Отношения Трейси и Рена были единственным уязвимым местом Гарри. Все двенадцать лет он ухитрялся избегать встречи с Реном и исходил злостью, когда Трейси говорила по телефону с бывшим мужем. Это было так не похоже на всегда спокойного, сдержанного Гарри, но Трейси давно уже перестала удивляться.

— Я помчалась к Рену, зная, что смогу на него рассчитывать.

— Да ну? А по-моему, он вовсе не был так уж счастлив тебя видеть.

— Ты и за миллион лет не поймешь, что чувствует Рен Гейдж.

Она явно набирала очки в споре, поэтому он предпочел сменить тему:

— Это ты настаивала, чтобы я принял работу в Цюрихе. И сама захотела ехать со мной.

— Потому что знала, как много это для тебя значит, и не хотела, чтобы мне бросали в лицо, будто я поставила под угрозу твою карьеру, забеременев в пятый раз.

— Когда и что я бросал тебе в лицо?

Никогда. Он мог бы уничтожить ее длинным списком прегрешений, тянувшимся с первых дней их брака, когда она только еще училась любить, но не сделал этого. И пока она не забеременела Коннором, был неизменно с ней терпелив. Трейси отчаянно хотела, чтобы это терпение вернулось вновь. Терпение, поддержка и, главное, та любовь, которую она всегда считала безоговорочной.

— Ты прав, — горько согласилась Трейси. — Это я всегда была злопамятной. Ты само совершенство. Какой стыд, что пришлось довольствоваться такой неподходящей женой!

Она перекинула купальник через плечо, схватила блузон и скрылась в ванной. А когда снова вышла, он уже исчез. Правда, спустившись на кухню проверить, что делают дети, она услышала, как Гарри и Джереми перекликаются в саду, где они играли в мяч. И на минуту позволила себе притвориться, что все в полном порядке.

— Что ты видела?

— Привидение, — в десятый раз повторила Изабел, оглядывая пропотевшую футболку Рена. Темно-синий цвет придавал его глазам особенно зловещий серебристый оттенок. Посмотрев на него немного дольше, чем следовало бы, она принялась убирать тарелки, оставленные Мартой на доске рядом с раковиной. — Настоящее привидение. Как вы можете бегать в такую жару?

— Потому что встаю чересчур поздно, чтобы бегать по росе, и что это за привидение?

— Из тех, что швыряют камешки в мое окно и бегают по оливковой роще, завернувшись в белую простыню. Я ему помахала.

Но Рен даже не улыбнулся.

— Все это зашло чересчур далеко.

— Согласна.

— Прежде чем отправиться на пробежку, я позвонил Анне и сказал, что сегодня мы с тобой уезжаем в Сиену. Значит, скоро все узнают, что дом опустел.

Он одним махом опрокинул стакан свежевыжатого апельсинового сока, который Изабел по глупости оставила без присмотра и направился к лестнице.

— Мне нужно десять минут, чтобы принять душ, и я готов ехать.

Двадцать минут спустя он вернулся в джинсах, черной майке, бейсболке и подозрительно уставился на ее серые трикотажные брюки, кроссовки и футболку цвета маренго, которую она, Поразмыслив, стащила у него.

— Что-то не похожа ты на праздную туристку.

— Камуфляж, — пояснила она и, схватив очки, направилась к машине. — Я передумала и собираюсь сидеть с вами в засаде.

— А я не желаю тебя видеть.

— Без меня не обойтись, потому что вы обязательно задремлете и пропустите что-то важное, — объяснила Изабел, открывая дверцу со стороны водителя. — Или вам все надоест и начнете отрывать ноги у кузнечика, или поджигать крылья бабочек… или что там еще происходило в «Пути мертвечины»?

— Понятия не имею, — буркнул он и, отодвинув ее, сам уселся за руль. — Это не машина, а позор.

— Не все могут позволить себе «мазерати», — огрызнулась Изабел, обходя машину и устраиваясь на соседнем сиденье. История с псевдопризраком показывала на последнюю степень отчаяния, и она должна была разобраться во всем этом, даже если придется оставаться наедине с ним в таком месте, где сводящим с ума поцелуям не помешают ни виноградари, ни дети, ни экономки.

— Только они двое.

При мысли об этом кровь начинала бить в виски. Она готова… более чем… но сначала они должны серьезно поговорить. Невзирая на все, что твердило тело, мозг сознавал настоятельную необходимость определить границы их отношений.

— Я принесла кое-что для пикника. Все сложила в багажник.

Он бросил на нее брезгливый взгляд.

— Только женщины способны делать пикник из засады.

— А что нужно было запасти?

— Не знаю. Специальную еду для засады. Дешевые пончики, термос с горячим кофе и пустую бутылку, чтобы было куда писать в случае необходимости.

— Ах я, дурочка!

— И не пивную бутылку. Двухлитровую, не меньше.

— Пытаюсь забыть о том, что я психолог.

Выезжая из дома, Рен помахал Массимо и повернул к вилле.

— Нужно проверить, не прибыл ли сценарий. Заодно лишний раз объявлю о нашей поездке.

Глядя вслед ему, Изабел улыбнулась. За эти три дня с Ре-ном Гейджем она смеялась куда больше, чем за все последние месяцы с Майклом.

При мысли о разорванной помолвке улыбка сменилась гримасой. Раны еще не исцелились, но болели уже по-другому. Не боль разбитого сердца, но сознание времени, потраченного зря на то, что с самого начала было обречено на неудачу.

Ее отношения с Майклом напоминали лужу стоячей воды. Ни скрытых обид, ни размолвок, ни выросших на пути скал, заставлявших повернуть в другом, новом, направлении. Они никогда не ссорились. Не бросали друг другу вызов. В их так называемой любви не было волнующих моментов, и — Майкл был прав, — страсти тоже не было.

А с Реном… с Реном будет только страсть, страсть, пенящаяся в океане, полном подводных рифов. Но даже если эти рифы устилают дно, это еще не означает, что она позволит себе наткнуться на самый острый.

Рен почти бегом вернулся к машине и с загнанным видом сообщил:

— Маленькая нудистка стащила мой крем для бритья и нарисовала себе бикини.

— Изобретательно. А сценарий уже есть?

— Нет, черт возьми. И по-моему, у меня сломан палец на ноге. Джереми нашел мои гантели и оставил одну на лестнице. Не знаю, как Трейси с ними справляется.

— Думаю, когда дети твои, это совершенно другое дело.

Она попыталась представить Рена с детьми и увидела чудесных маленьких дьяволят, которым ничего не стоит связать няньку, взорвать бомбу-вонючку и часами изводить взрослых по телефону. Не слишком приятная картина.

— Вспомните, что в детстве вы тоже были не подарок.

— Верно. Шринк, к которому послал меня отец в одиннадцать лет, объяснил, что единственный способ привлечь внимание кого-то из родителей — скандалить и выкидывать номера. Я так и поступал. Чтобы постоянно находиться в центре внимания.

— И вы привнесли ту же философию в свою карьеру?

— А как же? В детстве она мне очень помогала. Запомнить злодея легче легкого. Герои стираются из памяти.

Конечно, сейчас не время говорить об их отношениях, но, возможно, пора поставить на его пути небольшой камешек. Не для того, чтобы задержать. Чтобы подготовить.

— Вы, разумеется, понимаете, что в детстве мы сознательно культивируем некоторые дисфункции, потому что считаем их необходимыми для нашего выживания?

— Угу.

— Часть процесса взросления — необходимость преодолевать свои комплексы. Разумеется, потребность во всеобщем внимании весьма обычна для большинства великих актеров, так что в данном случае эта дисфункция становится крайне функциональной.

— Считаешь меня великим актером?

— Думаю, у вас для этого все задатки, но нельзя стать поистине великим, играя одну и ту же роль.

— Чушь собачья. В каждой роли имеются собственные оттенки, так что нечего твердить, что они одинаковые. Кроме того, актеры любят играть злодеев. Это дает им шанс выделиться из толпы.

— Мы говорим не об актерах вообще, а именно о вас и том факте, что вы не готовы играть роль другого плана. Почему?

— Я уже объяснял, и сейчас слишком рано для подобных дискуссий.

— Потому что вы выросли с искаженным суждением о себе. В детстве над вами издевались, пусть не физически. Угнетали нравственно. И теперь вам следует очень ясно сознавать ваши мотивации выбора подобных ролей. — Еще камешек в его огород, и она оставит его в покое. — Вы делаете это, потому что любите играть садистов или на каком-то уровне не чувствуете себя достойным играть героев?

Рен злобно ударил кулаком по рулевому колесу.

— Господь мне свидетель, я в последний раз встречаюсь с гребаным шринком.

Изабел безмятежно улыбнулась:

— Мы с вами не встречаемся. И вы прибавили скорость.

— Заткнись.

Она мысленно велела себе не забыть дать ему экземпляр правил честного поединка, входивших в процесс установления достойных отношений. Ни в одно из этих правил не включено требование заткнуться.

Они добрались до города, и, когда проезжали мимо площади, Изабел заметила, что несколько голов повернулись в их сторону.

— Не понимаю. Несмотря на весь ваш камуфляж, многие уже наверняка знают, кто вы на самом деле, однако не привязываются с требованием автографов. Не считаете это странным?

— Я сказал Анне, что куплю новое оборудование для школьной спортивной площадки, если меня оставят в покое.

— Учитывая вашу жажду славы, ваше поведение по меньшей мере необъяснимо.

— Ты сегодня проснулась с твердым намерением изводить меня, или это у тебя спонтанно?

— Вы снова прибавили скорость. Он вздохнул.

Город остался позади. Еще несколько километров, и они свернули с шоссе на проселочную дорогу. Только тогда он вновь снизошел до разговора с ней:

— Скоро мы подъедем к заброшенному замку на вершине холма над домом. Оттуда все видно как на ладони.

Дорога оказалась совершенно разбитой и закончилась почти неразличимой пешеходной тропкой, где Рен остановил машину. Как только они стали подниматься наверх, он схватил у нее пакеты из бакалеи.

— Хорошо еще, что не захватила дурацкую корзинку для пикника.

— Я кое-что знаю о засекреченных операциях.

Рен фыркнул.

Когда они добрались до поляны на самой вершине, Рен остановился, чтобы прочитать потертую табличку с исторической справкой. Изабел побродила вокруг и обнаружила, что развалины замка не просто одно строение, а целая крепость, содержавшая когда-то несколько зданий. Лозы дикого винограда ползли по полуразрушенной стене и взбирались на сторожевую башню. Сквозь обвалившиеся арки проросли деревья, а полевые цветы выглядывали из остатков фундамента то ли конюшни, то ли амбара.

Рен отошел от таблички и встал рядом с Изабел, залюбовавшись панорамой полей и лесов.

— До того как был выстроен замок, на этом месте было этрусское кладбище, — сообщил он.

— Руины на руинах.

Даже невооруженным глазом можно было прекрасно разглядеть домик фермера, но ни в саду, ни в оливковой роще не было ни души.

— Пока что ничего не происходит. Рен поднес к глазам бинокль.

— По-моему, еще рано. Это Италия. Здесь все делается не спеша. Им нужно время, чтобы собраться.

Со стены взлетела птичка. Изабел подумала, что они своим появлением нарушили покой этого места, и отошла подальше. Под ноги попался кустик дикой мяты. В воздухе поплыл сладкий аромат.

Изабел заметила часть стены с куполообразной нишей и, подойдя ближе, поняла, что это, вероятно, апсида бывшей часовни. На куполе еще сохранились слабые следы красок: рыжевато-коричневой, бывшей когда-то алой, пыльные голубые пятна, выцветшая охра.

— Здесь все так мирно. Интересно, почему владельцы ушли отсюда?

— Судя по табличке, всему виной чума в пятнадцатом веке и бессовестные поборы соседних епископов. И может, их прогнали духи похороненных здесь этрусков, — раздраженно бросил Рен.

Она повернулась к нему спиной и заглянула под купол. Церкви обычно успокаивали ее, но сейчас Рен стоял чересчур близко.

Ощутив запах дыма, она обернулась. Рен держал в руке сигарету.

— Что вы делаете?!

— Я выкуриваю только одну в день.

— Не можете делать это, когда меня нет поблизости? Он проигнорировал ее и, глубоко затянувшись, направился к одному из порталов и прислонился к стене. Изабел заметила, что выглядит он мрачным и отрешенным. Наверное, не следовало вынуждать его копаться в прошлом и напоминать о детстве.

— Ошибаешься, — неожиданно выпалил он. — Я вполне способен отделить реальную жизнь от экранной.

— Я никогда не утверждала обратное.

Изабел уселась на остатки стены и вгляделась в его профиль: идеально пропорциональный и изысканно очерченный.

— Я всего лишь сказала, что то суждение о себе, которое вы вынесли из детства, когда видели и судили о многих вещах с точки зрения ребенка, может не соответствовать тому мужчине, которым стали сейчас.

— Ты что, не читаешь газет?

Она наконец поняла, что на самом деле его беспокоит.

— Вы… но вы ведь не должны мучиться из-за того, что случилось с Карли.

Рен судорожно втянул в себя воздух, но ничего не ответил.

— Почему бы не созвать пресс-конференцию и не сказать правду?

Изабел сорвала и растерла стебелек дикой мяты.

— Люди пресыщены сенсациями. Они верят, во что хотят верить.

— Вы… вам она была небезразлична, верно?

— Да. Милый добрый ребенок и… Боже, такой талантливый. Тяжело было наблюдать, как все катится в пропасть.

Изабел обхватила руками колени.

— Сколько времени вы были вместе?

— Всего пару месяцев, прежде чем я понял, как глубоко она увязла в наркотиках. Потом я вообразил, что смогу вытащить ее, и еще несколько месяцев пытался помочь. — Он стряхнул пепел, снова затянулся. — Вызывал врачей. Пробовал уговорить ее пройти курс лечения. Ничего не вышло, и я наконец отступился.

— Понимаю.

Он бросил на нее мрачный взгляд:

— Что именно?

— Ничего.

Она поднесла стебелек к носу.

Ах, в чем-то он прав. Следовало бы позволить людям оставаться такими как есть, не стараясь их исправить, особенно потому, что, как стало очевидным, больше всего в исправлении нуждалась она сама.

— Тогда к чему это дерьмовое «понимаю»? Говори все, что думаешь. Богу известно, таким, как ты, это несложно.

— И что же, по-вашему, я думаю? Рен выпустил дым из ноздрей.

— Может, скажешь сама?

— Я не ваш психиатр, Рен.

— Я выпишу тебе чек. Говори, что у тебя на уме.

— Это как раз не важно. Главное, что на уме у вас.

— Звучит так, словно ты меня судишь, — процедил Рен, злобно ощетинившись. — Звучит так, словно ты думаешь, что я мог бы как-то спасти ее, и это мне не нравится.

— Значит, по-вашему, именно это я сейчас и делаю? Осуждаю вас?

Он отшвырнул сигарету.

— Не моя вина, что она покончила с собой, черт возьми! Я сделал все, что мог.

— Разве?

— Считаешь, что я должен был держаться до конца? Вручать ей шприц, когда она хотела ширнуться? Или подносить ей понюшки? Говорил же я, что в юности у меня были проблемы с наркотиками. Не могу быть рядом с этим дерьмом.

Она вспомнила его шутку насчет кокаина. Но сейчас он не шутил.

— Лет в двадцать я бросил это дело, но все же до сих пор в себя не могу прийти от ужаса при мысли, как близко подошел к тому, чтобы искорежить свою жизнь. И с тех пор я дал себе слово держаться как можно дальше от всего, что связано с наркотиками. — Рен покачал головой. — Господи, как обидно. Такая глупая смерть.

У Изабел сжалось сердце, но она все же спросила:

— А будь вы рядом, смогли бы спасти ее? Рен яростно сжал кулаки:

— Что ты мелешь? Никто не смог бы спасти ее.

— Уверены?

— Думаешь, я один пытался? А родные? А друзья? Но она только и жила от одной дозы до другой.

— Может, было что-то, что вы могли сказать? Сделать?

— Она была наркоманкой, черт возьми! Но на каком-то этапе еще могла себе помочь.

— Но не захотела?

Вместо ответа Рен подбросил ногой камешек. Изабел поднялась.

— Вы не смогли ничего сделать, Рен, но хотели. И с тех пор сходите с ума, стараясь понять, что упустили. Чего не сказали. Чем не помогли.

Рен сунул руки в карманы и уставился в пространство.

— Все было впустую.

— Абсолютно уверены?

— Абсолютно, — подтвердил Рен с тяжелым вздохом. Она подошла к нему и потерла спину между лопатками.

— Все время напоминайте себе об этом.

Он уставился на нее. Морщинки на лбу разошлись.

— Мне действительно следовало бы выписать тебе чек.

— Считайте это бартером за урок кулинарии. Уголки губ Рена едва заметно поднялись.

— Только не молись за меня, ладно? Меня такие вещи до смерти пугают.

— Не считаете, что заслужили парочку молитв?

— Только не тогда, когда пытаюсь вспомнить, как выглядит без одежды та особа, которая за меня молится.

Что-то вроде шаровой молнии проскочило между ними. Он поднял руку и долго-долго заправлял длинный локон за ее ухо.

— Везет же мне! Месяцами я веду себя прилично, но когда уже готов заварить кашу покруче, оказываюсь на необитаемом острове в обществе монахини.

— Вы такого мнения обо мне? Он сжал пальцами мочку ее уха.

— Пытаюсь убедить себя в этом, но, похоже, безуспешно.

— Уже легче.

— Господи, Изабел, ты посылаешь больше противоречивых сигналов, чем испорченное радио, — досадливо бросил Рен.

Изабел облизнула губы.

— Это потому что я… в смятении.

— Ничего подобного. Ты хочешь этого не меньше, чем я, но не сообразила, как включить наши отношения в то, что считаешь своим первоочередным жизненным планом. Поэтому медлишь и мечешься, не зная, что делать. Замечала, что подходишь ко мне, едва волоча ноги? Те самые ноги, которые я хотел бы видеть закинутыми на мои плечи.

Во рту Изабел мгновенно пересохло.

— Ты сводишь меня с ума! — воскликнул он.

— По-вашему, вы не делаете того же самого со мной?

— Первая хорошая новость за весь день. Так что же мы стоим?

Он потянулся к ней. Но она отскочила.

— Я… я должна прийти в себя. Мы должны прийти в себя. Сесть и потолковать.

— А вот этого мне как раз не надо. Теперь уже он отступил.

— Черт возьми, не желаю, чтобы нас прерывали, а как только я до тебя доберусь, у дома наверняка кто-то покажется. Как насчет того, чтобы разложить завтрак? Мне нужно отвлечься по-крупному.

— Я думала, мой пикник чересчур девчоночья для вас затея.

— Голод мгновенно напоминает мне о женственных чертах моего характера. Сексуальная фрустрация, однако, возбуждает инстинкты киллера. И скажи, что ты не забыла вино.

— Это засада, олух вы этакий, а не вечеринка с коктейлями. Лучше примените бинокль по назначению, пока я накрою на стол.

На этот раз он не стал спорить, и пока нес вахту, она разложила в тени от стены свои утренние покупки: сандвичи с прозрачными лепестками ветчины между половинками свежей булочки, салат из спелых помидоров, базилика и фарро, похожих на ячменные зернышки, непременного ингредиента тосканской кухни, а также бутылку минеральной воды и оставшиеся груши.

Оба, казалось, поняли, что больше не вынесут словесных игр, поэтому за ленчем говорили о еде, книгах… обо всем, кроме секса. Рен был начитан, остроумен и лучше ее информирован по многим предметам.

Она как раз потянулась к груше, когда он схватил бинокль.

— Похоже, веселье наконец начинается.

Изабел вытащила театральный бинокль и увидела, что сад и роща постепенно заполняются людьми. Первыми прибыли Массимо и Джанкарло вместе с мужчиной, в котором она узнала полицейского Бернардо, брата Джанкарло. Затем появились Анна с Мартой и незнакомыми пожилыми женщинами, которые тут же стали раздавать приказания молодым людям, постепенно подходившим к дому. Изабел увидела хорошенькую рыжеволосую девушку, у которой она вчера покупала цветы, приятного молодого человека, работавшего в фотомагазине, и мясника.

— Смотри, кто еще пришел!

Она повернула бинокль в направлении, указанном Реном. В сад вошли Витторио с Джулией и присоединились к тем, кто камень за камнем разбирал ограду.

— Мне следовало бы предвидеть это, и все же я разочарована и чувствую себя обманутой.

— Я тоже.

Марта отогнала какого-то юношу от своих роз.

— Интересно, что они ищут? И почему ждали, пока я перееду, чтобы начать поиски?

— Может, до того момента просто не знали, что оно спрятано возле дома.

Рен отложил бинокль и стал складывать остатки еды в пакеты.

— Думаю, пора вступать в игру. Покажем, на что мы способны.

— Помните, вам не позволено использовать все, что имеет курок или лезвие.

— Только в качестве последнего средства.

Он поддерживал ее под руку, пока они спускались к машине. Еще минута, и, покидав вещи в машину, они пустились в путь. Рен выжимал из «панды» все, что можно.

— Мы застанем их врасплох, — инструктировал он, объезжая Касалеоне, вместо того чтобы проехать напрямую, через город. — В Италии у всех есть сотовые, и я не хочу, чтобы кто-то донес на ферму о нашем возвращении.

Они оставили машину на проселочной дороге, недалеко от виллы, и пошли по лесу. У самой оливковой рощи Рен вынул из волос Изабел сухой листок.

Анна, заметившая их первой, медленно отставила кувшин с водой, который несла группе молодежи. Кто-то выключил приемник, передававший поп-музыку. Постепенно все разговоры смолкли, и толпа подалась в сторону. Джулия подошла к Витторио и взяла за руку. Бернардо, очень важный в своем мундире полицейского, поспешно подступил к Джанкарло.

Рен остановился на краю рощи, обозрел сначала раскопки, потом собравшихся. Выглядел он устрашающе: всамделишный безжалостный киллер, и это дошло до всех присутствующих.

Изабел отступила, чтобы дать ему пространство для действий.

Но Рен не торопился, переводя убийственный взгляд с одного лица на другое, играя плохого парня, как умел только он.

Когда молчание стало невыносимым, он наконец что-то сказал. На итальянском.

Ей следовало предвидеть, что разговор будет вестись именно на этом языке, и сейчас она едва не закричала от досады.

Стоило ему замолчать, как все заговорили разом. Зрелище было такое, словно целая армия спятивших дирижеров пытается управлять оркестром. Руки, воздетые к небесам, опущенные к земле, хватавшиеся за голову, за сердце, пулеметные очереди фраз, пожатия плечами, закатывание глаз.

Изабел умирала от желания узнать, о чем они толкуют.

— Английский, — прошипела она, но он был чересчур занят, терзая Анну в поисках ответов. Та выдвинулась вперед и объяснялась с видом оперной примадонны, исполнявшей трагическую арию.

Немного послушав, он оборвал ее и что-то сказал толпе. Люди, тихо переговариваясь, стали быстро расходиться.

— О чем они? — спросила она.

— Очередная чушь насчет колодца.

— Найди их слабое место.

— Уже нашел, — кивнул Рен, заходя в сад. — Джулия, Витторио, вы никуда не идете.