Глава 1

Доктор Изабел Фейвор превыше всего ценила аккуратность. На работе она появлялась в черных костюмах безупречного покроя, в изящных кожаных лодочках и с жемчужной нитью у горла. В выходные предпочитала аккуратные трикотажные двойки или длинные шелковые блузы без воротника и рукавов, пастельных оттенков. Модная стрижка и широкий ассортимент дорогих средств для ухода за волосами, как правило, успешно укрощали непокорные светлые волосы, имевшие тенденцию скручиваться мелким бесом. Если же и это не помогало, приходилось прибегать к узким бархатным лентам.

Вряд ли можно было назвать ее красавицей, но светло-карие, широко расставленные глаза располагались именно там, где им следовало быть, а лоб казался строго пропорциональным остальной части лица. Губы были чуточку толще, чем ей хотелось бы, поэтому Изабел закрашивала их бледной помадой и старательно замазывала тональным кремом переносицу, чтобы скрыть буйную россыпь веснушек. Привычка правильно питаться помогла сохранить здоровый цвет кожи, а фигура до сих пор оставалась стройной, хотя, по мнению Изабел, не мешало бы скинуть фунта два с бедер. Короче говоря, ее можно было посчитать совершенной во всех отношениях женщиной, к тому же наделенной природой абсолютно идеальной внешностью, кроме одного маленького недостатка — слегка неровного ногтя на большом пальце правой руки. И хотя она больше не грызла его едва не до корня, он все равно оставался значительно короче других ногтей, а дурная привычка постоянно подносить палец к губам оставалась единственной со времен ее достаточно бурного детства, которую так и не удалось преодолеть до конца. Когда за окном ее офиса зажглись огни Эмпайр-Стейт-билдинг, Изабел подняла голову, поднесла было руку ко рту, но тут же спрятала палец в кулак, подальше от искушения. И было отчего взволноваться: на письменном столе в стиле артдеко лежал утренний выпуск самого популярного на Манхэттене таблоида. Биографический очерк на третьей полосе весь день травил душу, но она была слишком занята, чтобы предаваться скорби. Только сейчас выдалось немного времени, чтобы пострадать в одиночестве.

АМЕРИКАНСКАЯ ПРИМАДОННА ПСИХОТЕРАПИИ, ГЛАШАТАЙ ПРИНЦИПОВ ВЗАМОПОМОЩИ И НРАВСТВЕННОГО САМОУСОВЕРШЕНСТВОВАНИЯ ОДЕРЖИМА ПОРЯДКОМ, ТРЕБОВАТЕЛЬНА И НЕУЖИВЧИВА

Бывший исполнительный помощник известного лектора и автора книг о самопомощи и нравственном самоусовершенствовании доктора Изабел Фейвор утверждает, что ее босс — поистине адское создание.

«Она совершенно помешана на контроле», — заявляет Терри Митчелл, отказавшаяся от должности на прошлой неделе…

— Она не отказалась, — поправила Изабел. — Я уволила ее, после того как обнаружила двухмесячные залежи читательских писем, так и оставшихся нераспечатанными.

Ноготь оказался между зубами.

— И я не помешана на контроле.

— Да ну? Так я и поверила!

Карлота Мендоса опорожнила медную мусорную корзинку над мешком на тележке уборщицы.

— Вы также… как там еще говорится… одержимы, требовательны и неуживчивы. Все в точности как она сказала.

— Вовсе нет. И протри, пожалуйста, светильники, договорились?

— Еще что? Похоже, что я таскаю с собой стремянку? И прекратите грызть ногти!

Изабел виновато отдернула руку.

— Просто у меня свои стандарты, может, немного выше, чем у других. Недоброжелательность — это недостаток. Скупость, зависть, алчность — все это недостатки. Разве я такая?

— В нижнем ящике стола заначен пакет с батончиками, но мой английский не слишком уж хорош, так что, может, я и не понимаю эту фишку насчет скупости.

— Очень смешно!

Изабел не верила, что едой можно снять стресс, но день был на редкость ужасным, поэтому она открыла ящик с неприкосновенным запасом, вытащила два «сникерса» и бросила один Карлоте. Ничего, завтра просто подольше позанимается йогой.

Карлота ловко поймала батончик и, облокотившись на тележку, разорвала обертку.

— Исключительно из любопытства: вы когда-нибудь носите джинсы?

— Джинсы? — Изабел размазала шоколад языком по небу и немного помедлила, наслаждаясь вкусом, прежде чем ответить. — Когда-то, — вздохнула она и, отложив батончик, встала: — Дай-ка мне это!

Схватив тряпку, она сбросила лодочки, задрала подол юбки от Армани, взобралась на диван и потянулась к бра. Карлота вздохнула:

— Снова собираетесь рассказывать, как оплачивали обучение в колледже, убираясь в чужих домах?

— И офисах, ресторанах и на фабриках, — добавила Изабел, пробираясь указательным пальцем в самые затейливые завитки. — В средней школе я работала официанткой, посудомойкой… О, как я ненавидела эту работу! Когда я писала диссертацию, приходилось выполнять поручения богатых, но ленивых людей.

— Одной из таких вы и стали сейчас, если исключить слово «ленивый».

Изабел улыбнулась и принялась протирать раму картины.

— Я пытаюсь объяснить, что тяжким трудом, дисциплиной и молитвой можно осуществить любую мечту.

— Если бы я хотела все это выслушивать, купила бы билет на вашу лекцию.

— Но здесь я делюсь своей мудростью бесплатно!

— Вот повезло! Вы закончили? У меня, кроме вашего, еще и другие офисы. Мне что, торчать здесь до полуночи?

Изабел спрыгнула с дивана, отдала Карлоте тряпку и переставила бутылки с чистящими жидкостями так, чтобы той не приходилось далеко тянуться за самыми необходимыми,

— Почему ты спросила насчет джинсов?

— Просто пыталась представить, как это смотрится, — буркнула Карлота, сунув в рот остаток «сникерса». — Выглядите так шикарно, словно не знаете, что такое унитаз, не говоря уже о том, как его чистить.

— Нужно же поддерживать имидж! Я написала «Четыре краеугольных камня благоустроенной жизни» всего в двадцать восемь лет. Не одевайся я так консервативно, никто не принимал бы меня всерьез.

— А что, вам уже шестьдесят два? Джинсы просто необходимы.

— Мне только что исполнилось тридцать четыре, и ты это знаешь.

— Джинсы, красивая красная блузка — из тех, что потеснее. Чтобы сиськи облегала. И классные высокие каблуки.

— Кстати о проститутках: я говорила, что те две леди, которые вечно отираются у переулка, явились вчера посмотреть на новую программу подготовки кадров?

— К концу недели эти шлюхи окажутся на прежнем месте, так что непонятно, зачем тратить на них время.

— Потому что мне они нравятся. Усердно трудятся…

Изабел плюхнулась в кресло, вынуждая себя сосредоточиться на положительных факторах, вместо того чтобы думать об унизительном пасквиле.

— Четыре краеугольных камня работают для всех, от потаскух до святых, и у меня есть сотни свидетельств, чтобы это доказать.

Карлота фыркнула и включила пылесос, весьма резко закончив разговор. Изабел сунула газету в корзинку и долго смотрела на освещенную нишу в стене справа, где стояла великолепная хрустальная ваза от Лалика, с выгравированным рисунком из четырех пересекающихся квадратов, знаменитой эмблемой «Изабел Фейвор энтерпрайзиз». Каждый квадрат символизировал один из четырех краеугольных камней благоустроенной жизни.

Разумные взаимоотношения.

Гордость профессией.

Финансовые обязательства.

Нравственная чистота.

Нападки критиков никак не унимались. Четыре краеугольных камня считали чересчур упрощенческими, а саму Изабел не раз обвиняли в самодовольстве и ханжестве, но она никогда не принимала все свои заслуги как должное, поэтому никогда не грешила самодовольством. Что же до ханжества… шарлатанкой она тоже не была. Создала собственную компанию и выстроила собственную жизнь в соответствии с этими принципами и законно гордилась тем, что ее работа изменяет судьбы людей к лучшему. На ее счету было уже четыре книги, и через несколько недель выходит пятая, дюжины аудиокассет, лекционные турне, зарезервированные на весь следующий год, и солидный банковский счет. Неплохо для серенькой, незаметной девчушки, выросшей в среде эмоционального хаоса.

Изабел повернулась к аккуратно сложенным на письменном столе стопкам. Кроме всего прочего, у нее имеется жених, предстоит подготовка к свадьбе, каковую все последние десять месяцев она упорно обещает обдумать, и куча работы, которую необходимо переделать до того, как она уйдет сегодня домой.

Она помахала на прощание Карлоте, разворачивавшей свою тележку, и подняла со стола толстый конверт из налогового управления. Следовало бы, конечно, переправить его Тому Рейнолдсу, бухгалтеру и бизнес-менеджеру, но тот вчера сказался больным, а она не любила накапливать незаконченные дела.

Что вовсе не означало, будто она одержима, требовательна и неуживчива.

Изабел разрезала конверт специальным ножичком с монограммой. Папарацци весь день звонили, пытаясь добиться комментариев по поводу статьи, но Изабел выдержала марку, отказываясь отвечать. Все же недоброжелательная публикация действовала на нервы. Ее бизнес зиждился на уважении и любви почитателей, и именно поэтому она всеми силами старалась вести образцовую жизнь. Имидж — вещь хрупкая, а этот пасквиль мог ему повредить. Вопрос только в том — насколько.

Изабел развернула письмо и начала читать. Примерно на половине ее брови взлетели вверх, а рука сама потянулась к телефону. Как раз в тот момент, когда она подумала, что хуже уже сегодня не будет, налоговое управление преподнесло ей неприятный сюрприз. Не хватало только сцепиться с ними! А похоже, придется: счет на миллион двести тысяч недоплаченных налогов.

Изабел обычно была скрупулезно честна с налоговыми службами, поэтому сразу поняла: это очередная безумная ошибка ее безумного компьютера, которую, впрочем, будет не так легко исправить. Ужасно не хочется привязываться к Тому, когда тот болен, но он просто обязан заняться этим прямо с утра.

— Мэрилин, это Изабел. Мне нужно поговорить с Томом.

— Том? — переспросила жена бизнес-менеджера заплетающимся языком. Похоже, она пьяна. Во всяком случае, речь родителей Изабел обычно звучала именно так. — Тома нет.

— Рада, что он лучше себя чувствует. Когда должен вернуться? Боюсь, дело крайне срочное.

Мэрилин шмыгнула носом.

— Я… я… позвонила бы раньше, но… не… могла… — прорыдала она.

— Что случилось? Да скажи же наконец.

— Т-трм. Эт-то Том. Он… он…

Всхлипы застряли в горле, как отбойный молоток в асфальтовом покрытии.

— О-он с-сбежал в Южную Америку с м-моей сестрой!

И как обнаружила Изабел менее чем двадцать четыре часа спустя, со всеми ее деньгами.

Майкл Шеридан оставался с Изабел, пока та разбиралась с полицией и выдерживала бесконечный ряд чрезвычайно неприятных совещаний с налоговым управлением. Майкл был не просто поверенным Изабел, но и человеком, которого она любила. Никогда еще она не была так благодарна ему за присутствие в ее жизни. И все же даже этого было недостаточно, чтобы отвести беду, и к концу мая, через два месяца после получения проклятого письма, ее худшие страхи подтвердились.

— Похоже, я потеряю все.

Она потерла глаза и уронила сумочку на кресло в стиле королевы Анны, мирно стоящее в гостиной ее особняка на Верхнем Ист-Сайде.

Теплого цвета панели вишневого дерева и восточные ковры сияли в мягком свете ламп от Фредерика Купера. Она, конечно, знала, что все земные блага преходящи, но не ожидала, что настолько.

— Придется продать дом, мебель, драгоценности, весь антиквариат.

Не говоря уже о крахе ее благотворительного фонда, делавшего столько добра. Все пошло прахом.

Она не сказала Майклу ничего нового. Просто пыталась озвучить случившееся. Превратить в реальность. Реальность, с которой можно справиться.

И когда он не ответил, с извиняющимся видом обернулась к нему.

— Ты весь вечер молчишь. Я извела тебя своими жалобами? Он отвернулся от окна с видом на парк.

— Ты не из тех, кто ноет попусту. Просто пытаешься переориентироваться и начать исправлять положение.

Тактичен, как всегда.

Она грустно улыбнулась и поправила вышитую подушку на диване.

Она и Майкл не жили вместе — Изабел не верила в гражданские браки, — но все же иногда жалела об этом. Живя отдельно, они слишком мало виделись. Недавно им повезло встретиться в воскресенье за ужином. Что же до секса…

Она и припомнить не могла, когда в последний раз кто-то из них ощущал эту потребность.

Изабел при первой же встрече поняла, что Майкл Шеридан — родственная душа. Оба выросли в неблагополучных семьях и много работали, чтобы получить образование. Он был не менее умен, амбициозен и добросовестен, чем она сама, и так же предан делу и карьере. Стал ее главным слушателем, когда она оттачивала лекции о четырех краеугольных камнях, а два года назад, когда она писала книгу о краеугольном камне разумных взаимоотношений, добавил главу о мужской точке зрения. Ее почитатели знали об их отношениях и всегда спрашивали, когда они поженятся.

Кроме того, Изабел находила неизменное утешение в его приятной, ничем не выдающейся внешности: худом, узком лице и аккуратно подстриженных каштановых волосах. И ростом он был чуть больше пяти футов девяти дюймов, так что не возвышался над ней, и это позволяло не испытывать неловкости. К тому же Майкл отличался ровным характером и неизменной логичностью поступков.

И, что самое важное, был крайне сдержан. Никаких приступов дурного настроения или неожиданных взрывов. Знакомый, до последней черточки дорогой человек, немного суховатый (но это придает ему определенный шарм), а для нее — само совершенство. Они должны были пожениться год назад, но оба были слишком заняты и так прекрасно ладили, что она не видела нужды спешить. Свадьба, даже хорошо обдуманная, не могла не внести некоторого хаоса в их упорядоченную жизнь.

— Я сегодня получила отчеты о цифрах продаж моей новой книги, — объявила она, изо всех сил пытаясь не поддаться горечи и разочарованию, стремившимся завладеть душой.

— Просто время выбрано неудачное.

— Я стала посмешищем в «Леттермен». Пока я распространялась о финансовых обязательствах, мой бизнес-менеджер сбежал со всеми деньгами.

Она сбросила туфли, задвинула их ногой под кресло, чтобы не споткнуться, когда будет вставать. Если бы только издатель не пустил книгу в продажу, она могла бы избежать этого последнего унижения. Предыдущая книга шестнадцать недель занимала достойное место в списке бестселлеров «Нью-Йорк тайме», а эта безнадежно пылится на магазинных полках.

— Продано… как, целых сто экземпляров?!

— Не так уж плохо.

На самом деле хуже некуда. Издатель больше не отвечал на ее звонки, а продажа билетов на ее летнее лекционное турне так упала, что его пришлось отменить. Она не только теряет свое имущество за долги налоговому управлению, но и погубила заслуженную многолетним трудом репутацию.

Изабел глубоко вздохнула, стараясь не давать волю панике, угрожавшей ее захлестнуть. Нужно во всем находить положительные стороны. Скоро у нее будет куча времени, чтобы подготовиться к свадьбе. Но как она может выйти за Майкла, зная, что ему придется поддерживать ее, пока она не станет на ноги? Если она станет на ноги…

Но она была слишком преданна принципам четырех краеугольных камней, чтобы позволить негативным мыслям парализовать ее! Пожалуй, это стоит обсудить!

— Майкл, я знаю, уже поздно и ты устал, но нам нужно поговорить о свадьбе.

Майкл принялся возиться с кнопками на ее музыкальном центре. Бедняга, как он измучен! Теперь ему приходилось тащить нелегкий воз ее дел, да еще она все время нервничает!

Она хотела положить ему руку на плечо, но он отступил.

— Не сейчас, Изабел.

Она напомнила себе, что они никогда не были чересчур чувствительной или особенно нежной парой, и попыталась не принимать близко к сердцу его холодность, тем более после того, что ему пришлось вынести из-за нее.

— Я хочу облегчить твою жизнь. Не усложнить, — пояснила она. — В последнее время ты не упоминал о свадьбе, но это потому, что сердишься на меня за то, что я до сих пор не назначила дату. Теперь я банкрот и, честно говоря, с трудом привыкаю к мысли, что кто-то будет меня содержать. Даже ты.

— Изабел, пожалуйста…

— Понимаю, сейчас ты скажешь, что это не имеет никакого значения, что твои деньги — мои деньги. Но для меня это важно. Я содержала себя с восемнадцати лет и…

— Изабел, прекрати!

Он крайне редко повышал голос, но в данном случае Изабел сама была виновата и поэтому не обиделась. Ее настойчивость была одновременно ее силой и слабостью.

Майкл отвернулся к окнам.

— Я кое-кого встретил.

— Правда? Кого?

Большинство друзей Майкла были адвокатами: прекрасные, хотя несколько занудные люди. Неплохо ввести в их круг какое-то новое лицо.

— Ее зовут Эрин.

— Я знаю ее?

— Нет. Она старше меня. Ей около сорока, — пробормотал Майкл, оборачиваясь. — И, Господи, на кого она похожа! Довольно толстая и живет чуть ли не в лачуге. Не пользуется косметикой, равнодушна к одежде, вечно напялит что попало и так ходит. И даже колледж не окончила.

— И что такого? Мы не снобы.

Изабел взяла бокал, оставленный Майклом на журнальном столике, и понесла на кухню.

— И давай смотреть правде в лицо: мы иногда бываем несколько высокомерны.

Он пошел за ней, продолжая говорить, быстро, с жаром, размахивая руками. Изабел еще никогда не видела его таким и сейчас немного удивилась.

— Она самый импульсивный человек, какого я встречал в своей жизни. Ругается, как матрос, и любит фильмы самого низкого разбора. Рассказывает сальные анекдоты, пьет пиво и… но при этом не испытывает ни малейшей неловкости. Она вполне естественна. И… — он судорожно вздохнул, — и мне с ней тоже легко, и… я люблю ее.

— В таком случае уверена, что я тоже ее полюблю. Изабел улыбнулась. Как могла шире. Еще шире. Улыбка длилась целую вечность, пока ее челюсть не онемела. Потому что пока она улыбается, все будет хорошо…

— Она беременна, Изабел. У нас будет ребенок. Мы поженимся в муниципалитете. На следующей неделе.

Бокал упал в раковину и разбился.

— Понимаю, что выбрал не лучшее время, но…

Желудок Изабел скрутило судорогой. Господи, хоть бы он замолчал.

Она хотела остановить его. Остановить само время. Повернуть стрелку часов, чтобы всего этого еще не случилось.

Майкл казался бледным и несчастным.

— Мы оба знаем, что у нас ничего не выходило. Из легких Изабел со свистом вышел воздух.

— Это неправда. Мы… — начала она, но дыхания не хватило.

— Если не считать деловых встреч, мы почти не видимся. Изабел по-прежнему пыталась вдохнуть. Не получалось. Она в отчаянии теребила золотой браслет на запястье.

— Мы… мы просто были заняты, вот и все.

— Да мы месяцами не занимались сексом!

— Это просто… это временно.

Она с ужасом слышала в собственном голосе те же истерические нотки, которые часто звучали в голосе матери, и мучительно сражалась с собой. Главное — держать себя в руках. Не сдаваться.

— Наши отношения никогда не были основаны… только на сексе. Мы говорили об этом. Все временно, — повторила она.

Он стремительно шагнул к ней.

— Брось, Изабел! Не лги себе! Наша сексуальная жизнь просто не запрограммирована в твоем гребаном наладоннике и только поэтому не существует вообще!

— Не тебе говорить о наладонниках! Ты со своим спать ложишься!

— По крайней мере в моей руке он теплеет.

Изабел дернулась, как от пощечины. Майкл мгновенно увял.

— Прости. Мне не стоило так говорить. Это глупо и неправда. Очень долго все было лучше некуда. Беда в том… — Он беспомощно развел руками. — Мне нужна страсть.

Изабел схватилась за край стола.

— Страсть? Мы взрослые люди.

Только бы не упасть! Только бы вздохнуть свободно!

— Если ты не удовлетворен нашей сексуальной жизнью, можно пойти к консультанту по вопросам брака…

Какой консультант? Эта женщина носит ребенка Майкла. Ребенка, которого сама Изабел мечтала когда-нибудь родить.

— Мне не нужен консультант, — тихо ответил Майкл. — Это не мои проблемы, Изабел. Это твои проблемы.

— Лжешь!

— Ты… ты становишься настоящей шизофреничкой, когда дело доходит до секса. Иногда увлекаешься сама. Но чаще всего как будто делаешь одолжение и мечтаешь только о том, чтобы это скорее закончилось. Бывает и хуже: когда тебя словно нет рядом.

— Большинство мужчин обожают некоторое разнообразие.

— Тебе необходимо контролировать все. Может, ПОЭТОМУ ты не слишком любишь секс.

Она сгорала от унижения под его сочувственным взглядом. Это ей следовало бы его жалеть! Он уходит к плохо одетой старухе, которая любит дрянные фильмы и пьет пиво. И… и не ведет себя как шизофреничка, когда дело доходит до секса…

Она боялась, что сейчас упадет и развалится у Майкла на глазах.

— Ошибаешься, я обожаю секс! Живу ради него! Секс — это все, о чем я думаю.

— Я люблю ее, Изабел.

— Никакая это не любовь, а…

— Не смей говорить мне, что я чувствую, черт возьми! Вечно ты вмешиваешься! Воображаешь, будто разбираешься во всем на свете, но это не так.

Ничего она не воображала. Просто хотела помочь людям.

— Это ты контролировать не сможешь! Мне нужна нормальная жизнь. Нужна Эрин. И нужен наш ребенок.

Ей хотелось свернуться клубочком и завыть от тоски.

— Тогда бери ее и убирайся. Я не желаю больше тебя видеть.

— Попытайся понять. С ней я чувствую себя… не знаю… в безопасности. Нормальным. Ты… тебя чересчур много! Вечно ты во все лезешь! И доводишь меня до безумия! Ты мне не по силам!

— Прекрасно. Проваливай.

— Я думал, мы распрощаемся, как цивилизованные люди. Останемся друзьями.

— Не останемся. Вон отсюда!

И он убрался. Без единого слова. Просто повернулся и исчез из ее жизни.

Изабел начала задыхаться. С трудом дошла до раковины, пустила воду, но дышать по-прежнему не могла. Кое-как добралась до окна, долго дергала задвижку и наконец высунулась в форточку. Лил дождь. Но ей было все равно. Она жадно глотнула воздуха, попыталась найти слова для молитвы, но слов не было. Только откуда-то из пустоты свалились свинцово-тяжелые глыбы:

Разумные взаимоотношения.

Гордость профессией.

Финансовые обязательства.

Нравственная чистота.

Все четыре краеугольных камня благоустроенной жизни рухнули и придавили ее.

Глава 2

Лоренцо Гейдж был порочно красив. Волосы, черные и густые, как непроглядная тьма, оттеняли серебристо-голубые глаза, холодные и пронизывающие, как у хищника. Тонкие темные брови разлетались, словно птичьи крылья. Высокий лоб говорил о принадлежности к древней аристократии, тронутой запашком разложения. Жестоко-чувственный изгиб губ сводил с ума женщин, а скулы, казалось, были вырезаны ножом, который он держал в руках.

Гейдж зарабатывал на жизнь убивая людей. Его специальностью были женщины. Прекрасные женщины. Он избивал их, мучил, насиловал, а потом приканчивал с особой жестокостью. Редко-редко — пуля в сердце. Чаще — кромсал, как кровавый бифштекс. Этот случай был именно таким.

Девица с огненными волосами, лежавшая сейчас в его постели, красовалась в одном лифчике и трусиках. Ее кожа поблескивала слоновой костью на фоне черного атласного белья.

Лоренцо подступил ближе.

— Ты предала меня, — прорычал он. — Не люблю, когда женщины меня предают.

Ужас проступил в ее зеленых глазах. Тем лучше.

Он наклонился и кончиком ножа поддел прикрывавшую ее простыню. Недвусмысленный жест побудил ее к действию. Завопив, она откатилась, вскочила и метнулась в другой конец комнаты.

Лоренцо нравилось, когда они сопротивлялись, поэтому он позволил ей добежать до двери, прежде чем схватил. Она отчаянно вырывалась. Устав от борьбы, он ударил ее с такой силой, что она отлетела к кровати, упала, тяжело дыша и расставив прелестные бедра. Он не выказал никаких эмоций, если не считать легкой искорки предвкушения в глазах. Потом его четко вылепленные губы раздвинулись в злобной ухмылке. Рука коснулась серебряной пряжки ремня…

Гейдж вздрогнул. Его желудок вел себя крайне непредсказуемо при виде всякого рода мерзостей, и в отличие от посетителей кинотеатра он знал, что будет впереди. Оставалось надеяться, что итальянский дубляж отвлечет его от бойни на экране и он все-таки сумеет досмотреть свой последний фильм, но последствия ужасающего похмелья вкупе с весьма серьезным случаем расстройства биоритмов в связи с перелетом через несколько часовых поясов объединились против него. До чего же поганая штука — быть одним из любимых психопатов Голливуда.

Прежде эта честь принадлежала Джону Малковичу, но с того момента, как публика впервые увидела Рена Гейджа, настала новая эра. Все ломились в кинотеатры, чтобы посмотреть на этого злодея, за внешность которого можно было умереть. До этого дня Лоренцо отказывался смотреть «Убийственную связь», но, поскольку критики на сей раз довольно вяло поругивали фильм, он решил попробовать. Большая ошибка.

Насильник, серийный убийца, наемный киллер. Чертовски интересный способ зарабатывать на жизнь. Помимо тех женщин, над которыми Рен издевался, он еще пытал Мела Гибсона, всадил железный прут в коленную чашечку Бена Аффлека, нанес Пирсу Броснану почти смертельную рану в грудь и гонялся за Дензелом Вашингтоном на вертолете с ядерным двигателем. И даже расправился с Шоном Коннери, за что гореть ему в вечном огне. Никто не имеет права трогать Шона Коннери!

Все же судьба воздала ему по заслугам еще до того, как заканчивалась картина. Его вешали, сжигали на костре, отрубали голову и кастрировали — весьма неприятная процедура для любого мужчины. Теперь же его публично колесовали и четвертовали за доведение до самоубийства всеобщей американской кинолапочки. Беда в том… погодите-ка, да ведь это его настоящая жизнь, верно? Его собственная, очень реальная, напрочь испохабленная жизнь.

От этих воплей у него разболелась голова.

Рен поднял глаза на экран как раз вовремя, чтобы увидеть, как брызнула кровь, когда рыжая билась в конвульсиях.

«Не повезло, крошка. Вот что бывает, когда клюешь на красивое лицо и широченные плечи!»

Ни голова, ни желудок не могли больше выносить происходящее на экране. И Рен выскользнул из темного кинотеатра. Его картины имели бешеный успех по всему миру, поэтому он, смешавшись с толпой, наслаждавшейся теплой флорентийской ночью, поспешно огляделся, дабы убедиться, что никто его не узнал. Но туристы и местные жители слишком заняты бурной уличной жизнью, чтобы обращать на него внимание.

Не хватало еще иметь дело с фанатами!

Поэтому он постарался изменить внешность, прежде чем выйти из гостиницы, хотя успел поспать всего два часа. Надел коричневые контактные линзы, чтобы скрыть фирменный знак — серебристо-голубые глаза, распустил темные волосы, которые так и не потрудился подстричь после съемок в Австралии, и даже не побрился в надежде, что щетина поможет скрыть словно выточенный из мрамора подбородок — наследие его предков Медичи. Хотя он предпочитал джинсы, все же сегодня надел элегантное облачение богатого итальянца: черная шелковая сорочка, темные брюки и мокасины ручной работы с царапиной на мыске, потому что он был так же небрежен с одеждой, как и с людьми.

Собственно говоря, для него было совершенно внове вести себя подобным образом. Обычно, если где-то поблизости имелся хотя бы один прожектор, Рен делал все возможное, чтобы луч был направлен на него.

Но не сейчас.

Следовало бы вернуться в отель и спать до полудня. Но он был слишком возбужден. Находись тут его приятели, можно было бы поехать в клуб… а может, и нет. Клубные развлечения потеряли свою привлекательность. К несчастью, он был «совой», и поэтому не решил, куда податься.

Он прошел мимо лавки мясника. С витрины на него уставилась кабанья голова. Рен поспешно отвел взгляд. Последние несколько дней были настоящим адом. Карли Свенсон, бывшая герлфренд и одна из любимых актрис Голливуда, покончила с собой неделю назад в пляжном домике на Малибу. Правда, у Карли была долгая взаимная любовь с кокаином, и Рен заподозрил, что самоубийство было как-то связано с наркотиками. Это обозлило его до такой степени, что он даже не мог скорбеть по Карли. Одно он знал наверняка: она убила себя не из-за него.

Даже когда они встречались, прыщик на собственном носу заботил Карли куда больше, чем беды Рена. Но публика обожала ее, а таблоиды жаждали сексуально-романтической драмы, а не каких-то там наркотиков. Неудивительно, что все все решили заранее: виноват голливудский плохиш, чье бессердечие и жестокость свели милую Карли в могилу.

И поскольку подобные истории только способствовали его карьере и рейтингу у публики, Рен не мог винить папарацци, но все же чувствовал себя неприятно обнаженным на людях. Вот и решил недель на шесть уйти на дно, пока не начнутся съемки следующей картины.

Сначала он собирался позвонить бывшей подружке и отправиться на Карибы, а уж там приступить к серьезному делу возобновления сексуальной жизни, о которой забыл на несколько месяцев, пока снимался последний фильм. Но шумиха, поднятая из-за смерти Карли, вынудила его убраться немного подальше, и он решил отправиться в Италию: страну предков и то место, где должны начаться съемки. Самое время окунуться в новую атмосферу, влезть в шкуру своего героя. Не стоит привозить жадную до рекламы девчонку, которая будет только путаться под ногами.

Какого черта! Он вполне может обходиться собственным обществом следующие несколько недель, пока скандал, вызванный самоубийством Карли, не уляжется и обстановка не войдет в нормальную колею. А пока что идея побыть инкогнито привлекала своей новизной и даже немного забавляла.

Оглядевшись, он сообразил, что незаметно добрался до центра Флоренции, людной площади Синьории. Если хорошенько вдуматься, то трудно вспомнить, когда он в последний раз бывал один.

Рен пересек истертую брусчатку, добрался до «Ривуар» и нашел столик под тентом. Рядом немедленно возник официант.