Он отметил, что она одета совсем не для ночи бурного секса. Нет, в ее костюме не было ничего кричащего: аккуратные бежевые слаксы и желтый хлопчатобумажный свитер с перламутровыми пуговками у шеи и ажурной полоской внизу. Все чистое, выглаженное — и очень ей идет. Но ему отчего-то не хватало цветочных узоров.

Похоже, его присутствие нервировало леди Эмму, а у него не хватало энергии непрерывно ее успокаивать. Поэтому он решил дать ей время немного освоиться, пока печется картофель. Извинившись, Кенни отправился в кабинет, где сделал несколько телефонных звонков, причем так и не подумал связаться с Тори. В основном все его разговоры сводились к контактам с прессой. Он старался разнюхать, каково его истинное положение.

Своим легендарным замахом в игре, неизменной удачливостью и вечной готовностью дать интервью он снискал расположение публики. Всего лишь расположение. Добиться обожания Кенни так и не сумел. Зрители любили спортсменов, которым пришлось преодолеть немало трудностей в жизни, вроде бедности или хронических болезней, но Кенни Тревелер никак не относился к этой категории. Наоборот, его считали любимцем Фортуны и утверждали, что все в жизни ему дается слишком легко. Однако приятелей у него было полно, соперники относились к нему благожелательно, и Кенни ни на что не жаловался.

Но месяц назад после визита агентов ФБР его мир перевернулся. Выяснилось, что Ховард Слаттери, его старый и, казалось бы, надежный менеджер, вкладывал огромные суммы из гонораров Кенни в наркобизнес. Связи тянулись в Мексику, Колумбию, и наконец хьюстонское отделение ФБР положило этому конец. Неприятное открытие выбило почву из-под ног Кенни. Даже в самые бурные деньки своей непростой юности он сторонился наркотиков как чумы, и сознание того, что он наживался на людских несчастьях, оказалось почти непереносимым.

Слаттери арестовали при попытке бежать из страны, и все отчеты и финансовые документы Кенни стали всеобщим достоянием. Хотя следствие еще продолжалось, и федеральное правительство, и простые смертные признавали, что Кенни понятия не имел об истинном положении дел, однако ПАТ приняла новость весьма настороженно, а президент Бодин вообще отреагировал как бык на красную тряпку.

— Это последняя капля, Кенни! Ты живешь как будто в ином мире, играешь своей жизнью, игнорируешь собственные дела, ничем не занимаешься, кроме гольфа. Ну так вот, на этот раз твои лень и безделье бросили тень на ПАГ, и тебе это дорого обойдется. Я отстраняю тебя от игр на две недели.

— Не имеешь права, сукин сын! Я пропущу «Мастерз»! И ничего дурного за мной не водится! У тебя нет никаких оснований!

— Ошибаешься, у меня есть все основания! Беспросветная глупость — чем не причина? Может, немного времени вне поля даст тебе возможность привести мозги в порядок и осознать, что в жизни, кроме клюшек для гольфа и метких ударов, есть кое-что еще?!

Да как он смеет читать проповеди! Можно подумать, Кенни за две недели ухитрится постичь то, что ускользало от него тридцать три года!

Он нажал пальцем на переносицу, и вместо разъяренного баса президента в ушах зазвучал материнский фальцет:

Как вы смеете обвинять моего лапочку Кенни в том, что он задал трепку вашему отродью? Лучше признайтесь, что просто завидуете, ведь Кенни на голову выше и способнее остальных детей в этом Богом забытом заштатном городишке!

Он попытался отрешиться от старых неприятных воспоминаний детства и вернулся мыслями к бесчисленным проблемам настоящего. Через два дня после того, как Далли вышвырнул его, Кенни подрался на людях со Стерджисом Рэндаллом, мерзким похотливым слизняком, комментатором, которому, по его мнению, чересчур переплачивали. Тот никогда не упускал шанса вставить в репортаж парочку фраз вроде «рожденный с серебряной ложкой во рту», «плейбой-чемпион» и «золотая молодежь» при упоминании о Кенни и его карьере.

Кенни всегда жил согласно своему девизу: «никогда не извиняйся, ничего не объясняй». Он не выносил, когда спортсмены начинали нудить репортерам о том, как их не понимают, и поэтому взял за правило ни за что не защищаться перед представителями прессы. Вместо этого он предоставлял все рассуждения президентам гольф-клубов и считал, что люди могут довольствоваться или не довольствоваться официальными версиями; ему, со своей стороны, это до лампочки. Правда, это не означало, что время от времени он не мог отделать какого-нибудь жлоба, забывшего о пристойных манерах. Но и тогда он не врезал бы Рэндаллу, если бы тот не начал первым.

Лучшего стимула Кенни и не требовалось. Но едва Стерджис начал осознавать, какую роковую ошибку совершил, на сцене появилась Джилли Бредфорд, одна из самых известных репортерш кабельного телевидения и экс-приятельница Кенни. Она возникла так стремительно, что Кенни не рассчитал удара и случайно задел ее плечо. Тут же подвернулся оператор с камерой и заснял все это на пленку. Особенно эффектно выглядели патетически рыдавшая Джилли и утешавший ее Рэндалл с окровавленным носом.

Но и тогда Кенни удалось бы погасить скандал, поведи себя Джилли пристойно. Она отлично знала, что это случайность, но, с тех пор как их бурный любовный роман несколько остыл, она не стеснялась во всеуслышание высказывать свое недовольство поведением Кенни. Все считали ее жалобы признаками ссоры влюбленных, и теперь Кенни в глазах окружающих выглядел не только идиотом, неспособным позаботиться о собственных деньгах, но и последним негодяем, находящим удовольствие в избиении женщин.

Гнев Далли, узнавшего обо всем, не шел ни в какое сравнение с предыдущими нотациями. Он буквально стер в порошок кретина, посмевшего ввязаться во второй скандал на этой неделе.

— Ты все такой же, ни на что не годный, испорченный богатенький балбес, имевший счастье родиться с талантом, которого ты не заслужил, и весьма своеобразным взглядом на самые главные в мире вещи! Ну что же, давно пора вырасти! Учти, с этой минуты твоя дисквалификация растягивается на неопределенный срок. И предупреждаю: если хочешь восстановиться в ассоциации, прежде чем поседеешь и лишишься зубов, будь тише воды ниже травы.

Кенни стойко молчал, не произнося ни слова в свою защиту. Да и какой смысл? Далли прекрасно знает, что Рэндалл — подлая скотина, а Кенни в жизни пальцем не тронул ни одну женщину, но похоже, это не играло особой роли…

И Кенни впервые понял, что это такое — предательство человека, которого он почитал как Бога.

С тех пор не проходило и дня, чтобы он не проклинал печальное обстоятельство, заключавшееся в том, что он родился и вырос в Уайнете, штат Техас, родном городке Далли Бодина. Как он ненавидел тот день, когда Далли приметил его, зеленого юнца, колесившего по дорогам в новеньком красном «порше», подаренном мамашей на шестнадцатилетие! Правда, когда Кенни обретал способность мыслить здраво, то был вынужден признавать, что вмешательство Далли спасло ему жизнь.

Детство и юность, проведенные под бдительным оком матери, душившей его своей безумной любовью, безразличие вечно отсутствующего отца, который ни разу не подумал вмешаться, едва не стали причиной того, что Кенни пошел по кривой дорожке. Он стал настоящим хулиганом, одержимым к тому же страстью разрушения. Далли Бодин оказался единственным, кто встал на его пути к погибели, и от сознания этого факта делалось еще больнее: ведь именно Далли знал его лучше всех и понимал, что никак не доходило до остальных: гольф был единственным светлым лучиком в жизни Кенни Тревелера.

Немного придя в себя после бесплодного телефонного разговора с журналистом из «Ю-Эс-Эй тудей», он услышал шаги леди Эммы на кухне, и отчего-то на душе стало чуть-чуть легче. Похоже, его сексуальный зуд ничуть не унялся.

Еще до дисквалификации отсутствие интереса к женщинам начинало его беспокоить. Он всегда вел бурную половую жизнь, но с тех пор, как избавился от Джилли, ни на кого не положил глаза. Его преследовало неотвязное чувство собственной никчемности и сознания того, что человек, выходивший победителем стольких турниров, мог бы по крайней мере быть чуточку счастливее в жизни.

Но тут появилась леди Эмма, и он вновь воспрянул телом и духом.

Несмотря на зонтик и дурную привычку отдавать приказы, она оказалась именно тем, что ему так необходимо. Она отвлечет его от тяжелых дум, особенно сейчас, когда всякий уважающий себя профессионал рвется в Огасту, на турнир «Мастерз», пока он рассиживается дома по гнусной прихоти человека, считавшегося его другом. И можно не волноваться, что Эмма затеет очередной публичный скандалец, с привлечением прессы и заявлениями по телевизору, когда он от нее отделается. Такая чванливая особа скорее умрет, чем признается, что все каникулы кувыркалась с мужиком в кровати. Кроме того, она в самом деле забавляла Кенни, что тот находил это весьма странным, поскольку терпеть не мог властных женщин. Но леди Эмма была настолько беспомощной и бестолковой, что дурачить ее — одно удовольствие. А ее рот… и невероятная энергия…

Кенни улыбнулся, представив, как Эмма станет растрачивать эту самую энергию, извиваясь под ним. Он намеревался использовать ее на всю катушку, чтобы хоть ненадолго забыть об Огасте, Далли Бодине и жизни, казавшейся все более бессмысленной. Да, сэр, леди Эмма — то, что доктор прописал.

Эмма в третий раз уронила картофелечистку, изящное изделие немецких мастеров, и, закусив губу, сосредоточилась на морковке. Еще несколько часов — и все будет кончено.

— Ну как там картофель?

Она уронила картофелечистку в четвертый раз и обернулась. Кенни с ухмылочкой прошествовал к ней. Эмма с первого взгляда оценила коричневато-песочные слаксы, в которые он переоделся, пока она пыталась задремать, и черную тенниску с логотипом «Америкен Экспресс». Эти нейтральные тона, в сочетании с темными волосами и загорелой кожей, великолепно контрастировали с его фиолетовыми глазами.

Кенни открыл дверцу печи, взял нож и ткнул кончиком в картофелины.

— Почти испеклись. Котлеты готовы?

— Котлеты?

Она совершенно забыла о куриных котлетах!

Кенни выпрямился и кивнул в сторону груды начищенной моркови:

— Если бы сейчас сюда вторгся Багс Банни[4], представляю, сколько было бы счастья.

Эмма растерянно заморгала. В самом деле, куда им столько! Достаточно для дюжины салатов!

Он понимающе усмехнулся и, лениво потягиваясь, достал сковороду и салатницу. Откуда-то появились банка с мукой и кусок масла. Молниеносно бросив котлеты в кипящий жир, он велел:

— Присмотрите тут, пока я схожу за вином.

Она тупо уставилась в сковороду. Пульс прямо-таки грохотал в висках, а руки заледенели. Только сейчас до Эммы окончательно дошло, на что она отважилась. Господи, годы, проведенные в мечтах о муже, спокойном, милом, уравновешенном, эрудированном мужчине, типичном ученом, с кожаными заплатками на локтях и чернильными пятнами на пальцах. Пусть другие женщины грезят о неотразимых блестящих повесах, с густыми черными волосами, великолепным телом и фиалковыми глазами, ей нужно совсем другое.

Кенни вернулся из гаража с бутылкой и уменьшил огонь под котлетами, уже начинавшими дымиться.

— Леди Эмма, вам следует расслабиться, прежде чем вы испаритесь на полпути к спальне.

— Я спокойна! Совершенно спокойна!

Она глубоко вздохнула и замолчала, сообразив, какой, должно быть, дурочкой выглядит в его глазах. Любому ясно, что она натянута как струна.

— Пожалуйста, зовите меня Эммой. Без титула.

— Угу. Но если вы так невозмутимы, почему подпрыгиваете при каждом моем взгляде?

— Ничего подобного! — запротестовала она, наблюдая, как он уверенно справляется со штопором. При мысли о том, что совсем скоро эти большие руки будут гладить и ласкать ее, она зажмурилась, но тут же напомнила себе, что на длинных тонких пальцах нет ни единого чернильного пятна. Никаких мозолей от ручки.

— Прекрасно, в таком случае предлагаю тест.

Кенни вытащил пробку, вынул тонкие хрустальные бокалы из серванта и налил вина.

— Вот что я сделаю. Стану касаться различных… частей вашего тела, а вы должны при этом стоять неподвижно как статуя. Если пошевелитесь, значит, я выиграл.

— Вы намереваетесь дотрагиваться до меня?!

— До любой части тела. По выбору.

— По-моему, идея не слишком хороша.

— Превосходна, — возразил он, вручая ей фужер. Их пальцы на миг переплелись, и она вздрогнула.

— Проиграли! — с торжеством объявил Кенни.

— Так нечестно!

— Почему?

— Когда вы сказали «часть тела», я, естественно, предположила, что…

Кенни насмешливо поднял брови:

— Что же именно, леди Эмма?

— Просто Эмма! Я думала… О, не важно!

Она поспешно схватила огурец.

— Вы правы. Я чуточку нервничаю. Но это вполне естественно. Я никогда… никогда не делала ничего подобного.

Она поглядела на несчастный огурец, судорожно стиснутый в руке, сообразила, что это такое, и, словно обжегшись, отшвырнула.

— Что, — хмыкнул он, — никогда не снимали мужчину на ночь?

— О Господи… неужели необходимо выражаться именно такими словами?

— Я старался облечь свою мысль в наиболее вежливую форму, — пояснил он, перевернув котлеты. — А теперь — почему бы вам не заправить салат, чтобы мы наконец могли поесть?

Эмма вынудила себя сосредоточиться и после нескольких неудачных попыток полила салат майонезом. Они уселись за обеденный стол со стеклянной столешницей на черном мраморном основании. Словно по волшебству появились приборы: белые полотняные подставки для тарелок, темно-синий с золотом фарфор и тяжелое столовое серебро. Да, ее партнер знает, как выбирать друзей! В Англии она встречалась с несколькими «коллегами» Кенни по ремеслу и была далеко не в восторге от них. Красавчики, без гроша за душой, продающие свое обаяние в обмен на гостеприимство случайных подруг.

От запаха еды ей стало нехорошо, поэтому Эмма поспешно пригубила вино, душистое, чуть терпкое и, очевидно, очень дорогое. Кенни начал есть, и Эмма заметила, что у него отличный аппетит. Она откусила кусочек картофеля. Он застрял в горле, отказываясь двигаться дальше.

Молчание, похоже, не действовало на Кенни угнетающе, но ей становилось невмоготу. Может, беседа позволит ей восстановить равновесие?

— У вашего друга прекрасный вкус, — наконец отважилась она нарушить тишину.

Кенни оглядел роскошную столовую так, словно видел впервые.

— Несколько постеров со спортсменами или кинозвездами не помешали бы. И телевизор с большим экраном, чтобы смотреть футбол за едой.

Его жизнерадостная тупость бесила Эмму. Хотя, возможно, стоит быть поснисходительнее.

Он не так уж плох, просто слишком ленив, чтобы добиться чего-то. Может, просто никому не пришло в голову открыть ему новые перспективы.

— Вам когда-нибудь приходилось задумываться о способе, которым вы зарабатываете себе на жизнь? — поинтересовалась она.

— Не припоминаю, — признался он, пережевывая котлету. — Эскорт-услуги вполне меня устраивают.

Эмма немедленно поддалась природному инстинкту матери-наседки, помогающей цыплятам выработать характер.

— Но разве вы не затрудняетесь с ответом, когда вас спрашивают о роде занятий и приходится говорить правду?

— Затрудняюсь?

— Люди обычно догадываются… простите, если буду чересчур пряма… что «эскорт» — попросту напыщенное обозначение для куда более неприятного определения «жиголо».

— Жиголо!

Она вовсе не хотела показаться грубой и немедленно начала подыскивать слова извинения. Но Кенни широко улыбнулся:

— Жиголо. Мне нравится.

— Это уничижительный термин, — сочла своей обязанностью пояснить она.

— Возможно, в том социалистическом государстве, где вы живете. Но здесь свободная страна, родина храбрецов, и здешние жители уважают человека, посвятившего свою жизнь одиноким дамам.

— Я не одинока!

— Или сексуально озабоченным.

Она открыла было рот, чтобы опровергнуть наглое утверждение, но тут же поспешно закрыла. Пусть думает что хочет! Кроме того, она действительно сексуально озабочена, хотя не это главная причина, по которой было принято его предложение.

Эмма потянулась к бокалу с вином. Кенни вонзил нож в котлету, и она заметила, что его манеры безупречны, а движения ленивы и грациозны.

Слишком часто она в прошлом отодвигала свои желания на второй план ради кого-то другого, но не на этот раз!

Она набралась решимости и попыталась уладить еще один, не менее важный вопрос:

— Сегодня ночью… во время нашей встречи… надеюсь, вы понимаете, что я в любую минуту могу все прекратить…

— Никаких проблем.

— Превосходно.

— Потому что я гарантирую: вам в голову не придет что-то прекращать. Если, разумеется, вы не лесбиянка. Хотя даже в этом случае…

— Я не лесбиянка.

У него хватило наглости изобразить разочарование. Но Эмму уже понесло:

— Я только считаю, что неплохо бы прежде договориться об определенных условиях…

— Вы собираетесь доедать картофель или так и будете гонять его по тарелке?

Эмма проколола вилкой картофелину.

— Я просто указываю…

— Наверх.

— Что?!

— Поднимайтесь наверх.

Он оттолкнулся от стола и встал.

— Вижу, что не смогу как следует поесть, пока мы не покончим с нашим дельцем.

Эмма многозначительно взглянула на его пустую тарелку. Он указал на ее бокал:

— Можете захватить это с собой, если пожелаете. Или… пожалуй, я сам возьму. Совсем забыл: вы ведь любите, чтобы за вас все делали другие.

— Я сама вполне способна отнести бокал, — прошипела Эмма, выхватывая у него злополучный фужер. — Тяжелые чемоданы — другое…

Но, не успев окончить фразу, она каким-то образом оказалась на ногах у самого подножия лестницы. Его теплая рука подталкивала ее в спину.

— Я выбрал свою комнату. Кровать там гораздо шире, а я предпочитаю иметь побольше места для маневра.

Они в два счета добрались до верхней площадки.

— Дьявол! Оставил внизу наручники и цепи!

Ножка бокала едва не треснула под ее пальцами.

— Что?!

Кенни закатил глаза к небу:

— Шучу. Вы слишком серьезно все воспринимаете.

Она так и не нашла достойного ответа, а посему благоразумно промолчала.

Он втолкнул ее в дверь, включил свет и тут же притушил его до золотистого сияния. Как и во всем доме, обстановка этой комнаты отличалась элегантностью. Снежная белизна оттеняла темно-синие и темно-зеленые тона. Каждый предмет мебели казался настоящим произведением искусства: антикварное бюро, высокий комод, отделанный серебром, и кровать в стиле артдеко с инкрустированным серебром изголовьем.

Эмма воззрилась на этот сексодром.

Вот здесь и должно случиться ЭТО.

Здесь, в кровати, словно предназначенной для музея, с человеком, которому будет заплачено за работу. Она потеряет наконец проклятую девственность… Отчего же ей так невыразимо грустно?

— Мне… мне нужно в туалет.

— Прошу!

Он взял у нее бокал.

— На двери висит черный шелковый халат. Почему бы вам не раздеться и не накинуть его, прежде чем вернетесь?

«Совсем как в кабинете врача», — подумала Эмма.

— Или… если хотите, я сам вас раздену.

Его рука потянулась к перламутровым пуговкам на вырезе свитера.

Эмма метнулась в ванную.

Дверь за ней захлопнулась, и Кенни улыбнулся. Пусть леди Эмму трясет от волнения, но лично он давно уже так чертовски приятно не проводил время.

— Этот халат так приятно льнет к коже! — громко сообщил он.

В ответ гробовое молчание.

Кенни уже отметил, что ей пришлась по вкусу его грудь. Поэтому он поспешно стащил с себя тенниску. Потом избавился от носков и туфель, но брюки оставил — чтобы продлить нетерпеливое предвкушение и усилить напряжение. И наконец, открыл ящик комода и вынул лазерный диск Майкла Болтона. Вопреки своему прежнему утверждению Кенни мог творить чудеса под приятную мелодию.

Комнату наполнили звуки романтической баллады, и Кенни решил, что самое лучшее во всей этой истории — то, что ни одна женщина не способна целоваться и отдавать приказы одновременно.

При одной мысли о пухлом ротике леди Эммы его обдало жаром. Забавно, но она, похоже, не имеет ни малейшего понятия о том, каким боезапасом вооружил ее Господь. Должно быть, предыдущие любовники не слишком горели желанием просветить ее на этот счет.

Он опустился в уютное кресло, чтобы допить ее вино, весьма приличное бургундское урожая 1955 года. Лениво смакуя драгоценные капли, Кенни не сводил плаз с двери, словно вынуждая ее распахнуться. Но, подождав с полчаса, понял, что дело гиблое. Придется самому вытащить ее оттуда.

Кенни осознал также, что чрезмерное ожидание возымело крайне неприятное воздействие на его либидо: вместо того чтобы успокоить его, разогрело не хуже, чем тот знаменитый короткий гейм на открытом чемпионате «Уэстерн» в прошлом году. Если он немедленно не совладает с собой, его постельные труды не будут стоить и щербатой монетки, не говоря уж об обещанных Эммой тридцати долларах. И все из-за этих губ! Что же касается прихотливых изгибов ее изящного тела, на которое ему так и не удалось наглядеться… лучше не вспоминать!

Он поставил бокал на ковер, шагнул к ванной, легонько постучал и, не дожидаясь ответа, быстро приоткрыл дверь.

— Леди Эмма!

Она стояла в центре комнаты, боясь шевельнуться. Черный халат туго подпоясан, прочая одежда сложена аккуратной стопкой на полочке.

Вот это да!

Его халат льнул к ней, как вторая кожа. Под его жадным взглядом ворот слегка разошелся, открывая соблазнительные выпуклости. Кенни едва не кончил, тут же и на месте.

Но, заметив, как судорожно сжаты ее кулачки, понял, что она в самом деле вне себя от страха и волнения. Любуясь пушистыми кудряшками и перепуганными глазами цвета лучшего бренди, он неожиданно устыдился. Жалкие остатки чести взывали к тому, что когда-то было сердцем.

— Леди Эмма, не беспокойтесь, я ни к чему не собираюсь вас принуждать. И вам совершенно не обязательно идти на это, если не хотите.

Маленький подбородок гордо взметнулся вверх, плечи распрямились, а полные губы сжались в упрямую линию.

— Вздор!

Она протиснулась мимо Кенни в спальню, едва не сбив его при этом на пол, и его сочувствие моментально сменилось раздражением. Он сам не понимал, что в ней такого, что заставляет мгновенно вскипать злостью.

Кенни последовал за ней. Пальцы Эммы вцепились в пояс халата.

— Можете продолжать, — бросила она.

Уж он продолжит! Так продолжит, что эта фифа забудет, как командовать!

Кенни расстегнул кожаный ремень. Эмма наблюдала за его действиями с таким видом, словно перед ней была готовая взорваться бомба. Не вытаскивая ремень, он сообщил:

— Прежде чем идти дальше, я хочу запечатлеть в мозгу контуры вашего тела.

Он сунул большой палец за пояс брюк, как раз над молнией, подобрался к ней и, торжественно закрыв глаза, положил руки ей на плечи.

Эмму передернуло, как Кенни и ожидал, но теперь его не удержать! Несколько минут он просто стоял, не двигаясь, пока не ощутил, как едва заметно не расслабились ее мышцы. И только тогда провел ладонями по ее рукам. И уж потом позволил себе гладить ее, где в голову взбредет: по спине, бокам, задерживаясь на внешней стороне бедер. Она покорялась малейшему его движению, не делая попытки вырваться. Храбрый оловянный солдатик. И так продолжалось, пока он не стал ласкать ее грудь. Эмма затаила дыхание. Из горла вырвался тихий неясный звук. Руки ее взлетели и приземлились на груди Кенни, отнимая у него последние силы.

Открыв глаза, он увидел, что ее веки опущены, а носик сосредоточенно наморщен. Кенни намеренно задел большими пальцами ее соски. Твердые, как горошинки.

Эмма охнула, и губы ее чуть раздвинулись.

Эти пухлые, чуть надутые губы. Они расплывались в его глазах, пока не затмили весь мир, пока он не нагнул голову и не завладел ими. Оказалось, это все равно что целовать теплые розовые лепестки. И пахла она розами. Только сейчас до него дошло, что эта твердокаменная железобетонная особа обладает мягчайшим, сладчайшим ротиком из всех, что он когда-то целовал.

Она продолжала строго поджимать губы, хотя тело ее обмякло. Кенни провел кончиком языка по ее нижней губе. Очевидно, в ней не осталось ни капли упорства, потому что она сдалась и впустила его.

Он обожал медленные французские поцелуи, хотя большинство женщин были слишком нетерпеливы, чтобы наслаждаться ими. Но леди Эмма оказалась куда умнее и следовала инстинктам. Она позволила ему тянуть время сколько угодно, пока ее язык отвечал на ласки, и кровь ревела у него в висках;

Ее груди приятной тяжестью наполнили ладони, и он смутно сообразил, что был так занят губами Эммы, что совершенно забыл обо всем остальном.

Он осторожно сжал пальцы. Эмма теснее прижалась к нему и чуть шире приоткрыла рот. Он снова потер ее соски. Они стали еще тверже, и ему мучительно захотелось провести по ним языком. Но он еще не насытился поцелуями.

Возможно, с ней происходило то же самое, потому что он ощутил, как кончик ее языка скользнул в его рот, и, несмотря на всю хренотень, которую нес относительно своей неутомимости, Кенни понял, то сейчас взорвется.

Он со стоном потянул ее к кровати, но смена места действия отнюдь не дала ему возможности прийти в себя и немного опомниться. Он просто должен был видеть ее всю и, когда они утонули в матрасе, нашел в себе силы отстраниться на несколько дюймов.

Эмма тяжело дышала, и теплый воздух шевелил волосы, совсем как теплый летний ветерок.

— Вы… не можете ли вы раздеться?

Это не прозвучало командой. Скорее тихой мольбой, и его рука метнулась к застежке брюк. Он попытался расстегнуть молнию, но ширинка так натянулась, что пришлось возиться с замочком, как какому-то подростку-молокососу.

Но тут он отвлекся на созерцание ее вздымающейся груди. Больше он ни минуты не может ждать.

Зацепив пальцем края ворота, Кенни рывком раздвинул халат. Ткань зацепилась за сосок, но тут же соскользнула, открыв белоснежное, пронизанное голубыми жилочками полушарие, увенчанное сморщенным розовым бутончиком и обрамленное черным шелком. Он немедленно захотел попробовать его на вкус.

Эмма ощутила, как его губы коснулись ее соска, и забыла, что нужно дышать. Его губы обдали ее теплом, язык неустанно трудился, обводя чувствительные кончики. Она сейчас улетит, улетит неведомо куда.

Эмма вцепилась в гладкую поверхность покрывала, как в надежный якорь.

Он принялся нежно посасывать.

Эмму попеременно обдавало жаром и холодом. Слезы туманили глаза. Хоть бы это никогда не кончалось! Она умрет, если он остановится!

Из красивого ничтожества, которого она наняла на ночь, он превратился в ее первого возлюбленного. Бесконечно дорогого ей.

Кости, казалось, плавились и таяли. Она почувствовала легчайшее нажатие ногтя сквозь шелк, покрывавший ее другой сосок. Ее тело загорелось огнем.

— Не могу… мне этого не вынести… — выдавила она.

Вместо ответа он продолжал ласкать ее. Сдавил другой сосок и стал перекатывать между пальцами.

Эмма никогда еще не испытывала такой томительной, такой тянущей боли. Соленые капли слез падали на подушку. Уже на грани экстаза Эмма раздвинула ноги, мысленно умоляя, чтобы он дотронулся… там… Всего лишь одно легчайшее прикосновение. Больше ей ничего не нужно.

Он снова сжал пальцы, и она тихо всхлипнула.

Кенни приподнял голову и нахмурился, заметив, что она плачет.

— Я сделал вам больно?

Но язык не слушался ее. Она была не в силах ответить. Вместо этого лежала как последняя шлюха, раздвинув бедра под смятым шелком, подставляя ему грудь.

Кенни стянул брюки. Восставшая плоть поднимала черный шелк плавок, мешавших Эмме увидеть внушительную мраморную колонну. Она пыталась набраться храбрости, чтобы молить его не останавливаться, заклинать избавиться от плавок, сжечь их к чертовой матери.

Кенни отодвинулся к краю кровати и провел рукой по волосам.

— Может, немного снизим темп? Что скажете? — хрипло спросил он.

— Нет! — воскликнула Эмма.

Кенни уставился на нее.

Эмма облизнула губы. Вытерла глаза рукавом халата. Глотнула воздуха. Не позаботилась запахнуть халат.

— Нет, — выдохнула она, подбирая под себя ноги. — Все… все в порядке.

— Я немного увлекся.

— По правде говоря… вовсе нет. То есть, конечно, увлеклись, но я не… то есть мне нравилось, что вы…

Господи, что она несет?

Она отвернулась, пытаясь собраться с мыслями. И поняла, что в комнате тихо играет музыка. Это немного ободрило Эмму, и она обрела способность замечать детали. На комоде лежал бумажник вместе с грудой мелочи. На полу валялись носки. Зеркальная дверца встроенного шкафа была приоткрыта.

Эмма снова втянула в себя воздух.

На прикроватном столике лежало несколько книг, включая монографию по истории Техаса и биографию Теодора Рузвельта. Пара журналов по гольфу. На обложке одного — огромная фотография. Кто-то знакомый… Кажется, она узнает…

Странно. Здесь у нее ни одного…

Эмма пригляделась пристальнее и почувствовала, как от лица отхлынула кровь.