– Слушай, Паш, а директор сейчас у вас работает? – закинул я первую легонькую приманку, намереваясь посмотреть, как, в зависимости от ответа, дальше развивать тему.
– А тебе он зачем? – вполне просто и естественно в ответ на столь странный вопрос поинтересовался Балабол.
– Да, вот работать к вам хочу устроиться, – не найдя ничего умнее, высказал я первое, что пришло в голову.
– Ну, тогда тебе не к директору надо, – засмеялся Пашка. – К директору ты уж слишком загнул. Уж, очень ты себя высоко ценишь, Андрюха. Если каждый из пяти тысяч наших работников при устройстве на работу к директору пойдет, то у того голова точно от натуги лопнет. Не по чину тебе с директором вопросы трудоустройства решать. Не по чину. У нас для устройства на работу отдел кадров есть, у нас тут, как ты, наверное, догадываешься, не птицефабрика. Здесь современное предприятие.
– У нас тоже отдел кадров имеется, – решился я вступиться за родной коллектив. – Ты не думай, что у нас захолустье какое-то, богом забытое, у нас предприятие тоже почти современное, только бедное очень. Знаешь, каких голландских несушек недавно по дешевке закупили, если бы увидел, то точно б закачался. Не птица, а мечта.
– Знаю, знаю, ещё у вас там какие-то петухи гамбургские имеются, – продолжал зубоскалить Балабол. – Ты мне про несушек-то кончай лапшу вешать, говори, зачем тебе директор понадобился?
– А у него дочь есть? – попытался я опять увернуться от прямого ответа.
– Чего зятем директорским решил стать?! – уже в голос заржал Пашка. – Есть, да не про твою Андрюха честь. За ней такой хахаль столичный приезжает, что ты против него экскремент на палочке. Не по себе сук рубишь, друган, а коль серьезно жениться приспичило, ты мне только скажи, я тебе в миг помогу. Сейчас смена пойдет, на проходной у вертушки встанем и выбирай. Выберешь, поведем её родимую в комнату досмотра, обыск чинить. Вот уж тут Андрюха не зевай: фигуру смотри, а главное характер. Я тебе, как профессионал скажу, что женский характер нигде так ярко не проявляется, как при личном обыске. Коль брыкаться не будет и всё, что выносит, сразу отдаст, то для женитьбы самое – то, а если права начнет качать, понятых требовать, к общественности взывать, то на этой жениться не советую – замордует. Также плохо если при досмотре ничего не найдем, бесхозяйственная значит, с голоду помирать будете, с такой тоже лучше не связываться. Ты не волнуйся, тут выбор большой. Характеров по двадцать в сутки проходит. Ты мне только отмашку дай и вмиг твое сватовство, в лучшем виде справим.
Слушал я Павла и просто диву давался, как человек измениться может. Год не встречались, и он за год таким болтуном стал, что я немного дар речи потерял. Вот когда вылезли балабольские гены его предков. Дремали, дремали где-то в глубинах мозговых и вот выскочили. Пашка досмеялся до слез, полез в стол и вынул оттуда початую бутылку диковинной формы и тут я догадался, что мой друг уже слегка под хмельком. Теперь ясна причина его разговорчивости, ясно, почему из него слова хлещут как фонтан из худой водопроводной трубы. Водка она часто язык у молчунов так развязывает, что их самый яростный оратор не переговорит. Вот и Пашку она разговорить сумела, в два счета сумела.
– Может не говорить ему ничего про диктофон? – уже стал подумывать я, усомнившись в трезвости друга. – Может отложить сегодня эту беседу серьезную? В следующий раз приеду и тогда по трезвяку всё ему и поведаю. А то вдруг он сейчас по пьяни не туда важное дело закрутит.
Пока я думал, Балабол налил нам по дозе и искал глазами, чем бы ему яблоко напополам разрезать, и ничего не найдя хотел уж его ногтями ломать, но я остановил этот подвиг друга, вынув из кармана перочинный нож. Мы выпили, закусили долькой яблока, и я опять задумался.
– Может, правда не отдавать? Или завтра придти, когда из него хмель уйдет? А может отдать и черт с ним, с диктофоном этим?
Но тут зазвонил телефон и Паша так четко и внятно отдал приказания, видимо подчиненным, что я мгновенно устыдился своей подлой мыслишки о подпорченной алкоголем дееспособности товарища по спорту. Выпив для смелости еще одну порцию, предложенного напитка, я молча сунул другу диктофон и уже у него в руках нажал кнопку воспроизведения.
Паша не сразу уловил суть записи, а, смекнув в чем дело, сразу убрал пузырь и повторил прослушивание. Прослушав запись в третий раз, он уставился на меня взглядом голодного удава, выдержал, довольно продолжительную паузу и тихо спросил:
– Что это?
– Диктофоном эта штука называется, – ответил я глупым ответом на вопрос такого же качества.
– Вижу, – жестко поставил меня на место заместитель начальника охраны промышленного гиганта. – Где взял?
– Нашел, – решил я не раскрывать все свои козыри. – Вчера на дороге у Корытова нашел. Остановился у деревни перекурить, гляжу, штучка интересная валяется. Взял, послушал и тебе решил показать. Вдруг думаю, интересно будет. Как думаешь, не прогадал, что эту штуковину с земли поднял? А?
– Не хочешь, не говори – задумчиво пощипал нижнюю губу Паша. – Только диктофончик-то этот ой как серьезен. Так серьезен, что ты, наверное, и представить себе не можешь. Через него в миг башки лишиться можно. Ты его никому не показывал?
Я покачал головой. Пашка прослушал запись еще раз, подергал мочку уха и поцокав языком, тихо сказал:
– Значит, решились на нашего Генерального посягнуть. Странно, глупо и представь себе, загадочно. Совершенно не понятно: или кто-то по недомыслию на такое решается или по очень тонкому расчету.
Мой друг встал из-за стола, прошелся по тесному кабинетику, рассеяно посмотрел в окно и продолжил:
– В любом случае для комбината плохо будет: если дело по глупости замышляют, то опять дележ начнется, если по тонкому расчету, тогда одним директором здесь не обойдется. Польется кровушка. Нынешний-то директор, мудрейший человек, сумел с ситуацией совладать, сумел со всеми договориться, а его не будет, такой раздрай начнется, только держись. Поверь мне на слово со всеми договориться, ой как трудно. А он вот смог. Только я думаю «ТУК» здесь не причем, а раз его упомянули, то дело здесь не глупостью пахнет, а умыслом. Вот это плохо. Вот это никуда не годится. Знать бы кто эту бодягу закрутил, вот бы тогда здорово отличиться можно было бы. Здесь запросто можно героем местного значения стать. Спасителем комбината. А если подумать чуток, то можно кое-что посерьезней заиметь.
– А что это за тук, – решил поинтересоваться я, слегка утомленный слушанием умных сомнений и фантастических предположений.
Паша достал сигарету, прикурил и неторопливо стал отвечать.
– «ТУК» – это мощная коммерческая организация из нашего областного центра. По области слово «ТУК» многие знают, там ребята дюже боевые работают. Они решили всю пищевую промышленность под себя подгрести, и представь себе, гребут почем зря. Вернее, промышленностью не занимаются, но все что с неё получается – гребут. На наш комбинат не раз приезжали, но директор как-то с ними полюбовно разошелся. Немного акций им продал, фирмешку какую-то к нашим закромам подпустил и ещё чего-то, я точно не знаю, но уверен, что «ТУК» в накладе не остался и директор их вполне устраивает. Не с руки им устоявшийся бизнес ломать, они так не делают. Фирма-то старинная. Уж больше пятнадцати лет она вертится и вертится хорошо, хотя с нуля начали. Как начали, смешно сказать. На закате Советского Союза и на заре перестройки решила тройка мудрых комсомольцев создать кооператив по выпуску сидений к унитазу. Это сейчас их великое множество всех мастей и фасонов, а тогда на все унитазы не хватало. Унитазов было уже много, а вот с сидениями, был еще, приличный напряг. Решить-то они, конечно, решили всё быстро, но как до дела дошло, то оказалось, что производство наладить, ой как хлопотно и достаточно накладно. Мечтательные планы про производство приятно строить, а ставить на ногу, морока одна. Попробовали они всё-таки попроизводить свою продукцию на производственной базе одного профессионального училища, назвав кооператив «Тураевский Учебный Комбинат» и прослезились. Не получается сиденье, а деньги, как вода из неисправного смывного бачка в унитаз хлещут. Еще раз попробовали и еще раз прослезились, да так крепко, что разбежаться захотелось, слезой горючей вдоволь умывшись. И уж разбежались почти, но тут в Тураево один поляк погостить приехал и оптовую партию сидений из своей страны привез. То ли это судьба, то ли просто так совпало, только поляк с сиденьями как раз на плачущую троицу и набрел. Ребята из «ТУКа» слезы утерли, сиденья по городу растолкали и поняли, что двигатель бизнеса не производство, а оптовая торговля. Как это поняли, так сразу и расцвели, да так пышно и ароматно, что до сих пор цветут и благоухают себе на радость, а всем другим на зависть великую. Торговать любят, а вот в производство соваться, как-то опасаются, наверное, шишку свою кооперативную вспоминают, и потому их наш директор вполне устраивает. Он крепкий хозяйственник, свое дело хорошо знает, из таких передряг комбинат выдернул, что вспомнить страшно. Я это почему знаю? Потому что мы фирма серьезная. У нас и работа аналитическая крепко поставлена. Мы про конкурентов и про партнеров, если не все, то почти всё знаем. Нет, «ТУК» здесь совсем не причем, его для чего-то приплели. И приплели, наверное, специально. От истиной цели умело отводят. Ох, чувствую, что замышляется что-то серьезное и нехорошее. Понять бы кто говорит? Ты мне оставь диктофон. Шеф завтра вернется, и мы с ним покумекаем. Он воробей стреляный, в «канторе» двадцать лет отпахал. Профессионал до мозга костей. Любую тему на момент сечет, в момент любую раскрутку сделает. Если б не он, то не знаю, вообще чего здесь было. Тащат здесь всё Андрюха по черному. Везде тащат: из цехов, через забор, а больше всего из проходной. Да ладно бы только тащили, за воротами комбината кучу разливочных цехов устроили и гонят дрянной суррогат под нашей маркой. Григорич четкую систему охраны наладил и оперативную работу на уровень поднял. Всех контрофактников на учет поставил. У него скоро не забалуешь. Он быстро разберется, что с этой записью делать. Оставь игрушку свою. Мы с шефом вместе ещё над нею покумекаем. Забавную штуку ты мне притаранил. Забавную.
Мы ещё немного посидели, Пашка видимо совсем выговорился и опять стал: тих, строг и задумчив. Я еще чуть-чуть поерзал на жестком стуле и решил откланяться, похвалив напоследок напиток, которым меня угостил Балабол. Напиток действительно был хорош, и похвала получилась у меня от души. Как известно всё, что идет от души сразу же проникает в другие души благосклонно и радостно. Паша засуетился, пооткрывал дверцы различных шкафов и удивленно развел руками.
– Больше нет ни одной, а початую тебе давать неудобно. Ты Андрюх приезжай в пятницу или в субботу, я тебе ящик приготовлю за диктофон. Он стоит того. Только ты точно приезжай. В субботу я на работе до обеда, если после обеда будешь, то я тебя дома жду. Короче, приглашаю тебя в гости. Ящик коньяка за мной. Жду.
Мы, наконец, простились, и я направился на автобусную остановку, А Пашка опять включил диктофон. Что же делать, теперь его очередь голову ломать над моей находкой. Мне гора с плеч, а ему забот по уши. Пусть ищет, только жалко, что я в этом деле на обочине оказался, может быть единственный удачный жизненный шанс за просто так с рук спулил. Обидно немножко, но с другой стороны без таких шансов жизнь спокойнее, а это тоже фактор не маловажный.
9
В пятницу попасть к Паше у меня не получилось, хотя я и хотел его посетить. Во-первых, ящик коньяка на дороге не валяется, а во-вторых, очень уж мне хотелось узнать, как там Балабол дело с таинственным диктофоном крутит. Покоя мне это не давало. Вроде всё осознавал, когда отдавал, но всё равно жалко находки своей было. Хотел уже на следующий день к нему подкатить, но сдержал себя. Сказано в пятницу, значит, и буду в пятницу. Я человек серьезный и без дела ни к кому навязываться не привык. Когда велено, тогда и приеду. Только не всегда наши планы, заранее задуманные, успешно в жизнь претворяются. Собрались мы с утра помчать с Ниной Петровной в район к её любимой налоговой инспекции с визитом, да только конь мой железный ногу подвернул, и лопнула у него от этого подворота рулевая тяга. Пришлось, расстроенной Нине Петровне другим транспортом к мытарям ехать. Помахал я вослед бухгалтерши рукой и поплелся к машинному двору о ремонте своей колымаги хлопотать.
Слесарь дядя Боря принял меня радушно, но сразу предупредил, дыхнув крепким перегаром вчерашнего рабочего дня, что он сегодня очень занят, правда, чем не пояснил. После непродолжительных разговоров и некоторых обещаний с моей стороны дядя Боря всё-таки полез под днище моего аппарата и громко там три раза свистнул. Этот посвист означал, что дефектовка неисправности произведена, а пообещал я ему за ремонт очень мало. Конечно, можно было бы плюнуть на все эти обещания и идти искать правды у завгара, но это влекло за собой дня два-три простоя на ремонте, за которые платить будут очень скудно. Меня и так-то зарплатой не баловали, а с простоями вообще получать нечего будет. Человек я был уже вопросами ремонта битый и потому пообещал дяде Боре еще. Дядя Боря сразу же повеселел и позвал меня за собой под автобус. Там мы с ним стали вертеть, стучать, ругаться и через некоторое время подошли к завершающей фазе ремонта. Как всегда в таких случаях не хватало последнего болта, тот который стоял прежде, был нами безжалостно срублен зубилом по причине своего на редкость ржавого состояния, а вот замены ему не нашлось. Дядя Боря честно осмотрел все свои схороны и грустно развел руками. Болта нужной конструкции в его мастерской не было. Всё было в наличии, а его не было. Потерли мы замасленными руками, уже чешущиеся носы и пошли к токарю Смяткину, единственному человеку, способному помочь в решении нашей неприятности с болтом.
Токарь, удобно облокотившись на заднюю бабку токарного станка, с интересом наблюдал через окно сцену кормления молодых цыплят. Конечно, интересовал Смяткина не рацион будущих несушек, а две моложавые птичницы, которые грациозно вскидывали на плечи полные мешки с комбикормом и перемещались на возвышение к кормушкам, прямо над глазами токаря. Когда мы отвлекли Смяткина от занятного дела, он очень обиделся и не хотел с нами разговаривать вообще, но дядя Боря строго ткнул его пальцем под ребро, а потом тем же пальцем еще более строго погрозил.
– Ты, это Смятка, кончай на чужих баб глаза пялить, а то Симке накапаю про твои стриптизные видения. Ух, и устроит она тебе тогда ночь блудной любви без взаимности.
– Ты чего, ты чего, старый хрыч, – мгновенно всполошился Смяткин. – Какие такие видения? Чего ты на меня поклепы возводишь? Что уж теперь и в окно нельзя посмотреть? Всё мысли какие-то у всех странные. У тебя у самого одни только бабы на уме, вот потому ты на других баллоны катишь, старый хрыч. И вообще чего вам у станка надо? Здесь посторонним нельзя стоять, завгар ругаться будет. Давайте, давайте. Уходите, здесь по технике безопасности стоять не положено. Инструкция у меня. Проваливайте, короче говоря, туда, откуда явились. Давайте, нечего тут…
– Болт нам выточи, – опять же строго прекратил прения токаря дядя Боря и сунул ему в руку ржавый образец. – Как выточишь, так мы сразу и уйдем, нам здесь прохлаждаться некогда, вон Андрюхина машина в ремонте стоит, а он парень пока ещё работящий.
– Не могу выточить, – радостно выдохнул Смяткин. – Шестигранника нет. А я уж завгару вторую неделю про шестигранник твержу, только он все время от ответа уходит. Вот раньше…
Далее Смяткин, не отрываясь от нагретой его телом задней бабки токарного станка, поведал нам об огромных запасах шестигранника и других расходных материалов на птицефабрике, о душевных завгарах и вере в завтрашний день во времена Советской власти, практически у всего народа. Потом он заверил нас в продажности Государственной Думы, развале сельского хозяйства и спросил, за кого мы голосовали на последних выборах. Вопрос мы его, конечно, проигнорировали, но пришлось пообещать. Выдав очередной вексель, я для себя решил, что попрошу у Пашки пол ящика дорогого коньяка заменить дешевой водкой, которую пущу на оплату долгов. Балабол такой замене, конечно, будет рад и, наверное, ещё больше меня зауважает. Почему я подумал про уважение к себе, не знаю, но подумал с удовольствием. Болт мы получили ещё горячим перед самым обедом и потому вместе с ним прошли в столовую фабрики, где сытно откушали жареной яичницы с киселем. После еды мы покурили в тесном кругу ремонтного персонала, и я робко предложил пойти поставить свежий болт в нужное место, чтобы окончательно завершить ремонт, однако дядя Боря выдал мне другой распорядок дня:
– Сейчас пойдем в Красный уголок на собрание акционеров. Там какие-то весторы приехали насчет акций говорить. Пойдем, послушаем. Сейчас весь народ туда двинет. Пойдем побыстрее, может места сидячие застанем.
– Да, я не акционер, – попытался отбодаться я от собрания. – Не люблю я вообще этих сборищ. Чего там время зря терять?
– Я тоже, – ободрил меня дядя Боря. – И свои акции еще три года назад директору продал, после того, как в милицию на пятнадцать суток залетел, а послушать все равно надо, вдруг чего дельного скажут. Интересно же. Когда ещё с интересными людьми пообщаешься? Я тебе из своей жизни скажу, бывает, такое скажут, что ни в одной газете не прочтешь. Пойдем, не пожалеешь. Может, про зарплату чего пообещают.
Красный уголок практически был набит до отказа. Все сидячие места были уже заняты, и нам пришлось присутствовать стоя, подперев плечом диаграмму повышения яйценоскости за какую-то удачную пятилетку. За столом, покрытым слегка выгоревшей красной материей, лицом к народу сидел директор и три незнакомых молодых человека с внешностью мало внушающей доверие, но располагающие к смиренному уважению. Молодые люди иногда переглядывались между собой и бросали любопытные взоры на мнущийся перед ними коллектив, который взглядов этих дичился, и больше всё интересовался дефектами потолка и полового покрытия.
Собрание открыл директор:
– Так товарищи. Начнем собрание наше. Повестка дня у нас сегодня одна. К нам вот тут товарищи из столицы подъехали с предложением о взаимовыгодном сотрудничестве. Мне они свои мысли рассказали, и я их одобрил, но думаю вам тоже послушать бы их надо. Вы вот послушайте, посмотрите, кто-то подумать может, а кто-то, как хочет. Ну, в общем, слушайте их, но помните нам здесь ещё долго жить и решайте, как вам скажут. Ну, в общем, слушайте и глядите, как сами знаете. Вот такие дела у нас теперь с вами.
Один из приезжих нехотя оторвался от стула, погладил щеку и, глядя в район, где сходится синяя стена с серым потолком, не спеша, и зная свою отнюдь не маленькую цену начал негромко говорить. Народ, который раньше в таких обстоятельствах обычно орал о том, что ему ничего неслышно притих и затаил дыхание. В наступившей тишине оратор стал излагать суть своего доклада.
– Короче говоря, – начал он без принятых на собраниях штампов про товарищей и господ, – влетела ваша фабрика в долги по самое некуда. Как любят выражаться некоторые банкиры у нас в столице: доигрался ты народ, получай-ка в рот банкрот. Если ещё короче, пришло вам братаны время долги отдавать, а отдавать нечем. Брать-то вы хорошо брали, а вот как отдавать думать не хотели. Сожрали вы свою прибыль, и пришла пора платить за кур голландских и комбикорма, ещё в позапрошлом году в долг у нас взятые. Мусолить тему я перед вами сегодня не буду и скажу, как есть: коли вкусному был рад, подставляй теперь нам зад. Вот так оно у нас сейчас получается.
Народ дружно сглотнул, видимо вспоминая вкус прибыли, и ничего не вспомнив, ещё дружнее переглянулся меж собой, осмысливая суть последних фраз. Было что-то в них неприятное, загадочное и непредвиденное ранее, но очень уж настораживающее.
– У вас теперь два выбора: или фабрику закрыть или с нами договориться. А с нами договориться можно, мы народ податливый, если с нами в непонятки не играют. В общем, так, хотите, чтоб фабрика была, тащите сюда свои акции и сдавайте их нам. Будьте, уверены, что мы оформим все как надо. Все документы будут в полном ажуре, у нас на это дело и юрист имеется. Дело такое для нас не в новинку. Кроме того, мы за ваши сданные акции к новому году и к женскому дню, всем кто акции сдал, будем давать праздничные наборы из курицы и трех десятков яиц. Сегодня конечно вам этот набор кажется мелочью, но завтра, когда охранять фабрику будет частное охранное предприятие, ценность набора сразу и довольно-таки резко возрастет. Кто не усёк сути, могу повторить, но рекомендую подумать.
– Как охранное предприятие?! – практически разом попытался возмутиться народ, вместо предлагаемого обдумывания. – А нашу охрану куда?! Что же вы делаете-то? Да как же так можно-то? Куда нашу охрану денете? Как же мы без них? Ничего себе, охранное предприятие? Ну, это ж надо до такого додуматься? Так это же беспредел братцы!
Оратор, переждал возмущенную волну и ответил народу на все его вопросы прямо, честно и без цензурных изысков. Народ оратора понял и стал продолжать слушать. Приезжий пообещал еще пусть небольшую, но твердую зарплату под своей крышей и передал слово своему коллеге. Тот был не столь красноречив и быстро объяснил процесс сдачи акций. Люди задумались. Думали молча и искоса бросали взгляды на директора, который двадцать лет давал им указания в затруднительных ситуациях и так красиво раньше про выгоду акций объяснял, что слюна стекала с губ, как Ниагарский водопад со своей громадной скалы где-то там, в Америке. Сегодня же директор молчал.
– А Вы Вячеслав Васильевич будете сегодня свои акции сдавать? – решилась уточнить для народа директорскую позицию уборщица производственных помещений тетя Тоня, ковыряя ногтем что-то засохшее с каблука своего резинового сапога.
– Да, что же вы все за мной-то смотрите? – интенсивно заерзал на стуле Вячеслав Васильевич. – У меня и акций-то кот наплакал. Сказать, кому не поверят. Что же вы всё под меня копаете? Что же я плохого-то вам всем сделал? Все здоровье на фабрику положил, а вы вон как на меня. Вон как! Да что же вы товарищи? Да как же оно так? Как же так дорогие мои? За что же вы меня так? Ох, что же вы за народ такой?
– С директором мы сами добазаримся, что к чему, – удовлетворил, наверное, законное любопытство тети Тони приезжий и она удовлетворенная, вместе с народом поняла, что директор тоже вряд ли с акциями надолго останется.
– Давайте сдавать бабы! – вдруг визгливо закричала из третьего ряда конопатая кормораздатчица третьего цеха Вера Абрикосова. – Чего эти бумажки дома лежат? Какая от них польза сейчас? А тут товарищи наборы к празднику обещают. Ну, чего бабы?! Рискнем!
– Конечно, надо сдать! – поддержали Веру многие, но не все.
– Молодец женщина, правильно уловила суть вопроса, как говорят у нас в столице: под самый корень рубанула и свою маржу смекнула, – похвалил приезжий самозваную активистку. – У вас дома от акций, конечно, никакой пользы не будет. Пыль только одна от них, место в комоде занимают и больше ничего. Мы же им пылиться не дадим, поверьте нам на слово. Гадами станем.
– А кто не сдаст, тому, что будет? – раздался из глубины средних рядов робкий мужской голос.
– Кто не сдаст, тот скоро узнает, что почем, – неожиданно для всех ответил на вопрос третий, молчавший до сих пор приезжий. – Мы тем сукам глаз на ягодицу медленно натягивать будем. У нас попробуй только не сдай по-хорошему, сразу по-плохому рыдать будешь. Поняли?
Был тот третий плотен, черен и с колючим взглядом из-под мохнатых бровей, одна из которых была пересечена широким шрамом. Народ быстро глянул на него и сразу же понял, что почем, решив, во избежание неприятностей, больше такие глупые вопросы не задавать.
– А мне вот, на кой кокос, набор к женскому дню, – раздался из первого ряда, знакомый мне почти до боли, голос, – деньгами-то нельзя никак этот вопрос обрешить. С деньгами-то совсем другой кокос был бы. Дивиденд он ведь лучше набора. Вот ведь какой кокос получается. Деньга-то она сами понимаете, с яйцом ни в какое сравнение не идет. Яйцо против нее, как старуха против молодухи. Вот как бы нам с дивидендом порешать?
– А Кокос чего здесь делает? – толкнул я в бок дядю Борю.
– Так у него тоже, поди, акции есть, – пожал тот плечами, – он же, когда акции раздавали, на конюшне возчиком работал. Наверное, тоже получил. Тогда ведь их всем давали. Указ такой был по стране.
Говорливый приезжий сразу же смерил умного Кокоса настороженным взглядом и уточнил:
– А сколько у тебя акций дед?
– У меня-то ничего нет, я свою акцию давно Вячеслав Васильевичу продал, но интересуюсь этим вопросом и любопытно бы мне на него ответ поиметь. Вот ведь какой кокос получается. Эх, экономика, кокос ей в бок. Сурьезная наука! Тут на днях по телевизору передачка одна была про дивиденд, ужас, как интересно про всё расписывали. Я даже наутро повтор хотел посмотреть, но не получилось с делами.
Приезжий недоуменно помотал головой, пошептался о чем-то с коллегами, зашелестел какими-то листами, несколько раз окинул собрание недоуменным взглядом и строго приказал:
– Попрошу быстро очистить помещение тех, у кого акций нет! Попрошу быстро, а иначе я вам не завидую. А ну быстро все вон, у кого акций в наличии нет! Быстро, а то я вам такие дивиденды выдам, что неделю икать будете.
Люди суетливо потянулись к выходу, оставив в Красном уголке, всего человек двадцать пять – тридцать, которых сразу же посадили, и разговор с ними велся уже за закрытыми дверями.
Мы с дядей Борей ещё раз покурили в толпе, громко пообсуждали экономические вопросы, связанные с ценными бумагами, сообщили друг другу о случаях обмана и мошенничества, почерпнутых из телевизионных программ и двинулись к рабочим местам. Там поговорили уже в кругу потесней более откровенно, чуть-чуть поклеймили позором буржуазию, однако автобус в этот день пусть уже к вечеру, но починили.
10
Утром в субботу я умылся, побрился, и уж было, совсем вышел из дому, намереваясь двинуть к автобусной остановке, но на перекрестке заметил Тодора с Кокосом. Они стояли и чего-то бурно обсуждали, изредка показывая руками в разные стороны. Я потрогал деньги в заднем кармане брюк и решил, что следует немножко переждать. Конечно, у меня деньги есть, но давать в долг Тодору червонцы уже становилось жалко. Вроде деньги небольшие, но жалко. А возврата долга я спрашивать не люблю. Неудобно мне как-то человеку про его долг напоминать. Совестно. На следующем автобусе поеду, благо ходят они мимо задворок нашей деревни часто.
Мужики беседовали полчаса, потом к ним подошел Степанчик с Грачем, они тоже помахали руками и всей толпой двинули к даче Сергея Сергеевича. Я быстро воспользовался подходящим моментом и почти бегом рванул к автобусной остановке.
В райцентре я очутился где-то через полчаса и сразу же пошел к комбинату. Рядом с ним в выходной день было тихо и уныло. Никто никуда не спешил, никто ни с кем не встречался, никто не опаздывал и даже не задерживался. Спокойно было около комбината. Даже охранников почему-то на месте не было. Пройдя в неохраняемый административный корпус, я дернулся в кабинет Паши и как говорится, поцеловал пробой. Кабинет был заперт. Однако, решив не сдаваться при первом препятствии, я подошел к другой, более надежно охраняемой проходной и поинтересовался у охранника, где мне сейчас найти Павла Алексеевича Балабололва. Охранник как-то испуганно посмотрел на меня, вроде даже побледнел и чуть слышно ответил:
– Теперь уж, наверное, нигде не найти. Разве только на кладбище, больше его теперь нигде не найдешь. Убили Пашу Балаболова.
– Как убили? Когда?
– В среду. Он на работе каждый день допоздна задерживался, уж темно было, как домой пошел. Шелупонь какая-то. Сзади обрезком трубы по голове ударили. Тьма ведь теперь кругом. Во всем городе вечером ни одной лампочки нет. Всё экономят на беду людскую да на радость бандитскую. Свалили, карманы очистили и арматуриной добили. Вот такие дела. Его сейчас хоронят. Все наши ушли.
– Где хоронят?
– Как где? Из дома вынесут и на кладбище. Здесь дорога для всех одна. Другой ещё не придумали.
Я побежал к дому Паши. Жил он с матерью на окраине, именуемой «Обиженкой», потому бежать пришлось не меньше пятнадцати минут. Около Пашиного дома никого не было, но еловые ветки у калитки словно кричали о том, что несчастье случилось в этом жилище. Забежав в палисадник, я шепотом спросил, устало вышедшую мне навстречу женщину в черном платке с ведром воды.
– Где Паша?
– Опоздал ты сынок, унесли Пашу. Сейчас уж приехать должны. Опоздал ты немного. Жалко парня, вот судьба дура: молодых хоронят, а мы старики всё живем и живем. Чем же мы провинились-то так?
Женщина тяжело вздохнула, поставила ведро у калитки и ушла в дом. Я, не зная, что делать, вышел из палисадника и перешел на другую сторону улицы. В голове глухим и страшным набатом стучала одна и та же мысль:
– Неужели Пашу из-за диктофона убили? Неужели! Неужели из-за меня, его убили? Неужели из-за меня? Как же так?
Пройдя еще с десяток шагов по улице, я опять повернул к дому Паши, и как раз в это время на улицу выехали два набитых битком автобуса. Они остановились около меня и из них стали выходить люди, большинство из которых было одето в траурные одежды. Люди подходили к калитке и мыли руки, подставляя их под струю воды из кружки, которой поливала им та самая усталая женщина, у которой я совсем недавно спрашивал про Пашу. Я смотрел на незнакомых людей и искал того, с кем можно было поговорить. Мне хотелось разговором успокоить набат в голове, который бился всё настойчивей и настойчивей.
– Неужели это всё из-за меня случилось? Неужели я виноват? Как же так?
Наконец я заметил Генку двоюродного брата Паши. Он спрыгнул с последней автобусной ступеньки одним из последних и сразу же я схватил его за рукав:
– За что Пашу убили?
Генка пожал плечами и, отойдя в сторону, ответил:
– Да, наверное, ни за что, если денег не считать. Шел он с работы. Подскочили, ударили трубой. Он видно сопротивляться стал, ну его арматуриной добили. Всю голову измочалили. Все карманы вывернули. Твари. Давить таких надо. Как земля таких носит?
