Всем хороша наша деревня: и река, ивами густыми поросшая здесь есть, и лес грибной недалеко, и луг заливной, ромашками в июле покрытый в наличии имеется, короче, всё есть для наслаждения природой среднерусской. Любые прелести на выбор, выходи на речной берег и любуйся, сколько душе твоей угодно. Встанешь ранним утром на крутой бережок, раскроешь глаза пошире, вздохнешь полной грудью и запевает душа от счастья, что живешь ты рядом с красотой этакой. Лепота, да и только. Все хорошо, кроме одного обстоятельства. В глаза-то оно, конечно, не бросается, но в наличии иногда имеется. Вот это-то обстоятельство жизнь в деревне немного и портит. Вернее сказать, деревенские к этому обстоятельству привыкли, а вот приезжим оно как-то не по душе. Отпугивает кое-что приезжих из нашей деревни, потому и на дачные участки, среди практически неописуемой красоты никакого спроса нет. Предложения имеются, а вот спроса нет. Все деревни в округе дачниками городскими можно сказать переполнены, и растут там их дворцы из красного и белого кирпича под яркими крышами, как несанкционированные свалки вокруг местного районного центра. Быстро растут. В нашу же деревню залетела случайная пара шалых горожан и всё. Как обрезало. Воздуха нашего москвич боится. Не по нутру ему, когда западный ветерок овевает наши сады и огороды ароматами районной птицефабрики, которая приютилась в редком березняке, сразу за деревенской околицей. Из деревни её практически не видно, однако дух, при неблагоприятной для нашего селения розе ветров, напоминает о специфичной деятельности фабрики, лучше всякой вывески. Вот дачник от этой деятельности нос и воротит. Яйца куриные с фабрики, разными способами приготовленные, пожрать любит, а вот побочные результаты деятельности пернатых тружеников на дух переносит плохо и даже иногда при этом ругается совсем не по столичному, а по иному. По-нашему, по деревенскому, правда, без особых изысков…
      Местные жители, как я уже говорил, к плохо пахнущему соседству привыкли, и теперь все неудобства от него только в пользу обращают, а вот наследники, которым недвижимость в нашей деревне обломилась, поносят, наряду с дачниками, птичий комбинат богатым набором разнообразных и не очень приличных слов и выражений. Сбивает производственный дух цену на земельный участок. И прилично сбивает. По уму бы дирекции птицефабрики деревенским жителям компенсации платить надо, а они даже за навоз, который мы от птичника по своим огородам тайно развозим, норовят отругать. Тут на днях даже охрану к навозной куче попытались выставить, но охранники стали сразу льгот требовать таких, что руководство птицефабрики решило мириться с мелкими потерями птичьего помета, чтобы не тратиться на удовлетворение законных требований своих работников. Не понимают, наверное, фабричные руководители, о зависимости влияния местного воздуха на цены деревенских домов.
      Мне конечно на эти цены глубоко наплевать. Не собираюсь я родную деревню покидать. Считаю, что жизнь надо прожить там, где на свет появился. Везде жить не просто. Жизнь она всюду ведь изнутри одинаковая, только наружной оберткой и отличается. Потому и решил я здесь, в деревне родной осесть навсегда. Правда, хотел я сразу после армии в столицу поехать и в охрану какую ни будь поступить, да только потом передумал. Решил, что добра от добра не ищут, и пошел работать на нашу же птицефабрику, водителем на дежурный автобус. Работа не хлопотная и довольно приличная. Дежурный автобус водить, это не на тракторе навоз по полям развозить, в автобусе гораздо чище и лучше. Конечно, платят поменьше, чем трактористам, но мне пока хватает. Не так уж чтобы очень, но жить можно, пока один, а как обзаведусь семейством, там видно будет. Присмотрю работу посущественней, с точки зрения оплаты. Варианты такой работы есть, только ехать придется за ними в лучшем случае в районный центр, а в худшем, в саму столицу нашей Родины. Вот где люди в деньгах купаются. Дружок у меня армейский – Леха Коновалов охранником на рынок московский устроился и теперь бабки лопатой гребет. Только вот сам он постоянно недоволен, всё твердит, что мало ему моих трех месячных зарплат в одну неделю. Вот ведь какое дело оказывается. Приезжал он тут по весне ко мне в гости, и всё ныл да ныл о нехватке денег на житье столичное. Чуть было даже слезу натуральную не пустил. Правильно мне дед говаривал про коварную природу людскую.
      – Что не дай человеку, ему всё мало и чем больше у него есть, тем ему больше хочется. Неблагодарная тварь – человек, – часто учил меня уму-разуму дедушка Коля. – Всё ему не хватает. Всё не так да не эдак. Все вокруг дураки и уроды, только сам он умница и красавец, всеми обиженный. Всегда норовит человечишка других уколоть да себя возвысить. Хитрая тварь. Держи ухо востро внучек, с ними, с человеками этими. Тяжело тебе в жизни придется, потому как добрый ты очень, а добрых, жизнь ой как не любит. Жизнь любит злых и наглых, таких, какая она сама. А таких, как мы с тобой Андрейка, добрых, презирает она и всячески это презрение выказать старается. Позлее тебе надо быть, иначе пропадешь или хуже того, сопьешься. Запомни эти слова мои и следуй им.
      Раньше я его заветы вроде, как и не воспринимал по серьезному. Глупый был, а теперь вот, с годами понимать начинаю, что прав был дед, пусть не на все сто процентов, но на восемьдесят уж точно.
      – Слышь, земляк – оторвал меня от раздумий о житье бытье громкий стук в дверь моего автобуса, – к Копьёву как мне проехать? Заплутал я тут в вашем говне.
      Я выглянул в окно и узрел пред собою, на фоне изрядно выгоревшей доски почета и парадного въезда нашей, в недавнем прошлом орденоносной птицефабрики, настоящего солидного бандита со всеми присущими ему атрибутами. Именно таких теперь в кино показывать стали, как очередных героев нашего времени. Было в герое килограмм сто двадцать плотного веса, бритая голова, заплывшие жирком глаза, крутая бычья шея с цепью золотой, довольно приличного веса и, конечно же, презрительно тупой взгляд на всё и всех. Выслушав краткие объяснения, бандит смачно зевнул и видимо на всякий случай спросил, не знаю ли я, где там живет Федя Сивуха. Я, конечно же, знал. Федя Сивуха со своей очередной и по его словам последней гражданской женой Клавой жил как раз напротив меня. Был Федя на все руки мастер, всё у него всегда получалось: и печку сложить, и раму, им же разбитую в два счета застеклить, и самовар прохудившийся запаять, и проводку в избе сменить, всё умел. Жить бы ему с такими руками да при нынешнем на них спросе, как сыр в масле, но гробили Федину жизнь две страсти жестокие. Это женщины и запои. Если с женщинами он на исходе шестого десятка, вроде как-то определился, то с запоями сладить никак не мог и уходил в них после каждого удачного приработка или недоразумения с очередной сожительницей своей. Так крепко уходил, что мало никому не казалось, особенно нынешней его спутнице по жизни тете Клаве.
      – Как въедешь в деревню, так первая направо изба, как раз Федина и будет, – охотно решил я оказать помощь солидному человеку, предполагая, что едет он нанимать моего соседа на очередную работу и судя по внешнему виду работодателя, хорошо оплачиваемую, а работа моему соседу как раз сейчас, как впрочем, и всегда была очень необходима.
      Бандит кивнул бритой головой, сплюнул что-то под моё колесо, подумав, наверное, о чем-то нехорошем и буркнул:
      – Повырываю я сейчас ноги козлу этому старому, все по очереди повырываю. Только бы дома застать тварюгу эту колченогую. Точно повырываю у него всё, что висит и всё остальное до самого корня. Гадом последним буду, если всё не оторву. Только бы дома застать.
      Мне очень захотелось узнать про соседскую вину, из-за которой он вот-вот лишится всех ног и вместе с ними всего прочего, но сделать этого я не успел. Пока я обдумывал, как лучше поставить вопрос, бандит молча втиснулся в свой черный «Мерседес». Импортная тачка сразу же взвизгнула широкими блестящими колесами, и запачкала капот моего рыженького «Пазика» мелкими и грязными брызгами. Да так обильно, аж до ветрового стекла достало. Я несмело ругнулся про себя и мысленно погрозил кулаком заду вороной машины, отмеченному счастливым номером из трех семерок. И стало мне от этого счастливого номера и черных брызг на стекле, так грустно, что захотелось даже водки выпить. Причем случилось это со мною, наверное, в первый раз в жизни. Я водку как-то не очень уважаю. Выпивать, конечно, выпиваю, но чтобы вот так вдруг сразу захотелось, такого со мною ещё не было. По случаю пью часто, а вот чтобы хотелось, этого раньше за собой не замечал. Наверное, окончательно взрослею. Сглотнув слюну, я посмотрел на часы и огляделся по сторонам в поисках возможностей для исполнения, вспыхнувшего вдруг желания. Однако ни время, ни место, моему желанию не способствовали, потому я, шлепнув ладонью по баранке, впустил в салон строгую бухгалтера Нину Петровну и, надавив педаль газа, помчал в сторону районной налоговой инспекции, куда Нина Петровна ездила каждый день просить пощады.
      День после этого выдался у меня хлопотный и суматошный. Приехав из района, я был сразу же послан туда вновь, на этот раз с озабоченным главным инженером. Авария на фабрике приключилась по чистой случайности. Чего-то не туда вставили, и там громко бабахнуло. Когда разобрались что к чему, то оказалось, что вышел из строя газовый котел предприятия, и сделать его работоспособным могли только городские специалисты, которых ещё к тому же надо было уговорить поработать в долг. Мудрый главный инженер уговорить смог, и котел стали ремонтировать. Работали специалисты долго и, наверное, всё больше умственно, потому как пришлось мне два раза за водкой гонять. Сначала главный инженер послал, а потом сам бригадир газовиков. Он вышел нетвердой усталой походкой и, сунув мне в руку сотню, велел гнать куда поближе. Конечно, мне ближе было в деревню за самогоном сходить, но я решил не ронять престижа фабрики перед городскими и поехал в ближайший ночной магазин у вокзала.
      Около полуночи объект работ был подготовлен к сдаче, и где-то часа через полтора городские специалисты нетвердо и нехотя стали забираться в автобус. Сразу после отъезда от ворот фабрики ремонтеры вспомнили, что на объекте забыта часть инструментов с уставшим сотрудником. Пришлось вернуться и после команды стартовать еще раз, но этот старт тоже был сорван. При погрузке забытых инструментов потерялся еще один ремонтник. Его скоро нашли, попытались разбудить, но потом решили занести в автобус сонным. После третьей команды «на старт» я потребовал проверить личный состав бригады и комплектность инструментов. Бригадир понял мою озабоченность, сказал, что у них все путем и мы, наконец, стартовали удачно.
      До города доехали быстро и весело, правда, с тремя остановками, а вот домой я в этот день пришел уже около четырех часов утра. Ну, конечно же, ничего страшного в этом не было, ведь завтра же выходной. Отосплюсь. Такая уж работа у дежурного автобуса не предсказуемая. Ведь никогда ж не угадаешь, когда дежурные вопросы возникнут и когда они закончатся. Ну, да ладно, всё равно завтра выходной. Высплюсь, как следует, жука колорадского на картофельном участке потравлю и на речке покупаюсь вдоволь. Жука обязательно надо пособирать, а то тетя Шура, соседка справа, ругалась, что мои жуки к ней повадились ходить. Она, дескать, своих жуков всех собрала, а мои прут и прут в наглую. Совсем страх и совесть потеряли. Ничего, я завтра их приструню немного, устрою этим наглецам веселую жизнь в жестяной банке с керосином. Доиграются они у меня завтра с соседским полем. Обнаглели, будто им своей картошки мало. Уж не позорили бы меня перед соседями-то.

      – Убили! Убили голубя моего сизокрылого! – кто-то истошно вопил под окнами. – Как же жить мне теперь после этого?! Убили ироды! Как же я жить теперь буду без тебя! И что же твориться на свете, люди добрые! Убили ведь! Убили кровинушку мою ненаглядную!
      Я с великим трудом разлепил глаза и, мотая головой, выглянул в окно. Около дома напротив, собирался народ и так активно собирался, что полдеревни было уже там. Вспыхнувшее любопытство мгновенно прогнало остатки сна, бросило меня с подоконника прямо в штаны и вытолкало из дома. Я перешел улицу и сразу же решил уточнить причину собрания у Витьки Тодора, который к моему удивлению был практически трезв, не матерился и даже не спросил у меня взаймы червонца. Тодора в деревне знали все и при этом почему-то немного опасались. Хотя я считаю, что опасения эти были совершенно беспочвенными. Любил Виктор выпить и пройтись гоголем по деревне, забористо матеря всех встречных и поперечных. Ругался он громко и мастерски, но дальше ругани никогда не шел, никого делом не обидел. Один раз приезжий дачник, выслушав свою не очень лицеприятную характеристику из уст Витька, рванул с треском на груди рубаху и захотел подраться с Тодором, но тот мордобоя не допустил. С доброй улыбкой ласково обнял он дерзкого москвича за дрожащие от возмущения плечи, поинтересовавшись здоровьем ихнего мэра, погодой в западной Европе назавтра, курсом доллара и ценами на спиртное в столичных магазинах. После таких душевных вопросов агрессивный пыл дачника значительно стух, выпили они с Витькой по стакану, потом по второму и задружились. Да так крепко, что до сих пор дружат, и водой их при встрече не всегда разольешь.
      – Федька Сивуха утонул, – объяснил, крепко пожимая мне руку и усиленно качая головой Тодор.
      – Да, где же у нас утонуть можно? Река – то обмелела, в самом глубоком месте по грудь, – невольно вырвалось у меня. – Так мелко стало, что специально никого не утопишь.
      – Эх, Андрюха, скажу, где утонул, не поверишь, – вновь закачал головой Витя. – В говне Федька утонул. Хочешь, верь, хочешь, нет, а в нем самом, в помете птичьем утоп. Сегодня поутру тётя Паша Кулькова за навозом к птичнику пошла, она каждое утро оттуда по два ведра на свой огород таскает. Гимнастика у неё такая, пока ей восемьдесят лет не исполнилось, по шесть ведер таскала, а вот после восьмидесяти по два стала, организм щадит. В общем, пошла она, как положено. Всё как всегда. А как вёдра набрала, так прямо в навоз и села. Глядит бабка, а из навозной жижи рука человеческая торчит. Она бегом к проходной, охранников с фабрики позвала, те ментов вызвали. Трактором труп из навоза достали, из пожарного шланга отмыли. Видят Федька. Вот такие брат дела. У тебя, кстати, червончика до будущей недели не будет? Я отдам, ты же меня знаешь. Вот такие вот дела, а насчет червонца ты не сомневайся, я точно отдам. Ну, так чего одолжишь или нет?
      Червонец у меня был, я вынул его из кармана штанов, вздохнул, прощаясь навсегда с мелким денежным знаком, и отдал Тодору. Витю я знал хорошо и потому на возвращение денег совершенно не рассчитывал.
      – Вот ведь жизнь, какая, – занял место Тодора передо мною Лёва Кокос, – вчера с Федькой вмазали по фанфурику, а сегодня его уже нет. Вот кокос, какой в жизни бывает. Я ему говорю, давай ещё, а он говорит, некогда, в район смотать надо. Какого ему там кокоса надо было, не знаю? Это ж надо, в дерьме утонуть. Вот кокос, так кокос. Всю жизнь мимо него ходил и на тебе, утоп. А Клавка-то как убивается. Плохо ей теперь одной будет, а может, найдет скоро кого, баба-то справная вроде и Федька её часто хвалил. Пока жив, не надышится, а как помер, сразу ищется. Конечно Клавка молодец баба, справная, но все равно без Федьки ей жить не в жилу будет. Я так думаю. А Тодор-то куда побежал?
      – Не знаю, – пожал я плечами. – Десять рублей у меня стрельнул и слинял куда-то. Куда не сказал.
      – Если червонец взял, то сейчас вернется, – улыбнулся щербатым ртом Лева. – Я его кокоса хорошо знаю. Сейчас у тети Моти разбавленной возьмет и прибежит. Мотя молодец, знает, что у нас всегда с деньгой напряг, потому и самогонку разбавляет водой один к трем. Разбавит и нам за червонец толкает. Молодец, кокос ей в ребро, чтоб жизнь мёдом не казалась. Душевная бабка. Ты-то с нами выпьешь?
      Я, отмахнулся от Кокоса и хотел подойти к тете Клаве, чтобы спросить, может помочь ей в чем, но она, будто угадав мои мысли, вынырнула из толпы, схватила меня за рукав и зашептала:
      – Помогай Андрей по соседскому делу. Возьми мужиков, да могилку вскопайте. Я как знала, три пузыря от Федьки припрятала. Еще на той неделе припрятала, как ведь знала. Он как деньгу-то закалымил, так пол ящика сразу принес, и я три пузыря припрятала. Ну, как знала. Мне довериться кроме тебя некому, ты уж помоги ради бога. Дело-то ведь соседское. Со всяким случиться может.
      Она потянула меня за собой в избу, сунула там, в руку холщовую сумку и, вытолкнув обратно на крыльцо, опять зашлась в истошном рыдании.
      – Убили голубя моего! Убили ироды проклятые! Как же я жить-то теперь буду вдовой горемычной?!
      При моем появлении в толпе сумка несколько раз звякнула и сразу же к ней как к магниту подтянулась тройка мужиков во главе с Тодором. Он утирал губы, вяло матерился через слово и пытался ощупать содержание сумки.
      – Чего поехали копать что ли? – убедившись в ценности содержимого, потянул меня Витька к ржавому старенькому «Запорожцу», нетерпеливо портившему воздух около покосившейся изгороди. – Кузьмич нас до кладбища подбросит. Ему всё равно машину обкатывать надо. Я договорился. Троем сладим или ещё кого возьмем? Вообще-то три пузыря на троих в самый раз, если ещё кого возьмем, то глядишь, и мало будет.
      Когда мы прибыли на место, я с большим трудом убедил мужиков работать без авансирования скорбного труда. Знал я, что если их сейчас савансировать, то придется копать одному, а мне этого очень не хотелось и немного боязно было. Я всегда могилы через силу копаю, не люблю это дело, и потому я сумел твердо настоять на начале работы в сухую. Копали мужики умело, зло и потому быстро, а как дело было сделано, отошли мы к протекающей рядом речке помыли руки, зажгли костерок и сели за честно заработанную трапезу. Молча выпили по половине стакана, зажевали черствым хлебом и стали вспоминать про Федьку. Вспомнили немного, выпили ещё и перешли к другим темам.
      – Вчера вечером кино американское по телеку смотрел, – поведал нам Кокос, понюхав хлебную корку после третьей порции. – Такую хренотень показывают, что смотреть противно, а нас русских вообще козлами выставили. Кокос бы им в задницу засунуть после такой фильмы. Неужели они нас, правда, такими дурнями представляют. У самих президент кобель кобелем, а нас козлами выставляют. Чудно. Что за люди?
      – А ты чего хотел сейчас по телевизору увидеть, как не нас, козлов? – вступил в дискуссию Федя Садов, успевший уже на ходу втиснуться к нам в машину, и потому взятый нами с собой, ну не выбрасывать же его было на ходу.
      Желающих нам помочь было немало, но самым расторопным и настырным оказался Федя и потому нагло попал он в наш наскоро сколоченный коллектив, в который мы его пусть без особой радости, но всё же взяли.
      – Я, – отозвался Лёва, – я для души чего ни будь хочу, а там пальба, взрывы да бабы с голыми сиськами прыгают. – Мне наших, русских фильмов надо. Чтоб всё по-людски там было, не как у них кокосов толстозадых. И главное, чтобы нас козлами не выставляли. Я наяву это каждый день почесть вижу, чего еще по телеку душу травить? Чего для этого, что ли телевизор изобретали?
      – Распоясались американцы, – треснул рукой по жухлой траве Тодор. – Совсем страх потеряли. Я помню, когда на флоте служил, как они нас боялись. Юлили перед нами, зубами клацали, а кусать, ой как остерегались. А теперь что? И президент их теперь…
      Тут Витек выдал длинный ряд таких дерзких эпитетов, что если бы их услышал глава Белого дома, то морские пехотинцы сразу же были бы брошены из знойных пустынь Ближнего Востока в дурно пахнувшие поля деревни Копьёво. Мужики дружно закивали, но тему дальше развивать не стали и спустились с вершин большой политики на картофельное поле, оккупированное колорадским жуком. Но и жук владел их умами не долго, метнулся разговор в сторону олигархов, а уж от них полетел к проблемам глобального потепления, массового обнищания русского народа и предполагаемому росту цен на самогон в связи с последним подорожанием сахара и дрожжей.
      Я слушал их бестолковый разговор и думал о том, как несправедливо устроена наша жизнь. Кто-то получает от неё блага, а кто-то, сидя по уши в дерьме, только слюни пускает и ругает кого-то, причем сам не понимая кого. Чего тут других ругать? Себя надо крыть в первую очередь и покрепче, ведь только сами мы во всем и виноваты. Вот взять Витьку, ведь скажи мне лет пятнадцать назад, что он таким станет, я бы в жизнь не поверил. Я ходил тогда ещё только в первый класс, когда бравый моряк Виктор Суков, отслужив срочную службу, прибыл в родную деревню. Гудела деревня от его прибытия. Он шествовал гордо по улице, вежливо здороваясь со старушками, пожимая руки мужикам и рассказывая нам, малолетним пацанам о своих морских странствиях да береговых приключениях. Интересно было, так интересно, что мы все поголовно во флот служить собрались. Потом уселся Виктор на полуспортивный мотоцикл и умчался куда-то в сторону райцентра, лишь иногда появляясь в родных пенатах с очередной пассией на заднем сидении. Любили Сукова девки за стать да удаль. Привозил он городских девиц ежемесячно, причем разных, до тех пор, пока одна не вгрызлась мертвой хваткой в могучую Витькину спину туго обтянутую курткой из кожзаменителя. Хорошо помню его свадьбу. Богатая была свадьба. Наших деревенских мало пригласили. Были на свадьбе в основном городские, а наши около окон толкались, наблюдая сквозь приспущенные занавески убранство столов да жениха с невестой. Бабка Вера, каким-то образом попавшая к столу, скоро вышла на крыльцо, всплеснула руками и громко, на всю деревню запричитала:
      – Ой, бабы, вы бы только видели? Там как в Кремле. Ну, точно, как в Кремле. Её богу не вру, бабы. Как в Кремле! Чем хотите, поклянусь.
      Бабку сразу же окружили деревенские жители и потребовали отчета о посещении праздничного мероприятия. Она, конечно же, упрямиться не стала и радостно выложила, распиравшие её впечатления. Бабка описала стол, лавки, внешний вид жениха с невестой и вообще кто, в чём одет. Почти после каждого предложения она обязательно упоминала Кремль, и можно было подумать, что посещает баба Вера это правительственное заведение если не ежедневно, то уж раз в неделю точно.
      Отгуляла широкая свадьба, уводя за собой Виктора на новое поселение – в райцентр. Стал он приезжать в деревню по праздникам вместе с молодой супругой, постоянно морщившей нос при порывах западного ветра. Однако вместе приезжали они не долго. Что уж у них там потом случилось, не знаю, да только стал Витька приезжать всё чаще один, а потом и вернулся совсем к родимому дому. Только это был уже не Виктор Суков, а Витька Сучок – весёлый выпивоха и первый деревенский хулиган. Так бы он может быть, Сучком и остался, если бы не встретился ему на жизненном пути двухгодовалый бык неизвестной породы по прозвищу Мамай.
      Мамай неторопливо прогуливался вдоль весенней деревни, раздувая от удовольствия крупные ноздри и высматривая свежих телок. Хорошо было на душе у быка до тех пор, пока не встретился на его пути Витька Сучок. Витька был чуть-чуть пьян, ноздри у него тоже прилично дулись, и потому решил он выяснить со счастливым Мамаем отношения. Схватились они сначала на словах, а потом бык за неимением словарного запаса, решил пустить в дело рога. Сучок, явно не ожидавший такого оборота событий, увернулся и помчал вдоль деревни, но ругать скотину не перестал. Так бегали они с час по деревне, пока тетя Паша не позвала Мамая обедать. Обед показался Мамаю интересней бранящегося Витьки и он, виляя хвостом, удалился к своему стойлу, а Сучок уселся посреди деревни, широко раскрывая рот, словно выловленный из тины карась. К нему сразу же потянулся народ, и была среди народа внучка тети Паши Кульковой, из столицы приехавшая погостить. Девчушка грамотная, потому и великое уважение у наших деревенских снискавшая. Внучка взяла Витю за рукав, улыбнулась и проворковала ангельским голоском:
      – Вы, дядя Сучок сражались с нашим Мамаем, как тореадор испанский. Я про них недавно книжку читала. Вам бы вот сейчас плащ красный, шляпу со шпагой и точно бы как в книжке было. Очень Вы дядя Сучок на тореадора похожи.
      Деревенской публике сравнение с испанским жителем очень понравилось, и стали с этого момента все величать Сучка не иначе, как тореадором, благо телевизор в деревне имелся и о тореадорах здесь тоже кое-что слышали. Только именовался Витька гордым званием победителей испанских быков недолго. Потерлось мудреное иностранное слово на русских деревенских языках и истерлось до неизвестно чего обозначающего слова «тодор». Так значит, и прилепился этот Тодор к Витьке, как банный лист к пояснице. Теперь его иначе как Тодором и не звал никто. С новым именем и другие привычки пришли. Одна теперь у Тодора дума – о стакане, а может и наоборот стакан ему нужен для того, чтобы дум нехороших не было. Здесь сразу так и не разберешься. Я, задумавшись, смотрел на подернутую легким туманом речку, на редкие круги от плескавшейся в воде рыбы, и вдруг почуял, что около меня что-то случилось.
      На берегу было тихо. Мужики стояли плечом к плечу в двух шагах от костра и молча сверлили меня суровыми взглядами. Когда они поняли, что я вынырнул из своей задумчивости, Кокос сделал пол шага вперед, откашлялся пару раз и торжественно произнес:
      – Вот ты Андрюха непьющий да к тому же ещё спортсмен, про это каждый кокос в нашей деревне знает. А коли это так, то у тебя по нашему разумению деньги должны быть. Дал бы нам сейчас чуть-чуть, а то водка кончилась, а мы Федю и помянуть, как следует, не успели. Вот такой кокос получается. Человек-то Федька хороший был, к тому же сосед твой напротив, а вот помянуть, как следует, не получается. Обидно ведь. Если ты, Андрюха человек правильный, то ты нас поймешь.
      Когда Кокос закончил речь, он сделал пол шага назад, и вся троица активно закивала головами. Не успел я вынуть из кармана пятьдесят рублей, как ловкая рука Тодора уцепилась за купюру и унесла её под одобрительные вздохи компании. На берегу сразу стало спокойней, опять застрекотал душевный разговор, и жизнь стала налаживаться. В ближайшей деревне была своя тетя Мотя, хорошо понимавшая мужскую породу, и потому дальше пошло всё по плану. В деревню мы вернулись затемно, без денег, без лопат, но с песней.

      Всё воскресенье я помогал тете Клаве, которая, проявив чудеса изворотливости, уладила всевозможные формальности и как-то добилась разрешения похоронить Федю в понедельник. Поэтому дел в воскресенье было невпроворот. Мне была вручена тощая стопка пятидесятирублевых купюр и длинный список необходимых продуктов.
      – Довериться мне больше некому, кроме тебя Андрюшенька, – тяжко вздохнула соседка, подталкивая меня к порогу и давая последние напутствия. – Ты уж помогай мне сегодня, а я в долгу не останусь. У меня ведь все надежды только на тебя. Если ты мне не поможешь, то, вряд ли мне сегодня одной сладить. Вот горе-то какое приключилось.
      А довериться ведь ей действительно было некому. Почему-то не признала её деревня, хотя случалось такое крайне редко. Наверное, обиделись деревенские на скрытность новой супружницы дяди Феди Сивухи, а может, позавидовали ей в чем-то. В жизни всякое бывает. Откуда она появилась, никто не знал, выглянула как-то ранним утром из Фединого окошка бабенка, да так в окошке и осталась. Нельзя сказать, что её на деревне не любили. Не было такого, относились к тете Клаве по-доброму, вежливо, но своей всё-таки не признали. Не признали и всё тут. Не очень она к нашему деревенскому двору пришлась.
      Все поручения по закупкам я выполнил быстро, правда, с некоторыми затруднениями в виде назойливых предложений о помощи со стороны Тодора и Кокоса. Зная характеры своих земляков, я предвидел, что эта помощь вряд ли окажется бескорыстной, и потому решительно отверг её. Однако если вам думается, что от Тодора с Кокосом просто отвязаться, то тут вы глубоко ошибаетесь. Крепко вцепились они в меня, учуяв запах денег из моего кармана. Пришлось применить силу рук да удаль ног и, расшвыряв мужиков по углам тети Клавиного дворика, рванул я словно испуганный молодой лось к автобусной остановке. В нашей-то деревне магазина-то отродясь не было, и ходили мы обычно за продуктами в магазин поселка ткацкой фабрики. Только тетя Клава сегодня велела мне в поселковый магазин не ходить, а ехать в район, дескать, там подешевле покупки сделать можно.
      – Хотя мне для Феденьки ничего не жалко, – утирая слезу и в третий раз, пересчитывая выделяемую мне сумму, прошептала она, – но мне еще жить придется долго, а денежки-то они счет любят. Ты уж не обессудь меня Андрюшенька, доедь уж, пожалуйста, до района. Помоги мне сегодня, ради соседства нашего.
      Услышав из тети Клавиных уст ласковое слово «Феденька» я немножко опешил. Вот оказывается, когда нас мужиков ценить начинают, исключительно только после кончины. Ведь при жизни она самое ласковое его на людях «козлом мосластым» обзывала, а теперь вот «Феденька».
      – Что же ты тетя Клава до дней таких скорбных нежность хранила? – раздумывал я, шагая к автобусной остановке.
      Первое, что я увидел на обратном пути, подходя с тяжелыми сумками к тете Клавиной калитке, было небольшое скопление деревенских мужиков. К Тодору с Кокосом добавились Толя Грач, Федя Садов и Степанчик. Мужики сидели на лавочке у забора, курили и рассуждали, судя по их сосредоточенным лицам, о чем-то весьма серьезном. Они дружно кивнули мне и практически в один голос прохрипели:
      – Вот пришли помочь по соседскому делу. Он нам всем друг все-таки был.
      Кокос, сидевший с краю резво приподнялся, открыл передо мною калитку и жарко зашептал в ухо.
      – Ты, это, Андрюха возьми у Клавки самогоночки. Она её родимую, как раз сейчас в бане гонит. Слышь, как в нос шибает, ядрена кокоса. Если, что спросит, скажешь, мол, мы к любому делу готовы. Ты нас кокосов знаешь, не подведем. Не в первой ведь. Давай Андрюх, а то мы тут уж заждались совсем. Вот ведь кокос, какой получается. Тоска зеленая на похмельную голову, сам нас понимать уже должен, не маленький ведь пацан.
      Я утвердительно кивнул ему и прошел на крылечко. Услышав скрип ступенек под моими ногами, из бани выскочила тетя Клава с распаренным лицом и влажным полотенцем в правой руке. Она быстро приняла продукты вместе с кратким отчетом и попросила ещё помощи:
      – Ой, Андрейка, замаялась я, а дел еще немерено осталось. Помоги во дворе разобраться, а то завтра люди на вынос придут и чего подумать смогут. Словно Мамай у меня по двору прошелся. И мужикам вон скажи, чтоб без дела не сидели, вон пусть дрова в поленицу сложат.
      Тетя Клава проворно метнулась в баню, вынесла оттуда ещё теплую бутылку, быстро сунула её мне в руку, а сама унеслась опять по своим делам.
      Не успел я выйти на крыльцо, как сразу же был окружен готовыми на всё мужиками. Первым делом Кокос вырвал у меня из руки бутылку, а вторым Тодор у меня же попросил взаймы очередной червонец. Я, чувствовавший себя немного виноватым за резкий отказ от помощи сегодня утром, червонец ему дал. Тодор с червонцем мгновенно испарились. Остальные же мужики внимательно выслушали мои указания, по поводу укладки дров дружно кивнули, потерли ладони и со словами: «сейчас только курнем разок» вернулись к лавке, где сразу же начался разлив.
      Дел во дворе действительно было много, запустил немного дядя Федя свой двор. Всё у других дела правил, а до своего дома руки не доходили и теперь уж точно никогда не дойдут. Что же теперь делать? Теперь уж назад ничего не вернешь. Теперь вот только порядок надо наводить.
      Разбираться я закончил уже в сумерках. Мужики же, разлив и перекурив, подослали ко мне Тодора за червонцем, но, услышав отказ, потеряли всякий интерес к моей персоне и сразу же увлеклись расспросами пожилого дачника о столичной жизни. Интеллигентный дачник Сергей Сергеевич подошел к избе тети Клавы выразить свои соболезнования, но попал в крепкую сеть мужского разговора, где быстро лишился пяти червонцев и трезвости. Когда я поздним вечером уходил спать, мужики яростно спорили, стараясь разобраться, чем винт отличается от болта, и строго наказывали Сергею Сергеевичу прекратить безобразия на Тверской.
      Утром в понедельник я отпросился у завгара на похороны. Начальник долго мялся, вращал глазами, хмыкал и, наконец, согласился, но с условием, что в следующее воскресенье я отвезу группу работников нашей птицефабрики на оптовый рынок в Москву.
      – Может лучше в субботу, – предложил я, принимая его условие за основу.
      – Нет, в субботу нельзя, – покачал головой завгар. – У моей жены суббота рабочая. Не получится в субботу. В воскресенье поедешь.
      Придя к согласию в вопросе даты проведения экскурсии на столичный рынок, мы пожали друг другу руки и разошлись.
      Похоронили дядю Федю быстро. Были на его похоронах в основном свои, деревенские и незнакомыми мне в траурной процессии были только три пожилые женщины.
      – Глянь-ка все Федькины жены пришли проводить, – шепнула мне и своей соседке справа, встревоженная баба Нюра.
      – Да, где же все-то? – перебила её тоже шепотом баба Настя. – Тонька не пришла, и Дуси нет.
      – Да он с Дусей-то почесть и не жил, – зашептал кто-то настойчиво сзади, за моей спиной.
      – Как же это не жил-то? – хотя и шепотом, но возмутилась баба Настя. – Ещё как жил. Я-то лучше знаю, племянница моя с Дусей в одной коммуналке на фабричном поселке лет десять жили. Уж если я-то не знаю, то кому же знать-то? Скажешь тоже, не жил. Еще как жил-то. Так жил, что нам так с вами бабы никогда и не пожить. У них даже дочка Любка народилась, ну та, которая в промтоварном за рынком работает, ну кассирша или как они там теперь называются? Белобрысая такая.
      – Ну, это ты врешь, Любка то не от Феди совсем. Это я точно знаю. И не похожа она на него ни капельки. У Дуси тогда азербайджанец один был, который на рынок приезжал арбузами торговать. Вот Любка как раз от него и есть. Это вам на поселке каждый скажет и глаз у неё карий.
      – Азербайджанец не у Дуси был, а сестры её Вальки. Дуся с Федей жила, это точно, ни к какой бабке не ходи…
      Жил ли дядя Федя с неведомой мне Дусей или нет, я так и не узнал. Позвали меня от шептавшихся бабок, чтобы взять дядю Федю на плечо и понести в последний путь по деревенской улице. Мы вынесли его из деревни, донесли до шоссе, а там погрузили в мрачный катафалк. Вот и всё, не увидит больше Копьево разудалую дяди Федину походу, не услышит его веселых песен, не будет стыдить его за похабное поведение в отношении женского пола и не будет хвалить его золотых рук в случае острой нужды в них.
      Как только мы вернулись с кладбища, я опять помогал тете Клаве: что-то открывал, за чем-то бегал в погреб, что-то мыл, короче пока шла тризна, присесть мне не пришлось ни разу. Присел я только, когда все вышли на улицу, и была перемыта вся посуда. Тетя Клава посадила меня за чистый стол, налила рюмку водки и предложила по русскому обычаю помянуть дядю Федю. Когда я выпил до дна предложенную рюмку, тетя Клава запричитала:
      – Вот Андрейка, как оно всё повернулось-то. Убили моего кормильца. Как же я теперь жить-то стану? Убили ироды.
      – А кто ж его убил-то, тетя Клава? – чтобы, как-то успокоить женщину спросил я. – Сам он говорят, в яму-то ту упал. Вон и следователь так Кокосу сказал. Кто ж дядю Федю убить-то мог?
      – Как кто? – грохнула тетя Клава кулаком по столу. – Бандюки городские. Мафия ихняя. Ведь перед тем, как Феде погибнуть приезжал один. Вот тут у избы свою машину поставил, травку мне всю под окнами примял и давай ругаться. Думал он, что я не соображу что к чему. Только я сразу поняла. Денег ему жалко стало. Федя ему печку мудреную на даче его буржуйской сложил. Бандюк ему две тысячи задолжал за работу, а чтоб не отдавать, ругаться и грозить приехал. Они Андрейка, все такие. Вон в телевизоре каждый день их художества расписывают. Я всё про бригады да криминалы смотрю и божусь только. До чего все дошли? Убили сокола моего ненаглядного. Убили. Что ты мне не скажи, а я тебе точно отвечу – убили. Как же жить я теперь буду?
      – Да, нет тетя Клав, не убивают за две тысячи рублей-то. Не принято, наверное, так, если за две тысячи убивать будут, то скоро всех перебьют.
      – Ой, Андрюша и за меньшее убивают. Есть люди, которые за копейку удавятся, а уж за две-то тысячи и подавно. Прости их господи. Убили, убили Феденьку моего. Ни к какой бабке не ходи, убили. Вот ироды городские.
      – А в милиции, как сказали, убит дядя Федя или нет? – решил я узнать мнение профессионалов. – Тебя ж вызывали туда? Там-то чего говорят? Они-то точно должны знать.
      – Никто точно не знает, а я знаю, что убили Федю моего. Эх, денег из-за этих поганых. Деньги, деньги – кто их только придумал проклятых? Всё ведь из-за них. А милиции бы только дело прикрыть, они разве правду искать будут? Им бы только дело закрыть. Вон на той неделе по телевизору показывали, что они за взятки творят. Убили муженька моего драгоценного, а милиции только бы наверх отчитаться и преступников не искать. Они со мною и говорить-то не хотели. Всё твердят только, что сам он упал.
      Тетя Клава уронила голову на руки и горько заплакала. Я посидел немного и решил идти домой.
      – Пойду я тетя Клава, – тронул я за плечо хозяйку. – Пойду, а то завтра на работу с утра.
      Она подняла на меня сырые от слез глаза и кивнула головой, но не успел я ступить на порог, как тетя Клава остановила меня.
      – Погоди Андрей. Помоги мне, еще хотя бы разок. Сходи ты к этому бандиту и возьми у него две тысячи. Федя ведь их честно заработал. А мне сейчас деньги очень нужны. Поиздержалась я с похоронами, в долги влезла. Помоги. И еще вот чего, мне тут к субботе штакетнику обещали привезти, ты уж с огородом помоги, мне ведь теперь помощи ждать не то кого.
      Тетя Клава так жалобно смотрела на меня, что я кивнул головой в знак согласия сразу на обе просьбы и вышел. Переходя через улицу к своему дому, я был схвачен за рукав крепкой рукой Кокоса. Он попросил рассудить их спор с дачником Сергеем Сергеевичем. Спор был очень серьезным и своевременным. Спорили мужики о том, в какой валюте выгодней хранить сбережения: в долларах или в евро. Теоретик Кокос настаивал на долларах, а практик Сергей Сергеевич делал упор на евро. Мое сообщение о том, что храню сбережения в рублях да в кармане, к тому же ни копейки из этого кармана сегодня никому давать не намерен, было воспринято подозрительно – насмешливо обеими сторонами и они, потеряв ко мне всякий интерес, пошли искать другого эксперта, благо на улице подобное добро ещё имелось в достаточном количестве.

      Об обещании тете Клаве, получить долг с бандита я внезапно вспомнил на стоянке около районного банка, где по делам службы скучал на следующий день. Я попытался отогнать прочь эту глупую мысль, но она не поддалась и стала, словно назойливая муха резво носиться по лабиринтам моего сознания.
      – Глупость, – отмахнулся я от воспоминания о данном слове. – Как это интересно я с него деньги потребую? Я, что крутой герой, какой-нибудь? И больно он меня слушать станет, бандит этот. Двинет по кумполу без разговоров и поминай, как звали.
      – А нечего было обещать, – зажужжала вредная муха. – Обнадежил одинокую пожилую женщину, а теперь в кусты? Ей кроме, как к тебе и обратиться больше не к кому. Зачем обещал? Вообще людей обманывать грех, а вдову обмануть грех втрое. Неужели ты такой?
      – Да и как же я найду бандита этого, – продолжала отбиваться серьезная часть моего рассудка. – Я и не знаю вообще кто он такой. Не найти мне его.
      – Врешь! – егозила муха. – Сам же ему дорогу к Фединому дому показывал. – Можно сказать сам убийцу к соседу подослал и теперь дурачком прикидываешься. Нельзя так, не по-соседски это. Если люди узнают, никто тебя не одобрит. Ты лучше действуй, вместо рассуждений этих.
      Я плюнул на весь рассудок сразу, нецензурно обругал муху и пошел к зданию районного отделения милиции. Там, в отделе ГИБДД работал мой старинный товарищ Валерка Громов. Вот уж кто у нас в районе все машины наперечет знает, так это только Валерка. Профессионал он, одним словом. Мы вместе с ним когда-то занимались в секции гиревого спорта. Была у нас в районе лет пять назад такая забава. Создал её очень хороший человек, офицер в отставке Михаил Иванович Крюков. Организовав практически на пустом месте секцию, Михаил Иванович создал такую крепкую команду гиревиков, что мы стали побеждать на всех областных соревнованиях и даже пару раз ездили на республиканские. Тренировал нас дядя Миша строго, по пять раз в неделю и при этом всё твердил день за днем, что мы одна команда и должны крепко стоять друг за друга. Вот так он нас всех и сдружил. Добился своего.
      Валерка сидел в тесном кабинете за широким столом и хмуро рассматривал что-то на мониторе компьютера. По лицу было видно, что грызла сейчас его душу серьёзная дума. Наверное, поэтому он меня сразу и не узнал, а, не узнав, строгим кивком нахмуренных бровей пригласил сесть прямо перед ним. Потом, выдержав минутную паузу занятого человека, которому уже надоели постоянно беспокоящие по пустякам обладатели транспортных средств, Валерка соизволил одарить меня своим начальственным взглядом. Взгляд этот ткнулся в мою образину и стал ждать покорной просьбы или коварного предложения, но не дождался ни того, ни другого. Когда же мой друг сообразил, что это за тип перед ним уселся, то настроение его сразу изменилось. Валерка встал из-за стола схватил меня за плечи, широко улыбнулся и почти закричал:
      – Какими судьбами Андрюха! Вот так встреча! Откровенно скажу, не ожидал. Не ожидал. Ты чего здесь?
      – Да вот проходил мимо вашей милиции, дай, думаю, загляну, друга старого проведаю.
      – Молодец! Молодец! – снова тряс меня за плечо Валерка. – Года два, поди, мы с тобою не виделись. Ну, как сам-то? Машина-то, какая у тебя? Гирю-то сейчас не поднимаешь? А помнишь, как на соревнованиях в Тураеве мы с тобой, а бане парной вес гоняли? Вот жизнь была, приятно вспомнить. Надо нам опять в команду собраться. Как считаешь, есть у нас еще порох в пороховницах? Я думаю есть. Только вот мне завтра в командировку отбывать, но как только приеду, обязательно соберемся. Месяца три меня не будет. В Чечню едем. Вот какое дело у меня сейчас. Да, что же я всё болтаю. Ты-то как? Рассказывай. Как сам? Как семья? Я то вот себе «Хонду» взял. «Десятку-то» я продал, а «Хонду» взял, захотелось, понимаешь на приличной тачке покататься. Да, что я всё про себя? Ты-то как?
      Я рассказал вкратце о своем житье, делая основной упор на работу, и как бы между делом спросил, а не знает ли он владельца черного «Мерседеса» с тремя семерками на номерном знаке.
      – А зачем тебе это знать? – как-то сразу резко и профессионально насторожился Валерка.
      – Подрезал он тут меня на днях, да так лихо, что я на обочину выскочил и фару о дерево разбил, – соврал я, скрывая от друга свою глупую правду. – Вот хочу узнать, что за фраер и попробовать спросить с него на ремонт, а то на птичнике грозят половину зарплаты вычесть. Я и так там гроши получаю, да еще вычтут. Хочу я этого водилу найти да денег с него взять, чтобы в следующий раз ехал аккуратнее. Как думаешь, отдаст он мне за ремонт?
      – Не советую к нему даже близко подходить, – покачал головой Валерка. – Это же главный бандит, то есть извиняюсь, теперь бизнесмен нашего района – Кривцов Виктор Михайлович, а по погонялу – Мутный. С него ты вряд ли чего возьмешь, разве, что головную боль и пару чемоданов неприятностей. Так, что не советую тебе с ним связываться. Купи на свои новую фару и живи спокойно. Здесь даже я тебе помочь не смогу. Крутой человек. Хотя, слухи ходят, что над ним тоже в районе кто-то есть. Только я в эти дела не суюсь. Мне своих дел хватает. В этих бандитских структурах сам черт не разберет. Ты поосторожней с этим делом. Черт с ней с зарплатой-то, здоровье дороже. Понял? Хотя, как знаешь, чего мне тебя учить, ты не маленький уже, если жизни спокойной не хочешь, то поезжай в Корытово, он там постоянно на даче своей трется. Попробуй поговорить, только на рожон особо не лезь. Может чего и выйдет, если в настроение попадешь. Хотя вряд ли? Не советую я тебе, а уж ты дальше сам думай.
      Тут засвистел телефонный аппарат, Валерку куда-то потребовали, и он, извинившись за неимение времени, вежливо, хлопая своей огромной ладонью по спине, крепко попрощался и попросил меня из своего кабинета.
      Узнав, кто задолжал дяде Феде, я немного успокоился и решил выбросить из головы блажь по спросу денег с бандита. Сегодня с работы приду и сразу же пойду к тете Клаве каяться.
      – Прости меня, – скажу, – тетя Клава за обещание мои неосторожные, только мне своя голова дороже твоих денег.
      Уж лучше я ей машину дров расколю да двор её забором огорожу, чем в бандитское логово сунусь. Момент принятия этого судьбоносного решения совпал с возвращением Нины Петровны из налоговой инспекции, и я радостно погнал своего дребезжащего стального коня к родной птицефабрике.
      Как только мы подкатили к проходной, ко мне подбежала секретарша директора Машенька. Работала она у главного местного шефа недавно и потому все распоряжения выполняла старательно да исключительно бегом, совершенно не жалея при этом своих молодых, но не очень стройных ног.
      – Вас Вячеслав Васильевич вызывает, – строго выпалила секретарша, зачем-то погрозила мне пальцем и в припрыжку, не жалея своих высоких каблуков помчала обратно к проходной.
      От этого приказа прошиб меня чуть-чуть мороз по коже. К директору меня практически вообще никогда не вызывали. Все вопросы со мной директор решал через заведующего гаражом. Что-то случилось весьма серьезное, если я удостоился такой аудиенции через голову своего непосредственного руководителя. Интересно, чего это за канитель такая вдруг образовалась? Может, провинился я чем? Да нет вроде? Аварий у меня пока, слава богу, не было. С фабрики ничего особенного не вывозил, а что вывез, так про это никто и не знает. Интересно чего он меня вызывает? Тут хорошего ждать вряд ли придется. От начальства ничего хорошего ждать не следует. Эту истину я ещё в армии крепко усвоил. Исключения из этого жизненного правила бывают, но уж очень редко. Лично со мной таких исключений вроде не случалось.
      Только волновался я напрасно, оказалось, личный водитель Вячеслава Васильевича уехал по важным делам в Москву, а тут возникла необходимость съездить руководству по другому не менее важному делу. Причем ехать должны были сразу четыре человека: сам директор, главный инженер, главный зоотехник и главный бухгалтер. Вот и решила администрация фабрики задействовать для этой поездки дежурный автобус.
      – Ты вот, что Андрей Алексеевич, – улыбаясь, ставил мне задачу директор, – сейчас отдохни, предупреди дома, что вернешься поздно и будь готов часика через два к отъезду. Наше дело может затянуться и тебе придется нас немного подождать, но ты об этом, конечно же, не пожалеешь. Поездка важная и мне рекомендовали Вас как одного из самых надежных водителей. Я надеюсь, что вы не подведете, выдавшее вам прекрасные характеристики руководство. Я очень на Вас, надеюсь, и хотел бы к Вам присмотреться на предмет Вашей кандидатуры стать моим личным водителем. Мой-то Миша всё на пенсию собирается, хотя и не хочется ему, однако всё равно собираться приходится. Так, что сегодня у Вас будет шанс отличиться. Давайте молодой человек, дерзайте. Короче, чего я тут перед тобой распинаюсь Андрюха, давай часам к четырем к проходной подруливай и смотри, чтобы опозданий там всяких. Понял?
      Важным делом оказалось день рождение главного бухгалтера Павла Александровича, и решил отметить этот день рождения директорат на бухгалтерской даче в деревне Корытово. Когда я взял курс к даче, то понял, почему из всех имеющихся на фабрике транспортных средств был выбран автобус. Кроме высшего руководства на дачу были приглашены несколько работниц бухгалтерии, и потому салон автобуса был заполнен почти наполовину.
      Получив координаты пункта назначения, я даже вздрогнул то странного совпадения. Название именно этого населенного пункта я слышал сегодня от Валерки. Вот ведь какие совпадения бывают. Как говориться: нарочно не придумаешь. Только к бандиту с разборкой все равно не пойду, назло всем совпадениям и судьбе-злодейке. Не дождетесь. Не на того напали. Другого дурака поищите.

      У дачи главбуха, после окончания разгрузочно-выносных работ я вдруг, неожиданно даже для себя спросил хозяина:
      – Павел Александрович, а вы не знаете где здесь дача Кривцова? Мне сказали, что она здесь где-то.
      – Молодец, – опять зажужжала в моем сознании та же подлая муха. – Настоящий мужик, а то уж я подумала, что ты размазня на палочке. Извини, ошиблась. Так держать! Двигай к цели верным курсом. Молодец! Настоящий герой! Потомки тобой может быть, и гордиться будут!
      Павел Александрович чуть-чуть задумался над моим неожиданным вопросом и спустя несколько секунд развел руками.
      – Кривцов. Не знаю. Нет здесь таких, во всяком случае, я не слыхал. Извини. Не знаю. Здесь столько в последнее время настроилось, что всех и не упомнишь. Не знаю никаких Кривцовых.
      – Так значит дача Мутного не здесь, – облегченно улыбнулся я.
      – Как не здесь? – сразу же после моих последних слов оживился задумчивый главбух, – здесь. Вон она наискосок от меня. Вон, смотри, где флюгер в образе голой женщины с соблазнительными формами прикручен, и ворота в красный цвет покрашены. Так бы сразу и сказал, что дача Мутного нужна, то про какого-то Кривцова мелешь. Я и не понял сразу, кого ты имел в виду. Мутный он здесь старожил, его здесь всякий знает, а то, что он Кривцов, то это для меня, прямо скажу, большое открытие. Хотя, всякое бывает в жизни.
      Пассажиры мои ушли, оставив мне добрый сухой паек ужина и наказ ни в коем случае не входить на территорию дачи без данного на то приглашения. Да мне на эту дачу и не надо было вовсе. Мне теперь другая дача покоя не давала.
      Надоедливая муха всё яростней металась среди нагромождения моих мыслей и настойчиво вытаскивала меня на тропинку, ведущую к даче Мутного. Так сволочь тащила, что никакой моготы не было.
      – Ничего страшного не случится, если я подойду и спрошу про деньги, – всё же сдался я и потихоньку двинулся к дачным воротам красного колера и к голой женщине над ними.
      Подойдя к желанной калитке, я с удовольствием обнаружил на ней огромный замок, явно не российского производства. Замок блестел на солнце и как бы ехидно подмигивал мне:
      – Что, братец не обломилось на дачку попасть? А ты как думал, ждут тебя здесь? Нетушки, не с вашим рылом в эти двери лезть. Ваш удел гнилые калитки, а не добрые стальные ворота алого цвета.
      – Да мне твоя дача нужна, как попу балалайка в Великий пост, – радостно подумал я в ответ на ехидство импортного замка и, щелкнув по нему пальцем, двинул обратно к автобусу.
      Да вот только двинуть по настоящему не получилось, через мгновение подкатила ко мне уже знакомая машина со счастливым для кого-то номером и из неё резво вывалился искомый мною бандюк.
      – Ты чего здесь падла трешься? – грозно рыкнул он на меня и приподнял огромный кулак, чтобы для придания дополнительной весомости строгому вопросу врезать мне по уху.
      – Да я к Вам по делу, за долгом пришел, – выпалил я от страха и неожиданности истинную цель своего визита.
      – За каким долгом? – сразу почему-то успокоился бандит.
      – Да вот дядя Федя печь у Вас сложил, а денег всех получить не успел. Вот тетя Клава, жена его и попросила денежки с вас попробовать спросить. Короче, долг я пришел спросить. Если Вы отдавать не собираетесь, то я пошел. Я ведь только спросить сюда подошел.
      – Какой такой дядя Федя? – задумчиво зачесал над правым ухом мой собеседник.
      – Да, Федя Сивуха из Копьева. Печку он у Вас тут недавно ложил.
      – Сивуха! Федька! – наконец дошло до бандита. – Вон ты от кого. Конечно, отдам. Без базара. Нормальный камин мне Сивуха сварганил. Руки у мужика золотые, падлой буду. С виду бухарик страшный, но работу знает. Я ему сразу и башли все не стал стегать, думал, обманет. Но камин Федя выложил не хилый. Дельная печка. А сам-то он чего не пришел, хрен старый? Обещался ведь сам прийти. Пузырек бы раздавили.
      – Так убили же его, – вежливо пояснил я Мутному, чувствуя, радость почти, что выполненного задания тети Клавы.
      – Как так? По пьяни что ли? Бухал-то он конечно по черному. И кто ж его порешил-то? Бытовуха? На перо, поди, посадили?
      – Тетя Клава говорит, что это Вы его и прикончили, – решился я по своей дурости открыть неприятную для бандита правду сразу в глаза.
      – Я!? – развел руками бандит. – И за каким чертом мне ваш дядя Федя понадобился. У меня что, других дел нет? Мне, что кроме него башку некому открутить? Вот твари чего только на честного человека не повесят. Им только сукам волю дай. Я теперь бизнесмен и мне теперь весь криминал по барабану. Вот бы узнать кто бабе про такую ересь стуканул. В миг бы эту суку пришил. Блином буду.
      – Ей никто на Вас не стучал, она сама догадалась, – вступился я за неведомую мне суку. – Вы приезжали в деревню, грозили дяде Феде, и в ту же ночь он погиб. Вот такие вот дела. Поэтому тетя Клава на Вас и подумала. Логическим, так сказать путем.
      – Точно приезжал, – хлопнул себя по ягодице бандюк. – Пойдем в дом, расскажу, как дело-то было. Вот ведь чудеса, я, чмо какое-то деревенское пришил. Братве рассказать со смеху подохнут. Вот народ, а я ещё дурак за них в депутаты собирался. Серьезно собирался, теперь, наверное, не пойду. И деньги целее будут, и от народа лучше подальше держаться за его мысли подлые. Вот люди?
      Он открыл ворота, загнал во двор машину, отомкнул ещё пару замков, и очутились мы в его хоромах. Хозяин сразу же метнул на стол пузырь коньяка, пару упаковок какого-то мяса и тарелку с нарезанными кусками жирной ставриды. Мутный усадил меня за стол, спросил, как зовут, и важно представился сам:
      – Виктор Михайлович меня звать. Так называй, а то я погоняло свое, теперь не очень уважаю. По молодости-то ничего было, а сейчас уж пора на имя с отчеством переходить. Не в зоне чай живем, а в обществе цивилизованном, чтобы и дна ему, и ни покрышки не было. Давай помянем дядю Федю твоего, пердуна старого. Я его пришил, вот придурки.
      Я попытался отказаться от предложенной мне рюмки коньяка, но Виктор Михайлович строго предупредил меня, что если я буду продолжать вести себя, таким образом, то он за мое здоровье не перед кем не поручится и рассказывать мне ничего не будет. После такого предупреждения я стал податлив и голоден. Выпив коньяк, съев два куска мяса горячего копчения и жирный кусок ставриды, я стал внимательно слушать Михалыча. Он достал что-то из нижних передних зубов, пару раз смачно чмокнул и приступил к рассказу:
      – Короче, заказал я земляку твоему, Федьке Сивухе вон тот каминчик сложить. Всё ему на пальцах расписал, как где должно быть, ну типа где дымоход, где что остальное. Короче всё путем объяснил, и ему только сделать осталось. Сделал, кстати он хорошо, добротно. Короче, всё как я объяснял. Вот, говорит, принимай хозяин работу. Я камин осмотрел. Доволен, остался, но виду Федьке не подал. Я пацан тертый, свой интерес всегда секу. С виду, говорю печь ничего, а как там нутро у неё, завтра гляну. Дал я ему пять штук, а остальные пять, завтра, мол, получишь, после испытаний творения твоего.
      – Тетя Клава сказала, что Вы ему две штуки должны, – попытался я уточнить сумму долга.
      – Какие две? – возмутился рассказчик. – Я за базар всегда отвечаю. Пять, значит пять. Всё отдам, как тему терли. Ну, в общем, разошлись мы, а с утра пораньше решил я камин новый затопить. Дров принес, лучину настрогал, поджигаю. Дрова у меня хорошие, быстро запылали, но дым от них словно взбесился: вместо того, чтобы в трубу и на улицу, в помещение прет. Ну, думаю, накакал мне печничок, да только не на того попал. Меня, как баклана не разведешь, я моментом прыгаю в тачку и к нему домой. Хорошо Феди дома не оказалось, а то бы точно рыло бы ему начистил. Да только не это самое интересное, а интересно другое. Возвращаюсь я домой, и вижу, у ворот стоят и ржут два моих кореша: Витя Гнус и Вова Кукуруза. Ну, ржут, можно сказать заливаются и сквозь смех меня пытают, как, мол, у тебя Михалыч камин новый работает. Я им говорю, отстаньте братаны, без вас на душе муторно, а они ещё громче ржут. Потом как наржались, и этак мне выводят, что, мол, без обмыва ни одна вещь хорошо работать не будет. Короче, говорят, пока не проставишься по поводу камина, дым в его трубу не пойдет. И опять ржут. Знаешь, что они, козлы эти удумали? Рано утром, пока я спал, они, значит, залезли ко мне на крышу и положили на трубу стекло. Пошутить, видишь ли, захотели. Не лень придуркам было по крышам лезать. Я ведь когда дым не туда пошел в трубу заглядывать стал. Смотрю – там всё чин чинарем, небо ясное видать, только дыма полно. А камин хороший. Молодец дядя Федя. Светлая ему память, а друганам своим любезным, я еще не такую фишку скоро отмочу. Вот придумаю чего-нибудь и отмочу, мне только срок дай. О, блин, о чем это я? Такую муру ломанул. Нет, срока мне не надо, я без срока им бяку сотворю. Давай еще по одной накатим, за удачу жизненную да слово крепкое.
      Виктор Михайлович оказался довольно неплохим дядькой, вообще-то какой он мне дядька, скорее старший брат. Он быстро отслюнявил мне пять тысяч и пожалел еще раз золотые руки дяди Феди. Видно было, что любит Виктор Михайлович поговорить. И вот уж наружность его перестала казаться мне бандитской. Так, полный солидный мужчина, знающий себе цену и всё. Короче, нормальный чувак и душа человек. Ничего страшного в нем и нет. Побольше бы таких на белом свете.
      Хозяин опять разлил коньяк и предложил выпить без тоста. На мои возражения по поводу того, что я за рулем он громко рассмеялся и кинул мне упаковку каких-то таблеток, дескать, пожуешь, и всё нормально будет. Пришлось выпить, не гоже было такого хлебосольного хозяина обижать. После третьей Виктор Михайлович разговорился еще больше, расспросил меня о жизни, и громко хохоча над моей месячной зарплатой, налил по четвертой. После четвертой я стал называть его исключительно Михалычем и внимательно осматривать жилую площадь своего нового друга. Площадь была огромной, но весьма плотно заставленной всевозможной мебелью, из которой особо выделялись два произведения старинного творчества. Это огромная, наверное, четырех спальная кровать, и приземистый комод, резной работы. Мой интерес к предметам старины, не сумел проскочить мимо внимательного ока хозяина и он сразу же поведал мне историю появления раритетов в его практически скромном жилище.
      – Я, ведь, когда строиться собрался, домик здесь прикупил, – начал Михалыч издалека свое повествование. – Дряхлый домишко тут стоял. Весь уж в землю по наличники врос. Ну, мне его короче со всей требухой и толкнули. Я пацанов пригласил, чтоб домик раскатать, да барахло гнилое пожечь. Ящик поставил. Они, пацаны, значит, сделали все как надо. Правда соседей чуть не пожгли да рыла им знатно начистили, но место для строительства подготовили добротно. Честь по чести. Короче всё смели. Кроватку вот эту хотели в реке утопить, но тесть мой, мужик грамотный, гадом буду, короче из Москвы он, говорит мол, чего дурачьё ценность такую в речку поперли, прите обратно. Пацанам чего, им чего скажут они то и делают. Нормальные пацаны. Короче, снова кровать в заборе. Я к тестю, ты чего папа в натуре железку пожалел. Жмот что ли? А он мне значит и базарит, что, дескать, таких кроватей в России было сделано, ну от силы штук пять, по заказу одного купца-самодура и если она мне не нужна, то он на будущее лето её к себе в столицу заберет. Так вот. Вещь, говорит какая-то там уникальная. Паритетная или раритетная, я до сих пор не разобрал. Только к будущему лету мы со Светкой разбежались, и кроватка эта у меня осталась. А на шкафчике этом мы выпивали, и я его тоже решил сохранить. Вдруг тоже редкость, какая? Знаешь, как оно ведь бывает, вроде дерьмо с виду, а выбросишь конфеткой оказывается. Вот и кусаешь после этого локоток.
      Михалыч налил ещё, я опять сопротивлялся, но уже значительно слабее и выдвинул единственный существенный аргумент, что мне еще сегодня начальство по домам развозить.
      – Да, знаю я твое начальство, – махнул рукой мой дружбан, – они тут каждую неделю дни рождения справляют. Раньше трех ночи не угомонятся, а ты за это время выспаться сможешь. Хочешь, у меня здесь ложись. Хочешь прямо на этой вот кровати. Душевный ты человек, я таких давно не встречал. Всё кругом козлы да бакланы, а людей настоящих нет. Я тебе это Андрюха в натуре говорю. Вот ты пацан нормальный, а другие козлы. Давай за это с тобой ещё накатим.
      Чем уж я так Михалычу понравился, не знаю, но слышать его характеристику было весьма приятно и вообще, по чести сказать, идти и сидеть в автобусе совершенно не хотелось. Чего там делать? Спать на заднем сидении пока не тянуло, настроения там скучать не было. То ли дело здесь. Михалыч опять потянулся за бутылкой, но разлить не успел. Кто-то громко постучал по воротам.

      Как только дверь за Михалычем прикрылась, мне вдруг захотелось, причем захотелось очень, копченого мяса. Я потянулся за желаемым лакомством и к своему недовольству обнаружил, что все нарезанные куски мы уже съели. Ну, ничего страшного в этом не было. У меня в кармане всегда есть нож и им я сейчас быстренько мясцо порубаю. Порубаю для себя и для Михалыча. Он такой услуге, конечно же, рад будет. Вроде чего тут сложного: достать нож и порезать мясо. Чего может помешать этому, да вроде бы ничего. Однако нашлось, что помешать. Нашлось такое обстоятельство в образе пятирублевой монеты. Она вывалилась из кармана моих брюк и покатилась под роскошную купеческую кровать. Пятерку, даже такому другу, как Михалыч оставлять не хотелось. Тем более и не нужна она ему совершенно, а мне вот пригодится. Я искоса глянул на входную дверь и проворно нырнул под кровать вслед за монетой, полагая достать её, и до прихода другана ещё успеть нарезать мяса, как планировал это сделать чуть ранее. Но только были эти минуты не моим временем, когда я упал на пол, то увидел, что мятежная монета укатилась в самый дальний угол, из всех возможных под кроватью. Пришлось ползти в тот угол по-пластунски. Дополз я быстро, а вот выползти, обратно не успел. Загрохотало что-то наверху, и я из-под кровати увидел, что в помещение влетел, в прямом смысле этого слова, Михалыч. Вслед за ним влетели, но уже в переносном смысле, два дюжих молодца, тоже довольно не хилого сложения и разбойного вида. Один из них, схватил Мутного за рубаху, и сразу заорал ему в ухо самым непочтительным образом:
      – Ты куда сука две фуры водки дел!? Ты, что самым крутым себя почуял! Колись сволочь! Колись, а то замочу, как мышь серую в мышеловке! Колись падла!
      На помощь к своему знакомому я решил не вылезать, не так уж мы с ним были и близко знакомы, чтобы в такие разборы вмешиваться. Я осторожно прижался под кроватью к стене и стал наблюдать дальнейшее развитие событий в зеркальном отображении огромного трюмо. Михалыч, видимо поначалу сбитый с толка внезапным нападением, стал приходить в себя и также громко заорал в ответ:
      – Да знаешь ли ты чмо с кем ты сейчас вяжешься! Ты на кого падла прёшь? Да я вас скоро по стенке размажу и…
      Что еще хотел сделать с нападавшими Мутный никто не узнал, потому, как один из незваных гостей ударил его по ногам и свалил на пол. Падая, огромное тело Михалыча сшибло стол, а голова ударила о выпуклую ножку старинного комода. Комод-то выдержал, а голова видно нет. Затих Мутный на полу в очень подозрительной позе. Один из нападавших наклонился к нему и крикнул своему подельнику:
      – Слышь Глебыч, мы, кажется, перестарались чуток. Здорово он башкой звезданулся. Теперь уж точно ничего не скажет. Гляди-ка, у него и глаза закатываться стали. Может скорую помощь вызвать? Вот невезуха сегодня. Прямо не день, а сплошное недоразумение. Ну, чего звонить в скорую?
      – Да брось Саня, какая там скорая помощь? Сам отойдет, а не отойдет одной сволочью на свете меньше станет. Нам люди за это только спасибо скажут, если узнают, конечно. Пойдем отсюда, коли у него больше спросить нечего. В другом месте поищем.
      Бандиты немного потоптались у стола и ушли. Когда за ними хлопнула дверь, я выждал нужное время и выполз. Михалыч был действительно очень плох. Он тихо хрипел, и глаза его точно стали закатываться. Я потормошил его за плечо, приподнял голову и заметался вокруг распластанного тела, не зная, что мне с ним делать дальше. Дернувшись пару раз то вправо, то влево я опять нагнулся к Мутному и снова приподнял его тяжелую голову. Тут вдруг зрачки его глаз вернулись в нормальное положение и он, схватив меня за рукав, сильно потянул к себе. Михалыч что-то силился мне сказать, но ничего у него не получалось. Потом силы оставили его и он отпустил меня на свободу. Когда я выпрямился, то заметил, что левая рука Михалыча что-то шарит под ножкой комода. Я решил помочь ему и вытащил небольшой черный прямоугольный предмет. Мутный кивнул мне головой и ему стало не просто плохо, а очень плохо, даже, наверное, хуже того. Тут я, наконец, сообразил, что надо вызвать скорую медицинскую помощь. Поискал на даче телефон и не найдя его побежал к автобусу, там бросил свою находку в кабину и вбежал в запретные для меня ворота дачи главбуха.
      Празднование там было в самом разгаре. Гости разбились на мелкие группы и о чем-то усиленно ворковали.
      – Павел Александрович! – закричал я можно сказать с порога. – Где у Вас телефон? Там человеку плохо!
      – Да нет у меня здесь телефона, – вяло отозвался главбух, явно не довольный моим столь стремительным вторжением в праздничную атмосферу. – Принципиально.
      – Вот вам телефон молодой человек, – протянула мне через плечо миниатюрный аппарат эффектная блондинка, явно не с нашей птицефабрики.
      Наших блондинок я всех знал, благо у нас, их было раз, два и обчелся.
      – А как им пользоваться-то? – засуетился я, перекладывая из руки в руку диковинный для меня аппарат.
      Блондинка медленно поднялась из-за стола, представилась Людмилой, набрала номер скорой помощи и посоветовала отойти за угол, чтобы не портить своим мрачным разговором праздник. Я резво забежал за угол и громко заорал там, приложив аппарат к уху:
      – Алло! Алло! Это скорая помощь?
      – Чего орешь? – очень ясно и достаточно громко отозвался аппарат. – Чего надо? Давай, говори побыстрей. Некогда нам.
      – Здесь человеку плохо, упал он! Из Корытова я звоню!
      – Хватит орать и говори в чем дело? – опять осадила меня трубка. – Если нечего сказать, то и линию нечего занимать, а ори на кого ни будь другого, например, на пожарную охрану или ещё лучше на милицию.
      – Человек тут упал! Плохо ему! Кривцов, его фамилия!
      – Еще раз и пояснее, – попросил аппарат. – Кто упал, куда упал, номер дома, и с какого он года рождения?
      – Какой дом с рождением? Мутный упал и помирает, если вы сейчас не приедете, то он точно кони бросит. Понимаете? – ещё громче завопил я. – Мутный головой о комод треснулся!
      – Как, Мутный? – осеклась трубка. – Что же ты мне голову-то морочишь? Ты в своем уме? Выезжаем.
      Аппарат загудел отбой и я понял, что мой сигнал бедствия принят. Я метнулся к калитке, но аппарат не отключался, всячески намекая, что его следует сейчас же и с благодарностью вернуть хозяйке.
      Когда я вновь выглянул из-за угла, празднование перешло в следующую стадию: стол поредел, и владелицы телефона я за ним не заметил. Ближе всех ко мне и в гордом одиночестве сидела Нина Петровна. Я подошел к ней и вежливо поинтересовался и о местонахождении нужной мне Людмилы. Бухгалтерша подняла на меня грустные глаза и тихо поинтересовалась в ответ:
      – А скажите Андрей, правда, что все мужики сволочи?
      – Практически, да, – решился я открыть страшную мужскую тайну обиженной женщине, – только вот телефончик Людмиле передайте. Она мне его давала, чтобы позвонить.
      – Очень мне надо передавать ей что-то, – решительно отвергла мою просьбу Нина Петровна. – Сам отнеси, вон на веранде она. Ишь, цаца, какая. Тварь столичная, думает, что если из Москвы, то ей всё можно? Ну и пусть я реветь не буду, я не такая.
      Я метнулся к веранде, дернул на себя дверь и замер на пороге от неожиданности. В углу, на летнем диванчике сидела задумчивая Людмила и внимательно смотрела на меня. На груди у неё копошилась голова главного инженера, который пытался зубами расстегнуть даме голубенькую блузку, а руками активно шарил по её заголенным бедрам. Людмила выдержала минутную паузу после моего дерзкого появления и спросила строгим, не терпящим никаких возражений, голосом женщины-руководителя:
      – Вам что здесь надобно молодой человек? Вы по делу или случайно? Если случайно, то зайдите в следующий раз.
      – Да вот телефончик вернуть, – торопливо и вежливо ответил я ей с порога. – Спасибо Вам огромное.
      – Давайте сюда, – протянула ко мне руку Людмила, одновременно, стряхивая с себя главного инженера.
      Тот в падении с дивана перевернулся, злобно глянул на меня и сухо рявкнул:
      – Вон отсюда!
      – Стой! – тут же дала мне противоположную команду женщина и обратилась к своему партнеру с просьбой. – Вадик пусть твой работник принесет мне пива, а то меня жажда мучит.
      – Неси! – на этот раз гаркнул мне Вадик.
      Я вернул телефон хозяйке и побежал выполнять желание дамы и задание начальника. Пива на столе было много и я, схватив первую попавшуюся под руку бутылку, вновь метнулся к веранде.
      – Вадик, – элегантно оттопырила нижнюю губу Людмила, принимая из моих рук пивную тару, – твой человек надо мной дерзко издевается. Неужели я так похожа на толстого мужика, что меня надо потчевать «Толстяком». Хочу другого. Хочу более интеллигентного напитка. Скажи ему.
      Вадик, взял бутылку себе и сделал мне знак ладонью для исполнения очередного каприза дамы. Я опять выскочил к накрытому столу за пивом, но брал теперь с разбором. Очередная бутылка хмельной Людмиле тоже не понравилась.
      – Вадик, всё же он редкий хам, – выдала она вновь в мой адрес неприятную характеристику. – Хам и первостатейный наглец. Он же ясно видит, что я слегка пьяна и несет мне высокоградусную «девятку». Наверное, специально выбирал самое крепкое пиво. Лиши его квартальной премии, Вадик, за непочтительное отношение к женщине. Если ты его не лишишь, то я тебя перестану любить. Нет, я не буду тебя любить, пока не увижу копию приказа о наказании. Сейчас же накажи его. Таких, как он надо воспитывать и жестоко учить рублем. Их больше ничем не проймешь. Вадик, почему он до сих пор стоит истуканом и не несет мне заказанного пива?
      Желанное пиво я принес на четвертый раз и заспешил к воротам, но тут меня поймал за рукав директор. Он погрозил мне за что-то кулаком, вкратце рассказал о своей тяжелой доле руководителя и попросил помочь отнести в дом уставшего главного бухгалтера. Пронося в дом сникшего хозяина дачи, мы опять спугнули главного инженера и меня вновь послали, на этот раз за водкой. Когда я принес водку, сбегал за закуской, интерес ко мне был потерян. Вырвавшись из неволи, я скорым шагом, местами, переходящим в бег поспешил к даче Михалыча. «Скорая помощь» была уже там, рядом с ней также стоял и милицейский «уазик».
      – Надо милиции сейчас все подробно рассказать, – решительно подумал я и направился к скучающему у ворот сержанту.
      Да только первым развеять его скуку я не успел. Меня опередил потрёпанный «жигуль», раскрашенный в милицейские цвета. Автомобиль подкатил вплотную к мгновенно вытянувшемуся в струнку сержанту, и из открывшейся двери вывалились именно те два наглых типа, с которыми имел роковую драку Михалыч.
      – Здравия желаю, товарищ капитан, – поздоровался отвлеченный от своих дум милиционер, подобрал живот и препроводил, подъехавших граждан к красным воротам.
      Я, заметавшийся в своих сомнениях, прислонился к боку медицинской машины, приоткрыл рот и провожал недоуменным взглядом озабоченных сотрудников внутренних дел, которых совсем недавно вполне справедливо посчитал за бандитов. Вот так дела, значит Михалыча, менты грохнули? Вот так дела. Кому же теперь показания свои давать? Хорошо, что еще меня на нашей даче немного подзадержали, а то бы я рассказал свои впечатления из-под кровати на свою крепкую шею. Извините, товарищи милиционеры, но должен я вас на чистую воду вывести, простите меня ради бога, только должен я вам сообщить неприятную для вас новость, за которую вы мне наверняка спасибо не скажете. Простите меня ещё раз дурака, в своих показаниях правильного. Точно, наверное, не простят? Чего же делать теперь? Опять что ли влип?
      – Ваши документы? – мгновенно отвлек меня от раздумий чей-то властный голос сзади.
      Я обернулся и увидел перед собой милицейского сержанта, но не того, который повел роковых обидчиков Мутного в дом, а другого, неизвестно откуда взявшегося. Сержант осмотрел мое водительское удостоверение и вполне удовлетворенный моим объяснением, что попал я сюда из-за любопытства к санитарной машине, посоветовал не мешаться под ногами, а вернуться к своему рабочему месту. Я, старательно дыша в сторону, тут же радостно выполнил его советы. «Скорая помощь» спустя полчаса уехала, а милицейских работников наоборот прибавилось. Они бродили возле дачи Михалыча, со своей, только им известной целью. Один из них добрел и до меня. Представившись, он поинтересовался, не видел ли я, чего ни будь подозрительного. Я, конечно же, соврал, что всё подозрительное проспал на заднем сидении своего салона. Мой ответ милиционера удовлетворил, и он пошел бродить дальше. Когда стемнело, от дачи отъехала и милиция. Хотя меня и тянуло посмотреть, что там, у дачи Михалыча осталось, но я заопасался это сделать, да и по правде сказать, сделать-то мне это уже было некогда. Из наших ворот вышел директор и попросил моей помощи для окончательного завершения веселого праздника. Первым делом, мы взяли под руки Людмилу, и повели её огородами на соседнюю дачу, где, как оказалось, она проживала в летний период. Людмила возвращаться под родной кров не хотела, часто вырывалась от нас, пыталась пуститься в пляс и пела похабные частушки на темы любви и женской доли. Но только мы ей особо разгуляться не дали и пусть не быстро, но довели намеченное дело до нужного нам конца. Когда мы с директором вернулись, весь коллектив сидел в автобусе, обнимался и задушевно орал с присвистом украинскую народную песню «Ты ж меня пидманула, ты ж меня пидвела». Особенно активно кричал припев дуэт с заднего сидения в составе веселой Нины Петровны и плохо соображающего с кем он сидит главного инженера.
      Развозил я гостей главбуха долго, вернее они долго прощались, и потому поездка весьма затянулась в ночи. Последним адресом, был адрес директора. Он поблагодарил меня за успешно выполненную работу, попросил никому о ней не рассказывать, за что сунул в руку тысячную купюру и дал полдня отгула. На пороге директорского дома его встречала супруга:
      – Что же ты Слава так долго-то? Не жалеешь себя совсем. Всё сам да сам, – ворковала она, открывая перед директором дверь. – Нельзя же так. Пожалел бы себя-то, ведь никто тебя потом не пожалеет. У тебя ведь уже тот возраст, чтобы по ночам работать.
      – Работа, мать, будь она проклята, ты мне лучше расскажи, как в столицу съездила, – махнул рукой Слава и я поехал.

      Спать мне в ту ночь не хотелось, наверное, от впечатлений богатых. Я раскрыл остатки сухого пайка, закурил и вот тут взгляд мой наткнулся на предмет, унесенный мною с дачи Михалыча. Я в этой суете как-то забыл про него, и чуть было в ведро с мусором не выбросил. При ближайшем рассмотрении им оказался диктофон. Точно такой же был у моего старшины Прокопенко в армии. Где он его взял неизвестно, но любил эту игрушку просто до беспамятства. Любил старшина фиксировать на диктофон свои умные приказы и наши глупые ответы. Хотя нередко случалось наоборот, но такие казусы нещадно стирались из памяти умного приспособления и срочно заменялись тем, чем надо.
      Я, знакомый с системой управления диктофона, решил немного его послушать, всё равно спать не хотелось. Может музыка, какая там есть? Нажал кнопку и под своды моей избы ворвался негромкий голос Мутного.
      – Ну, ты в натуре, зачем мне стрелу забил? – обращался он сквозь легкий треск к невидимому собеседнику. – Гони свой базар, а то у меня со временем напряг. Давай, башляй свою тему, коли позвал.
      – Дело у меня к тебе, на сорок тонн зеленых, – чуть выдержав паузу, ответил собеседник.
      – Уж так и на сорок?
      – Во всяком случае, и поторговаться можно. Директора нашего убрать надо. Кое-кто просит это одолжение сделать.
      – Это директора «Забавы» что ли?
      – Его.
      – Нет, я на это не подпишусь. У меня с ним все дело по делу, – твердо отказался от гнусного предложения Михалыч. – Я с «Забавы» куш имею, и лезть на рожон смыла, не вижу. Выгоды нет. А потом, так эти дела не делаются, ты чего сразу попер, как трактор в грязь. Тут бы помять надо. Не делаются так, такие дела!
      – Зря ты так Мутный вопрос ставишь, – не унимался подлый незнакомец. – Куш у тебя тогда покруче выйдет, это я тебе гарантирую, и зелень на дороге не валяется. А потом, ты же не сам директора мочить будешь, чего тебе бояться-то. Наймешь пацана, какого ни будь и дело в шляпе. Первый раз что ли?
      – Мне-то, конечно, бояться нечего, но стрёмно как-то, вроде мы с ним обо всём добазарились. Он слова своего не нарушал. А потом непонятка меня берет: где ты бабки такие возьмешь. Ты ведь на «Забаве» недавно крутишься, а сорок тонн зеленых – лавэ приличное для таких лохов, как ты, и его так запросто не бросают. Не кинешь с зеленью-то?
      – Ну, ты Мутный конечно понимаешь, что я не от себя лично с тобой переговоры веду. За мною люди серьёзные стоят. Сам я на такое дело тоже не подписался бы, это ж логичней логичного. Дело ведь крутое и хлопотное. А за деньги не волнуйся, для тука сорок штук зеленых, как для тебя сорок деревянных. И ещё, если я тебя кину, то какая мне здесь жизнь будет? Я всё прекрасно понимаю и тебя довольно-таки неплохо знаю. Ты ж меня тогда в корень задолбаешь. Верно ведь?
      – Это ты всё правильно сказал. Меня обманывать, у тебя никакого резона нет. Так, значит, ты с «Туком» работаешь?
      – С каким таким «Туком»? – засуетился собеседник Михалыча так явно, что его суета стала понятна даже по диктофону. – Послышалось тебе, я сказал, что у рук серьезных людей бабок немерено. Для них сорок тонн пустяк.
      – Так что же твои серьезные люди других для дела не наймут? Чего ж они киллера залетного не привезут? Здесь бы залетный в самый раз был.
      – А они и привезут – не сомневайся. Вот, как ты откажешься, они других наймут, только ты тогда совсем не у дела окажешься. Тогда уж извини, ты с «Забавы» ничего иметь не будешь. Твою долю тому передадут, кто не откажется. Сам понимаешь: лишних денег даже у серьёзных людей нет. Ты уж давай сам, смекай, что к чему. Здесь всё так логично, логичней и не придумаешь.
      Диктофон на некоторое время замолчал и я уже собрался перемотать плёнку на начало, чтобы вновь услышать диалог, но тут опять зазвучал голос Мутного.
      – Хорошо, согласен. Месяц срока. Аванс двадцать тонн. И чтобы никакого нигде базара не было. И еще хотел спросить: вот замочат директора, польза-то от этого какая? Пусть это не мое дело, но если можно, просвети.
      – Акций у него много и он не дает дельце выгодное с комбинатом провернуть, представляет себя пупом Земли. Только напрасно он это делает. Любой пуп обойти можно – это ж логичней логичного.
      – Акции это конечно дело серьезное, но они ж вам все равно не достанутся. Это его собственные акции.
      – У него из наследников – дочь одна. Так вот уж получилось. К ней всё перейдет, а она как раз сейчас замуж за паренька одного собирается. И тот паренек, как ты уже, наверное, догадался для акций к ней и приставлен. Вот так вот брат Мутный. Значит по рукам.
      – По рукам, только не брат ты мне интеллигент замусоленный, был бы ты мне братом, то я бы тебя давно уж придушил голыми руками. Вот так вот гражданин любезный.
      Диктофон сердито щелкнул и отключился, оставив меня, как это говорится, к глубочайшем раздумии. Вот так находочка. Как в детективном фильме. Может расследование провести. Найти преступников, вывести их на чистую воду, а потом украсть дочь директора прямо со свадьбы, из-под носа жениха – негодяя. Интересно красивая она, дочка директорская? Наверное, красивая, ведь при таких деньгах красота за директорских дочерей цепляется, как репейник за штаны у меня на огороде. Украсть её можно на тракторе. Найму Тодора с Кокосом, чтобы они жениха с гостями отвлекли дуэтным пением веселых куплетов, а сам на железном коне к окну, невесту хвать и в чисто поле с ветерком прокатиться. Только бы там, в грязи не засесть да свадебное платье не запачкать. Потом, после поля, сюда привезу, и заживем мы с ней долго и счастливо, чтобы вскоре умереть в один день, когда другим серьезным людям опять акции понадобятся. Я хмыкнул, закурил, за неимением трубки сигарету без фильтра, прослушал запись еще раз и решил немножко поразмышлять.
      А, что? Имею полное право. Я волен, делать что угодно в своем тихом деревенском пристанище да ещё бессонной ночью. Подумав про бессонную ночь, я вдруг удивился своему равнодушному отношению к гибели у меня на глазах, пусть очень кратковременного, но всё же друга. Ну, пусть не совсем друга, но вполне приличного мужика. Лежа под кроватью, переживал, а сейчас спокоен, как слон африканский в зоопарке. Странно, но с другой стороны – зачем мне лишние беспокойства. Без них спокойней. Я решительно выкинул из головы неприятные воспоминания и перешел к интересному делу. Любят люди ерундой позаниматься, в сыщиков поиграть, силу своего ума, хотя бы перед собой, выказать. Итак, я отвлекся от размышлений на детективные темы, но совсем про них не забыл и в сыщика решил все-таки поиграть. Благо повод судьба мне сегодня подбросила приличный. С чего начать свои логические размышления? Начнем с «Забавы». Здесь не надо быть Шерлоком Холмсом, а надо только несколько дней пожить в нашем районе. «Забава» или точнее «Хмельная Забава» – это крупнейший ликероводочный комбинат не только в нашем районе, но и во всей близлежащей округе. Он всегда был гордостью и кормильцем нашего района. Основанный еще в позапрошлом веке известным тураевским купцом, он из простой винокурни превратился в крупнейшего поставщика хмельных зелий во всей стране. Чего здесь только не делали, всё было: начиная от медицинского спирта, кончая коллекционными шампанскими винами по старинным французским рецептам. Поговаривают даже, что на правительственных приемах без нашего горячительного редко когда обходится. «Хмельная Забава» смотрела свысока на всю остальную промышленность района и кормила более половины его населения. Кстати, несколько лет назад, столетие комбината справляли. Вот праздник-то был, на всю губернию. Народу проезжало столько, что на центральной площади райцентра негде было пустой бутылке упасть, да что бутылке, пробка не упадет. Вот сколько народу было. Со всей России делегации приезжали, да и не только с России. Ярмарка классная, говорят была, с дегустацией. Вот где мужикам счастье подвалило. Мне-то на ней побывать не удалось, я как раз в то время первый год своей армейской службы мотал. Мне все празднества тетка в письме расписала и газетку в то письмо сунула, чтобы значит, я сам о юбилее почитал и перед армейскими друзьями похвастался своим славным краем. И была в той газетке статейка, краеведа нашего известного, об истории зарождения комбината. То ли это легенда, то ли, правда, не знаю, но статейка любопытная. Оказывается, основал наше предприятие известный тураевский купец Гаврила Пузов. И случилось это, вот при каких обстоятельствах. Пузов был на редкость грамотным человеком, таким грамотным, что учился в университете в самой Германии и заразился он в этой Германии любовью к электричеству. Вот ведь, говорят, и такая зараза существует. Поизучал Гаврила за границей эту мудреную науку и приехал на родину с мечтой создать в Тураеве завод по изготовлению входящих тогда в моду электрических лампочек. Деньжонок подкопил, инженеров немецких пригласил, только вот не рассчитал чуть-чуть. Уж слишком круто замахнулся. Не хватило немного капитала для завершения строительства. Подумал купец, подумал и решил ради своей технической мечты свободой пожертвовать. Жениться Пузов решил, да так жениться, чтобы приданое побогаче было. И такие у него планы насчет приданого образовались, что невеста, только в Москве нашлась. А свататься он поехал на свою беду и наше счастье, как раз мимо нас. Да ладно бы просто поехал, а случилось так, что проезжая по нашему городку поломалась его таратайка заграничной работы. Хочешь, не хочешь, но пришлось купцу остановиться для ремонтных работ у кузнеца Евстафия Блодова. Пока кузнец заморскую ось молотом русским правил, решил Пузов по берегу реки нашей прогуляться. Ведь на нашей реке есть чего посмотреть, местами лучше всяких Альп бывает. И вот во время наслаждения красотами нашей природы, окликнула купца веселая вдовица Забава. Жила она где-то с год без мужика и, чтобы с голоду не помереть промышляла изготовлением настойки из трав и кореньев на самогоне. Вот этой-то настоечки вдовица Гавриле и предложила. Она её всем приезжим предлагала. Как увидит приезжего, так сразу и предлагает, намекая, что после настоечки еще кое-какие предложения могут случиться. И еще краевед отметил, что была Забава красоты его пером неописуемой. Пузов из великого интереса к красоте, настоечки-то и попробовал, а как попробовал так про всё сразу и забыл. И про женитьбу, и про электричество ну, в общем, ничего ему не надо, кроме Забавы. Влюбился Пузов и построил от любви этой в нашем городе винокуренный заводик. Все строения в Тураеве продал, инженеров немецких домой прогнал, а французских мастеров по производству коньяка пригласил, чтобы в нашем городке крепкое виноделие развивать. Забаву замуж взял, дом на берегу речки построил, и все напитки стал её именем называть. Вот с той поры и стоит наш комбинат. Так оно было или нет, доподлинно мне не известно, но газета про это писала. Не знаю, чего мне эта история вспомнилась. Вроде не к месту, но вспомнилась.
      Разобравшись с «Забавой» я еще раз прослушал запись криминального разговора и зашел в своем расследовании в темный тупик. Никаких дедуктивных выводов в голове моей не рождалось. Всё, что там было, свелось в одну формулу: на нашем гиганте районной индустрии хотят убить директора, выдать за подставное лицо его дочь и прибрать к своим рукам, доставшиеся ей по наследству акции, а уж с акциями этими провернуть какую-то крутую аферу. Главный вопрос криминалистики: «А кому это выгодно?» никак не хотел у меня прорисовываться. Заклинило рассуждения из-за недостатка информации. За окном стало светать. Заболела голова, и я послал к черту всю свою детективную деятельность. Спать пора. И только я принял это верное решение, в окно мое застучали. Несмело высунув голову в предрассветную мглу, я обнаружил у своей завалинки Тодора с Кокосом, которые, не тратя времени впустую попросили в долг червонец и, получив его, напросились в гости, мотивируя эту последнюю просьбу тем, что у них со вчерашнего дня крошки во рту не было да и закусить чем-нибудь, им не помешало бы. Сообщали они мне всё это так душевно, что я почувствовал себя виноватым за все бедствия, выпавшие сегодня на долю моих односельчан. Отдав им, остатки сухого пайка я еще с час слушал анализ цен в пункте приема цветных металлов и довольно откровенные характеристики: на приемщиков пункта, сотрудников внутренних дел и вообще всех жителей нашего района, которые куда-то укрыли предметы из меди и алюминия.
      – Что за жизнь пошла, раскудриттвую коромысло, – матерно возмутился Тодор, – всё сволочи прятать стали. Ничего в огородах не оставляют. Ничего. Вот твари продажные, цугундеры заморенные. Нет им ни дна ни покрышки никому.
      – Раньше-то помнишь, как было? – поддержал своего друга Кокос. – Всё ведь в огородах хранили: и тазы медные, кастрюли алюминиевые, да что кастрюли, мотки проволоки килограмм по пятнадцать на каждом заборе висели. Ни один кокос прятать чего-нибудь привычки не имел, а теперь чего? Сволочи все стали, не приведи господи, кокосом им по башке. А всё ведь из-за демократов этих, тем же кокосом бы им тоже по башке. И куда теперь всё прячут? Не пойму. Что за народ у нас в районе стал? Ничего, скоро придет и наше время, тогда у нас на всех кокосов хватит.
      Мужики добросовестно, не прекращая беседы, уничтожили всё съестное у меня в доме, чинно попрощались, вышли на улицу, где дружно споткнулись о порог, скатились по ступенькам крыльца, немного поругали их и ушли в туман, из которого ещё некоторое время доносились раскаты их сурового и бестолкового разговора. Разговоры в тумане слышались долго. Провожая друзей взглядом, я вдруг понял, кто поможет мне разгадать тайну черного диктофона. Ну, как же я сразу не догадался, надо сегодня же идти к Паше Балаболову, который работал заместителем начальника охраны на «Хмельной Забаве». Ну, как же я сразу не сообразил? Ведь всё просто и понятно. Кому кроме Пашки, эту находку доверить можно? Он-то уж точно разберется, что и как к ней приложить, и сам на директора выйдет. Только одно жалко, вся слава ему достанется, а я опять в тени буду.
      Хотя с другой стороны почему «опять»? Вроде никогда ещё подвигов не совершал. Ну, да ладно, потом разберемся со своей тенью, побыть в тени не всегда плохо, иногда, даже очень хорошо там отсидеться, а теперь спать.

      Паша Балаболов вроде бы совершенно не оправдывал свою наследную фамилию. Был он раньше тих, строг, молчалив и здорово себе на уме. Именно про таких чаще всего хочется сказать, что в этом тихом омуте наверняка черти стаями водятся. Однако, как не трудно догадаться, прозвище с детских лет он имел, конечно же, Балабол, но он на него не обижался, воспринимал его не серьезно, а лишь, как тяжкое наследие далекого прошлого. Пашка был старше меня лет на пять и познакомился я с ним всё в той же секции гиревого спорта.
      Балабол после армии послужил в милиции, окончил заочно какие-то курсы, позволившие ему получить звание младшего лейтенанта, и внезапно ушел из органов внутренних дел в охрану ликероводочного завода, где в течение пары лет сделал довольно неплохую карьеру, дослужившись до должности заместителя начальника охраны комбината, и как поговаривают, метит еще повыше.
      Я отпросился у завгара на остаток уже подпорченного рабочего дня, и на рейсовом автобусе рванул в районный центр к Пашиному кабинету, где вскоре и очутился.
      Паша традиционно поинтересовался, как у меня сейчас дела со спортом, с личной жизнью и кратко поведал о себе. Конечно же, предложил тряхнуть стариной и проверить, не отсырел ли ещё порох в наших пороховницах, ткнув пальцем в угол, где красовалась полутора пудовая гиря с отшлифованной до блеска ручкой. Сам собою мой друг был удовлетворен и доволен. Было у него всё нормально. Жизнь его двигалась нужным ему путем, потому и жаловаться на неё он не стал. Только поведал чуть-чуть о всеобщем воровстве и мошенничестве, как на комбинате, так и на близ лежащей с ним территории. Потом мы с удовольствием вспомнили приключения в частых соревновательных поездках, посмеялись по ходу воспоминаний над собой да над другими, и я потихоньку стал переходить к делу.
      – Слушай, Паш, а директор сейчас у вас работает? – закинул я первую легонькую приманку, намереваясь посмотреть, как, в зависимости от ответа, дальше развивать тему.
      – А тебе он зачем? – вполне просто и естественно в ответ на столь странный вопрос поинтересовался Балабол.
      – Да, вот работать к вам хочу устроиться, – не найдя ничего умнее, высказал я первое, что пришло в голову.
      – Ну, тогда тебе не к директору надо, – засмеялся Пашка. – К директору ты уж слишком загнул. Уж, очень ты себя высоко ценишь, Андрюха. Если каждый из пяти тысяч наших работников при устройстве на работу к директору пойдет, то у того голова точно от натуги лопнет. Не по чину тебе с директором вопросы трудоустройства решать. Не по чину. У нас для устройства на работу отдел кадров есть, у нас тут, как ты, наверное, догадываешься, не птицефабрика. Здесь современное предприятие.
      – У нас тоже отдел кадров имеется, – решился я вступиться за родной коллектив. – Ты не думай, что у нас захолустье какое-то, богом забытое, у нас предприятие тоже почти современное, только бедное очень. Знаешь, каких голландских несушек недавно по дешевке закупили, если бы увидел, то точно б закачался. Не птица, а мечта.
      – Знаю, знаю, ещё у вас там какие-то петухи гамбургские имеются, – продолжал зубоскалить Балабол. – Ты мне про несушек-то кончай лапшу вешать, говори, зачем тебе директор понадобился?
      – А у него дочь есть? – попытался я опять увернуться от прямого ответа.
      – Чего зятем директорским решил стать?! – уже в голос заржал Пашка. – Есть, да не про твою Андрюха честь. За ней такой хахаль столичный приезжает, что ты против него экскремент на палочке. Не по себе сук рубишь, друган, а коль серьезно жениться приспичило, ты мне только скажи, я тебе в миг помогу. Сейчас смена пойдет, на проходной у вертушки встанем и выбирай. Выберешь, поведем её родимую в комнату досмотра, обыск чинить. Вот уж тут Андрюха не зевай: фигуру смотри, а главное характер. Я тебе, как профессионал скажу, что женский характер нигде так ярко не проявляется, как при личном обыске. Коль брыкаться не будет и всё, что выносит, сразу отдаст, то для женитьбы самое – то, а если права начнет качать, понятых требовать, к общественности взывать, то на этой жениться не советую – замордует. Также плохо если при досмотре ничего не найдем, бесхозяйственная значит, с голоду помирать будете, с такой тоже лучше не связываться. Ты не волнуйся, тут выбор большой. Характеров по двадцать в сутки проходит. Ты мне только отмашку дай и вмиг твое сватовство, в лучшем виде справим.
      Слушал я Павла и просто диву давался, как человек измениться может. Год не встречались, и он за год таким болтуном стал, что я немного дар речи потерял. Вот когда вылезли балабольские гены его предков. Дремали, дремали где-то в глубинах мозговых и вот выскочили. Пашка досмеялся до слез, полез в стол и вынул оттуда початую бутылку диковинной формы и тут я догадался, что мой друг уже слегка под хмельком. Теперь ясна причина его разговорчивости, ясно, почему из него слова хлещут как фонтан из худой водопроводной трубы. Водка она часто язык у молчунов так развязывает, что их самый яростный оратор не переговорит. Вот и Пашку она разговорить сумела, в два счета сумела.
      – Может не говорить ему ничего про диктофон? – уже стал подумывать я, усомнившись в трезвости друга. – Может отложить сегодня эту беседу серьезную? В следующий раз приеду и тогда по трезвяку всё ему и поведаю. А то вдруг он сейчас по пьяни не туда важное дело закрутит.
      Пока я думал, Балабол налил нам по дозе и искал глазами, чем бы ему яблоко напополам разрезать, и ничего не найдя хотел уж его ногтями ломать, но я остановил этот подвиг друга, вынув из кармана перочинный нож. Мы выпили, закусили долькой яблока, и я опять задумался.
      – Может, правда не отдавать? Или завтра придти, когда из него хмель уйдет? А может отдать и черт с ним, с диктофоном этим?
      Но тут зазвонил телефон и Паша так четко и внятно отдал приказания, видимо подчиненным, что я мгновенно устыдился своей подлой мыслишки о подпорченной алкоголем дееспособности товарища по спорту. Выпив для смелости еще одну порцию, предложенного напитка, я молча сунул другу диктофон и уже у него в руках нажал кнопку воспроизведения.
      Паша не сразу уловил суть записи, а, смекнув в чем дело, сразу убрал пузырь и повторил прослушивание. Прослушав запись в третий раз, он уставился на меня взглядом голодного удава, выдержал, довольно продолжительную паузу и тихо спросил:
      – Что это?
      – Диктофоном эта штука называется, – ответил я глупым ответом на вопрос такого же качества.
      – Вижу, – жестко поставил меня на место заместитель начальника охраны промышленного гиганта. – Где взял?
      – Нашел, – решил я не раскрывать все свои козыри. – Вчера на дороге у Корытова нашел. Остановился у деревни перекурить, гляжу, штучка интересная валяется. Взял, послушал и тебе решил показать. Вдруг думаю, интересно будет. Как думаешь, не прогадал, что эту штуковину с земли поднял? А?
      – Не хочешь, не говори – задумчиво пощипал нижнюю губу Паша. – Только диктофончик-то этот ой как серьезен. Так серьезен, что ты, наверное, и представить себе не можешь. Через него в миг башки лишиться можно. Ты его никому не показывал?
      Я покачал головой. Пашка прослушал запись еще раз, подергал мочку уха и поцокав языком, тихо сказал:
      – Значит, решились на нашего Генерального посягнуть. Странно, глупо и представь себе, загадочно. Совершенно не понятно: или кто-то по недомыслию на такое решается или по очень тонкому расчету.
      Мой друг встал из-за стола, прошелся по тесному кабинетику, рассеяно посмотрел в окно и продолжил:
      – В любом случае для комбината плохо будет: если дело по глупости замышляют, то опять дележ начнется, если по тонкому расчету, тогда одним директором здесь не обойдется. Польется кровушка. Нынешний-то директор, мудрейший человек, сумел с ситуацией совладать, сумел со всеми договориться, а его не будет, такой раздрай начнется, только держись. Поверь мне на слово со всеми договориться, ой как трудно. А он вот смог. Только я думаю «ТУК» здесь не причем, а раз его упомянули, то дело здесь не глупостью пахнет, а умыслом. Вот это плохо. Вот это никуда не годится. Знать бы кто эту бодягу закрутил, вот бы тогда здорово отличиться можно было бы. Здесь запросто можно героем местного значения стать. Спасителем комбината. А если подумать чуток, то можно кое-что посерьезней заиметь.
      – А что это за тук, – решил поинтересоваться я, слегка утомленный слушанием умных сомнений и фантастических предположений.
      Паша достал сигарету, прикурил и неторопливо стал отвечать.
      – «ТУК» – это мощная коммерческая организация из нашего областного центра. По области слово «ТУК» многие знают, там ребята дюже боевые работают. Они решили всю пищевую промышленность под себя подгрести, и представь себе, гребут почем зря. Вернее, промышленностью не занимаются, но все что с неё получается – гребут. На наш комбинат не раз приезжали, но директор как-то с ними полюбовно разошелся. Немного акций им продал, фирмешку какую-то к нашим закромам подпустил и ещё чего-то, я точно не знаю, но уверен, что «ТУК» в накладе не остался и директор их вполне устраивает. Не с руки им устоявшийся бизнес ломать, они так не делают. Фирма-то старинная. Уж больше пятнадцати лет она вертится и вертится хорошо, хотя с нуля начали. Как начали, смешно сказать. На закате Советского Союза и на заре перестройки решила тройка мудрых комсомольцев создать кооператив по выпуску сидений к унитазу. Это сейчас их великое множество всех мастей и фасонов, а тогда на все унитазы не хватало. Унитазов было уже много, а вот с сидениями, был еще, приличный напряг. Решить-то они, конечно, решили всё быстро, но как до дела дошло, то оказалось, что производство наладить, ой как хлопотно и достаточно накладно. Мечтательные планы про производство приятно строить, а ставить на ногу, морока одна. Попробовали они всё-таки попроизводить свою продукцию на производственной базе одного профессионального училища, назвав кооператив «Тураевский Учебный Комбинат» и прослезились. Не получается сиденье, а деньги, как вода из неисправного смывного бачка в унитаз хлещут. Еще раз попробовали и еще раз прослезились, да так крепко, что разбежаться захотелось, слезой горючей вдоволь умывшись. И уж разбежались почти, но тут в Тураево один поляк погостить приехал и оптовую партию сидений из своей страны привез. То ли это судьба, то ли просто так совпало, только поляк с сиденьями как раз на плачущую троицу и набрел. Ребята из «ТУКа» слезы утерли, сиденья по городу растолкали и поняли, что двигатель бизнеса не производство, а оптовая торговля. Как это поняли, так сразу и расцвели, да так пышно и ароматно, что до сих пор цветут и благоухают себе на радость, а всем другим на зависть великую. Торговать любят, а вот в производство соваться, как-то опасаются, наверное, шишку свою кооперативную вспоминают, и потому их наш директор вполне устраивает. Он крепкий хозяйственник, свое дело хорошо знает, из таких передряг комбинат выдернул, что вспомнить страшно. Я это почему знаю? Потому что мы фирма серьезная. У нас и работа аналитическая крепко поставлена. Мы про конкурентов и про партнеров, если не все, то почти всё знаем. Нет, «ТУК» здесь совсем не причем, его для чего-то приплели. И приплели, наверное, специально. От истиной цели умело отводят. Ох, чувствую, что замышляется что-то серьезное и нехорошее. Понять бы кто говорит? Ты мне оставь диктофон. Шеф завтра вернется, и мы с ним покумекаем. Он воробей стреляный, в «канторе» двадцать лет отпахал. Профессионал до мозга костей. Любую тему на момент сечет, в момент любую раскрутку сделает. Если б не он, то не знаю, вообще чего здесь было. Тащат здесь всё Андрюха по черному. Везде тащат: из цехов, через забор, а больше всего из проходной. Да ладно бы только тащили, за воротами комбината кучу разливочных цехов устроили и гонят дрянной суррогат под нашей маркой. Григорич четкую систему охраны наладил и оперативную работу на уровень поднял. Всех контрофактников на учет поставил. У него скоро не забалуешь. Он быстро разберется, что с этой записью делать. Оставь игрушку свою. Мы с шефом вместе ещё над нею покумекаем. Забавную штуку ты мне притаранил. Забавную.
      Мы ещё немного посидели, Пашка видимо совсем выговорился и опять стал: тих, строг и задумчив. Я еще чуть-чуть поерзал на жестком стуле и решил откланяться, похвалив напоследок напиток, которым меня угостил Балабол. Напиток действительно был хорош, и похвала получилась у меня от души. Как известно всё, что идет от души сразу же проникает в другие души благосклонно и радостно. Паша засуетился, пооткрывал дверцы различных шкафов и удивленно развел руками.
      – Больше нет ни одной, а початую тебе давать неудобно. Ты Андрюх приезжай в пятницу или в субботу, я тебе ящик приготовлю за диктофон. Он стоит того. Только ты точно приезжай. В субботу я на работе до обеда, если после обеда будешь, то я тебя дома жду. Короче, приглашаю тебя в гости. Ящик коньяка за мной. Жду.
      Мы, наконец, простились, и я направился на автобусную остановку, А Пашка опять включил диктофон. Что же делать, теперь его очередь голову ломать над моей находкой. Мне гора с плеч, а ему забот по уши. Пусть ищет, только жалко, что я в этом деле на обочине оказался, может быть единственный удачный жизненный шанс за просто так с рук спулил. Обидно немножко, но с другой стороны без таких шансов жизнь спокойнее, а это тоже фактор не маловажный.

      В пятницу попасть к Паше у меня не получилось, хотя я и хотел его посетить. Во-первых, ящик коньяка на дороге не валяется, а во-вторых, очень уж мне хотелось узнать, как там Балабол дело с таинственным диктофоном крутит. Покоя мне это не давало. Вроде всё осознавал, когда отдавал, но всё равно жалко находки своей было. Хотел уже на следующий день к нему подкатить, но сдержал себя. Сказано в пятницу, значит, и буду в пятницу. Я человек серьезный и без дела ни к кому навязываться не привык. Когда велено, тогда и приеду. Только не всегда наши планы, заранее задуманные, успешно в жизнь претворяются. Собрались мы с утра помчать с Ниной Петровной в район к её любимой налоговой инспекции с визитом, да только конь мой железный ногу подвернул, и лопнула у него от этого подворота рулевая тяга. Пришлось, расстроенной Нине Петровне другим транспортом к мытарям ехать. Помахал я вослед бухгалтерши рукой и поплелся к машинному двору о ремонте своей колымаги хлопотать.
      Слесарь дядя Боря принял меня радушно, но сразу предупредил, дыхнув крепким перегаром вчерашнего рабочего дня, что он сегодня очень занят, правда, чем не пояснил. После непродолжительных разговоров и некоторых обещаний с моей стороны дядя Боря всё-таки полез под днище моего аппарата и громко там три раза свистнул. Этот посвист означал, что дефектовка неисправности произведена, а пообещал я ему за ремонт очень мало. Конечно, можно было бы плюнуть на все эти обещания и идти искать правды у завгара, но это влекло за собой дня два-три простоя на ремонте, за которые платить будут очень скудно. Меня и так-то зарплатой не баловали, а с простоями вообще получать нечего будет. Человек я был уже вопросами ремонта битый и потому пообещал дяде Боре еще. Дядя Боря сразу же повеселел и позвал меня за собой под автобус. Там мы с ним стали вертеть, стучать, ругаться и через некоторое время подошли к завершающей фазе ремонта. Как всегда в таких случаях не хватало последнего болта, тот который стоял прежде, был нами безжалостно срублен зубилом по причине своего на редкость ржавого состояния, а вот замены ему не нашлось. Дядя Боря честно осмотрел все свои схороны и грустно развел руками. Болта нужной конструкции в его мастерской не было. Всё было в наличии, а его не было. Потерли мы замасленными руками, уже чешущиеся носы и пошли к токарю Смяткину, единственному человеку, способному помочь в решении нашей неприятности с болтом.
      Токарь, удобно облокотившись на заднюю бабку токарного станка, с интересом наблюдал через окно сцену кормления молодых цыплят. Конечно, интересовал Смяткина не рацион будущих несушек, а две моложавые птичницы, которые грациозно вскидывали на плечи полные мешки с комбикормом и перемещались на возвышение к кормушкам, прямо над глазами токаря. Когда мы отвлекли Смяткина от занятного дела, он очень обиделся и не хотел с нами разговаривать вообще, но дядя Боря строго ткнул его пальцем под ребро, а потом тем же пальцем еще более строго погрозил.
      – Ты, это Смятка, кончай на чужих баб глаза пялить, а то Симке накапаю про твои стриптизные видения. Ух, и устроит она тебе тогда ночь блудной любви без взаимности.
      – Ты чего, ты чего, старый хрыч, – мгновенно всполошился Смяткин. – Какие такие видения? Чего ты на меня поклепы возводишь? Что уж теперь и в окно нельзя посмотреть? Всё мысли какие-то у всех странные. У тебя у самого одни только бабы на уме, вот потому ты на других баллоны катишь, старый хрыч. И вообще чего вам у станка надо? Здесь посторонним нельзя стоять, завгар ругаться будет. Давайте, давайте. Уходите, здесь по технике безопасности стоять не положено. Инструкция у меня. Проваливайте, короче говоря, туда, откуда явились. Давайте, нечего тут…
      – Болт нам выточи, – опять же строго прекратил прения токаря дядя Боря и сунул ему в руку ржавый образец. – Как выточишь, так мы сразу и уйдем, нам здесь прохлаждаться некогда, вон Андрюхина машина в ремонте стоит, а он парень пока ещё работящий.
      – Не могу выточить, – радостно выдохнул Смяткин. – Шестигранника нет. А я уж завгару вторую неделю про шестигранник твержу, только он все время от ответа уходит. Вот раньше…
      Далее Смяткин, не отрываясь от нагретой его телом задней бабки токарного станка, поведал нам об огромных запасах шестигранника и других расходных материалов на птицефабрике, о душевных завгарах и вере в завтрашний день во времена Советской власти, практически у всего народа. Потом он заверил нас в продажности Государственной Думы, развале сельского хозяйства и спросил, за кого мы голосовали на последних выборах. Вопрос мы его, конечно, проигнорировали, но пришлось пообещать. Выдав очередной вексель, я для себя решил, что попрошу у Пашки пол ящика дорогого коньяка заменить дешевой водкой, которую пущу на оплату долгов. Балабол такой замене, конечно, будет рад и, наверное, ещё больше меня зауважает. Почему я подумал про уважение к себе, не знаю, но подумал с удовольствием. Болт мы получили ещё горячим перед самым обедом и потому вместе с ним прошли в столовую фабрики, где сытно откушали жареной яичницы с киселем. После еды мы покурили в тесном кругу ремонтного персонала, и я робко предложил пойти поставить свежий болт в нужное место, чтобы окончательно завершить ремонт, однако дядя Боря выдал мне другой распорядок дня:
      – Сейчас пойдем в Красный уголок на собрание акционеров. Там какие-то весторы приехали насчет акций говорить. Пойдем, послушаем. Сейчас весь народ туда двинет. Пойдем побыстрее, может места сидячие застанем.
      – Да, я не акционер, – попытался отбодаться я от собрания. – Не люблю я вообще этих сборищ. Чего там время зря терять?
      – Я тоже, – ободрил меня дядя Боря. – И свои акции еще три года назад директору продал, после того, как в милицию на пятнадцать суток залетел, а послушать все равно надо, вдруг чего дельного скажут. Интересно же. Когда ещё с интересными людьми пообщаешься? Я тебе из своей жизни скажу, бывает, такое скажут, что ни в одной газете не прочтешь. Пойдем, не пожалеешь. Может, про зарплату чего пообещают.
      Красный уголок практически был набит до отказа. Все сидячие места были уже заняты, и нам пришлось присутствовать стоя, подперев плечом диаграмму повышения яйценоскости за какую-то удачную пятилетку. За столом, покрытым слегка выгоревшей красной материей, лицом к народу сидел директор и три незнакомых молодых человека с внешностью мало внушающей доверие, но располагающие к смиренному уважению. Молодые люди иногда переглядывались между собой и бросали любопытные взоры на мнущийся перед ними коллектив, который взглядов этих дичился, и больше всё интересовался дефектами потолка и полового покрытия.
      Собрание открыл директор:
      – Так товарищи. Начнем собрание наше. Повестка дня у нас сегодня одна. К нам вот тут товарищи из столицы подъехали с предложением о взаимовыгодном сотрудничестве. Мне они свои мысли рассказали, и я их одобрил, но думаю вам тоже послушать бы их надо. Вы вот послушайте, посмотрите, кто-то подумать может, а кто-то, как хочет. Ну, в общем, слушайте их, но помните нам здесь ещё долго жить и решайте, как вам скажут. Ну, в общем, слушайте и глядите, как сами знаете. Вот такие дела у нас теперь с вами.
      Один из приезжих нехотя оторвался от стула, погладил щеку и, глядя в район, где сходится синяя стена с серым потолком, не спеша, и зная свою отнюдь не маленькую цену начал негромко говорить. Народ, который раньше в таких обстоятельствах обычно орал о том, что ему ничего неслышно притих и затаил дыхание. В наступившей тишине оратор стал излагать суть своего доклада.
      – Короче говоря, – начал он без принятых на собраниях штампов про товарищей и господ, – влетела ваша фабрика в долги по самое некуда. Как любят выражаться некоторые банкиры у нас в столице: доигрался ты народ, получай-ка в рот банкрот. Если ещё короче, пришло вам братаны время долги отдавать, а отдавать нечем. Брать-то вы хорошо брали, а вот как отдавать думать не хотели. Сожрали вы свою прибыль, и пришла пора платить за кур голландских и комбикорма, ещё в позапрошлом году в долг у нас взятые. Мусолить тему я перед вами сегодня не буду и скажу, как есть: коли вкусному был рад, подставляй теперь нам зад. Вот так оно у нас сейчас получается.
      Народ дружно сглотнул, видимо вспоминая вкус прибыли, и ничего не вспомнив, ещё дружнее переглянулся меж собой, осмысливая суть последних фраз. Было что-то в них неприятное, загадочное и непредвиденное ранее, но очень уж настораживающее.
      – У вас теперь два выбора: или фабрику закрыть или с нами договориться. А с нами договориться можно, мы народ податливый, если с нами в непонятки не играют. В общем, так, хотите, чтоб фабрика была, тащите сюда свои акции и сдавайте их нам. Будьте, уверены, что мы оформим все как надо. Все документы будут в полном ажуре, у нас на это дело и юрист имеется. Дело такое для нас не в новинку. Кроме того, мы за ваши сданные акции к новому году и к женскому дню, всем кто акции сдал, будем давать праздничные наборы из курицы и трех десятков яиц. Сегодня конечно вам этот набор кажется мелочью, но завтра, когда охранять фабрику будет частное охранное предприятие, ценность набора сразу и довольно-таки резко возрастет. Кто не усёк сути, могу повторить, но рекомендую подумать.
      – Как охранное предприятие?! – практически разом попытался возмутиться народ, вместо предлагаемого обдумывания. – А нашу охрану куда?! Что же вы делаете-то? Да как же так можно-то? Куда нашу охрану денете? Как же мы без них? Ничего себе, охранное предприятие? Ну, это ж надо до такого додуматься? Так это же беспредел братцы!
      Оратор, переждал возмущенную волну и ответил народу на все его вопросы прямо, честно и без цензурных изысков. Народ оратора понял и стал продолжать слушать. Приезжий пообещал еще пусть небольшую, но твердую зарплату под своей крышей и передал слово своему коллеге. Тот был не столь красноречив и быстро объяснил процесс сдачи акций. Люди задумались. Думали молча и искоса бросали взгляды на директора, который двадцать лет давал им указания в затруднительных ситуациях и так красиво раньше про выгоду акций объяснял, что слюна стекала с губ, как Ниагарский водопад со своей громадной скалы где-то там, в Америке. Сегодня же директор молчал.
      – А Вы Вячеслав Васильевич будете сегодня свои акции сдавать? – решилась уточнить для народа директорскую позицию уборщица производственных помещений тетя Тоня, ковыряя ногтем что-то засохшее с каблука своего резинового сапога.
      – Да, что же вы все за мной-то смотрите? – интенсивно заерзал на стуле Вячеслав Васильевич. – У меня и акций-то кот наплакал. Сказать, кому не поверят. Что же вы всё под меня копаете? Что же я плохого-то вам всем сделал? Все здоровье на фабрику положил, а вы вон как на меня. Вон как! Да что же вы товарищи? Да как же оно так? Как же так дорогие мои? За что же вы меня так? Ох, что же вы за народ такой?
      – С директором мы сами добазаримся, что к чему, – удовлетворил, наверное, законное любопытство тети Тони приезжий и она удовлетворенная, вместе с народом поняла, что директор тоже вряд ли с акциями надолго останется.
      – Давайте сдавать бабы! – вдруг визгливо закричала из третьего ряда конопатая кормораздатчица третьего цеха Вера Абрикосова. – Чего эти бумажки дома лежат? Какая от них польза сейчас? А тут товарищи наборы к празднику обещают. Ну, чего бабы?! Рискнем!
      – Конечно, надо сдать! – поддержали Веру многие, но не все.
      – Молодец женщина, правильно уловила суть вопроса, как говорят у нас в столице: под самый корень рубанула и свою маржу смекнула, – похвалил приезжий самозваную активистку. – У вас дома от акций, конечно, никакой пользы не будет. Пыль только одна от них, место в комоде занимают и больше ничего. Мы же им пылиться не дадим, поверьте нам на слово. Гадами станем.
      – А кто не сдаст, тому, что будет? – раздался из глубины средних рядов робкий мужской голос.
      – Кто не сдаст, тот скоро узнает, что почем, – неожиданно для всех ответил на вопрос третий, молчавший до сих пор приезжий. – Мы тем сукам глаз на ягодицу медленно натягивать будем. У нас попробуй только не сдай по-хорошему, сразу по-плохому рыдать будешь. Поняли?
      Был тот третий плотен, черен и с колючим взглядом из-под мохнатых бровей, одна из которых была пересечена широким шрамом. Народ быстро глянул на него и сразу же понял, что почем, решив, во избежание неприятностей, больше такие глупые вопросы не задавать.
      – А мне вот, на кой кокос, набор к женскому дню, – раздался из первого ряда, знакомый мне почти до боли, голос, – деньгами-то нельзя никак этот вопрос обрешить. С деньгами-то совсем другой кокос был бы. Дивиденд он ведь лучше набора. Вот ведь какой кокос получается. Деньга-то она сами понимаете, с яйцом ни в какое сравнение не идет. Яйцо против нее, как старуха против молодухи. Вот как бы нам с дивидендом порешать?
      – А Кокос чего здесь делает? – толкнул я в бок дядю Борю.
      – Так у него тоже, поди, акции есть, – пожал тот плечами, – он же, когда акции раздавали, на конюшне возчиком работал. Наверное, тоже получил. Тогда ведь их всем давали. Указ такой был по стране.
      Говорливый приезжий сразу же смерил умного Кокоса настороженным взглядом и уточнил:
      – А сколько у тебя акций дед?
      – У меня-то ничего нет, я свою акцию давно Вячеслав Васильевичу продал, но интересуюсь этим вопросом и любопытно бы мне на него ответ поиметь. Вот ведь какой кокос получается. Эх, экономика, кокос ей в бок. Сурьезная наука! Тут на днях по телевизору передачка одна была про дивиденд, ужас, как интересно про всё расписывали. Я даже наутро повтор хотел посмотреть, но не получилось с делами.
      Приезжий недоуменно помотал головой, пошептался о чем-то с коллегами, зашелестел какими-то листами, несколько раз окинул собрание недоуменным взглядом и строго приказал:
      – Попрошу быстро очистить помещение тех, у кого акций нет! Попрошу быстро, а иначе я вам не завидую. А ну быстро все вон, у кого акций в наличии нет! Быстро, а то я вам такие дивиденды выдам, что неделю икать будете.
      Люди суетливо потянулись к выходу, оставив в Красном уголке, всего человек двадцать пять – тридцать, которых сразу же посадили, и разговор с ними велся уже за закрытыми дверями.
      Мы с дядей Борей ещё раз покурили в толпе, громко пообсуждали экономические вопросы, связанные с ценными бумагами, сообщили друг другу о случаях обмана и мошенничества, почерпнутых из телевизионных программ и двинулись к рабочим местам. Там поговорили уже в кругу потесней более откровенно, чуть-чуть поклеймили позором буржуазию, однако автобус в этот день пусть уже к вечеру, но починили.

      Утром в субботу я умылся, побрился, и уж было, совсем вышел из дому, намереваясь двинуть к автобусной остановке, но на перекрестке заметил Тодора с Кокосом. Они стояли и чего-то бурно обсуждали, изредка показывая руками в разные стороны. Я потрогал деньги в заднем кармане брюк и решил, что следует немножко переждать. Конечно, у меня деньги есть, но давать в долг Тодору червонцы уже становилось жалко. Вроде деньги небольшие, но жалко. А возврата долга я спрашивать не люблю. Неудобно мне как-то человеку про его долг напоминать. Совестно. На следующем автобусе поеду, благо ходят они мимо задворок нашей деревни часто.
      Мужики беседовали полчаса, потом к ним подошел Степанчик с Грачем, они тоже помахали руками и всей толпой двинули к даче Сергея Сергеевича. Я быстро воспользовался подходящим моментом и почти бегом рванул к автобусной остановке.
      В райцентре я очутился где-то через полчаса и сразу же пошел к комбинату. Рядом с ним в выходной день было тихо и уныло. Никто никуда не спешил, никто ни с кем не встречался, никто не опаздывал и даже не задерживался. Спокойно было около комбината. Даже охранников почему-то на месте не было. Пройдя в неохраняемый административный корпус, я дернулся в кабинет Паши и как говорится, поцеловал пробой. Кабинет был заперт. Однако, решив не сдаваться при первом препятствии, я подошел к другой, более надежно охраняемой проходной и поинтересовался у охранника, где мне сейчас найти Павла Алексеевича Балабололва. Охранник как-то испуганно посмотрел на меня, вроде даже побледнел и чуть слышно ответил:
      – Теперь уж, наверное, нигде не найти. Разве только на кладбище, больше его теперь нигде не найдешь. Убили Пашу Балаболова.
      – Как убили? Когда?
      – В среду. Он на работе каждый день допоздна задерживался, уж темно было, как домой пошел. Шелупонь какая-то. Сзади обрезком трубы по голове ударили. Тьма ведь теперь кругом. Во всем городе вечером ни одной лампочки нет. Всё экономят на беду людскую да на радость бандитскую. Свалили, карманы очистили и арматуриной добили. Вот такие дела. Его сейчас хоронят. Все наши ушли.
      – Где хоронят?
      – Как где? Из дома вынесут и на кладбище. Здесь дорога для всех одна. Другой ещё не придумали.
      Я побежал к дому Паши. Жил он с матерью на окраине, именуемой «Обиженкой», потому бежать пришлось не меньше пятнадцати минут. Около Пашиного дома никого не было, но еловые ветки у калитки словно кричали о том, что несчастье случилось в этом жилище. Забежав в палисадник, я шепотом спросил, устало вышедшую мне навстречу женщину в черном платке с ведром воды.
      – Где Паша?
      – Опоздал ты сынок, унесли Пашу. Сейчас уж приехать должны. Опоздал ты немного. Жалко парня, вот судьба дура: молодых хоронят, а мы старики всё живем и живем. Чем же мы провинились-то так?
      Женщина тяжело вздохнула, поставила ведро у калитки и ушла в дом. Я, не зная, что делать, вышел из палисадника и перешел на другую сторону улицы. В голове глухим и страшным набатом стучала одна и та же мысль:
      – Неужели Пашу из-за диктофона убили? Неужели! Неужели из-за меня, его убили? Неужели из-за меня? Как же так?
      Пройдя еще с десяток шагов по улице, я опять повернул к дому Паши, и как раз в это время на улицу выехали два набитых битком автобуса. Они остановились около меня и из них стали выходить люди, большинство из которых было одето в траурные одежды. Люди подходили к калитке и мыли руки, подставляя их под струю воды из кружки, которой поливала им та самая усталая женщина, у которой я совсем недавно спрашивал про Пашу. Я смотрел на незнакомых людей и искал того, с кем можно было поговорить. Мне хотелось разговором успокоить набат в голове, который бился всё настойчивей и настойчивей.
      – Неужели это всё из-за меня случилось? Неужели я виноват? Как же так?
      Наконец я заметил Генку двоюродного брата Паши. Он спрыгнул с последней автобусной ступеньки одним из последних и сразу же я схватил его за рукав:
      – За что Пашу убили?
      Генка пожал плечами и, отойдя в сторону, ответил:
      – Да, наверное, ни за что, если денег не считать. Шел он с работы. Подскочили, ударили трубой. Он видно сопротивляться стал, ну его арматуриной добили. Всю голову измочалили. Все карманы вывернули. Твари. Давить таких надо. Как земля таких носит?
      – А кто такие?
      – Да не знает никто. Свидетелей нет. У парка напали. Там вечером тьма. Вот там его и…. Пойдем, помянем. Видишь, как получилось. Пойдем, он же друг твой. Вы же с ним долго вместе были. Пойдем.
      Мы вымыли руки зашли и плотно сели к столу, на оставшиеся у самой двери места. Было хмуро и тесно. Нас часто задевали, пронося мимо какие-то тарелки, но я не обращал на это никакого внимания. Набат в голове стучал:
      – А может все-таки из-за диктофона! Неужели из-за него?
      В центре стола встал худощавый мужчина, с совершенно седой головой и на удивление острым носом. Он негромко откашлялся и жестом призвал всех к вниманию.
      – Начальник охраны сейчас скажет, – прокатился по избе легкий шепот, и за столом сразу же повисла мрачно-гнетущая тишина, лишь изредка нарушаемая чьими-то всхлипами. – Пашин начальник говорить будет.
      Начальник сказал несколько положенных в таком случае слов, предложил минуту молчания и все выпили за Пашку. Вернее уже и не за него, а за то, чтобы земля ему пухом стала. Зазвенели тарелки, застучали вилки и поминки начались. Я пил рюмку за рюмкой, но совершенно не чувствовал вкуса водки. Она лилась в меня, как вода, а закуска наоборот казалась тяжелой и противной.
      – Как же эти сволочи с Пашей-то сладили? – спросил меня, сидевший слева упитанный мужчина. – Он ведь здоровый был, спортсмен. Рука у него такая крепкая, что любого уложит. Каждое утро двухпудовик поднимал, а вот ведь справились, и нет Пашки. Беда.
      – Да из-за угла его, – вмешался в наш разговор лысый старик, сидевший напротив. – Из-за угла, да чем-то по голове. Здесь никакая сила не устоит. Хороший человек был Паша. Уважительный, всегда бывало, подойдет, поговорит, и должности хорошей сам добился. Ведь никто не помогал ему, всё сам. Ведь некому было помочь, мать одна. Отец-то Пашкин еще молодым помер. Её жалко конечно, она в Пашке души, можно сказать, не чаяла. Нам вот этого не понять. Пойдемте, покурим.
      Мы вышли на улицу, покурили, повздыхали о засушливой погоде и двинулись в дом. Сели опять к столу, посидели, потом какие-то женщины потихонечку попросили нас к выходу и мы ушли.
      – Пойдем, я тебя к автобусу провожу, – предложил Генка, и мы молча пошагали вдоль пыльной улицы.
      Скоро на дороге нам попалась небольшое кафе, которое в народе называли по разному: кто забегаловкой, а кто рыгаловкой. Сидеть здесь было неприятно, а вот забежать, выпить накоротке грамм сто, и двигать дальше, вполне можно. Это я так по себе сужу, однако люди разные бывает, некоторым в удовольствие было и в неопрятности посидеть или вернее постоять, потому, как посадочных мест в кафе было всего четыре, и они всегда были заняты постоянными клиентами.
      – Давай ещё Пашу помянем, – предложил Генка, свернув с тротуара к кафе.
      Мы получили за свои деньги по одноразовому пластмассовому стаканчику с водкой, бутерброд с какой-то колбасой даже уже, наверное, не второй свежести и облокотились на свободный столик. Не успели мы опрокинуть одноразовую тару, как к нам подгребли два гражданина из местных завсегдатаев и, похлопав Генку по плечу, принесли ему своеобразные соболезнования.
      – Ну, чего схоронили Балабола, – спросили они, с жадным недовольством обозревая опустошенную нами тару.
      – Снесли, – кивнул Генка ничуть не обрадованный столь любезным обращением.
      – Нормальный мужик был Балабол, – не заметил отсутствия нашей радости один из соболезнователей. – Только зря он в ментуру служить пошел, вот здесь я его не уважаю, а махался он здорово. Помню на дискотеке, мы с пацанами с «железки» поспорили, и он тогда крепко стоял. Правда и ему крепко досталось, но он стоял. Было дело, помню. Молодые мы тогда были.
      – И на комбинате с ним завсегда договориться можно было, – поддержал говорившего его товарищ. – Конечно, за задницу многих брал, не без этого, работа у него такая была, но договориться всегда можно было. Не борзел слишком сильно. Помню…
      Хмельной гражданин достал сигарету и ловко метнул её в рот. Да только прикурить не успел, громовой бас субтильной на вид буфетчицы неожиданно выставил нас за пределы заведения.
      Выкурив по сигарете, мы вернулись опять к столику, взяли еще по сто грамм, потом еще, и бутерброда при этом не трогали. И тут я почуял страшный удар хвоста зеленого змия по всему организму. Перед глазами всё затрепетало, столик из-под моих локтей куда-то поехал и я каким-то образом очутился на улице. Там ударился лицом о шершавый забор из нестроганных досок, вспомнил не к месту, что мне завтра везти тружеников птицефабрики в Москву за шмотками и снова попытался вернуться в кафе. Попав со второго раза в проем двери, я с великим трудом преодолел низенький порожек. В кафе шла драка, ну вернее не шла, а только зарождалась. Генка схватил одного их наших недавних собутыльников и пытался прижать его к стене, но тот не поддавался и рвал рукав Генкиной рубахи. Я поспешил на помощь, сбив на пути стол и еще кого-то. Потом опять провал в сознании и нас выкинули на побитый асфальт тротуара. Генка хотел опять рвануться в дерзкое питейное заведение, но попали мы на совершенно незнакомую улицу. Мы шли по этой улице. Сознание то включалось, то уносилось куда-то в звенящую пустоту. Из проезжавших рядом автомобилей слышалась строгая брань, наверное, в наш адрес, а мы шли. Шли напористо, но, не зная куда. Потом нас какие-то люди попытались схватить. Они налетели на нас совершенно неожиданно. Их было много, но мы держались. Они крутили мне руки, чем-то резали их, но я не сдавался. Я откидывал их раз за разом, но их было больше, а я почему-то был уже один и не на улице, и руки были у меня чем-то скованы за спиной, но я всё равно держался. Я бил их головой, ногами, падал на них и что-то громко орал. Только их больше было, они били и били меня по позвоночнику, ребрам до тех пор, пока я не упал. Я упал, и стало мне хорошо и спокойно.
      – Бейте, бейте, – подумал я, уткнувшись в грязный пол. – Бейте, мне уже сегодня хуже не будет. Бейте, бейте, мне совсем не больно, я уже притерпелся. Бейте, если вам так хочется. Бейте, забейте меня как Пашку, только вот не вернешь его больше. А вы бейте меня. Бейте, гады.

      Как же тяжело бывает просыпаться после диких пьянок, но надо, мне ведь сегодня еще в Москву ехать. Народ-то уже, наверное, собрался. И чего я дурак согласился в выходной работать? Вот идиот безотказный. Что за характер у меня такой беззубый? Чего бы ни попросили на всё готов. Сейчас бы лежал спокойно и не дергался. Кто бы только знал, как мне сейчас не только дергаться, но и пошевелиться не хочется?
      Я с большим усилием открыл глаза и сразу же их закрыл вновь. Где я? В голове среди бушующего урагана боли и непонятности замелькали кадры вчерашнего дня. А где Генка? Я поднял голову. Генки рядом точно не было. Вместо него были два других человека.
      – Наверное, Генкины друзья, – решил я и уронил, кружащуюся голову на крашенные доски. – И где же я все-таки? Узнать бы, сколько времени сейчас? Я ведь к пяти на работе должен быть.
      Я еще раз открыл глаза и, стараясь, как можно меньше шевелиться стал осматриваться. Скользнул взглядом по темно зеленым стенам, тусклой лампочке над обитой железом дверью, по пыльной желтизне потолка, унитазу в ближнем от меня углу помещения, вдохнул неприятный коктейль спертого воздуха, табачного дыма, застарелой мочи и тут меня прошиб озноб от смутных подозрений. Где же это я всё-таки? Интересно, куда меня Генка завел? И вдруг сознание выдало мне страшный ответ на мои вопросы. Я находился в тюремной камере. Вот это номер. Как же меня сюда занесло? Опять заломило в висках, и перед глазами промелькнула патрульная машина, какое-то решетчатое окно. Много людей в серой форме. Вот попал, так попал. Точно осознав, наконец, где нахожусь, я вскочил и сел на крашеном дощатом помосте. Всё тело болело, рот сох и очень больно было дышать.
      – Ну, чего Андрон выспался? – приветливо махнул мне рукой чернявый парень с карими навыкате глазами, сидевший на противоположной стороне помоста. – Курить будешь?
      Он сунул мне свою сигарету, и я втянул табачный дым, стало еще хуже. Парень мое состояние понял, сигарету отобрал и дал вместо неё кружку с водой.
      – Здорово ты вчера видно дал Андрон, – не унимался мой сосед. – Табло у тебя сегодня, не дай бог каждому. Знатное табло.
      – А ты кто? – спросил я его, возвращая кружку.
      – Чуня я, неужто забыл. Вчера ведь познакомились.
      – Где?
      – Так здесь и познакомились. Ты вообще Андрон молодец. Ментов здорово вчера пошвырял. Наш пацан. Тебя теперь точно посадят. Если они рапорт про все твои художества напишут – трешка не меньше, а то и на пятерик потянет. Ты вчера, кстати, ничего не подписывал?
      Я опять прикрыл глаза, там мелькнул мелко исписанный лист бумаги, ручка и моя подпись.
      – Подписывал, кажется. Бумагу какую-то. Только не помню ничего. Всё как в тумане было.
      – Вот это ты Андрон зря. Теперь уж точно посадят. Да только ты не переживай сильно, на зоне не пропадешь. Статья у тебя что надо. Не падай носом. Правильные пацаны и на зоне правильно живут. Везде жить можно. Не пропадешь на зоне.
      – Ты чего парню душу муторишь? – заговорил вдруг, усаживаясь на помосте, третий обитатель нашей камеры. – И ему без твоего карканья хреново. Чай, первый раз здесь?
      Я кивнул. Только Чуня не успокоился.
      – А ты вообще бы Клоп помолчал. Вот Андрона я уважаю, он за дело здесь. Он честь свою перед ментами отстаивал, а вот ты, ты здесь за то, что своей же бабе в глаз двинул. Поэтому чего ты выступаешь? Я с тобой базара не затевал и сиди-ка ты в своем углу пескарем премудрым. Не был бы я с тобой знаком, я бы тебе сейчас здесь устроил бы весело.
      – А ты устрой! – всполошился Клоп. – Ты чего думаешь, один раз зону потоптал и герой что ли? Видал я таких героев, и на зоне, как ты знаешь, был. Под нарами там не ползал, и жизнь вёл правильную. Скажу тебе честно, больше туда не хочу. А от парня ты отстань. Не дергай его. Посадят, не посадят – это его дело. Это уж как фишка ляжет. Понял?
      Мои соседи медленно поднялись на ноги и встали друг перед другом с огромным желанием дать волю рукам, но с опасением, что место для этого выбрано не очень удачное. Я вскочил между ними и спросил:
      – Ребят, а где здесь умыться можно?
      Ребята прекратили свой разбор, с какой-то даже вроде благодарностью посмотрели на меня, Чуня подошел к входной двери, сильно постучал в её железную твердь и громко заорал:
      – Начальник, верхнюю воду в третьей камере открой!
      Кран, висевший недалеко от унитаза хрюкнул и стал выдавливать из себя хилую струю. Я умыл лицо, потом снял рубаху и стал плескать воду на грудь.
      – Ну и расписали тебя вчера Андрон. Вся спина синяя. Вот сволочи. Я их давно не уважаю. Ты вот здесь первый раз, а я уж счет забыл. Берут меня твари неизвестно за что. Вот вчера, стою на автобусной остановке. Заметь тихо стою, и из горла чуть выпить захотел. У меня было. Своё было, не чьё-нибудь. Я к корешу своему на ткацкий поселок поехал, бухалова взял, да вот черт попутал. Не утерпел, захотелось глотнуть. Автобуса долго не было. Чего думаю на сухую стоять, коли пузырь в кармане? Подъезжают, хвать за руки и сюда. Спрашивается, за что? Говорят за распитие спиртных напитков в неположенном общественном месте. А ты вот сам представь, как мне не выпить. Я ведь только откинулся недавно. Покрутился здесь. Ну, чего делать? Скучно.
      – На работу устраиваться, чтобы скучно не было, – решил вставить свое слово в монолог Чуни Клоп.
      – Ага, ты еще мне жениться предложи, – ехидно отозвался на замечание Чуня. – Потом жить как ты: неделю работаешь за гроши, в субботу с утра бухаешь, бабе в глаз и на нары. И вот так до пенсии. Красота! Я на нарах только о такой жизни и мечтал. Нет уж Клоп, кто-кто, а я на такую житуху не подпишусь. Не на того напали, я свободу люблю.
      – Эх, выпить бы сейчас с тоски, – решил перевести неприятный разговор на другие рельсы Клоп.
      – А чего, может на самом деле, пузырек раздавим? Нормальное предложение. Ты как, Андрон?
      Я недоуменно пожал плечами, а Чуня, приняв это пожатие за знак согласия, деловито зашагал к двери. Он опять забарабанил по суровому, но многострадальному железу и заорал:
      – Кимов! Саня! Ким! Поди-ка сюда! В третью подойди!
      В коридоре кто-то зашаркал и, загремев, в двери открылось небольшое окошко, в котором сразу же показалась рыжая физиономия в форменной фуражке.
      – Чего орешь? – строго спросил милиционер, метаясь взглядом по казенным хоромам.
      – Слышь Саня, там вчера у меня четыре сотни в опись попало. Ты, это возьми одну и бутылочку нам принеси да сигарет пачку. Примы. А?
      – Ладно, – буркнул Кимов, исчезая в окне.
      Все замолчали, и мне стало вообще невмоготу. Было стыдно и страшно. Как я теперь на работу пойду, ведь сегодня прогул поставят. Завгар орать будет. Люди, наверное, встали в четыре утра, а я не пришел. Спросят: где был? Отвечу: в тюрьме. Стыдоба. А соседи чего подумают? Шептать будут в спину: смотри-ка тихий, скромный, не пьет, а в тюрьму-то угодил. Стыдище. Тут опять загремело окно, и в него просунулась буханка хлеба, горсть сахара и три алюминиевые кружки с горячей дымящейся жидкостью, немного напоминающей чай.
      – Горячего не будет, котел сломался, – сообщил нам кто-то за дверью, перед самым закрытием окна.
      Чуня глотнул из своей кружки, покачал головой и опять заорал:
      – Ким!!!
      Окошко снова открылось, и в него просунулась бутылка с красной пачкой сигарет.
      Чуня, обжигаясь, быстро отпил половину кружки, остатки разлил нам и приступил к разливу водки. Я искренне попытался отказаться, но сокамерники строго посмотрели на меня, и я согласился. Теплую кружку подносил к губам с большим трудом и отвращением, но, начав пить, ничего особо отвратительного не обнаружил, а через некоторое время вообще повеселел. Бутылку Чуня разливал, не спеша, и сумел растянуть её на четыре порции. Потом бутылка исчезла в окне, а мы стали говорить. Я рассказал о вчерашнем дне. Мужики мне посочувствовали, но про Пашу ничего хорошего говорить не стали, хотя по их словам я понял, что знали они его хорошо. Было выдвинуто несколько версий его убийства, но Чуня был категорически против того, что в убийстве подозревали местных подростков.
      – Не, наши пацаны Балабола бы не тронули. Да его весь город знал. Я не скажу, что он клёвый мужик был, но чтоб убивать? Нет. Скорее всего, залетные. Видят фраер во тьме шагает, грохнули трубой, обшманали и привет. Не будет ночью шляться. А наши пацаны на такое не подпишутся. Мстить Балаболу некому, он хотя и козел был, но сильно не борзел. Всё в меру делал. Народ-то ведь тоже особо распускать нельзя. Точно залетные его порешили. Зуб могу дать.
      Скоро наше тройственное уединение закончились и к нам подселили соседа, а потом еще одного.
      – Выходной, – кратко объяснил факт резкого роста нашей численности Чуня. – Сейчас под вечер набьют, как банку килькой. Ты давай рядом со мной держись, а то можешь вообще на полу ночевать. Сейчас напихают.
      Он оказался прав, под вечер в камере было уже человек пятнадцать, и некоторые улеглись на полу. Чуня быстро нашел старых знакомых, и весь вечер со мною практически не общался. Я долго смотрел на них при свете тусклой лампочки и вдруг неожиданно крепко уснул на жестком ложе до самого утра.
      Утром Чуня заволновался:
      – Хорошо бы дядя Миша тасовать нас начал. Он мужик хороший, он понимает. А вот если сам Копченый разборы чинить будет, то десять суток мне обеспечено. Тебе-то в принципе все равно, к судье пошлют, а там уж как выйдет. Если повезет, на сутки посадят, а если нет, то…
      – Не дрефь, Андрюха, – поддержал меня Крот, когда Чуню куда-то позвали, – больше пятнадцати суток тебе не дадут, а на будущее будь поосторожней и запомни, что с милицией только дураки играют. Она всегда права и к тому же всегда наверху окажется. Давай, держись. Только у начальника паинькой покажись и слёзку попробуй пустить. Они это любят. Нравиться им на унижения наши смотреть.
      Меня не вызывали долго и это здорово бросало моё тело в озноб. Почему не зовут? Вот один ушел, вот второй. А почему не я? В камере стало свободней и уже не находя себе место на досчатом спальном сооружении я ходил из угла в угол, как тигр в клетке, которого давным-давно, еще в детстве, довелось видеть мне в зоопарке. Как давно это было, а вот ведь вспомнилось. Металась, помню тогда огромная полосатая кошка по клетке, вот так же, как и я сейчас. И глаза у неё были тоскливые, вот теперь мне ясно, о чем она тосковала. О свободе. Никто не поймет, что такое свобода, пока в клетке не побывает. Только через клетку это понимание и приходит.
      Но вот, наконец, пришло и моё время: хмурый сержант вывел меня из камеры и повел через какие-то служебные помещения, лестницы к решению моей судьбы. Судьба решалась за дверью с вывеской «Заместитель начальника районного отделения криминальной милиции». Сержант заглянул в дверь и только потом, видимо получив разрешения, ввел меня. Я прикрыл глаза от яркого летнего света, ударившего меня из окна и остановился.
      – Здравствуй Андрей, заходи, чего на пороге топчешься, как не родной, – вдруг очень неожиданно для себя я услышал своё имя. – Вот уж где не ожидал тебя встретить, так это именно здесь. Садись. Решил в криминальной среде потереться? Романтики уголовной захотелось?
      Я отряхнул с глаз пелену ослепления и как говориться остолбенел от неожиданности. Передо мной, за широким столом сидел мой бывший тренер Михаил Иванович Крюков. Тот самый, с которым я до армии спортом занимался. Не видел я его уже года три, но дядя Миша совсем не изменился. Я как пришел после армии, на следующий же день поехал в спортзал, но секции нашей там не было, а помещение было занято тремя магазинами. На мои вопросы, а где же сейчас занимаются районные силачи, молоденькие продавщицы дружно улыбнулись и пожали плечами. Это я только потом узнал, что дядя Миша пошел работать в милицию, и стало ему тренировать гиревиков недосуг. Секция еще полгодика поскрипела и распалась. То, что Михаил Иванович работает в милиции, я знал, но что он здесь заместитель начальника и будет сейчас вершить мою судьбу, это стало для меня равносильно удару обухом по голове. Сколько же в жизни совпадений бывает разных?
      Дядя Миша внимательно выслушал мои сбивчивые показания о вчерашних похождениях, почитал какую-то бумагу и всё время качал головой.
      – Как же так Андрюша? Как же тебя так угораздило? Это же статья. Это не просто неповиновение и сопротивление, это можно расценить как нападение на работников милиции. Ой, ой, ой. Зря ты уголовную карьеру начать решил. Ой, зря. Не советую я тебе сюда лезть, нет здесь ничего хорошего, дрянь одна.
      Он покачал еще немного головой и попросил меня выйти в коридорчик, а сам взялся за телефонную трубку. Я сидел на жестком стуле и жалел свою загубленную молодость. Перед глазами кружили видения тесных да смрадных камер с крепкими запорами и колючие заборы неволи с угрюмыми вышками да злобно тявкающими собаками. Видение было жутким и тоскливым. Вот угораздило, так угораздило. И чего меня вчера Генка в это кафе гадское потащил? Если бы мы туда не зашли, то все бы нормально было. А теперь чего?
      Мимо меня, в кабинет Михаила Ивановича прошел коренастый младший сержант. Он почему-то откровенно зло сверкнул глазами, и как мне показалось, довольно мстительно улыбнулся. Дверь оказалась чуть приоткрыта, и я прислушался к кабинетному разговору, который, как, оказалось, касался моей судьбы.
      – Ты, вот, что Скворцов, перепиши этот рапорт, – негромко попросил младшего сержанта дядя Миша. – Чего парню жизнь-то ломать?
      – Извините, товарищ подполковник, – заупрямился младший сержант, – но рапорта я переделывать не буду. Если бы Вы видели, что Ваш родственник вчера в дежурке вытворял, то Вы бы, наверное, по-другому бы сейчас заговорили. То, что я в рапорте написал, это еще цветочки, даже не цветочки, а так бутончики полураскрытые, ягодки же описать у меня грамотности не хватило. Не буду я рапорт переписывать, пусть посидит годика четыре. Поумнеет там, и станет свободным добропорядочным гражданином с чистой совестью и умной головой. Извините ещё раз, товарищ подполковник, но рапорта я сегодня переписывать не буду.
      В кабинете наступила тишина, а мой лоб покрылся холодным потом, а ушах застучало, к горлу подкатил ком, и мне показалось, что я теряю сознание. Но мне это только показалось, сознания я не потерял, а сквозь противный стук в ушах услышал опять голос дяди Миши.
      – Во-первых, он мне не родственник. Может я за родственника тебя, и просить бы не стал, а за него хочу попросить. Представь себе, я подполковник, солидный подполковник, в годах уже, перед тобой молокососом унижаюсь, прошу и прошу настойчиво. Ты взвесь ситуацию, подумай, нам ведь с тобою еще вместе работать и, наверное, не один год. Во-вторых, я еще раз тебя прошу дугой протокол написать, а рапорт этот порвать. В-третьих надо говорить или так общий язык найдем?
      Опять наступила тишина, в которой что-то было разорвано и что-то вновь писалось. Мне стало немного полегче. Вскоре из кабинета выпорхнул младший сержант, во взгляде которого уже не было мстительных эмоций, а только злость одна, и не маленькая злость. Я протиснулся опять в кабинет, посидел с понурой головой, рассказал про Пашку и стал ждать. Дядя Миша молча выписал мне какую-то бумагу, велел заплатить штраф и с ним в кабинете этом больше не встречаться.
      – Надо чего приходи, но только держись подальше от криминала. Не связывайся с блатными. Прошу тебя Андрюша. По доброму прошу. Уж очень публика здесь нехорошая собирается. Пашку конечно жалко. Ведь говорил я ему, потерпи немного, наладится в милиции жизнь, да только он терпеть не захотел, в бизнес сунулся. Впрочем, что теперь об этом говорить, Пашку то словами и сожалениями не вернешь. Он свой выбор сделал и видно не угадал. Ладно, Андрей иди и смотри, чтобы ко мне больше не попадал. Второй раз жалеть не буду, а буду считать, что моего доверия не захотел оправдать. Понял?

      На остановке стояли люди и ждали автобуса. Слава богу, никого знакомых не было, но мне всё равно казалось, что от меня несет тюремной камерой за версту и шарахается от меня честный люд, как черт от ладана. Делать ничего не хотелось, всё существо моё ощущало какую-то безысходную пустоту, которая бывает, наверное, только после непоправимых трагедий. Видеть никого не хотелось, да и не только видеть, жить вообще не хотелось, но надо было. И тут я вдруг подумал, а зачем надо-то? Зачем мне сейчас идти на унизительный разнос завгара? Зачем просить его о помиловании за прогулы? Потом объяснять тете Клаве, где я пропадал два дня. Почему обещание насчет починки забора не выполнил. Зачем? Может…
      Что сделать после «может» я додумать не успел и был схвачен за рукав моим недавним другом по камере – Чуней.
      – Ни хрена себе, Андрон? Тебя чего, отпустили? Да не может быть. Андрон, неужто ты? Во, блин!
      Я пожал плечами и огляделся. Рядом с довольным и удивленным Чуней, стоял другой мой камерный знакомый – Крот. Он тоже качал головой, но удивлялся меньше. А вот Чуня, тот никак не мог успокоиться и прямо-таки прыгал вокруг меня:
      – Ну и дела. Андрон, я думал, тебе уж суток-то пятнадцать влепят, а ты вот он, стоишь тут передо мною, как хрен перед гурьбой. Чудеса. Пойдем, накатим немного за такую удачу. Здесь если не выпьешь, судьба здорово обидеться может. По себе знаю. Пойдем.
      Я опять решил попытаться отказаться, пить совсем не хотелось, но с другой стороны, а что мне ещё оставалось делать. Чего, пойти сейчас к завгару на поклон и унижаться там по полной программе. Только пить все равно не хотелось. Муторно было на душе. Лучше отказаться. Да только не тут то было. Вцепился в меня Чуня, как бойцовский пес в шкирку своего соперника и, не ослабляя хватки, перешел в атаку:
      – Не по-товарищески ты Андрон поступаешь. Как сидели вместе, так друзья были, как пойти выпить, так ты на попятную. Брезгуешь что ли? Тебе чего с нами кирнуть западло? А?
      Я жалобно посмотрел на подошедший автобус, и мы пошли в другую сторону, к подвалу, которому какой-то, по всей видимости, очень веселый человек присвоил имя «Бар».
      Поскольку была только первая половина дня, бар был пуст. Я сунул Чуне деньги, и он быстро организовал сервировку стола, одарив нас стаканом и тремя бутербродами. Мне вдруг показалось, что один из этих бутербродов был именно тот, которым мы в субботу пытались закусить с Генкой в кафе. Однако чувство голода побороло неприятные воспоминания, и бутерброд на этот раз закончился быстро. Выпили еще, и мне в очередной раз полегчало. Жизнь перестала казаться мрачной да безвыходной, и мне уже хотелось плевать на сволочь завгара вместе со всем нашим гаражом и тети Клавиным забором. Чего я им всем обязан, что ли? Всё равно для всех хорошим не будешь. Чуня болтал без перестатья. Есть на свете тип таких людей, которые готовы говорить обо всём и притом очень много. Вот именно представитель такого типа сейчас сидел перед нами. Нам тоже хотелось говорить, но перехватить инициативу никак не удавалось. Помогла только помощь со стороны. Спустились по заплеванным ступенькам бара два знакомца Чуни с расписанными татуировками руками, и он бросился обговаривать их.
      – А ты на птичнике работаешь? – сразу, лишь слегка освободившись из разговорной паутины Чуни, спросил Крот.
      – Там, – тоже обрадованный обретенной свободе слова ответил я. – А ты?
      – Я раньше на ткацком комбинате работал, а сейчас шабашу. Домой неохота идти. Опять баба орать будет. Не люблю, когда она орет. Ненавижу. Двинул в глаз ей по пьяни, теперь загрызет. Совсем к дому пилить не климатит. Только домой идти все равно надо, если не пойдешь, то опять в КПЗ загремишь, чего туда лишний раз лезть. Вот житуха гнилая.
      – Мне тоже неохота.
      – Тебе то чего, ты же не женатый еще. С кем живешь-то?
      – Один.
      – Одному плохо. Баба нужна, без неё сорвешься. Короче, одному точно не в кайф. С другой стороны спокойней. Вообще-то как на это дело посмотреть. Может плохо, а может, и нет? Как посмотреть. Тут сразу-то и не разберешь.
      – Слышь сюда, мужики, Квасок не верит, что я смогу сейчас голый на площадь выйти и всей нашей мэрии зад показать, – снова ворвался в наш степенный разговор Чуня.
      – А чего тебе голым-то ходить? – вполне резонно поинтересовался у нашего разгоряченного товарища степенный Крот.
      – Так, а чего они не верят-то? Вы это, скажите им, что я могу. Мне ведь запросто.
      – Сможет, – подтвердил я слова товарища, уверенный, что он действительно сможет, нажить себе сегодня ещё неприятностей на то место, которое хотел сейчас мерии показать.
      Да я и сам, наверное, смог бы. Легкость у меня в душе геройская наступила. Такая легкость, что мне сейчас все нипочем было. Дай мне гору – сверну гору, дай мне десяток врагов – всех положу. И чего я недавно разнюнился? Беда-то великая – в камере ночку посидел, и теперь с завгаром поговорить надо, да если он слово против скажет, я вообще с работы уволюсь. Было бы за что держаться. Будет он ещё передо мною права качать. Лучше бы платил больше, а то, как платить, у них всегда причина найдется, а как мне чего надо, так у них хрен допросишься. Нашлись хозяева, да таких хозяев на самых срамных местах тела видел. Расписные друзья Чуни вдруг куда-то пропали, с ними пропал и Крот, а Чуня всё говорил и говорил. Теперь слушателем был только я. Он вспоминал свою последнюю отсидку в зоне и давал мне практические наставления, словно предсказывая мне в ближайшем будущем неволю.
      – Знаешь, Чуня, – сказал я вдруг ни к селу, ни к городу, – мне Пашку жалко. Мы с ним считай два года, не разлей водой, были, и вдруг его нет. Понимаешь? Жалко Пашку.
      – Понимаю, – кивнул головой Чуня и примолк. – У меня тоже на зоне один кореш с лесов звезданулся. В лепешку. Я тебя понимаю.
      Он сбегал еще раз к стойке, и мы выпили молча, а как только выпили, Чуня опять заговорил.
      – Всё равно не верю, что Балабола местные пришили. Не верю. Свои не будут. Залетные. Точно говорю, залетные. Да и менты наших-то здорово пошерстили. Не нашли даже за что зацепиться. Точно залетные. Гадом буду, залетные. Свои не могли.
      – Вот бы узнать, кто на Пашу руку поднял, – треснул я кулаком по столику, так шибко, что местная подавальщица икнула от неожиданности. – Узнал бы, то точно башку отвернул бы. Только как вот узнаешь-то? Сволочи. Да я за друга любого в бараний рог согну.
      Чуня поднял палец кверху, и как мне показалось, подумал о чем-то, купил у подавальщицы пузырь с какой-то горькой настойкой и повел меня на выход. Скоро мы очутились у парка, как раз с той стороны, где погиб Паша и место это, отмеченное деревянным крестиком и повядшими цветами нашли быстро. Чуня осмотрелся и кивком головы направил нас к ближайшей лавочке.
      – Давай здесь посидим. Подождем. Вдруг чего высидим.
      Сидели мы недолго и притом сидели в молчании. Мне-то к молчанию привыкать нечего, я по натуре молчун, а вот Чуня меня удивил. По его сосредоточенному и молчащему лицу было видно, что он всё ещё о чем-то думает и чего-то ждет, как матерый зверь в засаде. Мимо, с опаской озираясь на нас, проходили редкие прохожие, но они были не интересны моему другу до тех пор, пока на заросшей пыльными лопухами аллее не появился щуплый мальчишка лет этак двенадцати. Глаза Чуни сразу же сверкнули блеском надежды и радости.
      – Эй, Кефир, выпить хочешь? – поманил он пацаненка бутылкой.
      – А кто ж не хочет? – сразу же подошел к нам юный любитель алкоголя. – Наливай, если не жалко. Только сразу предупреждаю, что с собою делать ничего не позволю. Наливай.
      Мы взяли Кефира в свою компанию и дружно выпили по полстакана гадостного напитка с названием «Горькая настойка».
      – Левое производство, – подтвердил мои впечатления о качестве напитка Чуня. – Я на комбинате её настоящую каждый день кружками пил, а эта вообще на неё не похожа. В сараях где-то видно делают, спирт водой разбавляют, чаем красят и перца добавляют. Вообще мне настойка комбинатская нравится, ну конечно не это дерьмо. А настоящая. А тебе Кефир?
      – А по мне и эта нормальная, – важно ответил мальчишка, занюхивая настойку рукавом. – С самогонкой не сравнишь. Это намного приятней и по черепу хорошо шибает. Мы тут на днях ящик с пацанами слимонили при разгрузке. Два дня у нас был нормальный путь.
      – Вы с пацанами-то, так здесь и тусуетесь, – поинтересовался Чуня у Кефира, наливая тому ещё полстакана. – Другого места не нашли?
      – Здесь, – махнул рукой, хмелеющий на глазах малец. – А где ж нам ещё тусоваться? Здесь хорошо. Вон там под танцплощадкой мы и сидим. Другие нормальные места все заняты, чего нам другого искать? Сейчас пацаны подгребут, и опять сядем. Они пошли в магазин, может «Момента» или ацетона какого тиснут, чтоб вечером покайфовать. Так-то только дураки сидят. Скучно без балдежа. Мы же не лохи, какие ни будь без кайфа сидеть.
      Чуня еще налил полстакана, молча сунул его мальчишке в руку и как только Кефир стакан тот опустошил, задал очередной вопрос:
      – А Пашку Балабола кто здесь грохнул?
      Пацан вскочил с лавки и хотел сделать ноги, но то ли ноги у него после достаточно обильного возлияния были не очень резвы, то ли Чуня предвидел этот порыв, не знаю, только побег не удался. Схватил мой друг мальчишку за воротник и прижал к лавке да давай пытать.
      – Говори сучара, – безжалостно орал он, – как с Балаболом дело было, а то шею поломаю.
      – Не видел я ничего, – визжал Кефир. – Не видел! Пусти гнида! Не видел я ничего. Пусти подлюга, ничего я не видел!
      – Говори, чего не видел, – не сдавался Чуня. – Говори сука, а то глаза выдавлю. Со мной не с ментами, со мной прятки не наиграешься. Будешь брыкаться, я тебя быстро на перо посажу. Мяукнуть не успеешь.
      Мало помалу малец раскололся: действительно самого факта убийства ему видеть не довелось, но шум слышал, и посмотреть на шум тот пошел. Затаился в кустах сирени и понаблюдал. Только видно очень плохо было и лишь в отсвете от окошка соседнего дома усмотрел пацан нападавших. Видел, что уходили от парка два мужика в ярко красных куртках с синим лампасом.
      Чуня отпустил чистосердечно признавшегося юнца, вылил остатки пойла из бутылки в стакан и вручил его Кефиру, как бы в знак оплаты за нужные нам сведения и некоторый ущерб, как физический, так и моральный. Мальчишка смачно выпил и утёр ладонью алые губы.
      – Хороша зараза! Спасибо мужики. Только вы это, чего я вам рассказал, чтоб никому. Мы с пацанами тут не причем. Короче, не закладывайте меня, а то участковый давно грозиться в колонию упечь. Вот теперь если узнает, что я ему соврал насчет Балабола, точно отправит. Как пить дать отправит. Я ведь сказал, что не было меня здесь. Вот ведь как оно получается. Он спрашивает – был, а я ему в ответ – не был. Да и батя, если, что врежет, за то, что в разное говно залезаю. Он мне давно грозиться все, что есть между ног оторвать. Теперь, как узнает, так сразу скажет: «иди сюда мой белый сахар». Короче, спокуха мужики. Не надо печалиться и главное не закладывайте меня. Эх, жизнь моя, разлюли малина по широкому полю. Не закладывайте меня братаны. Пора, пора порадуемся светлому деньку. Спокуха мужики и все будет путем. Только не закладывайте меня.
      Мы согласно кивнули головой и вдруг оба почувствовали вокруг лавки странно непонятное шевеление. Наступила тишина, стало на редкость жутко, и вроде как мороз по коже прошелестел. Я завертел головой, стараясь обнаружить причину беспокойства, но вокруг никого не было и только вот казалось, что кто-то пристально на меня смотрит. Заволновался и Чуня. Чего-то похожее со мною в армии было. Один раз, сидел я по делу в старом подвале нашей столовой, и вдруг, ни с того ни с сего, атаковала меня стая огромных крыс. Даже, вернее и не атаковала, а так выбежали они на меня, может даже случайно, и прочь сгинули, но жути нагнали много. И вот как раз такая жуть сейчас обволакивала нашу лавку, вызывая легкое, но назойливое волнение во всех членах. Среди нас не волновался только Кефир, он глянул на наши озабоченные физиономии, оглядел окрестные лопухи и зычно крикнул:
      – Выходи пацаны, чего кроетесь. Свои это. Кореша мои. Это вот Чуня, а это вот его друган. Как звать не знаю, но Чунин друг – мой друг. Чего не узнали что ли? Выходи, не бойтесь. Мы тут бухнули малехо. Чего вы, пацаны? Неужели не видите, что свои?
      Мгновенно вокруг лавки все зашевелилось, ожило, и нас окружила толпа юных хулиганов. В руках у них торчали куски заточенной арматуры, а в глазах плясала хитровато – нагловатая усмешка. Рассмотрев поближе злой молодняк, я немного усомнился в правдивости рассказа Кефира о непричастности его товарищей к происшествию с Пашей, но вида решил не подавать. Чуня же был не столь тактичен, и еще раз решил уточнить, чего же всё-таки было в парке в ночь убийства Паши. Наш информатор еще раз поведал свою историю, добавив при этом, что карманы Пашины они обшманали и побожился, что вот больше уже ничего не было. Все пацаны молча, но утвердительно кивнули головами в завершении рассказа и плотно замкнули кольцо вокруг нас.
      Чуня сунул своему юному другу полсотни, стая расступилась, и мы двинулись в сторону бара с чувством облегчения и выполненного долга.
      – Ну, я тебе говорил, залетные, – несколько раз я услышал от своего друга, пока мы путешествовали к питейному заведению.
      Там было уже людно. Чуня встретил опять нескольких знакомых и я, почувствовав, что появилась возможность уйти по-английски, сразу же ей воспользовался.
      Автобус докатил меня к родной остановке, а уж дальше, капельку покачиваясь, но практически совершенно в здравом уме я добрался до дома и там провалился в бездну небытия, которая, как позже выяснилось, оказалась сном. Спал я крепко, спокойно и без сновидений.

      За рулем моего верного, в пятницу отремонтированного железного коня, сидел другой. Мои законные возмущения оказались напрасными и глупыми. Как мне этого и не хотелось, но всё же пришлось предстать под очи завгара. Вот он и наступил, тот самый час расплаты. Ох, и неприветливы были сегодня для меня эти начальственные очи. Завгар был основательно обижен и мстительно суров. Сорванная моим безобразным поведением поездка на столичный рынок породила такие напряжения в семейной атмосфере начальника, что если б я о таковых только догадывался, то наверняка прогулял бы еще недели две, а то и больше. Завгар, выслушав мои хилые и бессвязные объяснения насчет похорон друга, разразился столь эмоциональной речью, что зашедшая случайно в его кабинет нарядчица уронила на пол кипу весьма важных документов и, не собрав их, бросилась бежать. А вот мне бежать было нельзя, и я нес свой крест, как и подобает мученику, опустив глаза и втянув голову в плечи. Когда раскаты разноса пошли на убыль, я решил поинтересоваться:
      – А чего это на мой автобус другого посадили? Я чего плохо работал?
      – Ну, ты наглец! – аж подпрыгнул с потертого кожаного стула руководитель. – Ты два дня в прогуле, работа стоит, и тебе еще блатное место на дежурном автобусе сохрани. Да знаешь, сколько у меня желающих на твою работу? У меня дверь в кабинете в понедельник не закрывалась от просителей. Профукал ты своё счастье, теперь на трактор пойдешь, помет на отстойник отвозить. Другой для тебя работы у меня нет, и не будет. Никогда не будет. Заруби это на своем носу. Никогда не будет. Ты понял меня?
      – На трактор не пойду, – покачал я головой, реально почувствовав близость окончания своей карьеры на птицефабрике, и потому значительно осмелел. – На грузовую пойду, а на трактор нет.
      – Как не пойдешь? – опять в прыжке заорал завгар. – Ты вообще обнаглел дальше некуда. Ты чего себе позволяешь? Ты на себя посмотри: не проспался еще, рожа в синяках и туда же, пойду – не пойду. У тебя выбора-то только два: на трактор или за ворота. Не хочешь на трактор, бери бумагу и пиши заявление об уходе. Умник нашелся, на трактор он не пойдет. Пойдешь, не то, что пойдешь, побежишь. Не таких ухарей ломали. Ну, молодежь, в корень все обнаглели, дальше уж некуда. На трактор он не пойдет. Сказал бы спасибо, что я тебя на фабрике оставляю, а то не пойду! Наглец!
      Я написал заявление, завгар сгоряча тут же его подмахнул, но всё же у порога попросил одуматься и перестать дурить. Я этой просьбе не внял, пошагал к кадровичке и в течение двух часов оформил свое конституционное право на свободу выбора профессии. Дальше вообще случилось чудо: в фабричной кассе оказались наличные деньги и мне выдали пусть не большую, но законную расчетную сумму. Внимательно пересчитав её уже вольным человеком за проходной, я понял, что полученной суммы мне как раз хватит, чтобы рассчитаться с долгами за ремонт автобуса. Моя рабочая совесть не позволяла навсегда покинуть фабрику без полного расчета по обещанным долгам. В прифабричной торговой точке я купил три пузыря водки, судя по цене самого низкого качества, и опять двинул к только что покинутой проходной. Уже поднимаясь на вторую и последнюю ступеньку парадного входа на птицефабрику, я заволновался. А как же я сейчас пройду к своим кредиторам? Ведь пропуска-то у меня уже нет. Только волнения были напрасны: работники охраны, прослышавшие на той неделе о скорой своей замене, затосковали. Они и до этого не особо рьяно исполняли свои обязанности, а сейчас сникли вообще. Целыми рабочими сменами обиженные охранницы, в основном пожилого возраста, обсуждали свою ближайшую отставку и не обращали на окружающих никакого внимания. Я беспрепятственно вошел на территорию уже не родного мне предприятия и пошагал к ремонтным мастерским. Дяди Бори на рабочем месте не было. У его верстака, освободив на нем от различных промасленных железок небольшой кусочек площади, играли в карты два знакомых мне тракториста.
      – Садись Андрюха с нами, – радушно пригласил меня к игре Леха Бобик. – Время до обеда скоротаем.
      Леха был хорошо известен на нашей птицефабрике своей статью и весь своеобразным ежедневным приветствием.
      – Чего мужики заколбасим на трюльничка с самого с ранья?! – радостно кричал он каждое утро, вступая на порог машинного двора.
      Если перевести это приветствие на интеллигентный язык, то звучало бы оно примерно так:
      – А, что господа, не испить ли нам этим прекрасным утром доброго вина из расчета одна бутылка на троих.
      Я, конечно, не ручаюсь за точность перевода, но суть его мы понимали всегда правильно. Еще Бобик прославился, как ниспровергатель различных мифов о силе восточных единоборств. А пришла к нему эта слава следующим образом. Устроился к нам на практику студент. Хороший парень, только бахвал немного. Все хвалился он перед нами познаниями в японской забаве по прозванию «Карате». Ходит он, значит гоголем по птицефабрике и различные выкрутасы всем встречным и поперечным показывает: то доску гнилую ногой расшибет, то по кирпичу ребром ладони постучит. Ну, вот достучался он короче по неодушевленным предметам до легкого помрачения ума и решил подраться на фоне этого помешательства с Лехой Бобиком. Поспорили они о чем-то серьезном, практикант боевую стойку принял, но на всякий случай кричит:
      – Не подходи ко мне, если жить хочешь! Каратист я!
      – Не писай парень, – добродушно ответил на его предупреждение Леха, – ты каратист, а я тракторист. Разберемся.
      Сказал это Леха, не спеша взял рессору от трактора и двинул её студенту по опорной ноге. Так вот, говорят знающие люди, что теперь практикант японской забавой не увлекается, а материальную часть трактора «Беларусь» усиленно изучает. Пользы больше.
      От игры я отказался и спросил игроков о дяде Боре.
      Про дядю Борю, они знали только то, что сами его ждут по вопросу договора о ремонте, а где он и когда будет, игрокам было не известно. Они пригласили меня еще раз присоединиться к игре, но я решил не терять времени и отправился к Смяткину, чтобы для начала хотя бы с ним расплатиться.
      Тот был на месте, а рядом с ним стоял и искомый мною дядя Боря. Опять повезло мне сегодня, видно судьба решила немного загладить вину за свои беспардонные, только что прошедшие дни. Нужные мне работники ремонтной службы молча стояли, облокотившись на различные части токарного станка, и внимательно наблюдали за процессом кормления цыплят. Моё появление оторвало их от металлорежущего оборудования и вроде бы как-то заинтересовало. Интерес еще больше возбудился, когда я стал из карманов доставать долги. Дядя Боря радостно потер руки, а Смяткин деловито достал из тумбочки стакан и аккуратно дунул в него.
      – Я слышал ты с фабрики уходишь, – поинтересовался ремонтник, безжалостно скручивая пробку с бутылки. – Говорят на «Забаву» пойдешь. Правильно делаешь, я бы тоже ушел. Был бы помоложе точно бы ушел. Чего здесь ловить? Пашешь, пашешь до мыльной задницы, а платят гроши да ещё при этом требуют чего-то. На днях мне главный инженер предложил ремонты ускорять. Вот хмырь. Спасибо бы говорили, что я на работу за такую зарплату прихожу, а они туда же. Дисциплину им подавай и это, как его там, слово то мудреное? Качество, вот. Видишь, какие дельные. А, они, чины везде такие. Вот тебе крест, везде. Я же не только на птицефабрике работал и везде начальники все одинаковые. Только и смотрят, побольше помытарить. Ну, чего, тебе плеснуть Смятка, как говориться для снятия устатка.
      – Естественно, – отозвался токарь со стаканом. – Не пьянства для, а чтобы только не отвыкнуть в горячке суровых трудовых буден. Лей милый, не жалей.
      – Молодец, – похвалил Смяткина дядя Боря, мастерски отбулькивая положенную тому долю. – Хорошо про будни сказал, а главное к месту. Уважаю тебя за это.
      Пока он булькал, откуда-то возникли и трактористы-картежники, сразу же принятые в наш круг. Мы по очереди выпили по половине стакана и я, исполнив все положенные ритуалы прощания с коллективом, удалился из ремонтных мастерских к своему загадочному будущему.
      В деревне было тихо, даже собаки почему-то не тявкали, наверное, разморило их от летней жары, и я решал в этой тишине, на пути к родной избе, задачу о том, когда мне идти искать новую работу: сегодня или всё-таки завтра. И вот как раз в муках этого непростого решения заметил я мучения дачника Сергея Сергеевича по починке дровяного навеса. Нерасторопный в деревенских делах житель столицы пытался заменить стойку весьма подгнившего навеса, но дело это было ему явно не по плечу. Даже больше скажу и не по рукам тоже. Во-первых, старая стойка никак не хотела покидать насиженного за долгие годы места и цеплялась за крышу так, что та тряслась уже на последнем издыхании, роняя первые гнилые щепки. Во-вторых, новая сойка явно для предназначенной ей цели не подходила, уж больно она для этой цели была худа. Жить бы ей после слома старшей коллеги несколько секунд, если бы я мимо не проходил. Я вежливо поздоровался, убрал хилого кандидата на стойку и подобрал из близлежащего хлама новую лесину. Конечно, пришлось с ней немного повозиться, но стойка из неё получилась достойная, возлагаемой крыши. Я подогнал ее к нужному месту и только после этого, аккуратно подкопав, удалил старую. Сергей Сергеевич только восторгался моей умелой работе. И было чему восторгаться: плотницким делом, пусть не в совершенстве, но всё-таки совсем неплохо я владел. С топором я близко познакомился еще в четырехлетнем возрасте, подрубив им до кости свою молодую ногу. Ох, и залился я тогда слезой, на всю деревню слышно было. От боли и от обиды, от всего сразу ревел. Больше, наверное, от обиды на коварную железяку с отшлифованной мужицкими руками ручкой.
      – Не реви, не реви, – успокаивал меня дед, перевязывая застиранной белой тряпкой кровоточащую рану. – И главное на топорик не сердись, а уважением к нему проникнись. Как проникнешься, так он с тобою и дружиться станет, а станет дружиться, то в жизни с ним никогда не пропадешь. Главное не реви и на инструмент не обижайся.
      И вот тут я уже забыл, как дальше-то с топором в тот день поступил, но, наверное, всё-таки уважительно, потому как в руках он у меня до сих пор послушен и любую работу я делаю скоро и без особых огрехов. Конечно, не идеально, как, например, дядя Леша Хромой – первый наш деревенский плотник, но вполне прилично и добротно.
      Сергей Сергеевич даже, кажется, чересчур сердечно поблагодарил меня за помощь и предложил выпить чаю.
      – Водки я тебе Андрей не налью, – вежливо сообщал он мне, провожая к крыльцу, – а хорошим чаем угощу. Чай у меня знатный по рецепту особенному приготовленный. Пойдем в дом.
      В избе у него было как-то не по-нашему, не по-деревенски. Вроде всё так же как у меня: четыре окна, крашенный пол, но было чего-то не наше. Чего, я так и не понял. Хотя понять силился.
      Хозяин запустил электрический чайник и стал колдовать на сухой смесью русских трав с индийским чаем, а я еще раз осмотрелся. В углу у окна стоял небольшой письменный стол, заваленный исписанной бумагой и открытыми книгами.
      – А чего это Вы пишете? – из вежливости и чтобы просто так молча не сидеть, поинтересовался я.
      – Книгу пишу, – ответил Сергей Сергеевич, разливающий клубящийся паром кипяток по фарфоровым бокалам.
      – Детектив? – решил я немного проявить свою эрудицию.
      – Почему детектив? Я серьезную книгу пишу. Даже не знаю, как тебе жанр её представить, ну, например, философское исследование на очень злободневную тему.
      – Про политику? – опять попытался уточнить я.
      – Да нет. Не про политику. Хотя, это с какой стороны посмотреть. Может быть и про политику. Хочу я разобраться, что человека к пьянству приводит. Ты не смейся и не говори, что про это уже давно всё написано. Может быть. Только я свое хочу написать. Именно своё. Понимаешь, мечта у меня такая появилась. Давно уж появилась.
      Сергей Сергеевич достал вазочку с вишневым вареньем, и, подав сам пример, предложил приступить мне к чаепитию. Чай действительно был вкусный. Я такого никогда еще не пил. Всякий пил, а вот такого не пил. Хозяин немного отхлебнул из своего бокала и задумался. Он смотрел то на меня, то на потолок, то на окно, что-то, видимо решая и решив, что с моей стороны некоторая надежда на понимание просматривается, продолжил свои объяснения по поводу сочинения.
      – Я с молодости хотел найти простую и полезную тему для исследования, причем тему самую, что ни на есть жизненную. Такую, чтобы у всех на виду была. Я ведь философ и преподавал этот предмет в ВУЗе. Долго преподавал. Была у меня мечта об этой полезной теме, да только в реальной жизни приходилось заниматься совсем другим, нужным, с точки зрения, опять же других. Может быть, это другое тоже полезно было? Не знаю. Хотя, почему не знаю, польза была. Любая деятельность пользу приносит, только не всегда её видно. Меня ж эта польза не удовлетворяла, как всё сделанное из-под палки. А вот сейчас я свободен. Дети у меня твердо встали на ноги. Жена в солидном коммерческом банке служит. Финансовых проблем нет, преподавать мне уже не нужно, и теперь я работаю над своей мечтой. Смешно конечно, что свою мечту я связываю с пьянством, но что поделаешь, такая вот у меня блажь. И понимаешь, Андрей, захотелось мне докопаться до истока нашего народного бедствия. Хотя, опять же нет, не корректно говорить о пьянстве, как о типично русском бедствии. Нет. Пьют везде, но понимаешь у русских пьянство, как бы, выражаясь местным деревенским сленгом, больше выпячено из обыденной жизни. Вот именно выпячено, а не просто заметно. И из этого бугра жизненного, нашего российского бугра, рвутся, русские душевные порывы. Про русскую душу очень много сказано, написано, повторяться не буду, а только отметить хочу тот факт или предположение, как хочешь понимай, что высвобождение истинно русского порыва через наше питьё и просматривается. Хочешь, верь мне, хочешь, нет, но у непьющего человека русской души нет. Нет, не то, она, конечно же, есть, только выхода ей не дается. Даже больше тебе скажу: русская душа, она у всякого народа есть. Будь он негр, китаец или допустим грек, но где-то там, в глубине его сознания, в самом потаенном уголке храниться кусочек нашей русской души, только заперт он на семьдесят семь замков и запоров. А у нас, у русских эта самая душа, закрыта на палочку. На ту самую, на какую раньше в деревнях, опять же русских, двери закрывали. Ты уж конечно этого не застал, а я вот помню, как хозяйки уходя из дома по делам, замков не вешали, а втыкали в дверь палочку. Дескать, не ходи к двери добрый человек, не труди ноги, дома нет никого. Заметь, не запирали свой дом от недруга, а предупреждали друга. Дружной была жизнь и доброжелательной. А из-за чего она такой была да всё из-за палочки этой, которая в ручку вставлялась. Потом, когда крепкий замок палочку сменил, доброжелательность, наверное, обиделась и ушла от нас. Не нравится ей замок. Вот такая палочка душу русскую у нас и держит, а у других она под замком хитрым. Дверь с палочкой гораздо легче открыть, чем с замком. Выпил русский человек сто грамм, палочка из ручки дверной выскочила и пошла душа, гулять другим на потеху, русскому на беду. Вот и думаю я как бы научить наш народ душу без водки открывать. Найти бы этот способ и тогда это открытие перевернуло бы всё в нашей стране. Вот такие у меня фантазии.
      Сергей Сергеевич еще отхлебнул из бокала, задумался, полизал с ложки варенья и продолжил:
      – Вот Андрей ты человек достаточно умный. Вот ответь мне: почему же люди пьют хмельную заразу? Вот возьмем водку: природа, она мудрая женщина, и потому водку невкусной сделала, даже больше того, противной человеческому вкусу, но человек пьет. Морщится, охает, но пьет. Почему?
      – Ну, я не знаю, – вдруг заметался я перед ответом на столь простой вопрос. – Хочется, наверное, потому и пьют. Еще во многих случаях положено выпить. Не принято отказываться. Традиции там разные. Ну и конечно привычка, наверное. Да еще, наверное, жизнь плохая, от хорошей жизни редко пьют. Кто хорошо живет, тот не пьет, а так, в меру выпивает. А то ведь бывает, так прижмет, что не выпьешь, и жизни не будет. Верно ведь?
      – Пожалуй, что верно, хотя и не совсем полностью. Только мне вот всё равно не понятно. Есть версия, что алкоголь, снимает запоры с нашего сознания и человек через пьянство самовыражается, открываются запоры или шлюзы этого самовыражения и всё, что в трезвом уме накопилось, понеслось наружу. Вот здесь я и пытаюсь разобраться, почему человек к более простым способам самовыражения не прибегает, почему через сложности идет, мучается на следующий день и опять идет. Почему? В чем причина его подчас рокового выбора. Вот мужики вашей деревни Виктор Суков или Лёва Круглов…
      – Кто? – переспросил я.
      – Круглов? А, что разве не знаешь? Ну, Кокос.
      – А, Кокос, конечно знаю. Только, я, сколько себя помню, его Кокосом всё время называли. И дед его Кокосом звал и отец, а он оказывается Круглов. Чудеса. Ишь, ты, Круглов. Вот так Кокос, никогда б не подумал.
      – Ну и вот, что я хочу сказать, мужики дошли, как мне кажется до некоторой точки, причем точки безвозвратной. И вот здесь вопрос? А могли они в эту точку не прийти? Как ты думаешь, могли?
      – Наверное, могли бы, если бы жизнь их по-другому сложилась и дурью поменьше бы маялись.
      – Вот и я думаю, что могли бы не прийти, а пришли. И очень меня интересует, чем же этот путь вызван и не то, что вызван, а выстлан чем-то и крепко выслан. Многие по этому пути проходят в точку, из которой нет возврата, и копошатся там, в этой точке не видя ничего вокруг, кроме хмельного удовлетворения. Вот я и хочу разобраться. Может это никому не интересно, может мои записи никто не увидит, но мне это надо. Друг детства у меня в этой тоске заразной погиб и я слово себе на похоронах его дал. Обещал себе, что разберусь, в чем тут дело. Глупый был, вот и кинул в душу свою задачку непосильную. Сейчас я эту точку роковую ищу. Вот представь Андрей огромный луг, даже не луг, а этакий сверхнасыщенный всем природным разнообразием кусок земли. Всё здесь есть: трясины и болота бессознательности, скалы моральных принципов, горы общественных законов, какие-то дремучие леса неизведанного желания и между всем этим вьются извилистые тропинки нашего сознания. Такие узенькие и скользкие эти тропиночки. Оступиться на них совершенная пара пустяков. А как оступишься, так попадаешь в болото бессознательного. Оно тебя засосет, покрутит в глубинах своих и опять на тропинку выбросит, но чаще всего на другую. И плутает человечишка на этом куске земли совершенно бестолково, хотя ему кажется, что идет куда-то в нужное место. И попадает он часто в разные тупички. Из одних тупичков выход есть, а вот из других, увы, только яма порочная. Вот в один из таких тупичков наши мужички и попали. Но вот только как? Понятны мои рассуждения?
      – Не очень, – честно признался я.
      Сергей Сергеевич добавил в уже почти опустевшие кружки еще кипятка, пощипал подбородок и продолжил:
      – Давай тогда по-другому посмотрим на нашу тему. Что формирует наше поведение? Отвечаю. Гипотез по этому вопросу великое множество, но большинство сводится к мотивам. Что это значит? А значит это то, что человека или что-то манит, или что-то толкает, причем этих манящих и толкающих объектов великое множество. Или если попроще. Я сразу извиняюсь за немного грубое сравнение, но придумал его не я, я только повторяю. Представь себе осла. Стоит осел, о чем-то думает и вдруг замечает морковку. Морковку он любит и потому сразу же к ней спешит, но, не успев дойти, замечает другую. Замечает и сразу сравнивает – какая морковка лучше: стоит ли продолжать идти к первой или повернуть ко второй. Какая из них аппетитней? Выбрал, пошел, а тут хозяин вилами в бок гонит от цели, дескать, не для тебя сей продукт. Осел опять сравнивает: к другой морковке пойти или с хозяином побороться. Выбрал и опять к своей цели стремиться. Короче, всё его поведение постоянная и сплошная альтернатива. Альтернатива – это выбор одного из двух возможных решений. И вот обрати внимание, что здесь не одна альтернатива, целая цепь альтернатив. Возникают они одна за другой, совершенно не давая ослу покоя. Подобно ослу ведет себя и человек. Еще раз извиняюсь за нелестное для нас людей сравнение, но так оно есть на самом деле. Во всяком случае, я так считаю и не я один. Проблемма выбора всегда перед родом человеческим стояла. Посмотри путь развития цивилизации везде выбор, везде несколько дорог и почти всегда сожаления на тему, ах, зачем мы по этой дороге пошли. Наиболее выпукло эту тему приподнял для народа Шекспир. Вспомнил Гамлета с его известнейшим монологом?
      Гамлета я, конечно, вспомнил сразу, только, наверное, не того, которого имел в виду Сергей Сергеевич, но вспомнил сразу. Мой Гамлет был сочинским армянином, служил со мною в одной роте и в армию попал только от большого ума и тех самых терзаний, про которые мне сейчас ведал философ.
      – Пить, иль не пить, вот в чем вопрос? – практически каждый вечер терзал нас своими сомнениями в каптерке Гамлет, подняв на уровень глаз кружку с разбавленным спиртом, и всегда добавлял к своему вопросу небольшое условие выбора. – Кто скажет, нет, тому я врежу в нос.
      А в связи с тем, что был Гамлет ещё и перворазрядником по боксу, то мы всегда давали ему положительный ответ, подкрепляя его глухим звоном алюминиевых кружек и веселым смехом.
      Сергею Сергеевичу я про свое мелькнувшее воспоминание не сказал, а только кивнул головой, знаю, дескать, ваших Гамлетов, как облупленных и про все их терзания выбора лично слышал.
      – Вот где-то здесь, в проблемах выбора и скрыта вековая загадка, – продолжил свою речь москвич. – В своем исследовании я хочу найти те морковки, которые завели Виктора Сукова и Льва Круглова в тот тупик, в ту яму порочную, где они стали Тодором и Кокосом.
      Сергей Сергеевич хотел еще что-то продолжить, но на крыльце кто-то зашумел.

      Не успели мы с хозяином переглянуться, как на пороге объявились Тодор и Кокос. Можно было подумать, что они прятались за углом и сразу, при упоминании о них явились к упоминавшим. Были они сегодня бодры, хотя и не особо свежи, веселы, но при этом матерились в меру и как-то были они сегодня очень одинаковы. Это одинаковость придавали им опять же в меру помятые куртки одного фасона и колера. Мужики достаточно аккуратно и вежливо, для своего внешнего вида, поздоровались и сразу же сообщили о цели своего визита.
      – Мы это, Сергеевич, как договаривались третьего дня, пришли, значит дровничок тебе поправить, – начал сообщение Тодор. – Короче, как обещали, и значит надо как-то сейчас с авансом порешать. Ну, про оплату опять тему тереть не будем. Мы тебя знаем и ты нас. Тут всё путём. Чего время терять? Такса ясная. Не раз уже про неё говорено было.
      – У нас, как в банке, и всё будет сделано без единого кокоса, – добавил к сообщению друга Кокос. – Ты же нас кокосов, как облупленных знаешь. Всё будет тики так. Ну, аванс, тут уж сам понимай, стоечку-то мы тебе позавчера подготовили. Вот, значит, такой кокос получается. Работка-то начата, ну, сам понимаешь. Чего ещё тут говорить? Начал дело, гуляй смело. Мудрость такая народная в наличии имеется. Так, что Сергеич гони нам аванс и всё путём будет.
      – Спасибо ребята, – заулыбался Сергей Сергеевич, – только дровничок мне сегодня Андрей поправил. Вот так оно получилось. Помог, как говорится по-соседски, без оплаты.
      – Как так поправил? – в один голос удивились мужики. – Да ты чего, Андрюха? Ты чего не в свое дело суешься?
      – Как так, ты это? – обратился уже один Тодор лично ко мне. – Ну, ты чего борзеешь-то? Ты чего?
      – Вообще, – поддержал друга Кокос, – за такие дела таких кокосов навешать можно, что сам знаешь. И вообще, какой ты ему сосед? Ты живешь через три дома. Сосед это тот, кто рядом живет. Это каждый кокос знает.
      – Или напротив, ну уж, в крайнем случае, наискосок, – опять взял слово Тодор и стал наступать на меня с явно не дружескими намерениями.
      – Ребята, ребята, – засуетился Сергей Сергеевич, вникая в суть нашей разборки. – Я же вам бутылку портвейна, о которой договаривались, всё равно отдам. Андрей-то от неё отказался. Пойдемте в сад сядем, там и выпьете.
      – Ну, тогда другое дело, – успокоили свои эмоции мужики и уселись под старой вишней в ожидании обещанной «бомбы». – Только ты Андрюха в следующий раз поосторожней такие дела делай, а то ведь нарвешься на кого-нибудь. Хорошо мы тебя с пацанов знаем. С другими бы ты просто так не разошелся. Здесь дело серьезное, договор ведь у нас был. Сам понимать должен, не маленький уже. Наша корова и нам доить её. Нам здесь помощников не надо.
      Успокоиться-то они вроде бы успокоились, но смотрели на входную дверь, за которой задержался Сергей Сергеевич в большом ожидании и с немалой долей недоверия. А ну, как обманет? Вроде не обманывал никогда, а всё равно, вдруг? За каждым человеком глаз да глаз нужен. Только дачник, конечно же, не обманул, вынырнул он из своей избы с семисотграммовой бутылкой в руке и вежливой улыбкой на челе. Не нашей улыбкой, наши люди так не лыбятся, уж больно он вежлив был. Ну, просто подозрительно, как вежлив. Однако мужики, презрев все подозрения, пузырю обрадовались. Тодор сразу за открытие бутылочки принялся, а Кокос к отремонтированному дровнику подошел. Стоечку, мною поставленную стал внимательно осматривать и профессиональные замечания по ходу осмотра делать.
      – Нахалтурил ты Андрюха, нахалтурил, – приговаривал он, гладя рукой деревяшку. – Вот я бы конечно здесь рубаночком прошелся, а ты кокос не захотел красоты навести. У меня вот только времени ни кокоса не хватает. Было бы время, вот уж тогда б я такое сделал, таких кокосов навертел, что все бы… Ух… Вот только времени не хватает. И комель в кирпичики я бы уж точно положил. Ни к какому кокосу не ходи, точно бы положил. Аккуратненько положил бы, растворчиком заделал бы, и было бы всё в лучшем виде. Кокос к кокосу. Может быть, я бы рядышком клумбочку соорудил, чтобы цветы там разные можно высадить было. Я ведь каменщиком помню, был. Меня ведь тогда нарасхват. Вот кокос, какой получается, калымов у меня было, просто жуть. Хорошим я каменщиком был, дай бог каждому такое умение.
      – Извините Лев Васильевич, – неожиданно влез в воспоминания Кокоса москвич, – Вы же мне говорили, что слесарем на фабрике трудились.
      – Был и на фабрике. Всякие кокосы со мной в жизни были. Где я только не был? Рассказать тебе Сергеевич, не поверишь. Что каменщик? Я плитку любую с закрытыми глазами положу и все по узору без всяких кокосов. Вот жалко показать не на чем. Вот жалко, а то показал бы, этому молодому кокосу, как работать надо. Эх, как нас учили, теперь разве так учат? Сам Сергеич посуди, какое теперь мастерство, так лабуда одна.
      – Слышь, Кокос, кончай баланду травить, – строго прикрикнул Тодор, наконец, справившись с капризной пробкой. – Идите, вмажем малехо да дровничок обмоем чуть-чуть. Всякое дело обмыва требует. Не нами заведено, не нам и нарушать.
      Кокос бросил свои воспоминания и резво прыгнул за стол. Я от портвейна отказался. Что-то на меня какое-то стеснение перед Сергеем Сергеивичем напало. Мужики, услышав отказ, подозрительно посмотрели на меня, но уговаривать не стали, а, пропустив по стакану, хитро мигнули хозяину.
      – Вы Сергеич, наверное, с Андрюхой коньяку импортного хватили, потому и портвешком брезгуете? Как коньячок-то? Вот бы попробовать. Ух, хитрецы. Коньячку вмазали, а портвейн, дескать, не будем.
      – Я-то на днях тоже коньяк пил, – опять ударился в воспоминания Кокос. – В Вожжино ходил, там, у дачника одного подхалтурил, ну и он плеснул мне полбанки. Хорошее питьё, ничего не скажу, но я бы всё равно после него от красноты не отказался бы. Значит, вы уже выпили?
      На интенсивные покачивания головы дачника мужики погрозили пальцами, ехидно посмеялись и налили еще. Я ещё раз отказался и уж хотел двинуть к дому, но тут бросился мне в глаза нож, которым Тодор бутылку открывал. Нож мне показался очень знакомым. Я взял его в руки и понял, что это был мой ножик. Мой, лично мой ножичек. Ножик был совсем обыкновенный с перламутрово-розовой ручкой. Однако была на ноже одна примета особенная. Я отобрал этот ножик у одного салаги в армии, он им на сторожевой вышке чьё-то имя резал. Вот я и отобрал, чтоб он от караульной службы на разную ерунду не отвлекался. Отобрал, конечно, навсегда, ну чтоб наукой доброй стало. Учить ведь молодежь всегда надо, иначе она борзеть начинает. Так себе ножик, обыкновенный, но иногда пригодиться сможет. Потому я его в кармане всегда таскал. А приметой в моем ноже был никому не понятный узор на ручке. Это я его сделал, когда отобрал, на ручке свастика была. Не по душе она мне. Я как её увидел, деда вспомнил, уж очень он фашистов крепко ругал. Короче, я эту свастику в узор непонятный превратил. Так себе узорчик, но примета заметная. Где же я его потерял, ножичек-то свой? Карман, что ли худой? Я залез руками в карманы брюк, убедился их в целости и заподозрил Тодора в воровстве, но до конца эту тему не развить не успел. Вспомнил я вдруг, где нож потерял, даже не потерял, а точнее оставил. У Пашки я его оставил, как раз при нашей последней встрече. Точно там, в Пашином кабинете. Только как он у Тодора очутился?
      – Тодор, – решил я сразу и напрямую выяснить затерзавший меня вопрос, – Ты, где этот нож взял?
      – А тебе, чего? – расплылся в вопросительной улыбке новый владелец моего ножа. – Если понравился, я тебе его подарить могу. Мне для друга, Андрюха, ничего не жалко. Мы же все свои, деревенские. Ты, помладше меня, Кокос постарше, но мы свои, наши, деревенские копьёвские. Понравился тебе ножик – попроси, отдам. Хочешь рубаху, отдам рубаху. Только попроси, я для тебя всё сделаю. И для Кокоса сделаю. И Сергеича тоже уважаю, но рубахи ему не дам, не примет он рубахи моей, а если примет, то от жалости, а не от души, только мне жалость не нужна, я человек гордый. Понимаешь Андрюха, гордый я человек. Тебе про это всякий в деревне скажет. Любого спроси, как спросишь, так тебе и скажут.
      – Ты, мне лучше сам скажи, откуда у тебя нож? – я, хотя и с трудом, вклинился в поток дружелюбных слов односельчанина. – Это же мой нож. Ты где его взял? Откуда у тебя мой нож?
      – Ножичек мой, – покачал головой Тодор и хотел прикрыть эту свою собственность рукой. – Ты, мне здесь из себя прокурора не строй. Какое твое дело, где я ножик надыбал. Мой он и всё тут. Понял? Давно уже мой.
      – Понял! – заорал я, отшвыривая руку Тодора и хватая нож со стола. – Ты знаешь, я этот нож Пашке оставил, Пашку убили! Нож у него остался! Понимаешь? Где ты его взял?!
      Тодор вскочил с лавки, запнулся о её ножку и упал, но, быстро поднявшись, он отскочил в сторону, приняв там позу рассерженного троглодита, насмотревшегося китайских боевиков.
      – Иди ко мне, – сипло шептал он, плавно делая перед собой призывающие движения рукой. – Иди салага, я тебя сейчас порву в клочья. Ты знаешь, на кого руку поднял? Всё – ты труп. Понял Кокос, как он на меня? За всю мою доброту и заботу. Салага, ты на матроса Северного флота руку поднял. Я таких сосунков пачками давил. Давил, давлю, и буду давить. Иди сюда, сейчас тебе табло бить буду. Салага заплеванная, иди сюда. Сосунок, молоко на губах не обсохло. Тебя еще в проекте не было, а я уже на катере Баренцево море бороздил. Спрашивать он с меня вздумал, по рукам бить, салага. Иди сюда.
      Я медленно вылез из-за столика и повернулся. Драться не хотелось, но надо было. Нельзя без внимания такие оскорбления оставлять. Уважать перестанут, а если дам Тодору в морду, то авторитет мой значительно поднимется и в первую очередь у него самого. Я разглядывал своего разерепенившегося противника и думал, куда б ему для начала врезать. А он красиво смотрелся в своей ярко красной куртке на фоне голубого неба с зеленой травой. Смотреть-то красиво, но и бить его, несомненно, надо. И вот решив начать побоище ударом своей правой ноги в пах Тодора, я сделал корпусом ложный выпад, чтобы, быстро сменив опорную ногу исполнить задуманный удар. Ну, всё, сейчас рухнешь ты Витёк своей красной куртке в мохнатую зелень салата, и Кокос к тебе на помощь приползет. Я скосил чуть глаза на Кокоса и вдруг меня пробило молниеносное озарение. Я вспомнил исповедь пьяного Кефира и понял, что Пашу убили Тодор с Кокосом. Такого не могло быть, но убили они. Красные куртки с широкими синими лампасами на рукавах, мой нож – всё говорит о преступлении. Вот так разгадка. Вот так невозможное возможно. Ну, сволочь держись и я, наконец, ударил. Однако Тодор оказался не так уж и прост, он разгадал мой маневр, отскочил назад, нагнулся чуть в сторону и послал в мою скулу размашистый удар. Мне пришлось отступить, а противник, промахнувшись, удачно подставил под удар бок. Теперь всё. Я крутанул локоть и почти уже ударил, но между нами втиснулся москвич. Он закрутил перед глазами Тодора, соблазнительно сверкающим на солнце пузырем и тот словно крыса под мелодию волшебной флейты двинулся за любимым напитком. Драка прекратилась, так по серьезному не успев и начаться. За столом, загипнотизированному Тодору был налит стакан, и тот сразу подобрел.
      – Вот уважаю тебя Сергеич за душу и понимание, не то, что некоторых козлов, – стал он открывать свои чувства дачнику, косясь на меня чуть недобрым глазом. – Понимаешь, я для друга любое дело сотворю. Скажи мне, чего ни будь и я сделаю. Сделаю, поверь на слово. Ты меня чуть постарше, но ты мне друг и Кокос друг. Мы друг друга понимаем, мы ведь не молодняк. Это они блатуют на каждом шагу. Борзеют не по делу. Право слово, борзеют.
      Сергей Сергеевич налил порцию Кокосу, а когда тот выпил, налил еще в стакан. Перед стаканом сразу же возникла рука Тодора.
      – Знаете, Виктор, – вежливо завел разговор дачник, отодвигая стакан от руки, – нам надо спокойно поговорить. Скажите нам всё-таки, где же вы взяли этот нож. Ведь не украли же Вы его у Андрея?
      Тодор уставившись на стакан, пожал плечами и замотал головой. Стакан исчез под столом, и только это произошло, за столом раздалось:
      – Вспомнил!
      Стакан вернулся на стол и Тодор заговорил, уже без крика.
      – На той неделе еще, меня на рынке городском мент повязал. Молодой еще, салага, выслужиться, понимаешь, решил. Придурок, думал, что за меня ему благодарность объявят. Салага, одним словом. Я хотел одного чучмека рекетнуть. Подхожу к нему. Так, мол, и так, давай сотню, а то проблемы будут. Только это чудо по-хорошему не захотел и в крик. В общем, повязал меня мент да в КПЗ свел. Салага, не знает с кем связался. У меня ж в ментуре одни друзья, я понимаешь, их ненавижу, а они ко мне льнут. Вот ситуация. Короче, под утро швыряют меня на асфальт перед отделением, дескать, пошел вон, у нас без тебя камеры забиты, еще раз попадешься, на зону отправим. Они мне всегда так говорят, короче, друзья. Я на них никогда не в обиде. Ну, я почти довольный домой и покондылял. А зябко было. Меня ж в одной рубашонке взяли. Иду, ёжусь и вижу, валяется тряпка, поднимаю куртка. Чуешь, в самый раз, как по волшебству. Ну, думаю, не сосем, ты у бога доверие Витёк потерял. Два шага прошел, а может три, ещё куртка. Представляешь Сергеич, сроду такого не было, чтоб так повезло. Я эту вторую куртку Кокосу ссудил, ну как ссудил, подарил короче. Мне, понимаешь для друга ничего не жалко. Куртка-то классная. Теплая, просто не куртка, а пальто зимнее. В такой никогда не холодно. Короче, повезло.
      – А где нож нашел? – спросил я, радуясь, что мои подозрения оказались совершенным бредом.
      – Где нашел? Вот в куртке, в кармане и нашел. Где еще его найдешь? Сунул руку в карман, а он там и лежит.
      Тодор замолчал и получил на растерзание бутылку, которая была быстро опустошена до самой последней капли. Пришлось и мне с ними за примирение выпить, на этот раз я стесняться и противится не стал. Сергей Сергеевич тоже не отказался и потому посчитал своим долгом принести еще один пузырек. Когда мы с Тодором окончательно помирились, он взял меня за плечо и твердо пообещал:
      – Я за тебя Андрюха в огонь войду и в воду прыгну. Потому что ты мне друг первый. Мне Кокос друг первый и ты друг первый и Сергеич друг первый. Мы сегодня помахались чуть-чуть, но это для дружбы только. Потому что ты мне первый друг. Кстати, у тебя нет червонца до следующей недели. Отдам, не сомневайся, вот закалымлю на днях и отдам. Я ведь на работу хочу устроиться. Вот пить завяжу, паспорт выправлю и сразу устроюсь. Не сомневайся друг. Нам между собой сомневаться никак нельзя.
      Я торопливо сунул руку в карман и достал мятую десятку, я дал бы еще, компенсируя свое глупое подозрение, но у меня больше не было. Тодор получив купюру, слегка обделил меня интересом и переместил его на Сергея Сергеевича. Он сказал ему несколько слов о дружбе, о предстоящем трудоустройстве и попросил займы, но дачник вежливо отказал ему, мотивируя отказ отсутствием наличных денег. Оказалось, что он их в последнее время принципиально не берет у жены, а требует с неё еженедельного подвоза продуктов и прочего необходимого. А деньги не берет из опасения, что все в долг отдаст.
      – Да, – тяжело вздохнул Тодор, – умный ты мужик Сергеич, но баба тебя крепко охомутала. Вижу, что тебе сейчас не икнуть, ни пукнуть. Сочувствую Я бы так не смог. Я свободу люблю, через, что понимаешь, и страдаю. Вот ты мужик грамотный ответь, в чем смысла наша жизненная?
      – Ну, Виктор, – интеллигентно задумался Виктор Сергеевич, – уже тысячи лет философы бьются над этим вопросом. Однако понимаете, единого толкования данной, можно сказать важнейшей проблемы человечества, пока нет. Да и вряд ли она будет, единая то. Множество философских систем об этот вопрос копья ломало, но единого мнения нет. Ведь жизнь у каждого своя и смысл должен быть свой. Я не знаю, вообще стоит ли говорить о возможности, ну, как бы разглашения этой душевной тайны каждого человека.
      – Вот и я не знаю, – подвел итог ответу на вопрос Тодор и пошел к калитке.
      Кокос же посмотрел на стол, на нас с Сергеичем, почесал недельную щетину, поморщил лоб и так осторожно обратился к хозяину огорода.
      – А вот, тут у меня кое какой кокос в кармане был. Интересная штука. Я вот думаю показать его вам или как?
      – Покажи, – встал я опять в стойку охотничьей собаки.

      Кокос еще немного помялся, потер нос и осторожненько выдвинул условия раскрытия своей тайны.
      – Четвертиночку бы еще. Вроде, как маловато чуть-чуть. Еще бы закокосить чуточек. Тогда бы я и показал с превеликим удовольствием. А без четвертиночки оно как-то сами понимаете, уже не то.
      Я жалобно – просяще посмотрел на хозяина и тот, вздохнув, ничуть не легче Кокоса ушел в дом. Скоро перед Кокосом на столе стояла бутылка «Старки», а напротив сидел радостный Тодор, но как он очутился с нами за столиком, я не разобрал. Мне даже показалось, что в огороде Сергея Сергеевича запахло мистикой. Всё вокруг стихло. Мы выжидающе смотрели на Кокоса, а тот: то на бутылку, то на калитку. В его кудлатой голове, судя по блеску карих глаз, зрел какой-то хитрый план, пока нам неведомый. Когда перемещения глаз с бутылки на калитку стали подозрительно интенсивными, Сергей Сергеевич взял, обласканную взглядом Кокоса соблазнительницу в руки. Здесь Кокос выдал такой тяжелый вздох, что я даже испугался за содержание кислорода в его отнюдь не могучем и изрядно изношенном организме. Хранитель тайны еще раз вздохнул, и, вынув из кармана куртки, положил перед нами крохотный предметик из пластмассы.
      – Вот какая хреновина в карманце завалилась. Что за кокос такой не знаю, но в кармане была, и выбросить я её не решился. Какого кокоса не решился, не знаю, но не решился. Будто сказал мне кто-то сверху, чтоб поберег я эту хренотень. Вы меня после этого хоть кокосом считайте, но ничего у меня в кармане больше не было. Вот такие кокосы в жизни бывают.
      Мы с Сергеем Сергеевичем сгрудились над миниатюрной находкой Кокоса, а он ловко выхватил бутылку и торопливо стал разливать.
      – Знаешь, Андрей – немного неуверенным голосом подвел итог наших наблюдений Сергеич, – мне кажется, что это клавиша от мобильного телефона или какого ни будь другого подобного устройства. Вот, посмотри, здесь изображена цифра «три». Мне один коллега говорил, что он у своего аппарата также вот потерял клавишу. Точно ведь говорил.
      – Какую? – встрепенулся я в дедуктивном запале.
      – Да, нет, это давно было, уже, наверное, больше года назад. И тем более в Москве.
      – Не, – с превосходством знатока, – прервал наши рассуждения Тодор, – из мобилы клавиша не вылетит. Их все за бугром делают, а там такое дерьмо не проходит. Спутал ты чего-нибудь, Сергеич.
      – Да нет Виктор, – стал оправдываться хозяин нашего столика, – мой коллега и аппарат показывал. Понимаете, я думаю, что мы, здесь в России немного идеализируем состояние качества за рубежом. Я думаю, что и у них в производстве, также возможны некоторые огрехи, способные обеспечить выпадение клавиши. Насколько я знаю контроль качества, там часто обеспечивается статистической выборкой определенных партий изготовленных изделий, поэтому некоторая вероятность дефекта, пусть ничтожная, но всё-таки есть.
      – Ни хрена, – продолжил отстаивать свою позицию Тодор, – если и вылетела, то из аппарата, который у нас здесь сварганили, в кооперативе каком ни будь. Это так точно, как точно то, что нам Сергеич сегодня больше ни одной бутылки не поставит. Вот прикинь, был я на днях в Новом Селе, ты знаешь, село такое по трассе. В шарашку там одну попал, так они там сигареты «Мольбору» делали. Заметь – настоящие. Прикинь еще раз, у нас в центре России «Мальбору» импортную гонят, настоящую «Мольбору». Вот если так мобилу сделали, то тогда клавиша вылететь могла, не спорю. Вот тогда могла, а иначе никак.
      – Это любому кокосу ясно, не вылетит – подтвердил Кокос, скорее всего не совсем понятую им версию друга, отрывая буйную голову от строганых досок стола. – Не вылететь ей из гнезда, планида у неё такая на гнезде сидеть века вечные. Бей, лупи её, не вылетит, потому, как планида ей предназначена, в гнезде том сидеть и яйца по возможности нести. Вот так-то птица аист.
      – Да, да – подтвердил высказывания знающих копьевских мужиков, сомневающийся московский философ, – конечно выпуск контрофактной продукции имеет большое место на рынке нашей страны. Один мой товарищ по университету, социолог, приводил мне потрясающие факты по этой теме. У нас сейчас фабрикуют практически любой товар. Практически любой. Данные факты невероятны, но они есть. Это очень плохо, это вопиющее нарушение авторского права и жаль, что государство столь не принципиально относится к данному вопросу, подрывая тем самым авторитет нашего же государства в глазах деловых кругов мирового сообщества.
      – А «Мольбора» дерьмо, – не отступал от дискуссии Тодор, – Я в Новом полпачки выкурил и прямо тебе скажу Сергеич – «Прима» лучше. Да век бы я эту «Мольбору» не курил. Вот только кореша угостили, и пришлось покурить из уважения. Заметь, только из уважения, но никак не из любви к их сигаретам. Наши лучше.
      «Старка» кончилась быстро. Разбавленный напиток тети Моти мы с Сергеичем пить отказались, и он позвал меня в дом, оставив гостей тратить последние силы на уничтожение алкогольной жидкости кустарного производства. Дома Сергеич вскипятил чайник и снова стал потчевать меня своим вкусным чаем. Оказалось, что чай, кроме своих вкусовых качеств имеет еще одну прекрасную способность, а именно прогонять неприятные чувства из хмельной головы. За окном вечерело, стали подкрадываться первые признаки сумерек, а мы сидели и разговаривали. О чём? Да вроде и не о чем. Так обо всём понемногу. Я рассказал Сергею Сергеевичу про гибель Паши, конечно, рассказал не всё. Я решил не посвящать соседа в события связанные с диктофоном, а рассказал только конец этой страшной истории, опустив повествование о последней нашей встрече и том злосчастно диктофоне. А вот про отсидку в милиции я Сергеичу поведал подробно. Он долго расстраивался и качал головой:
      – Нельзя так Андрей. Надо всегда себя контролировать. Потеря контроля всегда чревата неприятными последствиями, подчас даже необратимыми. Вам надо осторожнее быть Андрей, осторожнее. Конечно, я понимаю: смерть друга, состояние аффекта, но всё равно надо быть осторожнее. Я прошу Вас это учесть. И вообще я давно хотел с Вами поговорить. Я давно за Вами наблюдаю и хочу сказать, что у вас есть возможность вырваться из того круга, в который Вас толкают обстоятельства. Есть такая возможность, потому что Вы человек думающий, а это в наше время весьма нечастое определение. Огромные потоки информации отучают людей думать, подсказывая им рецепты на все случаи жизни. А вот у Вас я заметил отсутствие шаблонных решений. Это хорошо. Это благо для Вас и Вы должны им пользоваться в полной мере.
      Мне так стало приятно от похвалы умного человека, что захотелось доставить ему и непременно сейчас же какую ни будь огромнейшую радость, но ничего умного в голову не пришло, и я успокоился. Сергей Сергеевич же продолжал:
      – А вот плохо, что Вы не пытаетесь вырваться из среды. Это действительно плохо: среда может Вас заразить своими заразными шаблонами и толкнуть в русло деградации. У Вас какое образование?
      – Ну, я, это, в профессиональном училище учился и вечернюю школу закончил. Правда, уж и не помню ничего. Учился-то я плохо. Ленился уж очень часто. Гулять всё хотелось.
      – Вот учиться бы Вам сейчас обязательно чему ни будь надо. Вам нужны цели. Помните, я Вам сегодня про осла рассказывал? Про морковки, среди которых осел свой выбор делает? Эти морковки и есть цели. Чем больше их будет, тем меньше вероятность упасть в яму порока. Это страшная яма с очень скользкими краями. Редкий человек из этой ямы выберется. Провалиться в неё легко, а вот выбраться единицы могут. Вроде уж всё выполз человек, но чуть оступился и опять там. Когда у тебя много целей будет Андрей, ты научишься их достигать и получишь опыт. Пусть цели будут простые, даже лучше, что они будут простые. Учись их достигать. Хотя, здесь тоже не всё просто. Жизнь она штука сложная. Ведь яма-то порочная обычно около самых красивых и единичных морковок таится. Выберет человек одну цель, ничего больше не замечает, только к ней идет, а она не дается. Бился человек, бился, цели не достиг, махнул рукой и видит, висит рядышком морковка пусть не такая красивая, но доступная. Он к ней, а там ловушка, ловушка эта зловредная. Вот, например, часто мужчины из-за любви жизнь свою ломают. Увидят женщину и стремятся к ней. Хорошо, если она доступна, тогда стремление быстро гаснет, а вот если не доступна, то тут беда. Бьется человек, отступать не хочет. Мается от тщеславности своей. Все силы на достижение цели бросает, а если не получилось своего добиться, тогда трагедия жизни. Если добился, то тоже трагедия. Помнишь у Пушкина: «Возможно ль ах, Наина, ты ли? Наина, где твоя краса?». Вот часто после этих глупых трагедий люди в яму порока и падают. Цели надо сначала попроще выбирать, а потом к красивым идти. Наоборот, здесь нельзя. Ты ведь, насколько я знаю, спортом занимался?
      – Да, было. Я даже один раз третьим в области был.
      – Ну, а что же Вы теперь не занимаетесь? Вы ведь еще очень молоды. Конечно профессиональные занятия Вам ни к чему, да и поздно уже, а вот любительские очень даже нужны. А еще лучше соберите мальчишек, и потренируйте их. Передайте им свой опыт. Понимаете, призер областных соревнований, это очень высокое звание. Научите мальчишек, также как Вы поднимать гири. У Вас цели появятся и у них тоже. Понимаете Андрей, это очень полезное дело. Посмотрите, как толпами юнцы бродят, не имея достойных целей. А природа она совершенно не терпит пустоты, на место достойных целей, нагло лезут недостойные и чаще всего с криминальным уклоном.
      – А где их тренировать-то? Спортзал нужен.
      – Да где угодно тренируйте: пока лето на улице, а зимой подберете, что-нибудь. Можно найти, было бы желание. Вы не думайте сразу о препятствиях, а придумывайте способы достижения цели, тогда у Вас всё и получаться будет.
      Я неопределенно пожал плечами. Ведь сказать честно мне очень хотелось собрать мальчишек и потренироваться. Я в армии даже мечтал об этом. Статейку в спортивной газете про подобного энтузиаста прочитал и замечтался, стоя в карауле. Только на самом деле не простое это дело кого-нибудь для чего-нибудь организовать, а потом, честно говоря, и как-то неудобно начать дело-то. Вот если бы кто-то начал бы, секцию создал и велел тренировать, тогда бы я крепко взялся. Как тренировать я ведь знаю, у меня и книжки по этому делу есть, вырезки газетные и журнальные я собирал, да и у дяди Миши кое-что перенял. Вот начал бы кто ни будь, вот тогда бы да. Пока я так размышлял, Сергей Сергеевич переключился со спортивной темы на другую.
      – А ты книжки Андрей любишь читать?
      Я хотел честно помотать головой, но, наверное, из уважения к хозяину опять неопределенно пожал плечами.
      – Книги надо читать. Я сейчас скажу банальность, но мне хочется её сказать именно Вам. В книгах сокрыт чужой опыт и, читая книги, мы экономим энергию, также свои мыслительные процессы тренируем. Вроде парадокс: с одной стороны тренируем, а с другой экономим, но как раз из парадоксов всё стоящее на этом свете выходит. Кроме того книги учат думать, а это, я уже повторяюсь, в наше время ой, как не маловажно. Сейчас думают всё меньше и меньше. Хотите, я дам Вам почитать Достоевского?
      – Нет, – уже искренне отказался я даже с некоторым испугом, – он мне не нравится. Я в школе пробовал читать, не получилось.
      – Хорошо, – грустно вздохнул Сергеич, – Достаевского не любя читать нельзя, но мне кажется, Вы бы его полюбили. Только нет ничего хуже насильной любви, потому Достаевского я Вам не дам. Вот лучше возьмите Монтеня. Эту книгу я Вам дарю за Вашу мне помощь. Хотите, читайте, хотите, нет, Ваше дело. Монтень жил в шестнадцатом веке, но писал о вещах, которые одинаковы для людей во все времена. Это первый том, если понравится, тогда приходите, я вам и второй подарю.
      Мы поговорили еще и стали прощаться. Уже на пороге Сергеич мне предложил еще одну цель.
      – Тебе бы еще девушку подыскать надо, невесту, так сказать. Семья ведь человеку нужна. Только здесь осторожней будь, за красивой морковкой не очень гоняйся. Я тебе уже сегодня про это говорил. Присмотрись и помни за красивой обложкой, часто прячется безобразное содержимое. Кстати, это не только женщин касается. Вообще в вопросах выбора всегда надо быть весьма осторожным, особенно, если выбор принципиальный.
      Рассуждал-то Сергей Сергеевич конечно правильно, но уж как-то слишком правильно. Так в жизни не бывает. В жизни всё проще и глупее. Я конечно о своих думах Сергею Сергеевичу говорить не стал, а, попрощавшись, двинул к порогу.
      В садике на лавке, старательно храпели Тодор с Кокосом.
      – Может мне их вынести? – предложил я Сергею Сергеевичу ещё одну услугу, но он от неё отказался и лишь устало махнул рукой.
      Дома я разделся, включил настольную лампу, лег на кровать и стал читать подаренную книгу. Первая глава называлась – «Различными средствами можно достичь одного и того же».
      – Интересно, как же так можно? – прошептал я и углубился в чтение.
      Углублялся я недолго, ну минуты две от силы. Дальше пришлось задуматься. Монтень учил, что если я оскорблю какого-нибудь начальника и испугаюсь мести его, то я должен просить у оскорбленного мною пощады и покорить его своей покорностью, взывая к жалости и состраданию. Это, считал он обычный способ добиться прощения, но есть и другой способ. Совсем противоположный, по которому надо еще больше насолить оскорбленному тобой и этот способ иногда приводит к желаемой цели. Жалко я не знал этого способа сегодня утром, а то бы пришел к завгару, вдарил кулаком по столу и потребовал заменить движок или еще чего-нибудь трудно исполнимое. А потом, не давая ему опомниться, сказал, что организовывать фабричный транспорт для поездки его жены в Москву дело неправильное, не государственное, тем более она у нас на птичнике не работает. Интересно, предложил бы он мне после этого уволиться? Вот бы узнать. Только время вспять не повернуть. Я тяжело вздохнул и опять припал к книге, почитал еще и почувствовал, что засыпаю. Заснул я в ту ночь быстро, а вот спал плохо, беспокойно. Снился мне всю ночь непонятно-бесконечный сон, из которого запомнился мне только Сергей Сергеевич, пытающийся выбраться из глубокой помойной ямы на задворках моего дома. Строй копьевских мужиков в красных куртках с длинными пиками наперевес, уходящий вдаль от деревни по извилистой пыльной дороге и тетя Клава, несущая на своих широких плечах дядю Федю. Дядя Федя улыбался, был еще жив и потому орал во всё горло похабные частушки с залихватскими выражениями. Мужики в строю тоже улыбались и дружно приплясывали в такт срамным куплетам. Только по лицу тети Клавы текли слезы, то ли от радости, то ли еще от чего, во сне мне это не понятно было.

      В город я приехал рано, часов в восемь. Постоял на центральной площади, последний раз решая о пути выбора профессии на ближайшее время, и отправился к знаменитому промышленному гиганту с красивым названием «Хмельная Забава». Однако там, о моем решении почему-то не знали и потому, наверное, меня не ждали. На двери отдела кадров висело, написанное на тетрадном листе объявление, о том, что все вопросы трудоустройства решаются только с девяти часов утра. Устраиваться на работу было еще рано. Пришлось сесть на лавочку перед центральной проходной и закурить. Проникший в мой мозг никотин ни с того ни с сего вызвал вдруг в сознании образ дяди Феди, поющего на плечах тети Клавы частушки. Здорово ему было за такой заботливой супругой. Ведь нашла она его где-то, не бросила там, а взяла на плечи и к родной избе несет. Вот она, настоящая забота. Вот это, наверное, и называется любовью, а всё остальное сексом. Мимо меня двигался тоже чем-то озабоченный народ, и никому до меня не было дела. Вообще, наверное, во всем мире до меня никому нет дела. Может прав Сергей Сергеевич и мне жениться пора. Ведь так плохо, когда никому нет до тебя дела. Раньше тетка была, но вот и её не стало. Никому я теперь не нужен. В грустных размышлениях я выкурил две сигареты подряд, и, обнаружив, что срок к устройству на работу подошел, двинулся к отделу кадров. Из посетителей был я там один. Кроме меня в помещении находились только местные работники: тетя в очках похожая на добрую корову, пожилая востроносая грымза и светленькая симпатичная девчонка. Девчонка, в отличие от её товарок по работе, мне понравилась и я, отдав трудовую книжку «корове», стал искоса за ней, за девчонкой, конечно же, наблюдать. Она была ну просто очень хороша собой. Всё у неё было аккуратно и в меру: и рот, и нос, и крупные серые глаза. Всё говорило о её добром и послушном характере. Пушистые же волосы будто светились в солнечных лучах, дав мне повод назвать понравившуюся девушку – Златовлаской. Она, конечно, не знала о своем новом имени и продолжала старательно что-то писать, не обращая, кстати, на меня совершенно никакого внимания. Вот на такой бы жениться, но это не реально. Это не наш, не деревенский кадр. Такие к нам в деревню не выходят. Даже если она и захочет, то кто же её к нам отпустит. Родаки её сразу на дыбы встанут, как бронзовый конь у Петра Первого в Питере и будут нашу любовь, будто змею давить. Только ведь их какое дело, если мы полюбим, например, друг друга. Только бы этой девчонке я по душе пришелся. Нет, к ней я даже подойти не решусь, как не решался подойти в школе к такой же вот старательной отличнице. Страшно тогда было. Мне чего-нибудь попроще надо, подоступнее, а то я с такой и поговорить не знаю о чем. Она, наверное, грамотная да начитанная, не то, что я, тьма беспросветная.
      – В охрану пойдешь? – вывела меня из состояния размышлений «корова». – Других мест сейчас нет.
      – Пойду, – отрешенно согласился я, окончательно решив остаться на этом предприятии.
      – Тогда оформляю. Ты местный?
      – Из Копьёва, – дал я краткую справку о месте жительства.
      – Правда из Копьёва? – неожиданно заинтересованно спросила меня грымза в очках и глянула так любопытно, словно я назвал местом своего постоянного проживания не близлежащую деревню, а как минимум другую планету солнечной системы, причем не из ближних.
      Возникший у грымзы интерес сразу передался её коллегам, и они все трое дружно на меня уставились. Чего я им такого любопытного сообщил? Разглядывать они меня перестали, только тогда, когда девчонка, опять же ни с того, ни с сего, отложила в сторону ручку и вдруг громко запела на весь отдел:
 
– Я копьевского любила
И мечтала об одном,
Чтоб купил себе он мыла
И поменьше пах дерьмом.
 
      – Ксюша, перестань хабальничать, – строго цыкнула на певунью «корова». – Ты со своими шуточками молодого человека в краску ввела. Нельзя так, ты на работе. Понятно?
      – А ему, тетя Вера, между прочим, красный цвет гораздо лучше идет, – отозвалась на замечание сразу ставшая вредной Златовласка, разглядывая меня с еще большим интересом, чем до своего сольного выступления. – Красный цвет делает не так, заметным фингал под правым глазом, который, кстати, ему тоже очень идет. Вы же знаете, тетя Вера, как шрамы и синяки украшают мужчин, а если синяк получен в битве за любовь, то этот синяк можно приравнять к ордену. Кстати, молодой человек, а вы свой синячок в битве за что получили? Не в битве ли с петухами птицефабрики за свободу Копьева от птичьего помета или всё-таки за любовь?
      – А ну перестань сейчас же! – уже очень строго осадила «корова», разговорившуюся Ксюшу.
      Лицо Ксении вновь стало красивым, добрым, серьезным и весьма старательным, а рука заводила гелевой ручкой по какому-то важному документу, скорее всего комбинатского масштаба.
      – А, что Вы Ксения против Копьёва имеете? – вмешалась грымза. – Я тоже оттуда родом и скажу вам, что это хорошая деревня, и, между прочим, очень даже древняя. А если бы Вы знали, сколько хороших людей из нашей деревни вышло, то так пренебрежительно о ней не говорили бы. Из нашей деревни, даже один генерал вышел, правда, давно очень.
      – Вы из Копьёва? – удивился теперь я, столь неожиданному совпадению.
      – Да, третий дом с краю тети Луши Мартыновой знаете?
      – Там теперь Стратовы живут?
      – Да, да. Так вот тетя Луша – это моя мама. Я в этом доме всё детство провела. Какая у нас речка прекрасная была.
      Я внимательно посмотрел на грымзу, которая впрочем, уже перестала быть вредной грымзой и стала доброй односельчанкой.
      – А я Вас помню – радостно сообщил я односельчанке. – Я маленький еще был и помню, как у Вашего дома танцы устраивали. Еще на окне такой большой катушечный магнитофон поставили, и все танцевали под лампочкой на столбе. Потом лампочка вдруг перегорела и отец Ваш, дядя Федя полез на столб её вворачивать. Правда, помню. Смешно всё это так было.
      – Вот видишь. А как тебе фамилия? – тоже радостно отозвалась женщина на нахлынувшие на меня воспоминания детства. – Меня Ниной Федоровной звать.
      Когда я назвался, Нина Федоровна всплеснула руками и закачала головой.
      – Как же, как же. Мы ж с твоими родителями такие друзья были. Теперь так не дружат. Жалко их. У тебя ведь и тетка недавно умерла. Ты теперь в доме-то один. Вот беда-то.
      Я кивнул, и мой кивок опять оторвал от труда Ксюшу, и она вступила в разговор.
      – Вы молодой человек мне нравитесь всё больше и больше. А теперь, когда я узнала, что вы еще и домовладелец, я скажу честно, стала таять, как эскимо на пляже. Вот он, думаю, мой рыцарь без страха и упрёка да еще с родовым имением в Копьёво. Вот она – мечта отрочества и юности. Вот она выгодная партия. Вот она судьба девичья. Дождалась все-таки.
      – Вы бы Ксюша помолчали и парню хорошему мозги не пудрили, – стала осаждать наглую девчонку Нина Федоровна. – У Вас уже есть рыцарь, на синей машине со столичными номерами.
      – Да какой он рыцарь? Только вид один. Кроме денег ничего и знать не хочет. У него, поди, и синяков никогда не было. А здесь…. Романтика. Слышите молодой человек, если вы еще приехали устраиваться на работу на лихом коне по кличке Абрек, тоя Ваша прямо здесь, в отделе кадров.
      Я бы, наверное, провалился сквозь пол, если бы тетя Вера не сунула мне в руку приемную записку и кратко, объяснив, что с нею делать, не проводила меня к двери.
      Все нужные инстанции были пройдены быстро и последним пунктом моего устройства, стала беседа с руководителем отдела охраны, вернее с его заместителем, так как сам руководитель опять был в отъезде. Беседовали мы в кабинете Паши, и ничего здесь не изменилось, разве, что хозяин. Заместитель начальника хмуро осмотрел приемную записку, потом на меня и поинтересовался, где я служил.
      – В авиации, – гордо ответил я.
      – Из серии: полюбила я пилота, думала, летает, прихожу на аэродром, а он подметает, – пропел свою частушку почти главный охранник.
      – Что же они здесь поют-то все? – подумалось мне, но, рассмотрев внимательно местный рекламный календарь за головой начальника, я смекнул, – где же петь, если не здесь? Рядом с такой продукцией поневоле запоешь. Пусть поют, если им это дело нравится, коль им песня строить и жить помогает. Может, придет время, и я когда спою?
      Начальник же песен больше не пел, а успокоился, и стал, не спеша проводить вводный инструктаж.
      – Работа у нас здесь сволочная, – приступил он к делу, закуривая сигареты вроде бы не русского производства. – Тащат с комбината все и всё подряд. Чуть отвернулся – хищение. Чуть зазевался – пронос. Несут всё: саму продукцию, спирт, добавки, бутылки, этикетки, пробки, в общем всё, и пьют все, а пьяных ловить тоже наша работа. Причем работа тонкая, здесь как хирург работаешь: сечешь нарушителей, но обязательно с принципом – «не навреди производству». У нас можно в один день пол комбината от работы отстранить, если бездумно и принципиально к вопросу проверке на алкоголь подойти. Однако повальное пьянство это всё-таки только полбеды, главная наша маета, конечно – хищения. Причем замечу, что продукцию стали выносить мало. Очень много сейчас делается контрофактной продукции за забором. В гаражах и сараях разводят спирт, разливают и клеят наши фирменные этикетки. Дело поставлено круто. Мы тут исследования проводили и выяснили до десяти процентов продукции с нашими этикетками, сделаны в гаражах. Поэтому особый контроль должен быть за пробками и этикетками, особенно голографическими, которые применяют на самую дорогостоящую продукцию. Но об этом ты потом узнаешь. Ты первое время будешь работать на вышке по периметру. Мы всю территорию колючкой огородили, но случаи перебросов всё равно имеют место. На вышке не соскучаешься. Забор мы крепко сторожим. Там полгодика поработаешь, переведем на проходную, а дальше видно будет. Будешь хорошо работать, через год лицензию получишь. Ты кстати в авиации кем служил?
      – Водителем бензовоза.
      – В караулы ходил?
      – Бывало.
      – Ну, тогда справишься. У нас здесь система такая же: два часа на вышке, два бодрствуешь, два отдыхаешь. Питание бесплатное и трехразовое, в день работы, конечно. Сейчас получишь обмундирование и завтра к семи часам в караулку. И, ещё, самое главное, узнаем, что способствуешь выносам, вылетишь, как пробка из шампанского в новогоднюю ночь. А уж если сам чего понесешь, тогда держись. Повяжем по полной программе и статью пришьем. У нас в милиции завязки хорошие. Многих мы уже зону топтать отправили. Понял?
      – Конечно, как не понять, если дело такое серьезное.
      Я получил обмундирование, узнал, где находится караулка, и поехал домой. В автобусе вспомнил про подаренную мне вчера книгу и решил её вечером почитать. Однако этой мечте, как впрочем, и многим моим другим мечтам не суждено было сбыться. На входе в деревню я увидел грустно – укоризненное лицо тети Клавы, груду нового штакетника и вспомнил о своем опрометчивом обещании помощи бедной вдове. Огород я городил до темна. При этом работу успел выполнить в полном объеме и получил за это благодарность тети Клавы и приглашение к ужину. Благодарность я с удовольствием принял, а вот от ужина отказался. Заподозревал я, что не обойдется ужин без граненого стакана самогона и, зная свою не стойкость к уговорам, попросил ужин сухим пайком, который тетя Клава тут же и собрала. Перед уходом я обратил внимание на её печальный образ. Показалось, что она была сегодня гораздо печальней, чем даже в день похорон. Вроде бы уж забываться должно горе-то, не всю ведь жизнь с ним жить. Надо и меру знать. Теперь никакой печалью дядю Федю не вернуть. Жить надо.
      – Что-то ты тётя Клава грустная сегодня? – спросил я хозяйку уже на пороге. – Случилось ещё чего?
      – Тоскую Андрюша, по Феденьке тоскую очень. Почесть каждую ночь во сне его вижу. Тяжело мне без него.
      Вечером я всё-таки начал читать о скорби, но опять почитать подольше не получилось. Сломил снова крепкий сон мой, пока еще не очень крепкий мой интерес к знаниям. Быстро сломил.

      В караульном помещении было суетно и накурено. Пересменка шла самым полным ходом. Я осторожно переступил порог караулного помещения. Особого внимания на меня сразу не обратили, и все продолжали заниматься своими делами, из которых главными были: сбор в сумки мелкой собственности и шумная игра в домино. Мне было совершенно неуютно стоять безмолвным пнем среди занятых людей, и я вежливо, но не громко поздоровался. Сразу же после приветствия, взор на меня обратили все, кроме доминошников. Для тех процесс игры был гораздо важнее каких-то там приветствий смущенного человека, мнущегося у караульного порога. Это я знал по себе, костяшки с точками, так хватают за живое и вводят в азарт, что оторваться от них становится мукой, ну просто невообразимой. Ну, да ладно, бог с ними, пусть играют, зато остальные меня сразу заметили.
      – О, новенький, – закричал кудрявый мужчина с солидной проседью, – в нашем полку братцы прибыло. Как звать-величать тебя, новый боец за сохранность собственности «Хмельной Забавы»?
      Я представился, и ко мне стали по очереди подходить знакомиться мои новые сотоварищи по трудной охранной службе. Конечно же, послышались предложения об обмывке первого рабочего дня, но их немедленно прервал щупленький мужичишка, оказавшийся начальником моего караула. Он поправил пальцем очки в позолоченной оправе и со всей важностью, только возможной для его внешнего вида определил меня на пост, но никаких инструктажей делать не стал.
      – Корнилов, захватишь с собой новенького на седьмой пост, тебе ведь всё равно мимо идти, – приказал начальник красномордому упитанному сотруднику, с великим раздражением вылезшему из-за доминошного стола.
      Мой провожатый негромко огрызнулся, но меня куда-то повел. Шли мы с ним вдоль высокого забора по плотно утоптанной тропинке, изрядно поросшей по краям зарослями мать-и-мачехи и одуванчиков, сначала молча, а потом Корнилов неожиданно спросил меня:
      – Слышь, земляк на кой ляд тебя сюда принесло? Умом, что ли двинулся или кто-то лапши на уши навешал об охранном счастье?
      – Работать ведь где-то надо, – честно ответил я, сделав вид, что не понял второй части вопроса.
      – Ты где до этого работал?
      – На птичнике.
      – Тогда ясно. У вас там говорят, вообще не платят ничего, а если даже и платят, то зарплату яйцами порченными отдают. Придурки вы там все, вместе с яйцами. Ну, до чего же вы все страну довели. Вот идиоты.
      – Нет, платят-то деньгами, только мало вот и задерживают часто.
      – Да какие это деньги? Я вот еще полгодика здесь попашу, лицензию получу и в Москву. Там с лицензией можно классно устроиться, там человека рабочего уважают. А здесь козлы одни, только всё под себя гребут. Мало того, что денег не платят, так еще и условий нормальных нет. Только и секут за тобой, только и секут. Короче, козлы кругом и сволочи. То ли дело в Москве. Мне ещё полгодика продержаться. Получу лицензию, и тогда они у меня посмотрят. Придурки тупорылые.
      Я хотел поподробней поинтересоваться об условиях работы здесь на комбинате и перспективах на трудоустройство в столице, но не успел. Мой провожатый подвел меня, к обитому синим железом скворечнику на заборе, кивнул в его сторону головой, давая понять, что это и есть место моего караульного бдения, а сам молча двинул по тропинке дальше, продолжая что-то бурчать себе под широкий нос.
      Я только успел взяться за поручень лестницы, ведущей наверх, а оттуда сверху, уже мчался мой сменщик, причем мчался не просто, а с великими претензиями и крепкими выражениями.
      – Ты, чего как долго-то?! – орал он громко и даже с каким-то истерическим подвизгиванием, скатываясь по скрипучим ступеням. – Я, чего здесь должен до обеда сидеть? Смена уж давно кончилась, а ты тащишься, как беременная черепаха на последнем месяце? Вообще все оборзели, дальше некуда. Вообще беспредел полный кругом, как жить дальше? Вот народ!
      Поравнявшись со мной, крикун сунул для приветствия руку, и быстро сменив гнев на милость, поинтересовался:
      – Новенький? Откуда родом? Я – Вовчик.
      Получив краткие сведения обо мне, Вовчик решился немного задержаться и провести со мною легкий производственный инструктаж, правда, неофициального порядка.
      – Ты, это, – наставлял он меня, – главное на вышке днем не ложись. С шоссе хорошо видно, что головы нет, а там часто Хорёк ездит да другие шишки. Короче засечь могут.
      – Какой Хорек?
      – Начальник охраны комбината, между прочим, тварь последняя. Так и сечет, чтобы к чему-нибудь придраться и штрафняка накатить. Он точно чистый хорек, увидишь его, и сам поймешь по рылу острому, только лучше с ним не встречаться. Еще вот чего, если чего читать будешь, то книгу на коленях держи, опять же Хорек заметить может. Ругается он насчет чтения ни чуть не меньше, чем за спаньё. Курить можно, это ничего страшного. А вот разговаривать, ни с кем не разговаривай. Если завяжешься с кем, осторожней, здесь стукачей полно, сдадут, моргнуть не успеешь. Дело лучше иметь только с теми, кого хорошо знаешь. Сначала осмотрись, как следует. Первым на рожон не лезь. Тише будешь, дольше не попрут. Чуть промахнешься, настучат такого, чего ты про себя и не знал никогда. Тут с этим строго. Только присядь, сразу стукачи, как мухи на какашку налетят.
      – А за что на меня стучать? – не понял я последнего пункта инструктажа. – Я ничего нарушать не собираюсь.
      – Недельку поработаешь, будет за что, и будет чего нарушить, главное не писай в рюмку, – успокоил меня Вовчик и неторопливо, с чувством полного исполненного долга пошагал по тропинке, время от времени, сбивая ногой пушистые головы любопытных одуванов.
      Я забрался на свое рабочее место и осмотрелся. Пейзаж вокруг меня был не богатый, хотя местами и красивый. С вышки просматривался кусок свежезалатанного пригородного шоссе, пыльный тротуар и обильно поросшие лопухом, с заплатками из ярко розовых цветов неизвестной мне породы, задворки производственных цехов, на которых местами алел битый кирпич, и блистали самоцветами осколки чего-то стеклянного. Посмотрев минут, этак пять охраняемое пространство я заскучал. Я вообще без дела сидеть не любил, а сидеть долго, было для меня просто смертной мукой. Я посчитал немного машины, проходящие по шоссе, и стал думать о том, чем бы еще занять, скучающую голову. Вдруг вспомнилась мне та шустрая девчонка из отдела кадров, и пришлось усмехнуться. Вот ведь как получается неудобно: с виду она добрая и приятная, а на деле оказалась еще та штучка, но всё равно хороша Ксюшка. Хотя женишься на такой, в миг в бараний рог скрутит, но я тоже подарок. Это я тоже с виду только добрый, вежливый и мягкий, а зацепи меня поглубже, так сразу и пожалеешь. Со мной только свяжись, в миг любого отбрею. Чего же сейчас эта Ксюша делает, наверное, пишет, чего-нибудь? Старательно, наверное, пишет. Склонилась опять над бумагами и делает важные записи в серьезных документах. Интересно бы посмотреть. Может всё-таки завтра подойти к ней, а вдруг чего сладится. Не зря же дядя Федя, царство ему небесное, часто повторял: «Деревенщина Ермил, а посадским бабам мил». Вдруг чего у нас сладится? Чего я хуже дяди Феди? Вот бы сейчас…
      – Парень, – раздался снизу чей-то осторожный шепот. – Парень, выгляни сюда. Дельце бы нам с тобой справить.
      Я так резко закрутил головой, что с правой стороны, наверное, лопнула жила. Ну, пусть не жила, но капилляр какой ни будь, точно дуба дал. Шея заболела, но было не до неё. Не до ощущений было. Узнать бы кто это тут шепчется? Что за привидения такие у вышек обитают? С внутренней стороны забора никого не было, и я высунул голову на внешнюю сторону. Вот именно там, у забора и стояла таинственная шептунья. Лет ей было, этак за шестьдесят и лет тридцать из них, она видно пила беспробудным образом. Последствия этой вредной привычки хорошо просматривались на её лице даже издалека. Её внешний вид портил все надежды на какие-то дела и поэтому справляла она их скорее всего не часто.
      – Парень спиртику не кинешь? – стала просить меня неприятная незнакомка, увидев, что я, наконец, её заметил и, вертя при этом в руке помятую десятку. – У меня и грелка на замену есть.
      – Какого спиртику?
      – Чего новенький что ли? – рассержено, плюнула в сторону моей будки бабушка. – В первый раз, что ли здесь?
      – В первый, – лаконично признался я.
      – Ну, давай сбегай до цеха, налей мне в грелку спирта, – стала строго вещать мне старуха пока ещё не понятные предложения. – Там ваших не проверяют. Сбегай. Тут до разливочного рукой подать.
      – Как же я сбегаю, я ведь здесь вроде на посту, – дивился я вслух неприемлемым предложениям незнакомки. – Нельзя мне никуда отлучаться. Не положено.
      – А чего здесь случится? – пожала плечами она. – Забор что ли унесут? Так ты за забор не бойся, я посторожу. Помогу тебе, уж больно ты парень симпатичный, не то, что здешние дурососы. Ну, так сбегаешь?
      – Нет.
      – А чего нет-то, я ведь не просто так, а заплачу? Деньги-то у меня есть, а деег не хочешь, так мы с тобой и по-другому сговоримся.
      – Да не могу я бабушка никуда бежать со своего поста, не положено мне. Я ведь вроде здесь как на службе, – ни с того ни с сего вдруг стал оправдываться я перед пожилой женщиной.
      – Козел ты стоеросовый с занюханной задницей, – подвела итог нашему разговору уже строгая старушка, плюнула в пыльную траву и гордо двинулась дальше вдоль забора.
      Я посмотрел ей вслед и дождался, когда она дойдет до будки моего соседа. О чем они там беседовали, не знаю, но факт взаимной передачи чего-то друг другу замечен мною был. Ладно, это не моё дело, пусть передают. У них своя свадьба, а у меня своя. Чего мне за других заботится, своих проблем по уши. О Ксюше почему-то больше не думалось. В голову всё больше лезла неприятная старуха с её дерзким предложением. Видно охрана здесь тоже легкой коммерцией занимается. Вот тебе и наш забор – неприступная крепость, а наша охрана самая строгая в округе. Внизу заскрипели ступеньки. Я метнулся к двери и столкнулся там грудью со лбом начальника караула. Он поправил очки и стал чинить с меня спрос.
      – Ну, что здесь видно? Посторонние на границу поста подходили или ты спал на посту? Отвечай быстро, всё как было.
      Я пожал плечами, решая по ходу пожиманий сказать про старуху или нет. Решил всё-таки сказать.
      – Старуха какая-то подходила. Просила чего-то ей передать. Только я решительно отказался.
      – Решительно?
      – Решительно.
      – А чего именно она просила? – спросил суровый начальник таким протокольным тоном, что я очень пожалел о своем признании, но решил все-таки открывать ему всю правду дальше.
      – Спирта какого-то.
      – Так, значит, спирт стали таскать. Молодец, – похлопал меня по плечу маленький шеф и торопливо удалился, шепча под нос кому-то угрозы. – Думают меня провести, не выйдет. Посмотрим, посмотрим. Ох, и получите вы у меня. Думают, что я не увижу. Вздумали вокруг пальца обвести. Я на охране десять лет стою, кого обмануть вздумали.
      Я же остался стоять дальше над колючим забором. Прошло немного времени, и меня опять окрикнули.
      – Слышь, мужик, дай я здесь пролезу. Сотнягу плачу прямо сейчас и ещё одну на обратном пути. Ну, чего пустишь или как?
      На этот раз с внешней стороны забора стоял рыжий пацан лет тринадцати и, задрав голову, ждал моего ответа на своё, скорее всего коммерческое предложение.
      – А как же ты пролезешь? – искренне удивился я, осматривая сверху плотные круги колючей проволоки около моей будки.
      – Не твое собачье дело, – сбил моё любопытство юный предприниматель. – Так да или нет?
      – Нет, – покачал я головой. – Работа у меня такая никого не пускать. Я можно сказать здесь на посту охрану несу.
      Пацан, получив безапелляционный отказ на свою противозаконную просьбу, отошел на пару шагов в сторону и выдал мне такой поток изысканных оскорблений с обещанием прирезать на днях меня и всю мою семью, что меж лопатками у меня похолодело и похолодело не слегка. Только я опомнился от неожиданности дерзкого ответа юнца, на пост опять нежданным ураганом влетел начальник караула.
      – Что опять переговоры ведешь? Кто разрешил? Почему без спроса? Когда же вы наконец службу научитесь нести правильно?
      – Да ничего я не веду, – стал неуверенно оправдываться я и опять открыл начальнику всю правду.
      Начальник в очередной раз похвалил меня, грозно сверкнул очками, и подозрительно оглядываясь, удалился к зарослям лопухов.
      Скоро пришла смена. Менял меня, как раз мой первый знакомый в караульном помещении, тот самый кудрявый мужчина с проседью. Звали его Михал Михалычем, и я сразу же чистосердечно рассказал ему обо всех своих первых приключениях. Он меня успокоил и посоветовал:
      – Ты Андрей, на первых порах не отвечай никому, посылай мысленно всех как можно дальше, и все случаи такие вот здесь журнале записывай. На всякий случай. Мало ли за что оправдываться придется. В нашей службе ведь никогда не угадаешь где, когда и во что вляпаешься. Бывает, начальство специально стукачей с улицы посылает, чтобы на крючок подцепить.
      Михаил Михайлович достал с полки потрепанный журнал и, открыв его, ткнул пальцем в чистую страницу. Крякнул и, пожурив слегка, посвятил меня немного в охранную мудрость.
      – Вот видишь у тебя ни одной записи, это плохо: или скрыть чего-то пытаешься или спишь на посту. Ты всё пиши сюда подряд, бумаги больше, чище зад, а чище зад и телу приятно и душа спокойна. Бабка Дуня подошла, пиши, что посторонний нарушил границу поста, и ты провел профилактическую беседу. А с медным Костиком будь поосторожней, он гад еще тот. Он так подставить может, что не ототрешься.
      – С кем? – переспросил я.
      – Ну, начальник нашего караула. Давным-давно был такой руководитель КГБ – железный Шурик, вот в честь его Костика и прозвали медным. Почему, не спрашивай, не знаю, наверное, по должности и по въедливому характеру да свойству его лица зеленеть иногда от злости, а чаще с перепоя. Сегодня он точно следить за тобой будет. Ему тебя на крючок надо посадить. Этот гад всех на крючок сажает. Проверять он будет каждую смену. Так что ты бди. Наше руководство все сволочи, а особенно те, кто помоложе. Так перед начальством задницу и рвут, чтобы выслужиться. Был один тут, Паша Балабол. Вот гнида, так гнида. За всеми следил и на каждого досье вел. Мы у него были, как на рентгене. Вроде мужик местный, а всё выслужиться хотел, рвал и метал. Короче, дорвался он – пришили. Теперь вот у Хорька новый зам, тоже из наших, из коренных. Пока вроде ничего, а что дальше будет, посмотрим. Балабол тоже хорошо начинал. А потом…. Это он меня на вышку со склада бросил. А чего я сделал? Да ничего. Все несунов прикрывают, и я одного прикрыл. Дело-то житейское. Да только вот он стукачем оказался. Таким дятлом застучал, что прости меня господи, хотя я и в господа не верю. Стуканул мой несун Балаболу, тот выше, и меня на забор посадили. Вот сволочи. На складе житуха была то, что надо. Всё в сиропе и шоколаде, а главное тепло и дела можно было чисто крутить, не то, что здесь по мелочи. Ну, ты давай, иди на завтрак, а то там уже всё холодное и поварихи злые, а ты ведь сам понимаешь, что хуже злой бабы только тяжелое похмелье. Иди скорее.
      Я отправился в караулку, потом сходил на завтрак, выслушал едкую критику о своей нерасторопности от хмурых женщин и уселся на лавочку под сенью лохматой черемухи. Рядом со мной сидела часть моих товарищей, свободных от несения службы и мы неспешно беседовали. Беседа была обычной для кратковременного отдыха. Хорошо после тяжелой доли караульного посидеть в черемуховой тени. Кто мне не верит, тот пусть сам попробует. Уверен всякому эта приятность понравится. Серьезных тем здесь под черемухой не поднимали, а ограничивались обсуждением телевизионных новостей да погодных условий. Условия те давали немало поводов к обсуждению. Сушь стояла в нашем районе такая несусветная, какая бывает в только бразильских и мексиканских сериалах. Было жарко и душно, а потому в караулку идти не хотелось, и я так продремал на лавочке, под неторопливый говор своих соратников до своей очередной смены. Эта смена прошла уже без неожиданных приключений, но с тремя переговорами с внешней стороной забора и двумя проверками начкара. Все эти возмущения моего караульного покоя я теперь аккуратно записал в журнал и не прогадал. Медный Костик, решивший в третьей моей смене проверить ведение постового журнала, наткнулся на частое упоминание своей фамилии и засмущался. Это смущение привело к тому, что проверки с его стороны разом прекратились. К третьему выходу, на пост я совсем уже освоился, не скучал и грешным делом стал, правда, исключительно про себя, считать себя же заправским ветераном. А ночь вообще прошла спокойно, врут, наверное, что преступный элемент тьму любит. Может где любит, только не у нас, у заборов ликероводочных предприятий. Спит, оказывается наш противник ночами, и нам спать не мешает. Я, конечно же, в первую ночь не спал, но о дальнейших своих снах на караульной вышке всё же подумывал. Вот немного освоюсь и тогда уж точно свое возьму. Отстоявши в четыре часа утра полный круг своих караулов, я с чистой совестью шел отдыхать до конца смены, благо ночью распорядок бодрствующих смен не соблюдался. И вот несмотря на ряд неудобств, я крепко уснул на жестком казенном ложе. Разбудила меня предсменная суета. Народ стал подниматься, оправляться и к дому собираться. Между моими напарниками ходил чуть позеленевший медный Костик и каждого о чем-то просил. Просьба, по всей видимости, была не из приятных и все как один в ответ на неё отрицательно качали головой. Начальник злился, сжимал скулы с кулаками, но ничего поделать со строптивыми к своему глубочайшему сожалению не мог. А тех, кого он не опросил, оставалось всё меньше и меньше. Когда их осталось человека три, Костик стал подозрительно посматривать на меня. Такая косьба ни к чему хорошему привести не могла, и я попытался слинять на улицу, но не смог. Железной рукой медный Костик схватил меня уже на пороге и грубо подставил под свои начальственные очи за стеклами в золотой оправе.
      – Ты, вот что, – начал он вроде бы как издалека, – войди в положение. Представляешь сразу трое на больничный ушли, а у одного теща опять померла. Нашла, понимаешь время. А с больными тоже надо бы разобраться. Купили, наверное, больничные свои. Сейчас в больницах вообще лечить перестали, только больничными торгуют. Бизнесмены хреновы. Они торгуют, а мы выкручивайся. Ты-то парень вроде ничего, нашу работу на лету схватил. Поэтому выручай. Отработай еще смену. Оплату конечно двойную получишь и к тому же не на вышке, а в проходной стоять будешь. В проходной намного интересней и веселей. Выручишь меня сейчас, я твой должник. Не выручишь, тогда извини, здесь уж завидовать нечему будет. Ну, чего договорились, что ли?
      Делать мне было нечего, в долги с неприятностями в первый день службы залезать не хотелось, и я согласился. Костик радостно схватил меня за руку и потащил к заместителю начальника охраны, видимо ожидая за мою вербовку на вторую смену серьезной награды. Что уж он потом там получил, медаль, почетную грамоту, место на доске почета или ещё чего, не знаю, но я на вторую смену остался.

      Во вторую смену мне сначала предложили выспаться, на что я с радостью согласился, и всё предложенное выполнил в полном объёме. На пост я заступил как раз перед двенадцатью часами дня, когда инженерно-технические работники комбината жались у дверей проходной, не находя смелого вожака для обеденного похода. Всех потенциальных вожаков страшили два фактора: минутная стрелка в трех деления от двенадцати и заместитель начальника охраны с блокнотом в руках и женщиной из отдела организации труда у плеча. Оказывается одной из обязанностей заместителя начальника, была обязанность пресекать ранний уход на обед технической интеллигенции комбината. Вот он сегодня эту обязанность и выполнял. Интеллигенция, конечно же, его увидела, тормознула и давилась желудочным соком перед порогом проходной, проклиная, но исключительно про себя, заместителя начальника охраны, согласованные с профкомом правила внутреннего распорядка, отдел организации труда и вяло текущий ход времени на местных часах.
      Все эти особенности предобеденной пятиминутки подробно сообщила мне моя напарница тетя Галя, румяная и словоохотливая женщина почти уже средних лет. Она бы мне рассказала, еще чего-нибудь о местных обычаях, но минутная стрелка подползла к двенадцати, заместитель убрал свой блокнот, отпустил домой женщину, и интеллигенция сразу же рванула на наши турникеты. Вожаков уже не надо было, на законное дело шли. Всем ведь известно, что когда на законное дело идут, то вожаков чаще всего не выбирают. Тетя Галя оказалась очень осведомленной женщиной, и во время прохождения людского потока она быстро сообщила мне о доходах руководителей среднего звена и их семей.
      – Глянь, вон жена начальника второго цеха Егошина, чешет. Вон краля, какая. Чего ей не рядиться, если муж по пятнадцать тысяч загребает да ещё взятки без стеснения берет. А вон Светка Дудкина, жена начальника гаража тоже расфуфырилась. У неё мужик восемнадцать тысяч оклада имеет и бензином казенным торгует почти каждый день. Без зазрения совести торгует. Живут же люди, не то, что мы, нищета. Только я им не завидую, я честность люблю да к тому же я не замужем.
      Естественно сообщения касались не всего управленческого персонала, а только тех, кто прошел мимо нас с тетей Галей. Когда основная масса пробурлила, мы закрыли створки широкого выхода и оставили узкий проход для отщепенцев от дружной толпы. Таких было немного, но они были. Всех одиночек мы останавливали и вежливо досматривали их сумки. В сумках ничего интересного не было, и потому их нам показывали практически беспрекословно. Скоро и этот редкий людской ручеек иссяк, а мы смогли расслабиться и поближе познакомиться. На посту нас было трое: я, тетя Галя и Кузьмич. Тетю Галю я уже представил, а Кузьмича и представлять нечего, Кузьмич он, и всё тут. Кузьмич был подвижен и весел, особенно в отношении тети Гали. Он, словно задорный петушок, кружился вокруг неё, непременно стараясь, дотронутся до её тела своим крылышком. Она же старательно делала вид, что увертывается от ласковых прикосновений напарника, но как бы ненароком подставляла под его ладони самые неприступные места. Попав в это самое место, мужичок травил одну и ту же прибаутку:
      – Вам друзья найти едва ли, бабы, лучше нашей Гали, вот такие трали-вали. Правда, Галюха?
      Наряду со своей игрой, напарники рассказывали мне о превосходстве несения дежурства на проходной в отношении других постов.
      – Здесь хорошо, – ведал Кузьмич, – летом не жарко, зимой не холодно. Здесь вентиляторы стоят. Ходить далеко не надо, да и дела здесь кой-какие провернуть можно, каких в другом месте не сладишь. Я прежде, тем, как сюда попасть два года на вышке отстоял, и вот уж скоро год здесь стою. Нормальное место. Здесь все тебя уважают. Если чего не так, я такой шмон каждый день могу устраивать, что не приведи господи. Тут одна нагрубила мне, когда я при исполнении был. Не понравился дамочке мой нательный обыск, права качать стала, дескать, её женщина должна обыскивать. Цаца, какая. Ей ничего я сначала не сказал, погоди, думаю. А потом, как она со смены идет, я ей, иди сюда, и иначе как через комнату досмотра с работы не выпускаю. Эта дура побежала жаловаться. В профком ходила, к начальству своему, ещё куда-то, да только что толку, я ведь прав. Имею полную обязанность досмотр проводить. Инструкция. И нигде в инструкции не сказано, что одного человека каждый день нельзя проверять по два раза. Можно, если он тебе подозрителен. А то, что она мне была подозрительна, я в два счета доказать мог. Спросил бы кто, сразу бы доказал. У нас здесь все подозрительные, место такое. Здесь если подозрительным ко всем не будешь, весь комбинат растащат вместе с проходной. Воры, одни воры кругом. Поэтому моя правда твердая была, такая твердая, что тверже не бывает. Доказал я этой дуре свою правоту. Извиняться потом прибегала. Ну, я, конечно, извинил, не с первого раза, но извинил. Добилась она этого всё-таки, посговорчивей стала и добилась. Теперь со мною уважительно за километр здоровается. Иначе с ними нельзя. Пропадёшь. Наш народ только крепкой рукой держать надо.
      – Ну, ты у нас строгий, – подмигнула тетя Галя Кузьмичу, так ласково, что он зарделся от гордого удовольствия и ущипнул её пониже поясницы.
      Только пордеть ему долго не удалось, инженерно-технические работники с обеда повалили. Сначала мы их пропускали в узкий проход, а потом отперли широкий. Пик толчеи в проходе наблюдался без трех минут час. Затем все проходы были закрыты и мы по приказанию заместителя начальника отлавливали опоздавших тружеников умственного труда. Таковых оказалось семеро. Все они были взяты на карандаш и очень расстроены, а мы наоборот обрадованы хорошим уловом. Скоро на проходной опять наступил покой. Наше начальство удалилось на обед, а мои напарники пошли попить чайку. Я остался на посту один и думал о Ксюше. Я о ней последнее время часто думать стал. Вот ведь как бывает. Запала дума такая в душу и всё, чуть расслабился и Ксюха в голове.
      – Привет рыцарю копьёвского стола, – услышал я за спиной звонкий и немного знакомый голос. – Как дела граф?
      Я обернулся и обомлел. Передо мною стояла улыбающаяся Ксения, ну та самая из отдела кадров про которую я сейчас и думал. Вот чудеса, не успел я про неё подумать, а она тут, как тут. Ну, прямо, как в сказке.
      – А ты здорово продвинулся по службе, – удивленно покачала она головой, – на проходную ставят минимум, как через полгода усердного бдения, а ты уж на второй день здесь. Если так дальше пойдёшь, то через пару лет начальником охраны или министром внутренних дел станешь. Тогда уж не забывай старых знакомых, Андрюша. Заезжай в нашу провинциальную глушь по своим министерским делам. Даешь слово?
      Она весело махнула мне напоследок рукой и скрылась в направлении отдела кадров, а я будто прирос к месту. Хотелось догнать её, поговорить, объяснить ситуацию, но я стоял истуканом, соблюдая армейские правила часового, который не имеет права на посту пить, курить, есть, разговаривать, передавать кому-либо чего-либо и уж, конечно же, убегать с поста за девчонками, пусть даже самыми красивыми. Вот так я и стоял пнем березовым, а может быть это счастье, скрылось от меня в темный коридор, оставив лишь после себя аромат таинственно-приятного запаха. Грустно мне стало так, что словами этого состояния описать никак невозможно. Хорошо тетя Галя с Кузьмичем вернулись с чаепития. С ними стало повеселее, да и время отбывания с поста скоро пришло. Мы пошли в караулку, потом пообедали и дружно сели всё под тот же куст черемухи. К нам сразу же подсели товарищи с других постов, и Кузьмич стал травить анекдоты. Анекдоты были старые, всё больше про Вовочку да Чапаева, но народ смеялся, пусть не от души, однако охотно. Особенно закатывалась длинноносая молодушка, усевшаяся рядом с рассказчиком и не сводившая с него откровенно восхищенных глаз. Кузьмич же довольный своим успехом у окружающих, и, конечно же, близсидящей девицы, рассказывал еще и еще. Правда, анекдоты эти становились, всё известней и известней, но общему веселью это никак не мешало. Грустила в компании, пожалуй, только одна тетя Галя. Не по душе ей было, что её сердечный друг по службе, растрачивает свою веселость посторонней публике. Ой, как не по душе, особенно когда в публике есть наглые молодушки. Она даже старалась не улыбаться, но портил это задуманное дело её смешливый нрав. Не давал он возможности показать Кузьмичу тети Галино недовольство. Тогда решилась тетя Галя подойти к этой теме с другого бока. Она взяла меня под руку и стала рассказывать свои мнения о нашем руководстве, старательно прижимаясь ко мне да искоса посматривая на Кузьмича. Тетя Галя видимо давно изучала этот вопрос и потому говорила подробно и с вдохновением. Начала она с самого верха и опускалась всё ниже и ниже. Мое внимание металось между напарниками, не решаясь приткнуться ни к одному из них. Слушать Кузьмича было хотя и глупо, но весело, а тетю Галю не хотелось обижать. Только внезапное упоминание тети Гали о моем друге Паше, переметнуло моё внимание полностью к ней.
      – Вот Паша Балаболов хороший человек был, царство ему небесное, – перешла она к обсуждению заместителей начальника охраны. – Никого не обидит, не оскорбит. Всегда с уважением. Всегда поздоровается, пройдет, как дела спросит, право слово молодец. Да и поможет, если чего надо. Вот про кого не могу ничего плохого сказать, только вот про него и не могу. Ой, жалко Пашу. Убили его ироды поганые. Жизнь у нас теперь такая, что всех хороших людей убивать взялись. Вот сейчас всех хороших перебьют и за нас грешных возьмутся.
      – А за что его убили-то, Вы не знаете? – решил я поддержать интересный для себя разговор.
      – Да, как же не знаю, конечно, знаю. С мафией Паша связался. Тут у нас с комбината две фуры водки угнали. Вот Паша на поиск и бросился, только мафия посильней оказалась. Это в кино ихние капитаны всех мафиозных паханов к ногтю жмут, а у нас в жизни оно совсем наоборот получается. Кишка у наших капитанов тонка. Вот Пашенька в этот оборот и угодил. Просчитался бедолага.
      Подробностей напарница рассказать не успела из-за возвращения блудного Кузьмича. Тот отчего-то прекратил рассказы и предложил даме сходить испить крепенького чайку перед заступлением на пост. Дама, тут же забыв обо всём на свете, в том числе и о своих россказнях про мафию, радостно приняла приглашение. Меня к чаю не пригласили, наверное, молод ещё. Ну, ничего страшного, у меня ещё всё впереди будет: и чай, и тетя Галя своя.
      – Ладно, – подумал я, – на посту поподробней про Пашу порасспрошу. Может, ещё чего-нибудь, новенького расскажет? А как новенькое узнаю, там дальше видно будет что делать. А хотя чего я могу сделать?
      Время отдыха пролетело как-то незаметно, и вот мы опять стережем границы предприятия от коварных несунов да других зловредных нарушителей, установленного местной администрацией режима. Проходная опустела. Все кто хотел и мог уйти, уже ушел, а кто только хотел пойти, тот ещё не решался. На улицу неспешно опускался теплый летний вечер, ещё более распаляя вроде бы как любовные игры моих напарников. Кузьмич, ну просто неистовствовал. Его брачному танцу наверняка позавидовал бы самый похотливый павлин с острова Борнео. А как радовалась этому танцу тетя Галя, просто сияла вся. Ворковала пара нашей тройки, совершенно без умолку и активность их с наступлением сумерек повышалась с каждой минутой. Тетя Галя сияла радостью близкого счастья и всячески ободряла своего кавалера.
      – Вот для неё работа точно праздник, – подумал я, облокотившись грудью, на трубчатую ограду перед пропускным турникетом. – Вот бы мне так. Была бы, например, здесь не тетя Галя, а девчонка лет двадцати. Кузьмич сразу не в счет – старик ведь, а я вот он весь на виду. Крутили бы мы с нею шуры-муры и время побыстрей бы летело наверняка, не то, что сейчас. А может быть, и еще чего-нибудь вышло? Эх, если бы да кабы.
      Вдруг я почувствовал существенный толчок в спину сухого кулака Кузьмича:
      – Встань прямо, директор идет!
      Я обернулся. К пропускному пункту не спеша, и с великим чувством собственного достоинства шагал высокий, дородный мужчина лет этак пятидесяти. На лице директора была написана усталость от дневных забот за громадный коллектив и спокойствие от удовлетворения прошедшим рабочим днем. Он вежливо попрощался с нами, пожелал доброго вечера, улыбнулся доброжелательно и пошагал на выход. И вот тут в моей голове опять зазудела праведная дура-муха.
      – Что же ты стоишь истуканом? – жужжала она. – Человеку смертельная опасность грозит, а ты пальцем пошевелить не желаешь. Вот погибнет он не сегодня-завтра, искоришь себя весь. Как узнаешь, что не стало его, сразу пожалеешь. Беги к нему, расскажи о заговоре всё что знаешь. Беги, не будь подлецом. Последний шанс твой. Уйдет сейчас директор, а за углом его может быть, уже убийца дожидается. Беги!
      – Стой не будь дураком, – вмешался еще какой-то внутренний голос, который явно был значительно поумнее мухи. – Ты уже рассказал Паше, ну и что из этого вышло? Кому от твоей правды пользы привалило. Никому, только беды одни. Не суйся не в свое дело, у тебя своих забот много. Ты лучше свою личную жизнь устраивай, чем другие спасать. Тебя-то никто спасать не будет. Запомни это и подумай, как следует.
      – Беги! – надрывалась муха, – жалеть будешь. Все локти искусаешь, помяни мое слово. Всю жизнь об этой минуте жалеть будешь.
      – Стой, – шептал умный внутренний голос, – еще неизвестно о чем пожалеешь больше. Стой, не будь дураком. Какое дело тебе до этого мужика, ты ж его сегодня первый раз видишь, и может, вообще никогда не увидишь больше. О себе думай. О тебе ведь никто не подумает. Плевали все на тебя с высокой колокольни. Не будь дураком.
      – Трус! – зло подвела итог моим сомнениям муха, – а его еще рыцарем называют? Позор! Не будь трусом-то, размазней не будь, у тебя сейчас последний шанс, завтра может быть поздно будет? Видела бы сейчас тебя Ксюша? Позор! Тоже мне рыцарь выискался, да разве рыцари такие бывают? Беги!
      Я побежал, уже заранее проклиная себя за очередную глупость и ненавидя эту дурацкую муху в своей голове. Вот бы сейчас туда дихлофосу прыснуть. Вот тогда бы этой дуре точно бы не до нотаций было. Ишь ты даже рыцарем удумала укорить?

      – Товарищ директор подождите минуточку, можно к Вам обратиться? – уже за дверью проходной закричал я. – Подождите!
      – В чем дело? – чуть испуганно встрепенулся директор, потеряв на миг свою важную осанку. – По какому вопросу?
      – По личному я.
      – По личному приходите в понедельник с четырнадцати до семнадцати часов в мой кабинет, а сейчас мне некогда и я ведь тоже имею право на отдых. Я ведь тоже человек из крови и плоти.
      – Я по Вашему личному делу. Именно только по Вашему. Послушайте меня, пожалуйста.
      – По-моему? – директор так высоко вскинул густые брови, что те почти уперлись в верхний край лба. – Это, о каком же моем личном деле мы можем говорить с Вами? Интересно.
      – Вас хотят убить! – выпалил я ключевую фразу своего сообщения, подготовленную во время кратковременной гонки преследования за директором.
      – Меня? – вроде, как не поверил мне собеседник, но заинтересовался, и мы спустились с ним к ближайшей лавочке у проходной.
      Я начал рассказывать всё по порядку, начиная с трагической гибели дяди Феди. Сначала я рассказывал стоя, но вскоре мы сели. Сказ мой директора заинтересовал, озадачил и вроде бы как даже чуть-чуть напугал. Он несколько раз переспросил меня о том, кто еще знает об угрозе его жизни. Узнав, что никто кроме нас двоих не знает, он раз пять повторил слово «Интересненько!» и стал уточнять детали, особенно имена и фамилии. Но деталей особых-то и не было. Я ведь всё, что знал, честно рассказал. Мне-то таить совершенно нечего. Тут такое дело, что чего-то и утаить страшно. После выяснения этого факта директор закурил и предложил закурить мне, я, конечно же, не отказался. Когда мы немного накурились, весьма озадаченный мною руководитель спросил кого-то невидимого в настоящее время:
      – И что же это за гнида меня заказала? И ведь не узнаешь сейчас. Довериться ведь никому нельзя. Ведь любой заказчиком может оказаться. Окопался он на комбинате и козни зловредные готовит. Вот так задачка. Сразу за один присест и не решишь.
      – Может нам в милицию сейчас пойти? – предложил я, как мне показалось достаточно умную вещь.
      – В милицию, говоришь. Нет, я пока не пойму что к чему и милиции опасаться буду. Сам же рассказывал, как Мутного замочили и кто замочил. Нет, в милицию сейчас никак нельзя. Надо сначала немного самому разобраться.
      Он закурил еще и я с ним тоже, потом он поинтересовался моим именем, где живу, и тоже представился официально, как директор комбината.
      – Слушай Андрей, – задумчиво начал он после завершения процесса взаимных представлений. – Доверится мне на комбинате некому, разве, что кроме тебя. Поэтому и прошу у тебя помощи. Помоги мне, а уж я потом с тобой рассчитаюсь. Я понимаю, что впутываю тебя в опасное дело, но очень прошу помочь. У меня просто другого выхода нет, и помощи пока ждать не от кого, только от тебя. Я по роду своей деятельности старался не вступать ни с кем в дружеские отношения и видишь, как оно повернулось. Помощи мне теперь точно ждать неоткуда. Помогай ты, если, конечно сможешь.
      Я, не избалованный вниманием больших руководителей, конечно же, выразил согласие, но совершенно не понимал, в чём я могу помочь Павлу Викторовичу, так именно звали директора. Наверное, он тоже пока не понимал, но он думал.
      – Эх, узнать бы кому Павел про диктофон сказал, – молвил во время думы директор, – тогда б мы с тобой в миг разобрались что – к чему. Эх, узнать бы? Только как? Он-то тебе никаких намеков не делал?
      Я снова отрицательно закачал головой. Мы ещё раз закурили. В это время на парадное крыльцо комбината стали по очереди выбегать мои напарники. Я хотел подойти к ним, но Павел Викторович, пресек это мое хотение и крикнул тете Гале, чтобы она позвала начальника караула. Тетя Галя не подкачала и начкар через минуту стоял перед директором, как Сивка-Бурка перед дураком из сказки. Своевременно данными начальнику караула указаниями я был немедленно освобожден от несения караульной службы и оставлен рядом с директором в покое. Мы опять думали, но думали по-разному, и очень скоро я на деле убедился в преимуществах высшего образования перед неуверенным средним. Павел Викторович кое-что придумал. Он переспросил меня о дате моего последнего разговора с Пашей и снова громко позвал начальника караула и прошептал ему что-то на ухо. Начкар сразу же убежал, несмотря на свой преклонный возраст, достаточно резвой рысью. Явился он скоро с большим таинственным пакетом. Директор молча отдал пакет мне, и мы также молча пошли в неизвестном, опять же мне, направлении.
      Это направление привело нас к небольшому двухэтажному особняку, где, как, оказалось, проживал Павел Викторович. И еще оказалось, что жил он временно один из-за отъезда остальных членов семьи на отдых к иностранному теплому морю. Директор усадил меня в мягкое кресло, угостил рюмкой ароматного коньяка и раскрыл тайну принесенного мною пакета. В пакете лежали кассеты видеонаблюдений службы охраны за тот день, когда я отдал злополучный диктофон Паше. Молодец Павел Викторович, это ж надо про такое смекнуть. На кассетах всё прерывисто и неестественно двигалось, и скоро на фоне этой неестественности я заметил себя. Вот он я, бодро шагаю к проходной и вот я же, но уже на обратном пути. Директор заметил время и стал рыться в пакете, выискивая следующую кассету для просмотра. На следующей кассете я увидел вертушку моего нынешнего поста и к великому удивлению своих же напарников – Кузьмича с тетей Галей. Они были также веселы и довольны друг другом, а заодно и тяготами караульной жизни.
      – Счастливые люди, – вторично за этот вечер я позавидовал коллегам. – Вот что значит любовь.
      Однако зависть была весьма кратковременной и быстро сменилась радостью удачи с приличной грустью сожаления о потере друга. На экране Паша был ещё живым и двигался куда-то по своим живым заботам. Он на немного замер перед охранниками, видимо делая им замечания с указаниями, и свернул к лестнице в административно-управленческое крыло. Директор опять нырнул в пакет и зашуршал там мелким зверем. Павел Викторович прекрасно знал, что делать и главное как делать, третья кассета тоже оказалась результативной. По широкому коридору опять размашисто шагал Паша. Директор замер в серьезном напряжении, предвкушая радость удачи. Тот за кем мы следили, вел нас к своей цели. К нитям таинственного заговора и страшный паук был уже рядом. Только кто же он? Эх, знал бы Паша к чему идет. В миг бы он тогда остановился, и не сидели бы мы сейчас здесь с самим директором «Хмельной Забавы» в глубоких подозрительных раздумьях. И вот Паша взялся за ручку двери.
      – Вот сволочь! – заорал Павел Викторович. – Вот пригрел гадюку на мохнатой груди. Я же его тварь из производственного отдела вытащил. Кто он был там? Кто? Дрянной экономистик с трясучей попой, а я его начальником ревизионного отдела целого комбината сделал. И вот она, благодарность. Получите Павел Викторович. Видишь, Андрюха как бывает. Вот это да. Вот уж не ожидал. На кого угодно думал, только не на него, хотя мысли кое-какие иногда проскакивали. Скользкий тип, потому как улыбчивый очень.
      – А может не он? – решил я заступиться за неведомого мне злодея.
      А вдруг, правда, не он? Ведь всякое в жизни бывает, пошел Паша совсем по другому делу, в мы тут такие скоропалительные выводы делаем. Вдруг напраслину на человека наводим. Покоя его лишаем. Нельзя так, надо разобраться сначала.
      – Он, он, – вскочил директор и стал крутить круги вокруг моего кресла. – Теперь-то я уже уверен. Точно он. Я предполагал что-то подобное, но честно тебе скажу, не верил, что так быстро и нагло он мне изменит. Вот сволочь. Значит, говоришь, сорок тысяч за меня давал. Обидно, что так дешево заценили мою голову. Обидно, я думал побольше стою, ну хотя бы тысяч пятьдесят. Вот так Вадим Алексеевич. Вот так Вадик – «Логичней логичного».
      – Как? – удивился я, услышав, что-то очень знакомое.
      – «Логичней логичного» – присказка у него такая есть. Дурацкая присказка, но он её часто говорит. В полчаса раза два точно скажет.
      – Была такая присказка в диктофоне, была, – подтвердил я на этот раз подозрения Павла Викторовича. – Я ещё удивился, как это может быть «логичней логичного». Значит, наверное, правда он. Присказка-то эта точно в диктофоне была.
      – Он, он. Вот ведь злодей. Эх, Андрей, понимаешь, как тяжело в людях разочаровываться, а вот приходится.
      – Может в милицию пойти, – опять сунулся я со своим предложением в рамках законности.
      – В милицию сейчас никак нельзя, – опустился за стол директор. – Вадик-то наверняка не один дело планировал. Вдруг в милиции его сообщник есть. Рано нам с тобой туда идти, Андрюша. Рано. Давай сами попробуем разобраться. Сейчас я его сюда вытащу, чтобы поговорить по душам. Только сперва надо его бдительность усыпить. Я тебя представлю, как своего племянника из Тураева. Скажем, что учишься ты заочно на экономическом, и тебе консультация по организации учета спирта понадобилась. Он, как все тупые люди, любит свою ученость показать. А там дальше по ходу дела, как-нибудь, и расколем. Справимся вдвоем-то, Андрюха? Я сейчас только тебе верю, золотой ты мой человек. Только в тебя.
      Я кивнул, а директор вытащил свой мобильник. Гость явился так быстро, что будто только ждал сигнала. Павел Викторович изобразил удивительную радость на лице, и не спеша, поведал предателю нашу «легенду». Гость вроде бы на нее купился и стал мне рассказывать, какую-то заумную тягомотину, то и дело называя статьи каких-то законов постановлений правительства да каких-то писем министерства финансов. Директор же изображая радушного хозяина, собирал на стол. Мудро Павел Викторович придумал. Сейчас подпоит Вадика и в пьяном виде закрутит вопросов круговерть, а в пьяном виде редко, кто правды не скажет. Не зря на Руси говорят:
      – Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Здесь всё узнать можно, только вопросы с умом задавай да чарку почаще наливай. С умом да подходцем.
      Никакого детектора лжи не надо, налей водяры побольше и всё узнаешь. Не то, что сам выложит, а даже уговаривать будет, чтобы выслушали его тайну.
      – Молодец Павел Викторович! – мысленно восхищался я, наблюдая за действиями директора. – Молодец, не зря ему такой важный пост доверили. Голова, причем голова светлая. Таких еще поискать надо.
      А он подмигнул мне и шепнул, как бы вроде по-родственному:
      – Сходи-ка Андрюша на балкон и принеси огурчиков маринованных. Балконная дверь на кухне, а огурчики там сразу увидишь. Такая красота от глаз не укроется. Помоги мне по хозяйству немного племянничек.
      Пока я ходил за огурцами, накрытие стола закончилось, всё было уже налито и мы сели. Павел Викторович, видимо вживаясь в роль моего дяди, старательно за мной ухаживал. Он положил мне в тарелку две огромных столовых ложки салата жирно сдобренного майонезом, сообщив при этом, этот салат он приготовил самолично и мой родственный долг его попробовать. Только не знал вот Павел Викторович про моё отношение к майонезу. Не знал он, что объелся я этим продуктом в пятилетнем возрасте, да так крепко объелся, что теперь самая маленькая толика этой приправы вызывала у меня тяжелые позывы к опорожнению желудка неестественным образом. Если бы мой названный дядя знал эту особенность моего организма, то не стал бы меня так усердно потчевать. Да и я тоже хорош, надо было отказаться потверже, а я не смог. Мы выпили по приличному фужеру коньяка, и я под настойчивым приглядом Павла Викторовича съел три вилки коварного блюда. Думал, пронесет. Не пронесло. Буквально через минуту почуял я неприятную тяжесть в желудке. Тяжесть повозилась по моим внутренностям и поползла к горлу.
      – Я схожу в туалет Павел Викторович, – вежливо и торопливо отпросился я, сдерживая из последних сил коварный продукт в пределах своего организма.
      – Да что ты спрашиваешь? – махнул рукой директор. – Ты, считай, что у себя дома, а дома чего спрашивать? Ну, вылитая сестра моя Маша, тоже такая деликатная. Помню…
      Что помнил Павел Викторович, я уже не узнал, и хорошо, что не узнал, если б захотел узнать, то точно б до нужного места не добежал. А вот не узнал и успел. Правильно ведь говорят: меньше знаешь – легче жизнь. Короче, успел я вовремя и так напугал унитаз директора, что тот, наверное, теперь при смыве заикаться всегда будет. Ушел в него весь салат, прихватив с собою коньяк и бесплатный обед из заводской столовой. И так мне стало легко после этого, что заулыбался я до боли на скулах. Гораздо полегче мне стало, чем было всего минуту назад. Только зря мне так показалось, временной была победа над коварным продуктом. Затаился майонез. Притих и вдарил мне по голове, да так крепко, что я не к столу сел, а на мягкое кресло. Что со мною случилось, не знаю, но сознание куда-то улетало. Хотя я и крепился, но тьма застилала мои глаза, а в голове что-то стучало громким набатом. Так плохо мне никогда не было, но показать свою слабость перед директором я не решился из большого уважения и на его вопрос о самочувствии только махнул рукой. Этот взмах унес мои последние силы, и я стал проваливаться в темную бездну, проклиная неведомого мне человека, придумавшего майонез. Эх, знал бы он, какую мне неприятность несет, мешая свою съедобную смесь. Всё, полетел, а может всё-таки еще посопротивляться вдруг навалившейся немощи.

      Я несколько раз попытался напрячь до боли мышцы бедер, чтобы прийти в себя, но боли не почувствовал, однако разум мой немножко просветлел.
      – Уснул? – услышал я под гулкие удары крови в мутно просветленной дымке, возвращающегося сознания.
      – Уснул, я ж ему лошадиную дозу снотворного в коньяк всыпал.
      – Вот такие дела Вадик, – рокотал голос директора. – Повезло нам с тобой, что этот дебил не знает структурной схемы управления нашего комбината. Если б знал он, что у нас два директора, то он бы конечно, к генеральному пошел. А не ко мне – к исполнительному. Вот такие дела. Догадываешься, где бы мы с тобой были, кабы он всё что мне, генеральному рассказал? Кабы он знающий-то был? А? Каково? Представляешь?
      – А чего было бы? – отозвался недовольный Вадик. – Как бы генеральный нас вычислил? Доказательств ведь никаких, только бред какой-то: диктофон, заказ и прочая мура. Начитался мальчишка дешевых детективов и расфантазировался. Так ведь? Никто бы нас с тобой не вычислил. Ерунда всё это. Зря ты так разнервничался Викторович. Зря. Данная глупость этого не стоит. Так мелкая неприятность, чего из-за неё особо тащиться. Никто бы о нас не догадался.
      – Так я же тебя вычисли, а он, директор-то наш генеральный отнюдь меня не дурее. Тебя бы вычислил, а уж ты бы меня в один момент сдал. Верно ведь? Не стал бы таиться?
      – А может быть, и не сдал бы? Чего ты сразу так про меня Викторыч? Ведь вместе дело задумали, а ты меня все подозреваешь в чем-то. Обидно даже. Хочешь, верь, хочешь, не верь, а обидно.
      – А как же мне тебя дружок не подозревать? Ты за сколько Мутному генерального заказал?
      – Как за сколько? За пятьдесят тонн, как договорились. Ты к чему это?
      – Ой, ли? Мне этот Андрюшенька другую сумму назвал и или ему в диктофоне том послышалось? Не про пятьдесят вы говорили. Может, врет? Так за сколько? Уж, не за сорок ли?
      – Ну, ладно считаться-то. Я решил поторговаться, авось думаю, скину, сколько-нибудь, всё равно бы вместе с тобой всё поделили. Ведь в рыночной экономике живем. А доход бы я не зажал. Не такой я человек. Всё бы наше было Мы же одна команда. Это ж логичней логичного. Пришло бы время, и всё поделили бы. Неужели бы я от тебя, от наставника моего, чего-то таить стал. Ни в жизнь. Просто еще время не пришло обо всём рассказать. А потом при нашем ожидаемом барыше, десять тонн, такая мелочь, что и говорить не хочется. Верно ведь, Павел Викторович?
      – Ладно, не егози. Нечего передо мною бисер метать, не свинья я и твою натуру подлейшую давно уж раскусил, хотя признаюсь, что до сегодняшнего дня думал ты попроще. Удивил ты меня чуточку, только об этом потом. Чего с этим-то делать будем? Его ведь теперь никак нельзя отпускать. Теперь мы с ним повязаны туго – он на свободе, а мы в тюрьме. Ты с Балаболом-то как разобрался?
      – Да так и разобрался. Короче, стал он у меня деньги вымогать. Не дашь, говорит десять тонн, заложу тебя начальнику охраны, а уж там, говорит, тюрьма для тебя раем покажется. И всё этот диктофон в нос сует. Срок поставил до утра. Наглый такой, сволочь, я даже не ожидал от него. Не знаю, чего б дальше было, но на мое счастье как раз Посредник позвонил. Ну, я ему проблему быстренько обрисовал. Он оказывается, у нас в городе был. Я ему Балабола показал, а дальше ты сам всё знаешь. Чисто сработали. Мне даже немного не по себе от этой чистоты стало.
      – А мне, почему обо всём не рассказал, уж, коль мы с тобой команда одна? Или опять хитрил чего-то?
      – Во-первых, тебя здесь не было, ты в командировке был, а во-вторых, Посредник не велел. Не велел тебя волновать. Вот какой заботливый человек с нами Павел Викторович работает. Просто – душа человек, вот бы имя его узнать, чтобы свечку за здравие поставить.
      – Хорошо коли так, но всё равно поступил ты неправильно. Эх, знать бы мне получше твою натуру, да разве я б с тобой связался? Ну, Вадик, Вадик. Ну, изумил ты меня. Что же делать-то с тобой? Ну, да ладно проехали. Прощаю, но не забуду. Так чего с этим дурнем всё-таки делать будем? Не решили ведь, а решать надо. За нас никто не решит.
      – А зачем ты его сюда притащил? И меня, зачем показал? Мог бы и сам разобраться, дело-то не такое уж и сложное.
      – А что же тебя ему не показать? Принц, какой. Вообще-то, честно говоря, я как его послушал, так у меня прямая кишка узлом от страха завязалась. Честно. Ну, думаю всё, влипли. Прищучит нас парень. Его решил от себя ни на шаг не отпускать, а заодно узнать, кому Балабол про диктофон сказать мог. Мало ли чего. Решил разобраться да выхода поискать. Когда разобрался, что он к тебе сразу пришел, даже обрадовался. Как он тебя расколол? На «логичней логичного» взял. Как Вадик?
      – Да, на это самое, будь оно неладно.
      – Говорил тебе, чтоб освобождался от слов паразитов. Не слушаешь старших. Эх, Вадик, Вадик, когда же ты свои провинциальные привычки бросишь. Ведь ты же уже руководитель высокого звена. Берись за ум быстрее, а то поздно будет. Ну, ладно это всё лирика, как парня мочить будем. Справимся вдвоем? Вот уж не думал, что уголовщиной на старости лет придется заняться. Вот жизнь злодейка, такие сюрпризы подбрасывает, только держись.
      – Да ты чего Викторович? Я нет, я не смогу. Как же так, человека убить. Нет, я сам не смогу. Нет, я не буду.
      – Ну, а кто же будет? Если дело миллионное задумали, давай про принципы разных там моралей забывать. Не замочим парня, дела не сделаем и в тюрьму сядем. Верно ведь?
      – Верно, только я всё равно не смогу. Я лучше найду, кого-нибудь, у меня есть знакомые, которое за это дело возьмутся. Им, конечно, заплатить надо, это ведь логичней логичного, но на двоих не так дорого обойдется. И дело верное получится.
      – Как с Мутным?
      – Нет, здесь попроще. На такого клиента серьёзных людей поднимать не надо. Я сейчас в полчаса обернусь. Парня придушат здесь и сами же вывезут. Они там почти профессиналы, только разве что без диплома, у них вместо диплома татуировка на запястье. Сделают тихо и без шума. Ну, я побежал?
      – А ты Вадик часом умом не слишком двинулся? Здесь парня успокоить хочешь? Значит, решил привести сюда своих дуболомов и меня засветить? Мудро, ничего не скажешь, мудро. А потом труп найдут и станут разбираться, где его живым последний раз видели и самое главное с кем. Вот тут вся охрана на меня и покажет. Они нас всем караулом с порога проходной жадными взглядами провожали. Я, конечно, каюсь, не думал, что с ним таким образом разбираться придется. Даже в голову такое не приходило, а зря. Не додумал я этого в горячке. Должен я был об этом подумать, но заволновался чуть-чуть лишку. Не пойдет твой план, здесь по-другому поступить надо.
      – Да здесь как не поступи, всё равно на тебя охрана покажет. Чего же делать? Здесь Викторович ничего особо и не придумаешь.
      – А давай подумаем, время у нас с тобой есть. Вдруг чего и придумаем.
      Они замолчали, загремели посудой и, наверное, стали пить. Надо было бежать. Только, как и когда. Тело меня совершенно не слушалось. Странное было ощущение. Казалось мой мозг, и мои мышцы отделились друг от друга. Голова сигналила руке: «пошевелись», а та её не слышала или может, слышать не хотела. Уходил сигнал, как в пустоту. Я несколько раз пытался пошевелить рукой, но всё напрасно. Ничего не получалось, и наступила она – полнейшая безнадега. Был со мною подобный случай. Выпили мы с пацанами на наш деревенский престольный праздник. Крепко выпили. А как до кондиции дошли, на подвиги потянуло. Первым подвигом стала река. Как раз тогда целую неделю перед этим дожди лили, река, конечно, здорово прибыла и крепко помутнела. Вот мы в эту густую муть купаться и прыгнули. Весело прыгнули, гурьбой. Я на середину поплыл, где течение побыстрее. Кровь-то играет. Не дает ей покоя коварный алкоголь. Вдруг чую, что плыть не могу. Выдохся. До берега вроде рядом – метров десять – пятнадцать, но плыть не могу. Хочу, но не могу. Ноги с руками, как свинец, сердечко колотится, а кричать не хочу. Как это закричать, опозориться. Не пристало мне – такому герою, на помощь звать. Вдруг услышит кто? И плыть не могу и позориться не хочу – решил утонуть. Плюнул на всё и перестал шевелиться. Будь, что будет. А было вот что, мелко там было, по грудь мне всего. Было бы глубже, то точно бы утонул, потому что полностью безнадежности себя отдал. Всего отдал, без остатка. Вот тоже самое чувство, чувство мутной реки почувствовал я и сейчас. Та же безнадега настала. Плюнул я опять мысленно на все. Расслабился и полетел в черный провал небытия, наверное, навсегда. Вот ведь, как просто. Никого теперь больше не увижу. Интересно узнает Ксюха, что меня больше нет. Вот тебе и рыцарь, вот тебе и граф на вороном коне. Интересно, вспомнит она меня хотя бы ещё один разок? Наверное, нет. А вдруг да? Интересно. Закрутила меня тьма и куда-то поволокла. Куда только? Скоро узнаю, а может, нет?

      – Андрей! – кто-то крепко тормошил меня за плечо. – Поднимайся!
      Я открыл глаза и вроде как удивился. Передо мною стоял и улыбался Павел Викторович. Все мое тело разрывалось от тупой боли. Такое чувство было, как будто провел я интенсивную двухчасовую тренировку после месячного перерыва. Одно радовало, если чувствую боль, – значит жив. Тут ещё к первой радости вторая втерлась – оказывается я, и шевелиться могу. С трудом, но могу. Что ж выходит, я и не умер совсем?
      – Вставай герой, вставай – продолжал тормошить меня директор. – Ты чего вчера сломался-то и меня с преступником один на один бросил. Ладно, ладно. Вижу, что устал и перенервничал. Ты всё равно молодец. Если б не ты, мне бы точно не жить. Спасибо тебе большое. Должник я теперь твой на всю оставшуюся жизнь.
      – А где Вадим Алексеевич? – спросил я, поднимаясь еле-еле с кресла.
      – Да, чего про эту гниду вспоминать. Пошел домой явку с повинной писать. Теперь он не наша забота, пусть прокурор с ним разбирается. В прокуратуре про этого подлеца уже знают.
      – А вдруг сбежит?
      – Не сбежит, он трус, а если сбежит, то его быстро отловят.
      Я медленно сделал несколько шагов по комнате, глянул в предрассветную тьму широкого окна и задумался. Может, мне приснилось всё? Может и не сообщники они и никому жизнь моя не нужна? Вот бы здорово, если бы так было. Хорошо бы Павел Викторович настоящим директором оказался. Он вроде мужик нормальный.
      – Слушай Андрей, ты извини меня, – снова отвлек меня от раздумий Павел Викторович, – Только мне срочно уезжать надо. У меня через три часа самолет из Москвы. Вон уж под окном меня водитель дожидается. Ты уж до своего Копьёва сам на автобусе доберись. На работу не ходи, я там всё решил. Только просьба, ты про всё это никому не говори до послезавтра. Спросит кто, что у меня делал, скажешь, дымоход на даче чистил, а потом я тебя поужинать пригласил. Только лучше вообще никому про вчерашний вечер не рассказывать. А послезавтра пойдем вместе в прокуратуру. Лады?
      – Конечно, – ответил я, всё ещё соображая, что же со мною вчера было – сон или явь.
      – Пойдем мы тебя до остановки подбросим, – опять заторопил меня директор. – Извини, что до дома не могу. Спешу очень. Опаздываю. А всё-таки ты молодец. Спасибо тебе огромное. За всё спасибо. Если б на свете не было таких людей, как ты, то вообще и на свет родиться не следовало.
      Мы сели в «Волгу» и она, поплутав по еще темным улицам, вывезла меня к автобусной остановке. Павел Викторович Радушно попрощался со мной за руку, хитро подмигнул, неожиданно сунул в ладонь несколько купюр и сказал на прощанье:
      – Вот тебе Андрей за работу. Камин ты мне на даче классно починил. Золотые у тебя руки. Послезавтра приходи ко мне, как договорились. Еще работка для тебя имеется.
      «Волга» уехала, а я с открытым ртом стоял около облезло-ободранного павильона районной автобусной остановки. Время было полчаса пятого утра. Автобус придет в пять. Интересно, когда же меня будут убивать. Хорошо, если всё мне это приснилось. Вот бы счастье было тогда. Вот это была бы радость. И тут я услышал шаркающие шаги. Из переулка кто-то шел и шел не один. Сначала я хотел бежать, но сразу спохватился. Чего я трус такой, что ли? Извините, еще неизвестно кто кого. Только вот тело у меня ныло, но всё равно за себя постоять сумею. На легкую победу не надейтесь. Я, несмотря на болезненные ощущения практически во всех членах моего тела принял боевую стойку. Во всяком случае, мне так показалось. Вот они вышли из туманного угла, и я мгновенно переместился к близстоящему забору, решив укрепить своё боевое состояние увесистой штакетиной. Я нащупал правой рукой первую попавшуюся доску, приготовясь единым махом вырвать её вместе с гвоздями, если вдруг мои тревожные опасения, по поводу выходящих из-за угла злодеев, подтвердятся. Наконец, они четко встали в зону моей видимости, заставив в очередной раз меня слегка удивиться. Вот действительно полоса удивлений, так и клокотала в моей душе на этой неделе. Столько событий, столько неясностей, что мне порой всё это стало казаться не совсем реальным. Сами посудите: приготовился я по глупости своей к битве с отмороженными бандитами, а увидел наших деревенских мужиков. Вот уж действительно тесен мир, особенно в пределах нашего района. Хотя, стоп, а вдруг Тодор наврал мне про находку курток и Пашу, они убили. Вдруг их и сегодня Вадим нанял для очередного душегубства. Штакетину надо рвать. Рвать, пока не поздно. Неужели, они такие хитрые сволочи и потом, ведут они себя чрезвычайно странно? Молчат, точно к чему-то готовятся. Наши взгляды встретились и мужики оживились.
      – Андрон, – заорал на всю спящую улицу районного центра Тодор, – как ты здесь дружище? Полсотней не одолжишь меня до следующей недели. Блюдом буду, если вовремя не отдам. Ты ж меня знаешь.
      – Этот кокос всегда слово держит, разве, что за редким исключением, но такое со всяким кокосом случиться может, – поддержал репутацию друга Кокос. – Мы тут загуляли чуть-чуть у моего двоюродного дядьки, а жена его Галька, стерва, с ночной смены пораньше смоталась. В семь ведь должна была закончить кокосина драная. Короче, выгнала она нас. Вот такие дела брат. Так нагло выгнала гадина, что у меня до сих пор спина чешется.
      Я, стараясь не приближаться к мужикам на позицию ближнего боя, достал из кармана одну из купюр, выданных мне директором, и, не глядя, сунул её Тодору. Тодор застыл в великом недоумении, вид купюры так смутил его, что он видимо даже потерял дар речи, а вместе с ней и способность к движениям. Только продолжалось оцепенение недолго. Тренированный всевозможными экстремальными жизненными упражнениями организм моего односельчанина с потрясением справился и Тодор заговорил:
      – Ты, это Андрюха, всё мне? Ну, ты молоток. Клевый ты пацан. Наш пацан, копьевский. Ну, я того. Короче сейчас, тут круглосуточный рядом. Я мигом слетаю. Ну, ты молодец Андрюха. Уважаю тебя. Я и раньше тебя уважал крепко, а сейчас… Молоток Андрюха!
      Пока Тодор отсутствовал, Кокос никаких агрессивных намерений не проявлял, а только жаловался на тяжелый характер своей дальней родственницы Гальки, потирал шишку на лбу и чесался о забор спиной.
      – Вот ведь стерва, какая, – уныло обижался мой земляк. – И чем она меня так по спине звезданула? Конечно, дядька тоже виноват здорово. Ведь Галька-то чего вернулась? Ведь не просто так, кокос её вернуться дернул. Здесь дело вот как получилось. Такой кокос значит вышел. Она в прошлом месяце трехлитровую банку спирта вынесла на осенние праздники и поставила её под кроватью. Причем спрятала весьма небрежно. Овчинкой старенькой прикрыла и всё, и все кокосы. А у дядьки на спирт нюх, дай бог каждому из нас. Он овчинку-то отодвинул, банку нашел и стал из неё спиртик каждый день кокосить. Выпьет стаканчик и хорошо ему, а чтоб баба выпивок не заметила да разборов со скандалами не разводила, он в банку всегда доливал. Выпьет стаканчик, и стаканчик же водички из-под крана дольет. Всё бы ничего, только к соседке ихней, какой-то кокос родственников принес, да так неожиданно, что дома у соседки ничего и не было. Соседка, кокос её не к месту попутал, к Гальке, дескать, одолжи спиртику, на неделе отдам. А Галька дядькина, скажу я тебе Андрюха баба не промах, та еще кокосина. Она полбанки отливает и водичкой остаток разбавляет, ну, чтобы выгоду при возврате долга иметь. Она же не знала, какие дядька операции с банкой каждый день проворачивал, и думала соседи не радостях встречи, с крепостью не сразу разберутся. Только соседи, кокосы эти драные, через пятнадцать минут банку вернули. Вот кокосы привередливые, вода говорят, а еще племянница их на весь цех эту историю разнесла. Вот такая кокосина получилась Андрюха. Гальке-то сам понимаешь, стыдно стало, а тут еще мастер их про качество намекнул, дескать, что же ты Галина Поликарповна марку комбинатскую позоришь и людям вместо спирта воды наливаешь. Ну, Галька конечно с полсмены отпросилась и пришла дядьку воспитывать. Кокос ей в ребро. А мы с Тодором под горячую руку попали.
      Видимо у Гальки кроме тяжелого характера в эту ночь еще что-то тяжелое было в руках, и потому Кокос страдал вполне натурально.
      Тодор действительно вернулся практически мигом. В руках у него было две бутылки водки, полбуханки хлеба, селедка, шмоток колбасы и одноразовые пластмассовые стаканы. Тодор стал раскладывать принесенное на грязной лавке павильона автобусной остановки, но тут к павильону подошла женщина с ребенком и Кокос предложил сменить диспозицию:
      – Пойдем, мужики за остановку, а то дядька вчера говорил, что в городе какой-то «Антитерор» начали. Менты нас здесь увидят, тогда точно заберут за распитие в общественных местах. Со мною один раз такой вот кокос случился примерно в это же время. На десять суток влетел.
      Тодор с ним молча согласился, и они пошли за остановку, а я за ними. Сегодня мне с ними как-то спокойнее было. Не хотелось одному оставаться. Мужики-то ведь свои и помогут если чего. Мы отошли немного от павильона и уселись на блестящей каменной ступеньке. Выпили. Потом выпили еще. Мужики повеселели и потихоньку полегоньку стали обретать привычный свой облик и нрав. Заматерились, заспорили, закурили, ну, в общем, стали такими, какими всегда были. Только Тодор всё еще оставался под впечатлением, выданной мною купюры и потому между ругательствами и легкими спорами он постоянно пытался меня хвалить.
      – Ты Андрон молоток, – раз уж десятый хлопал он меня по плечу. – Наш парень, копьёвский. Таких нигде нет, только мы такие. Мы же друг за друга глотку перегрызем. А ты молоток. Мне Чуня рассказал, как вы с ним камеру держали. Молодцы. Так и надо. Только так настоящие, правильные пацаны делают. И ментов ты правильно в отделении швырял. Ты знаешь, как я тебя теперь уважаю. Ух. Ты знаешь, Кокос, как он всех здесь гонял? Молодец Андрюха, не посрамил ты нашу деревню.
      Он пристально посмотрел на меня, но подкреплять своё уважение поцелуем не стал, для этого видимо выпитой дозы было еще мало. Налили ещё.
      – А чего ему их не погонять, – с некоторым замедлением ответил Кокос на вопрос своего друга. – Он ведь спортсмен. Я ж его еще с малолетства помню. С отцом его, помню, выпивали. Он тогда еще меньше стула был, но боевой кокос, боевой. И вот помню…
      Только Тодор слушать о моем детстве не стал, а вскочил и куда-то убежал. Куда его понесло? Вроде водка ещё есть. Мы с Кокосом пожали плечами и хотели налить еще, и вот как раз в этот момент нас взяли. Подлетел к нам милицейский УАЗик. Выскочили из него люди в форме, и несколько грубо затолкнули они нас в неволю, за решетчатую дверцу. Дальше было всё быстро, грустно и четко. Потрясли нас немножко, тумаков дали и сунули подписать протокол о нарушении общественного порядка. Оказывается, выпивать мы сели у памятника старинному монаху, основателю нашего города, как раз напротив здания городской администрации. Именно сторож этой самой администрации и заметил нарушение общественного порядка, а, заметив, не преминул сообщить об этом куда надо. Теперь мы там и сидели, вернее, стояли, а уж сели после выполнения всех формальностей, в камере. А там сегодня было людно. Все нары были плотно заняты спящими нарушителями закона и сели мы у стенки, но, в общем-то, сели неплохо, ноги можно было хорошо вытянуть. Мне Чуня рассказывал, что гораздо хуже бывает, а с вытянутыми ногами ничего, даже подремать можно, что я и попытался сделать. Продремал я где-то с полчаса, мог бы и дольше, но не дали. Засуетилась камера при виде периодически открываемой двери, через которую сидельцев вели к спросу. Пошла круговерть разбирательств руководства районного отделения внутренних дел с нарушителями общественного порядка, пойманными за предыдущие сутки. Камера быстро пустел, но меня пока не вызывали. Со мною творилось что-то странное, я совершенно не волновался, а даже наоборот, чувствовал уверенный покой. Вроде бы странное дело, попав под стражу, не волноваться, но с другой стороны, чего мне было переживать. Сегодня и завтра у меня выходной, искать меня никто не будет, а кто будет, тот не найдет. Нормальная ситуация. Но вот вызвали и меня, и опять я очутился в знакомом мне уже кабинете Михаила Ивановича. Он до того изумился моему явлению, что положил мимо телефонного аппарата трубку, в которую перед моим появлением что-то орал.
      – Андрей, опять ты здесь? – с превеликим изумлением на челе приподнялся дядя Миша из-за своего стола. – Ты чего это к нам зачастил? Вот уж не ожидал тебя снова здесь увидеть в таком качестве. Ну, и чего ты сегодня опять натворил? Опять подрался? Я надеюсь, что в этот раз не с милицией? Ты смотри, очень быстро можно перейти из любителей нарушать законы в профессионалы этого дела. Остепенись, Андрюха!
      Михаил Иванович бегло причитал бумагу с описанием моих последних криминальных похождений и с облегчением вздохнул.
      – Ну, сегодня вроде полегче, прошлого раза. У нас, что в городе больше места нет, где культурно выпить можно? Что вас всё под памятник отцу-основателю тянет? Не ты первый уже. Кстати. По легенде он вообще не пил. Вот с кого тебе пример надо брать. Ну, чего молчишь, давай обещания и ступай штраф платить. Андрюха, берись за ум, не по той ты жизненной тропинке пошел.
      Мне стала обидно и стыдно, чувство покоя испарилось, как капля щей с горячей плиты, оставив после себя тревожный остаток.
      – Михаил Иванович, – почти прошептал я, – меня убить хотят.
      – В камере с кем-то схватился?
      – Нет, я в плохую историю влип.
      – Рассказывай.
      Я стал опять рассказывать хронику своих глупых похождений. Дядя Миша слушал меня очень внимательно и слегка недоверчиво. Особенно его заинтересовал факт гибели Мутного. Михаил Иванович заставил меня несколько раз повторить, всё, что я видел из-под кровати и сделал какие-то пометки в блокноте. Когда я закончил свой рассказ дядя Миша долго думал, а потом принял такое решение:
      – Влип ты Андрюша действительно круто. Здесь быстро не разберешься, и мне кажется, что угроза твоей жизни действительно есть. И почему ты всё время в глупые истории попадаешь?
      – Потому что я добрый очень, – попытался ответить я заместителю начальника районной милиции.
      – Нет, – отверг он сразу же мои домыслы, – ты в эти истории попадаешь, только потому, что дурак, каких в свете очень мало, а доброта здесь совсем не при чем. Чего же мне с тобой делать-то? Значит так: сейчас выйдешь из отделения, иди к универмагу. Там справа от входа аллейка есть, вот там и жди меня.

      В аллейке я сидел не долго. Успел только одну сигарету выкурить, а как потянулся за другой, на обочину дороги съехала серебристая иномарка с местными номерами и остановилась почти напротив меня. Наверное, в универмаг водиле потребовалось.
      – Кто же это у нас в городе на таких крутых авто разъезжает? – заинтересовался я и стал терпеливо ждать, когда откроется дверь, и я смогу воочию лицезреть интересующего меня счастливца.
      Однако дверь не открылась, а опустилось тонированное стекло, и оттуда показалась голова дяди Миши. Он поманил меня в салон и куда-то повез. Ехали мы минут двадцать и всю дорогу молчали. Не знаю, почему молчал Михаил Иванович, а я молчал от стыда за свое безобразное поведение и вежливости. Мы въехали на широкую улицу старинной деревни с новыми постройками и свернули к одной из них.
      – На даче у меня денька два поживешь, – сказал дядя Миша, отпирая третий замок на массивных воротах. – А я пока попробую разобраться с твоим делом. Сегодня часиков пять приеду. Поспи пока да в бане помойся, а то от тебя камерным духом за версту разит. Я тебе сейчас воду на нагрев включу, я тут себе автоматику придумал. В бане ничего делать не надо, там всё само греется. Помоешься и уходи, не беспокойся, опять же там всё само отключится. Автоматизация. Вот со жратвой здесь у меня плохо. Из еды есть только печенье с консервами, но ничего, вечером нормальную пищу привезу. Потерпишь. По деревне особо не светись. Лучше тебе сегодня вообще из дома не выходить.
      Он махнул мне рукой и уехал. Я же остался один на даче. Дача была красивая и просторная, только немного не обжитая. Чувствовалось, что хозяин посещает её не очень регулярно и за порядком следит от случая к случаю. Особенно остро это чувствовалось на кухне. Из съестного я действительно обнаружил там пачку печенья и две банки консервов. Однако для меня и эта неказистая еда оказалась весьма аппетитной, и уничтожил я её в два счета. В камере-то я позавтракать не успел. Попытавшись поспать, я спустился с крылечка к бане. Там действительно была горячая вода, и я решил, не теряя напрасно времени помыться. Всё было хорошо, только во время помывки вдруг отключился свет, да даже и не отключился, а, скорее всего лампочка перегорела. Пришлось домываться с открытой в предбанник дверью. Я человек неприхотливый, домылся и так, правда, тепла при этом из бани много вышло. Хорошо, что лето на улице. После бани я еще раз попытался поспать, но опять же неудачно. Не спалось, мне что-то сегодня. Наверное, стрессов много в организме поднакопилось. Вот и не спиться. От нечего делать я стал бесцельно бродить по всем помещениям дачи, благо никаких предупреждений о недопустимости подобного поведения мне не поступало. Осмотрев внимательно кухню, прихожую, две залы я попал в небольшую комнату, которая, по всей видимости, служила хозяину летним кабинетом. Здесь был письменный стол, книжный шкаф и стена, сплошь увешанная почетными грамотами, подтверждающими богатое спортивное прошлое дяди Миши. Оказывается, он был не только призером многочисленных армейских соревнований по гиревому спорту, но и лыжником, боксером и даже шахматистом. Я в великом восхищении покачал головой и сел за письменный стол. На столе лежала общая тетрадь в клеточку, книга по экономической криминалистике и сотовый телефон. Книга мне сразу не понравилась, а читать записи в чужой тетради я постеснялся, поэтому взял в руки телефон. Жаль, что некому было позвонить, а то бы скрасил бы сейчас минуты вынужденного безделья интересным разговором. Вот возьму и позвоню сейчас в комбинатский отдел кадров и попрошу к телефону Ксюшу. Вот она, наверное, удивится. Конечно, надо позвонить, благо я номер отдела кадров хорошо запомнил. Номер-то очень простой: три четверки и две тройки. Куда уж проще-то? Я взял аппарат и стал набирать нужный номер, но набрал только чуть больше половины. Цифры три на аппарате не было. Вместо её зияла на блестящей личине телефона черная дыра. Как обойти это препятствие я не представлял, а экспериментировать на чужой собственности не посчитал возможным и потому решил, что затею со звонком, понравившейся девчонке, надо бросить. Лучше зайду к ней на недельке, как с делами немного разгребусь, если разгребусь, конечно. Что поделаешь: не судьба, значит не судьба. А позвонить-то хорошо было бы. Интересно, чего она там сейчас делает. Я опять прошелся по комнатам и вышел покурить на крылечко. Хорошо было на даче, вот только пожрать бы еще чего-нибудь. Голод он и в правду не тетка. Чтобы отвлечься от урчания в желудке, я решил поискать себе дело. Поискал немного и нашел: сразу за баней в глухом заборе образовался небольшой пролом, который был не аккуратно, наспех заделан досками крест на крест. Эта заплатка совершенно не смотрелась на практически новом заборе. Я решил эту некрасивость исправить. Всё у меня для этого было: желание, время и инструмент, который я обнаружил в углу на кухне во время поедания консервов с печеньем. Починить забор для меня, это не работа, а просто удовольствие. Трех зайцев сразу убью: время с пользой проведу, удовольствие справлю и дяде Мише приятное сделаю. Как порешил, так и начал. Не спеша, отбил старые доски, подобрал новые, обрезал их в размер, теперь только прибить осталось, и в это время заскрежетали, открывающиеся ворота, хозяин вернулся. Я положил на широкий лопух молоток с гвоздями и пошел доложить Михаилу Ивановичу о своем местоположении. Однако выполнить задуманное опять не получилось, не вышел я к дяде Мише из-за бани, а не вышел потому, что был Михаил Иванович не один. С гостями он приехал да ладно бы просто с гостями, а то с гостями мне знакомыми. Стояли рядом с дядей Мишей именно те милицейские амбалы, которые Мутного завалили. И так по-деловому стояли, что я на ровном месте запнулся. Замер я за банным углом и задумался. А чего это они тут делают? И уж, не по мою ли душу они здесь? Когда я немного подумал и прислушался к разговору, то понял точно – по мою.
      – Спит, наверное, потому и не выходит, – сообщал гостям Михаил Иванович. – Может, в дом пройдем. Там и поговорите.
      – Нет, некогда нам, – отмахнулся от приглашения один из гостей. – Тащи его сюда, мы в машине с ним разберемся. Давай Михаил Иванович побыстрее, честно некогда. Нам ещё сегодня пилить и пилить, а уж скоро вечер. Иди, поторопи, выведи сам.
      Дядя Миша пошел на крыльцо, а я пополз к не до клнца заделанному еще пролому. Проскользнув в него, я бросился в густые заросли крапивы. Хотел рвануть по этим зарослям, куда-нибудь подальше от таинственных гостей дяди Миши, да и от него самого. Его поведение мне очень не понравилось. Все мысли в голове спутались, и я решил пока не разбираться что к чему, кто свой, кто чужой, а решил убежать подальше от дачи и от греха. Только вперед убежать не получилось, лишь прорвался я сквозь заросли и сразу в болоте увяз. Пришлось обратно выбираться, а там уж пошел я крадучись по заросшей репейником тропинке вдоль могущественных заборов. Идти здесь было не просто, пришлось бежать. Там, за заборами носились псы, наверное, чудовищных размеров. Люто они не любили чужих около охраняемых ими территорий. Собаки так злобно лаяли и царапали доски заборов своими могучими когтями, что у меня вдруг прорезались задатки настоящего спринтера. Жаль, секундомера под рукой не было, а то можно было бы дырку под мастерский значок в пиджаке смело сверлить. Отдышался я немного под первым тихим забором. Сил бежать больше не было, и я лег на траву, успокоить лихорадочно бьющееся сердце. Сердце потихоньку успокаивалось и передавало эстафету голове. В ней становилось всё напряженней и напряженней. Мысли бродили, как перезревшая брага на теплой печи.
      – Неужели Дядя Миша меня решил бандитам сдать? Может и он каким-то боком к моей истории привязан. Не зря ведь сейчас по телевизору почти каждый день очерки про оборотней в погонах показывать стали. Вот уж влип, так влип, а все тетя Клава, да и я сам, со своею безотказностью. Прав был дедушка, когда твердил, что моя доброта меня до добра не доведет. И чего я ей не отказал. Ехала бы она сама за своим долгом. Всё бы тогда по-другому обернулось. Всё бы у меня тогда, как у людей было. Да, было бы, а вот только теперь нет мне покоя, но не укусить теперь локоток, не повернуть ничего вспять.
      – А что у нашей охраны сегодня учения? – вдруг раздалось над моей гудящей головой. – Изготовителей контрофактной продукции по болотам ловите? Или каких других вредителей алкогольной индустрии?
      Я вскочил и чуть не упал снова. На заборе торчала знакомая мне голова Ксюши. Я несколько раз закрывал глаза, тряс своей головой, но видение не уходило, а только громко смеялось над моими упражнениями. Пришлось молча развести руками. Тогда голова Ксении пропала, а рядом со мною открылась калитка, и меня любезно пригласили в пределы забора. Дачка за забором была покруче, чем у Иваныча. Намного покруче. Это обстоятельство меня сразу прилично смутило и опечалило, но я на всякий случай всё-таки спросил:
      – Твоя территория.
      – Моя, – засмеялась девчонка. – А ты чего здесь носишься?
      – Схорониться мне надо, – ответил я ей внезапно пришедшей в голову фразой из какого-то известного фильма.
      – Правда, – опять засмеялась она, – ты, наверное, был у любовницы и в самый неподходящий момент вернулся муж. Слушай, Андрюш, расскажи, у кого был. Я такая любопытная, что не усну, пока не узнаю. С кем ты здесь романы крутишь? Ну, расскажи, будь другом. Чего тебе стоит, я ведь никому твоей тайны не выдам. Клянусь.
      – Какая любовница? – даже рассердился я от такой глупой версии. – Меня убить могут, а ты ерунду какую-то молотишь. Можно я у тебя в каком-нибудь сарайчике посижу. Отдышусь немного да одумаюсь чуть-чуть?.
      Ксюша, не переставая улыбаться, отвела меня в одну из многочисленных хозяйственных построек рядом с забором и посадила там на диван. Я хотел уж попросить у нее бутерброд, но не успел, с улицы раздался автомобильный сигнал, Ксения сразу стала чрезвычайно серьезной, прижала палец к губам и быстро ушла, плотно прикрыв за собой дверь.
      Вернулась она не скоро и вернулась уже не той веселой, какой я её всегда знал, а серьезной и как мне показалось даже немного грустной. Её серьёзность, меня так смутила, что я решил ей не надоедать своими просьбами, в том числе и о еде. Она присела рядом со мной на диван и вопросительно посмотрела на меня своими огромными серыми глазами.
      – Ты, правда, от кого-то прячешься?
      – Да. Можно я здесь на ночь останусь, а то мне некуда идти. Я попал в плохую историю, а завтра утром я уйду. Мне бы только ночь пересидеть.
      – А у тебя подруга есть? – как-то совсем ни к селу, ни к городу поинтересовалась девушка.
      – Сейчас нет. Перед армией была, а пока я служил, она замуж вышла.
      – А ты сильно расстроился, когда узнал?
      – Сначала сильно, а потом подумал, чего расстраиваться, ещё кого-нибудь найду. Вот если бы это ты была, тогда бы да, а так нет. Чего расстраиваться-то?
      – А может, ты есть хочешь? Я сейчас принесу, только в дом идти не хочется. Отец вернулся. Я-то думала, денька три спокойно поживу пока он в командировке, а его вот черти принесли. Ну, так чего, сходить за едой?
      Ксения немного посидела, дожидаясь ответа, и хотела опять уходить, но я внезапно даже для самого себя обнял её и поцеловал. Она, тоже для меня неожиданно, не отстранилась, а наоборот подалась мне навстречу. Целовались, мы, наверное, долго, но когда я попытался двинуться чуть дальше поцелуев, Ксюша легонько оттолкнула меня и ушла, как оказалось потом, мне за едой. Мне уже совсем не хотелось есть, и я снова попытался обнять Ксению, но на этот раз, она решительно отстранилась и потому села от меня чуть поодаль.
      – Нельзя нам больше целоваться, – погрозила она мне пальцем, – а то дело это может, добром не кончится. Воспитание у меня правильное. Я ведь замуж через две недели выхожу и считаю, что в моем положении целоваться в сарае с малознакомым парнем совсем не прилично. Вот так вот.
      – А может тебе передумать замуж ходить? – выдал я очередную глупую идею. – Ну, хотя бы на время?
      – Нет, никак нельзя. Знал бы ты, что у меня дома твориться то и вопросов бы глупых тогда не задавал. Уйти мне из дома скорей хочется. Не могу больше с отцом под одной крышей жить: хоть замуж, хоть куда, только из дома. Он со своими методами воспитания вообще с ума сходит. Меры не знает. Вбил себе в голову, что я должна стать химиком с дипломом МГУ. Я химию терпеть не могу, а он все свое гнет. Прошлый год я экзамены провалила, так у нас дома такое было, что и представить невозможно. Хотел он меня из-за провала этого оператором разливочной машины в водочный цех на три смены отправить. Непременно чтоб в три смены и на самую тяжелую работу. Хорошо тетя Вера вступилась и к себе в отдел кадров взяла. Еле-еле самодура этого уговорила. Она ведь сестра его старшая и он только её одну иногда слушает. Больше никого, только орет и ругается со всеми. С ним рядом жить вообще невозможно. Мать ведь только из-за него умерла, только из-за его характера бешеного. Всё, хватит про него. Расскажи лучше, чего-нибудь про себя. Как в армии, например, служил. Там ведь интересно было? Тут такое про армию рассказывают, что волос дыбом встает.
      Мы еще немного поговорили, чуть-чуть поцеловались, но вдруг с крыльца кто-то крикнул её имя, и она ушла, закрыв снаружи меня на замок.

      Спал я на новом месте, после сытного ужина с поцелуями, как убитый. Ведь намучался за предыдущие дни так, что вся жизнь наперекосяк пошла. Всё плохо стало, думал труба, но тут чудесным образом Ксюху встретил и снова в жизни интерес появился, а интерес появился и покой, конечно, относительный, вроде как наступил. Интересно, как далеко у Ксении с женихом, про которого тетки в отделе кадров говорили, зашло. Может еще у меня не всё потеряно. Хотя, если свадьба через две недели, то чего уж тут ловить? Может попробовать их свадьбу расстроить немного, а там глядишь, и придумалось бы, чего-нибудь. С такими вот перспективными мыслями я и проснулся на скрипучем диване в чужой подсобке богатого дома. В небольшое окошко светило яркое летнее солнце, разбивая в конец мелкие островки вчерашней печали. Теперь надо только действовать и действовать срочно. Только вот как? Куда пойти? В милиции я уже был и ничего хорошего там не получилось, так куда же теперь двинуть. Вот задачка-то, но всё равно её решать надо. Эх, скорей бы меня открыли, и действовать бы начать. Дверь зашумела и раскрылась, на пороге стояла Ксюша с огромным бутербродом и большой кружкой чая. Я извинился перед ней, сбегал за забор, ополоснул руки в росистой траве и скоро вернулся к завтраку. Ксения опять была задумчивой.
      – У тебя вчера что-то случилось? – спросил я, прожевав половину бутерброда, в надежде, услышать какую-нибудь приятную для себя новость о разрыве Ксюше с неведомым мне женихом.
      Но она, к моему великому сожалению, про жениха промолчала, а только махнула рукой:
      – С отцом поговорила, а с ним ведь совсем нельзя говорить. Как хорошо было, когда он в командировке был.
      – А кто у тебя отец?
      – Директор «Хмельной Забавы».
      – Павел Викторович! – аж вскочил я от такой неожиданной новости, ударившись лбом о низкую переборку и расплескав полкружки горячего чая.
      – Почему Павел Викторович? Нет, Николай Алексеевич. Павел Викторович – исполнительный директор, а мой отец генеральный.
      Время чудес продолжалось, и судьба видимо решила выдать мне призовые за весь букет предыдущих мучений. Я заскочил на белую полосу, как раз, наверное, граница её была в проломе забора у Ивановича или в болоте, где я вчера ноги замочил. Вот так повезло, ведь Николай Алексеевич, один меня спасти может и жених Ксении к ней по расчету подбирается, а мы ему сейчас все расчеты и подпортим. Вот уж случай, так случай. Такое даже в кино редко бывает. Женишок-то у Ксении оказывается подлец первостатейный и это нам сегодня ой как на руку. Раскроем мы сейчас тайну казачка этого засланного. Поставим на надлежащее место мафиозного выродка, а дальше посмотрим что будет? Теперь главное с отцом её по серьезному переговорить, а уж дальше должно повезти. Чувствую должно.
      – А где сейчас твой отец?
      – Он сейчас спит, лег вчера поздно и тебе надо побыстрее уходить. Если он тебя здесь найдет, это будет что-то вроде триллера из серии избиение младенцев злыми янычарами. Не приведи господи такое увидеть. Извини Андрей, но тебе действительно надо уходить. Может быть, мы с тобой, где и встретимся. Вообще-то, почему может быть, завтра на комбинате и встретимся. Заходи ко мне в отдел, поболтаем, а сейчас иди. Пожалуйста.
      – Мне надо с твоим отцом переговорить по важному делу. Я тебе сейчас про него не могу сказать, но поверь, мне очень надо переговорить.
      – Знаешь, ты мне, почему понравился сразу, потому что ты немного сумасшедший, вроде меня, но с моим отцом тебе лучше не связываться. Ты просто его не знаешь. Иди.
      – Нет, мне надо с ним переговорить.
      Ксения на этот раз молча схватила меня за руку и потащила к калитке и я, конечно же, пошел. Не буду же я против неё силу применять. С другой стороны к дому подойду. Теперь-то я знаю, что мне делать. Теперь у меня ясная цель есть.
      – Стоять! – раздался сзади властный голос.
      Я вздрогнул, остановился как вкопанный, и по спине моей галопом промчалась дикая орда мурашек. Такой голос был у моего комбата в армии и дурень он был первостатейный, даже с изрядными повадками изверга. Его голос навечно застрял в моих печенках, и только воспоминание о нем, блокировало все жизненные процессы организма. И вот услышав опять такой голос, я понял ничего хорошего от этой встречи, ожидать не приходится. Сейчас придется терпеть и терпеть много. Хорошо если не побьют, но моральное насилие точно уж обеспечено. Вот и ноги уже в коленках подрагивают. А может по-другому попробовать? Как там этот Монтень говорил, про то, что на души сильные и непреклонные лучше воздействовать мужеством и твердостью? Дай-ка я, сейчас попробую древний совет француза проверить в действие да ещё в нашей действительности. Я резко обернулся, набрал полную грудь воздуха, вытащил из всех закромов имеющееся у меня в наличии мужество и решительно пошагал навстречу голому по пояс мужчине. Хотя мужчине и было уже далеко за пятьдесят, но выглядел он на удивление крепко. Весь торс его был сплетен из хорошо тренированных мышц, которые зашевелились, как упругий клубок змей, в предчувствии жесткой схватки.
      – Чего орешь? – придав голосу максимальную грубость, ответил я, подходя ближе к директору. – Я не глухой, чтобы на меня так орать! Понял! Мне поговорить с тобой надо.
      – Чего? – не понял он сразу моего вопроса и предложения.
      – Чего орешь, спрашиваю? Я по делу к тебе пришел.
      – Кто это? – уже без властного крика спросил, глядя сквозь меня, Николай Алексеевич.
      – Знакомый, – ответила за моей спиной Ксюша.
      – А ты где с ним познакомилась?
      – На комбинате.
      – Он чего у нас работает?
      – Да, в охране.
      – Вообще-то ему надо в дурдоме лежать, а не в охране работать. Странно. А ну пошел вон отсюда!
      Последнее высказывание, конечно же, было обращено ко мне, но я решился держаться своей роли до конца.
      – Мне надо с тобой переговорить наедине, – опять, собрав из последних сил всю имеющуюся в моем существе наглость, выпалил я в глаза злому директору.
      – Ну, сейчас я тебе устрою «наедине» – заорал Ксюхин отец и ринулся на меня, как борец сумо на тренировочный мешок.
      Вот где я в очередной раз похвалил себя за упорство в атлетических тренировках. Вот где пригодились тренированные мышцы. Директор был, конечно, сильный человек, но и я был как никак призером областных турниров по гире, а это кое-что да значит. Короче, не поддался я его напору, а даже больше того, слегка прижал большого руководителя к кирпичной стенке. Выполняя этот маневр, я решил, что на комбинате больше работать не буду. Но вот странное дело, Николай Алексеевич у стенки немного успокоился и согласился меня выслушать наедине.
      Слушал он меня долго, а как дослушал, так сразу стал звонить куда-то. Назвонившись, предложил мне с ним позавтракать и крикнул Ксении подать нам завтрак на двоих в кабинет. Завтракали мы, молча из-за того, что директор был задумчив, а я всю свою жизненную энергию на наглость потратил.
      Скоро к даче подъехала черная «Волга». Николай Алексеевич строго приказал Ксюше собраться и ехать к тетке, кажется в соседнюю область. Она попыталась перечить, но отец посмотрел на неё таким взглядом, что даже мне не по себе стало. Я же пытался услышать адрес ссылки моей возлюбленной, но не услышал. «Волга» уехала в неизвестном мне направлении. Тут же на её место подкатил «джип» цвета вороньего крыла и «Жигули» пятой модели неопределенно пыльного цвета. Приехавшие вошли вместе. Ими оказались: начальник отдела внутренних дел района подполковник Копченов и старший следователь местной прокуратуры Колчинский.
      Меня вновь заставили пересказать свою историю, что я уже привычным тоном и сделал.
      – Я только не понял, Михаил Иванович, здесь каким боком? – задумчиво произнес Копченов, после завершения моего рассказа.
      – Теперь его уже не спросишь, – грустно покивал головой Колчинский. – Хотелось бы конечно, но, увы.
      – А что случилось? – пришла пора удивиться мне.
      – Погиб вчера вечером Михаил Иванович, – вздохнул подполковник. – Несчастный случай. Сколько раз я ему говорил: найми хорошего электрика проводку в бане сделать, а он всё твердил: «что я не мужик что ли?». Вот теперь вроде, как и не мужик, а труп.
      – Его убили, – вырвалось у меня. – Его точно убили, наверное, из-за меня.
      – Нет, здесь чистый несчастный случай, – покачал головой Колчинский. – Лампочка у него в бане замкнула, а он полез ремонтировать. Сыро же кругом. Вот его током и долбануло. Так бы ничего, но он головой о печь ударился и весьма неудачно. Вчера всю ночь разбирались. Насильственного ничего не было. Дрянная кустарная проводка, повышенная влажность, скользкие ступеньки на лестнице и неудачное стечение обстоятельств. Криминала нет.
      – Ладно, – привычно взял в свои руки контроль над ситуацией директор. – Потом разберетесь. Мне сейчас надо понять, кто эту кашу с моим «заказом» заварил. Это может быть серьезно. Вот именно сейчас, серьёзно. Мы сейчас на заводе с французами совместное предприятие хотим открыть, чтобы с него поставки на Европу гнать под французской маркой. Барыш здесь хороший ожидается. А если французы узнают, что у меня на комбинате твориться, то всё, делу, очень мягко выражаясь, конец и конец большой. Я их с год уговаривал не бояться русского криминала, а тут такое. Что же за народ у нас такой сволочной? Ни одно хорошее дело провернуть не дадут. Всё изгадят.
      – Ну, давай сейчас я дежурному позвоню, и он твоих замов в КПЗ вместе с преступным контингентом запрет, – предложил свой план действий Копченов. – Они там с часик посидят и с непривычки нам всё поведают во всех мельчайших подробностях. Метод проверенный. Ну, чего звонить?
      – Нет, – строго возразил директор, – так не пойдет. Через тот же час весь город будет об их аресте говорить, а французы здесь в субботу будут. К субботе город не успокоится.
      – Если, его еще, чем ни будь не удивить, – добавил к словам директора свое замечание Колчинский. – Да так удивить, чтоб покрепче и тогда народные думы на это покрепче перебросятся. Может цену на водку процентов на двадцать снизить или зарплату у тебя на комбинате процентов на тридцать приподнять? Удивятся люди, Николай Алексеевич, как считаешь?
      Николай Алексеевич предложение прокурорского следователя проигнорировал и продолжал озабоченно молчать, видимо придумывая новые планы своих действий.
      – Так может ты их Алексеевич, сюда вытащишь, – выдал очередное предложение начальник милиции. – И мы их здесь с Юрием Альбертовичем покумекаем что да как. Может чего получится, мы же профессионалы как никак. Попробуем Юрок?
      Колчинский, которого, как, оказалось, звали Юрием Альбертовичем, согласно покачал головой и изобразил руками жест, замещающий в большинстве случаев фразу: «Нет вопросов».
      Директор быстро взял телефон и строго, но ласково заворковал в трубку.
      – Привет Вам Павел Викторович. Как сами, как производство наше дышит? Не разворовали комбинат за время моего отсутствия? Ну, ладно, ладно шучу. Я сегодня поутру приехал. Да, да в ночь прилетел, утром приехал. Нормально слетал. Расскажу. Я, чего звоню-то. Выходит сейчас на меня Мамедов, ну тот самый владелец оптовой базы, ну помнишь, из Москвы-то. Так вот он у меня и просит увеличить поставки на двадцать процентов. Осилим. Я обещал час подумать. Я думаю надо соглашаться. Он и номенклатуру по факсу сбросил. Какая авария? Ещё чего стряслось? Почему мне не сообщили. Что значит ничего страшного? Слушай, Викторович подскочи минут на десять. Подробнее все новости расскажешь, и заодно посмотрим, на сколько Мамедову можно отпуск продукции повысить. Он клиент выгодный, его обижать нельзя. Да и поподробней про аварию расскажешь. Давай, жду.
      Потом Николай Алексеевич набрал другой номер и другим голосом приказал:
      – Вадим Алексеевич, прошу срочно прибыть ко мне на дачу. Хочу предложить план новой ревизии по ремонтным службам. Вы слышали про аварию в разливочном цехе? Что значит мелочь? Вот именно из-за таких мелочей мне перед клиентами краснеть приходится и, причем не только перед отечественными, а это подрыв авторитета нашей огромной державы. Вот так вот. А вы говорите мелочь. Неправильно Вы себя ведете, перестраивать надо свое отношение к работе. Хватит жить старыми стереотипами. Всё, жду.
      – Приедут? – искренне поинтересовался Копченов.
      – А куда они денутся? – отозвался директор и достал из холодильника две бутылки настоящего французского коньяка. – Давайте, чтоб времени даром не терять угощу вас настоящим французским коньяком. Вчера из Франции привез. Садитесь к столу. Попробуем.
      Французский коньяк мне отчего-то не понравился, не знаю отчего, но чтоб не портить настроение хозяина, я сказал, что напиток очень хороший. Однако этот ответ оказался не совсем удачным. Другие мои компаньоны по разбору криминальной загадки на «Хмельной Забаве», были людьми более опытными, потому сказали, хотя и не в один голос, но примерно следующее:
      – Ничего пойло, но твой коньяк Алексеевич много лучше.
      Обрадованный таким признанием хозяин быстро убрал иностранные бутылки и поставил свои отечественные. Попробовали и этого напитка, хотя он мне тоже не очень понравился, но теперь я в своих оценках стал осмотрительнее и первым своего мнения не высказывал, уступал это право более мудрым товарищам, потому и стал попадать в жилу. Вот, что значит осмотрительность. Без неё ни в каком деле нельзя.

      Через тридцать минут заговорщики понуро сидели на жестких стульях, как раз напротив нашего стола и искренне раскаиваясь, топили друг друга. Я никогда не представлял, что у мужчин, причем мужчин с таким высоким положением в обществе, могут быть такие искренние раскаянья. Слезы сочились из их глаз, словно сок из подрубленной весною березы. Они наперебой хаяли друг друга, пытаясь откреститься от пальмы первенства в начале заговора. Директор мудро дал им выговориться, потом грохнул по столу жесткой ладонью и стал устанавливать регламент:
      – Давай Паша рассказывай, как ты до такой жизни докатился, что родного директора решил бандитам заказать. И чего тебе собственно не хватало? Давай, режь правду матку, пусть мне больно будет.
      – А было всё вот так Николай Алексеевич. Как в тумане все было. Не иначе какой-то гипноз был. Мистический транс какой-то. Не иначе. Я помню всё это, как-то смутно, не явственно. Одно слово – гипноз. Где-то в начале мая присылает мне Вадик клиента одного для переговоров.
      – Никого я не присылал, – взвизгнул Вадик, – он сам пришел. Мне чего больше заняться нечем, кроме как клиентов к исполнительному директору посылать? Вот скажет тоже?
      – Ша! – опять грохнул о стол директор. – Молчи придурок, тебе слово потом дадут, если я посчитаю нужным, а сейчас молчи, будто тебя нет здесь!
      Вадик, конечно же, понял и больше в повествование Павла Викторовича не вмешивался, а тот продолжал искренне дрожащим голосом:
      – Выгодный контракт предлагался. По словам клиента, они создали в Тураеве торгово-закупочную фирму и хотели заключить с нами контракт, в среднем на семь миллионов рублей в месяц. Сумма пусть не огромная, но для комбината приличная и я сразу за неё зацепился. Мы быстро обговорили условия, и он предложил мне отобедать с ним в «Золотой чаше». Как раз тут ко мне Вадим Алексеевич зашел, и мы втроем пошли. День-то тогда перед праздниками короткий был. Попутал нас бес в этот день поганый, ой попутал. Поели мы, выпили, и стал этот клиент про нашу зарплату допытываться, а как допытался, то насмехаться стал. Нагло так насмехаться. На самые больные точки давить, дескать, менеджеры такого класса за рубежом в десять раз больше получают и в пять, раз меньше работают. Не уважает, говорит, вас руководство, не уважает конкретно. Потом сразу мне в лоб, что, мол, хочешь генеральным директором стать и зарплату, как твердый процент прибыли иметь, не меньше, а даже больше, чем за бугром получают. Вроде как шутку сказал, а по настоящему. Такими вещами ведь не шутят. Вот здесь грешен я Николай Алексеевич, грешен. Хочу, говорю. Согласился, потому что, как в тумане был. Бездумно согласился, думал, звезда моя взошла. Короче, такой туман на голову мою ухнул, что не было возможности отказаться. Вадик тоже согласился, ему предложили коммерческим директором стать, практически на тех же условиях. Клиент засмеялся нашему согласию и говорит шепотом, что есть серьезные люди, которые за нами давно наблюдают и готовы нас на руководящие должности поставить. Потом он рассказал наши биографии так подробно, что мне жутко стало. Были мы у него со всеми нашими потрохами, как на ладони. Конечно, мы растерялись, и вот тут эта сволочь говорит, что если мы найдем способ устранить Вас, Николай Алексеевич, то все расходы будут оплачены втройне и первые посты на комбинате наши, а на начало операции аванс в твердой зелени имеется. Мы, конечно же, сразу не согласились, но он тогда достал нам компрометирующие документы. Мы в начале этого года отстранили от поставок нам спирта компанию СПК и отдали право поставок фирме ОСС. Каюсь, мой грех, приложил к этому руку. Да только ничего особенного я здесь не получил, так мелочь одна, а ребят из СПК решил поучить, зажрались они. Совсем про качество забыли, наглеть стали. Это так на самом деле было, вот в документах, которые этот клиент показал, всё было переврано, и я испугался. Честно скажу, испугался. И вот на испуге договорились мы это подлое дело сделать. Только на испуге, Николай Алексеевич. Не было у нас злого умысла. Войдите в положение. И ещё конечно гипноз был, здесь без гипноза не обошлось. Как-то сумел он психику нашу повернуть. Неужели Вы думаете, что мы без гипноза на такое дело пошли бы?
      – Значит, вынудили вас шантажом и гипнозом? – уточнил директор показания своего зама.
      – Точно, гипнозом и шантажом! – в один голос вскричали заговорщики. – Точно, в точку Вы попали Николай Алексеевич. Как всегда в точку. Только шантаж с гипнозом и умысла никакого. Клянемся всем подряд!
      – Так чего же вы ко мне не пришли, – усмехнулся Николай Алексеевич. – Неужто испугались.
      – Точно, испугались, – опять заскулили ренегаты. – Не просто, а очень испугались. Опять Вы всё один в один сказали. Как всегда в точку. Вы бы знали, как мы испугались?
      – Зря ребятушки испугались вы меня. Я на комбинате все знаю и все вы у меня под увеличительным стеклом. Я вашу спиртовую комбинацию отслеживать начал, когда вы в один голос стали «жрать» начальника приготовительного цеха. Сначала мне внедомек было, зачем? Представляешь Альбертыч, – обратился директор к прокурорскому следователю, – поставил я на цех молодого парня. Хорошего парня: умного, грамотного и инициативного. Всех, кто до него в этом стоял цехе я выгонял через полгода – воровали по черному. А этот нет, работать стал, порядок наводить и смотрю, набросились на него ревизоры разные. Представляешь, пока воровали в цехе, ревизора туда на аркане не затащишь, а воровать перестали косяками пошли. Мой первый помощник, директор, значит исполнительный, на каждой оперативке приготовительный цех стал хаять. Раньше, как бы этот цех не замечал, а теперь, что не совещание, то упрек приготовительному. Цех план выполняет, себестоимость снижает, а его везде «в хвост и гриву». Я за молодым выдвиженцем своим слежу. Выдержит, думаю, получится из него руководитель, а коли, не выдержит, значит, я в нем ошибся. Мне слабаки не нужны. В общем, не выдержал он. Жалко конечно, но разговор сейчас не об этом. Другого на его место поставили, вот по рекомендации Павла Викторовича. Сразу про цех тишина настала, а по качеству ввозимого спирта вой поднялся. Начальник цеха каждый день по груди кулаком стучит, рубаху там же рвет, что нельзя этим спиртом работать. Совесть ему рабочая, видишь ли, не позволяет. Качество, кричит не то. Представляете, двадцать лет работали, а тут вдруг нельзя стало. Как-то вдруг в один месяц. Ревизии теперь на склады снабжения пошли, там поставщика позором клеймят. Отборы на качество сотнями в неделю брали. Из сотни один с недостатком найдут и на щит его, а про остальные девяносто девять хороших молчат. Представитель поставщика приезжал, вроде доказать чего-то, а ему в ответ, что ты дескать над качеством работать не хочешь, дескать не лоялен к нам. Представляешь, даже систему лояльности поставщика для этого дела на комбинате внедрили. Я три года заставлял, не смог, а тут в один месяц внедрили. Мне бы вмешаться да чуть просмотрел. Честно скажу, этим вопросом заняться недосуг было, другие, более важные дела решал, да еще и в самый разгар страстей в командировку уехал. Приезжаю, поставщика сменили да еще так прежнего оскорбили, что их директор со мною разговаривать, даже по телефону не стал. Я начальника службы безопасности вызываю и поручаю ему в этом вопросе разобраться. Он у меня по таким делам отменный специалист. Через две недели у меня на моем столе весь расклад кто, когда и сколько за операцию смены поставщика получил. Они, Альбертыч, думают, что хитрые. Жен своих в ОСС работать устроили на очень приличную зарплату. Один моментик только опустили, что ОСС на Северном Кавказе находится. Как-то не с руки женам на работу туда гонять. Думали, никто не заметит. Мои специалисты заметили. Вон все документы у меня здесь в сейфе лежат. Что же вы не пришли, не повинились, я ведь не изверг. Надавал бы вам по ушам, и дальше работать бы стали, как раньше.
      – Мы не знали, что Вы Николай Алексеевич про это знаете, – чуть слышно выдавил из себя исполнительный директор. – Если б знали, то неужели бы не пришли. Да кабы только знать, что Вы знаете. Уж мы бы тогда точно не таились. Поверьте на слово Николай Алексеевич уж мы бы тогда точно не таились, всё бы как есть рассказали бы.
      – А я Паша много чего знаю, о чем ты даже не догадываешься. Если бы ты сейчас только догадался, о чем я знаю, то ты бы с задницы прямо до потолка подпрыгнул. Чего дальше-то было?
      – Дальше он регулярно приезжать стал, план мы втроем составили по Вашему устранению. Какие мы идиоты были? Ой, идиоты. Ой, раздолбаи. Потом он деньги привез, аванс. Двадцать тонн. Мы подумали к кому обратиться и решили пойти к Мутному. Знали, что он до денег жадный и решили, что согласится. Не ошиблись, только вот оно как получилось.
      – Так, кто всё-таки клиента нашел, – приступил к продолжению допроса Колчинский.
      – Конечно Вадим, – отчаянно кивнул головой Павел Викторович на своего подельника.
      – Да откуда же я его привел-то, – загорячился Вадик. – Он сам ко мне пришел. Принес бутылку «паленой» водки и говорит, можно ли проверить её качество. Из отдела кадров пришел. Я туда звонил, узнавал, как ему пропуск выписали, а они говорят, что из отдела сбыта на него заявка поступила, да только там никто про это ничего не помнит, и сама заявка куда-то затерялась.
      – А причем здесь «паленая» водяра и ты, – не понял кое-чего из смысла показаний Копченов.
      – А мне лаборатория подчиняется, где анализы делают, – уточнил непонятность начальник ревизионного отдела. – Анализ я ему сделал, и он попросил меня свести его к исполнительному директору. Я и свел. Откуда я знал, что так получится? А согласие принять участие в их деле дал, только под давлением авторитета Павла Викторовича. Если б не он, то я бы конечно на такое дело не пошел бы. Это ж логичней логичного. Я теперь по любому готов свою вину искупить, только возможность дайте, пожалуйста.
      – Так значит, Вы этого клиента до его просьбы о проверке водки не знали, – поинтересовался Колчинский.
      – Нет, не знал, – покачал головой Вадик, – я его в первый раз в своем кабинете увидел. Что хотите, со мной делайте, но я не знаю кто он такой. Скользкий тип! Ой, скользкий. Скользкий да ещё к тому же хитрющий. Просто жуть, какой хитрющий, таких хитрющих я ещё нигде не встречал.
      – А как же он попал туда, кто ему пропуск заказал?
      Вадим Алексеевич пожал плечами, опять кратко поведал историю об отделе кадров да сбытовиках, и все не надолго замолчали. Молчал и я, честно говоря, не понимая всего происходящего. Нет, конечно, я понимал, что идет поиск той точки, с которой пойдет розыск преступника, но я совсем не понимал своей роли. Я-то чего здесь делаю, у этой разборке умных и грамотных людей? Какова моя-то роль? А она, наверное, была, иначе, зачем же меня тут держат и дорогими винами угощают? Вот бы узнать чего они от меня хотят?
      – Вот что товарищи, – налил себе очередную рюмку коньяка Копченов, – не те мы приоритеты выставили. Нам первым делом надо разобраться в том, а не успел ли Мутный заказ на Алексеевича зарядить? Если зарядил, то исполнителя искать надо, пока не поздно.
      – Да не зарядил он ничего, – махнул рукой Николай Алексеевич, – не мог он ничего зарядить. Ведь дело с совместным предприятием мы с ним вместе вертели. Он в него бабок тоже прилично вкладывал и хорошо знал, что если со мною что-то случится, то вся наша затея провалится, а как она накроется, так и накроются медным тазом его бабки. Лавэ в дело он приличное вложил. И потом он же мне позвонил сразу, как эти чмыри ему заказ предложили. Смеется в трубку, что, дескать, пока ты там по Парижам гоняешь, здесь люди тебя заказывают. Обещал за бутылку французского коньяка диктофон с записью продать. Послушаешь, говорит, и сразу недоброжелателя угадаешь. Не собирался Мутный меня мочить, здесь я спокоен. Меня сейчас только таинственные заказчики волнуют. Здесь дело серьезное. Налаживая у себя выпуск французских вин, мы крепко бьем по сферам, занимающимся сейчас их контрабандой и фабрикацией вин на дальнем Востоке. Там деньги хорошие крутятся. Еще есть желание сорвать контракт у одной промышленной группы, которая подобный договор готовила, но мы их слегка обошли на вираже. В накладе они сейчас все. Эту комбинацию кто-то из них задумал. Метили не в меня, а только в контракт с французами. Представляете, если французы узнают о покушении на меня. Они к заводу на пушечный выстрел не подойдут. Я их почти год убеждал, что в нашем городке из криминала только драки между пацанами и то в младших классах. И вдруг такое.
      – Так, значит, Мутный нас обманул? – еще раз изумленно вскинул брови Вадим Алексеевич. – Вот сволочь! А с виду приличным казался!
      – Здесь выход один, – опять вступил в разговор задумчивый Колчинский, – надо искать таинственного клиента. Только найти его будет не просто. Видна работа профессионала. Как это не громко сказано, но видна. Это для нас сейчас очень плохо.
      – Эй вы, Паша с Вадиком двигай к столу, – неожиданно гаркнул директор, – считайте, что я вас сегодня простил, но теперь про зарплату мне целый год не заикаться. Поняли?
      – Ты чего Коля? – вполне справедливо возмутился Копченов, – Такое простить? С французами разберешься, и отдай этих хлопцев мне, я им дело лет на пять сошью крепкими суровыми нитками закона. Здесь материала с лихвой хватит.
      – А работать я с кем буду? – ответил своему другу вопросом Николай Алексеевич. – С этими придурками мне всё ясно. Чего ожидать от них я знал, знаю, и буду знать. А вот другого возьмешь на их место, то можно нарваться на серьезного мужика, вон вроде этого.
      И директор почему-то махнул в мою сторону, а все сидящие за столом удовлетворительно закивали, поддерживая идею директора, которую я не понял, а переспросить постеснялся. Не захотелось мне свою несостоятельность показать. Однако кивок директорский весьма приятно по душе прошелся. Выходит не совсем я еще пропащий человек, выходит есть ещё что-то во мне ценное.

      Прощеные ренегаты так активно влились в нашу следственную группу, что Николаю Алексеевичу еще раз пришлось лезть в свои закрома за коньяком. Думали мы очень интенсивно, но сосем непродуктивно. Ни одной зацепки так найти и не удалось. Посредник был хитер и изворотлив. Он не оставил ни одного телефонного номера, ни одной визитной карточки и ни одного намека на свой адрес. Даже открылось такое странное дело, что и имени его Павел Викторович с Вадимом Алексеевичем толком не запомнили. Путались отщепенцы в этом вопросе довольно странно. То ли он им каждому другое имя говорил, то ли каждый раз обоим другое, не понятно. Один называл его Денисом, а другой Борисом. Вот так сидели мы, искали, хотя бы намек следа, но безуспешно. Ничего не было. Одна тьма непонятная.
      – А может этого посредника по куртке поискать, – решился я тоже внести лепту в общее дело, чтоб не прослыть безмозглым, прожорливым тунеядцем за солидным директорским столом.
      – По какой куртке? – насторожился Колчинский.
      – Ну, по той самой, которую Тодор в ночь убийства Паши Балаболова за парком нашел.
      – Точно, – почти радостно вскрикнул Копченов, – вот на убийстве Балаболова я вас и запру. Вот здесь вы от меня не отвертитесь. Я не такой добрый, как ты Коля. Нет, я злой, а особенно злой, когда мне обидно. Мы понимаешь, жилы рвем за нищенскую зарплату, а эти, катаясь, как сыры в масле, своих руководителей заказывают. Причем так нагло заказывают, что руки чешутся.
      При словах «нищенская зарплата», я как-то инстинктивно посмотрел в окно, откуда хорошо просматривался блестящий джип начальника милиции. Что ж, если российские нищие стали на таких джипах ездить, то мы правильной дорогой идем без товарищей. Нет теперь другого для нас пути.
      – Я ни о каких убийствах ничего не знаю, – двумя руками отгородился от недавнего кореша по преступным замыслам Павел Викторович, – меня в то время и в городе-то не было. Да если бы я только об этом, какой намек имел, да разве бы я стал молчать. Да никогда. Я бы чуть свет в прокуратуре был. Я человек порядочный и уважаемый, а если кто против этого скажет, то верить тому нельзя, наговоры это за мою принципиальность и требовательность.
      Я хотел напомнить исполнительному директору его сожаления по поводу неучастия в судьбе Паши, но Колчинский меня с этой тропинки воспоминаний вежливо увел.
      – Ты не отвлекайся и поподробней расскажи про куртки, – он, очень мягко отвернув мою голову от Павла Викторовича, и попросил продолжить свою версию. – Где их говоришь, нашли?
      Я тут же рассказал ему о показаниях Кефира, которые мы получили путем спаивания юного алкоголика и про свой ножик, обнаруженный Тодором в чужой куртке. Мой рассказ Колчинскому понравился, и они с Копченовым быстро решили вопрос доставки нужных улик вместе с временными их владельцами. Твердо, зная бесперспективность допроса юного Кефира, на него смачно плюнули, а моих деревенских друзей велели привезти под свои очи как можно скорее.
      Тодора с Кокосом в дом вводить не стали. Следственные мероприятия с ними вели во дворе и бане. Мне Копченов посоветовал, во избежание падения моего имиджа в родной деревне, на глаза копьевским мужикам не показываться, что я с удовольствием и сделал. Чего лишний раз светиться в такой компании? Допрашивали их недолго, и ничего не добившись, отпустили за дверь, но без курток. Куртки остались валяться на траве. Их грязно красный цвет великолепно смотрелся на изумрудно-зеленой траве и это сочетание цветов, так восхитило подполковника Копченого, что он застыл над куртками в великом молчании. Он минут пять стоял задумчивым изваянием и, наверное, простоял бы еще, если б к нему не подошел Колчинский.
      – Чего задумался Петрович? Али мысли, какие оперативные появились? Или воспоминания, какие о былом нахлынули от натюрморта сего?
      – Мысли не мысли, – кое-как отрываясь от своих дум, промолвил подполковник, – а догадочка одна имеется. Знакомы мне эти курточки, хорошо знакомы. Вот ведь, как бывает. Невероятно, но факт. Эти костюмы нам специально из Москвы привезли в прошлом году, мы в них сборную нашего райотдела на областную спартакиаду повезли. Спонсор один нам эти шмотки подарил, за то, что мы ему кое-что замяли. Десять костюмов было. Вот ведь неприятность, какая.
      – А кому костюмы давал, не помнишь? – не отставал следователь.
      – Как же не помню. Всё помню, сам ведь лично распределял. Два себе оставил. Ну, самому по огороду походить и зятю подарил, а остальные команде отдал. Михаил Иванович, царство ему небесное, хорошую команду подготовил. Третье место в области заняли.
      – Есть, – опять сунулся я в следственную работу. – Вспомнил: в одной куртке Кокос клавишу от мобильного телефона нашел с цифрой три, и как раз вот цифры три не было в телефоне Михаил Ивановича. Я в его кабинете сам видел. Его куртка. Я сразу-то не сообразил про цифру, а сейчас вот всё понял. Только сейчас дошло. Телефон вертел в руках и чувствовал в нем знакомый подвох, но вовремя не сообразил. Только опять же никак не соображу, причем здесь Иваныч? Только куртка его. Точно его куртка. Как пить дать его. Может и правда Михаил Иванович в этом деле как замешан? Может правда?
      – Ну, ты выводы-то не торопись делать, – слегка охладил мой пыл Колчинский. – Погоди. Факты интересные, но выводы делать рано. Всё-таки Иваныч был заместителем начальника райотдела и таких собак на него сразу не следует вешать. Давай еще подумаем.
      – А если эту куртку взяли те, которые Мутного замочили? – опять я пытался раздуть свой пыл. – Может Иваныч, и не знал ничего, а это и были преступники и бандиты. В доверие к Михаилу Ивановичу вошли, куртки стырили, и дело мокрое в них провернули. Вот их надо срочно прищучить. Я ведь для общего дела их в миг опознаю. Вы мне только скажите.
      – Ты, Андрей по специальности кто? – вмешался в наш диалог Копченов.
      – Шофер, ну водитель, в общем.
      – А аварии мелкие у тебя по работе бывали? Там фару побить, крыло помять или ещё чего-нибудь?
      – Конечно, бывали, как без этого. Они почти у всех бывают. Мне еще инструктор в автошколе говорил, что пока фару не побью, не имею такого права себя шофером считать. Закон говорил, есть такой.
      – Вот и с нашими ребятами случай такой производственный случился, что-то вроде мятого крыла. Это я про тех, кого ты всё в бандиты записать пытаешься. Эти хлопцы к нам из областного управления приехали, для координации некоторых оперативных действий. И практически на самом въезде в наш город с ними казус случился. Увидел на нашем въезде Сашок Грушин своего одноклассника. Представляешь, они пятнадцать лет не виделись и вдруг в чужом районе, такая встреча. Только немного смутила радость встречи, печаль друга. Оказалось, что тот к нам в город приехал за водкой. Оптовой торговлишкой он промышляет. Вот, короче, ночью у него две фуры и умыкнули. Друг в трансе, а ему местные наводочку дают: ступай, мол к Мутному, отдай ему десять процентов деньгами или той же самой водкой и кати, торгуй дальше за милую душу. Сашок, как это услышал, ну прямо взбеленился весь и к Мутному разбираться поскакал. Дескать, я сейчас правду найду, и порядок, бандитами попранный, в момент восстановлю. Ему бы к нам приехать, тогда б мы всё решили, а он сам попер. Дальше тебе чего рассказывать, ты всё сам видел. К тебе у них никаких претензий нет, они только хотели с тобой познакомиться и попросить кое-что позабыть. Я им уже сегодня звонил. Зря ты их испугался. Иваныч хотел тебя с ними в Тураев отправить, пока здесь ясности не наступило. Он-то не знал, что Мутный Алексеевичу про заказ сказал. Разобраться Иваныч хотел, а оно вон как получилось. Потом ему куда-то на выходные надо было уехать срочно и потому тебя одного не хотелось оставлять. Ты про ребят плохо не думай. С Мутным у них не со зла получилось Несчастный случай. И против тебя они ничего не имели, ты про них не думай. Ребята чистые, как говорится, чище не бывает. Такие случаи в любой работе произойти могут. Судьба играет человеком и иногда заигрывается слегка до безобразия какого-нибудь. Ты лучше забудь про то, чего из-под кровати усмотрел и думай в другом направлении, а про ребят этих постарайся не вспоминать. Не видел ты их никогда и всё тут. Кто спросит, так прямо и скажешь, что не видел ничего, ничего не знаешь, и вообще ты никогда под кроватями не прятался. Понял?
      Мы опять задумчиво выпили. Никогда я не предполагал, что так тяжела следственная работа. Хорошо, что закуска добрая была, а то бы мы дело давно уж в «висяк» обратили. У специалистов версий опять не было, а Николай Алексеевич нервничал:
      – Вот, что мужики, – уже почти кричал он, – если не найдете, кто моих придурков в соблазн ввел, то отсюда не выйдете. – В следующем месяце мы контракт подписываем, а я боюсь, что опять мне эти твари, какую-нибудь пенку, подбросят. Ведь сорвут контракт сволочи. Ребята, а это же мой последний шанс. Только с ним мы на европейский уровень двинем. Без него загнемся: как технически, так и экономически. А загибаться нам никак нельзя. Это, кстати и в ваших общих интересах. Я надеюсь расшифровывать эти ваши интересы при посторонних, особого смысла нет? Я внятно выражаюсь?
      – Мне кажется, куртки у Иваныча воры увели, – наконец выдал результат своей задумчивости Копченов. – Его неделю назад обокрали. Нагло так обокрали, через пролом в заборе. Ничего святого у народа не осталось. У моего заместителя на дачу влезли. Десять лет назад кому бы сказал, то на смех бы подняли, а теперь… Иваныч крепко под это дело рыл, но ничего не накопал. Изворотливые твари стали, главное наглые такие, что только держись.
      – Да где ж вам найти-то, – едко вставил замечание Вадим Алексеевич, – вы же теперь всё больше по заказам работаете. Ишь, здорово, надел погоны и на дело. Главное и не заподозрит никто. Кто ж на представителей власти подумает, а заметит кто, то скажем случайность производственная.
      – Да пошел ты, – беззлобно отмахнулся от него подполковник. – Воров надо искать. Убийцы среди них, а уж когда их найдем, то и на вашего таинственного посредника выскочим.
      – Николай Алексеевич, – всё больше входя во вкус следственных действий, стал я выдвигать очередное предположение, – а что если через жениха Ксении поискать? Он ведь, судя по записи с диктофона, тоже с преступниками связан. Может через него выходы поискать?
      – Бред! – замахал руками Николай Алексеевич. – Я Женьку хорошо знаю. Отец его тут домик недалеко построил. Хороший домик. Он в Москве заместитель председателя коммерческого банка служит, ну и домик построил соответственный. Дружим мы чуть-чуть, ну я Ксюху к ним всё подталкивал. Женька-то тюфяк, но у него, сам понимаешь, папа не хухры-мухры. Ксюху-то я сосватал. Это ей кажется, что она всё решила, но сделано все, по-моему. Здесь-то ей ничего приличного не найти, а замуж когда никогда надо будет выдавать. Учиться совсем не хочет. Я на неё ору, ору, а знаете, как мне её жалко? А потом ерунда это, что ей чего-то перепадет. Так деньжат чуток, недвижимость кой-какая, а акций-то у меня давно нет. Я как комбинат под «ТУК» положил, так и акции им все продал, с условием, что мне еще семь лет доработать дадут. Договор у нас с ними такой имеется. Слышь, Вадик, про жениха Ксении ты сам придумал или посредник тебе подсказал?
      – Конечно посредник, – вскочил со своего места Вадик, – я ведь его тоже спросил про то, в чем, мол, выгода Вашего, так сказать, устранения. А он мне и говорит, что акции Ваши к дочке перейдут, а они уж к ней своего парня подсунули. Всё говорят, предусмотрели. Мы, говорит люди серьезные. И про Мутного тоже чуть намекнули, дескать, есть у нас в районе крепкий авторитет, который наше дело на раз состряпает.
      – Что-то мне вот в этом месте не нравится? – почесал слегка лысеющую голову Колчинский. – Не похожа вот эта глупость на почерк серьезных людей. А может наоборот, очень хитрый тип всё это закрутил. Дескать, по-глупому весь этот заговор провалим. На комбинате скандал, с французами развод и результат без крови достигнут. Уж очень всё примитивно.
      – Да вот как раз и не примитивно, – поправил своего коллегу по фронту борьбы с преступными элементами общества, подполковник Копченов. – Если это все так примитивно, то почему же мы даже маленького следка найти не можем. Где следы дилетанта?
      – Тоже верно, – пощипал мочки ушей следователь. – Под примитив работают, а следов не оставляют. Может действительно это высший пилотаж?
      Он встал, прошел к окну, покачался там с носков на пятки и с пяток на носки, а затем подошел в упор к Вадиму Алексеевичу.
      – Давай-ка Вадик еще раз последнюю встречу вспоминай, когда ты посреднику Пашу Балаболова заказывал.
      – Да, не заказывал я его, – нервно дернулся всем телом начальник ревизионного отдела. – Просто рассказал так, мол, и так. Вот говорю, узнали про наше дело тип один. Прогорело, мол, всё. А он мне: не волнуйся, доверься нам и иди, спи спокойно. Короче, как в сказке русской народной про конька – горбунка. Короче, всё, как в тумане.
      – Где встречались? – уже строже спросил Колчинский.
      – Да я уже вроде рассказывал, что встретились в «Трали-вали». Там минут десять посидели и разошлись. Говорить-то вроде и не о чем было. Он всё с полуслова понимал.
      – В «Трали-вали» говоришь, это хорошо, – продолжал подергать мочку уха следователь. – Это даже очень хорошо. Петрович свисни своим орлам, пусть они нам сюда Женю Лобачева притащат. Ты его знаешь, он барменом в «Трали-вали» служит. С редкой памятью человек, может, он чего заметил. Память, еще раз повторюсь – редкая. Женя у меня свидетелем уже делам по восьми проходил и всё удачно. Между прочим, он капитан третьего ранга в отставке. Катером ракетным командовал, но чего-то не туда и не к месту пустил, вот его и попросили с флотской службы.
      Бармен, резво доставленный орлами Копченова, лишь обозрел наш коллектив, так сразу настроился на деловой лад и подготовился к ответу на любой вопрос.
      – Жека, мы тебя вот чего позвали, – ласково начал беседу Колчинский. – Ты Вадима Алексеевича давно в своем заведении встречал?
      – Как давно? – развел руками бармен. – Вчера вот и встречал с девушкой.
      – С кем? – переспросил Копченов.
      – С девушкой, с секретаршей Николая Алексеевича.
      – Да какая же она девушка? – практически хором изумились начальник райотдела с директором.
      – Ну, здесь я, конечно, настаивать не буду, – чуть поперхнулся в своих показаниях Жека, – но вчера Вадим Алексеевич был именно с ней. Два дня назад с другой дамой, вот та точно не девушка, там никаких вопросов в этом плане у меня нет, а про вчера вот у меня сомнения. Ходят, правда, про неё некоторые слухи, но их к делу не пришьешь.
      – Стоп, – уже строго вмешался Колчинский. – Про дам и девушек отставить, давай про мужиков его.
      – Нет, с мужчинами Вадим Алексеевич к нам не заходит. Не его, видимо, профиль. Он больше на слабый пол ориентирован.
      – Это как же не захожу, – аж вскричал от негодования Вадик, – а на прошлой неделе я у тебя коктейль с кем пил? Ну-ка вспоминай. Ты чего вздумал на меня напраслину возводить. Говори всё, как есть.
      – Пардон, – слегка смутился бармен, – было. Извиняюсь. Был Вадим Алексеевич с молодым человеком.
      – Ты его раньше у вас встречал? – попытался взять быка за рога следователь.
      – Было и причем также один раз было.
      – С кем?
      – Был этот молодой человек вместе с Крюковым Михаилом Ивановичем, с Вашим замом Максим Петрович.
      Максим Петрович Копченов и мы вместе с ним, застыли от последнего сообщения, в крайне напряженных позах. Опять в показаниях всплыл дядя Миша. Что-то здесь было не то. Улика за уликой толкались к образу погибшего Михаила Ивановича. Неужели он действительно в чем-то был здесь замешан? Ой, как бы этого не хотелось. Всё-таки хорошим человеком он был. Бывают такие люди, что даже радуешься, когда гадость, какую-нибудь, про них услышишь, а тут совсем всё наоборот. Очень не хотелось, чтобы человек плохим оказался.
      Жека хотел на этом кратком отчете и ограничиться, но колюче-профессиональный взгляд представителя прокуратуры дал толчок к копанию в кладовой памяти труженика ресторанной стойки. Копался в этой кладовой бармен на этот раз долго, изредка недоуменно пожимая плечами, но вдруг вскрикнул:
      – Таксиста я знаю, который вашего молодого человека от «Трали-вали» отвозил последний раз. Как же я сразу не вспомнил? Выхожу, значит, я сразу следом за ним по своему делу и вижу сел тот парень в зеленый «Москвич» с красной крышей. А «Москвич» тот нашему электрику Семенычу принадлежит. Это он специально крышу красной краской покрасил, чтобы попижонистей было. Про его пижонство у нас в городе каждый знает. Про него даже легенды ходят, что он у нас в районе первым стилягой был и его за это пять раз на пятнадцать суток сажали. Герой. Ему даже комсомольский значок в КПЗ вручали. Герой одним словом и к тому же очень интересный человек, только бестолковый немного.
      – А, что такое «стиляга»? – ни с того, ни с сего заинтересовался я, услышав непонятное слово за которое можно угодить за решетку.
      – Стилягами в шестидесятые годы называли продвинутую молодежь, которая стала сбрасывать с себя оковы тоталитаризма и одеваться по западным модам, – внезапно принялся за мое просвещение Павел Викторович, решивший, наверное, удовлетворением моего интереса загладить вину за неудавшееся на меня покушение. – Только за это почти и не сажали, так пропесочат на комсомольском собрании или карикатуру в центре города повесят, а вот чтобы сажать, я такого не слышал.
      – Сажали, – вступил в наш разговор Николай Алексеевич, но не так, чтобы как в наказание, а для острастки. Дружинники по танцплощадкам ходили и ширину брюк замеряли, как найдут уже положенного, так с собой забирают.
      – Как так замеряли? – не понял я.
      – Спичечным коробком, – засмеялся директор, – меня, и то один раз взяли, правда, без протокола. Интересно было. Эх, вспомнить приятно нашу жизнь, это вам не то, что сейчас.
      Колчинский нашей беседы не слушал, он что-то шептал Копченову, и тот скоро взялся за телефон.

      Пижона Семеныча привезли тоже быстро. Он был слегка напуган и к тому же не очень трезв. Долго Семеныч не мог понять, чего это комбинатские шишки, совместно с милиционерами от него хотят, а как понял, то сразу перестал заикаться, вспомнил тот злополучный день, из-за которого его сейчас от задушевных корешей оторвали, и рассказал все, что знал по данному вопросу. Все знания его сводились к тому, что отвез он того парня, как раз именно в этот дачный поселок, а точнее бывшую деревню Пентюхино и даже предложил сводить всех желающих к тому месту, где пассажир покинул автомобиль. Место, по словам Семеныча, было не совсем обычное для высадки пассажиров. Все предыдущие пассажиры заставляли себя в деревню везти, а этот потребовал высадки раньше. Всем сразу любопытно стало и пошли мы радостно к тому месту всей озабоченной гурьбой, потому как засиделись, честно говоря, в помещении уже до головной боли.
      По пути к месту высадки я немного приотстал вместе с Павлом Викторовичем и осторожно спросил его о том, а что они со мной хотели сделать в то утро нашей последней встречи. Исполнительный директор немного смутился, и несмело улыбнувшись, покаялся:
      – Решили мы тебя Андрей, рядышком с деревней твоей постеречь и, как бы тебе получше объяснить? Ну, короче должны были тебя чуть-чуть пришибить за познания твои вредные. Ну, ты понимаешь, почему у деревни?
      – Почему? – не совсем понял я.
      – Мне свидетели были нужны, что расстались мы с тобой, и что один ты к дому своему возвращался, а уж, что с тобой дальше случилось, то я здесь совсем не причем. Кстати, хорошо, что напомнил, мне деньги надо с пацанов обратно взять. Они с меня аванс в пять тысяч потребовали. Вот сволочи. Понимаешь, я им говорю, что у тебя в карманах пять штук, как раз для оплаты и приготовлены, а они заартачились и без аванса ни в какую. А ты деньги-то, которые я тебе дал уже потратил? Вроде и деньги небольшие, а для меня зазря пропали. Вот какая ерунда получилась. Нескладуха на нескладухе. А эти пацаны вообще наглые, тебя до полудня прождали и к Вадику права качать, дескать, давай еще бабок за хлопоты напрасные. Ладно бы дело сделали, а то ведь за так требовали. Наглецы. Сладу с ним никакого не стало. Чуть что, так каждый сразу права качать норовит. Беспредел сплошной. Вот взять на производстве у нас: линия на днях из строя вышла, как раз в начале смены и ремонт часов на шесть. Я народу говорю, чтобы заявления на административный отпуск писал и домой шел. Делать-то нечего. И представляешь, нашелся умник, который стал требовать оплаты простоя. Представляешь наглец. Его на работу взяли, а он права качать, про трудовой кодекс кричит. Будто этот закон для него написали? Короче, кругом беспредел. Обнаглел наш народ до крайней точки. Кнута, кнута хорошего всем не хватает. Без кнута вообще с народом сладу никакого нет. Поверь мне на слово – нет.
      Семеныч довел нас до моста перед деревней и сразу за ним ткнул в землю палец, указывая место высадки пассажира. Колчинский задумался, а потом еще чуть-чуть попытал Семеныча, но тот даже за бутылку, никаких новых сведений не выдал. Молчал пассажир всю дорогу, как свежемороженая рыба в холодильнике и даже никаких улик в салоне не потерял. Всегда кто-то чего-то теряет, а этот ничего не оставил после себя. Семеныча с благодарностью, но без извинений отпустили, и мы теперь уже говорливой толпой пошли думать дальше, хотя не знали о чем. Ведь о том чего знали, было уже вроде всё передумано.
      – Послушайте Андрей, сигареткой меня не угостите? – потянул меня за рукав Колчинский.
      Мы остановились на мосту, закурили и стали смотреть сверху на воду. Вода спокойно и как нам, кажется, беззаботно скользила куда-то за поворот, и не было ей никакого дела до наших суетных забот и глупых мыслей.
      – Что-то никак я не ухвачу суть задумки преступников, одни странности в этом деле, – задумчиво поведал мне следователь. – Чего-то здесь не то, а вот чего понять не могу. Серьезные люди такой глупостью, с которой мы сейчас столкнулись, вряд ли станут заниматься. Ну, предположим, надо было им убрать Лексеича, так чего, килера посерьезней найти негде? Да полно их сейчас, были бы деньги. Так нет, они приехали на комбинат, вошли в контакт с руководителями из верхнего эшелона, нарыли против них компромат и предложили организовать убийство. Глупо. Однако почти сработало. Не был бы Мутный в доле по совместному предприятию с директором и всё тогда бы, хана Николаю, а после этого еще и замов, его, в смысле директора, подставить не сложно, и считай всё, управление убрали, причем единым махом. Конечно, цепочку эту можно выстроить, но так мудрёно не крутят. Всё ж можно проще сделать. Вот если другой вариант, то, что они специально на раскрытие замысла шли, более перспективен. Им скандал был нужен. Директор узнает о таких делах своих помощников и вполне естественно выгоняет их с треском. Этот треск доходит до французов и совместному проекту кирдык. Так оно, скорее всего и задумывалось и может, знали таинственные заказчики о связях Лексича с Мутным. Вот в этом случае цепочка выстраивается, но всё равно уж больно заумно. Если это так, то на днях надо других гадостей ждать. Надо искать, кому срыв проекта выгоден, да только здесь на даче нам ничего не найти. Это огромная аналитическая работа, не меньше чем на месяц. А вот этого месяца у нас нет. Хочется Колю из этой неприятности вытащить. Он хотя и вздорный мужик, но человек хороший. Ты бы только знал, как он об этом контракте мечтал? Жизнь за него готов положить. Все уши нам прожужжал, как пойдем в баню, так никакого спасу от его мечты нет. Надо ему помочь, только вот как? Можно конечно жителей крайних домов опросить о пассажире, но времени много прошло. Вряд ли кто чего вспомнит? Хотя давай попробуем: ты иди по левой стороне, а я по правой пойду. Дома по три обойдем, чем черт не шутит, может, за ниточку какую уцепимся и помотаем немного клубочек. Всё равно ничего другого в голову не приходит.
      – Бывайте, здоровы граждане товарищи, – совсем неожиданно и вроде как ниоткуда, подошел к нам сзади пожилой селянин. Был он в зимней шапке, телогрейке, в очках с мощными линзами и босой. – Извиняюсь, сигареткой душевной не угостите, а то старуха дома совсем озверела, весь табак сожгла. О здоровье моем, видишь ли, печется, а не понимает, что я без табачку не жилец на этом свете. Дура, одно слово, дура баба. Я без табачку уж вовсе и не я, а какая-то совершенно другая личность. А вы, кстати, что тут обозреваете, ежели, конечно, не секрет? Интересуюсь не корысти ради, а так, для удовольствия разговора. Мне еще долго с козами под мостом сидеть. Дай-ка, думаю, поговорю с умными людьми, а то старухина болтовня у меня уже в печенках сидит, и козы в последнее время от меня отворачиваются. Только вот поговорить всё равно с кем-то хочется да не просто поговорить, а чтоб с интересом.
      – Да вот мы с коллегой мост этот приобрели в частную собственность, – решив не посвящать старика в истинный смысл нашей беседы, нагло и неожиданно соврал Колчинский. – Сейчас вот решаем, как бы его поскорее и подешевле в другое место перенести. Дачку мы здесь километрах в пяти ниже по реке соорудили, а вот мостка там приличного нет.
      – Это в Портянкине что ли?
      – Вот именно в Портянкино мы этот мостик на днях и потащим.
      – Да мосток там, действительно еще с самой войны стоит, – уныло покачал головой старик. – Нужен там мосток. Я ведь в Портянкине часто бывал. Была там у меня зазноба одна, Нюркой звали. Вот краля, так краля. Да и я тоже не пальцем шит. Ух, и боевой я тогда был. Мосток там конечно плохенький. Нужен им там мосток, а уж вам с дачей тем более, если дача в Портянкине, то без моста к ней не добраться. Без моста там крантец. Точно вам скажу, с тем мостом как там, будет у вас не жизнь дачная, а сплошные мучения о сохранности личного транспорта. Только вот, как же мы теперь без мостка-то? Интересно?
      – Это уж ты дед у своего главы сельской администрации спроси. Он же нам его продал. Поторговался чуть-чуть и продал. Знал, наверное, что делает? Власть всё-таки. Думал о чем-то.
      – Ой, беда-то, какая, – вполне по серьезному и с приличной грустью запричитал местный сторожил, – Серёнька-то деньгу уж очень любит, вот потому и продает всё к ряду. Никакой управы на него нет. Поле колхозное продал, свиноферму продал, даже камень у нас тут был, старики сказывали, что заговоренный он, с неба упал, и тот продал. Ну и Серенька. Как же дачники-то теперь на машинах будут к хоромам своим подкатывать? Интересно? Мы-то уж ладно, а они-то как горемычные? Они-то ведь без машины и шагу сделать не смеют. Разучились поди.
      – Так глава сказал, – продолжал тоже с очень серьезным лицом дурить дедушку следователь, – что паром здесь платный построят. Говорит, у дачников денег куры не клюют и пусть они за перевоз всегда расплачиваются, а деньги, говорит, пустим на социальную поддержку коренного населения. Короче, всем коренным жителям еще в месяц по тысяче платить будут и не только платить, а ещё по пачке «Примы», пузырю водки да по полкило карамелей.
      – Гляди того, пустит он. Держи карман шире, поддержит. Все деньги паромные по бабам спустит, помяните мое слово. Вот в баб он всё пускать любит. Да, разве нам чего достанется? Как же плохо без моста-то будет? Ведь из города автобус по нему почти каждый день приходит. Как же теперь без автобуса-то? Я как раз хотел на днях насчет прибавки к пенсии ехать в район хлопотать, а тут такое дело. Может, подождете перевозить пару деньков, пока я про пенсию свою узнаю? Ой, Серёнька, Серёнька. Он с детства жадный до всего был. До всего жадный: и до денег, и до баб. Все ведь деньги паромные на них спустит. Все до единой копеечки. Помяните мое слово, спустит. Это ж надо додуматься, мост продать. Значит, автобус теперь только до реки ходить будет. А отсюда до деревни минут десять шагать, а мне, поди, еще дольше. Тут на позапрошлой неделе, парень какой-то вылез из машины. Не знаю, чего он до деревни ехать не захотел? Не знаю. Машина импортная такая его привезла, с крышей красной. Блестит вся, ну точно ваза китайская. Я думаю машина эта японская или мериканская, не иначе. Уж больно красива с виду. Так вот я из-под моста время засек, так он до своего дома семь с лишним минут шагал, а уж я, наверное, точно пятнадцать пойду. Ой, беда без моста будет. Ну, Серенька. А с другой стороны мост не международный женский день, без него и обойтись можно. Только всё-таки Серёнька гад, вот бы отец его встал посмотреть. Вот бы посмотрел, хотя он и сам…
      – Подожди дед, – уже на самом деле серьезно посмотрел на старика Клочинский, – ты, когда парня этого видел?
      – Да уж давно, дней десять назад. Мне под мостом скучно с козами сидеть. Надоели они мне хуже горькой осины. Вот я и засекаю время, за сколько, какая машина от моста до деревни доедет. У меня внук секундомер здесь забыл, а сам на все лето в лагерь уехал. Секундомер-то хороший, электронный такой, а уж точный, ни к какой бабке не ходи. А я и говорю Надьке, дочери моей значит, что правильно она его, ну, внучка-то нашего, в этот лагерь отправила. Дома-то чего, а там за ними следят. Там всё под присмотром и питание, сам понимаешь, не то, что здесь, во время. Конечно…
      – Подожди дед про внука, – снова перебил старого болтуна следователь, – ты мне про парня того лучше расскажи.
      – А чего про него рассказывать? В рубахе синей, в штанах синих и шел очень скоро. Ходкий. Я когда молодой тоже быстро так ходил. Ой, длинноногий я был. Ух, длинноногий. За мной из деревни вообще никто угнаться не мог. Бывало, пойдем с девками за грибами…
      – Ты, опять не про то. Ты мне скажи, куда тот парень в деревне зашел? Ты, наверное, этого и не заметил? Где ж тебе сослепу?
      – Ой, обижаешь мил человек. Как не заметил? Конечно, заметил. В дом он прошел того милиционера, которого током вчера шибануло. Я вот тоже на днях чуть было не погиб. Старуха говорит мне, чтоб значит, я самовар поставил, а я…
      Мы с Колчинским переглянулись и молча двинули в деревню. Дедок грустно махнул нам рукой вслед и только прокричал:
      – А мост-то когда повезете?

      Я мало чего знал о жизни Михаила Ивановича и потому здорово удивился, услыхав от Колчинского кое-какие неизвестные мне факты его биографии. Оказывается жил дядя Миша в последнее время один, как перст. Как раз перед приездом в наш город у него страшная трагедия случилась: погибли в авиационной катастрофе жена и две дочки Михаила Ивановича. Вот так разом и не стало у него никого. И вообще он мало с кем общался и теперь, когда с ним приключилось несчастье, оказалось, что никто про его родню ничего и не знает. Раньше то никто и внимания не обращал на одиночество Крюкова. Кто знал про несчастье его, догадывался, что переживает человек, а кто не знал, тот думал, что просто характер такой. Бывают же скрытные люди на свете. А еще, если честно сказать, не любил дядя Миша всем свою душу показывать. Не такой человек был. Я ведь три года в его секцию ходил, на соревнования с ним раз десять ездил, а узнал о его жизненной драме только сейчас, после его смерти. Мне даже жалко стало, что ничего я раньше не знал, хотя, какая разница, знал бы, не знал, чтобы я сделать мог. Разве, что посочувствовать, но какой бы ему был прок от сочувствий сопливого пацана. А может всё-таки, был бы прок? Не знаю.
      Колчинский еще раз спросил уже излишне веселого Копченова о родне Михаила Ивановича. Родни до сих пор не нашлось, несмотря на подключение к этому делу областного паспортного стола. После этого, не особо радостного известия пошли мы с прокурорским следователем осмотреть дяди Мишину дачу. Решил Колчинский следов таинственного незнакомца в синем поискать. Если приходил он к нему, значит какой ни какой, а следок остаться должен. Для простого смертного его нет, а для криминалиста со стажем всегда найдется. Только упереться криминалист должен в землю рогом.
      На улице уже темнело, и мы вооружились на директорской даче мощными фонарями, ведь на даче Михаила Ивановича свет-то пока еще не сделали. Здорово проводку шибануло во время той смертельной аварии. Осматривали мы помещение долго, и сошлись в кабинете. Мне похвастать нечем было, а Колчинский если и нашел чего, то пока меня в это не посвящал. Он молча перебирал бумаги на столе и мурлыкал под свой длинный нос мотивчик из репертуара группы «Свистящие». Песня была медленная, и потому следователь копался на столе, не спеша, ну, в общем, в темпе вальса. Бумажку за бумажкой подносил он к свету фонаря и иногда чесал нос по непонятной мне причине. Я так увлекся наблюдением за его работой, что не заметил, как уснул. Вот позор-то. Тоже мне помощник в следствии. Срам, да и только. Помогал, помогал и в забытьи сон увидел, о том, что стою я на берегу реки и рыбу ловлю. Рыба крупная такая, то ли сом, то ли налим. В общем такая скользкая тварь, что еле я её руками ухватил. Нехороший сон, к рыданию. Я как это во сне осознал, так сразу проснулся, а как проснулся, то смутился, просто до безобразия. И еще больше смутился я от того, что оказалось на самом деле не я сам проснулся от нехорошего сна, а следователь меня разбудил.
      – Пойдем, Андрей доложим результаты проведенного осмотра, – потрепал он меня за плечо, – шефу нашему, Николаю Алексеевичу. Пойдем, а то он заждался, поди.
      До директорской дачи шли мы уже в достаточно приличной прохладе позднего вечера, но, придя на место, покоя, типичного для этого времени суток там не нашли. Члены нашей следственной группы также времени даром не теряли и пополнили подстольное пространство еще парой пустых бутылок, а содержимое этих бутылок крайне хорошо способствовало установлению более близких и доброжелательных отношений.
      Копченов уже не собирался усадить под стражу Пашу с Вадиком, а даже наоборот советовал им провести начало января в Испании, куда он, опять же по его словам, летает каждый год, и ещё ни разу об этих полетах не пожалел.
      – Короче мужики, кайф сравнимый разве, что, даже не знаю с чем, – вдохновенно вещал начальник районного отдела милиции менеджерам высшего звена ликероводочного комбината. – Прикиньте, мороз в Шереметьеве, такой, что все части тела звенят, и по прошествии пяти-шести часов ты сходишь с трапа самолета в рубашечке с коротким рукавом и вдыхаешь аромат зреющих апельсиновых садов. Ты прикинь апельсиновый рай, ла-ла, ла-ла и так далее. Понял? Каково? Вот только беда, что жена всё время норовит со мною пристроиться, а вот если бы её не было, то вообще райское наслаждение почище «Баунти». Только пара была б другая, поновее. Короче, я вам точно говорю, что не пожалеете. Поезжайте.
      Николай Алексеевич слушал повествование Копченова не внимательно, но рекламировать зарубежный туризм не мешал, однако стоило нам войти, он от туриста сразу же отвернулся.
      – Ну, как наши дела? – со всей присущей данному моменту строгостью спросил директор, обращаясь опять почему-то ко мне.
      И я грешным делом немножко заподозрил его в косоглазии, ведь не считал же он меня главнее сыщика прокуратуры, который, несмотря на директорское обращение ко мне, сам приступил к докладу:
      – Ничего путного мы Алексеевич не нашли. Такое впечатление, что не осталось ни одного родственника у Иваныча на всем белом свете. Один как перст.

      Хоронили дядю Мишу на следующий день. Своей многолетней службой государству Крюков Михаил Иванович заслужил право отправиться в свой последний путь из бывшего клуба консервного завода, который находился ближе всех к районному отделу внутренних дел. Проводить дядю Мишу собралось, наверное, полгорода. Многие его знали и уважали. Мы с Альбертычем пробрались сквозь скопление задумчивых граждан и встали недалеко от гроба. Мне никак не хотелось верить, что Иваныча уже с нами нет. Вот только сейчас я осознал, сколько же он сделал для меня, а от меня благодарности дядя Миша так и дождался. Всё недосуг мне было, а уж если честно говорить, то никогда я о благодарности и не думал. Так, принимал всё, как должное и вот только теперь захотелось сказать «спасибо», но сказать было уже некому. Даже больше того, я сейчас вместо благодарности, «копаю» против человека, который меня, собственно говоря, и в люди-то вывел. Разве можно так?
      Пока я терзался мучениями безвозвратно утерянной возможности отдать долг, траурные мероприятия достигли своего пика. Слово взял приезжий из области генерал. Говорил он привычно, грамотно и длинно. Стараясь не уронить достоинство своей должности, генерал начал свою речь с обрисовки политического момента в стране. В стране по его словам было не очень хорошо. Дремлющие когда-то преступники проснулись и полезли изо всех щелей, как тараканы на кухне у нерадивой хозяйки. Конечно, про тараканов генерал не говорил, этот образ у меня как-то сам представился. Увидел я как наяву, что хозяйка, вместо того, чтобы навести порядок нам кухне, ищет виноватых и, конечно же, их находит. Чего, чего, а вот виноватых, у нас всегда хватало. Ни в одной стране мира столько виноватых на душу населения нет, сколько их находят в России. Если бы энергию, затраченную нашим народом на поиски виноватых, пустить, ну, например, на отопление жилья, то все отопительные батареи страны были бы раскалены до красна, а местами может быть даже и поплавились. Много у нас в стране виноватых, только толку мало, но генералу так не казалось. Он их клеймил и клеймил. Мне вдруг стало совсем нехорошо. В горло вкатился какой-то ком и, застряв там, мешал дышать. В клубе и так душно было, а этот ком вообще довел меня до полуобморочного состояния. Лоб мой покрылся холодным потом, в ушах зазвенело, а перед глазами поплыли сине-желтые круги неправильной формы. Я потихоньку выбрался из душного помещения на свежий воздух и хотел присесть там, на столбик оставшийся от когда-то стоявшей на этом месте лавочки, но присесть туда, не успел. Ко мне, неизвестно откуда подбежал Вадим Алексеевич, и обильно поливая слюной мое ухо, жарким шепотом сообщил:
      – Вон, гляди около угла «посредник» стоит. Это он нас всех в соблазн ввел. Вон он сволочь.
      – Где? – сразу отряхнулся я от приступа временной немощи.
      – Да вон же у угла он стоит. Смотри, вон парень в джинсовой рубахе. Видишь, сюда смотрит?
      – Иди, позови Колчинского, – приказал я Вадику, а сам направился к показанному парню.
      Только тот меня ждать не стал, а мгновенно скрылся из вида. Я побежал. За углом посредника уже не было. Где же он? Скрыться парень мог только в проломе клубного забора, больше некуда ему было деться. Я метнулся к пролому, но нырнуть туда не успел. Остановил меня у самого пролома разговор. Видимо посредник опять с кем-то там встретился.
      – Ты опять здесь? – кто-то строго спросил за забором. – Когда же ты уберешься наконец?
      – А это только от тебя зависит, – отозвался второй голос. – Она сказала, что ты мне поможешь, а ты чего-то закозлил. Отваливай бабки и меня здесь вообще никогда не будет. Так что теперь всё в твоих руках.
      – Ты чего наглеешь? – стал сердиться первый собеседник. – Разве я тебе не помогал, но не держишь своих обещаний. Наобещал много, сделал чуть-чуть. И почему я тебе после этого должен помогать?
      – Она сказала, что ты поможешь. Что ты обязан мне помочь. Ты ей обязан, чтобы мне помочь. Понял, ты обязан.
      – Я тебе ничего не обязан, а деньги получишь только в том случае, если свои обещания выполнишь. Когда закончишь?
      – Скоро. Ты мне сейчас денег дашь?
      – Вообще-то тебе их давать совсем не за что, но мне с тобой надоело возиться. На. Однако смотри, что обещал, сделай. До пятницы всё сделай, крайний срок для тебя. Не сделаешь, я тебя из под земли достану.
      Я, наконец, решился рассмотреть собеседников и полез в пролом, да вот влезть, туда опять не успел. Только ногу над гнилой жердью занес, из пролома навстречу мне вылез парень лет двадцати пяти, смуглый, с жесткими волосами, со шрамом на левой щеке и в джинсовой рубахе. Растерялся я только на миг, и сразу же опомнившись, гаркнул строго незнакомцу.
      – Ты это, знаешь, пойдем со мной про дело одно узнать надо.
      – Куда пройдем? – удивленно вскинул брови парень. – И с какой это собственно стати я должен с Вами идти, молодой человек?
      – Куда надо туда пойдем, – жестко отсек я неудобные для себя вопросы. – Давай быстро.
      – Хорошо, пойдемте, – неожиданно мягко согласился подозреваемый, предлагая рукой показывать ему, нужный нам путь.
      Я сделал пол-оборота корпусом в сторону главного клубного входа, выпуская парня из пролома, и вдруг резкая боль стремительно пронеслась от правой скулы в височную область. Боль была такой сильной, что у меня потемнело в глазах, и я потерял сознание.
      Очнулся, я, наверное, быстро, потому что вокруг меня совершенно ничего не изменилось. Тот же забор, то же сверкание битого стекла в пыльных лопухах, только вот «посредника» не было. Опять смотался этот противный тип, не оставив ни одного приличного следа. След его кулака на саднящей щеке, приличным следом я не посчитал, хотя скула со мною вряд ли согласилась бы и ныла прилично. Несмотря на звон в ушах и легкое головокружение я поспешил в клуб. Однако там мероприятие уже закончилась, и траурная процессия двинулась от крыльца бывшего очага культуры и современного места проведения громких дискотек в сторону вечной тишины. Процессия была многолюдной, и колонна растянулась по улице метров на сто пятьдесят.
      Врезавшись в хвост колонны, я стал лихорадочно выискивать в толпе Колчинского, но его поблизости не было. Зато быстро на глаза попался Вадик. Он шел в последних рядах и увлеченно разговаривал о чем-то с женщиной средних лет или около того.
      – Ты Колчинскому сказал? – налетел я на начальника ревизионного отдела, для чего-то пытаясь схватить его за локоть.
      – Нет, не сказал, – в грубой форме отмахнулся от меня Вадим Алексеевич. – Не нашел я его. Тут людно очень.
      Я махнул рукой и стал дальше пробираться по колонне. Альбертыча я заметил почти в голове процессии, практически рядом с генералом. Однако пробиться к нему у меня никак не получалось. Чем ближе я подходил к генеральским лампасам, тем тверже становился и непреклонней людской монолит. Скоро на меня стали огрызаться и отталкивать назад, но я не сдавался до тех пор, пока одна дама строго не осадила меня:
      – Молод еще сквозь ряды руководства района вперед пробираться. Молод ещё. Здесь люди солидные идти должны, с положением. Заслужи сначала это право, а уж потом рвись напролом. Нехорошо, юноша.
      Пришлось немного отступить и ждать удобного момента. Момент настал только на кладбище. Колчинский, выслушав мой рассказ, оторвал от занятной беседы Вадика и слегка допросил его. Потом следователь крепко отругал меня, за то, что я долго телился и повел, опять меня же, на поминки. На тризне я вел себя скромно и боязливо. Во-первых, уж больно компания была солидная, не привык я ещё к такой, а во вторых в моем сознании всё ещё трепетало чувство стыда за свое безобразное поведение после подобного мероприятия совсем недавно.
      Когда мы с Альбертычем вышли на улицу, он еще раз попросил пересказать подслушанный мною разговор. Этот разговор, да и сам факт внезапного появления посредника в городе здорово насторожил следователя.
      – Значит надо нам с тобою Андрей ждать активизации действий преступной стороны, – задумчиво приоткрыл он мне малую толику своих сомнений. – Хорошо, что Алексеевич в командировку на два дня уезжает. Поэтому два дня у нас тобой есть.
      Сразу же после этих слов из стеклянных дверей кафе появился, легкий на помине, сам Николай Алексеевич. Он был прилично навеселе и, наверное, потому дружески похлопал меня по плечу, а у Колчинского спросил:
      – Ну, как хлопцы наши дела? Версии появились, какие-нибудь из стоящих?
      – Версий нет, а вот дела мне кажется, стали похуже, – буркнул следователь. – Опять посредник объявился и собирается дела активизировать. Вот заковыка, какая получается.
      – Как так? – заинтересовался директор.
      Альбертыч стал рассказывать моё недавнее приключение, но успел дойти в повествовании только до угла, за которым скрылся предполагаемый преступник. Дальше не получилось. Подошел к нам личный водитель Николая Алексеевича и взмолился:
      – Николай Алексеевич не успеем. Билеты на самолет пропадут. Поехали. Нам только-только до аэропорта добраться. Совсем времени нет. Опоздаете на самолет. Он ведь даже Вас ждать не будет.
      – Ладно, едем сейчас, – отмахнулся от водителя директор, сунул Колчинскому в руку ключи от дачи и дал последние наставления. – Чего хотите мужики делайте, но у вас на поиски осталось два дня. Я вернусь послезавтра. Живите на даче, в средствах не стесняйтесь. Сволочей найдете, я в долгу не останусь. Не найдете, вы мне не друзья. Ну, всё я поехал. Буду после завтра. Я на вас надеюсь.
      Надеяться-то он на нас надеялся, а вот мы не знали, что дальше делать. Вернее я не знал, за Альбертыча ручаться не буду, может, он и знал чего, да только мне этого не говорил. Мы посмотрели вослед директорской «Волге». Потом Колчинский пригласил меня в свой автомобиль, повернул ключ зажигания и мы молча двинулись в Портянкино, еще раз осмотреть дачу Михаила Ивановича. Почему мы поехали туда? Не знаю, просто поехать, наверное, некуда.

      Дача Иваныча встретила нас неприветливо. Так оно, наверное, и должно быть. Кто мы здесь? Гости незваные. Чего нашему приходу радоваться, пользы от нас всё равно никакой не будет. Мрачно было на даче, несмотря на ясную солнечную погоду. Может быть, дача тоже горевала о потере хозяина. Нам ведь этого никогда не понять. Люди дальше своего носа не видят и что самое главное, смотреть не хотят. Категорически отвергается нами наличие души везде, кроме человека. Не верит человек в другой, отличный от него интеллект. Точно не верит, если бы верил, то разве стал бы он так относиться к окружающему миру, конечно бы не стал. Хотя и к окружающим людям человек чаще всего относится так же весьма недоверчиво. Так во что же мы верим? Скорее всего, в ничего, даже в самих себя не верим. Всё везде подвоха ищем, вот и не доверяем никому.
      Мы сидели на лавочке возле дачного крыльца и курили. Курили от того, ни к каким действиям были не способны. Информации не хватало. Колчинский еще раз походил по дому и тяжело вздохнул. Я, из чувства товарищества этот вздох поддержал. Вот так сидя в следственном тупике, мы и вздыхали наперебой. Сколько бы мы так сидели, не знаю? Может быть до приезда директора, а может до вечера. Короче, не знаю, так как разрушил нашу безвыходную скуку осторожный стук в металлические ворота.
      – Разрешите войти, товарищи? – спросила, появившаяся вслед за стуком совершенно седая голова. – Мне бы вещички забрать. Извиняюсь за беспокойство.
      – Какие вещички? – вскинулся в стойку охотничьей собаки, почуявшей дичь, Альбертыч.
      – Мои вещички, – вежливо удовлетворил интерес следователя незнакомец. – Я тут ночевал иногда. Меня Михаил Иванович попросил, после того, как по весне обворовали его. А мне-то чего, раз надо помочь, я всегда помогу. Чего ж не поночевать, если надо? Я тут через два дома, со своей старухой живу. Уж лет десять, поди, как демобилизовался, так и живу. Я тридцать лет прапорщиком в армии отслужил и всё, кстати, на охранной службе. Поэтому, мне дом ночью посторожить, что молодость вспомнить. Разрешите представиться – Иванов Иван Иванович. Интересное у меня сочетание фамилии, имени и отчества?
      – Интересное, – ответил Колчинский, но заинтересовался совсем другим. – А часто, Вы Иван Иванович здесь ночевали?
      – Последние два месяца, каждый день кроме выходных или когда Михаил Иванович в баньку приедет на неделе. Часто.
      – А ты здесь всегда один бывал Иван Иванович? – оживился следователь, явно чего-то заподозрив.
      – А с кем же мне быть-то? Девки уж ко мне не ходят, а старуха дома надоела. Всегда один.
      – И никто никогда к тебе не заходил?
      – Нет, не заходил.
      – Даже жена ни разу не заходила?
      – Жена-то, конечно заходила. Старый, старый, а всё равно она меня проверяет. Вдруг чего не так.
      – Ну, кроме жены, кто мог заходить? Дети, внуки, племянники, ну кто?
      – Да некому вроде заходить было. Разве, что вот квартирант мой. Славка. Этот был. Он и без меня к Михаилу Ивановичу захаживал в шахматы играть. Игроки они были друг другу подстать. Сядут и режутся в шахматы эти. В последнее время все на интерес играть стали. Иваныч два раза квартиранта моего за проигрыш в ресторан водил, а тот пять дней ему огород безвозмездно вскапывал. Правильно говоришь, Славка бывал здесь. Кроме Славки, точно никто не заходил. А ведь больше и некому зайти.
      – А у Славки шрам на щеке есть, – решил я тоже вмешаться в допрос.
      – Есть. В Чечне говорит, заработал. Осколком его по лицу садануло. Офицер он. Старший лейтенант. В Москве служит. Я его удостоверение смотрел. Вообще, странный квартирант. Дачу снял, а на улицу почти и не выходит, всё в чулане спит, да вот огород здесь копает. По тишине, говорит, я соскучился. На танцы в город за всё время только один раз и сходил. Мне-то всё равно, деньги заплатил, а там как хочешь. Он парень честный на редкость. К нему тут недели две назад друг на пару деньков приезжал, так он нам за это доплату сделал. Молодец.
      – А сейчас он где? – приподнялся с лавочки Альбертыч.
      – Кто, друг?
      – Нет, Славка.
      – Съехал он. Вот как раз сегодня и съехал. Часа три тому назад. На службу, говорит, мне возвратиться надо до срока. Срочный вызов в часть с посыльным прислали. Мы ему деньги назад совали, а он не взял. Молодец, хороший парень, настоящий офицер.
      – А куда он поехал, не сказал случаем?
      – В Москву. Куда же еще? На трассу пошел, на часовой автобус.
      – Погнали Андрюха! – побежал Альбертыч. – А ты Иван Иванович вещи забирай и ворота запри. Мы завтра вернемся.
      Гнал Колчинский усердно, стараясь сократить фору, которую нам дал рейсовый автобус, увозивший подозрительного квартиранта. Теоретически мы его могли догнать, но на практике помешал нам это сделать плотный поток транспорта в столичных пригородах. Автомобили здесь шли в легком сизом мареве разгара дня крыло к крылу, не уступая, друг другу ни сантиметра жизненного пространства. На последнем километре перед кольцевой дорогой мы больше стояли, чем ехали. И потому застали автобус, прибывший из нашего районного центра уже освобожденным от пассажиров. Удалось поймать только водителя.
      Водитель оказался хорошим знакомым Альбертыча и потому подробно признался в том, что подсадил на трассе у Портянкино трех пассажиров, один из которых точно подходил под наше описание. Больше водитель ничего сказать не смог и загнал нас тем самым в очередной жизненный тупик. Удивительно, сколько их в жизни бывает, тупиков этих. Тупик на тупике и ещё тупиком погоняет. Иногда кажется, что всё, труба полная, так в тупике и останешься, но вдруг мелькнет искоркой какая-то цель, и опять карабкаешься неведомо куда. Верно, Сергей Сергеевич насчет осла и морковок говорил, точно так и получается. Появилась у нас со следователем морковка в образе посредника на мягком сидении междугороднего автобуса, мы за нею бросились, да только не успели. Зверь, с названием «Большой город» нашу морковку умыкнул и спрятал в своей норе. Теперь-то что делать, теперь-то какая морковка нас к себе поманит. Скорее всего, это будет наш маленький родной городок, такой тихий по сравнению со столицей, что даже уши от этой тишины ломит. Там надо теперь оборону против злодеев держать. Вот только беда неизвестно от кого и где обороняться. Самое страшное это в военном деле. Во всяком случае, мне так кажется.
      Мы медленно двинулись к своей машине, оставленной на свободном пространстве обочины метрах в трехстах от автовокзала.
      – Юрий Альбертович! – вдруг закричал в наши спины водитель, – Я вот чего вспомнил. Этот парень ваш очень любезно с Женькой Курочкиной прощался, ну дочкой Тоньки Курочкиной, которая раньше в пивном баре работала, а теперь ювелирный магазин держит. Ну, вспомнил?
      – Вспомнил, – остановился Колчинский. – А сколько же её дочке лет-то? Я ведь еще в парнях на Тонькиной точке за пивом давился. Как сейчас помню. Вот пиво, так пиво было, а если бы его Тонька еще не разбавляла водой, то вообще бы все мужики от наслаждения падали. А может быть и не падали? Только все думали, что упадут, уж больно сказочно расписывали вкус неразбавленного пива разговорчивые знатоки. Было впемя.
      – Лет двадцать, двадцать пять. Я не знаю. Антонина замуж поздно вышла. До пивного ларька на неё не смотрел никто, а три годика на пиве поработала, так уж сама выбирать стала и выбирала долго.
      – За кого она вышла-то? – заинтересовался сообщением Альбертыч.
      – Так за Эдьку Курочкина и вышла. Он тогда на московском автобусе работал, деньгу лопатой греб. Жаден был до безобразия. Так, практически за рулем и умер. Хорошо на остановке инфаркт его шлепнул. Лет пять назад. Если бы в рейсе, то вот бы беда была.
      – Значит, говоришь, с Женькой он любезно прощался, – задумчиво почесал подбородок следователь. – И долго они прощались?
      – Я-то, честно говоря, не знаю, но прощались любезно. Подозреваю, о встрече договаривались.
      – А это Женька-то чего в Москву приехала? – вяло продолжал интересоваться, важной, на мой взгляд, информацией Колчинский.
      – Как чего? Работает она здесь. В фирме какой-то местной. Уж больше года её вожу. На выходные да на неделе бывает пару раз, видно трудовой распорядок у неё вольготный.
      – А в какой фирме она работает, не знаешь?
      – Откуда?
      – Ну, тогда спасибо за помощь, – пожал Альбертыч руку водителю междугороднику, и мы опять двинулись к своей машине.
      На этот раз нас никто не остановил и мы, заняв свои места, задумались в очередной раз на тему, а что же теперь делать? Вариантов было всего два: вернуться домой или остаться в столице. А я-то чего волнуюсь, мне, что ли из этих вариантов выбирать? Чего шеф скажет, то и делать буду. Я лицо подчиненное. Однако шеф тоже с выбором не спешил, он сидел молча и думал. Чуть-чуть подумав, следователь снова стал терзать свой аппарат мобильной связи, который в простонародье просто и ласково называли «мобилой». Вы даже не представляете, какая это нужная вещь особенно в следственной работе. Куда бы мы сейчас без такого аппарата? А вот есть он, и можно не выходя из машины информацию собирать.
      – Алло! – орал Альбертыч на мобилу. – Алло! Петрович, слышишь меня? В Москве я. Нормально всё у меня. Ты мне телефон найди Тоньки Курочкиной. Как какой? У нас, что много таких? И мне Иваныча жалко. И я его уважал. Телефон-то найдешь? Как какой? Да, жалко, жалко мне Иваныча. Я знаю, что профессионал до мозга костей. Ты мне лучше телефон Тоньки разузнай. Да, жалко мне тоже. Петрович, кончай трындеть, телефон ищи. Да жалко мне, жалко.
      Колчинский опустил трубку и сообщил мне:
      – А они всё ещё поминают. Счастливые люди. Где же мне телефон Курочкиной спросить?
      Следователь глянул на мчащиеся куда-то разноцветные автомобили разнообразных марок и опять обратился к телефону:
      – Это дежурный райотдела? Колчинский говорит. Старший следователь прокуратуры. Рад, что ты меня по голосу узнаешь. Слышь дежурный, разузнай срочно номер телефона бизнесменши одной по фамилии Курочкина. Как где? Ты дежурный или репейник на хвосте бездомной собаки? Настоящий дежурный таких глупых вопросов не задает. Ищи.
      Дежурный, скорее всего, оказался всё-таки настоящим и через тройку минут Альбертыч уже пытался разговаривать с бизнесвумен по имени Антонина.
      – Здравствуйте Антонина уважаемая, – сладко ворковал он в трубку. – Колчинский Вас беспокоит, давний Ваш почитатель. Да уж где Вам меня по голосу знать? Главное я Вас знаю и можно сказать пытаюсь боготворить уж лет двадцать. Конечно, встречались и не один раз. Как где? На Вашем рабочем месте бывшем. Любил я Вас без памяти, но признаться стеснялся. Стеснительный дюже был, потому и пивной алкоголизм почти заработал. А теперь другой стал, подлечили меня. Вы мне не подскажете, как дочку Вашу в Москве найти. Да надо знаете, уж очень она на Вас похожа. А почему так грубо? А если я из прокуратуры? Чего Вы на неё ложили? Не понял. Это как же так-то?
      – Вот наглецы! – вскричал Альбертыч, бросая на заднее сиденье чем-то провинившийся аппарат. – Такое про прокуратуру сказать. Вот я в понедельник выйду на работу и устою этой стерве бизнес. Устрою или, во всяком случае, попробую устроить. Вот такие дела Андрюха, дела прямо скажем неважнецкие. Домой нам уже поздно ехать, давай у Афанасия остановимся, лучшего хакера всех стран и народов. Учились мы с ним когда-то, а теперь он в заочном юридическом колледже преподает. Может он нам поможет, хотя, вряд ли, но нам с тобой всё равно больше податься некуда. Про политику погуторим. Давай в лабаз слетай. Чего взять сам решай, но помни Афанасий мужик не промах.
      Афанасий Григорьевич нас будто ждал. Быстро накрыл скромный стол, выпил и загудел утробным басом. Начал беседовать радушный хозяин с нами обоими, но Колчинский сегодня его к себе на контакт не очень подпускал, и на начало вечера пришлось отдуваться мне одному.
      – Вот Вы мне Андрей ответьте, – дергал рукав моей рубахи хозяин, – есть ли позитивные перспективы будущего у нашей Родины при данном направлении политического развития? Так сказать вот именно на этом изгибе спирального подъёма?
      Я, конечно же, задумался над вопросом, но зря. Моего ответа вроде, как и не потребовалось. Григорич оказался мужиком душевным и сразу же на свой каверзный вопрос стал подробно отвечать сам:
      – Нету. Нету у нашей с вами Родины позитивной перспективы. Эти игры в демократию чужды русскому менталитету. Не надо нам насаждать этих дутых идеалов. Что мы творим? Сейчас все в религию ударились. Модно очень. Обрати внимание, что модно. Модно у храма тусоваться, модно в купели купаться, а заповеди библейские соблюдать не модно. В храм идем, а вот заповеди соблюсти – извините. Это смешно-с. Как это – «не укради», как это – «не пожелай жены ближнего» – это же глупо-с. Вот в храм прийти, свечечку зажечь это святое, это у всех на виду. Это модно. Денег ворованных на храм пожертвовать – это тоже престижно, если конечно очень не жалко, а богатство Родины за бесценок за кордон толкать, народ свой без света и тепла оставлять, – это извините, нельзя-с. Здесь бизнес. Здесь серьезно. Здесь не в храме со свечкой, здесь настоящая жизнь. Здесь настоящие законы. Или вот выборы. Кого мы выбираем? У кого деньги есть, того и выбираем. Я вот пытался немножко побалотироваться. И чего? Да, ничего. Денег нет, и народ меня не любит. Слушают, кивают, а голоса толстосуму отдают. Дескать, он народу поможет. А вот хрена этот народ не хочет? Пусть даже не хочет, но получит.
      – Кончай Афанасий парню мозги пудрить, лучше подскажи нам, как человека в Москве разыскать, – наконец решил пожалеть мой мозг Колчинский.
      – Какого человека?
      Следователь назвал все известные данные и Григорич двинул свои стопы в домашних тапочках к компьютеру. Чего-то он там пощелкал, похмыкал над чем-то, побурчал на кого-то, и скоро узнали мы, что временно зарегистрированная в столице нашей Родины гражданка Курочкина Евгения Эдуардовна уроженка вашего города трудоустроена в головном московском офисе фирмы «ТУК» в должности секретарь-референт.
      – Вот уж действительно тесен мир бизнеса, – удивленно подумал я, но вслух своего удивления высказывать не стал, вдруг мне только одному так показалось.
      – А у тебя в «ТУКе» агентов нет? – решил ещё раз ухватить птицу удачи за её хилый хвост Колчинский. – Каких-нибудь заочников, в смысле.
      – Нет, там нет, – грустно ответил хозяин. – Если б у меня везде люди были бы, то я бы здесь не сидел, а открыл бы я консультационную фирму и стриг бы бабки, так, что от ваших «туков» только перья летели.
      – Не понял? – возмутился следователь. – Ты же всех капиталистов кроешь почем зря, а сам о фирмах по пострижке бабок мечтаешь? Ну-ка поясни Афанасий, в чем же всё-таки смысл твоих жизненных устремлений?
      – Знаешь, друг, – закатил глаза к потолку гостеприимный хозяин, – мечты и реальность чаще всего не схожи друг с другом. Ты бы вместо глупых вопросов разливал бы почаще, глядишь и пользы бы от тебя за столом больше было.
      За разговорами мы не забывали потреблять хмельной напиток. Банковал здесь, повеселевший Альбертыч. Он отыгрывался за свое недавнее молчание и весело подначивал друга практически постоянно, но наливал аккуратно к нужному моменту.
      Первый пузырь закончился быстро, а к середине второго Афанасий Григорьевич окрысился на международную банковскую систему и сволочной курс американской валюты. Особенно досталось какому-то клубу в Париже и так, слегка трем последним министрам финансов России. Ох, попались бы они сейчас под горячую руку рассерженного юриста, вот бы точно уж узнали что, почем и кто откуда. В начале третьего я уснул прямо на столе.

      Офис нужной нам кампании был на этот раз не в центре, но и не на окраине. Это говорило о том, что фирма на ногах стояла крепко, но в элиту бизнеса её пока еще пускали не особо охотно. Хозяевам компании этот факт, наверное, не очень приятен был, а нам вот наоборот. С парковкой здесь полегче было, и охрана одета поскромней. Нам так сперва показалось. Поговорили эти скромники с нами вежливо и охотно, но дальше порога опять не пустили, над вопросами нашими посмеялись, заставив Альбертыча снова думать и браться за телефонный аппарат.
      Позвонил следователь на этот раз самому Николаю Алексеевичу и попросил организовать встречу, с каким ни будь контактным лицом из «ТУКА». Директор почему-то противился, но Колчинский своего добиваться умел.
      – Коля, Коля! – гремел его чуть сердитый голос в потрепанном салоне «Жигуля». – Не части Коля! Ни в чем я твоих партнеров не подозреваю. Мне с девицей одной только на контакт бы выйти. Я знаю. Ты говорил. Такие мысли я уже выбросил и без твоего требования. Кто нужен? Курочкина Евгения Эдуардовна. Да, Женька. А откуда ты её телефон знаешь? Сам устраивал сюда на работу? Ну, ты даешь, Коля. Я понимаю, что мать попросила, тебе бы самому никогда не догадаться. А может, ты сам ей позвонишь? Мы тут у крылечка ихнего в ласточке моей сидим. Пусть она к нам подойдет на пару минут. Позвони, будь добреньким. Не томи нас ожиданиями бестолковыми.
      Пока мы ждали дальнейшего поворота событий, Альбертыч всё поглядывал на застекленное стеклом модного цвета крылечко и приговаривал себе под нос:
      – Была бы наглость да немного ума, а денег в Москве всегда полная сума.
      Повторил он свое изречение раза четыре и может быть, повторил бы ещё, но мы своего дождались. Из сверкающей на солнце двери выплыла молодая и достаточно симпатичная женщина и скорым шагом, под пристальным взором охранника направилась к месту нашей засады.
      – Кто из вас Колчинский? – усаживаясь рядом с Альбертычем. – Николай Алексеевич сказал, что ко мне вопросы имеются. Только побыстрей, пожалуйста, а то у нас не положено надолго из офиса отлучаться. И сразу предупреждаю, что информации о фирме дать не могу и не хочу. Мне работа здесь нравится, и я вылетать отсюда не собираюсь.
      – Вы ехали вчера в Москву на автобусе, – представившись, начал допрос следователь, презрев все вступления и разные там подоплеки.
      – Конечно, ехала, – вскинула глаза Евгения на глупый по её разумению вопрос. – На чем же мне еще ехать было. Самолеты в наш райцентр не летают, а таксисты такую цену дерут, что лучше на самолете добираться.
      – А не познакомились ли Вы там, в автобусе этом, с молодым человеком по имени Слава, – продолжал свой спрос Альбертыч, несмотря на явное ехидство молоденькой дамы.
      – Нет, не было никаких Слав. Женя был. Тезка мой. Старший лейтенант. Из отпуска возвращался. У Портянкино сел. Весёлый парень.
      – Пусть Женя, – продолжил следователь. – О чем говорили?
      – А Вам какое дело, о чем мы говорили?
      – Прокурорское мне дело, прокурорское, – строго глянул на пытавшуюся зарваться полустоличную штучку Колчинский. – Если спрашиваю, значит, дело есть и попрошу на мои вопросы отвечать конкретно.
      – А я конкретно и отвечаю, – как мне показалось, обидевшись, отвечала Женя. – Ни о чем мы конкретном не говорили, он шутил всю дорогу и шутил, как умный человек, не то, что некоторые. Байки разные армейские рассказывал и ещё чего-то про политику.
      – Встретиться не договаривались?
      – Нет, не договаривались. Я такого желания особо не имею, мне в Москве есть с кем встречаться. Правда, я ради интереса чуть не согласилась, но потом передумала.
      – Когда?
      – Так сразу же и передумала.
      – Зря. Ты девонька вспоминай, может, он еще чего говорил. Это важно очень, так важно, что даже себе и представить не можешь.
      – Он сказал, что послезавтра утром на поезде к Кавказу двинет. Хочу, говорит последний вечер в столице с красивой девушкой провести, однако я всё равно не согласилась.
      – Вот это ты зря Женечка сделала. Согласись бы тогда, то мы бы сейчас же все дела и порешили, а так опять головная боль. Может, еще вспомнишь, чего ни будь. Ты подумай, а мы пока посмотрим на тебя, на красавицу.
      Девушка чуть-чуть зарделась, но видимо подумать немного решилась, правда результата на её личике минут этак с пять не обозначилось. Она ещё немного поморщила лобик и подняла руки в знак поражения с памятью девичьей. Колчинский вздохнул подобно обиженному орангутангу и решил сдаваться. Акт сдачи Альбертыч решил зафиксировать выдачей свидетельнице своего номера телефона. В связи с тем, что визитные карточки были в нашей районной прокуратуре редкостью чрезвычайной, следователь достал шариковую ручку и сунул её Евгении.
      – На, запиши телефон, вдруг ещё чего вспомнишь, – угрюмо промолвил он, теряя на глазах интерес к Курочкиной.
      А та ручку взяла и стала рыться в своей сумочке, выискивая там клочок бумаги, пригодный для записи бесполезной информации. Женя немного порылась в богатых развалах своего радюкюля и вдруг радостно заорала, приведя в легкое трепетание салон нашего автомобиля.
      – А вот ручка его! Женьки этого ручка!
      – Чья ручка? – встрепенулся Колчинский и слегка подпрыгнул на полумягком сидении.
      – Как чья? Женьки вашего ручка. Я, перед тем, как с ним разговориться, кроссворд отгадывала и у меня паста кончилась.
      – Ну и? – замер в сладостном ожидании нужной улики следователь.
      – Он мне ручку свою отдал, а назад забрать забыл. Вот она.
      Альбертыч схватил ручку и стал её рассматривать, отпустив кивком головы уже не нужную свидетельницу прочь из машины. Лицо следователя засветилось улыбкой, которая вселила в меня чуточку надежды на благополучный исход нашего предприятия. Только надежда лишь показалась мне блестящим бочком и быстро нырнула в задумчивые морщины следовательского лба.
      – Не велика добыча, а всё же лучше, чем ничего, – рассуждал полушепотом Колчинский. – Смотри Андрюха вроде ручка, как ручка, а следок нам дать может. Конечно, он будет не явным, не четким, сразу преступника по нему не вычислишь, но на безрыбье и рак рыба. Обрати внимание на самое ценное в этой ручечки, на логотип рекламный фирмы «Пантера» да ещё номер телефонный оной организации. Конечно, шансов один к тысячи, но чем черт не шутит?
      Следователь набрал на клавиатуре своего карманного аппарата нужную комбинацию цифр и тут же в тесный салон нашей колымаги ворвался профессионально вежливый голос:
      – Добрый день. Вас приветствует головной офис концерна по реализации бытовой техники «Пантера». Сообщите, пожалуйста, цель Вашего звонка.
      – А деловая у меня цель, – откликнулся на призыв Альбертыч. – Мне бы милочка адресочек вашей конторки услышать, а уж дальше и поподробней определимся.
      – А для какой цели Вам наш адрес? – слегка опешил невидимый мне сотрудник женского пола.
      – Что ты всё заладила: цель да цель. Не зенитчица ведь, – стал тоже слегка сердиться следователь. – К руководству мне вашему надо по делу.
      – Вы мне, пожалуйста, сообщите цель встречи с нашим руководством, – не унималась дама из «Пантеры».
      – Опять ты своё заладила, – уже не на шутку вскипел Колчинский. – Сказано, с руководством надо переговорить, значит надо. Бизнесмены мы с Чукотки. Желаем в конторе вашей сто пятьдесят холодильников приобрести для сети интернатов по восточному побережью. Местным детишкам уж очень молочко холодное по вкусу. А если ты мне еще раз про цель заикнешься, мы плюнем в харю вашей «Пантере» и пойдем счастье другим дарить. Понял?!
      Телефон недоверчиво хрюкнул, поперхнулся, помолчал чуть-чуть и вновь ожил, но уже мужским голосом.
      – Господа, Вас приветствует заместитель генерального директора, и сразу же прошу извинений за нечеткую работу своих сотрудников. Что Вам угодно господа в настоящий момент?
      – Адрес нам ваш угоден, – заорал в трубку практически благим матом, а потом чуть добавил туда же и не благим.
      Трубка адрес сразу же сообщила.
      По адресу нас встретили настороженно, но вроде как радостно. Только радость эта недолгой была, как раз до того момента, когда Альбертыч свой орластый документ показал. После этого действия персонал фирмы сник и, наверное, озлобился. Почему я так решил, не знаю, но решил твердо, что местных работников мы чем-то обидели. Во всяком случае, чаю с кофеем нам не предлагали. Выслушав расспросы Альбертыча о том, к кому могли попасть ручки с логотипом «Пантера» все присутствующие, включая меня, дружно рассмеялись.
      – Да вы знаете, со сколькими мы клиентами работаем? – утирая веселую слезу и прощая нас за наглость, спрашивал местный заместитель директора. – Больше тысячи у нас клиентов, много больше тысячи и всем мы ручки дарим. А бывает даже, на предприятии каком-нибудь десятками их раздаем. Российские производители любят мелкие подарки, они от них добрее и сговорчивее становятся, вот мы и раздаем сувениры. Нет, по этой ручке вам человека не найти, это однозначно.
      – А может все-таки, припомнит кто чего? – не унимался следователь, насильно всовывая сувенирную ручку в руку руководителя. – Видный такой парень, да ещё и со шрамом на щеке.
      – Да как же тут припомнишь? – отдавал назад сувенир заместитель директора. – тут со столькими за день навстречаешься, что себя в зеркале к вечеру с трудом узнаешь. А со шрамами наши клиенты если не через одного, то через десяток точно.
      – Значит, не припомнить? – зачесал лоб Альбертыч и засобирался к выходу. – Жаль.
      Уже за порогом своего кабинета руководство теперь уже без всяких оговорок радостно пожало нам руки и предложило секретарше одарить нас чем-нибудь. Секретарша понимающе улыбнулась и выдала нам по календарю за прошлый год. Альбертыч, видимо в благодарность за столь дорогой презент одарил секретаршу вещественным доказательством местного производства. Совсем, наверное, следователь веру в успех операции потерял, раз стал вещдоками направо и налево разбрасываться. Секретарша в ответ на эту любезность слегка изменила тон своей улыбки и вдруг изумленно приподняла брови.
      – А откуда у Вас моя ручка?
      – Вы что Оленька? – искренне изумился данному вопросу заместитель директора. – Да как вы её признать-то могли?
      – Очень просто, – замахала руками секретарша. – Таких-то всего пять было. Помните, мы образцы заказывали?
      – Помню.
      – А помните, что Вы первую партию ручек забраковали, сказав, что пантера на ручке, больше на дохлую кошку смахивает?
      – Правда?
      – Правда. Так я все эти ручки себе взяла, а художнику Ваши пожелания передалиа, и он зверю мускулов побольше подрисовал. Помните.
      – Да так, смутно чего-то, – потер подбородок руководитель. – Значит, говоришь, забраковал?
      – Точно забраковал. Все пять ручек. Вот четыре у меня до сих пор лежат, а пятую товарищи откуда-то принесли. Я ведь её одному своему знакомому подарила.
      – Опаньки, – вцепился взглядом в секретаршу Колчинский и отвел её в сторону.
      Пока следователь умело добивался нужных показаний, я размышлял о том, как много на свете зависит от случайностей. Как бы без них наша жизнь развивалась, скорее всего, совсем бы не в ту сторону, куда надо, а в следственной работе без них вообще бы кирдык был. Не схалтурь художник со зверем, где бы мы сейчас были? Наверное, где-то в пути и в неведении, а тут Колчинский в момент все раскрутит по горячим следам. Вон он уже и секретаршу со стороны ведет к нашей машине.
      – Вот это славненько, – радостно тер руками Альбертыч, добившись видимо того, чего добивался. – Короче, он позвонит, а ты нам Оленька место встречи вашей поведаешь, и всё тогда окейно пройдет. Славненько, молодец девонька, был бы у меня сейчас орден, я бы точно тебя им наградил. Вот этими бы руками на грудь твою прелестную его прилепил. Молодец, вот тебе мой телефон и я с нетерпением жду твоего сообщения, как карась голодный в тине, наживки жду.
      – Еще чего, буду я вам сообщать, больно надо, – забунтовала вдруг ни с того ни с сего девица. – Может вы бандиты, какие и Жене что-нибудь, плохо сделаете. Может и ксива у вас не настоящая совсем. Сейчас ведь всё подделывают, и все врут напропалую. Не собираюсь я вам ничего говорить, больно мне надо. Я вот дура была, что ручку свою опознала. Больно надо мне дальше неприятностей искать.
      – Больно не больно, а скажешь, – грохнул рукой по баранке своего автомобиля следователь и стал нагло фантазировать. – Не скажешь, с фирмой этой попрощаешься, пойдешь работать на птицефабрику в нашем городе сортировщицей яиц, и будешь целыми днями с них помет смывать и дату выпуска зеленкой ставить. Всё в наших силах. Я тебе в момент увольнение по нехорошей статье устрою, и никакой директор местный тебе тогда не поможет. Не то что не поможет, а спасибо мне ещё скажет. У меня знаешь в министерстве связи какие? Ты ещё не представляешь, с кем связалась? Поняла?
      Оленька почему-то столь фантастической угрозы испугалась и дала согласие на сотрудничество, правда без подписки. Наверное, потому, что писать у нас в машине не на чем было. Если бы бумага с пером под рукой была, то Альбертыч наверняка бы словами не ограничился, уж больно в крепкий запал он вошел. Прямо-таки дрожал от запала этого.
      Сообщения о месте свидания мы ждали у Григорича и дождались его часов в пять вечера.
      – Встречаемся мы с ним сегодня в восемь часов в метро на кольцевой станции «Площадь революции», – кратко сообщила Ольга и хотела сразу прервать связь.
      Только не вышло у неё это, Колчинский её сразу взял в оборот и настойчиво проинструктировал, чтобы значит она своего, но нужного нам кавалера, в ресторан повела, причем в нужный нам ресторан, а какой, следователь пообещал ей сказать через час и строго велел перезвонить к этому сроку. Ждали мы следующего звонка, советуясь с Григоричем, в общем, стала его квартира на эти дни настоящим штабом, и всем от этого хорошо стало и нам и Григоричу. Нам хорошо тем, что думать не надо, где приютиться в этом на редкость суетливом мегаполисе, а Григоричу веселее с нами было. У него, как у настоящего пролетария умственного труда ничего не было, кроме квартиры, жены с детишками и ощущения своей непригодности к жизни в мире рвачей и жуликов. Все сбережения, которые пролетарий сделал за год почти честного труда ушли на отдых семьи, а уж самому ему приходилось маяться в душной столице. Сбережений на свой отдых он не собрал и потому намеревался скучать в столичном граде. Вот скучать-то мы ему своим вторжением и не давали, за что он нам был несказанно благодарен, а когда мы посвятили его в основную суть операции, Афанасий Григорьевич вообще растаял, как айсберг в Гольфстриме и стал предлагать такие планы, которым позавидовали бы все мозговые центры мировых разведслужб, вместе взятые. Во-первых, Григорич мгновенно сориентировался по поводу ресторана, расположенного рядом с нужной нам станцией метро да не просто сориентировался, а позвонил туда и договорился со своим очередным студентом заочником о месте засады в одном из подсобных помещений. Во-вторых, решил вопрос с неким частным охранным предприятием об оказании нам совершенно бесплатной, для нас помощи в слежке за нашим подозреваемым. Тем, кто удивился такой щедрости частных охранников, следует успокоиться, за нас платил Афанасий Григорьевич зачетом по курсовой работе о принципах римского права и истории его развития в какой-то там провинции. Позвонившая в свой срок Оля получила четкие инструкции и отеческие назидания Альбертыча.
      – Ты милая его с часик подержи и пошли, куда ни будь, – строго диктовал он в трубку. – Главное помни, что ты в ресторане не развлекаешься, а миссию выполняешь, суть которой твоего кавалера нам представить, причем так представить, чтобы он нас не заметил. Поэтому о своих желаниях и потребностях забудь, а изволь думать только о работе. И самое главное не вздумай ему что-то намекнуть. Помни он уедет, а мы-то здесь остаемся и злопамятности у нас с Андрюхой выше крыши. А при наших связях мы такое сможем натворить, что даже мне представить это страшно, несмотря на то что я многое в жизни повидал.
      В засаду мы сели вчетвером, кроме Григорича к нам присоединилась симпатичная агентша Лариса, отвечающая за организацию слежки по всем правилам, если конечно таковая потребуется. Афанасий Григорьевич прихватил с собой на дело мощный фотоаппарат и прищелкал его к столику, куда наш человек из ресторана, подробно проинструктированный, должен посадить секретаршу Олю с её кавалером. Кавалера мы решили сегодня не брать.
      – Бесполезно, – отверг мое предложение схватить гада средь шумного зала, Колчинский. – Чего мы ему с тобой предъявить сможем? Пашу и Вадиком? Так он посмеется над нами и хорошо если один, а то тройку адвокатов притащит. Надо связи его нащупать. Сфотографируем, и если получится, проследим, куда пойдет. Не получится проследить, что-нибудь другое, по ходу дела скумекаем. Главное нам его портрет получить, а дальше вообще будет дело техники. У нас теперь с тобой Андрюха дело на мази.
      Засада наша прошла на удивление четко, ну просто «без сучка и задоринки». Редко так бывает, чаще прокол на проколе, стечение обстоятельств на стечении, а тут всё как по маслу. В общем, все прошло, лучше не придумаешь: и покормили нас в подсобке, и клиент вертелся как нам надо то в фас, то в профиль. Раз пятнадцать мы его на пленку зафиксировали. Пока Григорич мотался фотографии заказывать, наши подследственные вдруг слегка повздорили и разошлись к разным станциям метро. Альбертыч меня сразу в «топтуны» определил, а чтобы удобнее нужный след было топтать, изображали мы с Ларисой влюбленную пару. Так натурально изображали, что я пылал от счастья и выпавшей на мою долю удачи. Свое задание мы, наверное, профессионально выполнили, потому, как не заметил нас подозреваемый и вывел на одной из конечных станций метрополитена на улицу, а там поплутав всего чуть-чуть к довольно старому пятиэтажному дому, исполнявшему, судя по своему внешнему виду роль общежития. Во всяком случае, мне так показалось. Мы четко зафиксировали нужный нам подъезд, сообщили координаты в центр и уселись недалеко наблюдать, продолжая при этом изображать любовь. Лариска молодец, классно в роль вошла, пришлось и мне ей не уступать. Так уж мы старались друг перед другом, что описывать здесь эти старания не очень удобно. Красота. Я уж грешным делом стал подумывать о том, а не поступить ли мне в какое ни будь частное сыскное агентство. Больно мне эта работа по душе пришлась. Около часа мы с Лариской друг перед другом свое рвение к выполнению порученного нам долга показывали и готовы были нести его ещё дальше. Всё удовольствие мне испортил Альбертыч, который появился из тьмы с приказом слежку отменить и двигать к зданию на разведку боем. Ларису отправили в резерв, куда, мне неизвестно, а мы со следователем пошагали к подъезду.

      В подъезде нас резко встретила тетка весьма не мелких размеров, похожая на профессионального борца сумо, с несвежим синяком под глазом и недружелюбными намерениями.
      – Куда прешь мужчина? – уперлась строгая гигантша огромной рукой в грудь средних размеров Альбертыча. – Чего надо?
      – Мы от Никанорыча, – любезно сообщил следователь, видимо заранее готовый к такому радушному приему.
      – А, – удовлетворилась ответом вахтерша и предоставила нам для прохода узкую щель между её грудью и грязно-зеленой стеной. – Таксу знаете или как?
      – Знаем, – кивнул Альбертыч и сунул что-то в крупную женскую руку.
      – На втором этаже двадцать седьмая комната, – кивнула головой строгая женщина, с подобревшими глазами, мгновенно проверив знания моего друга в вопросах таксы. – Но, чтоб завтра к восьми утра ноги здесь вашей не было. Надо будет ещё ночевать, вечером придете. Поняли, доходяги?
      Почуяв прелести свободы, и радостно кивнув головами, мы вприпрыжку поскакали по грязной темной лестнице, дальше вышли в длинный коридор, который оказался чуть светлее, но ни чуть не чище. Нужная нам дверь была здесь. Я устало уселся на страшно скрипящей кровати и вытянул с удовольствием ноги, но следователь снова мое удовольствие мгновенно нарушил, выдав строгий приказ:
      – Не расслабляться! Не спать сюда пришли, а по делу. После дела выспимся. Пошли контакты искать.
      Контакты мы нашли через две двери. Там было шумно и даже весело. Колчинский жестом искушенного в своей профессии престидижитатора, извлек откуда-то из области живота два пузыря с фирменной водкой нашего района, и смело шагнул к веселью. Я последовал за ним. В тесной комнате было дымно и тесно. Вокруг стола покрытого газетными листами с цветными изображениями обнаженных женщин сидело штук семь мужчин. Мужчины были ещё веселы, но уже настороженно поглядывали на изрядно початую бутылку, сиротливо приютившуюся в самом центре стола. Оставалось в бутылке радости только на раз и это обстоятельство медленно переводило градус хорошего настроения компании с плюса на минус. Только наше появление веселье-то и спасло. Грохнул Альбертыч две бутылки на стол и воспрянул коллектив, распростер к нам руки, охотно потеснившись, пустил нас за стол.
      – Чего мужики приехали в столицу на хлебушек зашибить? – поинтересовался у нас, сразу же взявшийся за разлив парень с мохнатыми усами. – Откуда прискакали на московские харчи?
      – Вологодские мы, – уверенно соврал следователь и попытался перехватить инициативу спроса. – А вас как звать величать?
      – Да нас как хочешь, зови, только водкой пои, – представил сразу весь коллектив под довольный хохот застолья разливающий.
      Когда смех чуть утих, мы выпили и быстро все познакомились по настоящему, удостоверив этот факт крепким рукопожатием.
      – Вы как на место уже приехали или просто на авось? – толкнул меня в бок сосед слева.
      – Да я как-то вот сейчас и не знаю, – испугался я незнания ответа на столь каверзный вопрос.
      – Друг тут у нас по зиме работал, вот и дал наколочку, – спас мою репутацию Альбертыч. – Кстати друг у него из этой общаги был, вот фотка у нас есть, может, знаете его. Славкой зовут.
      Мужики сгрудились над фотографией и активно покачали головой, категорически отрицая свое знакомство с интересующим нас лицом.
      – Вам-то мужики ещё ничего, – тяжело вздохнул после просмотра черноволосый парень с кривым носом и разбитой губой. – У вас гражданство российское, а мне вот вообще прохода на улице нет. Скрываюсь, как шпион на оккупированной территории.
      – Кончай Рафик, если нас поймают, и билета из Москвы нет, то и гражданство не поможет, – махнул рукой мужичок с блестящими фиксами. – В ментовку моментом потащат. Меня уж раз пять таскали, еле-еле отболтался.
      Мы грохнули ещё по одной. Мужики наперебой ведали нам достоинства и недостатки различных рабочих профессий, а мы кивали головой и делали вид, что активно мотаем их сведения на ус. Особенно доставал меня сведениями сосед слева.
      – Я здесь уже почти год тусуюсь. На строительстве работаю, крыши мягкой кровлей кроем. Вообще-то нормально, только бывает, что деньги задерживают, и паспорт отобрали, но с другой стороны, мне теперь менты не страшны. Хозяин меня всегда вытащит. У него все куплены. Хочешь, приходи, я с хозяином поговорю. Он мужик сговорчивый. Приходи Андрюха, я договорюсь. Вместе поработаем. Меня хозяин уважает. Я-то себе дом хочу построить. Дома-то работать негде, совхоз растащили весь и прикрыли, народ на одной картошке живет, поэтому я в Москву рванул. Здесь можно жить, если с умом конечно. Приходи к нам работать, вместе будем корешиться. Со мной не пропадешь. Я уж тут теперь много чего знаю.
      Дальше сосед рассказал о своей зарплате и здорово смутил меня цифрами. Честно признаюсь, захотелось мне после оглашения суммы бросить охрану ликероводочного комбината и переметнуться на высокие крыши Москвы. Только я эту идею быстро придушил. Здесь я хорошо помню ещё один завет моего деда, о том, что в пьяной голове добрых решений не рождается. Поэтому, отбросив, прочь лакомые мысли, я стал только поддакивать своему временному собеседнику. Пока я губы на высокую оплату труда раскатывал, а потом по заветам моего деда их обратно закатывал, Колчинский куда-то исчез, оставив меня одного и в полном неведении. Веселые хозяева, конечно же, исчезновения моего друга не заметили и продолжали свою гульбу. Наш подарок тоже стал подходить к концу, и все нехотя полезли в карманы на различных частях тела. Я тоже вытащил из штанов на свет божий полсотни. Бежать пришлось мне с соседом, мы с ним как-то самыми молодыми очутились, толи на счастье наше, то ли на лишнюю заботу. Не знаю. Сбегали мы быстро и беспрепятственно. Грозного стража на вратах не было. Заменяла её на этот раз только податливая швабра во внутренних ручках входных дверей. Со шваброй мы справились мигом, а другим мигом сносились в ближайшую торговую точку. Встретили нас после удачного похода радостно и по-деловому, а уж потом, коллектив окончательно расслабился. Ему видимо совсем немного не хватало. Вот именно это немного мы и принесли. Тут же после расслабления наступила фаза «Ты меня уважаешь?». Ребята стучали по грудям, хватали друг друга за рукава и часто взывали ко мне с требованием стать третейским судьей в споре сторон. Я, ловко увернувшись от двух таких требований и от крепкого кулака, решил выйти из потерявшей дружелюбие комнаты. В коридоре было всё так же сумрачно и пусто. Я потянул носом воздух, и определили конец коридора, в котором находились удобства для удовлетворения некоторых физиологических потребностей. Кое-что справить мне уже давно захотелось, но опять не удалось. Огласился желанный для меня коридорный тупик резким визгом, и откуда-то из тьмы выбежала встрепанная девица с голым торсом мелких размеров, а вслед за ней мчался толстый мужик в алой рубахе, но без брюк.
      – Помогите! – вопила беглянка, прикрывая рукой одну из хилых грудей.
      – Стой сука! – отвечал ей мужик, подтягивая спадающие на низ живота синие семейные трусы в зелененький горошек. – Пила, жрала, а теперь куда?! Стоять стерва! Я чего зря поляну крыл?! Стоять!
      Я прижался к стене, намереваясь пропустить мимо орущую пару, но не тут-то было. Полуголая девица, с неожиданной для своей комплекции силой схватила меня за рубаху, оторвала от стены и, превратив в щит, бросилась вместе со мной на преследователя. Столкнулись мы с мужиком крепко, как я на ногах устоял, до сих пор понять не могу. Просто, наверное, повезло в очередной раз. Толстяк тоже на ногах устоял и, дыша в мою сторону адской чесночно – луковой смесью, таращил на меня налитой кровью глаз. Сначала он никак не мог взять в толк, что это за чудо возникло перед ним взамен страстно возжеланной дамы, а как сообразил, так сразу же попытался двинуть меня в ухо. Я увернулся. Вообще-то я драться совершенно не умею, хотя часто пытался убедить окружающих в обратном, кулака я избежал совершенно случайно, но со стороны вроде получилось красиво. Кулак моего соперника врезался в стену, а я удачно дернул его за рубаху. Мужик оказался на полу. Я хотел с гордостью посмотреть на спасенную девицу, но не успел, на меня налетели два незнакомых парня. Здесь уже случайно увернуться не получилось, и физиономия моя запылала. Я бестолково, быстро замахал руками и пошел в сторону обидчиков. Не знаю, нанес ли я своими действиями им урона, но боевой пыл немного сбил. Нападающие чуть-чуть опешили и замялись. Вот этой-то заминки мне и хватило, чтобы рвануть по коридору к своим знакомым и, распахнув дверь в их комнату заорать:
      – Наших бьют!
      «Наши» только и ждали моего сигнала. Не успел я закончить фразы, как, мгновенно прекратив внутренние разборы, весь личный состав комнаты в едином порыве, свалив меня с ног, посыпал в коридор. Завязалась нешуточная потасовка. Мне тоже досталось несколько крепких оплеух, неизвестно с какой стороны. Вдруг в пылу борьбы душную атмосферу плохо освещенного коридора прорезал испуганный вопль:
      – Атас мужики, Кабаниха идет!
      Враждующие стороны заметались и побежали подобно тараканам, напуганным «комбатом». Я опять вжался в стену, По коридору мелкой рысью топала та самая стражница, пустившая нас на ночлег. Вслед за ней трусил Альбертыч, на ходу заправляя рубаху за ремень давно не глаженых брюк. Он схватил меня за рукав, и потащил прочь от местных разборок, делясь на ходу полученной информацией.
      – Ночует наш с тобой Слава-Женя здесь на четвертом этаже. Галя его сразу узнала. Сейчас Афанасий помощь обещал прислать, как пришлет, так и брать сразу начнем.
      Как Колчинский добывал сведения, я не узнал, но подозреваю, что без некоторого интима здесь не обошлось. Я как про это подумал, еще раз оглянулся на спину Гали Кабанихи и поразился самоотверженности моего товарища, готового на всё ради порученного нам дела. Вот это герой, так герой. Знало бы начальство о подвигах подчиненного своего, то точно бы все перья в своем кабинете поломало от усердия в написании различных представлений на награждения. Я еще раз восхищенно покачал головой и пошел в нужный мне конец коридора, покурить. Однако только мне стоило начать это вредное для здоровья дело, около меня бесшумно возникла незнакомка. Вернее, когда я присмотрелся, то оказалось, что это и не незнакомка, а та самая пугливая, но наглая беглянка, из-за которой я чуть ранее подрался. Она, улыбаясь, подошла ко мне и почти шепотом начала свой разговор.
      – А здорово ты Ахметыча уделал, – для начала похвалила она меня. – Молодец. Ты сильный. А за меня вот и заступиться некому. Ох, никому я на свете не нужна. Раньше мать с отцом были, а теперь и их нет. Сиротинушка я горемычная. Мыкаю горе по миру одна. Никого у меня нет.
      – Так уж и нет у тебя никого? – решил я уточняющим вопросом немного поддержать разговор, всё равно больше нечего делать было.
      – Совсем никого. Надеяться не на кого, помощи неоткуда ждать. Может, ты мне поможешь?
      – А чего делать-то надо? – я чуть-чуть смутился, предвидя опять какой-то подвох, но решительно отказаться от него по слабости своего характера опять не смог.
      – Да, ерунда, – радостно и уже во весь голос заговорила девица. – У меня сожитель есть – Колька Кочерга. Так он стервец задумал меня за нос поводить. Сегодня мне значит и базарит, я, дескать, на ночную пойду. Попросили, говорит меня, а я ведь не дура. Я за ним последила и увидела, как он к Катьке нырнул. Вот зараза. Я так разозлилась, что к Ахметычу в гости заглянула, а потом одумалась немного и как-нибудь по-другому, Кольку решила проучить. Ты пойди в двести седьмую, постучи. Оттуда эта стерва выскочит, а ты скажи, чтобы она Кольку позвала, дескать, с работы ты за ним пришел. Он выйдет к тебе, а тут я такая из-за твоей спины с претензией к нему. Ух, и устрою я ему Кузюткину мать. Ох, и оторву ему то, за что его Катька привечает. Ну, чего поможешь?
      – Да я знаешь, – засуетился я. – Мне и некогда сейчас совсем. Ждут меня уже. Дело-то у тебя какое-то не такое. Некогда мне.
      – Да мы мигом, – резко схватила меня за руку девица и куда-то потащила.
      В дверь я постучал, но оказалось, что моя подельница продумала свой коварный план крайне поверхностно. Вместо нужной Катьки из двери выглянул черноусый красавец всем известной национальности. Воспитывался джигит, скорее всего вблизи от заснеженных вершин и потому разговаривать со мной не стал, а промеж глаз двинул мне убедительно.
      В себя я пришел на скрипучей кровати под причитания своей скороспелой подруги.
      – Вот Катька стерва! Наших мужиков ей мало. Колька ей мой не хорош. Всё чуду какую-то черную к себе тащит. Вот сволочь. Не баба, а сплошное недоразумение. Как только земля таких держит? Ты давай со мной до утра оставайся, Колька-то, наверное, сегодня точно не придет, а придет, отболтаемся как-нибудь. Не впервой мне.
      Приключений мне сегодня вечером было уже с перебором, поэтому я при первой возможности потихоньку выскользнул из комнаты и рванул к выходу. Здесь сидел Колчинский и ждал подмогу от своего старинного друга.
      Группу захвата Афанасий привел часам к трем ночи. Преступника мы решили брать сонным.

      План взятия был разработан Альбертычем по всем правилам военной науки, поэтому меня поставили в резерв, страховать лестницу и в случае чего прибежать на помощь, при образовании непредвиденных обстоятельств, которых, по словам следователя, быть вообще не должно.
      Первой в комнату постучала местная властительница – Галя.
      – Открывай мужики, телеграмма вам, – старательно прокричала она заученную фразу, умнее которой разработчику операции, в связи с достаточно поздним часом, придумать не удалось.
      Мужики открыли ей на свою также сонную голову, не сообразив спросонья, что почтамты в три часа утра еще не работают. Сразу же в проем метнулся Альбертыч, двое из группы захвата, Афанасий и тетя Галя. Что уж у них там было внутри, не знаю, но шум был примерно такой, как в момент обвала крыши нашего деревенского клуба в прошлом году, во время Новогодней дискотеки. Грохот, визг и ругань сразу же разбудили все население общежития и безлюдный всего минуту назад коридор, ожил. Ко мне подошел рыжий парень, почесал ребра под майкой с логотипом всем известной политической партии, и смачно зевая, спросил:
      – Кого опять сегодня гоняют?
      Я пожал в ответ плечами, а парень хотел меня еще о чем-то спросить, но тут из контролируемой мною двери стремительно вырвался человек, сшиб нас с ног и рванул вниз по лестнице. Беглец был явно не из наших. Своих я вроде уже хорошо запомнил и потому презрев боль в ушибленном колене рванул в погоню. Не помню, как мы очутились на улице, но бежали по ней очень быстро. Красиво бежать по столичной улице на исходе летней ночи, жаль только некогда предаться от этой красоты блаженству. Жаль. Посмотреть бы на себя в этот момент со стороны, прекрасная, скорее всего картина, да только недосуг нам обоим было для самолюбования, у нас свои задачи стояли: у беглеца, убежать куда-то, а у меня догнать его. Правда, догнать его никак не получалось, но и оторваться от себя я ему не давал. Так и бежали мы с ним словно на привязи. Бежали до тех пор, пока не оказались на железнодорожной платформе, к которой подплыла заблудшая в ночи электричка. То ли это самая поздняя электричка со стороны Москвы, то ли самая ранняя, не понятно было, однако двери её с шипом открылись и преследуемый мною преступник ворвался туда, как аргентинский форвард в штрафную площадку команды Ямайки. Я за ним. Дальше погоня продолжалась под стук колес. Догнал я его в первом вагоне, а вот что дальше мне с ним делать, как-то, подумать было недосуг, поэтому мы встали и стали внимательно смотреть друг на друга. Парня я узнал сразу, моментально заныла у меня от этого узнавания скула, и кулак зачесался, но с ударными действиями я спешить не решился.
      – Ты это, давай того, сейчас пойдем, выйдем, – вступил я в переговоры с преступником.
      – Щас, – нарочито издеваясь одновременно надо мною и русским языком, дерзко ответил он, – прямо-таки разбежался с тобою дурошлепом выходить. Щас. Вот тебя скоро вынесут с вагона этого, щегол заблудший. Понял?
      Я скоренько оглянулся по сторонам и понял, что обрисованная моим противником перспектива была вполне вероятна. Пришлось отступить на два шага назад и встать там в боевую стойку. Сначала посмотрим, кто кого, а уж потом и выносить нас будут. Тут вдруг электричка остановилась, и мой визави вместо честной битвы в вагоне, пустился в побег к утренней прохладе. Я метнулся за ним. Мы прыгнули с платформы в кусты, и я успел схватить беглеца за рубаху.
      – Вот теперь ты от меня никуда не уйдешь, – зафиксировал радость поимки соперника мой мозг. – Попался гад.
      Только гад, попавшись в мои руки сдаваться, не собирался. Он неожиданно схватил меня за шею и я, ударившись ботинками о какие-то ветки, очутился в ужасно сырой от утренней росы траве. Теперь поймали меня и поймали на крепкий удушающий прием.
      – Чего ты за мной сегодня увязался? – зашипел над моим ухом победитель. – Ты кто такой? Мент?
      – Нет, я из охраны, – честно ответил я хриплым голосом, чуть-чуть освободив свою шею от жесткого захвата.
      – Какой охраны?
      – Ну, с комбината, с «Хмельной Забавы».
      – А за мной чего второй день ходишь?
      – Ты директора хотел заказать, поэтому мы тебя должны изловить и причину заказа выяснить. Нам её директор обязательно поручил выяснить. Волнуется он очень, поэтому нам и поручил.
      – Кому это нам?
      – Нам с Альбертычем?
      – А милиция меня ищет?
      – Нет, Николай Алексеевич не велел шума поднимать. Велел пока только выяснить и всё.
      – Это хорошо. Ты вот, что, я так понимаю Альбертыч у вас старший?
      – Да.
      – Скажи ему, что сегодня в восемь вечера я буду ждать его на Курском вокзале. Пусть он часик погуляет по первой платформе. Я сам к нему подойду. Придете вместе, потом ты уйдешь, а я, как буду уверен, что твой друг никаких засад организовывать не собирается, так и подойду к нему, всё рассказать. Увижу что-то подозрительное, всё больше вы меня не найдете, а вот директору тогда, ой как плохо придется. Понял?
      – Понял, – ответил я и сразу почувствовал свободу.
      Мой мучитель куда-то вдруг испарился и остался я, лежать на сырой траве да в недоумении. О погоне я уже не помышлял, без толку было, и решил вернуться к оставленному в ночи общежитию, надеясь встретить там Альбертыча, всё ему рассказать, а уж что дальше делать, он сам скажет.
      Я, передергивая плечами от мелкой дрожи, вызванной пережитыми неприятностями и повышенной влажностью летнего утра, перебрался на противоположную платформу. Стоявший там народ ждал приближение электропоезда, который уже известил о своей близости резким гортанным вскриком в тумане. Народа в вагоне было много и я, зная, что мне следует выйти на следующей остановке, забиваться в вагон не стал, а сумел прижаться к стене в тамбуре среди курящих пассажиров. Мне-то курить некогда, выходить через пять минут, а они пусть дымят. Я вообще против всяких запретов на курение. Кто хочет здоровье беречь, пусть бережет, а кто не хочет, то это его дело. Конечно, среди некурящих дымить не следует, но и истерики по этому поводу, мне кажется тоже ни к чему. Излишество это очередное никому не нужное. По себе знаю, так бывает, закурить захочется, ну просто невмоготу, вот и нарушаешь запреты эти практически без злого умысла.
      До следующей остановки ехали мы довольно долго. В другую сторону ехали гораздо быстрее. Может мне просто, казалось так, в горячке погони? Не знаю, только тогда время быстрее прошло.
      Наконец электричка остановилась, двери зашипели, и я выскочил на волю. Быстро, перебежав два полотна железной дороги, я подбежал к платформе с противоположной стороны, намереваясь найти там знакомые ориентиры и от них двинуть к общежитию. Честно говоря, я ни одного ориентира не помнил, но была надежда, что на месте выскочит какая-нибудь зацепочка из глубин подсознания. Ведь часто бывает, пройдешь, мимо чего-нибудь, совершенно не обратив внимания, а на обратном пути, глядишь и знакомые места видишь. Однако сегодня из подсознания ничего не всплывало. Была в нем такая тишина, что я диву давался и совершенно ничего не узнавал вокруг. Хотя бы, какое-нибудь, напоминание выскочило. Ничего. Я прошелся вдоль платформы, спустился по истертым ступенькам, еще раз поднялся на платформу. Ничего. Не знакомое место.
      – Может, на улице лучше разберусь, – решил я и пошагал по грязному тротуару в сторону шума вечно спешащих куда-то автомобилей.
      На улице у меня тоже ничего не вспомнилось. Не был я здесь или может улица, за час до неузнаваемости изменилась. В жизни всякое бывает. Я еще раз прошелся по улице и решил опять идти к платформе. Прибежал туда и опять ничего, ни одного ориентира. Я опять двинул к тротуару, но тут меня строго окрикнули:
      – Ваши документы!
      Я обернулся на крик и натолкнулся на суровый взгляд молоденького стража порядка. Он мерил меня тяжелым от недосыпания взором и ждал моих действий на его официальное предложение. Я порылся по карманам и с огромнейшим удивлением не обнаружил там ни одной бумажки, подтверждающей мою личность. Вот незадача, так незадача, даже пропуска комбинатского у меня с собой не было. Оставил я его в куртке на директорской даче. Милиционер быстро заметил мою ущербность в области документирования личности, опять же строго предложил с ним пройти. Куда мне надо было пройти, догадаться совсем не трудно.
      В отделении я был сразу передан дежурному офицеру с тремя звездочками на серых погонах. Старший лейтенант презрительно глянул на меня и кивком предложил покаяться во всем сразу, чтобы времени зря не терять. Мне же каяться вроде не в чем было, и потому я начал проситься на волю. Вот именно эта просьба и привела меня в просторную клетку, которую в народе метко окрестили обезьянником. Народ вокруг меня собрался весьма озадаченный, но частично веселый. Не все за решеткой унывали. Некоторые даже наоборот, пытались песни петь и права качать.
      Разбираться стали с нами часа через три. Вызывали сначала самых веселых, а уж потом остальных. Мне попавшему в разряд остальных сидеть пришлось в обезьяннике, да еще и в неизвестности, часов этак пять, но мне не привыкать. Я за свою криминальную карьеру всегда в последних рядах к разбору шел, и всегда мне везло. Как же сейчас будет?
      На этот раз со мной разговаривал милицейский капитан. Презрения в нем ко мне было больше, чем в старшем лейтенанте ровно на одну звездочку и потому он меня даже взглядом не удостоил, вопросы задавал без зрительного контакта. Выслушивая его вялый спрос, я стал пугаться дальнейших мытарств на казенных квартирах, однако мне в очередной раз повезло. На вопрос милиционера о том, где я провел предыдущие сутки, я пылу разговора назвал фамилию Афанасия Григорьевича. Капитан сразу заинтересовался и вскинул на меня взор, уточнив при этом:
      – А уж не работает ли твой этот Афанасий Григорьевич в юридическом колледже?
      – Точно там и работает, – обрадовался я своему знанию.
      Милиционер покачал головой и стал куда-то звонить.
      Альбертыч приехал за мной где-то через час опознал меня в обезьяннике и вывел на волю. На улице уже вечерело. Рассказав свои похождения, я понял с помощью железной логики моего друга, что злую шутку сегодня утром со мною сыграло расписание московских пригородных поездов. Вот ведь взяли моду не на всех остановках останавливаться. Всё выбирают чего-то. На этой станции буду останавливаться, на этой не буду. У них все не как у нас. Вот наш автобус на каждой остановке, будьте любезны, а здесь сплошное безобразие. Не проскочи электричка нужную платформу, и не парился бы я сегодня за решеткой. Альбертыч меня, как раз у платформы этой всё утро и ждал. Афанасий его оттуда еле увел. С одной стороны Григорич неправильно сделал, а с другой стороны мне его совсем не с руки ругать. Ведь если бы не его широкая известность среди почитателей юридического образования, то сидел бы я ещё неизвестно сколько под московскими запорами. А стоило его имя упомянуть и вот на тебе, на его бывшего студента нарвался. Везет всё-таки ученым людям: все их знают и уважают. Вообще, уважение к человеку это великое дело. Вот у нас в деревне живет знатный плотник – дядя Леша Хромой, редкого таланта человек и, конечно же, как все талантливые люди не без недостатков. А недостаток-то у большинства деревенских плотников в принципе-то один – пьют они заразы по черному. Вот и дядя Леша такой. Да ладно бы только пил. А то ведь пьет до упаду. Где пьет там и падает, но не просто падает, а любит он еще перед падением права покачать. Ой, как любит. И если бы не уважение к нему великое в пределах нашего района, то давно бы ему головы не сносить, а при уважении дядя Леша жив и здоров. Даже более того, он вне дома редко ночует. Всегда его кто-нибудь, к избе подтащит. Буквально на той неделе мне Тодор рассказывал, как дядя Леша с молодняком поспорил. Те ведь к уважению не привычные, а он своего требовать стал. Чуть-чуть до мордобоя оставалось, но мимо шли солидные мужики и уважение дяде Леше оказали, прогнав, прочь юных шакалят. Вообще уважение великое дело. Обо всем этом размышлял я в крепкой расслабухе на переднем сидении автомобиля Альбертыча, выслушивая при этом нотацию о недопустимости выходить в люди без документов.
      К встрече с подозреваемым на вокзале мы готовились у Афанасия Григорьевича, но исключительно на сухую. Альбертыч решил к этому этапу друга не привлекать, чем его и крепко обидел. Только следователь на эту обиду особо внимания не обращал, а повернул её как-то в нужную сторону. Как он это сделал я даже, и описать не могу. Короче, пошли мы на встречу одни. Встреча состоялась точно по сценарию преступника и так расстроила Альбертыча, что он со мною весь вечер не разговаривал, да и не только со мною, он Афанасию ни полслова не сказал, только выпивал налитое молча и всё.

      Вернулись мы в наш тихий городок на следующий день уже ближе к обеду. Что уж там сказал Слава-Женя Альбертычу, не знаю, но мой напарник изменился очень. Совсем другой человек стал. Со мной и наутро разговаривать перестал, на вопросы не отвечает, ну просто беда. Молчал он всю ночь, всю дорогу, да так серьезно молчал, что поговорить с ним никакой возможности не было. Еще на выезде из столицы следователь позвонил Николаю Алексеевичу на «Хмельную Забаву», тот оказывается, уже вернулся восвояси. Они кратко оговорил место встречи, при этом Альбертыч не проронил ни ползвука о результатах нашей миссии. Местом для встречи был выбран рабочий кабинет директора. Меня к встрече не пригласили. Вот она благодарность за проделанную работу. Я, практически жизнью рисковал, ну уж если не жизнью, то здоровьем уж точно, а как дело до доклада дошло, так меня сразу в сторону. Не справедливо. Вот оно очередное доказательство того, что в жизни правды нет.
      – Ты здесь посиди, – мрачно сказал Колчинский, когда мы подкатили к проходной комбината. – Я сейчас быстро доложу ему всё и тебя домой в Копьево отвезу. Подожди. Я быстро.
      Я ещё по дороге хотел обидеться, и отказаться от каких либо услуг следователя в родных пределах, но уж больно он мне строго свою услугу предложил, и пришлось мне его предложение безмолвно принять. Однако сидеть одному в машине было скучно. Сначала я хотел пройти в караулку к своим коллегам охранникам, но вспомнил, что как раз сегодня была моя смена, и стало мне стыдно за свое отсутствие на рабочем месте. С людьми сейчас в охране плохо было, и маются они там без меня по полной программе в неполной численности. Короче, неудобно мне стало товарищам своим в глаза смотреть. Ладно, в машине посижу, в одиночестве поскучаю, не велик барин. Вот только надо было Альбертычу сказать, чтобы он замял как-то мой сегодняшний прогул по независящим от меня обстоятельствам. А то ведь всё равно на работу придется идти да глаза в пол перед начальником опускать в стыде и страхе. Может сам догадается? Хорошо бы догадался, и стало бы у меня одной жизненной проблемой меньше. Только вот чего теперь говорить «если бы» да «кабы», не попросил вовремя о себе позаботиться, теперь остается только терпеливо ждать. Не догадается он. Сам о себе не позаботишься, и никто о тебе не позаботиться не захочет.
      Вышел Колчинский минут через сорок. Молча запустил мотор и повез меня к дому. Опять он всю дорогу молчал и заговорил только у моей калитки.
      – А ты Андрей с кем здесь живешь? – спросил меня Альбертыч, уже крепко пожимая на прощание руку.
      – Один живу.
      – А может выпить нам с тобой понемножечку с устатку, – вдруг неожиданно предложил следователь. – А то ведь я тоже один живу, и на работу мне сегодня идти совсем не хочется. Завтра работать начну. Отгул у меня. Кстати, тебе на работу через два дня. Алексеевич все устроит. Я договорился. О работе не беспокойся, там у тебя все нормально будет. Так, чего вмажем за завершение нашего дела? Или как?
      Я на предложение, неожиданно даже для самого себя, радостно согласился, не хотелось мне тоже сейчас, совсем одному оставаться да и успел я привыкнуть к Колчинскому за последние дни. Только вот дома у меня никаких угощений не было и пришлось нам сперва к поселковому магазину подскочить. Когда все заготовительные хлопоты закончились мы сели к недавно срубленному мною из досок столику в тени пожилой яблони. В доме нам чего-то сесть не захотелось, а направление ветра сегодня способствовало приятному отдыху на зеленом лоне природы. Только отдыхать вдвоем у нас получилось весьма недолго. Не успели наши стаканы торжественно отзвонить завершение первого тоста, жалобно заскрипела калитка, и под сенью яблони явились Кокос с Тодором. Как они узнали, что мы решили что-то разлить, неизвестно? Кроется здесь какая-то великая тайна, на разгадку которой я даже в самых отчаянных мечтах не осмеливаюсь. Был у наших копьевских мужиков сверхъестественный нюх на выпивку. Ни один экстрасенс им в подметки не годится. Вот где практически непаханое поле для исследований удивительных способностей человека. Много теряют ученые, изучая удивительные свойства человеческого мозга в новейших лабораториях. Не там загадки природы кроются. В Копьево всей науке ехать надо. Вот где чудеса, так чудеса творятся. Еще не один человек в деревне не выпивал второго стакана без присутствия Кокоса с Тодором. Многие хотели, но никто не смог. Вот они чудеса, наяву очевидные, а в понимании невероятные.
      Мужики осторожно подступились к нам, и Тодор сразу же с улыбкой сделал вежливое вступление:
      – Вот ведь ядрёна кочерыжка, в глотку бы кому её засунуть, как оно всегда получается. Поспорили мы с Кокосом, про тебя Андрон, дескать, дома ты или нет ещё. А ты вот он тут значит, хрен тебе под печенку. Пропадал ты, в общем, где? А то значит, вчера заходили, и тебя нет. У вас чего праздник, какой или так между делом встретились? А мы вот тут с Кокосом мимо шли по случаю. Вот ведь какие случайности в жизни встречаются.
      – Вот, что мужики, – прервал пламенную речь Тодора Альбертыч, – нам одной на четверых явно мало будет, потому сгоняйте-ка еще за парочкой.
      Следователь сразу же присовокупил к предложению две сотенных бумажки, чем несказанно удивил моих односельчан и Тодор озаренный удивленным взором своего друга ринулся в сторону магазина.
      – Только дерьма самопального не бери, – успел крикнуть Колчинский в напутствие, но дошло оно по назначению или нет, мы не знали.
      Кокос же несмело топтался у столика, решая для себя, стоит ли из вежливости ждать приглашения к столу или уж садиться попросту, как у нас положено, без всяких церемоний. Альбертыч его муку понял и плеснул мужику полстакана. Кокос сел, выпил и признательно крякнул:
      – Вот ведь Клавка, кокосина какая. Вот ведь чего учудила. Говорил я Федьке, чтоб чуду эту гнал в три шеи, а этот кокос меня не послушал. Говорит, что, мол, пора мне к берегу надежному прибиться, вот и прибился, куда уж надежнее?
      – Постой Кокос, чего с тетей Клавой случилось, – сразу забеспокоился я о вдовой соседке.
      – Какая она тетя Клава, кокос ей пониже спины. Вот ведь гадина, сгубила моего друга лучшего. Эх, Федька, Федька. Говорил же я тебе, а он мне всё твердил, что, дескать, она баба справная. Вот кокос неразумный. Баба справная? Вот и справила его с бела света.
      – Ты мне Кокос толком объясни, что с тетей Клавой случилось? – начинал горячиться в предчувствии нехороших новостей.
      – Утопила Клавка Федьку в говне, вот и всё, что случилось. Укокосила друга моего лучшего и в помет закатала, как мафиоза городская. Вот стерва.
      – Как так?
      – Очень просто, – неожиданно ворвался в наш диалог Колчинский. – Грицюк Клавдия Степановна тысяча девятьсот сорок девятого года рождения, уроженка Винницкой области совершила умышленное убийство своего сожителя Федора Ивановича Сачкова. Следствие еще не закончилось, но мотивы уже полностью ясны. Совершила женщина преступление из-за корыстных побуждений. Сожитель ей дом отписал, вот бабенке и невтерпеж стало. Конечно, если порассуждать чуть-чуть на моральные темы, то некоторые оправдания и поискать можно. Сын у неё по осени из мест лишения освобождается, и прислал он ей весточку жалостливую, что, дескать, нашел он там по переписке судьбу свою. А для судьбы этой жилплощадь требуется, в виде комнатенки какой ни будь. Сами понимаете без жилплощади, какая уж тут судьба? Вот Клавдия Степановна и решилась позаботиться о сыночке заблудшем, но обещавшем исправиться. Уж, какие она планы строила, не ведаю, а тут случай ей удачный вышел. Задержался сожитель в городе. Истомилась Клава без него в окошко глядючи и пошла к автобусу, встретить. Встретила уже затемно. Идут они под руку по полю вашему, аромат местный их пьянит и на разные глупости толкает. Федор вдруг о кончине своей речь завел, слово с Клавдии потребовал, чтобы она ему памятник в случае чего в полный рост заказала, а чтобы ей с сюжетом творения при заказе особенно не мучаться, он на пригорочек над жижей навозной взобрался и позу красивую изобразил. Вот с этой красивой позы его сожительница в последнее купание и отправила.
      – А ты земляк откудова про это всё знаешь? – восхищенно и подозрительно заморгал Кокос. – Уж, не из ментов ли ты часом? Ну-ка отвечай, что ты за кокос информированный? Где-то я твою образину уже встречал?
      – Из прокуроров я, но сегодня это к делу не относится, – похлопал Колчинский любопытного мужика по несвежему плечу. – А сейчас я вообще на выходном, который по полному праву ударным трудом заслужил.
      Мы выпили ещё, и Кокос успокоился, а я никак не мог взять в толк только, что услышанной истории и всё сомневался в её правдивости. Никак не мог поверить, что тетя Клава могла быть на такое способна. Чушь полная. Уж я-то эту женщину хорошо знаю. Как же так?
      – Альбертыч, – опять обратился я к закусывающему следователю, – а что тётя Клава сама в этом призналась?
      – Да, нет. Пришлось ей явку с повинной писать под гнетом неопровержимых улик. Случайности вдовушку подвели и элементарная жадность. На её беду, как раз в то время, когда они фасон памятника выбирали, вышел на улицу по малой нужде дежурный электрик инкубатора. И услышал он их беседу интимную да увидел, как Клавдия сожителя своего с постамента сбросила. Только он особого внимания на этот случай не обратил. Мало ли как любимые меж собой тешатся. Утром электрик сменился и уехал на три дня теще картошку окучивать, а как вернулся, так о гибели Сачкова и проведал. Смекнул, что к чему и к Клавдии, дескать, давай пять тысяч или твой роковой толчок станет достоянием общественности. Клавдия сопротивляться. Электрик ещё пару раз к ней пришел и, поняв бесполезность своей затеи, смачно плюнул на шантаж. Конечно, он в милицию идти и не собирался, посчитав, что этот гражданский долг себе дороже обойдется, по следствиям затаскают, а вот дружку одному, по пьяни этот случай поведал. Тот другому сбрехнул, и докатилась эта жуткая история до главного инженера, которому как раз в этот день штраф в пятьсот рублей принесли за отсутствие ограждений у навозной ямы. Прокуратура его к административной ответственности привлечь решила, чтобы нюх к требованиям безопасности особо не терял. Главный инженер как эту версию услышал, так к районному прокурору с требованием об отмене штрафа. Да и здесь бы всё обошлось для Клавдии удачно, но на её беду, в прокуратуру практиканта прислали, которого занять нечем было. Вот он всё это дело раскрутил и женщину к признанию вынудил.
      – Молодец ядрена кокоса твой практикант, – стукнул со знанием дела пустым стаканом о стол Кокос. – Молодец, что эту стерву на чистую воду вывел. Давайте-ка Федьку помянем. Душевный мужик был. Друг он был мой наипервейший. Ох, и куролесили мы с ним, бывало.
      Не успели мы помянуть Федьку, примчал часто дышащий Тодор. Задание свое он выполнил верно, только на половину: водки принес съедобной, но вместо двух пузырей взял три, а вместо сдачи прикупил два пакета чипсов, причем один из них был початой. Догнал нас Тодор быстро, и дальше стали мы двигаться в крепкие объятья коварного Бахуса все вместе.
      – Вот ведь какая жизнь причудница ядрена кочерыжка, – задумчиво размышлял Тодор, гоняя между редкими зубами пластинку давно жареной картошки. – Никак в ней не разберешься что к чему. Куда не кинь везде клин. Вот вчера по телевизору смотрел, как люди друг друга ищут, и дружка своего по флоту вспомнил. Колька Градов – душа человек. Сколько мы с ним морской соли хлебнули и пива в самоволке выпили, скажу, ни хрена вы мне не поверите. Вот бы его найти. Вот бы встреча душевная получилась.
      – Да нужен ты ему кокос драный, – махнул рукой на мечту своего друга Кокос. – На что ты ему? У него, поди, семья, детишки, и ты тут заваливаешь. Наливай мне Колян, другу своему боевому да наливай побольше. Ты ведь с собой ни кокоса не привезешь, а только на Колькины харчи попрешься. Вот и посуди после этого, нужен ты ему или нет? Ну, попускаешь сопли о годах молодых, поплачешь о судьбе своей и всё. Чего дальше-то? Зачем ты Кольке этому нужен? На кой хрен ему образину твою пропитую видеть?
      – А может и нужен? А может он тоже такой же горемыка, как и я? Почем ты Кокос знаешь?
      – Да не может он быть таким как ты, не может и пользы ему от тебя никакой не будет. Ему польза будет, если ты ему про себя напоминать не станешь. Сиди уж здесь, в Копьеве сиди. Со мной сиди. Какого кокоса тебе здесь не хватает? Вот скажи мне, чего ты в другом месте потерял?
      – Да чего ты понимаешь Кокос в дружбе морской? Ты крыса сухопутная, ты хотя бы один шторм с другом на вахте отстоял? Нет. И говорить ты про нашу дружбу никакого права не имеешь. Вот сходил бы ты в поход, тогда бы я тебя уважал, а так нет. А так, кто ты для меня? Баклан сухопутный. Ты Кольку не тронь, ты портянки его не стоишь. Понимаешь, вонючей портянки не стоишь.
      – Это я то не стою? Иди сюда кокосина драная? Я тебя сейчас здесь же в землю по уши забью.
      Секунды не хватило мужикам сцепиться в драке, и вцепились бы, если б не заскрипела моя калитка, и пришел к нам Сергей Сергеевич. Он укоризненно посмотрел на нас, но, выставив на стол полулитру, тоже присоединился к компании. Приход свежего человека быстро загасил конфликт Кокоса с Тодором и внес разнообразие в круг решаемых проблем.

      Сергей Сергеевич был крайне расстроен очередным неудачным выступлением нашей футбольной сборной. Оказывается, несколько минут назад российскими спортсменами был проигран очередной матч, и эта неприятность выгнала философа в отставке из уютного дома в сумерки деревенской жизни. Не смог Сергеевич после такой жизненной неудачи усидеть наедине со своими мыслями, и он пошел поближе к народу, а попал к нам. На спортсменов да тренеров мы заругались дружно, навесили им нелицеприятных ярлыков на все возможные места и стали вспоминать, как бывало играли. Мне-то чего вспоминать, я и в школе-то футбол особо не жаловал, а вот Кокос с Альбертычем, те вспоминали прямо наперегонки.
      – Да разве сейчас есть игроки настоящие? – стучал кулаком по столу Кокос. – Сейчас дельцы одни, кокос им в глотку и в другие места. Все смотрят, чтобы им деньгу заплатили, а у нас разве так было? Контрактов позаключали, а играть разучились. Помню, отстоишь на лесах смену, кирпичей натаскаешься, а к вечеру на стадион. Почитай через день играли. Я правым крайним в комбинатской команде пять сезонов кряду без замен играл. Я крепким кокосом был по молодости. Ну, чисто вылитый лось.
      Я не очень удивился, слушая Кокоса, знал, что он врать гораздый, но Тодор мои сомнения поправил, пояснив, что его друг действительно в молодые годы был не последним человеком на зеленом газоне футбольного поля.
      – Помню, мы в области первыми стали, нас даже на российскую спартакиаду профсоюзов послали, – продолжал активно вспоминать свои спортивные подвиги Кокос. – Только там московские надули нас, судью купили и из отборочных вышибли. Кокосы позорные. Честно не смогли сыграть, так на бесчестье пошли. Если б не судья…
      – Стой! – грозно заорал Альбертыч, сверкая удивленными глазами, – Не ври! Не было тебя на спартакиаде! Я в той команде запасным был, а тебя не было! Врешь! Не было тебя в команде!
      – Это я вру?! – вскочил Кокос с лавки, так резко, что если бы не отменная реакция Тодора на падающие бутылки, то мы сразу бы лишились полутора пузырей.
      Альбертыч тоже решил вступиться за свою правду, и они в одно мгновение схватились за грудки друг друга. Только драки опять на наше счастье не получилось. Взглянули бузотеры друг на друга повнимательней, моргнули раз по семь, вгляделись повнимательней еще раз и заорали на весь огород:
      – Юрка!? Ты, кокос носастый!? Мелочь пузатая. Да, откуда же ты?!
      – Левка!? Ты, пень стоеросовый!? Да как же так?! Вот так встреча, а я смотрю вроде мужик знакомый, но сразу не признал.
      – И я тоже не признал. Юрка, да мы с тобой таких кокосов навертели, что я всю жизнь всю их помнить буду. Юрка! Чертяка хитрый. Вот Тодор, друзья, какие бывают, не то, что твой Колька. Вот так «Ищу тебя» у Андрюхи на огороде. Ну, Юрка, кокос тебе промеж ног. Нашел меня всё-таки. Ну, молодец, настоящий кокос. Учись Тодор, какие друзья бывают.
      Потом под нашими изумленными взорами несостоявшиеся драчуны обнялись и почти пустили по слезе. Оказалось, что они целых четыре года играли за сборную нашего района и были очень хорошо знакомы, а что сразу друг друга не признали, то это по чистой случайности. Встреча была обмыта. Потом меня послали в дом за шашками, и хитрый Тодор два раза кряду обыграл мудрого Альбертыча, который стал требовать реванша в шахматах. В шахматы, которые тут же принес Сергей Сергеевич, следователь тоже проиграл, но немного поудачней, всего один раз. Сияющего победителя пришлось срочно послать в магазин.
      Когда мы разошлись, я не помню, но утром вставать было опять не легко. Только делать нечего. Всю жизнь в постели не пролежишь, и двинулся я потихоньку на огород, чтобы там чуть-чуть прибраться. Однако чуть-чуть не получилось, гуляли мы так крепко, что пришлось убираться основательно и не только убираться, но и чинить: стол, лавку, калитку и забор.
      Во время ремонта стола я обнаружил под ним мобильный телефон и путем несложных логических размышлений определил двух потенциальных его хозяев. Сергей Сергеевич от телефона вежливо отказался и я понял, что аппарат наверняка принадлежит Колчинскому.
      Приведя себя по возможности в нормальный вид, я решительно поехал в районный центр. В прокуратуре меня встретили не радушно, даже один раз пригрозили милицией, но на мое счастье, стразу после угрозы в коридоре появился Альбертыч. Он был бодр, весел и деловит. Отбив от злобной секретарши районного прокурора, Колчинский привел меня в свой рабочий кабинет и спросил там о цели визита в их заведение. Когда цель выяснилась, он долго благодарил меня, потом снял трубку в течение пяти минут взял очередной отгул. По моим наблюдениям отгул ему дали не очень охотно и видимо дали только из-за большого уважения, но, однако дали.
      Мы поехали снова ко мне. У крыльца моего дома, нас, конечно же, встретили радостные Тодор с Кокосом и задумчивый Сергей Сергеевич с шахматной доской под мышкой.
      На трезвую голову, пока Кокос бегал в магазин, Альбертыч обыграл Тодора в обе игры и схватился в шахматы с Сергеем Сергеевичем. Однако закончить этот матч не получилось, явился Кокос и опять же чисто случайно, полой своего пиджака положил обе шахматные рати на землю. На него за это никто не обиделся, а даже наоборот, все были рады, что не надо больше думать.
      И опять всё началось как вчера, будто мы никуда не расходились, будто не было темной ночи и хмурого утра, будто ничего не было кроме стола под пожилой яблоней да доброй мужской компании. В интеллектуальные игры сегодня мы больше не играли. Сегодня взялись мужики силами меряться в самом прямом смысле этого слова. Взялись они терзать мой стол локтями, стараясь прижать руку соперника к плохо строганой доске. За дело компания взялась основательно, никто в стороне не остался. Если кто не боролся, то болел он откровенно, от самой распахнутой души. Меня опять удивил Альбертыч. Несмотря на свою тщедушную конституцию, он играючи положил нас всех, не дав ни шанса даже на надежду. Тодор потребовал реванша, но опять был позорно бит и побежал за бутылкой. Пока Сергей Сергеевич с Кокосом разбирались, кто из них крепче Альбертыч пригласил меня перекурить на речной берег. У нас на речке хорошо, вид с берега просто великолепный особенно под вечер. Вот и сели мы этим видом полюбоваться. Колчинский был очень доволен течением вечера, и это было хорошо заметно. И мне вдруг захотелось попробовать узнать о том, какую тайну поведал следователю пойманный нами Славка-Женька. Почему захотелось, не знаю? Только задела меня эта любопытная блажь.
      – А это, Альбертыч, – осторожно начал я, – директору-то «Забавы» больше ничего не грозит?
      – Нет, не грозит, – неохотно ответил мне Колчинский.
      – Чего, откупился или как? – всё-таки решил я не сдаваться.
      – Или как, – опять не попускал меня к тайне Альбертыч.
      – Вот ведь сволочи не дают спокойно людям жить, – решил я всё-таки ещё чуть-чуть поругаться.
      – Да какая она сволочь? Так дурочка несмышленая, – тяжело вздохнул следователь.
      – Кто она?
      – Как кто? Ксения. Это она отца решила заказать. Только ты давай не болтай об этом. Узнал и забыл. Не забудешь, ты мне больше не друг. Понял?
      – Подождите Юрий Альбертович, я не понял, какая такая Ксения?
      – Та самая, дочка директорская. Ты, наверное, знаешь её. Это же всё она учудила. Вот так вот бывает. Сам бы не разобрался, век бы не поверил.
      – Нет, Юрий Альбертович этого быть не может, потому что так не может быть никогда. Не может такая девчонка кого-то заказать. Все твои домыслы против неё чистый бред.
      – Да, быть не может, а вот было. Конечно, Алексеевич сам виноват, замордовал совсем девку. Дня спокойно ей жить не давал. Всё жизни учил. Ей-то дурочке невдомек, что он это для блага её же делал, вот и затаилась она. Характер у него не приведи господи, поговаривают, что из-за этого характера и жена его руки на себя наложила. Но здесь я фактов не знаю, только версии, а Ксюха видно была в его вине уверена полностью. Видно давно уже затаилась. Когда уж она решилась по серьезному на то, чтобы отца заказать не знаю, но решилась и подготовилась. Здесь ведь ещё вот чего интересное получилось. Этот Славка, который посредника изображал, он ведь тоже Алексеевичу не чужой. Хочешь, мне верь Андрюха, хочешь, не верь, а Славка этот родной директорский брат. Дело-то оно вот как получилось. Когда Николаю Алексеевичу было уже немного за двадцать, мать его сбежала из семьи с известным в то время гастролером балалаечником. Вот ведь дура баба, чего ей в покое не жилось на старости лет. Отец у Алексеевича какой-то большой шишкой в области был. В хорошем достатке жили, потому и жена его с жиру беситься стала. Она ведь не только сбежала от мужа, а еще и в почти сорок лет родила от заезжего кудесника трех струн. Вот как раз Славку этого и родила. Только он непутевым оказался. С пятнадцати лет в колонию за грабеж загремел, потом в мошенничество ударился. Башка у него хорошо работает, талантов полно: и поет, и пляшет, и анекдоты рассказывает, а главное любому человеку, чего захочет, то внушить может. Он когда полгода назад в очередной раз освободился, так к Алексеевичу сразу приехал. Мать его умерла, а перед смертью письмо ему послала, что, дескать, плохо будет, к брату обращайся, и Колин адресок дала. Лексеич, конечно про родственника знал, но встрече очень не обрадовался. Хотел быстренько отвязаться, денег сунул и еще пообещал, если Славка светиться здесь не будет. Бабок отвалил и срок назначил, чтобы Славик слинял с глаз долой. Тот же почувствовал денежный запашок, обиделся, что его к кормушке в открытую не пускают и стал потихонечку рядышком вертеться. Какой-то компроматец подобрал о молодости Николая Алексеевича, потом с Ксенией познакомился, даже можно сказать подружился, а Коля про это даже не подозревал. Он от дочери факт существования брата всячески скрывал. Короче, сошлись Ксюша со Славой на почве нелюбви к Лексеичу и решили концерту устроить. Сначала-то конечно попросту хотели, о ценах справились и стали, капитал набирать Алексеич к деньгам равнодушен был и дома их не стерег, а денег полно у него было и есть. Вот Ксения потихоньку двадцать тысяч долларов и набрала, запросто так набрала, а когда набирала, на отчет службы безопасности о махинациях Паши с Вадиком наткнулась, и зародился у неё дьявольский план. Планом этим она с дядей скоро поделилась, и стали они интригу плести. Ну, а дальше ты всё знаешь. Глупо она, конечно, поступила, но теперь уже назад ничего не воротишь. Кстати, помнишь, ты говорил, что Славка с кем-то разговаривал за клубом, так это Коля ему последнее предупреждение сделал. Жаль, ты тогда не успел немного, всё бы для нас с тобой гораздо проще обернулось. Вообще-то Славка этот тертый тип, такой кого хочешь смутит. Он меня-то вроде как загипнотизировал, я ведь взять его на вокзале хотел, а вот не смог. Короче, облапошил он Ксюшу и подставил по крупному перед отцом. Я вот тоже никак в толк не возьму, как она решилась на это, но решилась. Вот такие дела у нас с тобою брат. Ну, что доволен рассказом? Вопросы ещё есть?
      – Чего ж теперь будет-то?
      – Да ничего не будет. Алексеич Ксюху во Францию учиться отправляет. Жениху её отступную пока дает, Славке деньжонок подкинуть обещал, чтоб глупостей не болтал. Будет болтать запрут за что-нибудь, а уж там как дело повернется. Только повернется оно там, как надо будет. Деньги-то у Коли для нужных поворотов в нужном месте имеются.
      – И всё?
      – И всё, а тебе чего ещё надо? Я тебе вообще-то этого говорить не хотел, но побоялся, как бы ты из любопытства не стал у других интересоваться. Ты вообще-то парень не любопытный, но и на старуху бывает проруха. А теперь, когда ты всё знаешь, я почти уверен, что никто от тебя об этой истории не услышит. Верно ведь?
      – А как же Паша Балаболов, он за что погиб?
      – Он? Лично я считаю, что только по глупости. По глупости да по жадности и больше ни за что.
      – Выходит он из-за меня погиб?
      – Ну, здесь без тебя тоже не обошлось, но вообще-то здесь только стечение обстоятельств и жадность Балаболова. Ещё раз тебе это повторяю, чтоб не томился очень. Решил же он деньжонок шантажом сшибить? Вот и поплатился. Сам ведь понимаешь, что за все платить надо. Это не нами с тобой придумано, а мы об этом только знать обязаны и помнить всегда.
      – Так значит, всё-таки я Пашку к гибели подтолкнул? Вот ведь, как оно всё выходит. Не пойди я к нему с тем дурацким диктофоном, он бы сейчас жив был. Чего же я дурак наделал?
      – Слушай-ка Андрюха, ты эту политику брось и себя кончай терзать идиотскими домыслами. Ты здесь не главное звено, ты так, мелкий камушек, который лавину вызвал. Не будь тебя, другой бы Пашку к гибели подтолкнул. Не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра. Судьба у него такая, он деньги непомерно любил, а природа человеческая этого свойства не уважает и крепко за него мстит. Люди уважают, а природа нет. Вот нонсенс, какой получается. Если мне на слово не веришь, то сам об этом на досуге поразмышляй. Книжки почитай, подумай над ними, и поразмышляй, от чего жизненные трагедии случаются.
      – Но всё-таки, если бы я к нему тогда не пришел, то Пашка бы жив остался? Живой бы сейчас был?
      – Да, но не надолго. Еще раз прошу, поверь мне на слово, уж я то породу людскую хорошо за двадцать лет службы в органах правопорядка изучил. И давай-ка мы с тобой, сейчас эти философии бросим и пойдем в твой огород, там, судя по радостным крикам, Тодор из похода вернулся. Пойдем.
      – Слушай, Альбертыч, а как же всё-таки так, что Ксения своего отца заказала? Как же так?
      – Вот здесь я тоже не очень пойму. Я ведь Ксюху хорошо знаю, с самого её малолетства и вдруг такое. Устала она, наверное, от воспитания жесткого вот и бросилась в истерику. Ведь самая страшная истерика – эта истерика безмолвная, через неё люди на жестокие поступки решаются, да и, наверное, дядя её слегка подсуетился, внушил ей преступный замысел. Вот и Ксюха решилась, но, слава богу, всё нормально обошлось.
      – Нормально?
      – Нормально, а ты что по-другому считаешь. Знаешь ли ты, что было бы, если на самом деле Алексеевича завалили? Тут бы такой передел начался. А может быть, и не начался? Черт их там разберет. Пойдем, а то мужики слюной изойдут. И выбрось ты из головы мысли покаянные. Христом богом тебя об этом прошу. Пойдем. Я понимаю, что друга тебе жалко, но что поделаешь, его ведь теперь не вернешь и не вернешь, даже если ты голову от своей вины в кровь разобьешь. Ты самое главное пойми, не ты виноват, он сам во всем виноват. Пойдем лучше водку пить, там глядишь, и терзаний душевных поменьше будет. Во всяком случае, сегодня.
      Компаньоны встретили нас радостно и потому мне стало полегче. Не то что я успокоился, а так забылся чуть-чуть и стал вникать в застольные беседы. Солировал сейчас Тодор. Он активно стучал по плохо прибитой доске стола и доказывал, что русский механизм возврата челнока в исходное положение значительно надежней любого зарубежного, но ему никто не верил. Однако Виктор старался, не жалея клетчатой рубахи убедить нас в правоте своего утверждения. Когда рубаха была порвана, а мы не убеждены, сорвался он с лавки и куда-то умчал. Не успели мы обдумать вопрос его внезапного исчезновения, Тодор вернулся и бухнул перед нами на стол какую-то плотную бумагу.
      – Вот, читайте, – строго предложил он, – ткнув пальцем в центр таинственного манускрипта.
      Бумага оказалась достаточно важным документом, а именно авторским свидетельством на изобретение устройства возврата челнока в исходное положение и что самое удивительное в этой бумаге, то это один из изобретателей. Указанный на последнем месте. Мы долго не могли поверить, что Тодор чего-то мог изобрести, причем оказалось, что идея была полностью его, а остальные соавторы оказались в документе по служебному положению. Как только дело прояснилось, изобретателя отправили в магазин, а сами делами занялись. Альбертыч с Кокосом в шашки стали играть, а Сергей Сергеевич приобнял меня и таинственно произнес:
      – Подобрался я, кажется к отправной точке в своей работе. От обиды русский мужик пьет. Я сначала думал от зависти, а потом стал разбираться. Начал копаться в смыслах слов. Вот скажи мне Андрей, что такое зависть?
      – Ну, это когда человек другому завидует, – попытался ответить я на вопрос философа.
      – Так-то оно так, а вот в словаре русского языка сказано, что зависть это чувство досады, вызванное благополучием или успехом другого. А что такое досада? Досада – чувство раздражения вследствие неудачи или обиды. И вот здесь самое главное, Андрей, обида, это ведь несправедливо причиненное огорчение. Понимаете, Андрей? Из-за вечной несправедливости пьют люди. Огорчаются и пьют. Вроде всё оно, это объяснение мое на виду лежит, а человечество до него плохо доходит. Чего только не придумывают для истребления пьянства? Вспомни антиалкогольную компанию времен перестройки и сразу же вспомни, что из этого вышло. А не вышло ничего из-за того, что надо было не доступ к водке ограничивать, а надо было справедливость повсюду восстанавливать. Возьми любого чересчур пьющего человека и покопайся в его прошлом, так сразу столько несправедливости найдешь, что самому спиться захочется. Вот и сейчас Виктор очередной раз правдивость моей теории доказал. Обидели его крепко, оттеснив назад в изобретении, вот он и запил.
      Сергеич говорил долго и, наверное, какие-нибудь умные вещи, а я из этого всего понял, что если спиваются от несправедливости, то мне, оттого, что поведал Альбертыч, пора пополнять ряды спившейся братии. Только вот не хотелось мне туда, а как дальше быть я не знал.
      Потом мы опять сидели до темна, и было нам даже вроде как хорошо. Во всяком случае, нам так казалось.

      А с комбината я всё-таки решил уволиться. Пошел я утром на работу и вижу впереди меня, Вадим Алексеевич гордо шагает, и так мне не по себе стало, что решил я опять о смене места работы подумать. Думал, думал и снова на птицефабрику пошел. Благо завгар сам ко мне на дом приходил и на трактор меня лично приглашал. Даже не то что приглашал, а уговаривать пытался. Я же человек не гордый и уговоров там разных не люблю. Так, что я сейчас на тракторе работаю. Нормальная работа, зарплату нам новые хозяева обещали добавить. Хорошо бы не обманули. Мне скоро деньги должны понадобиться, тут такое дело получилось, что я, наверное, скоро жениться буду. После того, как тетю Клаву на четыре года посадили и документ о наследстве по суду аннулировали, у дяди Феди новая наследница выискалась, тетя Дуся с поселка. Они оказывается с дядей Федей, двадцать лет назад расписались, а вот развестись, как-то у них не получилось. Так и жили женатые, но исключительно врозь. Тётя Дуся, как про бесхозный дом молву народную прослышала, сразу про родство вспомнила и теперь живет в доме чин по чину, закон, по закону. И пришлось мне ей снова по соседству помогать. Мужиков-то у неё в семье опять нет, а дел для рук мужицких в деревенской избе всегда по уши. Вот и правлю я эти дела по возможности и по наличию времени. У тети Дуси есть дочка Любка, ну вот мы с ней вроде, как и сходиться собираемся. Она девка нормальная, только немного из себя воображает, что, дескать, вроде как городская, а в остальном ничего. Складная девка, видная из себя. Конечно не такая, как Ксения, но тоже ничего.
      Колчинского я часто вижу, он меня всё шофером в прокуратуру зовет, а мне не хочется далеко от родной деревни работать, хотя Любка насчет духа моего после работы пару раз уже намекала. Ну, ничего привыкнет. Поживет годик в нашей деревне и привыкнет. Все же ко всему привыкают. Кроме того, баня у меня довольно приличная имеется, Альбертыч теперь регулярно по пятницам ко мне дружеские визиты делает, а вместе с ним Кокос с Тодором приходят, но они, ясное дело в моей бане не моются, у них свои есть. Они того, что после бани бывает, ждут, и всегда этого дожидаются.
      Про Ксению я больше ничего не слышал, да и откуда я о ней могу услышать. С Альбертычем на эту тему говорить не решаюсь, а с другими, больше не с кем. Правда, когда увольнялся, директор меня к себе вызвал, бутылку коньяку подарил и велел обращаться в случае чего, но я у него тоже про Ксюшу спросить, опять же не решился. Побоялся, уж больно Николая Алексеевича на комбинате уважают, а значит, и боятся. Ну и я его, конечно, тоже уважал, потому и не спросил. Спросить-то не решился, а вот вспоминаю её часто. Запала она мне в душу. Вот ведь как бывает, знаю, что ерунда всё это, но из головы выбросить не могу. Вот когда женюсь, может тогда и позабуду. Жизнь она любые раны, говорят, лечит.
      С французами у Николая Алексеевича чего-то не получилось, и он теперь в Китай уехал. Там говорят тоже можно лицензию на французские вина закупить и даже, опять же говорят, подешевле. Вот теперь, наверное, китайцев надо к нам в город ждать.
      На днях наш город по центральному телевидению показывали в передаче «Человек в законе», целую полемику организовали по вопросу разбазаривания бывшего государственного имущества в частную собственность. Оказывается, у нас в районе один из председателей сельсовета деревенский мост олигархам продал. Вот уж беспредел, так беспредел. Весь район сейчас гудит. Письмо в Думу составили, и сейчас делегацию в Москву собирают. Общество защиты мостов срочно создали, даже у нас на птичнике агитировать стали, чтобы мы членские взносы сдавали. Мы сначала не хотели, но потом оказалось, что сопредседатель этого общества один из наших новых директоров. Я-то не первым это узнал, и пришлось мне в очереди немного постоять за членской книжкой. Много сейчас интересных случаев на коммерческой основе, так много, что иногда подумаешь, и голова кругом пойдет. Всё продают, но это, наверное, не самое страшное, а самое страшное то, что всё покупают.
      Сергей Сергеевич дом решил свой продать. Вернее не сам решил, а жена настаивает. Она тут как-то коллег своих на дачный пикничок пригласила на субботу и воскресенье. Вместе с коллегами и шеф её важный подскочил с дамой сердца весьма юных лет, а он вроде в столице шишка немалая. Шашлычок они решили заварганить. Мясо порезали, столик в огороде накрыли, и тут ветер с запада пахнул. Сергеичу-то ничего, он за обе щеки жареное мясо трескает, потому, как привык, а вот гостям столичным западный аромат не в жилу пришелся. Хорошо водки у них много было, а то уж они обратно собираться стали. Я тоже на том шашлыке был, меня Сергеич часто к себе приглашает, помочь чего или просто поговорить. Я между Кокосом и Тодором сидел, они же ясное дело, своего не упустили. Ещё до приезда гостей у дома колготиться начали. Мы с ними весь тот вечер про Сергеевича говорили. Он мужик хороший, но вот жена ему ультиматум поставила. Или она или дача в другом месте. Только мне кажется, зря она засуетилась, шеф-то её через выходной опять приезжал, правда, уже без дамы, но приезжал. Компания ему наша по душе пришлась. Они с Кокосом всё спорят, что раньше на свете появилось «Агдам» или «Анапа». Так интересно спорят, заслушаешься даже. Причем, что интересно, Кокос в этих спорах выражается только лишь цензурно. Вот что значит, влияние положительного примера культурного человека. Хорошо бы Сергеич уговорил бы жену дом не продавать. Не знаю, как у него это получится, она ведь баба упорная, но и он мужчина не промах. Тихий, тихий, а себе здорово на уме. Поживем, увидим, но я тайно на Сергеича надеюсь. Люблю я с ним поговорить по душам, он много про что знает и знаний свих, как некоторые не таит при себе.
      В остальном мы живем по прежнему. Скоро картошку копать будем, потом огороды убирать. Картошка у нас добрая родится, ведь удобрений всегда на наших огородах в достатке имеется. У меня-то конечно в этом году с урожаем туго будет. Колорадский жук всю ботву сожрал, пока я глупостями разными в городе занимался. Но копать всё равно надо. Что выкопаю всё моё, а что моё то и зимой съем. Осенью в деревне не заскучаешь, а вот зимой книжку хочу дочитать, которую мне Сергеич подарил, а то неудобно как-то, он всё спрашивает, сколько глав прочитал, а я, по чести сказать, дальше пяти страниц никак не продвинусь, хотя книга интересная, жизненная, только вот видно дураку досталась.