мог понять, что так влечет ее к этим американским горкам, но уже начинал ненавидеть моменты, когда, глядя вверх с земли, видел ее маленькую фигурку, переплетавшуюся с каркасом громадного деревянного чудовища, так что она и эти горки, казалось, сливались в единое целое. Ее одержимость просто путала его.

Кто же она? Не жаждущая, охваченная любовью девушка, напомнившая ему когда-то младшего брата. Но и не неприступная, острая на язык патронесса в мужской шляпе. Временами, глядя на нее, Эрик, казалось, видел еще одну фигуру, стоящую чуть поодаль, — нарядно одетую, улыбающуюся женщину с любящим сердцем и широко раскинутыми руками. Он говорил себе, что этот образ — всего лишь мечта, мысленная голограмма, порожденная его отчаянием, но потом задумывался над вопросом, не мог ли он видеть эту женщину в Хани, когда она была замужем за Дэшем Куганом.

Этим вечером ее красота сразила его наповал — эта сила, эта трагичность, эта щемящая беззащитность. Но они сошлись словно животные, а не как люди. Даже когда их тела слились воедино, они ничего не давали от себя друг другу, и в конце концов он мог использовать ее точно так же, как она использовала его, — безлично, как безопасное вместилище.

Но этого не случилось. Ибо превыше всего его пугало — заставляя тело покрываться испариной и сжимая все внутри — то ощущение, какое она оставила в нем.

За то время, пока он держал в своих руках это хрупкое женское тело — тело, не требовавшее от него ничего другого, кроме сексуального облегчения, — он почувствовал, как все те защитные слои, что он воздвигал вокруг себя, один за другим рушатся, оставляя только его стремление идти хоть на край света, лишь бы утешить ее.

И теперь, сидя в кабине и слепо уставившись вперед через ветровое стекло фургона, он знал, что должен уехать, но точно так же знал и то, что останется. Но никогда впредь не позволит он себе быть таким уязвимым для нее, потому что в душе уже не осталось места, чтобы вместить туда еще чью-то боль. Говорят, что он лучший актер своего поколения, вот он и будет использовать свой талант. Начиная с этого момента он так плотно закутает себя в свои персонажи, что она никогда больше не сможет даже прикоснуться к нему.

На следующий день Хани безжалостно изматывала себя работой, стараясь отгородиться от прошлой ночи, но, проверяя звено колеи с бригадиром проектировщиков, внезапно почувствовала, как эти видения вновь переполнили ее. Как она могла так поступить? Как могла предать клятвы замужества? Ее терзала мучительная ненависть к себе, суровое отвращение к той особе, в которую она превратилась.

Заставив себя отчаянно проработать весь остаток дня, к вечеру Хани дошла до состояния полной опустошенности и разбитости. Спустившись на землю и отстегнув пояс с инструментами, она услышала позади знакомые шаги. Еще не оглянувшись, она уже поняла, кто это, и замерла.

Эрик обратился к ней с лицом, совершенно лишенным выражения. Но вместо облегчения от того, что он не вынуждает ее признать происшедшее, она почувствовала озноб. Не будь этих слабых болей в теле, можно было бы подумать, что все это ей приснилось.

— Насколько я понимаю, ваша кузина и ее муж уехали, — сказал он с английским акцентом, тщательно выговаривая слова. — Вы не будете против, если я перенесу свои пожитки в «Загон»? Там уютнее, чем в фургоне.

Хани пыталась забыть об опустевшем «Загоне». Весь день она посматривала на освободившееся строение, ожидая, что вот-вот подъедет грузовичок Гордона, но они с Шанталь были уже далеко.

— Устраивайтесь, — сухо сказала она.

Кивнув, он удалился.

Вернувшись в свой трейлер, Хани разогрела на обед консервированную тушенку и попыталась отгородиться от одиночества, гоняя цифры на калькуляторе. Результаты не менялись. Она еще сможет закрыть платежную ведомость за первую неделю января, но потом ей придется сворачивать ремонтные работы.

Схватив мягкий голубой вязаный жакет, Хани выскочила наружу. Ночь стояла ясная, и все небо било усеяно серебристыми звездами. Она надеялась, что у Шанталь с Гордоном все было в порядке. Меньше чем через две недели наступит Рождество. Последнее Рождество они с Дэшем провели в лагере в пустыне, и он подарил ей золотые сережки ручной работы, сделанные в виде полумесяцев. После его смерти она убрала их в шкатулку с другими украшениями, не в силах больше смотреть на них.

Пройдя по заросшей тропке, что вела к озеру, Хани остановилась на берегу и стала смотреть на воду. Власти штата в конце концов вынудили лакокрасочную компанию «Пурлекс» прекратить сброс загрязнений, но пройдет еще несколько лет, прежде чем сюда опять возвратится жизнь. Однако сейчас темнота скрывала грязь, и лунный свет отбрасывал причудливые серебристые ленты на застывшую водную гладь.

Отвернувшись от озера, она подняла глаза к горкам «Черного грома», смутно маячившим в лунном свете над верхушками деревьев. Все думают, что она помешалась на восстановлении американских горок. Ну как им объяснишь эту непреодолимую тягу найти хоть какой-то знак, что Дэш не потерян для нее? В минуты относительного покоя она говорила себе, что «Черный гром» — всего лишь одна из каталок в парке развлечений и никакой магической силы в нем нет. Но ее разум умолкал перед неуемной жаждой, твердившей, что воскреснуть душой она сможет, только если промчится через весь кошмар своей жизни на «Черном громе».

Хани поникла головой. Может, все они и правы. Может, она и в самом деле ненормальная. На глаза набежали слезы, и деревянные горки поплыли перед нею. «Эх ты, чертов старый ковбой! Как ты и говорил, тебе удалось разбить мое сердце!»

Хани привлекло какое-то движение в соснах. Вздрогнув, она заметила темную фигуру стоявшего там мужчины. Он выступил из тени, и она узнала Эрика. От одной только мысли оказаться с ним наедине кровь бросилась ей в лицо.

У Хани уже вошло в привычку прятать страх под гневом, и сейчас она обрушилась на Эрика:

— Не люблю, когда за мной подглядывают! Ты просто злоупотребляешь гостеприимством.

Его единственный голубой глаз бесстрастно воззрился на нее, когда он подошел поближе.

— С какой стати мне за тобой подглядывать? Если уж на то пошло, я первым сюда пришел.

— Это мое озеро, — возразила она, злясь на собственное ребячество.

— И добро пожаловать к нему. Насколько я понимаю, никто на него и не покушается.

Хотя они были одни, она сообразила, что он опять говорит с легким акцентом, на этот раз жителя Среднего Востока. И еще ей стало ясно, что если она и дальше будет продолжать в том же духе, то он, чего доброго, вообразит, будто прошлая ночь не оставила ее равнодушной. Хани глубоко вздохнула и постаралась обрести былое достоинство.

— Озеро начинает возвращаться к жизни, — сказала она. — Лакокрасочная компания много лет использовала его как сточную канаву.

— Это место слишком уединенное, чтобы жить здесь одной. Сегодня вечером я наткнулся на какого-то бродягу, околачивавшегося неподалеку от «Загона». Сейчас, когда твои родные уехали, может, стоит подумать о том, чтобы снять комнату в городе, а не запирать себя здесь.

Он никак не хотел понять, что сам представляет для нее опасность куда большую, чем любой бродяга, и остатки ее самообладания лопнули.

— Что-то не припомню, чтобы я интересовалась твоим мнением.

И это лицо, такое выразительное на экране, мгновенно замкнулось, словно захлопнулась дверь со слишком тугой пружиной.

— Ты права. Это не мое дело.

Несмотря на этот акцент, которым он попытался отгородиться, воспоминания о прошлой ночи нахлынули на нее, и Хани прибегла к испытанному средству борьбы с замешательством.

— А ведь ты прячешься за своим акцентом, разве не так? — презрительно сказала она. — И скрываешь нечто большее, чем свое знаменитое лицо. Ладно, может, ты и забываешь, кто ты такой, но я-то не забываю, и меня просто тошнит оттого, что ты ведешь себя словно чокнутый.

Его челюсти сжались.

— Акцент у меня получается чисто автоматически, и никакой я не чокнутый. — Хани затаила дыхание, ожидая услышать слова упрека за то, что сама пришла к нему. А вместо этого он сказал:

— По крайней мере я не строю американских горок неизвестно где. И не суечусь, словно капитан Ахав[14] размером с пивную кружку, носясь как помешанный со своим чертовым Моби Диком!

— Все лучше, чем Моби Диклесс![15]

Никакая она не одержимая. Ну ни капельки! Просто нужно что-то делать, чтобы опять начать жить.

— Что это значит? — Акцент у него пропал, лицо потемнело. Она продолжала нападать, норовя вонзить зубы в самое больное место, пытаясь первой нанести смертельный удар:

— Что ты за трус такой, если ударился в бега только потому, что потерял этот свой дурацкий глаз? «По крайней мере ты, сукин сын, остался в живых!»

— Ах ты бессовестная! Ты даже не знаешь, что там, под повязкой. — Он ткнул пальцем в направлении черного кружка. — Там нет глаза. Просто масса зарубцевавшейся ткани отвратительного красного цвета.

— Ну так что? У тебя же есть еще один.

Какое-то мгновение Эрик не говорил ничего. У Хани внутри все похолодело от того, что она наделала, но как взять слова назад, она не знала.

Потом его губы насмешливо скривились, и он негромко сказал:

— Мне всегда было интересно, что же в конце концов случилось с Дженни Джонс, а теперь я это знаю. Жизнь дала ей на один пинок больше, чем следовало, и сейчас она очутилась как раз там, откуда начинала, — опять стала начальственной маленькой стервой, которой и не видно за громадным ртом.

— Неправда!

— О Господи! Скверно, что Дэша уже нет в живых. А то я бы побился об заклад, что он перебросил бы тебя через колено и вколотил немного здравого смысла, как когда ты была маленькой.

— Не смей говорить о нем! — яростно сказала она. — Не смей даже произносить его имя!

На глаза навернулись слезы, но это его, похоже, совершенно не тронуло.

— Какого черта ты здесь делаешь, Хани? Почему восстановление этих горок заслонило для тебя весь белый свет?

— Просто важно, и все тут.

— Да скажи мне, черт побери!

— Тебе не понять.

— Ты удивишься, узнав, как много я способен понять.

— Я должна это сделать. — Она опустила глаза на свои судорожно сцепленные руки, и ее злость пропала. — Когда я была маленькой, эти горки так много значили для меня.

— Для меня мой швейцарский армейский нож тоже много значил, но я же не бросаю все только ради того, чтобы вернуть его.

— Там же совсем другое! А здесь… здесь все дело в надежде!

Она содрогнулась, ужаснувшись, что открылась ему.

— Но Дэша все равно не вернуть, — жестоко сказал он.

— Я же знала, что ты не поймешь! — воскликнула она. — И когда мне потребуются твои нотации, непременно дам об этом знать! Ты тоже избегаешь всех, как и я, но по совершенно пустяковой причине. Я же читала газеты. И знаю, что у тебя есть дети. Две девочки, верно? Что же ты за отец такой, если бегаешь от них?

Он метнул на нее взгляд, полный плохо скрываемой ярости, и она пожалела, что не удержала язык за зубами.

— Не суди о том, в чем совершенно не смыслишь! — Ни слова больше не говоря, он ушел.

В последующие несколько дней Эрик заговаривал с ней, только когда рядом были другие мужчины, причем всегда голосом рабочего-строителя Дэва. Этот голос начал преследовать ее по ночам, заставляя тело просто болеть от тех ощущений, с какими она не желала считаться. Хани неустанно напоминала себе, что Эрик — одаренный и опытный актер, способный до конца воплотиться в любой персонаж, который создает, но этот угрожающе выглядевший рабочий представал в ее сознании личностью, совершенно ничем не напоминавшей Эрика. И она всеми силами старалась держаться от него подальше, но в конце концов нараставшие с каждым днем денежные затруднения сделали это невозможным.

В четверг вечером, четыре дня спустя после их стычки у озера, Хани решилась наконец подойти к нему. Для этого пришлось подождать, пока мужчины сделают перерыв на ленч. Эрик, загружавший платформу старыми звеньями колеи, при ее приближении сбросил рукавицы.

Она протянула пакет из коричневой бумаги:

— Я заметила, что вы не едите за ленчем, и приготовила вам это.

Мгновение Эрик колебался, потом взял пакет. Держался он явно настороженно, и ей пришло в голову, что он избегает ее точно так же, как и она его.

— Но я взяла с собой только один термос, поэтому нужно будет поделиться. — И пошла, сгорая от страха, что он останется стоять на месте. Через несколько секунд сзади послышались его шаги.

Она ушла подальше к тому месту, где когда-то стояла карусель. Неподалеку лежал старый платан, поваленный грозой. Она села на ствол, поставила термос на землю и открыла свой пакет с едой. Мгновение спустя он оседлал ствол и извлек сандвич с арахисовым маслом, который она приготовила утром. Заметив, как он обертывает нижнюю часть сандвича целлофаном, чтобы защитить от замызганных рук, Хани вспомнила, что он рос в богатой семье, где чистота рук за обеденным столом была железным правилом.

— Я порезала все не квадратиками, а треугольниками, — сказала она. — Это самое большее из кулинарных ухищрений, на которое я в эти дни была способна.

Уголок его рта скривился в гримасе, которую можно было посчитать за улыбку. Хани ощутила острую боль, вспомнив, как много они с Дэшем обычно смеялись.

Он жестом указал на вытоптанный круг земли перед ними:

— Должно быть, здесь был какой-то аттракцион для катания.

— Карусель. — Впервые с той поры, как она увидела Эрика, его глаза напомнили ей яркие голубые седла на лошадках с этой карусели. Пытаясь преодолеть беспокойство, она достала собственный сандвич. Хани знала, что это была скверная идея, но ничего лучшего в голову не пришло.

Откусив кусок сандвича с арахисовым маслом, она прожевала его, не чувствуя вкуса, проглотила, потом отложила в сторону.

— Я хотела бы поговорить кое о чем. Он выжидательно посмотрел на нее.

— Мне, похоже, придется прервать восстановительные работы, если за следующие несколько недель я не достану некоторую сумму наличными.

— Ничего удивительного. Этот проект довольно дорог.

— Но дело в том, что я разорена. И хотела бы попросить тебя… — Казалось, кусок сандвича стал поперек горла. Она опять судорожно сглотнула. — Я подумала, что ты… То есть надеялась, что ты, может быть…

— Надеюсь, ты не собираешься просить у меня взаймы?

Тщательно подготовленная речь выскочила у нее из головы.

— А что в этом такого страшного? У тебя же наверняка отложено несколько миллионов, а мне и нужно-то всего каких-нибудь две тысячи.

— Только и всего? Так, может, мне надо сейчас просто взять да и вытащить свою чековую книжку?

— Я же их верну.

— Разумеется, вернешь. Эти горки будут приносить кучу денег. Как ты полагаешь? Может, даже по пять долларов в неделю?

— Я и не собиралась отдавать долг с заработанного на аттракционе. Знаю, что на нем состояние не сколотишь. Но как только я закончу «Черный гром» и он опять заработает, я… — Она умолкла на полуслове. Это оказалось даже труднее, чем ей поначалу представлялось. Начав говорить, она знала, что выдает единственную оставшуюся у нее тайну, которая имеет для нее какую-то ценность — Сегодня же вечером позвоню своему агенту. Я опять собираюсь работать.

— Не верю.

Она почувствовала слабость.

— Я должна. Если съемки — единственный доступный мне способ восстановить «Черный гром», то я пойду на это!

— В конечном итоге из этого может получиться что-нибудь приличное.

— Что ты имеешь в виду?

— Тебе не следовало бросать сниматься, Хани. Ты даже не потрудилась узнать, на что способна.

— Я могу играть только Дженни Джонс, — свирепо ответила она. — Вот и все. Я личность, совсем как Дэш. А никакая не актриса.

— Откуда ты это знаешь?

— Просто знаю, и все. Я же слушала все эти ваши постоянные разговоры о вживании, аффектированной памяти, бухарестской школе. Но ничего в этих вещах не смыслю.

— Да это просто словарь. И он не имеет ничего общего с талантом.

— Я не собираюсь вдаваться в подробности, Эрик. Единственное, что хочу сказать, — эти деньги я верну. Я заставлю своего агента подобрать кое-какие жесткие контракты — роли в фильмах, телефильмы, коммерческие ролики, — словом, все, за что платят. К тому времени, как публика поймет, что я не Мерил Стрип, и предложения ролей иссякнут, ты получишь назад свои деньги с процентами.

Он внимательно посмотрел на нее:

— Ты намерена так дешево продавать свой талант?

— Говорить, что я буду продавать талант, было бы не совсем точно, разве не так? Возможно, лучше сказать «известность».

Он поджал губы.

— А почему бы тогда просто не позвонить в один из крупных журналов для мужчин? Там тебе заплатили бы целое состояние за позирование в голом виде. Подумай над этим. Ты получишь деньги, которые нужны для окончания восстановления аттракциона, а парни по всей Америке начнут кончать вручную перед фотографиями голой Дженни Джонс!

Он нанес прямой удар, но она и виду не подала.

— А сколько, по-твоему, там мне дадут?

Он скомкал бумажный пакет и, неодобрительно крякнув, с силой швырнул на землю.

— Шучу, — жестко сказала она. — Ты стал таким ханжой!

— А вот что мне интересно. Будь фотографирование нагишом единственным способом раздобыть деньги, пошла бы ты на это?

— Наверное, я бы подумала.

— Держу пари, что пошла бы! — Он в изумлении покачал головой. — Черт побери, похоже, ты и в самом деле пошла бы на это.

— Ну и что? Мое тело для меня больше ничего не значит.

Эрик стоял, не шелохнувшись, и она подумала, уж не вспомнил ли он, как она предложила ему себя. И уцепилась за удобный случай намекнуть, что их недавняя близость не имеет для нее никакого значения.

— Мое тело ничего не значит, Эрик. Ничегошеньки! Сейчас, когда Дэш умер, мне это ну просто совершенно безразлично!

— А вот я на сто процентов убежден, что ему бы это было небезразлично!

Она отвернулась.

— Разве не так?

— Да. Да, наверное, ты прав. — Она тяжело вздохнула. — Но он мертв, Эрик, а я должна восстановить эти американские горки.

— Но почему? Почему для тебя это так важно?

— Да я… — Она вспомнила ночь у озера. — Я хотела рассказать тебе раньше, но ты бы не понял. Просто есть кое-что, что я должна сделать, вот и все.

Пока она пыталась справиться с волнением, повисло тягостное молчание.

Он уставился на сбитые носки своих рабочих сапог.

— Так все-таки сколько тебе нужно?

Она ответила.

Он посмотрел на пустое место, где когда-то стоял «Кид-диленд».

— Так и быть, Хани. Давай с тобой договоримся. Я дам тебе взаймы денег, но с одним условием.

— Каким?

Он повернулся и посмотрел на нее единственным голубым глазом так пристально, что ее бросило в жар.

— Тебе придется дать расписку, что ты поступаешь в мое распоряжение.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду твой талант, Хани. Ты отдашь его до последней капли, пока не сможешь вернуть долг.

— Что-что?

— Я буду выбирать сам, где тебе играть, а не ты и не твой агент. Я и только я буду решать, за какую роль ты будешь браться, а за какую нет.

— Но это же смешно!

— Можешь принять это предложение или отказаться.

— Да с какой стати я буду его принимать? Ведь ты-то никогда не отдавал свою карьеру в чужие руки!

— Да, и этому не бывать.

— А вот от меня ты хочешь добиться именно этого!

— Я ничего не хочу добиваться. Деньги-то нужны тебе, а не мне!

— Это же какое-то рабство. Ты сможешь засунуть меня в какую-нибудь коммерческую тягомотину или заставить делать рекламу на автошоу по сто долларов за выход!

— И такое может быть.

— У меня нет причин доверять тебе. Да ты мне даже не нравишься!

— А я этого вовсе и не жду.

Он сказал эти слова с такой простотой, что ей стало стыдно. Скорее всего он больше ни на что и не рассчитывает.

Схватив свой недоеденный бутерброд, Хани встала и бросила на него враждебный взгляд.

— Ну ладно, договорились. Будь по-твоему. А теперь лучше не попадайся мне на глаза, иначе пожалеешь!

Он проследил, как она удаляется.

«Вот болтунья», — подумал он про себя. Она по-прежнему размахивает своими кулачками, как и в те годы, когда была ребенком. Да еще и угрожает.

Как ненавистны ему это ее донкихотство, бой с тенями и призраками. И худший из всех ее призраков — эти проклятые американские горки. Говорит, что эти горки — ее надежда, а у него тяжелое предчувствие, что она надеется с помощью «Черного грома» вернуть из небытия мужа. Постояв, Эрик собрал остатки ленча. Нельзя и представить, чтобы кого-нибудь любили так, как Хани любила Дэша.

И хотя у него еще оставалось две недели до возвращения в Лос-Анджелес, у него появилось непреодолимое желание уехать сейчас же. Убраться от убитой горем вдовы Куган восвояси — вот что ему следует предпринять! А он вместо того, чтобы отдалиться от нее, еще сильнее вовлекся в ее орбиту, и когда спросил себя, почему это произошло, ответ был только один.

Каким-то странным образом Эрик почувствовал, что сделал гигантский шаг на пути к тому, чтобы заслужить уважение Дэша Кугана.

Глава 26

Тем рождественским утром обстановку ее трейлера не украшало ни единого красного бантика или хотя бы веточки. Хани собиралась скорее перетерпеть этот праздник, чем отпраздновать его, однако, когда выбралась из постели, не смогла заставить себя влезть в будничную одежду и снова целый день проработать в одиночестве.

Когда в ванной она посмотрела на себя в зеркало пристальнее, то ощутила слабый укол уязвленного самолюбия. Дэш часто говаривал ей, что она мила, а то маленькое личико, что глянуло на нее из зеркала, было тощим и слегка потрепанным — уличный сорванец состарился чересчур быстро. Хани недовольно отвернулась, но вместо того чтобы выйти из ванной, неожиданно для себя опустилась на колени, дабы пошарить в крохотном закутке под раковиной, куда после переезда засунула свою косметику.

Спустя час, одетая в шелковистый свитер и брюки из розовой шерсти, она завершила укладку волос. Они ниспадали свободными волнами на плечи и светились теплым медовым оттенком. Круги под глазами удалось скрыть под макияжем, а тушь сделала ресницы более пушистыми и подчеркнула ее светлые голубые глаза. Она тронула скулы румянами, подвела губы нежной розовой помадой и вставила в мочки ушей золотые полумесяцы, подаренные Дэшем. Вид серег, блестевших в волосах, терзал сердце, и Хани быстро отвернулась от своего отражения в зеркале.

Перебравшись в жилую часть трейлера, она налила себе чашечку кофе и подошла к столику рядом с диваном, где вот уже несколько дней лежал оставленный ею коричневый конверт. Через весь конверт детскими каракулями Шанталь было нацарапано: «До Рождества не вскрывать! Это для тебя!» Она оборвала клапан конверта и вытащила завернутый в белую оберточную бумагу скомканный пакет, к которому сверху была прикреплена записка.

«Милая Хани!

Надеюсь, ты весело проводишь Рождество. Нам с Гордоном нравится Уинстон-Салем. Мы нашли местечко, чтобы остановиться, в весьма славном парке трейлеров. Гордону нравится его работа. Он просил передать, что у него есть для тебя подарок, но ты его пока не получишь. У меня появилась подружка. Ее зовут Глория, и она научила меня вязать крючком. Я считаю, что тебе все же стоит вернуться в Лос-Анджелес. Не думаю, что Дэшу понравилось бы то, что ты над собой вытворяешь. Я скучаю по тебе. Надеюсь, подарок тебе понравится.

С любовью, Шанталь и Гордон.

P.S. Не беспокойся: если вернешься в Лос-Анджелес, мы с Гордоном следом за тобой не поедем».

Хани закрыла глаза и развернула тонкую оберточную бумагу. С блуждающей улыбкой на лице она вытащила первый с детских лет настоящий подарок, который получила от Шанталь, — вышитый вручную чехол для ролика туалетной бумаги. Он был сделан из отливающей неоновым оттенком голубой пряжи и украшен бесформенными желтенькими петельками, которые должны были изображать цветочки. Хани отнесла его в ванную, засунула в него запасной ролик и водрузила в красном углу туалета.

После этого она попыталась придумать еще что-нибудь такое, чем можно было убить время. Внезапно она схватила серый шерстяной жакет, сумочку и сорвалась с места к своему «блейзеру». Ей приспичило включить радио и уехать куда глаза глядят.

Местные радиостанции передавали только рождественские гимны, и Хани разочарованно выключила радио, не добравшись еще до пригорода. Погода стояла ясная, около пятнадцати градусов, и она решила проехать по Миртл-Бич, чтобы полюбоваться океаном. Через несколько кварталов она неожиданно заметила фургон Эрика, притормозивший у светофора. Хани вспомнились его загадочные исчезновения, и она загорелась желанием узнать, не едет ли он на свидание с какой-нибудь женщиной. От одной этой мысли ей сделалось дурно.

Она не собиралась следить за ним, однако, когда он свернул с Пальметто-стрит, она не раздумывая свернула тоже. Дорога была запружена машинами, и ей не составило труда держать между ними дистанцию в несколько машин. К ее удивлению, он въехал на стоянку центральной больницы Пак-савачи — Каунти.

Она припарковала свою машину несколькими рядами далее его фургона и стала ждать. Прошло несколько минут. Ее мысли все время возвращались к Дэшу, но так как это причиняло слишком острую боль, она стала думать о работе, которую предстояло проделать, чтобы «Черный гром» опять ожил.

Ее внимание вернулось к фургону в тот момент, когда распахнулась задняя дверца. И оттуда вышел клоун.

На нем была лиловая рубашка, заправленная в мешковатые шаровары в горошек; на голове красовался курчавый рыжий парик, на котором был завязан пиратский платок. В одной руке он держал связку разноцветных воздушных шариков, стремящихся в небо, а в другой — пластиковый пакет для мусора, который выглядел так, будто был набит подарками. Едва Хани подумала, что погналась не за тем фургоном, как показалось лицо клоуна, и она мельком уловила повязку на глазу, сделанную в виде лиловой звездочки. Хани на мгновение растерялась.

У Эрика Диллона оказалось еще одно лицо.

Так кто же он в действительности? Сколько у него обликов? Сначала Дэв. Теперь это. Она хотела было уехать, но не смогла. А потом не раздумывая бросилась вслед за ним.

Он успел скрыться, пока она добралась до вестибюля, но напасть на его след не составило труда. Вот старуха в инвалидной коляске с красным шариком. Вот ребенок с рукой в гипсе и зеленым шариком. А вот оранжевый шарик плавает над лежащим на каталке пациентом. А дальше след свернул в закоулки холла.

Она попыталась было убедить себя бросить эту затею, но тут ноги сами понесли ее к комнате медсестер.

— Простите, вы случайно не видели, здесь только что клоун не проходил? — Вопрос прозвучал по меньшей мере странно.

Молоденькая медсестра за перегородкой с искусственной рождественской веточкой в пластиковом кармашке для имени уточнила:

— Вы имеете в виду Пэтчеса?

Хани неопределенно кивнула. Вероятно, это был уже не первый визит Эрика в больницу. Не здесь ли он бывал во время своих исчезновений?

— Возможно, у него сегодня представление для детей. Подождите.

Медсестра сняла телефонную трубку, задала собеседнику на другом конце провода несколько вопросов и повесила трубку на место.

— В педиатрии, на третьем, этаже. Они как раз начинают.

Хани поблагодарила и бросилась к эскалатору. Едва она вышла на третий этаж, как услышала детский смех и визг восторга. Хани пошла на звуки к комнате отдыха в конце коридора и остановилась у двери. От нее потребовалось все ее мужество, чтобы заглянуть внутрь.

Дюжина совсем маленьких ребятишек, примерно от четырех до восьми лет, собрались в весело разукрашенной комнате. Одни были в больничных платьицах, другие — в халатах. Там были и черные, и желтые, и белые ребятишки. Несколько детей сидели в инвалидных колясках, а к некоторым была подключена медицинская аппаратура.

Лицо Эрика под кудрявым рыжим париком скрывал белый грим. У него была одна огромная бровь, нарисованная на лбу, алый рот, красный круг на кончике носа и лиловая повязка со звездочкой на глазу. Все его внимание было обращено к детям, и ее он не заметил. Она зачарованно смотрела.

— Ты не Санта-Клаус! — крикнул мальчуган в голубом халате.

— Ну уж тут ты не прав, — с вызовом возразил Эрик. — Разве ж у меня нет бороды? — И он погладил свой гладко выбритый подбородок.

Дети приветствовали это замечание энергичным качанием голов и отрицательными криками.

Он похлопал по своей стройной талии:

— И у меня огромное жирное пузо?

— Нет!

— И у меня красный наряд Сайта-Клауса? — Он дернул за свою лиловую рубашку.

— Нет!

Последовала длинная пауза. Эрик выглядел изумленным. Лицо его сморщилось, словно он собирался заплакать, и дети засмеялись громче.

— Тогда кто же я? — взвыл он.

— Ты Пэтчес! — взвизгнуло несколько детей. — Пират Пэтчес-одноглазый!

Лицо Эрика расплылось в улыбке.

— Так вот я кто!

Он потянул за пояс свои мешковатые красно-лиловые шаровары, и с полдюжины маленьких шариков запрыгали вверх-вниз. Затем он залихватски исполнил пиратскую песенку «Моряк Поппи», подставляя в нее имя Пэтчес и танцуя что-то вроде ирландской джиги.

Хани изумленно наблюдала. Как этот дьявольски перегруженный делами человек мог отложить их все ради такого представления? Его речь была забавной смесью простонародного, пиратского и еще какого-то невообразимого говора. Дети хлопали с восторгом, захваченные веселым разговором и дурашливым настроением Пэтчеса.

Закончив, Эрик вытащил из кармана своих штанов три резиновых шарика и принялся жонглировать ими. Жонглером он был никудышным, но орудовал с таким старанием, что дети пришли в восторг. И тут он ее заметил.

Хани похолодела.

Один из мячиков выскользнул у него из рук и запрыгал по полу. Несколько секунд он смотрел на нее, потом как ни в чем не бывало переключил внимание на детей.

— Это я нарочно его не поймал, — громогласно объявил он, подбоченившись, и оглядел их, всем своим видом призывая возразить ему.

— А вот и нет! — запротестовал кто-то из детей. — Вы уронили его!

— Похоже, вы думаете, что шибко умные, — сердитым голосом заявил клоун. — Да будет вам известно, что я тренировался в искусстве жонглирования у самого Корни Великолепного!

— А кто это? — поинтересовался кто-то из ребят.

— Вы что, никогда не слыхали про Корни Великолепного?

Дети замотали головами.

— Ладно, тогда слушайте… — И он начал сплетать волшебную нить повествования о жонглерах, драконах и о прекрасной принцессе, под действием злых чар забывшей свое имя и вынужденной неприкаянно бродить по белу свету в поисках своего дома. Мимикой и жестами он делал воображаемые картины столь зримыми, что трудно было не поверить в их существование.

Хани увидела то, за чем пришла, но заставить себя уйти не было сил. Она и сама угодила в тенета, расставляемые им для детей, и, слушая его голос, забыла, кто скрывается за этим клоунским лицом. Эрик Диллон был угрюмым и отталкивающим, а этот клоун-пират прямо-таки изливал на всех веселье и колдовское обаяние.

Пэтчес скорбно покивал головой:

— Вот отчего эта красивая принцесса так грустна! А вам бы понравилось, если бы вы не смогли вспомнить свое имя или где живете?

— А я знаю свое имя, — отозвался один из мальчуганов посмелее. — Джереми Фредерик Купер Третий. А живу я в Ламаре.

Другие дети тоже стали наперебой называть свои имена, и Пэтчес поздравил их с такой превосходной памятью. Потом, сгорбившись, напустил на себя грусть:

— Бедняжка принцесса! Как бы помочь ей? — Тут он щелкнул пальцами. — Идея! Может, нам всем вместе и удастся разрушить эти злые чары.

Дети дружно загалдели, выражая согласие, а одна маленькая девочка в очках подняла руку:

— Пэтчес! Как же мы можем помочь принцессе, если ее здесь нет?

— Кто сказал, что ее нет здесь? — На лице Пэтчеса появилось изумленное выражение. — Ведь я этого не говорил, дружище! Она здесь, а как же иначе.

Дети стали оглядываться, и Хани впервые почувствовала легкий приступ беспокойства.

— И конечно, одета она совсем не так, как должна одеваться принцесса, — сообщил Пэтчес.

У Хани вспотели ладони. Да нет же, не собирается же он…

— Ведь она же не помнит, кто она такая. Но зато красавица, как и подобает прекрасной принцессе, поэтому ее можно запросто узнать, верно ведь?

Дюжина пар глаз уставилась на Хани. Она почувствовала, себя засушенной бабочкой, пришпиленной булавкой к стене. И повернулась к дверям.

— Она уходит! — завопил кто-то из детей.

Не успела она открыть двери, как над головой просвистела веревка и, затянувшись вокруг талии, накрепко притянула руки к туловищу. Ошеломленная, Хани посмотрела вниз.

Ее поймали в лассо!

Дети завизжали от восторга, увидев, как она недоуменно рассматривает аркан, не в силах поверить собственным глазам. Клоун начал сматывать лассо. Дети подбадривали его криками. Она споткнулась, от замешательства став еще более неуклюжей. Как он смеет вытворять с ней такое? Ведь знает же, что она не готова к подобному. Ее тело уперлось в его торс.

— Да она робеет в присутствии незнакомцев, — пояснил Пэтчес, начиная выпутывать ее из лассо. Освободив Хани, он обхватил рукой ее плечо, якобы дружески обнимая, на самом же деле не давая сбежать. — Не волнуйтесь, принцесса! Никто из этих парней не посмеет вас обидеть!

Она посмотрела на детей, потом с умоляющим видом опять на него.

— Бедная принцесса! Она вроде как еще и голос потеряла. — Он, казалось, не на шутку поддразнивал ее. Ей захотелось оскорбленно высвободиться, но на виду у всех детей сделать это было немыслимо.

— А где же ваша корона? — скептически осведомился какой-то мальчуган.

Хани ждала, что ответит Эрик, но он хранил молчание.

Секунды шли.

Он взглянул на свои ногти на свободной руке, затем начал демонстративно исследовать и полировать их в ожидании, когда она заговорит сама.

— Скажите же нам, принцесса, — тихо попросила маленькая девочка в очках.

— Я… э-э… я не помню, — наконец смогла выдавить Хани.

— Ну, что я вам говорил? — Пэтчес, орудуя рукой, ногти на которой только что полировал, звонко щелкнул подтяжкой. — Память — что твой кусок швейцарского сыра. В ней полно дырок! — Голос у него был таким самодовольным, что ее охватило раздражение.

— Ты что, забыла ее под кроватью? — спросила какая-то девчушка. — Я вот свой «Лайт Брайт» под кроватью забыла!

— Ох… нет. Кажется, нет.

— Может, в шкафу? — предложил еще кто-то из детей. Она замотала головой, чувствуя, как рука клоуна все сильнее сжимает ее плечо.

— В ванной? — прошепелявил какой-то мальчуган. Поняв, что в покое ее оставлять не собираются, Хани выпалила:

— Я… э-э… я думаю, что оставила ее во дворце!

Откуда пришло это нелепое предположение? Рука Пэтчеса соскользнула с ее плеча, но, вместо того чтобы прийти на помощь, он недоверчиво переспросил:

— Ты забыла свою корону во дворце?

Облегчать ей жизнь он явно не собирался.

— Она… От нее у меня голова разболелась, — сказала Хани. И затем, почувствовав укол самолюбия, прибавила чуть более твердым голосом: — От корон, знаете ли, всегда так.

— А я и знать не знал! Ношу только свой пиратский платок. — Она ждала, что сейчас-то он уже отпустит ее, но вместо этого услышала: — Слыхал я всякие разговоры про принцессу и злые чары.

— В самом деле?

— Да, причем от одного крупного знатока таких вещей.

— Неужели правда? — Она понемногу начала расслабляться.

— И еще слыхал, что злые чары с принцессы можно снять, если эту самую принцессу… — он подмигнул детям, — поцелует какой-нибудь распрекрасный мужчина!

Мальчишки издали дружный стон, девчонки захихикали.

— Поцелует прекрасного мужчину?

— Уверяю вас, это очень помогает!

Он начал прихорашиваться перед детьми, почистил парик, мизинцем разгладил подрисованную бровь. В ожидании того, что должно последовать, дети развеселились еще больше.

Его озорство было таким заразительным, что ей пришлось скрыть улыбку.

— Вы уверены?

— Будучи отзывчивым человеком и все такое прочее… — он потрепал себя сзади по штанам, стряхивая воображаемую пыль, — я решил предложить на эту работу лично себя!

С комической развязностью он наклонился к ней, искривив рот в умопомрачительной гримасе.

Хани едва не расхохоталась. С трудом удержавшись, она несколько мгновений изучающе разглядывала его поджатые губы. Затем посмотрела на детей и закатила глаза. Они захихикали, и этот звук наполнил ее неизъяснимым удовольствием.

Она повернулась к клоуну:

— Поцелуй, говорите?

Она произнесла это так, словно ей предлагали рыбий жир. Пэтчес закивал головой. И, не переставая кривляться, уточнил:

— Большую буську, принцесса. Вот сюда! — И указал на свои накрашенные губы.

— От красавца? — уточнила она.

По-прежнему кривя рот, он напряг мускулы и стал рисоваться.

Она оглянулась на детей, и те расхохотались еще пуще.

— Так значит, поцелуй от красавца, да? Ну что ж, хорошо.

Пройдя мимо него, она приблизилась к маленькому мальчику с шоколадной кожей и загипсованной ногой. Наклонившись, она подставила ему щеку. Он вспыхнул; но послушно запечатлел на ней мимолетный поцелуй. Увидев его смущение, дети начали улюлюкать.

Хани выпрямилась. Нарисованная улыбка Пэтчеса, словно резиновая, растянулась во все лицо. И тут шум замер, все выжидающе уставились на нее, желая увидеть, сработает ли поцелуй. Она пошла очень медленно, в свойственной всем принцессам освященной веками манере, стряхивая с себя злые чары. Ее глаза постепенно расширялись, пока не стали огромными и полными изумления.

— Вспомнила! Я из… — «Откуда?» Вдохновение покинуло ее. — Я из округа Паксавачи, штат Южная Каролина! — воскликнула она.

— Да это же прямо тут, принцесса, — сказал ребенок с ногой в гипсе.

— В самом деле? Ты хочешь сказать, что я дома?

Он согласно кивнул.

— А имя свое вы помните? — спросил еще кто-то.

— А как же, конечно, помню. Меня зовут… Попкорн! — Это слово, первым пришедшее в голову, несомненно, было навеяно запахами из небольшой кухни за соседней дверью.

— Это какое-то бестолковое имя, — заметил один из мальчиков постарше.

Но она уже обрела почву под ногами:

— Я принцесса Попкорн Амарилис Браун из округа Паксавачи, штат Южная Каролина!

Синий глаз клоуна подмигнул ей посреди белой краски, покрывавшей его лицо.

— Ну, хорошо, принцесса Попкорн! Раз уж вы вспомнили свое имя, может, поможете мне раздать здесь кое-какие рождественские подарки?

И она помогла ему распределить подарки, которые он принес, — это оказались дорогие карманные видеоигры. Маленькие пациенты пришли в восторг, и, смеясь вместе с ними, Хани впервые за многие месяцы почувствовала легкость на сердце.

В конце концов появились медсестры и развели детей по палатам. Пэтчес пообещал заглянуть в каждую палату и повидаться со всеми перед уходом.

Оставшись в холле один на один с Хани, Эрик отвернулся от нее и принялся укладывать свои штучки. Он скрутил лассо и уложил его в сумку, принесенную с собой; она ждала, что он скажет, но он молчал. Наклонившись, она подняла оброненный им мячик. Эрик повернулся к ней, и она протянула ему мяч.

— И давно вы этим занимаетесь? — тихо спросила она.

Она ожидала, что он не захочет отвечать, но, напротив, его лицо приобрело озабоченное выражение. Она поняла почему, едва он заговорил.

— Ну ладно, принцесса. Корки обещал научить меня жонглировать, как только мы потопим вон тех под «Веселым Роджером»!

Он не только намеренно неверно истолковал ее вопрос, но и продолжал пребывать в образе Пэтчеса. В этом не было ничего удивительного для Хани. Каждый раз, входя в образ, он всегда поступал именно так. Хани продолжала прислушиваться, не исчезло ли чувство облегчения. Ей вдруг в голову пришла мысль, что с этим пиратом-клоуном она чувствовала себя как за каменной стеной, при общении же с Эриком Диллоном такого ощущения не было.

— Вы же говорили, что его имя Корни, — поправила она.

— Их было двое. Близнецы.

Она улыбнулась:

— Ну ладно, Пэтчес. Будь по-вашему.

Уложив свою сумку, он повернулся к двери:

— Я хочу зайти кое к кому из ребят постарше, принцесса. Не хотите пойти со мной?

Чуть поколебавшись, она согласилась.

Так и провели этот рождественский день пират Пэтчес и принцесса Попкорн Амарилис Браун, навещая детей на третьем этаже больницы округа Паксавачи, неся с собой утешение, волшебные фокусы и видеоигры. Пэтчес сообщал всем старшим ребятам, что она его подружка, на что принцесса Попкорн Амарилис возражала категорическим «нет». Она уверяла, что у принцесс не бывает приятелей, а есть лишь подданные. И среди ее подданных нет ни одного клоуна.

Пэтчес отвечал, что поклонов не отвешивал сроду, но, ежели она подарит ему поцелуй, он тотчас поклонится. И все в том же духе.

В этот день она услышала кое-что, чего не слыхала многие месяцы. Это был звук ее собственного смеха. Было в Эрике нечто магическое, какая-то мягкость, привлекавшая детей и позволявшая им совершенно свободно карабкаться к нему на колени, следовать по пятам. Его озорная веселость давала ей возможность забыть о своем горе хотя бы на несколько часов и сожалеть, что она не может подобно детям забраться к нему на колени. Эта мысль не вызвала ни уколов совести, ни ощущения неверности памяти Дэша. В конце концов нет ничего плохого в, желании обнять клоуна.

Уже почти стемнело, когда они покинули больницу. Но и тогда он не вышел из образа Пэтчеса. Пока они шли через стоянку для автомобилей, он самым возмутительным образом продолжал флиртовать с нею. А потом сказал:

— Посетите детишек со мной позже на этой неделе, принцесса! Тогда мы можем испробовать фокус с кинжалом, который я сам придумал.

— А я случайно не буду задействована в нем в качестве мишени?

— Как вы угадали?

— Интуиция.

— Он же совершенно безопасен. И вряд ли я когда-нибудь промахнусь.

Хани расхохоталась:

— Нет уж, спасибо, плут вы этакий!

Но вот они подошли к его фургону, и ее смех смолк. Когда он заберется внутрь, этот пират-клоун исчезнет, а вместе с ним исчезнет и принцесса. Сейчас она была сродни тем больным детям, умолявшим его не уходить. Она вспомнила о своем пустом трейлере, о том суровом, мрачном человеке, каким он был с нею в парке. Мягкие, грустные слова слетели с уст прежде, чем она успела подумать.

— Я бы с удовольствием взяла вас к себе домой.

Она уловила слабое колебание, а потом он сказал, опуская сумку:

— Извините, принцесса. Я обещал своим дружкам, что буду участвовать с ними в налете.

Хани почувствовала себя невероятно глупо. Пытаясь скрыть смущение, она прищелкнула языком:

— Собираетесь устроить пирушку в ночь на Рождество, так, что ли, Пэтчес? У вас нет ни капельки стыда! А я для разнообразия собралась приготовить настоящий обед.

Наступило короткое молчание. Впервые за этот день клоун, казалось, утратил часть своей самонадеянности.

— Может, я смогу прислать вместо себя кого-нибудь из приятелей. Составить вам компанию.

Его ответ был как ушат холодной воды. Он-таки заставил ее ощутить свою уязвимость. Она принялась внимательно изучать носки туфель.

— Если его зовут Эрик, то его мне и даром не надо!

— Не буду с вами спорить, — ответил он, не выходя из игры. — Скверный тип, доложу я вам.

Между ними повисло молчание. На автостоянке стояла тишина, ночь была ясная. Словно понуждаемая кем-то, Хани подняла подбородок и пристально посмотрела в набеленное лицо клоуна. Умом она понимала, кто там, за этим гримом, но сейчас Рождество, впереди длинная ночь, и сердце ее отказалось подчиняться холодному разуму.

— Расскажите о нем, — тихо попросила она.

Засунув руки в карманы, он сказал, стараясь уклониться от ответа:

— Это не слишком годится для нежных ушек принцессы.

— Мои ушки не такие уж и нежные.

— Вы просто будьте с ним поосторожнее, вот и вся премудрость.

— Почему?

— Вы слишком красивы, разве не так? А его раздражает, едва он подумает, что женщина может быть такой красивой, какая она есть. Самый тщеславный человек из всех, кого я знаю. Не любит, даже если кто-то просто смотрится в одно с ним зеркало, Если хотите знать, первым делом он сопрет ваши бигуди и удерет с вашим туалетным зеркалом.

Хани засмеялась, неожиданно для себя обрадовавшись, что он не стал говорить серьезно. Но тут его лоб под намалеванной красной бровью собрался в морщины, и она почувствовала, как он напрягся.

— По правде говоря, принцесса… — Он выудил из кармана ключ и вставил его в замочную скважину задней дверцы. — Думаю, вам следует держаться от него как можно дальше. Похоже, вам в жизни пришлось хлебнуть немало неприятностей — ну там с этими злыми заклятиями и все такое, — так что негоже еще и это навешивать на вас. Говорю вам, у этого типа не сердце, а прямо-таки кусок льда.

Она подумала о детишках, шумно требовавших его внимания, объятиях, которые он дарил, утешении, которое он принес. Ничего себе кусок льда!

— Раньше я думала, что так оно и есть, — твердо сказала она, — но больше уже не верю в это.

— Лучше не проявляйте ко мне мягкость, принцесса, иначе мне придется, вопреки вашему хорошему мнению обо мне, дать вам один совет.

— Валяйте.

Прислонившись к кузову фургона, он не дрогнув встретился с ней взглядом.

— Будь по-вашему. Прежде всего вы поступили мудро, приняв у него деньги. Этот тип слишком богат и не станет плакать из-за каких-то пенни. И потом, вы должны сделать то, что он говорит насчет вашей карьеры. Плохого он не посоветует, и в этом вы можете ему довериться. — Он сунул руку в карман своих шаровар. — Но это и все, на что вы можете рассчитывать. У него не очень хорошо получается с хрупкими людьми, принцесса. Он не намеревается причинять им боль, но именно так всегда и происходит. Она первой отвела взгляд.

— Я не должна бы… Та ночь в ванной… Я была так измучена, вот и все.

— С твоей стороны это было не слишком разумно, принцесса. — Голос у него стал хриплым. — Ты не та женщина, которая может легко смириться с такими вещами.

— Нет та! — воскликнула она. — Именно так я все это и воспринимала. Это ничего не значит, потому что я до сих пор влюблена в своего мужа. И он сможет это понять.

— Сможет?

— Конечно! Он же знает о сексе все. А это был всего лишь секс. Именно секс. Ничего особенного.

— Ну ладно, принцесса. Тогда тебе не о чем жалеть. Это должно было быть правдой, но не было, и ей никак не удавалось понять почему.

Он мягко улыбнулся и забрался в грузовик.

— Пока, принцесса!

— Пока, Пэтчес!

Мотор завелся сразу, и он медленно выехал со стоянки. Она провожала взглядом фургон, пока он не скрылся за углом. Вдали тихо звонили церковные колокола. Над ее головой одна за другой зажигались звезды.

На ее душу тяжелым облаком легла печаль.

Глава 27

В ту ночь в дверях ее трейлера появился Эрик. На нем были черные джинсы и темный пиджак поверх темно-серого свитера. Длинные волосы спутал ветер, а единственный глаз выглядел так же таинственно и загадочно, как повязка, закрывавшая второй. Ишь ты, чудо ночное…

Он не появлялся в этом трейлере с тех пор, как переехал в «Загон», и его враждебно искривленные губы свидетельствовали о том, что он не собирается просить разрешения войти. Вместо этого Эрик стоял снаружи, разглядывая ее, как будто именно она была человеком, сующим нос в чужие дела.

Она приготовилась было сделать язвительное замечание, но внезапно ее осенило, что похожий на пирата клоун будет разочарован в ней, если она не окажет гостеприимство его другу. Мысль была нелепа, но, когда она отступила от двери, дав ему войти, ей пришло в голову, что этой осенью нелепым было все: она жила в покинутом парке развлечений, занимаясь строительством американских горок, ведущих неизвестно куда, и единственный человек, с которым она была счастлива, был одноглазый клоун-пират, шептавший магические заклинания над больными детьми.

— Входи, — сказала она сухо. — Я как раз собираюсь ужинать.

— Я ничего не хочу. — Его голос был тоже недружелюбен, но он все же вошел.

— Все равно поешь.

Она вытащила из шкафа вторую тарелку, разделила куриную грудку и подала ему вместе с внушительной порцией риса и разогретой булочкой. Поставив ему стул напротив себя за маленьким столом, она тоже принялась за курицу.

Ели в тишине. Курица показалась ей суховатой, и она что-то ворчливо заметила по этому поводу. Он ел механически, но довольно быстро, и она поняла, что Эрик был голоден.

Хани поймала себя на мысли, что ищет у него на лице хоть какие-то остатки клоунской белой краски, которую он мог не полностью смыть под душем, или крохотные розовые крапинки в волосах — малейший намек на того нежного веселого клоуна. Но ей не удалось увидеть ничего, кроме тяжелой складки у рта и непонятно почему отталкивающего выражения лица. Это был другой человек.

Эрик отодвинул свою тарелку.

— Я встречался с твоим агентом, и у меня есть несколько присланных мне сценариев. На днях собираюсь принять решение относительно твоего первого проекта. — Голос был резок, тон деловой, в нем не было и следа клоунского веселья.

Она перестала есть.

— Я хотела бы кое-что сказать по этому поводу.

— Не сомневаюсь, что хотела бы, но мы об этом не договаривались.

— Ты не терял времени даром.

— Ты должна мне много денег. Хочу, чтобы ты знала заранее, что я не собираюсь выбирать комедию и эта роль не имеет никакого сходства с Дженни Джонс.

Она встала и схватила свою тарелку.

— Но я больше ничего не умею делать, и ты это знаешь.

— Ты была великолепна, играя принцессу.

Она подошла к раковине и открыла кран. Ей не хотелось говорить с ним о принцессе и вообще о том, что произошло между ними сегодня. День был слишком хорош, и ей ни за что не хотелось его портить.

— Это одна и та же роль, — сказала она, надеясь положить конец спору.

— Даже не близко. — Он принес свою тарелку и поставил ее в раковину.

Она обдала ее водой из-под крана.

— Конечно, одна и та же. Ведь Дженни — это я, да и принцесса тоже.

— Это примета хорошего актера — вместо того чтобы пытаться создать образ, используя внешние данные, лучшие актеры создают образы, используя разные стороны своей личности. Именно так ты сыграла Дженни, и то же самое произошло сегодня.

— Ты ошибаешься. Дженни — это не просто часть моей личности. Дженни — это я сама и есть.

— Если бы это было правдой, ты никогда бы не вышла замуж за Дэша.

Она стиснула зубы, не желая увязнуть в споре. Он подошел к столу.

— Подумай обо всех тех баталиях, что происходили между тобой и режиссерами на протяжении нескольких лет. Я могу напомнить множество случаев, когда ты жаловалась по поводу того, как построены диалоги, или по поводу отдельных действий, говоря, что Дженни так не поступила бы.

— А также то, что я едва ли когда-нибудь выигрывала те баталии.

— Именно об этом я и говорю. Тебя заставляли произносить диалог так, как он был написан. Ты делала все, что предписывал сценарий. И это была не ты.

— Ты не понимаешь. — Она выкручивалась, пытаясь возражать ему. — Я пыталась. Я прочла вслух множество разноплановых ролей, и я кажусь себе в них ужасной.

— Это меня не удивляет. Ты, вероятно, играла, вместо того чтобы жить. Возьми какую-нибудь из тех ролей снова, но на этот раз не старайся изо всех сил. Не играй. Просто живи. — Он сел на стул с прямой спинкой, стоявший у стола, и вытянул ноги, не гляди на нее. — Я почти принял решение относительно участия в телевизионном мини-сериале, который тебе был предложен. Действие происходит во время второй мировой войны.

— Если я не получаю роль преданной, как собачонка, женщины с Юга, которую воспитал разорившийся наездник родео, меня это не интересует.

— Ты играла бы фермершу из Северной Дакоты, которая связывается с заключенным из лагеря для интернированных японцев, примыкающего к ее землям. Герой, молодой американец японского происхождения, — врач из этого лагеря. Муж этой фермерши сражается в южной части Тихого океана; у ее единственного ребенка смертельно опасная болезнь. Это хорошая мелодрама.

Хани посмотрела на него ошеломленно:

— Ничего подобного я сыграть не смогу. Фермерша из Северной Дакоты. Ты, должно быть, шутишь!

— Исходя из того, что я видел, ты можешь сыграть все, на что настроишься. — Он уставился в переднее окно прицепа, обращенное к «Черному грому».

— А ты, я смотрю, взялся за мои дела серьезно?

— А ты еще не поняла? Чем бы я ни занимался, я отдаюсь этому без остатка.

— Это уж точно, если судить по сегодняшним твоим делам. — Слова выскочили у нее прежде, чем она успела подумать.

Лицо Эрика приобрело жесткое выражение, словно она нарушила какую-то договоренность, и, когда он заговорил, в его голосе послышались циничные нотки:

— Ты что, действительно увлеклась этой клоунской рутиной?

Внутри у нее все похолодело.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Больше всего мне понравилось, как ты выступала там, в больнице, и делала вид, что все происходит на самом деле. — Он откинулся на стуле и усмехнулся. — Боже, Хани, ты действительно разыгрывала из себя дуру.

Боль внутри нее разрасталась. К чему бы он ни прикасался, все сразу чахло и становилось уродливым.

— Не надо так, Эрик.

А он все продолжал атаковать, как будто только и ждал этого случая. Уж на этот-то раз он нападет первым.

— Да кто ты такая? Двадцати пяти — двадцати шести лет от роду. А я актер, дорогая. Один из лучших. Иногда мне становится скучно, и я занимаюсь с детишками. Но это все ерунда, и я не думал, что ты так в ней увязнешь.

У нее застучало в голове, и стало совсем плохо. И как только такой физически совершенный человек может становиться настолько отталкивающим?

— Ты лжешь! Было совсем не так.

— У меня для тебя кое-какие новости, дорогая! Не существует ни Сайта-Клауса, ни пасхального кролика, ни волшебных клоунов. — Он вытянул ноги еще дальше и бросился в атаку, чтобы полностью лишить ее способности сопротивляться. — И лучшее, на что ты можешь надеяться в этой жизни, так это набить брюхо и хорошо потрахаться.

Она втянула в себя воздух. Его верхняя губа глумливо скривилась, и он осматривал ее с головы до ног, словно шлюху, которую собирался купить на ночь. Перед ее взором промелькнули все экранные негодяи. Все они сидели перед ней сейчас, мрачные, наглые, жестокие, — скрестив руки, вытянув ноги.

Все экранные негодяи.

И в этот момент сквозь дымный экран она поняла, что он выкинул очередной набор своих актерских трюков. Он уже играл другую роль. Взгляд Хани проник сквозь напускную наглость, и она необычайно отчетливо увидела там боль, которая была так похожа на ее собственную боль, что весь ее гнев исчез.

— Кое-кому надо бы помыть свой рот с мылом, — тихо сказала она.

— Как бы не так, — усмехнулся он. Она заговорила шепотом:

— Оставь это, Эрик.

Он увидел сострадание в ее глазах, вскочил со стула и с болью выкрикнул:

— Так чего же ты от меня хочешь?

И не успела она ответить, как он схватил ее за плечо и развернул лицом в глубь трейлера, к спальне.

— Не беспокойся, я уже знаю. — И легонько подтолкнул ее. — Пойдем.

— Эрик… — Только тогда она ясно поняла, что он собирается сделать. Повернувшись к нему, она посмотрела в лицо, недавно искаженное цинизмом, и поняла, что не сердится — ведь это была лишь роль.

Ему хотелось, чтобы она послала его к черту, вышвырнула из трейлера, из своей жизни, обозвала последними словами. Ему хотелось, чтобы она смогла сделать за них двоих то, над чем сам он был не властен, — сдержать ту загадочную силу, что притягивала их друг к другу. Но декабрьская ночь по ту сторону серебристой скорлупы трейлера была бесконечна и пуста, и она не смогла выгнать его туда.

Он тихо выругался.

— Ты собираешься оставить меня, не так ли? Ты дашь мне…

Она плотно закрыла глаза, чтобы сдержать слезы.

— Замолчи, — прошептала она. — Пожалуйста… замолчи.

Редуты его обороны рухнули. Эрик со стоном прижал ее к своей груди.

— Я виноват. О Боже… Прости меня.

Она почувствовала его губы на волосах, на лбу. Сквозь мягкий свитер она ощутила его упругие и твердые мышцы. Он ласкал ее через одежду — грудь, живот, бедра, требуя ее всю; его прикосновения воспламенили ее.

Хани опьянела от его запаха: шерсти свитера, соснового мыла и чистой кожи, резкого цитрусового аромата шампуня. Он наклонился и поцеловал ее в подбородок. Ее мозг забил тревогу. Поцелуй был запретом. Только поцелуй.

Быстро наклонив голову, она расстегнула «молнию» на его джинсах, и оба они разделись еще до того, как добрались до постели. Кровать была узкая, односпальная, но их тела так переплелись, что это не имело никакого значения.

Их страсть можно было сравнить с горячим прекрасным монстром. Она позволяла ему делать с самыми интимными местами ее тела все, что он хотел, и сама отвечала тем же. Первобытная змея, алчущий зверь. Руки и рты не знали покоя; пробуя, требуя, они умирали от желания.

Она не знала мужчину, которого приняла в свое лоно. Он не был ни кинозвездой, ни строительным рабочим, ни клоуном. Язык его был груб, лицо мрачно, но руки были щедрыми и мягкими, как у нежнейшего из любовников.

Спустя несколько секунд после близости, когда ее тело еще не вернулось на землю, а он еще лежал на ней, она начала гладить его щеки подушечками пальцев. Нечаянно палец скользнул под черную повязку на глазу. Она бессознательно попыталась нащупать тот безобразный рубец шрама, который он так тщательно скрывал.

А наткнулась лишь на густую бахрому ресниц.

Хани задержала дыхание. Под пальцем ощущались очертания нормального глаза.

— Там нет глаза, — сказал он, — только масса обезображенной зарубцевавшейся ткани. — Эрик отодвинулся и сел на край узкой кровати. — Жаль, что я бросил курить, — пробормотал он.

Она натянула простыню на обнаженное тело и уперлась взглядом в его мускулистую спину.

— У тебя совершенно здоровый глаз.

Он резко вскинул голову, затем собрал одежду и вышел в ванную.

Хани завернулась в простыню до самых подмышек и согнула ноги в коленях. Она начала дрожать, как будто на нее вновь обрушились все невзгоды.

Эрик вышел из ванной в джинсах, натягивая через голову свитер; черная повязка, закрывающая глаз; была прочно закреплена на положенном месте. Он остановился в дверях, с трудом различимый во мраке — загадочный и опасный.

— С тобой все в порядке? — спросил он. У Хани от волнения зуб на зуб не попадал.

— Почему ты лгал мне насчет глаза? — спросила она.

— Не хотел, чтобы кто-нибудь узнал меня.

— Но я же не кто-нибудь. — Голос ее дрогнул. — Не лги мне, Эрик, скажи, зачем ты так?

Он оперся рукой о дверной косяк и сказал таким тихим голосом, что она едва различила слова:

— Я сделал это потому, что в собственной шкуре жить больше не мог.

Он повернулся и ушел, оставив ее одну в маленьком серебристом трейлере.

В северной части штата Джорджия Эрик съехал с шоссе на площадку для отдыха — одну из содержащихся за счет штата, оборудованную туалетами, фонтанчиками для питья и торговыми автоматами. Было три утра, и он боролся с дремотой, время от времени потягивая кофе с сахаром из пакетика, завалявшегося в перчаточном ящике. Он так и не решил, бросить ли фургон в Атланте и лететь обратно в Лос-Анджелес или продолжить путь на автомобиле.

В ту рождественскую ночь площадка для отдыха была почти пуста. Однако не настолько, чтобы можно было снять повязку. Он сдвинул ее на лоб, а потом вышел из автомобиля и прошел мимо стеклянной витрины с картой автомобильных дорог Джорджии. Внутри низкого кирпичного строения на одной из скамеек сидела бедно одетая девочка-подросток со спящим младенцем на руках. Вид у нее был голодный, измотанный и отчаявшийся.

Чувство жалости вывело Эрика из оцепенения. Она была слишком юной, чтобы оказаться в этом мире одинокой. Он порылся в карманах посмотреть, сколько у него осталось мелочи, в надежде, что сможет купить ей немного еды, но в этот момент она подняла на него полные безысходности глаза, и в них отразился страх.

Девочка прижала малыша еще крепче к груди и сама вжалась в скамейку, словно дерево могло защитить ее от той опасности, которую он представлял. Эрик услышал ее участившееся дыхание и почувствовал отвращение к самому себе из-за того, что вызвал у нее страх. Он быстро вернулся к автоматам. Она была совсем юной — еще одна невинная душа. Ему хотелось бы купить ей дом, послать в колледж, подарить плюшевого медведя. Он хотел бы купить будущее ее ребенку, теплой одежды, обеды с индейкой, учителей, которые бы заботились о нем.

Ощущение несправедливости мира вновь захлестнуло его, и Эрик сокрушенно покачал головой. У него были и деньги, и власть, и он должен был бы найти в себе силы сохранить все это. Должен был, но не смог. Не смог защитить даже своих самых дорогих людей.

Бросая в автоматы мелочь, он дергал и дергал за ручки, но вместо домов и образования в колледже из автоматов с лязгом выпадали пакеты с бросовой едой: картофельные чипсы, палочки карамели, домашнее печенье различной формы — все полное химикатов, — щедрые подарки Америки. Он собрал еду и приложил оставшиеся в бумажнике доллары, даже не посчитав. Затем молча положил все это на пустую скамейку напротив девочки и оставил ее одну.

Но, уже подходя к автомобилю, Эрик понял, что должен вернуться. Он пытался обходить то зло, с которым не мог справиться, но даже в парке развлечений на Серебряном озере ему не удалось найти убежище. Это было царство смерти, которым правила принцесса, умирающая от горя. И она была одной из немногих невинных душ, которую он, возможно, был способен спасти.

Менее чем через неделю ему нужно было возвратиться в Лос-Анджелес, но до отъезда он должен был попытаться помочь ей. Только как это сделать? Находясь с ней рядом, он причинял ей одну лишь боль. Эрик вспомнил, какой она была в больнице с детьми — полная радости, любви, свободная от тяжелых переживании. И тем, кто вернул ее к жизни, оказался клоун, похожий на пирата, неистощимый шутник с бесконечной способностью отдавать и бесстрашно предлагать всего себя.

Эрик понял, что сам он помочь ей не сможет, но вдруг это окажется под силу клоуну?

Когда в среду, через два дня после Рождества, Хани после работы возвратилась в свой прицеп, она обнаружила за дверью коробку из-под платья. Она поставила ее на стол и открыла. Внутри лежал костюм принцессы — белое тюлевое платье, украшенное серебряными лунами и звездами величиной в полдоллара. Она вынула платье и увидела корону с фальшивыми бриллиантами и пару пурпурных парусиновых баскетбольных кроссовок.

К коробке была прикреплена записка, в которой было написано только несколько слов: «В четверг, в два часа дня».

Вместо подписи внизу была нарисована небольшая, похожая на звезду глазная повязка.

Хани прижала все это к груди: платье, пурпурные туфли и корону. Крепко зажмурившись, она кусала губы и старалась думать только о клоуне, а не о том, что случилось между ней и Эриком рождественской ночью. Сегодня он появился на работе и только раз глянул в ее сторону, и то бесстыдным глазом Дэва.

На следующий день она пришла в больницу в приподнятом настроении, но слегка волновалась — то ли потому, что ей предстояло увидеться с клоуном, то ли потому, что, облаченная в белое тюлевое платье принцессы, она чувствовала себя немного не в своей тарелке. И все-таки Хани понимала, что нужно быть осторожной. После колкостей, которые ей наговорил Эрик, нельзя опять поддаваться чарам клоуна-пирата. Душевная близость между нею и клоуном существовала только в ее воображении. На этот раз она уже не забудет, кто скрывается под белой маской и шутовским париком.

Когда Хани пришла в педиатрическое отделение, медсестра направила ее в одну из палат в конце коридора. Там она обнаружила две пустые кровати. Обитатели палаты сидели на коленях у клоуна и увлеченно слушали, как он читал им книжку «Где живут дикие звери».

Клоун, должно быть, читал эту книгу много раз, потому что, как она заметила, он редко заглядывал в текст. Он смотрел в глаза своим маленьким слушателям, играя попеременно то роль Макса, то сказочных диких зверей.

Он перевернул последнюю страницу.

— …и оно было по-прежнему горячим.

Девочки захихикали.

— Я был очень страшным, когда читал этот рассказ, правда? — с оттенком горделивого хвастовства сказал клоун. — Я хорошенько напугал всех вас, не так ли?

Они так согласно закивали головами, что сам он рассмеялся.

Хани нерешительно вошла в комнату. Девочки были так поглощены рассказом, что заметили ее только сейчас. При виде ее костюма глаза у них расширились от удивления, а рты сами собой раскрылись.

Клоун окинул ее взглядом и даже не попытался скрыть своего удовольствия при ее появлении.

— Ну а сейчас смотрите, кто пришел. Это же сама принцесса Попкорн!

Одна из девочек, сидевших у него на коленях, серьезная темнокожая малютка с повязкой, закрывавшей левую сторону лица, повернулась к нему и прошептала:

— А она настоящая принцесса?

— Ну конечно, настоящая, — сказала принцесса Попкорн, пройдя вперед.

Девочки продолжали рассматривать ее удивленными глазами.

— Она красивая, — решила вторая девочка.

Малышки с благоговением потрогали корону, венчавшую копну золотистых локонов, белое тюлевое платье с переливающимися лунами и звездами, пурпурные парусиновые баскетбольные кроссовки. Маленькие рты от удивления не закрывались. Хани порадовалась, что не забыла о прическе и гриме.

— Не могу с вами не согласиться, — тихо сказал Пэтчес. — Безусловно, она самая прекрасная принцесса в Америке!

Подобно тому, как это случалось и раньше, она могла бы сейчас оказаться под действием его чар, но в этот раз она боролась против них, скривив свои мягкие розовые губки.

— Красота в том, как она себя проявляет. То, что сидит внутри человека, гораздо важнее, чем то, как он выглядит!

Пэтчес округлил свой единственный глаз бирюзового цвета:

— Кто это вам сказал, принцесса? Мэри Поппинс?

Она бросила на него надменный взгляд.

— А что это у вас под глазом? — спросила одна из девочек, слезая с его колен.

Она моментально вспомнила о маленькой пурпурной звездочке, которую сама нарисовала на левой щеке. Стараясь, чтобы клоун не увидел, она достала из сумки черную кисточку для грима и баночку фиолетовых теней для глаз.

— Это звездочка, точно такая, как у Пэтчеса. Хочешь такую же?

— А мне можно? — спросила другая девочка, ватаив дыхание.

— Конечно, можно.

Представление шло своим чередом и переместилось в комнату отдыха. Пэтчес шутил и показывал свои фокусы, а она в это время рисовала звездочки на детских личиках. В то время как мальчиков больше интересовали фокусы Пэтчеса, девочки во все глаза глядели на Хани, как будто она сошла со страниц их любимых сказок. Она расчесывала им волосы, позволяла трогать корону и напомнила себе, что нужно купить еще одну баночку теней для век.

Тем временем Пэтчес развлекал всех детей, флиртовал с сестрами и больше всех — с Хани. Она уже не могла противостоять его обаянию, как и дети, и хотя обещала себе больше не поддаваться действию его чар, в нем было нечто столь неотразимое, что вся ее благоразумная решимость улетучилась.

Когда в конце концов пришло время уходить и они спускались в лифте, она еще раз призвала себя к осторожности. Но он же исчезнет уже через несколько минут, и что плохого, если продлить эту сказку чуть дольше?

— В следующий раз ты меня не заарканишь, — сказала она.

— Ты не понимаешь, как надо хорошо проводить время, принцесса!

— Вместе мы весь вечер будем на ножах.

Когда двери открылись, его лицо осветилось.

— В самом деле?

— Да, я метну первая.

Он засмеялся. Они прошли через холл и вышли на стоянку. Дни были короткие, и сумерки уже сгустились. Он провел Хани к ее автомобилю, но, когда они дошли, заколебался, словно тоже не хотел расставаться.

— Пойдешь опять к детям со мной на Новый год? — спросил он. — Это будет мое последнее представление, перед тем как я поплыву за семь морей.

На новогодний праздник выпадало четыре выходных дня. Вот если бы ушел только Эрик, а Пэтчеса оставил!

— Конечно. — Она вынула из сумки, ключи, зная, что должна расстаться с ним, но садиться в автомобиль не хотелось.

Эрик взял ее ключи. Хани посмотрела на него и увидела, что он чем-то обеспокоен.

— Я думал о твоих американских горках, — сказал он. — Я беспокоюсь за тебя.

— Не беспокойся.

Эрик открыл дверь и отдал ей ключи.

— Это не вернет твоего мужа, принцесса.

Она напряглась. Свет фар автомобиля, выезжавшего со стоянки, превратил луны и звезды на ее платье в сверкающие искры. Разум предупреждал ее, что опасно раскрывать перед ним душу, он потом может поднять ее на смех, но сердце подсказывало, что этот клоун-пират не может причинить ей зло. И возможно, клоун поймет то, чего не мог понять Эрик.

— Я должна. — Она закусила губу. — Мир не очень хорош, если в нем нет места для надежды.

— О какой надежде ты говоришь?

— Надежда на то, что в нас есть что-то вечное. Что мы появились здесь не в результате какой-нибудь случайной вселенской катастрофы.

— Если ты пытаешься найти Бога на своих американских горках, принцесса, я думаю, тебе лучше поискать его в другом месте.

— Ты не веришь в Бога?

— Я не могу верить в того, кто позволяет, чтобы в этом мире было так много зла — страданий маленьких детей, убийств, голода. Как можно любить Бога, который, обладая властью остановить все это, не использует эту власть?

— А что, если у Бога нет власти?

— Тогда он не Бог.

— А я в этом не уверена. Я тоже не могу любить того Бога, о котором ты говоришь, — Бога, решившего, что моему мужу пора умереть, и пославшего ему убийцу-наркомана. — Она быстро перевела дыхание. — Но может, Бог не так всемогущ, как думают люди. Может, я и смогу полюбить Бога, у которого не больше власти над случайными силами природы, чем у нас самих. Не того Бога, который награждает и наказывает, как Санта-Клаус, — голос ее перешел в шепот, — а Бога любви, страдающего вместе с нами.

— Не думаю, что американские горки смогут тебя этому научить.

— Однажды уже научили. Когда я была ребенком. После того как я все потеряла, «Черный гром» вернул мне надежду.

— Вряд ли ты желаешь обрести именно надежду — ты ищешь не Бога. Ты просто хочешь найти своего мужа. — Он привлек ее к себе. — Дэш не вернется, принцесса. И у него сердце разорвалось бы на части, если б он увидел, как ты страдаешь. Почему ты не даешь ему уйти?

Хани ощутила нежное прикосновение его подбородка к макушке, и тепло его рук возвратило ей давно забытое чувство безопасности. Но именно потому, что этот глупый клоун стал значить слишком много для женщины, оплакивавшей смерть мужа, она отпрянула от него и гневно воскликнула:

— Я не могу позволить ему уйти! Он был единственным, что принадлежало мне целиком.

Хани вскочила в свою машину и, выезжая со стоянки, все смотрела в зеркало заднего вида. Клоун исчез.

Глава 28

На исходе дня, когда над парком начали опускаться сумерки, Хани остановилась на крыльце «Загона», спрашивая себя, что она здесь делает. Был Новый год, и во время посещения больницы она старательно избегала столкновения с клоуном. И даже ускользнула пораньше, дабы избежать очередной уединенной беседы на стоянке. Завтра он уезжает, и все будет кончено.

Повернув ручку двери, Хани вошла в дом. Тишину нарушил лишь шелест тюлевой юбки наряда принцессы. Хани знала, что надо поторопиться. Когда она уходила из больницы, клоун был занят с детьми, но как долго он там задержится, ей было неизвестно. Если он застанет ее на месте преступления, когда она роется в его вещах, Хани со стыда сгорит.

Хани прикусила губу и вошла в затхлую комнату. Ей было стыдно, но уйти она уже не могла. В ее сознании — разделяясь, сливаясь и снова разделяясь, — кружились различные лица этого человека: грозный Дэв, милый, добрый клоун Пэтчес и сам Эрик — непостижимая загадка. Что-нибудь из его вещей должно, безусловно, указать, кто он на самом деле. Пора наконец заглянуть в эту мучительную тайну. Иначе она останется еще с одним призраком.

На оранжевой виниловой кушетке лежала ветровка, а на видневшуюся через дверной проем старую железную двуспальную кровать были брошены джинсы. Это была одежда Эрика. На спинке стула висела принадлежавшая Дэву старая фланелевая рабочая рубашка. Глядя на эти атрибуты его воплощений, Хани ощутила странную тяжесть, отличавшуюся от уже привычного страдания, связанного со смертью Дэша.

После его завтрашнего отъезда они, наверное, уже не увидятся, даже когда Хани вернется в Лос-Анджелес. Эрик жил в изолированном мире суперзвезд, и маловероятно, чтобы их пути могли случайно пересечься. А решения, которые он будет принимать относительно ее карьеры, будут передаваться через ее агента. Сейчас ей надо лишь окончательно проникнуть в его тайну и убедиться, что Эрик и клоун — одно лицо.

Еще не успев зайти в ванную, Хани ощутила характерный запах грима. Как и многие актеры, Эрик хранил грим в коробочке от рыболовных снастей — она лежала раскрытой на туалетном столике. На раковине Хани увидела тюбик клоунских белил, маленькие жестяные баночки с красной и черной краской и несколько кисточек из собольего меха. Прислонившись к дверному косяку, Хани застывшим взглядом смотрела на грим. Все так и оказалось!

Хани коротко рассмеялась над своей глупостью. Конечно же, все так и оказалось. Она знала, что все эти образы — один человек. По крайней мере умом понимала. Но что-то в ее сердце отказывалось признать эту правду. Как было бы хорошо, если б Эрик ушел, а клоун остался! Клоунов любят все. Чувства к клоуну могут быть только искренними.

— Так-так, смотрите, кто к нам пришел! Принцесса Попкорн собственной персоной!

Хани резко обернулась.

Клоун стоял совсем рядом, под нарисованной улыбкой была видна настоящая. Хани пролепетала что-то, объясняя свое присутствие, но потом поняла, что Эрика это совсем не волнует. Он вел себя так, словно знал о ее приходе заранее.

— У тебя корона совсем съехала, — улыбаясь, сказал клоун. Хани, нервничая, начала снимать головной убор принцессы, но волосы запутались в зубцах на короне.

— Подожди, принцесса! Дай я тебе помогу.

Клоун шагнул вперед и аккуратно снял корону. Прикосновение его рук было таким нежным, что Хани замерла, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами.

— Ты делаешь это так умело, словно занимался этим всю жизнь.

— Я дружу с двумя девчонками, у которых тоже длинные волосы.

Непринужденность его исчезла. Повернувшись, клоун вошел в комнату. Хани последовала за ним.

— Расскажи мне о них, — попросила она.

Он остановился у окна с ветхой, покрытой влажными пятнами занавеской и повертел в руках корону. Хани посмотрела на его сильные, тонкие, загорелые пальцы, перебиравшие хитросплетения металла и хрусталя. Без сомнения, это были руки Эрика — руки, познавшие ее тело. Хани отвела взгляд.

— Их зовут Рейчел и Ребекка. Рейчел во многом похожа на тебя, принцесса. Она упряма и своенравна и во всем любит идти своим путем. А Бекки… Бекки — милая и нежная. Ее улыбка проникает в самое сердце.

Эрик замолчал, но даже с другого конца комнаты Хани ощутила силу его любви к дочерям.

— Сколько им лет?

— Пять. В апреле будет шесть.

— Они такие же безобразные, как и ты?

Эрик усмехнулся:

— Таких красивых девочек ты никогда не видела. У Рейчел волосы темные, как у меня. Бекки посветлее. Для своего возраста они рослые. Бекки родилась с болезнью Дауна, но это не мешает ей развиваться. — Он повернул корону в руках и провел ногтем большего пальца по маленьким зубцам, издавшим слабый металлический звук. — Бекки с самого начала очень решительно преодолевает свой недуг. И Рейчел ей в этом сильно помогает. — Эрик вновь провел ногтем по зубцам короны. — Во всяком случае, обычно помогает… — Он взглянул на Хани и, откашлявшись, продолжил: — Им бы понравился твой наряд, принцесса! Они без ума от всего, что связано с королями.

У Эрика был такой вид, словно он сожалел о том, что так много рассказал. Но не сказал Эрик еще больше. Почему он расстался с дочерьми, если он их так любит?

Эрик подошел к ней и протянул корону.

— Знаешь, я завтра уезжаю.

— Да, знаю.

— Я буду скучать по тебе. Такие принцессы не растут на деревьях, верно?

Хани приготовилась услышать шутку, но рот под клоунским гримом не улыбался.

— Знаешь, как ты прекрасна, принцесса? Даже не представляешь, как от одного взгляда на тебя мое старое сердце рвется из груди.

Хани не желала этого слышать. Только не от клоуна. С ним она была слишком уязвима. Но если не от клоуна, тогда от кого? Хани попыталась отшутиться:

— Голову даю на отсечение, ты говоришь это всем принцессам.

Эрик подошел и коснулся ее волос.

— Я не говорил это никому. Только тебе.

Предательская слабость завладела всем телом Хани. Она посмотрела на Эрика умоляющим взглядом:

— Не надо…

— Ты самая милая из всех принцесс на свете, — произнес он хриплым голосом.

Хани уже не знала, с кем разговаривает, и ее начало охватывать смятение.

— Мне уже пора идти!

Она повернулась и направилась к выходу, но у двери остановилась. Не оборачиваясь и не глядя на Эрика, она прошептала:

— Мне кажется, ты — просто чудо. Она взялась за ручку двери. Повернула ее.

— Хани!

То был голос Эрика, а не клоуна. Хани повернулась.

— Я устал томиться в оковах, — сказал он.

А затем, словно в замедленной съемке, Эрик одним движением руки снял парик и глазную повязку.

Рядом с неподвижной белой маской лица шелковистые волосы казались иссиня-черными. В бирюзовых глазах застыло страдание. «Беги!» — промелькнуло в мозгу у Хани. Но она стояла как вкопанная и наблюдала, как Эрик достал огромный носовой платок, торчавший из кармана, и поднес к лицу.

— Нет, Эрик… — Хани невольно шагнула вперед.

Румяна с губ смешались с белилами на лице, исчезла огромная бровь. Хани беспомощно наблюдала, как Эрик слой за слоем стирал грим.

Это было как маленькое убийство.

У Хани начало пощипывать в глазах, но она изо всех сил боролась со слезами. С каждым движением руки клоун исчезал. Хани сказала себе, что эту утрату она должна пережить. Она уже оплакивает потерю одного близкого человека, и хуже уже быть не может. И слезы хлынули из глаз.

Он уничтожал себя собственными руками; закончив свое черное дело, бросил на пол перепачканный платок и посмотрел Хани в глаза.

На лице и ресницах остались следы грима, но в облике уже не было ничего комического. Ей открылось знакомое лицо — сильное, прекрасное, невыразимо печальное. Хани поняла, что Эрик предстал перед ней таким беззащитным, каким не рискнул бы показаться ни перед кем на свете, и это наполнило ее страхом.

— Зачем ты это сделал? — прошептала она.

— Хотел, чтобы ты меня увидела.

Такого откровенного истосковавшегося взгляда Хани никогда прежде не встречала и в тот же момент поняла, что он разобьет ей сердце так же, как и Дэш. Но даже после этого Хани была не в силах уйти. Все ее предположения о нем оказались неверными, и она поняла, что никогда не освободится от него, не узнав его тайны.

— От кого ты скрываешься?

Эрик посмотрел на нее затравленно:

— От самого себя.

— Не понимаю.

— Я гублю людей. — Он говорил так тихо, что Хани его едва слышала. — Ни в чем не виноватых.

— Я не верю тебе! Никогда не встречала человека, который был бы так добр с детьми. Ты словно читаешь их мысли, когда с ними разговариваешь.

— Они нуждаются в защите! — Его крик разорвал тишину комнаты.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Дети — то подлинное и безупречное, что есть в этом мире, и они нуждаются в защите!

Эрик начал нетерпеливо расхаживать по комнате, которая сразу стала для него маленькой и тесной. Когда он вновь заговорил, слова хлынули потоком, словно их сдерживали долгие годы:

— Хочу, чтобы было место, где всех детей можно оградить от страданий. Где нельзя разбиться на машине, заболеть, где никто их не обидит. Место, где нет острых углов и даже нет пластыря, потому что он никому не нужен. Мне хотелось бы создать место, где смогли бы жить все нежеланные дети. — Он остановился, глядя в пространство. — И я ходил бы там в костюме клоуна и веселил всех. И светило бы солнце, и зеленела трава! — Его голос перешел в шепот. — Дожди бы выпадали только ласковые, без грозы. А мои руки были бы так широки, что я смог бы обнять каждого, кто еще слишком мал, хрупок, беззащитен.

У Хани на глаза навернулись слезы.

— Эрик…

— Там были бы и мои дочери. Там, посередине, где до них не смогло бы добраться никакое зло.

Все дело было в детях. Эрик обнажил перед ней душу, и Хани поняла — все, что томило его, что привело на край пропасти, было связано с его детьми.

— Почему же ты не с ними?

— Их мать не позволяет мне с ними видеться.

— Но почему она так жестока?

— Потому что думает… — Рот Эрика искривился. — Она не позволяет мне быть рядом с ними, потому что считает, что я совратил их.

Мозг Хани не смог воспринять сорвавшееся с его губ слово.

— Совратил их?

Эрик говорил, не разжимая губ, каждый звук был для него пыткой:

— Она считает, что я домогался своих дочерей. — Он как будто мгновенно состарился, в глазах его застыла безнадежность.

Ошеломленная, Хани смотрела, как Эрик повернулся и вышел из «Загона». Раздался звук его шагов по деревянным ступенькам крыльца, а затем наступила тишина.

Хани продолжала смотреть в пустой дверной проем. Она все пыталась осознать то, что сказал ей Эрик. В мозгу Хани всплывали старые газетные истории о вожатых скаутов, учителях, священниках — людях, якобы любивших детей, но на самом деле растлевавших их. Но ее сердце отвергало возможность того, что Эрик мог быть одним из таких людей. Хани во многих вещах сомневалась в своей жизни, но ничто на земле не смогло бы ее убедить, что Эрик Диллон — в любом из своих обличий — мог умышленно нанести ребенку вред.

Хани бросилась вслед за ним. День подходил к концу, и небо испещрили багровые, пурпурные и золотистые полосы заката. Эрик исчез. Хани побежала сквозь заросли деревьев к озеру, но ни на размытом берегу, ни на осыпающейся дамбе никого не было. На мгновение Хани растерялась, а затем что-то внутри подсказало ей, где найти Эрика.

Обойдя деревья, Хани увидела Эрика Диллона, взбиравшегося на верхнюю площадку «Черного грома». Несмотря на всю свою неприязнь к горкам, он инстинктивно выбрал то же место, что так неумолимо влекло и ее. Люди всегда стремятся к вершинам, когда им нужно прикоснуться к вечности.

Эрик стремительно взбирался наверх, и цвета его рубахи и штанов в горошек смешивались с яркими красками заката. Хани понимала его желание, потому что и сама не раз совершала такие восхождения, но она почувствовала, что не должна сейчас оставлять Эрика одного.

Присобрав пышный тюль юбки вокруг ног и заправив по возможности всю лишнюю материю за пояс платья, Хани тоже полезла наверх. Она взбиралась здесь десятки раз, но никогда прежде на ней не было пяти ярдов белого тюля, делавшего движения такими неуклюжими. На полпути к Эрику Хани оступилась. Едва не сорвавшись, она тихонько чертыхнулась.

Этот звук привлек внимание Эрика, и Хани услышала его встревоженный голос:

— Ты что, с ума сошла? Спускайся вниз! Ты можешь сорваться!

Не обращая внимания на его слова, Хани, держась одной рукой, снова заправила другой рукой юбку за пояс.

Эрик уже пролез под перила и двигался с площадки ей навстречу.

— Не спеши так! Ты можешь оступиться.

— Да я могу лазить, как кошка, — ответила Хани, возобновляя подъем.

— Хани!

— Не отвлекай меня!

— Боже…

У нее перед глазами показались блестящие черные пиратские сапоги и лиловые шаровары.

— Я прямо под тобой, — предупредила она. — Больше не спускайся.

— Стой на месте! Я стану рядом и помогу тебе спуститься.

— Забудь об этом. — Хани перевела дыхание. — До верха уже гораздо ближе, чем до земли, и у меня уже не осталось сил, чтобы сейчас спускаться.

Эрик, должно быть, решил, что благоразумнее уступить Хани, чем спорить с ней, потому и стал взбираться рядом с нею наверх. Добравшись до площадки, Эрик проскользнул под перила и, схватив Хани за руки, затащил ее к себе.

В изнеможении они уселись на площадку, свесив ноги в промежутки между балками.

— Ты с ума сошла, — сказал Эрик?

— Знаю. — Складки юбки накрывали их ноги и часть площадки. Местами тюль цеплялся за необработанную деревянную поверхность, а нашитые на юбку полумесяцы и звезды отражали свет заходящего солнца.

Их силуэты вырисовывались на испещренном цветными полосами небе; внизу, как игрушечные, виднелись окрестности парка — верхушки деревьев, напоминавшие маленькие зеленые губки, крохотное зеркало озера, очертания колокольни далекой церкви. В этом небесном пристанище нельзя было забыть о том, что за пределами пустынного парка развлечений существует другой, более опасный мир.

Хани посмотрела на легендарный первый спуск:

— Знаешь, что здесь происходит, когда спускаешься в вагончике до самого низа?

— Что?

— Ты снова подымаешься, — тихо сказала Хани. — Всегда подымаешься. На американских горках в аду ты оказываешься лишь на короткое время. — «Господи, пожалуйста, пусть это будет правдой!»

— Когда тебя обвиняют в совращении двух самых близких тебе людей, вся жизнь становится адом, — резко ответил Эрик. — Некоторые отцы поступали так во все времена, ты ведь знаешь. Бесчеловечные извращенные мерзавцы, оскверняющие самое святое, что только может быть у человека.

— Но ты так не поступал, — сказала Хани. Слова эти прозвучали с убежденностью, в них не было даже намека на сомнение.

— Нет. Я убил бы себя прежде, чем смог принести своим дочкам страдания. Говорю это не ради красного словца, Хани, — я именно так бы и сделал. Я люблю их больше жизни.

— Почему их мать тебя обвиняет?

— Не знаю! — воскликнул Эрик. — Не знаю почему, но она действительно в это верит. Она искренне верит, что я занимался этим… этой мерзостью с ними. — Он запустил пальцы в волосы, голос его от волнения прерывался. Сдерживаемые долгое время слова хлынули потоком. Они сидели в сумерках угасающего первого дня нового года на верхней площадке горок, и Эрик рассказывал о смерти своего сводного брата Джейсона и о чувстве вины, преследовавшем его многие годы. Он рассказывал о женитьбе на Лили и рождении дочек-двойняшек, о радости, что дали ему дочери, и об ужасе, связанном с обвинениями Эрика их матерью.

Когда Хани слушала, у нее ни разу не возникло сомнений в том, что Эрик говорит правду. Она вспоминала о тех спектаклях, которые он разыгрывал перед ней: грубые слова, налет враждебности. Все это было игрой. Лишь доброта клоуна действительно отражала его подлинную сущность.

Хани услышала и то, о чем Эрик не говорил вслух, она буквально физически ощутила, какую страшную ответственность взвалил он на себя за все зло в мире. И она наконец поняла его жизненную установку. Эрик считал, что должен посвятить себя борьбе с этим злом.

Она не знала, как облегчить ему эту ношу, но знала, как помочь в другом.

— Ты принесешь своим дочерям еще большие страдания, если не будешь сражаться за них, — тихо начала она. — Ужасно потерять родителей в таком возрасте. Это изменяет человека навсегда. Смерть матери наложила отпечаток на все, что бы я ни делала, — даже на то, как я влюбилась. После ее смерти я всю жизнь пыталась создать себе семью. Прежде чем стать мне мужем, Дэш должен был стать мне отцом. Ты ведь не желаешь им такой судьбы, Эрик. Ты ведь не хочешь, чтобы, повзрослев, они в каждом встречном мужчине искали тебя.

На печальном лице Эрика появилось такое безысходное отчаяние, что Хани захотелось хоть чем-то утешить его, но она боялась прикоснуться к Эрику. Боялась, что он может неверно истолковать ее жест. Хотя она и позволила ему раньше плотскую близость, сейчас даже простое прикосновение к колену было бы слишком откровенным.

— Я ничего не могу поделать, — произнес Эрик. — Если я попытаюсь вернуть девочек, Лили уйдет с ними в подполье. И тогда у них не будет никого.

Хани стало не по себе. Она и не подозревала, что женщина может быть настолько мстительна. Почему Лили так ненавидит Эрика? Она впервые по-настоящему осознала всю безысходность ловушки, в которой он оказался.

— Мне очень жаль, — сказала Хани. Эрик поднялся, отвергая ее жалость:

— Давай спускаться. Держись рядом со мной.

Спускаться было легче, чем подыматься. Но несмотря на это, Эрик все время оставался рядом с Хани, поддерживая ее за плечо всякий раз, когда ему казалось, что она может потерять равновесие. Когда они спустились на землю, солнце скрылось за горизонтом и почти совсем стемнело.

Какое-то время они стояли молча. Лицо Эрика скрывала густая тень. Ни сброшенные теперь маски, ни перевоплощения не могли скрыть от Хани доброту, которая, словно золотой стержень, составляла его суть, его основу.

— Не могу представить, что будут чувствовать твои дочери, потеряв тебя.

К изумлению Хани, Эрик протянул руку и стал гладить ее волосы. Сначала он молчал, перебирая пальцами пряди, а когда заговорил, голос его зазвучал хрипло и смущенно:

— А что ты почувствуешь, когда потеряешь меня?

Хани вновь охватила волна смятения. Он не должен до нее дотрагиваться. Во всяком случае, так, как сейчас. Ему нельзя до нее дотрагиваться.

— Не понимаю, что ты хочешь сказать.

— Все ты понимаешь. Завтра, когда я уеду. Это для тебя будет иметь хоть какое-нибудь значение?

— Конечно, это мне небезразлично. — Хани отстранилась от него и отошла к куче строительного мусора.

— Одной парой рук меньше на строительстве твоих горок?

— Я вовсе не это имела в виду.

— Тогда что?

— Я… — Хани повернулась к Эрику. — Не спрашивай, Эрик!

— Возвращайся со мной, Хани, — произнес он спокойно. — Бросай свои горки и возвращайся со мной в Лос-Анджелес. Сейчас. Не через три месяца, когда все будет кончено.

— Не могу.

— Но почему?

— Я должна закончить строительство.

Вся его нежность исчезла, губы скривились в безжалостней ухмылке.

— Как я мог забыть? Ты же должна закончить этот свой великий монумент Дэшу Кугану! Как я осмелился покушаться на это?

— Это не монумент! Я просто пытаюсь…

— Найти Бога? Думаю, Бог и Дэш изрядно перепутались у тебя в голове. На этих горках ты ищешь именно Дэша!

— Я люблю его! — закричала Хани.

— Он умер, и ни одни самые крутые американские горки в мире не в состоянии вернуть его!

— Для меня он не умер! И никогда не умрет! Я всегда буду любить его!

Хани показалось, что Эрик вздрогнул, хотя в густых сумерках можно было и ошибиться. Но в голосе его действительно прозвучала горечь:

— Но тело-то у тебя не настолько преданное, как сердце, не так ли?

— Это был просто секс! — закричала Хани, обращаясь прежде всего к себе, а не к нему. — Дэш не придавал сексу значения. Он понимал, что такое секс.

Голос Эрика звучал низко и ровно:

— Ну и что же он понимал?

— Что это что-то… что иногда это не имеет значения.

— Ясно.

— Мы с тобой оба были одиноки и… Не заставляй меня чувствовать себя виноватой! Мы даже не целовались, Эрик!

— Нет, конечно, не целовались! Ты вытворяла другое своим прекрасным ротиком, но меня ты не поцеловала.

Эрик шагнул к ней, и Хани почувствовала, что он намерен исправить эту ошибку. Она понимала, что нужно бежать, но ноги словно вросли в землю. В этот момент Хани бы все отдала, чтобы он вновь надел одну из своих масок — любую из них. Она наконец поняла, что все эти маски защищали не только Эрика, но и ее. Без этих масок между ними не оставалось никаких барьеров. Даже кожа и плоть не защищали их. Хани всем своим существом ощущала его муки, словно это были муки ее собственного сердца.

— Ты не представляешь, как я мечтал о твоих губах. — Глаза его потемнели, голос звучал хрипло.

— Я замерзла, — сказала Хани. — Мне надо возвращаться в трейлер.

— Как хочу их почувствовать… Попробовать их вкус… — Эрик привлек ее к себе. Хани ощутила его мягкое дыхание. Он нежно провел большим пальцем по ее губам. Хани была не в силах даже пошевелиться.

Губы непроизвольно раскрылись. Ее так давно не целовали, а он был так прекрасен, так нежен. Палец проследовал по очертаниям верхней губы, спустился на нижнюю. Эрик приблизил лицо, и его темные густые ресницы коснулись ее скул.

Хани почувствовала приближение тепла его рта и ощутила такое острое желание, что ей стало страшно. Она поняла, что если не сможет воспротивиться ему, то произойдет непоправимое — предательство, с которым она не сможет жить дальше.

Когда его губы были готовы слиться с ее губами, Хани отпрянула назад:

— Нет! Нет, я не могу сделать это! Я не изменю своему мужу!

Хани никогда не видела более безысходной печали, чем та, что отразилась на лице Эрика. Страдание в его глазах поразило ее в самое сердце. Казалось, это страдание может сжечь его дотла.

— Готов поспорить, что клоуна ты бы поцеловала, — прошептал Эрик.

Хани бросилась бежать. Ей нельзя было оставаться рядом с ним — у нее уже недоставало сил сопротивляться этому нежному печальному искушению.

После того как Хани исчезла в зарослях деревьев, Эрик долго стоял у «Черного грома», глядя в темноту сухими воспаленными глазами. Он убеждал себя, что живет, страдая, уже так долго, что никакая новая боль не сможет ничего изменить. Но подобные логические умствования не облегчали мук. Слушая шум ветвей на холодном ночном ветру, Эрик вспоминал, каким ребенком была Хани прежде, какими щенячьими глазами смотрела на него, умоляя обратить на нее внимание. Уже тогда этот жалкий полудетский взгляд будоражил его душу.

Сейчас Хани превратилась в женщину, и он полюбил ее. Несмотря на ее враждебность, на то, что она отвергла его, никто на свете так не понимал его. Хотя у нее самой никогда не было ребенка, Хани понимала всю глубину его любви к дочерям. А ее отчаянная самоотверженная решимость закончить перестройку «Черного грома» — как бы это его ни тревожило — была отражением его собственной одержимости в работе. Кажется, она даже поняла, почему ему пришлось жить в обличьях других людей. Несмотря на все различие их прошлого, несмотря на весь обман и уловки, она была частью его самого, его второй половиной.

И она его не любила. А вместо него любила покойника.

Новый приступ боли уже подбирался к его душе. Эрик буквально физически ощутил его злобные завывания, увидел готовые впиться в него клыки. Пытаясь упредить страдания, он безжалостно ухмыльнулся и ухватился за спасительный цинизм.

Как же, ведь он — король жеребцов! Женщины вешались ему на шею, не помня себя от счастья. Ему стоило лишь щелкнуть пальцами, и они были готовы к его услугам. Он мог иметь любых: блондинки, брюнетки, старые, молодые, с большой грудью и маленькой, длинными ногами — все выстраивались рядами и ждали, когда звезда сделает свои выбор. В его распоряжении были все женщины мира.

Вверх ногами? «Пожалуйста, сэр!» Двоих сразу? «Рады услужить!» А эта женщина не принимала правил игры. Она не понимала самого главного закона секса во Вселенной! Она не хотела знать, что кинозвезде такой величины отдаются на откуп все женщины, каких он только пожелает!

Эту женщину не волновало и то, что он, наверное, самый лучший, черт побери, актер своего поколения. Да будь он каменщиком, для нее ничего бы не изменилось. Ее не волновали ни его миллионы, ни то, что она была единственным человеком на свете, перед которым он вывернул себя наизнанку. Она даже не читала этот чертов журнал «Пипл» и не знала, что он самый сексуальный из всех живущих мужчин!

Эрик повернулся и отправился к «Загону» собрать свои вещи. Оставив за спиной «Черный гром», он подумал, что совершил в жизни немало глупостей. Но самой большой глупостью было то, что его угораздило влюбиться в безутешную вдову Куган!

Глава 29

— Папочка! — Лили соскочила с дивана в своей гостиной, где отдыхала после разборки вещей, и бросилась по черно-белым плиткам мраморного пола навстречу отцу.

— Привет, дорогая!

За секунды до того, как попасть в объятия Гая Изабеллы, юна успела с облегчением отметить, что отец выглядит все таким же красавцем. Его густые серебристо-белокурые волосы блестели в лучах январского солнца, пробивавшихся в окна. Под толстым, грубой вязки свитером цвета зрелой дыни виднелась рубаха из египетского хлопка. Мешковато сидевшие парусиновые брюки со множеством складок были в меру помяты. Когда четыре месяца назад отец навестил ее в Лондоне, она заподозрила, что он сделал какую-то подтяжку кожи лица, но Гай так и не признался, что за немыслимые косметические процедуры позволяют ему выглядеть скорее на сорок, чем на свои пятьдесят два года.

— Я так рада видеть тебя, — сказала Лили. — Ты даже не представляешь, как здесь все было ужасно. — Откинувшись назад, она посмотрела на него снизу вверх. — Да у тебя никак серьга! — Она уставилась на маленький золотой ободок в мочке его уха.

Он улыбнулся, и на туго натянутую кожу в уголках глаз набежали морщинки.

— А-а, заметила! Одна из моих приятельниц уговорила меня вскоре после нашей поездки в Лондон. Как тебе это нравится?

Это новшество пришлось ей явно не по вкусу. За последнее время в ее жизни изменилось слишком многое, и хотелось, чтобы хоть отец оставался все тем же. Тем не менее отравлять радость встречи мелочными придирками она не собиралась.

— Чертовски здорово.

Он оценивающе посмотрел на нее, изогнув дугой рыжевато-коричневую бровь, и задержал взгляд на длинном вязаном свитере красной шерсти, слишком свободно свисавшем с плеч, на шелковых черных лосинах.

— А у тебя вид просто никуда не годится! Разве ты не говорила, что собираешься провести новогодние каникулы в Сен-Морице с Андре и Мими? Я полагал, что уж там-то ты как следует отдохнешь!

— Куда там, — горько ответила Лили. — Новая нянька уволилась, и пришлось взять девочек с собой. С Бекки было все в порядке. Она стала такая молчаливая, но с Рейчел просто никакого сладу не было. После первого же дня Андре и Мими прямо заболели от желания попросить меня убраться, но они чересчур воспитанны, поэтому Мими довольствовалась лишь меткими замечаниями о моих недостатках в роли воспитательницы. Все еще более-менее держалось, пока Рейчел нарочно не вылила стакан апельсинового сока на персидский ковер Мими, и в той мгновенно проснулась прежняя торговка рыбой. Поднялась такая буря! Через два дня мы уже были в Вашингтоне.

— А твоя поездка к матери была удачной?

— А как по-твоему? Рейчел постоянно утомляла ее, а Бекки… Да ты знаешь мать! Она не очень-то терпима к любым недостаткам.

— Могу себе представить. — Он начал оглядываться, потирая руки. — А где же мои внучки? Прямо не терпится опять увидеть Рейчел. Ну и Бекки, конечно. Готов поспорить, что они вымахали, словно сорняки.

— Словно маленькие мерзкие сорняки, — пробормотала Лили себе под нос. Гай насмешливо посмотрел на нее. — Я звонила в агентство и заказала приходящую няню. Она потащила их в пиццерию, а потом они направятся в парк. Я попросила ее подержать их там часа два, но сомневаюсь, что они выдержат так долго. То Рейчел подерется с каким-нибудь малышом, то Бекки намочит трусы или произойдет еще какая-нибудь авария, и они вернутся домой.

— Лили, ты должна держать Рейчел в строгости.

— Хоть ты не читай мне нотаций! — Отвернувшись от отца, она подошла к окнам. — Интересно, как ты это себе представляешь? Она и так полна враждебности и колюча как еж, а если я попытаюсь еще и наказывать ее, то она попросту сбежит! Прошлой осенью она исчезла на три часа. Когда мы отыскали ее, она была в моем шкафу с ножницами в руке и в отместку кромсала мое новое вечернее платье!

— А я-то полагал, что у тебя дела пошли на лад.

— С чего бы это им налаживаться? Папа, она же меня ненавидит! — Лили скрестила руки на груди и, прикусив нижнюю губу, пробормотала: — А иногда и я ее ненавижу.

— Ты это серьезно?

— Ах, ну конечно же, нет, — устало произнесла Лили. — За исключением тех моментов, когда я не шучу. Она заставляет меня чувствовать себя такой неудачницей! — Она потянулась к стоявшему между окнами столику за сигаретами.

— Да ты никак куришь!

Лили открыла пачку, и руки ее в нерешительности застыли. Курить в присутствии отца она не решалась. Возможно, он и проявляет явную слабость в отношении своего пристрастия к алкоголю, но категоричен до фанатизма во всем, что касается табака.

— Ты даже представить не можешь, как мне туго приходилось!

Он посмотрел на нее так неодобрительно, что она поневоле отложила пачку. Подойдя к дивану, Гай аккуратно приподнял штанины, перед тем как сесть.

— Не возьму в толк, зачем тебе взваливать на себя такое бремя! Знаю твою страсть к путешествиям, но за последние девять месяцев ты сменила столько адресов, что я уже перестал поспевать за тобой. Ты же совершенно измотана… Но довольно, не буду больше досаждать тебе нотациями, дорогая. По крайней мере у тебя хватило ума вернуться домой, а здесь уж я за тобой присмотрю.

— Я пробуду здесь всего несколько дней. Ровно столько, сколько понадобится для улаживания кое-каких дел, а потом мы вернемся в Париж.

— Но это же смешно, Лили! Не можешь же ты все время так мотаться, как сейчас. Почему тебе непременно нужно так быстро уезжать?

— Эрик в городе.

— Это, наоборот, повод, чтобы задержаться. Меня просто изумляет, что ты позволяешь ему увиливать от ответственности за девочек. Как тебе известно, он никогда мне не нравился, но все равно я не могу поверить, что он может отвернуться от своих дочерей.

Лили отвела взгляд, стараясь не встретиться с ним глазами. Она ничего так и не рассказала отцу про Эрика. Слишком сильным было чувство стыда.

— Отцовство для него — просто еще одна роль. А он, едва сыграв роль, сразу же теряет к ней интерес.

— И все равно мне как-то трудно понять. Казалось, он так заботится о девочках!

— Он же актер, папа!

— Но даже если и так…

— Не будем больше говорить об этом.

Гай встал с дивана и подошел к Лили:

— Но послушай, Лили, не можешь же ты все время находиться в бегах! Это плохо для девочек, да и для тебя тоже ничего хорошего. Ты же всегда была слишком чувствительна, и воспитывать Рейчел и Ребекку в одиночку для тебя слишком тяжело. Ты же худа, как рельс, и выглядишь просто измотанной. Тебе нужно немного понежиться, дорогая! — Он улыбнулся ей, отчего в уголках глаз опять появились легкие морщинки. — Как ты смотришь на то, чтобы провести несколько недель на курорте? Недалеко от Мендосино появилось новое местечко, оно просто восхитительное. Я собираюсь послать тебя туда, как только представится возможность. Это будет мой рождественский подарок.

— Ты и так уже сделал мне чуть не дюжину подарков.

— Для моей крошки ничего не пожалею! — Он притянул ее к себе, и она прижалась щекой к его гладко выбритому подбородку. И пока он так держал ее, к горлу подкатила тошнота. Лили глубоко вздохнула, ожидая успокоения, которое всегда приносило его присутствие, но мускусный запах его одеколона, казалось, только усилил недомогание. Обеспокоенная, она отпрянула от него.

— Что-нибудь не так?

— Похоже, последствия перелета, Я чувствую… Да нет, все в порядке… Просто желудок слегка пошаливает.

— Вот и ладненько, тогда все и решили. Сегодня же забираю девочек с собой!

— Нет, в самом деле…

— Ни слова больше' Каждый раз, когда я предлагаю взять их к себе, ты отказываешь мне. Да знаешь ли ты, что еще ни разу не дала мне моих внучек? Ни разу с момента их рождения! А я уж сбился со счета, сколько раз за прошедшие девять месяцев просил привезти их самолетом в Калифорнию и оставить у меня хотя бы на несколько недель, но ты всегда находила причины, чтобы отказать. Довольно, дорогая! Ты сейчас в чудовищном напряжении, и если в ближайшее время не отдохнешь, то непременно свалишься.

У нее в висках запульсировала боль.

— Папа, от них же слишком много беспокойства!

— Ты всегда так говоришь.

— Бекки постоянно мочится в постель, а речь такая, что бывает трудно разобрать. Рейчел с каждым днем становится все более дерзкой; все делает не так, как надо. Я бы отправила ее в какую-нибудь закрытую школу, но не хочу, чтобы Эрик… — Она оборвала себя на полуслове. — Да и в любом случае, ты не привык обращаться с маленькими детишками! Для тебя это будет слишком трудно.

— На несколько ночей ничего страшного. Это не составит никакого труда. И не забывай, принцесса, это же я тебя воспитывал!

Желудок Лили опять взбунтовался, но не успела она и слова сказать, как услышала звук с грохотом открывшейся входной двери.

— И ни капельки не жалею! — пронзительно закричала Рейчел тем громким, решительным голосом, от которого у Лили всякий раз возникало желание заткнуть уши. — Это мои качели, а тот мальчишка хотел отобрать их у меня!

Лили прижала к вискам тонкие пальцы, пытаясь не дать голове расколоться на части. Ссора между ее дочкой и приходящей няней, от которой ожидали, что она чем-то займет девочек, принимала угрожающий характер.

Рейчел вихрем ворвалась в гостиную, ее темные волосы были растрепаны.

— Вы очень глупая няня! И я не буду вас слушаться!

Появилась няня, таща на буксире Бекки. Это была женщина в годах, измученная и сердитая.

— Ваша дочь поколотила маленького мальчика, — объявила она. — А когда я сделала ей замечание, обругала меня!

Голубые глаза Рейчел наполнились враждебностью, рот сжался в упрямую линию.

— Я только сказала слово на букву «с», а тот мальчишка отобрал мои качели!

Тут Гай выступил вперед:

— Эй, радость моя! Не хочешь ли поцеловать своего деда?

— Дедушка Гай!

Враждебность Рейчел как рукой сняло, и она бросилась к нему. Гай подхватил ее на руки. Башмачки на ее длинных ногах колотили его по коленям. Когда Лили увидела на руках у отца свою дочь, ее что-то сильно кольнуло. Решив, что это ревность, она пристыдила себя.

Пока отец беседовал с Рейчел, Лили избавилась от няни и вытащила Бекки, спрятавшуюся за один из неороманских стульев, с неудовольствием отметив, что розовые вельветовые штанишки Бекки намокли:

— Бекки, ты опять намочила штаны!

Бекки, сунув, в рот большой палец, стала следить за сестрой угрюмым, равнодушным взглядом.

— Папа, — раздраженно сказала Лили. — Ты не хочешь поздороваться с Бекки?

Гай неохотно опустил Рейчел на пол и повернулся к ней.

— Она мокрая, — предупредила Лили.

— Мамочка просто сказала дедушке, что ты опять намочила штанишки, — объяснила Рейчел сестре. — Говорила я тебе — не веди себя как маленькая!

— Ладно, чего уж там, всякое бывает, верно, Ребекка?

Гай небрежно погладил Бекки по головке, но поднимать на руки не стал. Дедушка Гай чувствовал себя с Ребеккой не более уютно, чем бабушка Хелен, мать Лили, но он по крайней мере выказывал это не так откровенно. Гай извлек из карманов своих брюк несколько конфет в светло-коричневой обертке и вручил их девочкам — совсем как ей когда-то в детстве. Знакомый вид этих леденцов вызвал очередной приступ тошноты. Лили забеспокоилась, уж не начинается ли у нее грипп.

— Разверни ее вот так, Бекки. — Протянув сестре свою конфету, Рейчел показала, как надо тянуть за концы обертки.

— Эй, дай-ка я помогу, — сказал Гай.

— Нет, дедушка! Пусть Бекки сделает сама, а то она никогда ничему не научится. Так папа всегда говорит. Нельзя все делать за нее, от этого она ленится. — Подбоченившись, Рейчел посмотрела на сестру. — Разверни ее сама, Бекки, а то не получишь!

Гай выхватил конфету из пальчиков Бекки:

— Ладно, Рейчел, в этом нет никакой надобности. — Развернув конфету, он вручил ее Бекки. — Держи, радость моя. Рейчел неодобрительно покосилась на него:

— А папа говорит…

— То, что говорит твой папа, уже ровным счетом ничего не значит, — фыркнула Лили. — Его нет здесь, а есть я!

Увидев подавленное настроение Лили, Гай подошел утешить ее. Бекки начала плакать. Красная начинка конфеты потекла из уголка ее рта. Пристально посмотрев на мать, Рейчел повернулась к сестре:

— Бекки, не плачь, как маленькая. Папочка скоро освободится от дел и опять будет с нами. Обязательно будет! Сколько раз тебе говорить?

— Ну и сукин же сын этот Эрик, — проворчал Гай так тихо, что его услыхала только Лили. — Как можно было сделать им такое? Правда, я думаю, что это и к лучшему. Они сейчас еще малышки и смогут приспособиться. Если бы это несчастье постигло их в старшем возрасте, это ударило бы по ним куда сильнее.

Лили не могла вообразить ничего более сильного, чем уже случившееся. Она разрушает свою жизнь, стараясь защитить детей, которые не испытывают за это ни капли благодарности, но сдаться себе не позволит. Пусть дочери и возненавидят ее, но она защитит их от посягательств этого извращенца, который оказался их отцом!

Вернувшись к девочкам, Гай сказал им что-то, и

Рейчел издала радостный вопль:

— Правда? А пицца у нас с Бекки тоже будет? А смогу я перед сном смотреть телевизор?

— Ну конечно же! — И Гай взъерошил ей волосы. Сердце Лили больно заколотилось о ребра.

— Папа…

— Ни слова больше, Лили! — Он сурово посмотрел на дочь.

— Тебе следует отдохнуть, а девочки побудут несколько дней у меня, вот тебе и будет отдых!

— Нет, папа, я не…

— Помоги сестренке переодеться в сухие штанишки, Рейчел, и пойдем!

Лили попыталась было протестовать, но отец не обратил на это внимания. У нее в голове гудело, желудок сводило спазмами. Ей решительно не нравилось, что дочки уходят с дедом, но еще сильнее не нравилась собственная ревность. Что она за мать такая, если волнуется при одной мысли об общении любящего деда со своими внучками?

Она заставила себя уложить несколько смен детской одежды в чемодан, откуда только что их достала. Спазмы в желудке стали еще сильнее. Пока отец возился с девочками, она выскользнула в ванную, где ее и вырвало.

Очистив желудок, она почувствовала себя лучше, но гул в голове не утихал. Лили быстро проглотила три таблетки аспирина и вернулась в спальню.

Новое приключение излишне возбудило Рейчел. Бегая взад-вперед по» прихожей, она визжала во всю силу своих маленьких легких. Но Гай, казалось, имел над ней какую-то магическую власть, ибо, едва попросил ее угомониться, она тут же беспрекословно подчинилась.

Они уже собирались уходить, когда выяснилось, что Бекки исчезла. Рейчел обнаружила ее прячущейся в глубине шкафа Лили. Штанишки опять были мокрыми, и Лили пришлось переодеть ее.

— Не забудь, мама, — сказала Рейчел, стоя в парадных дверях и держа за руку деда. — Если папа позвонит, пока нас не будет, скажи ему, чтобы пришел забрать нас.

Все эти долгие девять месяцев каждый раз, уходя из дома, Рейчел не уставала повторять одно и то же. Лили стиснула зубы, отчего боль в голове запульсировала еще сильнее, но, наученная горьким опытом, знала, что Рейчел не отступится, если ее просьбу оставить без ответа.

— Не забуду, — сухо сказала она.

— Поцелуйте маму на прощание, — сказал Гай. Рейчел послушно подошла к Лили и звонко поцеловала. Бекки словно ничего не слышала. Гай чмокнул Лили в щеку:

— Ни о чем не беспокойся, дорогая! Позвони кому-нибудь из друзей и немного развлекись в эти дни. С девочками и со мной все будет в порядке.

Лили почувствовала, будто кто-то принялся орудовать у нее в голове молотком и стамеской.

— Ну, не знаю. Девчонки такие…

— Не волнуйся, дорогая. Девочки, пошли! Ну что, зайдем по пути поесть мороженого?

Рейчел с оглушительным воплем повисла у деда на руке. Бекки покорно поплелась следом. Гай открыл дверцу своего «ягуара-седан», и они забрались в машину. Его волосы засияли в лучах солнца Калифорнии, крепкие белоснежные зубы сверкнули в улыбке. Он был так красив. Просто до неприличия красив.

— А привязные ремни! — закричала вслед Лили. — Не забудь про них…

Гай, к тому времени уже застегивавший ремни, махнул рукой, показывая, что услышал. Спустя мгновения он уже выезжал задним ходом на шоссе. Лили бросилась вдогонку.

— Ведите себя хорошо! — крикнула она. — Не делайте то, что дедушка вам скажет! — Она осеклась. Да что с ней такое? — То есть…

Чувствуя озноб и лихорадку одновременно, она пошатываясь добрела до дома и зашла в ванную. Хотя на улице было еще светло, она проглотила две таблетки снотворного. Отец прав. Она уже как развалина, и отдохнуть просто необходимо. И Лили забралась в кровать, даже не сняв одежды.

День сменился ночью, и ее поглотили ночные кошмары. В своих снах она все время куда-то бежала. За ней гналась безликая женщина, простирая к ней руки с кроваво-красными ногтями. Один за другим эти длинные кроваво-красные ногти срывались с кончиков пальцев и, превращаясь в кинжалы, вонзались в спину Лили. Обернувшись за помощью к отцу, Лили обнаружила, что он держит самый большой кинжал и направляет его на Рейчел. Ее охватил ужас. И тут оказалось, что вовсе не отец гонится за ней, а Эрик, и он хочет забрать Рейчел. Собрав все силы, она закричала.

Лили разбудил собственный сдавленный крик. В комнате было темно, и какое-то мгновение она не могла понять, где находится. Она вцепилась в одеяло, боясь сесть, боясь пошевелиться из страха перед какой-то надвигающейся непостижимой бедой. Волосы прилипли к щекам, словно паутина, в ушах раздавались гулкие удары. Перед глазами проплыло лицо Эрика, это воплощение разврата и разрушения, тем более непристойное из-за совершенства его плоти. Пока она с усилием пыталась обрести ясность мыслей после принятых таблеток снотворного, ее сковало сознание того, что она совершила непростительную ошибку, не сказав отцу об Эрике. А если Эрик заявится к Гаю и заберет Рейчел? Отец ничего не знает об извращенных наклонностях Эрика. Он не будет знать, что подвергает ее опасности. А вдруг Гай позволит Эрику забрать ее?

Оглушенное снотворным и объятое ужасом ночного кошмара сознание Лили прониклось пугающей уверенностью, что Эрик именно так уже и поступил. Он забрал Рейчел, и сейчас ее дочери угрожает страшная опасность.

Тело налилось свинцом, и желчь подступила к горлу, когда Лили вспомнила, что Бекки тоже ушла с дедом. Но потом ей пришло в голову, что Эрик вряд ли станет приставать к Бекки. Ее состояние оттолкнет его. Его цель — Рейчел. Более сильное существо.

Всхлипывая, Лили сползла с постели и нащупала туфли. Затем пошатываясь вышла из комнаты, все еще пытаясь вырваться из наркотического тумана. Ее сумка по-прежнему лежала в прихожей на комоде со стеклянной крышкой, и она долго рылась в ворохе смятых салфеток, крекеров для животных и посадочных билетов, пока не нашла ключи от автомобиля. Зажав их в кулаке, она подхватила сумочку и бросилась через кухню в гараж. Надо добраться до Эрика раньше, чем он сможет обидеть Рейчел!

Ее внимание привлек датский набор кухонной утвари, укрепленный на полированном бруске из тика. Секунду поколебавшись, Лили сорвала с крючка тяжелый нож и положила в сумочку. Она зажмурила глаза, веки вздрагивали. Что ж, пусть она плохая мать. Пусть она себялюбива, нетерпелива и, похоже, всегда делает не то, что надо. Но она любит дочь и пойдет на все, лишь бы защитить ее!

В восьми милях от нее, в Бел-Эйр, Гай Изабелла, одной рукой подтыкая простыню вокруг маленького тельца внучки, другой сжимал стакан с виски.

— Ну почему я не могу спать с Бекки, дедушка Гай? — Рейчел тревожно посмотрела вверх на высокий потолок комнаты, потом перевела взгляд на высокие окна со свинцовыми стеклами, вырезанными в форме алмазных граней. Дедушка Гай сказал ей, что это была комната ее матери, но Рейчел она совершенно не понравилась. Она такая темная, и в ней, наверное, полно привидений.

— Ребекка спит вот уже почти час, — ответил дед. В высоком стакане позвякивали кубики льда. — Не хочу, чтобы ты ее будила.

— Я буду вести себя тихо! И могу испугаться, если буду спать одна.

— Ерунда. Ты не будешь бояться. — Он провел кончиками пальцев по губкам Рейчел. — Дедушка Гай будет сторожить тебя, пока сам не пойдет спать.

— Я хочу спать с Бекки!

— Не надо бояться, радость моя. Дедушка Гай будет рядом.

Наклонившись, он легко прижался губами ко рту Рейчел.

Эрик потер глаза и, расстегивая пуговицы рубашки, бросил взгляд на телефон, стоявший у кровати. Сколько раз за эти три недели, прошедшие со дня его возвращения, он хотел позвонить Хани? Сто? Тысячу раз? Благо еще, сказал он себе, что единственный во всем парке телефон находится в «Загоне», а там она его не услышит, даже если он в конце концов и поддастся искушению. Она уже как могла дала ему понять, что в состязании с призраком он неизбежно проигрывает, а унижаться у него не было желания.

Была почти полночь, а он был на ногах с пяти утра, «но, несмотря на сильную усталость, знал, что проспит всего несколько часов. Его новая роль требовала большой отдачи, как физической, так и духовной, и он еще не достиг в ней своего потолка, но, похоже, ему так и не удастся снять всю шелуху слой за слоем и пройти через все это, чтобы добраться до сути образа. Может, все потому, что он так и не смог собрать себя воедино с той ночи, когда буквально содрал перед Хани с себя кожу. Разве можно лицедействовать, пытаясь войти в душу другого, когда знаешь, что у тебя самого не осталось ни одной тайны, ни одного укромного уголка? Это все равно как если бы он оставил ей часть самого себя, и пока вновь не обретет целостности, так и будет плыть по течению.

Эта мысль в который раз больно ударила по его израненному самолюбию. Надо вычеркнуть ее из памяти, позабыть ее смех, тот смех, что звучал, когда она играла с детьми в больнице, изгнать видения той ночи, когда они были вдвоем, когда принадлежали Друг другу. А главное, надо забыть ее мягкое, нежное сострадание, обнявшее его в ту ночь, когда он, сняв маску клоуна, сбросил и все остальные маски.

Звонок в дверь прервал поток этих будоражащих мыслей. Он нахмурился. Его дом в Николс-Кэньон прятался на почти безлюдной дороге и едва ли представлял удобное место, чтобы заскочить на минутку. Направляясь из спальни к выходу, он не стал утруждать себя застегиванием рубашки. Подойдя к двери, глянул через глазок и быстро повернул ручку.

— Лили?

Зубы у нее стучали, лицо было бледным и помятым. Она изменила прическу, и теперь серебристо-белокурые пряди волос еще больше подчеркивали ее огромные и затравленные глаза.

Лили смотрела на него так, словно видела перед собой нечто отвратительное. Ее глаза впились в его расстегнутую рубашку, потом опустились на незастегнутый пояс джинсов. Губы задрожали.

— Где она?

Он устало провел рукой по волосам.

— Что ты здесь делаешь, Лили?

— Что ты с ней сделал?

Пошатнувшись, она ухватилась за дверной косяк, и он, начиная тревожиться, взял ее за руку:

— В чем дело?

Она попыталась вырваться, но он втащил ее в дом. Проведя в гостиную, толкнул на диван. Ее дыхание было неглубоким и частым, руки судорожно прижимали сумочку к груди. Схватив из бара бутылку бренди, он плеснул немного в стакан:

— Выпей это!

Ободок стакана звякнул о зубы. Сделав глоток, она закашлялась.

— Говори, что случилось? — требовательно сказал он. — Что-нибудь с девочками?

Она вытерла дрожащей рукой рот и нетвердо поднялась на ноги. Невольно он потянулся поддержать ее, но она отшатнулась:

— Где она?

— Кто?

— Рейчел! Я знаю, она у тебя.

Его сердце на мгновение замерло.

— У меня ее нет. Да скажи ты ради Бога, что происходит?

— Я тебе не верю! Ты увез ее от моего отца. Куда ты ее спрятал? Где она?

— Я даже не знал, что ты вернулась. Как же я мог ее забрать? И ты мне говоришь, что не знаешь, где она?

— Лжец! — взвизгнула она. Прошмыгнув мимо него, она побежала в глубь дома.

Последовав за ней, он наблюдал, как она распахивает дверь комнаты для гостей. Увидев, что она пуста, Лили двинулась в соседнюю, потом в следующую, и так, пока не достигла спальни. У него внутри все сжалось, и он застыл в дверях. Она стояла в центре комнаты, прижимая к груди сумочку, с полными животного страха глазами.

— Что ты сделал с Рейчел? — яростно шептала она.

Он взял себя в руки. Лили едва держится на ниточке здравого рассудка, и любое необдуманное слово может оборвать эту тонкую нить. Эрик осторожно вошел в комнату и спросил как можно спокойнее.

— Когда ты видела ее последний раз?

— Папа забрал ее на ночь, — нерешительно произнесла она, накручивая ремешок сумки на палец. — И Бекки тоже. Он и Бекки взял с собой. Я знала, что не должна была отпускать их, но я так устала.

— Все в порядке, Лили, — успокаивающе сказал Эрик, подвинувшись чуть ближе. — Ты все сделала как надо.

— Нет, не сделала! — Она начала всхлипывать. — Ты не понимаешь. Я никогда не говорила ему о тебе. Он не знал, что ты способен обидеть Рейчел.

— Я не обижал Рейчел, — тихо сказал он. — Ты же видишь, что ее здесь нет. Я люблю ее. И никогда не причинял ей боли.

— Лжец! — истерически вскрикнула она. — Папочка любил меня! Он меня любил, и он же меня обидел.

Эрик почувствовал, как зашевелились волосы на темени.

— Лили, о чем ты говоришь?

Он подался вперед слишком поспешно, и она тут же отпрянула:

— Не прикасайся ко мне! — Глаза у нее были дикими, зрачки расширились. — Ты и мне причинишь боль. Сделаешь со мной то же, что и с Рейчел!

Он застыл на месте.

Она заплакала.

— Она не любит, когда ты обижаешь ее… но не может остановить тебя. — Ее голос становился все тоньше и превратился почти в детский. — Ты говоришь ей не… поднимать шума… когда трогаешь ее. Не поднимай шума, радость моя! Я не сделаю тебе больно. Просто закрой глазки. Но она не может… закрыть глазки. И от тебя… разит виски!

— Лили, но я даже не пью виски.

— Она не любит… этого запаха виски! — Лили зарыдала. — И ей не нравится, когда… когда ты включаешь радио. — Она перевела дыхание. — И когда ты говоришь: «Просто закрой глазки и слушай музыку, Лили».

Страшная догадка осенила Эрика.

— Боже мой!

— И потом иногда… — Голос Лили перешел в шепот. — Иногда играла музыка… пахло виски… и те руки…

— О, моя девочка…

— Это как страшный сон, правда, иногда от этих рук бывало хорошо. — Лили дрожала, голос ее был едва слышен. — И в этом — самое ужасное. — Рыдая, Лили скользнула по стене и безвольно опустилась на пол, словно старая мягкая игрушка.

Эрик бросился к ней поддержать, помочь ей. Лили вскрикнула и вцепилась в сумочку.

— Нет! — завизжала она. — Не делай больше так!

Эрик вскрикнул от острой боли в боку. Отскочив, он увидел в руках Лили нож и понял, что она его ранила. Лили в ужасе тихо застонала и, выронив нож, уставилась на место раны. Превозмогая боль. Эрик смотрел на белое, как маска, лицо — он понял, что в сознании Лили прошлое сейчас переплелось с настоящим.

— Боже праведный, — прошептала она. — О Боже, нет… Что я наделала!

Эрик зажал кровоточащую рану рукой. Он надеялся, что нож задел только мышцу, но убедиться в этом у него не было времени. Сейчас он мог думать только о дочери.

— Рейчел сейчас у твоего отца? — настойчиво спросил он. — Она именно там?

Глаза Лили переполнял ужас, но безумия в них уже не было.

— О Боже, Эрик, — прошептала она. — Это был не ты! Это все он! Он делал это со мной, но я вычеркнула все из памяти. А теперь я позволила ему забрать девочек.

Эрик поднял ее на ноги:

— Едем!

Глаза Лили потемнели от страха.

— Ты весь в крови. Я порезала тебя!

— Я позабочусь об этом после. — Эрик схватил брошенную на кровать тенниску и прижал ее к ране.

— О Эрик! Прости меня. Что я наделала! О Боже, прости меня!

— У нас совсем нет времени! Надо успеть к ним прямо сейчас! — Однако, когда он тащил ее за собой из спальни, у него мелькнула мысль, что могло быть уже слишком поздно.

В машине Лили ключ был еще в замке зажигания. Усадив ее на место для пассажира, Эрик уселся за руль. Взревел мотор, и автомобиль помчался по узкой подъездной дороге. Часы на приборной доске показывали одиннадцать сорок восемь. Почти полночь. Идеальное время для совращения мерзким чудовищем беззащитной маленькой девочки.

Рядом с ним, обхватив себя руками и раскачиваясь, всхлипывала Лили:

— Не Бекки… Он не посмеет тронуть Бекки. Рейчел — пострадать может именно она! — Рыдания усилились. — И как он только решился на это? Я его так любила! Пожалуйста, Эрик, не дай ему обидеть ее. Ты не представляешь, что это такое! Пожалуйста!

Эрик сжал зубы, пытаясь не вслушиваться в разрывавшую сердце мольбу Лили. За последние годы он участвовал в съемках доброй дюжины погонь на автомобилях, но на этот раз все было не в кино. Выжав да упора акселератор, Эрик сосредоточился на опасной извилистой ленте дороги и думал лишь о маленьких девочках, жизнь которых может быть исковеркана, если отец вовремя не подоспеет к ним на помощь.

Глава 20

Рейчел разбудил странный неприятный запах. Поначалу она не могла узнать его, но потом вспомнила, что так пахнут пьяные гости на вечеринках у мамы. Девочка поплотнее закуталась в простыню и повернулась на бок. Ее длинная ночная рубашка задралась, оголив ножки.

Матрас на кровати дрогнул, и Рейчел уже было собралась толкнуть Бекки, чтобы та не крутилась червяком, но потом вспомнила, что они сейчас в доме у дедушки Гая и сестра спит в. другой комнате. Услышав музыку, девочка заставила себя открыть глаза. Стоявший рядом на столике радиоприемник мерцал красным светом.

Матрас снова дрогнул — кто-то сидел на другой стороне кровати. Рейчел перепугалась. Может, из шкафа вылез страшный зверь и сейчас нападет на нее? Ей хотелось позвать папу, но от страха девочка не могла раскрыть рот. Когда матрас вновь качнулся, она повернулась и увидела, что там сидел дедушка Гай.

— А я испугалась, — сказала Рейчел. Гай молча посмотрел на девочку. Она потерла глаза.

— Папа не звонил мне по телефону?

— Нет.

— Ты плохо пахнешь, дедушка. Как пьяница.

— Немного хорошего виски. Всего лишь немного хорошего виски, не больше. — Речь его звучала забавно — он говорил не как обычно, а гораздо медленнее, тщательно выговаривая слова, словно логопед Бекки. И волосы на голове были взъерошены. Дедушка Гай всегда был аккуратен, и Рейчел удивилась, увидев его таким растрепанным.

— Я хочу пить! Принеси мне воды.

— Давай… Давай я поглажу тебе спинку.

— Принеси! — настаивала Рейчел. — Я очень хочу пить.

Гай допил из стакана виски, медленно поднялся с кровати и вышел из комнаты.

Окончательно проснувшись, Рейчел дождалась, когда Гай ушел, отбросила простыню и соскочила с кровати. Шлепая по ковру босыми ногами, она вышла в коридор. Коридор был длинным и темным, как в замке, с тяжелым деревянным комодом, огромными безобразными вазами и деревянным креслом, похожим на трон. На стенах висели сабли, с которыми Гаи снимался в кино, а на фоне красных обоев горели похожие на свечки желтые лампочки. В их тусклом свете тенб вырастала до огромных размеров.

От страха у Рейчел все внутри сжалось — дом дедушки Гая был так огромен и темен, — но она все продолжала осторожно пробираться по коридору к комнате сестры. Тихонько повернув ручку, Рейчел обеими руками толкнула тяжелую дверь и проскользнула в образовавшуюся щель.

Бекки свернулась калачиков посреди кровати, и ее губы, как обычно во сне, смешно пыхтели. Иногда этот звук будил Рейчел, и она с досадой легонько пинала Бекки, но теперь от этого знакомого звука у нее прошел страх. Рейчел не упускала случая убедиться, что ее сестра не напугана, не плачет и с ней все в порядке. Быть сестрой Бекки — это не шутка. Папа говорил ей, что она иногда уж слишком трясется над Бекки, но папы сейчас рядом не было, а мама сама дрожала над Бекки, так что вся надежда была на нее, Рейчел.

Посмотрев на кровать, Рейчел нахмурилась. Бекки начала уже забывать папу, а Рейчел никак не могла его забыть. Мама говорила, что папе некогда с ними видеться, но Рейчел иногда думала, что папа не приезжает потому, что она часто ведет себя очень плохо. Вот если бы она была такой же послушной, как Бекки, папа, может быть, и приехал бы. Рейчел упрямо поджала губы. А когда он приедет, ему от нее сильно достанется за то, что он так надолго оставил их с мамой.

Бекки застонала во сне, ротик ее скривился, словно она собиралась заплакать. Рейчел тихонько подошла к кровати и погладила сестру.

— Не бойся, Бекки, — прошептала она. — Я буду о тебе заботиться!

Сестра успокоилась. Рейчел уже собралась уходить, как вдруг заметила в дверном проеме темную фигуру. Ноги девочки задрожали, но затем она обозвала себя трусливой кошкой, потому что это был всего лишь дедушка Гай.

Рейчел спокойно направилась навстречу деду. Гай, отступив назад, пропустил внучку и закрыл дверь. В одной руке он держал стакан с водой, в другой — стакан с виски.

— Немедленно возвращайся к себе в спальню, — сказал он, все еще смешно и старательно выговаривая слова.

Рейчел вновь захотелось спать, и она пошла следом за дедом. Гай шел пошатываясь и около ее кровати пролил немного воды на ковер. Когда такое случалось с Рейчел, ей сразу надо было убирать за собой, но дедушка Гай не обратил на пролитую воду никакого внимания.

Гай откинул простыню на кровати. Рейчел забралась под нее и взяла стакан с водой. Держа стакан обеими руками, она сделала глоток и протянула его обратно.

— Больше ничего не хочешь? — Дедушка говорил так, словно ужасно на нее сердился. Рейчел покачала головой.

— Тогда хорошо. Ложись и засыпай! — Он стал говорить шепотом, словно боялся разбудить Бекки, но Бекки была так далеко. — Я просто поглажу тебе спинку, — сказал дедушка. — Немножко поглажу тебе спинку.

Рейчел не нравилось, как смешно он говорил, и ей не нравилось, как от него пахло, но она любила, когда ей гладили спину, и, послушно перевернувшись на живот, девочка зажмурила глаза.

Руки дедушки Гая забрались под ночную рубашку. Рейчел приподняла бедрышки, чтобы он смог повыше задрать рубашку и ему удобнее было гладить ей спину. Было очень приятно, и девочка зевнула. Из радиоприемника доносилась тихая красивая музыка. Глаза понемногу закрылись. Рейчел думала о Максе и его диких животных из ее любимой книги. Может, завтра дедушка ей почитает. Может, завтра…

Она плыла на кровати, словно Макс в своей лодке.

Как вдруг что-то страшное мгновенно разбудило ее.

Впереди показались черные с позолотой кованые железные ворота — одни из самых роскошных в Бель-Эйр. Эрик резко затормозил, и машина, прежде чем остановиться, несколько раз угрожающе вильнула. Часы на приборной доске показывали двенадцать ноль семь. Дорога заняла девятнадцать минут. Что, если уже слишком поздно?

Эрик знал, что никто из прислуги не живет в доме Гая. Она приходит утром и уходит после обеда. Ночью Гай один спит в этом огромном мавзолее. Один, если не считать двух маленьких девочек!

Лили смотрела на ворота, не отрываясь.

— Я забыла о воротах. О Боже, Эрик, они заперты! Мы не сможем попасть внутрь!

— Я залезу! — Эрик выскочил из машины, не обращая внимания на боль в боку, куда Лили ударила его ножом. Он сказал себе, что сможет все: Вести автомобиль со сверхзвуковой скоростью, преодолевать немыслимые препятствия, врываться в запертые дома, спасать невинных — он проделывал все это десятки раз — и безоружный, и с автоматом «узи» в руках. Он справлялся с этим, истекая кровью, потеряв глаз. Но тогда это было кино, а сейчас все было реальностью.

Эрик нашел в воротах подходящее место и начал взбираться. Это было бы несложно, если б не рана. Рубашка уже пропиталась кровью, и Эрику оставалось лишь надеяться, что рана неглубокая.

Дом и участок были напичканы фотоэлектронными средствами наблюдения. Забравшись на ворота, Эрик перебросил ногу через красивую декоративную решетку. Он надеялся, что сигнализация уже сработала — в доме, в полиции, в ушах самого Господа Бога. Спрыгнув на землю, Эрик на мгновение застыл, скривившись от пронзившей его острой боли. Переведя дыхание, он побежал к дому, прижимая руку к влажному и скользкому от крови боку. Подбежав к двери, он одной рукой нажал на звонок, а другой стал колотить по резным панелям.

— Открывай! Открывай, сукин сын! — Эрик стучал кулаком в дверь и молился о том, чтобы дочери спокойно лежали в постелях и чтобы им ничто не угрожало. Но от липкого страха за беззащитных девочек у него мурашки бегали по спине.

Шло время. Каждая секунда казалась вечностью. Гай не появлялся, и Эрик уже не мог больше ждать. Он бросился сквозь заросли деревьев, затем пробежал вдоль восточного крыла дома. Когда он был в саду у черного хода, ему вдруг вспомнилось первое посещение этого места, ночь, когда Лили повела его в детский домик для игр и когда они зачали близнецов. Его страсть к Лили настолько отличалась от того единения душ, пережитого с Хани, что, казалось, эти чувства были испытаны разными людьми. Эрик отогнал мысли о Хани. Они приносили ему то умиротворение, которое сейчас нельзя было себе позволить.

За шумом собственного тяжелого дыхания Эрик услышал журчание воды в шестиугольном фонтане. Он подбежал к двери, ведущей в кухню. Продолжая прижимать руку к кровоточащему боку, Эрик ударил ногой в запертую дверь.

Дверь рассыпалась, и Эрик ввалился я дом. Несколько секунд он приходил в себя от нового приступа боли. Когда боль немного утихла, Эрик обратил внимание на настойчивые звуки сработавшей сигнализации. Но кроме этих звуков, он услышал еще и то, от чего кровь застыла в жилах. Это были пронзительные крики Рейчел о помощи.

Рейчел забилась в угол спальни, где раньше спала ее мать. На ней были только трусики, и она визжала, потому что тем страшным зверем оказался ее дедушка Гай!

— Перестань визжать! — орал он, надвигаясь на нее. — Замолчи!

В доме все вокруг звенело, но Гай не обращал внимания на эти звуки. Он отбросил стоявший у него на пути стул и подошел ближе. Он уже не говорил, тщательно произнося слова, — они теперь набегали друг на друга, словно у деда был полный рот еды. Гай натыкался на все подряд, и брюки у него были расстегнуты. Рейчел увидела, что там было, и это показалось ей отвратительным и страшным.

— Нет! — кричала она. — Нет! Я боюсь!

Рейчел заплакала, размазывая слезы по лицу. Сначала, когда дедушка гладил ей спину, все было хорошо, но затем его рука забралась в трусики. Рейчел знала, как можно гладить, а как нельзя, и сразу же проснулась. Она закричала, но дедушка еще раз погладил там, где нельзя. Рейчел ударила его и спрыгнула с кровати. Но он и не собирался от нее отставать.

— Рейчел, иди сюда! — приказал дедушка Гай. Он осклабился, обнажив большие страшные зубы. — Перестань визжать и иди сюда! Я накажу тебя, если не будешь слушаться!

Пошатываясь, он стал приближаться к ней, и Рейчел снова завизжала. Она попыталась проскользнуть мимо Гая, но ему удалось схватить ее.

— Нет! — закричала она, когда его пальцы впились ей в плечо. — Нет! Я боюсь!

— Успокойся! — Гай схватил ее на руки, обдав смрадным дыханием и прижав так крепко, что Рейчел стало больно. — Успокойся! Я не сделаю тебе ничего плохого! Тсс! Я только поглажу тебя.

— Я расскажу! — визжала девочка, стараясь вывернуться. — Я расскажу папе, что ты трогал меня там, где нельзя!

— Не расскажешь! — Гай поднес Рейчел к кровати и бросил ее на постель. — Если расскажешь, то никогда больше не увидишь маму!

Девочка опять заплакала.

Гай вырвал простыню, в которую вцепилась Рейчел, и потянулся к трусикам.

— Нет! Не смей меня трогать! — Девочка изо всех сил пихнула Гая ногой.

Когда один из ударов попал в цель, Гай охнул от боли и что-то невнятно забормотал. Но потом придавил Рейчел к кровати и снова потянулся к трусикам. Ее ручки и ножки дрожали от усталости и неравной борьбы, но она продолжала сопротивляться. Девочка вспомнила папу и Пэтчеса, их пиратские рейды, когда девочки могли сражаться не хуже всех остальных. Она еще раз ударила Гая, еще раз завизжала и все выкрикивала одно и то же слово:

— Папа! Папа!

Перепрыгивая через ступеньки, Эрик бежал по лестнице. Подтягиваясь свободной рукой за перила, он уже едва касался ногами покрытых ковром ступенек. Кровь стучала в ушах, сердце выпрыгивало из груди. Крики Рейчел доносились из-за закрытой двери в конце коридора. Из противоположного конца коридора доносились более тихие и сдавленные звуки — это плакала Бекки. Эрик промчался по коридору и ворвался в комнату.

Гай прижимал его дочь к кровати. Он поднял голову и посмотрел на Эрика остекленевшими глазами пьяницы. От внешности кинозвезды не осталось и следа — растрепанные волосы, безобразное лицо, покрытое сетью морщин. В комнате стоял тяжелый запах перегара.

Эрик бросился через комнату и оторвал Гая от маленького тела Рейчел:

— Ублюдок!

— Нет… — заскулил Гай.

— Я убью тебя, сукин ты сын! — Эрик бросил Гая об стену и вновь накинулся на него. Схватив негодяя за ворот рубахи, поставил на ноги и стал осыпать градом ударов. Жажда крови овладела Эриком, и только хруст переломанных костей мог отрезвить его. Он наносил удар за ударом, превращая лицо Гая в сплошное месиво. Гай потерял сознание, но Эрик все никак не мог успокоиться — должен же он отомстить за двух невинных детей, Рейчел и ее мать! От следующего удара голова Гая беспомощно запрокинулась назад.

— Папа!

Шум в ушах стал понемногу стихать, мир вокруг переставал кружиться. Придя в себя, Эрик увидел перед собой изуродованное лицо. Скулы были разбиты, из носа и изо рта хлестала кровь — Гая уже трудно было назвать красавчиком. Эрик выпустил ворот рубахи, и отец Лили рухнул на пол.

Обернувшись на плач, Эрик увидел устремившуюся к нему Рейчел. Бросившись к дочери, он подхватил ее на руки.

— Папа! Папа!

Выкрикивая с плачем это слово, девочка уткнулась лицом отцу в шею. Ощутив под пальцами хрупкие позвонки, Эрик зажмурился от нахлынувших на него чувств. Сердце бешено заколотилось. Одна из коленок Рейчел задела раненый бок, но Эрик почти не чувствовал боли. Ощущая ладонями мягкую ткань ее трусиков, он надеялся, что успел вовремя.

— Все хорошо, мое солнышко, — успокаивал Эрик, переводя дыхание. — Все хорошо. Папа здесь. Папа совсем рядом.

— Дедушка Гай… Он пытался… Он хотел… обидеть меня!

— Знаю, солнышко. Знаю. — Эрик поцеловал дочку в щеку и почувствовал на губах соленый вкус слез. Вдали раздался вой полицейской сирены, но, кроме ребенка на руках, для него ничего не существовало.

— Он хотел обидеть меня, — продолжала всхлипывать Рейчел.

— Папа больше никогда не позволит ему тебя обижать.

Плач Бекки в дальней комнате стал громче, и, не выпуская дочку из рук, Эрик направился к двери.

— Не хочу… я не хочу… — Слова Рейчел прерывались рыданиями, и она крепче обвила ручками шею отца. Эрик остановился и погладил девочку по спине:

— Что такое, солнышко? Чего ты не хочешь?

Маленькая грудная клетка Рейчел трепетала от рыданий.

— Скажи мне, — прошептал Эрик, прижимая губы к ее щеке и не в силах сдерживать слезы.

— Я не хочу, чтобы ты…

— Ну что, моя девочка?

— Не хочу, чтобы ты… — Рейчел икнула, — видел мои трусики.

Ощутив необыкновенный прилив нежности, Эрик медленно спустил дочку на пол.

— Ну конечно, нет, солнышко, — прошептал он. — Конечно, нет.

Не отпуская дочь от себя, Эрик поднял упавший на ковер мягкий желтый халатик с танцующими медведями. Осторожно помогая девочке надеть его, он охранял ее стыдливость, на которую у нее были все права.

Крепко прижав к себе Рейчел, Эрик вышел из комнаты и направился по коридору за второй дочерью.

Глава 31

Едва успев завершить телефонные Переговоры с одним из торговцев продуктами, Хани услышала стук в дверь черного хода «Загона».

— Войдите!

Дверь распахнулась, и на пороге показался Артур Локвуд. Даже посреди парка развлечений в Южной Каролине он ухитрялся выглядеть как голливудский агент. Может, потому, что в руках у него постоянно была папка с бумагами.

— Приехали люди, у которых мы арендуем аттракционы, — сказал он. — И еще тебе нужно подписать документы об установке карусели.

— Но карусель собирались сдавать только завтра. — Хани взяла бумаги и поставила внизу в нескольких местах закорючки своей подписи.

Забирая обратно бумаги, Артур пожал плечами:

— Это место не для меня. Я здесь всего лишь мальчик на побегушках. Только когда мы вернемся в Лос-Анджелес, не рассказывай никому, что я вел переговоры с торговцами жареными сосисками и массовиками-затейниками. Это испортит мой имидж агента-акулы.

— Обещаю. Я тебе очень благодарна, Артур!

Локвуд появился в парке два дня назад вместе с контрактом на съемки телевизионного фильма, выбранного Эриком в качестве первой ступеньки ее возвращения в мир кино. Это был сценарий о лагере для интернированных японцев, который они обсуждали на Рождество. Съемки должны были начаться через месяц. Сценарий был замечательный, но роль жены фермера из Северной Дакоты едва ли была ей сейчас по плечу. Хани даже обрадовалась, что нынешняя усталость не оставляет сил на сомнения.

Артур мог вполне обсудить с ней детали контракта по телефону, и его личный приезд был связан скорее всего с неуверенностью в том, что Хани в конце концов подпишет контракт. Но она дала слово и, несмотря на все последствия, не собиралась отказываться от своего обещания.

Хани никак не ожидала, что Артур ничем не выдаст своего удивления ее соглашением с Эриком. Он даже одобрительно отозвался об оформлении контракта. По всей видимости, мужчины уже не раз встречались, но Артур не вдавался в подробности, а Хани не спрашивала. Она даже обрадовалась тому, что с Эриком вместо нее будет общаться Артур.

Хани хотелось узнать и о самом Эрике, но она никак не могла подобрать нужные слова. Три месяца назад, в конце января, Лили провела широко освещавшуюся пресс-конференцию, где рассказала, что в детстве» стала объектом сексуальных домогательств. В отчетах о пресс-конференции писали, что рядом с Лили присутствовали ее мать Хелен и Эрик. Поскольку не упоминалось ни о каких обвинениях Лили в адрес Эрика, Хани могла лишь предположить, что прежние обвинения были связаны с полученным в детстве психическим надломом и что Эрик получил своих дочерей обратно.

Хани почувствовала пощипывание в глазах и попыталась отвлечься, уткнувшись в папку с кипой перепачканных счетов.

— Надеюсь, Эрик не припас для меня еще дюжину-другую проектов.

— О, да мы заболтались! — Артур с преувеличенной озабоченностью бросил взгляд на свои часы фирмы «Ролекс». — Уже поздно, я могу не успеть на самолет.

— Как он себя… Ты говорил, он был ранен.

— Да я уже сказал, что он в полном порядке, ничего серьезного. — Артур помахал документами о приемке карусели и поцеловал Хани в щеку. — Заброшу эти бумаги на обратном пути. А ты подумай о себе! Не доведи себя до ручки на торжествах в этот уик-энд!

Артур нахмурился, и Хани поняла, что он не в восторге от того, как она выглядит. В который раз Хани не спала ночь. Она постоянно была на грани срыва, и лишь посещения больницы приносили ей частичное облегчение. Периоды нервного истощения сменялись у нее прямо-таки испепеляющей агрессивностью, когда она выходила из себя по каждому пустяку. И лишь изнурительная работа способна была отвлечь ее от мысли об Эрике.

— Я буду в порядке.

Когда дверь за Артуром закрылась, Хани еще раз позвонила по телефону и отправилась из «Загона» в парк.

Торжества по случаю повторного открытия «Черного грома» Хани наметила на субботу — в запасе было еще три дня. Поскольку она уже была по уши в долгах, трата еще нескольких тысяч ее не смущала. Совет округа по вопросам семьи подготовил для нее список семидесяти пяти нуждающихся семей, и Хани пригласила их на праздничные торжества. Праздник не планировался особенно роскошным, но все должно было быть бесплатным: угощение, несколько арендованных аттракционов для малышей, несколько игровых автоматов и, конечно же, «Черный гром».

Хани вновь отправилась к американским горкам. Все тело ныло от усталости — отчасти из-за нервного напряжения, отчасти из-за ежедневной работы с раннего утра до позднего вечера. Сегодня была среда. Если все пойдет хорошо, вечером состоится первый пробный запуск «Черного грома». И тогда у нее останется несколько дней для наведения полного блеска перед прибытием публики на официальное открытие в субботу. А через две недели после открытия она уже будет в Калифорнии.

К приходу Хани бригада маляров наносила последние штрихи, отделывая черное блестящее здание станции-причала. Внутри под пластиковым покрытием стоял заново отремонтированный поезд с семью пурпурными и черными вагончиками. Электрики подключали панель управления, а инженеры и старший мастер проекта заканчивали скрупулезную проверку. Сегодня нужно было впервые запустить собственно маховик «Черного грома» с подключенным к нему двигателем мощностью в сотни лошадиных сил. В настоящий момент шла проверка тормозов, и все еще оставалась надежда к вечеру провести по трассе вагончики поезда, нагруженные мешками с песком.

К окончанию работ большинство строителей покинули парк, и теперь, без пронзительного визга циркулярных пил, без перестука молотков, на площадке было непривычно тихо. Хани остановилась около еще не вывезенной кучи строительного мусора и посмотрела на огромную картину, вывешенную над входом в здание станции.

Картина была замечательная, даже лучше той, что висела в старом «Доме ужасов». Это была панорама горок во всей их красе — они неистово вздымались, подобно дикому мустангу, на фоне мятежного неба с грозовыми тучами и стрелами молний. Картина была написана в ярких пурпурных, черных и штормовых серых тонах, и от нее исходила неудержимая энергия, как и от самого «Черного грома». Ее привезли из Уинстон-Салема, штат Северная Каролина, в кузове специального грузовика. В правом нижнем углу картины стояла подпись автора — Гордон Т. Делавис. Талант Гордона был еще одним свидетельством ее многочисленных заблуждений.

Хани вспомнила последний телефонный разговор с Шанталь, в действительности монолог сестры с описанием всех прелестей школы красоты, где Шанталь осваивала парикмахерское искусство. Хани устало потерла глаза. Сколько же раз Дэш учил ее не вмешиваться в жизнь других людей!

К ней подошел Сэнди Комптон, старший мастер проекта:

— Хани, мы уже готовы загружать вагоны мешками с песком и делать пробный пуск.

Хани ощутила одновременно и радостное предвкушение, и тревогу. Итак, сейчас наконец свершится!

— Не удивляйся, если поезд не сможет сразу пройти весь путь, — сказал Сэнди. — Трасса еще не обкатана, и придется кое-что подправить. Возможны неприятности на подъеме, да и со спиралью может быть не все гладко.

— Понимаю, — кивнула Хани.

Следующие три часа она наблюдала, как постепенно оживает «Черный гром». Нагруженный мешками с песком поезд отчаянно преодолевал подъем — останавливался, затем трогался, снова останавливался, пока двигатель не довели до совершенства. Когда поезд наконец показался на вершине и пошел на первый спуск, Хани почувствовала, что сама готова взлететь ввысь. Поезд успешно преодолел остаток трассы, включая спираль, и вернулся на станцию под оглушительные приветствия собравшихся.

«Черный гром» снова в строю!

Оставшиеся дни недели промелькнули для Хани как одно мгновение. К четвергу горки были готовы для испытаний с пассажирами, и после первой поездки инженеры были вне себя от радости. Хотя еще требовалось слегка сгладить отдельные участки трассы, чтобы спуски там не были такими кошмарными, «Черный гром» не обманул ожиданий — он был скоростным, захватывающим дух, неудержимым.

В четверг к вечеру мастер сообщил Хани об успешном прохождении проверки на безопасность и предложил ей принять участие в следующем пробном пуске.

Хани покачала головой:

— Пока еще нет.

В пятницу она также отказалась участвовать в испытаниях. Хотя ей и приходилось вертеться эти дни как белка в колесе, не по этой причине она отказалась — Хани останавливало присутствие многих людей. Оператор пульта управления согласился прийти в субботу в парк пораньше, задолго до открытия. Тогда она и совершит свою первую поездку.

Хани осмотрелась вокруг. Большая часть парка была огорожена из соображений безопасности, но подготовка шла своим чередом. Рядом со зданием станции «Черного грома» устанавливали оборудование для маленьких кафе, арендуемые карусели уже смонтировали на том месте, где прежде стояли старые. Для самых маленьких посетителей подготовили надувные луноходы и разнообразные кабинки с играми, которые должны были запустить члены местной церковной общины. Но главным ее детищем был «Черный гром».

Восстановление «Черного грома» обошлось ей приблизительно в миллион долларов. Она была разорена и по уши в долгах, но не жалела ни о чем. Завтра на рассвете она заберется в первый вагончик и увидит, сможет ли прикоснуться к тому вечному, что окончательно примирит ее со смертью Дэша.

Хани заметила маленькую девочку, видимо дочь кого-то из ее рабочих, напряженно вглядывавшуюся в очертания «Черного грома». Девочка так сильно задрала голову, что кончики ее прямых темных волос касались пояса джинсов. Выражение лица было столь серьезным, что, подойдя к ней поближе, Хани невольно улыбнулась:

— Привет! Ищем кого-то?

— Я жду своего папу.

Волосы девочки были прихвачены несколькими разнородными заколками, не подходящими друг к другу. Кроме джинсов, на ней были спортивная майка с атласной аппликацией, изображавшей красно-желтый буксирный катер, пара поношенных тапочек фирмы «Найк» и ядовито-розовый браслет, весь в серебристых блестках.

— Эти американские горки, оказывается, и правда такие громадные, — сказала она.

— Да, это так.

Девочка повернулась и изучающе оглядела Хани:

— На них очень страшно?

— Они очень крутые.

— А я бы не испугалась, — похвастала малышка. — Я вообще ничего не боюсь. — Тут на ее личике появилась растерянность. — Вот только у меня ночные кошмары бывают.

— А ты каталась когда-нибудь на американских горках? — поинтересовалась Хани.

— Только один раз, когда была совсем маленькой.

— Жаль, не повезло.

Девочка возмущенно засопела:

— Я собиралась прокатиться на «Космической горе», когда мы ездили в Диснейленд, но папа не разрешил мне из-за этих страшных снов. Он был такой нехороший! И потом заставил нас рано уехать, потому что я слишком рассердилась.

Хани постаралась скрыть веселость:

— А как все было?

— Я нечаянно опрокинула свой стаканчик с мороженым, но я же не нарочно попала в его рубашку, а он не должен был заставлять нас уезжать.

Хани не могла удержаться от смеха, беззаботного, потому что не ей приходилось отвечать за воспитание этой сообразительной маленькой шалуньи. Что-то в ней напомнило Хани другую маленькую девочку, так же бесстрашно окунувшуюся в жизнь. Девочка негодующе посмотрела на Хани:

— И ни капельки не смешно!

Хани моментально опомнилась:

— Извини, пожалуйста! Ты права. И правда, что смешного в том, что вам пришлось рано уехать из Диснейленда!

— Папа уже сказал, что я не смогу прокатиться на «Черном громе». Я даже заплакала, а он все равно не разрешил. Он в самом деле такой нехороший!

Едва эти слова сорвались с губ, как лицо девочки расплылось в широкой улыбке при виде кого-то за спиной Хани.

— Папа! — взвизгнула она. Девчушка тут же сорвалась с места.

Хани улыбнулась, услышав позади пыхтение. Интересно, кто из рабочих приходится отцом этой маленькой злодейке? Она уже собралась было повернуться и посмотреть, как услышала этот незабываемый голос:

— Господи Иисусе, прошло всего пять минут, Рейчи! Посмотри-ка на этот локоть! И я ведь просил тебя подождать, пока свожу Бекки в ванную.

Весь мир Хани накренился. Ее накрыло волной чувств, от пронзительной радости до удушливого страха. Она внезапно вспомнила, что стоит тут в грязных джинсах, с немытыми волосами Что он здесь делает? Почему не держится в стороне, подвергая ее опасности новой встречи? Медленно повернувшись, она оказалась с ним лицом к лицу.

— Привет, Хани!

Перед нею стоял человек, которого она никогда не знала. Шикарный незнакомец, не человек даже, а бог с позолоченным Оскаром на каминной доске и брокерами мирового масштаба у ног. Наглазник исчез. Вместо длинных волос, так врезавшихся ей в память, у него была цивилизованная двухсотдолларовая прическа — мастерски подстриженные, ухоженные волосы едва доставали до воротника. Одежда прямо вопила о богатстве и европейском стиле: рубашка не из мягкой фланели, а от «дизайнера, свободно подогнанные слаксы в мелкий переплет цвета „серое-на-сером“ взамен линялых джинсов. Сняв дорогие солнцезащитные очки, он сунул их в карман рубашки. В бирюзовых глазах знаменитой кинозвезды застыла спокойная невозмутимость.

Она попыталась составить воедино отдельные куски, соединить эту кинозвезду с тем клоуном, тем рабочим и прежде всего тем человеком, который позволил ей увидеть своих внутренних демонов, и не смогла.

И ей не удалось это до тех пор, пока он не опустил взгляд на своих дочерей. В тот же момент все напускное растворилось, и она сразу поняла, что стоявший перед ней человек был именно тем, кто обнажил свою душу в ту «ночь четыре месяца назад, когда они сидели на вершине „Черного грома“.

— Я вижу, ты уже познакомилась с Рейчел, — заметил Эрик. — А это ее сестра, Бекки.

Она опустила глаза на другого ребенка, чья ручка полностью исчезла в его ладони, но сказать ничего не успела: Рейчел вырвалась от отца и подбежала к ней.

— У Бекки болезнь Дауна, — произнесла она яростным шепотом, достаточно громким, чтобы услышал весь свет. — Не говорите ей ничего плохого. То, что она не похожа на других, еще не значит, что она ничего не соображает.

Хани с трудом обрела дар речи. Не могла же она объяснить Рейчел, что ее молчание вызвано отнюдь не болезнью сестры, а присутствием ее отца.

— Привет, Бекки, — выдавила наконец Хани дрогнувшим голосом. — Рада с тобой познакомиться.

— Пливет, — робко сказала Бекки.

Очевидно, поведение Хани соответствовало ожиданиям Рейчел, потому что та одобрительно закивала головой и вернулась к отцу.

Сунув руки в карманы джинсов, Хани впервые обратилась к Эрику.

— Я… мне казалось, ты работаешь над ролью.

— Только что закончил. И решил, что не могу пропустить столь грандиозного события. — Он посмотрел на «Черный гром» ничего не выражающими глазами.

— А я тебя не ждала, — неожиданно для себя сказала она.

— Конечно, не могу представить, чтобы ты ждала. — Его рот скверного мальчишки скривился в той циничной гримасе, за которой он обычно прятал свои обиды. — Как прошла твоя волшебная таинственная поездка?

— Я… я еще не каталась.

Он поднял бровь:

— Ожидаешь полнолуния?

— Не надо так, Эрик.

Ее прервал голос Рейчел, и тон его был явно осуждающим:

— Я помню, ты говорил, что Хани — взрослая. А она такая маленькая!

— Довольно, Рейчи.

— Могу поспорить, что перерасту ее уже в третьем классе. Для взрослой она слишком уж маловата.

— Рейчел… — В голосе Эрика появились предостерегающие нотки.

— Все в порядке, Эрик. — В замечаниях Рейчел явно сквозил некий вызов, и Хани почувствовала что-то вроде восхищения, не говоря уж о странном ощущении родства. Она знала все о такого рода вызывающих поступках.

— Дорогая, возможно, я и мелковата. Но зато крута.

— Я тоже упряма, — не задумываясь выпалила Рейчел.

— Вижу, но тебе еще предстоит пройти немалый путь, прежде чем ты станешь такой же, как я. — Хани подбоченилась. — Я управляла этим заведением, когда была чуть постарше тебя. Здесь главное не то, что на человеке, а то, что внутри него. Никто, имеющий хоть каплю разума, никогда не станет со мной связываться!

— О Господи, — пробормотал Эрик. — Так и знал, что этого не миновать!

Рейчел впервые оглядела ее с некоторым уважением.

— А вы достаточно сильная, чтобы схватиться с мужчиной?

— Да хоть с дюжиной мужчин, — не раздумывая заявила Хани.

— Мне пришлось схватиться с моим дедушкой Гаем. Он плохо трогал меня.

Хани испытала потрясение, поняв, что за этими словами стоит нечто неизмеримо большее, чем преданный огласке рассказ Лили. Она постаралась скрыть ужас, и единственным чувством, которое она позволила себе проявить, было уважение.

— Держу пари, он пожалел, что схватился с тобой.

Рейчел энергично кивнула головой:

— Я визжала и вопила по-настоящему громко, а потом еще папа побил его. И дедушке Гаю пришлось поехать в специальную больницу для… — Она вопросительно посмотрела на отца.

— Для алкоголиков, — подсказал он нужное слово.

— В больницу для алкоголиков, — продолжила рассказ Рейчел. — И теперь нам с Бекки не надо больше оставаться с ним. А папа сказал, чтобы я никогда и никому не позволяла смотреть на мои трусики.

— Правильно, — ответила Хани. — Некоторые вещи должны быть только для тебя одной, правда?

Но Рейчел уже забыла о прошлом. Ее глаза обратились к «Черному грому».

— Я же не маленькая. Не пойму, почему мне нельзя прокатиться на «Черном громе», папа!

— Давай прекратим этот спор, — решительно заявил Эрик. Увидев, что назревает конфликт, Хани предпочла прервать его:

— Где вы остановились?

— В городском отеле.

— Почему бы нам не остановиться здесь, как ты раньше останавливался, папа? — Рейчел обратилась к Хани. — Папа рассказывал, как он помогал строить «Черный гром», правда, папа? И жил прямо здесь, посреди этого парка развлечений.

— Рейчел, это не совсем парк, — предупредила Хани. — Если ты рассчитываешь увидеть здесь что-то вроде Диснейленда, то разочаруешься. Тут есть только то, что ты видишь перед собой. «Черный гром» да несколько одолженных аттракционов, которые придется вернуть в понедельник утром.

— Да мне все равно. Ну почему нам нельзя остановиться в парке, там, где ты жил, папа? И Бекки тоже хочет, правда, Бекки?

Бекки послушно закивала головой:

— Бекки хоцет остаться здесь.

— Мне очень жаль, девочки!

Рейчел вцепилась в руку отца.

— Если мы останемся в отеле, то все будут приставать к тебе с автографами, как тогда, в самолете. Я хочу остаться здесь. И Бекки тоже хочет. И она уже больше не писает в кроватку, Хани, так что вы можете не волноваться.

Бекки посмотрела на Хани так застенчиво, что та не смогла сдержать улыбку.

— Да я и не волнуюсь вовсе.

Эрик не смотрел на Хани. Наоборот, он не отрывал взгляда от дочери.

— Извини, Рейчел, но это не совсем удобно.

— А помнишь, когда мы последний раз останавливались в отеле, мне снились страшные сны и я кричала не переставая. И тот человек пришел и стал колотить в дверь и сказал, что вызовет полицию.

Хани заметила нерешительность Эрика и, хотя не была посвящена во все подробности, догадалась, над чем он ломал голову.

— Я не возражаю, Эрик, — бесстрастно произнесла она. — Решать тебе.

— Ну пожалуйста, папочка! Я очень тебя прошу!

Эрик пожал плечами:

— Похоже, выбор у меня невелик, верно?

Рейчел радостно завизжала и принялась скакать. Бекки, тоже взвизгнув, следом за сестрой стала подпрыгивать на месте.

— Давай посмотрим, что тут есть. — Рейчел, схватив Бекки за руку, побежала к взятой напрокат карусели, едва видневшейся сквозь деревья.

— Не убегайте далеко! — крикнул вдогонку Эрик.

— Ладно, — отозвалась Рейчел.

— Ведь убегут же, — вздохнул Эрик.

Он повернулся к Хани:

— Ты могла бы и отказать.

— И ввязаться в очередное препирательство с твоей дочкой? Нет уж, спасибо!

Он улыбнулся:

— С ней довольно трудно, ты не находишь?

— Да она просто великолепна, и ты это прекрасно знаешь.

Между ними воцарилось неловкое молчание. Он сунул руки в карманы своих слаксов.

— Я собирался приехать сюда один, но, когда сообщил об этом Рейчел, она попросту вошла в неуправляемый штопор!

— Наверное, боялась, что ты не вернешься.

Лицо его потемнело.

— Как ты, возможно, догадалась, отец Лили приставал к ней, и с тех пор почти каждую ночь ее преследуют кошмары.

Когда он рассказал ей обо всем, Хани едва не сделалось дурно.

— Даже просто оторвать ее от меня на какое-то время в течение дня и то бывает достаточно трудно. Детский психиатр, что работал с нами, полагает, что здесь спешка вредна, и я с ним согласен. Рейчел требуется время, чтобы опять почувствовать себя в безопасности.

— Да, конечно же.

— Ни один ребенок не должен пережить того, что довелось ей испытать, — горько сказал он.

Хани захотелось дотронуться до него, но вместо этого она посмотрела на американские горки.

— Завтра она устроит тебе трудный денек, требуя прокатиться на «Черном громе».

— Знаю. И это одна из причин, почему мне не следовало брать ее сюда, но у меня слишком много хлопот, чтобы подумать об этом.

Зачем он пришел? Спрашивать она не решалась, а сам он, похоже, говорить об этом не хотел.

— Думаю, мне стоит сходить на разведку, — сказал Эрик.

Хани посмотрела на карусель. Как он и предсказывал, девочки исчезли.

— Зачем ты явился сюда, Эрик?

Он остановил на ней свой «киношный» взгляд:

— Мне нужно разобраться со своей жизнью, Хани. Я хочу выяснить, есть ли у нас будущее вдвоем или я себя обманываю.

Эта откровенность и удивила, и встревожила ее. Хани поняла, что настоящий Эрик по-прежнему остается для нее незнакомцем, и она не знала, как себя с ним вести.

— Эрик, я…

Ее перебил голос Рейчел, звавший из-за деревьев:

— Папочка, посмотри, что мы нашли!

— Я должен идти. Мы заедем за тобой и повезем обедать — в шесть часов.

— Не думаю, что это будет…

— Надень что-нибудь красивое.

Она открыла рот, чтобы возразить, но он уже ушел.

Хани надела единственное привезенное с собой платье — простое, плотно облегающее фигуру, нефритового цвета, — оно довольно высоко открывало колени; дополнила его подходящими чулками и туфлями-лодочками тоже нефритового оттенка. Простой круглый вырез платья оттеняло тяжелое золотое египетское ожерелье. Единственным другим ювелирным украшением на ней было обручальное кольцо.

— Вот это да! — Рейчел крутилась в центре трейлера, разглядывая его внутреннее убранство. — Здесь так здорово, папа! А почему и мы не можем жить в таком же трейлере?

— Ну что ж, завтра продаю дом.

— Это он с сал-каз-мом, Бекки.

— С сарказмом. — Он машинально поправил ее, не в силах оторвать взгляд от Хани Джейн Мун Куган. Она наклонилась вперед, чтобы Бекки могла потрогать ожерелье, и, когда Эрик наблюдал за дочерью, запустившей руку в длинные волосы Хани, он старался не думать о том, как бы и ему хотелось сделать то же самое.

— Я сяду рядом с Хани, — объявила Рейчел, как только все вышли из трейлера и направились к стоянке, где оставили взятый напрокат автомобиль. — А ты, Бекки, сядешь на переднем сиденье с папой.

Бекки, к его удивлению, воспротивилась:

— Мне този хоцица с Хани!

— Нет, глупенькая, я первая Хани увидела!

Хани встала между девочками и взяла их за руки:

— Сядем сзади втроем, и пусть ваш папа будет у нас шофером.

— Великолепно, — пробормотал он, начиная жалеть, что не взял няню для девочек, чтобы можно было хотя бы ненадолго остаться с Хани вдвоем.

Когда принесли десерт, он пожалел об этом еще сильнее. Впрочем, продолжительного разговора в любом случае не получилось бы — каждый раз, когда он брался за вилку, у стола появлялся очередной любитель автографов.

Сидевшая напротив Хани присвистнула, когда Бекки сосчитала стоявшие на столе стаканы с водой:

— Вот это да, Бекки, ты, оказывается, хорошо считаешь!

С тех пор как Эрик вернулся, Бекки просто расцвела. Она перестала мочиться в постель и добилась огромного прогресса в развитии речи. Обычно робкая с незнакомыми людьми, с Хани она трещала как сорока.

Эрик перевел взгляд на Рейчел. Она и Хани за время обеда несколько раз принимались спорить, но Хани каждый раз удавалось одержать верх. Эрик все ждал, что Рейчел вот-вот вспылит, но между ними, похоже, установилось некое взаимопонимание. Нельзя сказать, чтобы Эрика это сильно удивило. Во всем, за исключением внешности, Рейчел казалась дочерью именно Хани, а не Лили. По поведению обе они были задиристыми, даже агрессивными, но душа — верная, мягкая и нежная.

У каждой была еще и куча недостатков, о которых ему не хотелось вспоминать, — чего стоило одно только тупое упрямство.

Сидевшая по другую сторону стола Рейчел, поскучнев оттого, что вниманием Хани полностью завладела сестра, облизала ложку и водрузила ее себе на нос. Хани не обращала на это внимания вплоть до того момента, как ложка упала, а затем похвалила платье Рейчел.

Его мысли перекинулись на Лили. Они разговаривали всего неделю назад. Она работала с выдающимся психотерапевтом, тем самым, который помог Рейчел, и была более умиротворенной, чем когда-либо. Она искупила все свои провинности, предоставив ему полное право опекать дочерей, справедливо полагая, что от него толку будет гораздо больше.

После одной из первых встреч с психотерапевтом у них состоялся разговор.

— Я очень люблю девочек. — Она говорила как на исповеди. — Но кажется, что мне хорошо с ними только тогда, когда ты рядом и присматриваешь за ними. Мне бы хотелось быть для них «Тетей Мамой».

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, знаешь… Наезжать в город… Осыпать их подарками. Осыпать безумными поцелуями… А затем исчезать, предоставляя тебе возможность растить их… Ты считаешь меня чудовищем?

Он покачал головой:

— Нет, я так совсем не думаю.

Он знал, что Лили старается видеть события своего прошлого в как можно более светлых тонах, а девочки привыкли к появлениям и исчезновениям матери в их жизни. Совсем другое дело — его отлучки, и именно из-за них пришлось привезти детей в. Южную Каролину.

— Тебе когда-нибудь снятся по ночам чудища? — спросила Рейчел у Хани.

— Иногда, — коротко ответила Хани.

— Страшные?

Хани невольно взглянула на Эрика и быстро отвела взгляд.

— Довольно страшные.

Рейчел задумчиво рассматривала ее.

— Ты собираешься замуж за папу?

— Хватит вопросов, Рейчел, — подытожил Эрик и попросил у официанта счет. По его напряженному лицу было ясно, что его пугает ответ Хани.

Глава 32

Сначала Хани поцеловала в лоб Рейчел, затем — Бекки.

— Спокойной ночи, девочки.

— Доброй ночи, — пробормотала сквозь полудрему Бекки.

— Спокойной ночи, Хани. — Вдогонку этим словам Рейчел послала три звонких воздушных поцелуя.

Пока Эрик прощался с детьми на ночь, Хани выскользнула из спальни. Ей польстило, что девочки настояли на ее участии в ритуале укладывания их спать, но сейчас, когда все закончилось, снова стало пусто и одиноко. Дэш все же был не прав, не позволив ей завести ребенка.

За ее спиной Эрик от дверей обратился к дочерям:

— Мы с Хани собираемся немного прогуляться. Недалеко. Окно открыто, так что, если позовете, я услышу.

— Обещай, что вернешься, папа, — сказала Рейчел.

— Ну конечно, Рейчел. Я обязательно вернусь. И всегда буду возвращаться.

По особым интонациям его голоса можно было понять, что этот ритуал повторяется не в первый раз.

Хани не слишком-то хотелось выходить с ним, но Эрик уже стоял около нее, слегка сжимая ее локоть и подталкивая к двери. Прикоснулся он к ней впервые.

Стояла теплая ночь. Луна на небе висела так низко, что казалась декорацией из школьного спектакля. Эрик оставил дома пиджак и галстук, и теперь его рубашка отсвечивала бледно-голубым в отблесках лунного света.

— Ты была очень мила с девочками. Рейчел так требовательна, что большинство взрослых на ее фоне Бекки просто не замечают.

— Мне было приятно общаться с ними. Ты дал им неплохое воспитание, Эрик.

— Эти месяцы были довольно трудными, но, мне кажется, теперь мы тверже стоим на ногах. Лили отдала девочек на воспитание мне.

— Это прекрасно, хотя многие посчитали бы все это не столько приятным, сколько обременительным.

— Мне нравится быть отцом.

— Я знаю.

И она еще раз подумала о том, как часто и страстно хотелось ей создать собственную семью и подарить кому-то такое детство, о котором мечтала сама. Сколько она себя помнила, ей хотелось быть частью семьи, где бы все любили друг друга, и это желание было движущей силой всей ее жизни. Но и сейчас она была близка к исполнению этого желания. Только в браке с Дэшем она постигла, что значит быть частью чьей-то жизни. И вместе с утратой бесценного дара его любви жизнь ее закончилась.

Несколько минут они шли молча, пока не добрались до озера. Эрик оглянулся и посмотрел на «Загон». Его хорошо поставленный актерский голос перестал ему подчиняться и зазвучал неровно:

— Хани, не езди завтра на «Черном громе»!

В свете почти бутафорской луны голова и плечи Эрика отливали серебром и казались больше, чем были на самом деле, точь-в-точь как на экране. Но перед Хани стоял живой человек, а не кинозвезда. И в ней разгорелась мучительная борьба — непреодолимое желание упасть в его объятия боролось с отчаянием, для которого сама мысль об этом была равносильна предательству.

— Эрик, я всем пожертвовала ради этого. У меня ничего не осталось.

— Тебя ждет карьера.

— Но ты же знаешь, как все это пугает меня.

В его голосе зазвучала горечь:

— Однако это касается и меня. Ты продала душу дьяволу, так что можешь отправляться в свою волшебную таинственную поездку на горках.

«Я продала душу ангелу», — подумала Хани, но вслух возразить не решилась.

Он фыркнул с возмущением:

— Мне не суждено стать даже подобием тени Дэша, не так ли?

— Никакого состязания нет. Я не делаю таких сравнений.

— И на том спасибо, нетрудно догадаться, кто бы здесь проиграл.

В его голосе не было и тени жалости к себе, он просто невозмутимо говорил как о чем-то непреложном:

— Дэш навечно останется недосягаемым: в белой шляпе, с блестящей оловянной звездой, пришпиленной к сорочке. Воплощение доброты, благородства и героизма. Я же всегда был близок к темным сторонам жизни.

— Это только в кино. К реальной жизни это не имеет никакого отношения.

— Кого вы пытаетесь переубедить, миссис Куган? Меня или себя? Все сходится к одной простой истине. У вас уже был самый лучший мужчина в мире, и вам не нужен самый лучший под номером два.

— Не смей даже думать о себе так. — В ее голосе послышалась боль. — Второе место — это не для тебя.

— Если все так, почему же для тебя столь важна эта поездка на горках завтра утром?

Она не нашла, что ответить. Его беспощадная логика превращала ее веру в могущество американских горок в нелепую блажь. Она пыталась и не могла объяснить ему, что хотела вновь обрести утраченную веру в Бога, веру в то, что любовь в этом мире сильнее зла. Ей никогда не удастся объяснить ему свою уверенность в том, что она сможет снова обрести надежду, прикоснуться к вечности и тем самым проститься с Дэшем. От расстройства к ней приходили слова, которые не исправляли, а ухудшали положение.

— Я должна его найти! Еще хоть раз!

Глаза Эрика потемнели от боли, а голос перешел в хриплое рычание:

— Мне с этим не справиться.

— Ты просто не понимаешь!

— Я знаю, что люблю тебя и хочу на тебе жениться. А еще я понимаю, что эта любовь безответна.

От бурного натиска чувств ноги у Хани стали как ватные. Эрик установил миллионы рубежей обороны против зла окружающего мира, и рубежи эти казались неприступны. Это заставило ее полюбить Эрика еще сильнее — прекрасного, измученного человека, рожденного слишком ранимым, чтобы остаться невредимым после всех испытаний. Но ее сердце все еще носило следы иной любви, с которой она не могла расстаться безболезненно.

Хани повернулась к нему:

— Прости меня, Эрик. Быть может, после завтрашнего утра я смогу подумать о будущем, но…

— Нет! — воскликнул Эрик. — Я не собираюсь больше бороться с призраками. Я найду себе занятие получше.

— Пожалуйста, Эрик. Это не имеет к тебе никакого отношения.

— Это имеет ко мне самое прямое отношение, — заявил он свирепо. — Я не могу строить жизнь с женщиной, которая все время оглядывается назад.

Он сжал кулаки в карманах.

— Это была ужасная ошибка — привезти сюда девочек. Им и без того хватает неустроенности. Я же знал, что ты им понравишься, и мне не надо было идти на этот риск. Если бы это касалось только меня, я, быть может, еще лет десять или двадцать добивался бы твоей руки, пока ты решала бы, стоит ли выбираться из могилы. Но их уже слишком много раз обманывали, чтобы я мог позволить вторгаться в их жизнь тому, кто не может дать нам всем ничего, кроме остатков прошлой любви!

Ей захотелось выплеснуть свою боль. Но она слишком хорошо понимала, что он чувствует.

— Неужели ты не понимаешь, что я хочу дать тебе нечто большее?! — крикнула она. — Неужели ты не понимаешь, что и я хотела бы любить тебя!

И снова горькая улыбка скользнула по его губам.

— Нелегкий труд, не так ли?

— Эрик…

— Не ходи завтра на горки, — почти прошептал он. — Выбери меня, Хани. На этот раз выбери не его, а меня!

Она понимала, чего стоило его самолюбию унизиться до мольбы, и возненавидела себя за ту боль, которую причинила ему.

— Я сделаю все, о чем ты ни попросишь, — сказала Хани в отчаянии. — Все, но только не это. Это единственное, от чего я не могу отказаться.

— Но это единственное, что мне нужно.

— Мне нужна эта поездка, чтобы стать свободной.

— Не думаю, что тебе нужна свобода. Я думаю, ты хочешь навечно остаться с Дэшем.

— Он был центром моей жизни.

Лицо Эрика потемнело, утратив надежду.

— Надеюсь, завтра во время поездки тебя посетит прозрение или что-то еще, иначе ты заплатишь слишком высокую цену за ничто.

— Эрик, ну пожалуйста…

— Я не нуждаюсь в твоей жалости. И мне не нужны крохи любви. Я хочу любить всем сердцем и дышать полной грудью, любовь должна быть безоглядной, но если такой любви мне не суждено испытать, то другой и не нужно.

Его глаза светились мрачным достоинством.

— Я устал скитаться по темным закоулкам жизни, Хани. Сейчас мне хочется на свет.

Он отвернулся. Хани почувствовала могильный холод, когда он вернулся к детям, оставив ее в одиночестве посреди безмолвия ее мертвого парка развлечений.

Этой ночью ей не удалось уснуть. Натянув рабочую одежду, она пошла к «Черному грому». Всю ночь клубился туман, и аттракцион приобрел жутковатый вид. От желтых лампочек сигнализации, висевших внутри ограды, геометрическое кружево нижней части светилось неземным сернистым оттенком. Верхняя же часть скрывалась в клубах тумана, так что верхушки самых высоких горок казались срезанными.

Не потратив на сомнения и секунды, она начала взбираться наверх. Облака тумана окружили ее и надолго скрыли из вида землю. Она осталась один на один со своим аттракционом, ради строительства которого пожертвовала всем.

Добравшись до вершины, Хани села на рельс и подтянула колени к подбородку. Ночь окружила ее мертвой тишиной. Она позволила себе в мыслях взмыть над землей и перелететь в мир лесов и туманов. Туда, где маленькой девочкой каталась на деревянных американских горках. Но теперь она уже не ребенок. Она взрослая женщина и не может обманывать себя, что любит его.

Просто Эрика. Не опасного незнакомца с черной повязкой на глазу, не клоуна-пирата, любить которого было бы так весело и легко, и не кинозвезду с миллионными доходами. Он был многолик. И он был весь как на ладони. Ему нечего было скрывать. И ей некуда было спрятаться от своих чувств.

Она опустила голову на согнутые колени и вся съежилась. Несколько слезинок выкатилось из уголков глаз. Да, он прав. Ее любовь к нему не могла принести ни свободы, ни радости и казалась бесплодной. Другая, ее прошлая любовь, которую она не в силах забыть, заслоняла собой будущее. Эрик достоин большего, чем крохи от ее прошлой любви. И единственный способ освободиться от оков прошлого — проехать на американских горках, но из-за этого она потеряет Эрика навсегда.

«Дэш, мне нужна твоя мудрость. Я не смогу жить, если не оставлю тебя в покое. Скажи мне, как это сделать и как не предать все то лучшее, что было между нами!»

Но барьер, поставленный смертью, опять остался непроницаемым. Дэш снова отказывался говорить с ней.

Она осталась на верхушке подъемного холма на всю ночь. В кромешной предрассветной тьме тишину разорвал пронзительный детский крик. Звук доносился издали, с другой стороны парка, но расстояние не сгладило его безысходность. В крике Рейчел Диллон снова и снова слышались боль и ужас утраты детских иллюзий.

Небо, незаметно переходя из ночного в утреннее, приобрело жемчужно-серый оттенок. Тони Вьятт, рабочий, запускавший в тот день «Черный гром», шел к Хани по мокрой траве. Ночной туман перед этим немного рассеялся, и из пластмассовой кофейной чашки, которую он держал, поднимался пар. Когда он поднял голову, выражение его лица было таким, словно он не совсем проснулся.

— Доброе утро, миссис Куган.

Она сошла с нижней ступени лестницы и поздоровалась с ним. Тело ныло от усталости. Ее бил озноб, а глаза резало от бессонной ночи.

— Я уже обошла трассу. Вроде бы все в порядке, — сказала она.

— Хорошо. Я слышал прогноз погоды на сегодня. Обещают хороший день.

И он отправился в станционную будку.

Хани посмотрела на горки. Если она поедет, то потеряет Эрика, а если не поедет, то ей не договориться со своим прошлым.

— Хани!

Испуганно вздрогнув, она оглянулась вокруг и увидела Рейчел, которая не разбирая дороги мчалась прямо к ней. На Рейчел были джинсы и розовый свитер, надетый наизнанку. Волосы были не причесаны, а лицо покраснело от гнева.

— Ненавижу его! — крикнула Рейчел, остановившись перед Хани. Глаза горели от невыплаканных слез, а губы дрожали, но сохраняли упрямое выражение. — Я не вернусь домой! Я сбегу! Может, я умру, и он будет виноват.

— Не говори так, Рейчел.

— Мы должны были остаться здесь на все праздники, а сегодня утром папа разбудил нас и сказал, что нам нужно собираться в аэропорт. Мы же только вчера приехали! Это значит, что я не смогу прокатиться, на «Черном громе».

Хани попыталась притупить свою боль от новости, что Эрик решил уехать, обратив все свое внимание на Рейчел.

— Но он и так не собирался разрешать тебе кататься, — мягко напомнила она.

— Я бы его уговорила! — воскликнула Рейчел. Ее взгляд скользнул по трассе. — Я должна проехать, Хани. Ну должна, и все тут!

Эту потребность девочки Хани ощутила как свою собственную. Она не пыталась разбираться в том душевном родстве, которое испытывала по отношению к этому ребенку; она просто приняла его. И, погладив девочку между лопатками, чуть сама не заплакала.

— Как жаль, моя бедная, мне так жаль!

Рейчел не приняла ее сочувствие:

— Это все из-за вас, правда? Вы же поссорились!

— Не поссорились. Это трудно объяснить.

— А я и не собираюсь уезжать! Он обещал нам все что угодно как утешение за отъезд, но мне ничего не надо. Я хочу покататься на «Черном громе»!

— Рейчел, он твой отец, и ты должна его слушаться.

— Чертовски верно, должна! — Голос Эрика зазвучал у них из-за спины. — Ступайте прямо сейчас, юная леди!

Он шел большими размашистыми шагами меж деревьев, держа на руках Бекки. Подойдя, опустил девочку на землю и выпрямился, чтобы посмотреть на другую дочь.

Рейчел ответила прямым взглядом, ее маленькое тельце бессознательно повторило позу отца — широко расставив ноги и подбоченившись.

— Нет! — закричала она. — Я не поеду с тобой в аэропорт! Ты мне не нравишься!

— Ну-ка, подойди сюда!

Сердце у Хани сжалось. По его измученному виду она поняла, что он вот-вот сорвется. Ей хотелось умолять его вместе с Рейчел не уезжать, но она не имела на это права. И отчего это он так упрямится? Зачем настаивает, чтобы она прошла это испытание? Но, даже задавая себе эти вопросы, Хани понимала, что у него есть все права ожидать от нее того, что она еще не в силах была дать.

— Ну, быстро! — рявкнул Эрик.

Рейчел заплакала, но с места не сдвинулась.

Хани сделала полшага вперед, сжавшись от твердой и непоколебимой уверенности, что Эрик глубоко не прав, не позволяя Рейчел прокатиться на «Черном громе». Она позабыла, что у нее нет прав на этого ребенка, и воспринимала Рейчел как собственную дочь.

И в этот момент ее озарило. Теперь она знала, как поступить.

Она схватила Рейчел за руку и пристально посмотрела Эрику в глаза:

— Она должна первой прокатиться на «Черном громе»!

— Да ты рехнулась!

— Не держи ее, Эрик. — Хани от волнения заговорила шепотом. — Позволь ей прокатиться ради меня. Ради нее самой!

При этих словах вся злость и натянутость мгновенно покинули его, и перед ней остался изможденный человек, одинокий воин, прошедший через многие битвы.

— Она еще такая маленькая, Хани. Совсем малышка.

Рейчел уже открыла рот, чтобы негодующе огрызнуться, однако Хани предусмотрительно сжала ее руку, удерживая от этого.

— Она должна это сделать, Эрик.

— Я не хочу ее пугать!

— Она уже напугана. Об этом позаботился ее дедушка.

Отвернувшись от Эрика, Хани опустилась на корточки перед Рейчел:

— Я была как раз в твоем возрасте, когда впервые прокатилась на «Черном громе», и я впервые в жизни была так напугана. Это было очень сурово. Все это не для маленьких детей, милая. Первый крутой спуск страшнее фильма ужасов. А ты так мала, что не сможешь ни сесть, ни закрепить ноги. А на вираже появляется такое чувство, словно тебя затягивает на дно озера. Все это может напугать до смерти.

— Но не меня, — усмехнулась Рейчел. — Уж я-то не перепугаюсь!

Хани ласково потрепала ее по щеке:

— Еще как перепугаешься.

— Но ты же проехала!

— Это дядя меня заставил.

— Он был таким же гадким, как и дед Гай?

— Нет, совсем не таким. Просто он очень не любил маленьких детей.

— Ты кричала?

— Я была слишком напугана, чтобы кричать. Вагончик занес меня на самую вершину холма, и когда я увидела, сколько до земли, подумала, что умру.

— Как когда дед Гай придавил меня?

Хани кивнула:

— Да, как тогда.

— Я хочу прокатиться, — упрямо повторила Рейчел.

— Ты это точно знаешь?

Рейчел кивнула, буквально пожирая глазами аттракцион, и для Хани все вдруг встало на свои места. Они обе хорошо знали, что значит чувствовать себя беззащитной в этом мире, знали, сколько мужества необходимо женщинам. Не глядя ни на Хани, ни на отца, Рейчел вырвалась и побежала к станционной будке.

— Рейчел! — Эрик рванулся вперед, но Хани заслонила собой ему путь:

— Ну пожалуйста, Эрик! Это то, что она должна сделать.

Он смотрел на нее глазами, в которых застыли боль и бессилие:

— Я ничего не понимаю.

— Я знаю, — прошептала она, полностью отдавая себя во власть захлестнувшей ее любви к Эрику. — Ты большой, и ты сильный, и ты видишь жизнь иначе.

— Я поеду с ней.

— Нет, Эрик. Не нужно. Она должна сделать это одна. — Хани посмотрела ему в глаза, прямо в душу, заставляя поверить. — Пожалуйста.

Наконец он кивнул, но так неохотно, что она сразу же поняла, чего ему это стоило, и от этого ее любовь разгорелась еще сильнее.

— Ладно, — сказал он. — Будь по-твоему.

Она увлекла его к станционной будке, и они прошли под картиной Гордона Делависа. Рейчел уже забралась в первый вагончик, и ее лицо светилось изнутри смесью восторга и легкого испуга. В то же время она казалась неправдоподобно маленькой и беззащитной в пустом поезде.

Рука Хани дрожала, когда она проверяла, достаточно ли надежно и безопасно устроилась Рейчел.

— Еще не поздно выйти…

Рейчел отрицательно замотала головой.

Хани наклонилась и поцеловала ее в лоб.

— После этого, — прошептала она, — ты навсегда забудешь про страшные сны.

У Хани не было уверенности, что Рейчел расслышала ее. Ее маленькие пальчики побелели, так она вцепилась в поручни, и Хани видела, что восторг сменился страхом. Как это и должно было быть.

Хани отступила от поезда, чтобы стать со стороны Эрика. Он просто излучал напряжение, и она почувствовала, что он из последних сил сдерживается, чтобы не сорваться с места. Рейчел была самой большой ценностью в его жизни. И Хани знала, что он ничего не понял, а просто доверился ей, и это доверие ее покорило.

Хани повернулась к Тони, который ожидал возле панели управления, наблюдая за разыгрывающейся перед ним сценой. Затем она кивнула.

Они с Эриком перешли под крышу станционной будки как раз вовремя, чтобы увидеть начало подъема поезда на холм. На траве за ними сидела, скрестив ноги, Бекки и тоже наблюдала за сестрой. Ярко-розовый свитер Рейчел делал ее хорошо заметной на фоне длинной вереницы пустых вагонов.

«Прокатись за меня, милая, — подумала Хани. — Отвоюй и мою свободу!»

Ладонь Эрика скользнула в ее руку. Его пальцы были холодны, и она крепко их сжала. Всем своим телом она ощущала ужас Рейчел, когда вагончик начал неумолимо подползать к вершине горки. Ее сердце бешено стучало, а лоб покрылся испариной. Когда же Рейчел добралась до вершины и увидела спуск, она как бы снова оказалась лицом к лицу с дедом.

Вагончик на мгновение завис на гребне горки, и сердце Хани замерло от страха — от страха, который одной и той же рукой душил и ее, и Рейчел. И когда потом поезд стремительно слетел с этой горки и взлетел на следующую, она поняла все. Она превратилась в Рейчел, а Дэш превратился в нее. Любящие люди всегда составляют одно целое друг с другом. Она осознала, что ее любовь к Дэшу не может служить препятствием для любви к Эрику. Наоборот, одна прокладывает путь другой. В ее душе вспыхнули долгожданные солнечные лучи. Она повернулась к Эрику. Его лицо напряглось от беспокойства, а глаза следили за мчащимся розовым пятнышком. Он боялся, что Рейчел попытается встать, что она выпадет, что аттракцион, который он помогал строить, не вернет ему дочь невредимой. Но и у Бога за пазухой ей было бы едва ли безопаснее, чем на «Черном громе».

Собственный страх Хани пропал, и она поняла, какой простой была ее любовь к Эрику. В ней не было ни темных углов, ни противоречий. Он не был ее отцом. Он не был ее воспитателем или учителем. В его жизни не было ничего такого, о чем она бы не знала. Эрик был просто Эриком — человеком, который пришел в этот мир с душой, переполненной любви. Человеком, который был такимже уязвимым, как и она, и так же жаждал любви.

Ей хотелось и смеяться, и петь, и укутать его безграничной своей любовью. Он побежал, и она поняла, что поезд миновал спираль над озером и на полном ходу мчался к станции. Она побежала за ним вдоль причальной стенки. Сердце ее пело.

Поезд со скрежетом въехал на станцию. Лицо Рейчел было совершенно бледным, руки намертво вцепились в поручень, вся еебравада бесследно исчезла.

Эрик подбежал к ней, как только поезд затормозил, и вытащил ее из вагончика:

— Милая…

— Еще раз, — прошептала Рейчел.

— Да! — крикнула на весь мир Хани и, смеясь, бросилась в объятия Эрика. — Да, мой любимый, да!

И когда поезд снова покидал станцию с Рейчел Диллон на переднем сиденье, Эрик уже держал Хани в своих объятиях и ее полные мягкие губы настойчиво искали его рот.

В этот момент он уже не старался разобраться в поведении женщин, которых любил. Возможно, женщины еще больше отличались от мужчин, чем он считал раньше. А может, им требуется больше мужества смотреть на жизнь по-другому.

Хани распростерла себя по нему так, словно пыталась проникнуть в его тело. Ее рот под его губами открылся, и он понял, что она предлагает ему всю свою любовь, всю свою верность, всю страсть, с которой она жаждала жить. Эта женщина, занявшая место в его душе, отдавала ему все. И в этот момент та ревность, которую он испытывал к Дэшу Кугану, испарилась навсегда

— Я люблю тебя, — сказала Хани, прижимаясь к его губам. — О, Эрик, я так люблю тебя!

Он выдохнул ее имя и растворился в ее губах. И они целовались, пока Рейчел не оставила наконец все свои страхи на холмах «Черного грома».

— Мне кажется, я ждал тебя всю жизнь, — прошептал он.

— Ты еще не передумал на мне жениться? — спросила она.

— О нет!

— Я хочу ребенка.

— Правда? Я счастлив.

— О, Эрик… Все хорошо. Я теперь знаю, что это хорошо.

Ему уже не хватало только ее губ. Они несли сладость и изобилие, обещая ему любовь. Они переносили его через пространство и время, туда, где существовало одно лишь добро. И, устроившись в этом дивном месте, он услышал грубый усталый голос, настолько низкий, что, казалось, он звучал изнутри какого-то божества:

«Ну что ж, вот ты и получил свое, красавчик! А то я уже готов был потерять с тобой терпение».

Удивленный, Эрик отстранился от нее. Она, находясь все еще в плену его поцелуя, открыла глаза и вопросительно посмотрела на Эрика. Он, смутившись, опять припал к ее губам.

Поезд тронулся, и через несколько мгновений они все вместе прикоснулись к вечности.

ЭПИЛОГ

1993

Хани, несмотря на блеск софитов и фотовспышек, сразу же отыскала в зале Эрика и девчонок. Когда аплодисменты наконец стихли, она вышла на подиум и посмотрела на врученный ей приз «Эмми».

— Огромное вам спасибо. — Голос у нее сорвался, и публика засмеялась. Она рассмеялась вместе со всеми и наклонилась к микрофону. — Если бы кто-нибудь принялся утверждать, что такое может случиться с тщедушной маленькой провинциалкой из Южной Каролины, я сказала бы, что он просто перегрелся на солнце.

Публика развеселилась еще больше.

— Поблагодарить мне хочется многих, и, я надеюсь, вы уделите мне пару минут внимания.

И она начала свой список с Артура Локвуда, а потом перешла к именам людей, связанных со съемками «Эмили», повествования о жизни Эмили Дикинсон, которое и принесло ей эту награду.

Золотистая кружевная юбка ее вечернего платья зашелестела, когда она слегка задела ею за подиум.

— Но больше всего я хотела бы поблагодарить свою семью. Забавная штука — семья Люди, у которых она есть, не всегда ее ценят. Но если вы выросли без семьи, порой бывает очень трудно найти свое место в жизни. И вот именно сегодня мне хотелось бы выразить благодарность моей семье. Я так долго искала ее, и сейчас она у меня есть, и я никого не оставлю. Моя семья — это и мои падчерицы Рейчел и Ребекка Диллон, и их прекрасная мать Лили, которая делит их со мной. Это и Закери Джейсон Дэшвелл Диллон, которому завтра исполняется два года, — самый забавный и смышленый младенец среди начинающих ходить по этому лучшему из миров. Это и его братишка-младенец Эндрю — он сейчас ждет в артистическом фойе, когда я перестану говорить и покормлю его.

Все опять заулыбались.

— Я люблю двух человек в Уинстон-Салеме, Северная Каролина, — это Шанталь и Гордон Делавис. И человека, дружбой с которым горжусь, хотя нам было непросто добиться, чтобы она приехала сюда. Это Мередит Куган Блэкман. И Лиз Кэстлберри — самую упорную леди, которая когда-либо встречалась на моем пути.

Лиз, сидя в зале в кресле за Эриком, улыбнулась.

— Одного человека, которого я любила, сегодня нет с нами — по крайней мере физически. — Она на мгновение смолкла, и все притихли. — Дэш Куган был последним из американских героев-ковбоев, он был и моим героем. И многому научил меня. Иногда я соглашалась с ним, иногда нет. Когда этого не происходило, я обычно чувствовала себя виноватой.

Хани увидела, как некоторые в публике потянулись к глазам смахнуть слезы, но сама она примирилась со смертью Дэша три года назад, когда Рейчел прокатилась на «Черном громе», и теперь ей не хотелось плакать. Наоборот, Хани улыбнулась:

— Я любила этого ковбоя и буду благодарна ему до конца своих дней.

Она помедлила немного.

— А теперь последнее. Говорить об этом труднее всего. Брак — это всегда взаимные уступки, и плохо, когда уступает только один, а с другим этого не происходит. Сейчас много пишут о таланте Эрика Диллона, и пишут по большей части правильно. Но никто не пишет об очень важных вещах: о том, что он прекрасный отец и самый лучший муж, какого только может заполучить женщина. Никто не говорит о том, как трогательно он заботится о других, и это иногда просто пугает меня. Конечно же, это не означает, что он идеален. Трудно жить с человеком, который красивее всех мужчин на свете!

Эрик при этом схватился за голову, и окружающие рассмеялись.

Хани пристально посмотрела через огни прожекторов прямо ему в сердце:

— И не будь Эрика Диллона, я бы сегодня здесь не стояла. Он любил меня, когда я не была достойна любви, и полагаю, что это очень важно для того, чтобы семья состоялась. Спасибо тебе, милый!

Эрик сидел во втором ряду, и грудь его распирало от любви и гордости. Его удивляло, что Хани благодарила его, — ведь именно ему нужно было благодарить ее, именно она дала ему все.

Хани закончила свою маленькую речь под бурные аплодисменты; ее проводили за кулисы. Он знал, что она пойдет сначала в артистическое фойе — к двухмесячному сыну. И только вместе с Эндрю отправится к репортерам, ожидающим ее для интервью.

Эрик думал, что, кроме вопросов о карьере, репортеры начнут задавать Хани вопросы и о специальном приюте для детей с физическими недостатками, который они вдвоем построили на месте бывшего парка развлечений на Серебряном озере. У Хани на этот счет было свое мнение — она считала, что поездка на «Черном громе» многим из этих детей поможет излечиться. И хотя Эрик за последние три года много раз катался на «Черном громе», ему эти катания ничего, кроме чувства опасности; не внушали. Однако, когда он, сваляв дурака, высказал это мнение Хани и Рейчел, обе они были в таком гневе, что он решил об этом больше не заговаривать.

Церемония уже близилась к завершению, когда у него в голове опять зазвучал знакомый голос:

«Ты все сделал правильно, сынок! Я горжусь тобой».

Эрик подавил стон. Не сейчас, только не сейчас! С тех пор как Рейчел отправилась в это дурацкое путешествие на американских горках…

Разумом он хорошо представлял, что не может слышать голос Дэша Кугана. В конце концов, Хани никогда его не слышала, а он — с какой стати? Но его внутреннее «я» — совсем другое дело…

Рейчел перегнулась через сестру и прошептала ему:

— Хани это здорово сказала, правда, папа?

Он проглотил комок в горле и посмотрел на обеих дочерей.

— Действительно здорово, милая. Очень хорошо.

«Да, чертовски хорошо!» — подтвердил голос. Эрик откинулся в кресле, не особенно расстраиваясь из-за мысли, что за его семьей приглядывает ангел-хранитель — ковбой.

Еще через три часа, когда все празднования и поздравления были уже позади, Эрик и Хани совершали обход спален своего притихшего дома — рука в руке, Хани в своем золотистом платье, босиком, волосы взлохмачены; Эрик без галстука, с расстегнутым воротничком сорочки. Они переходили от одного ребенка к другому, поправляли одеяла, выкладывая из постелей игрушки, вытаскивая пальчики из маленьких ртов, перешагивали через книги и кукол, убавляли свет в ночниках, убирали из-под подушек водяные пистолеты.

И, только убедившись, что все дети спокойно спят, они отправились в свою комнату и повернулись друг к другу.

Вот они наконец и дома.