- Хотите чаю? У меня чайник горячий и заварка свежая.
      - Н-нет... А вообще-то, да. Если заварен уже, - с женской непоследовательностью, мотнув головой отрицательно, согласилась Ирина Сергеевна.
      Самохин засуетился, приглашая.
      - Вот сюда проходите, на кухню. Уж чего-чего, а чаю в моем доме всегда в избытке.
      Самохин поставил перед ней чашку на блюдце, не рассчитав, плеснул туда черной заварки - как себе, едва ли не половину, долил кипятка. Сунулся в старенький холодильник "Орск", достал банку с вареньем - литровую, с липкими краями. Невольно облизнув испачканные сладкие пальцы, поискал, куда переложить. Сообразив, налил тягучий, пахнущий вином вишневый сироп в третью чашку и, воткнув туда мельхиоровую ложечку, пододвинул гостье.
      - Попробуйте.
      - Ой, да что вы... Не беспокойтесь, - Ирина Сергеевна отхлебнула глоток настоянного до горечи чая. - Крепкий какой...
      - А вы вареньицем, вареньицем, - примостившись рядом, потчевал Самохин.
      - Сами варили? - отведав ложечку варенья, поинтересовалась с улыбкой Ирина Сергеевна.
      - Сам, - виновато кивнул отставной майор. - Навязали, знаете ли, на базаре ведро вишни... Девочка продавала, говорит, деньги нужны. Я и купил... вместе с ведром. А на что мне столько ягод? Я их терпеть не могу... Но, думаю, испортятся - тоже жалко... Вычитал в какой-то газете рецепт- и сварил. Есть-то можно?
      - Можно, вкусно даже, - успокоила его гостья и в подтверждение своих слов съела еще ложечку.
      Не допив горького чая, Ирина Сергеевна сполоснула под краном свою чашку, блюдце, ложечку, поставила на стол и пригорюнилась:
      - А мы ведь теперь с вами, Владимир Андреевич, тоже вроде как преступниками... стали... Я всю ночь не спала, вспоминала, думала... Про Славика, про чеченца этого... который в погребе... Нельзя так! Если мы его взаперти держать будем, они и Славу не выпустят.
      - Так для того и держим. На обмен, - неуверенно возразил Самохин.
      - Обмен... Не верю я в это. Если там, на Кавказе, узнают, что мы здесь натворили - Славика убьют. Я чувствую. Понимаете? Чувствую! Нельзя так- зло за зло...
      Самохин закурил, выдохнув дым аккуратно, чтоб не попасть на гостью, в приоткрытое окно, поскреб затылок растерянно:
      - Не знаю, что и сказать... Но я тоже чувствую - что-то не то у нас получается... Не так...
      - А давайте пойдем сейчас к Георгию Новокрещенову и скажем, чтоб чеченца того... выпустил! - выпалила, задохнувшись, Ирина Сергеевна.
      Самохин опять потянулся к пачке, достал новую сигарету, размял в желтых от никотина пальцах, сказал невнятно, прикуривая.
      - Мне кажется, что Новокрещенов от такой инициативы в восторг не придет...
      - Но это же... наше дело, в конце концов! - возмутилась Ирина Сергеевна. - Чеченца-то из-за Славика украли. А если не из-за Славика, то зачем?
      - Вот и я думаю - зачем? - покачал головой отставной майор и, ткнув едва раскуренную сигарету в пепельницу, решился. - Ладно, пошли.
      Через десять минут они уже споро шагали к жилищу Новокрещенова.
      Осевший на треть в землю, домик Новокрещенова был приметен издалека. Он заметно выпирал из уличного ряда костистым от дранки, проглядывающей сквозь слой облупившегося самана, бочком, торчал вызывающе убогостью своей, ухмылялся редким здесь прохожим косоротым, в разводах грязи, оконцем, и Самохин, поравнявшись с ним, не стал заходить во двор, а постучал пальцем в стекло:
      - Эй, хозяева, встречайте гостей...
      Домик безмолвствовал. Тиха была в этот утренний час и кривая улица, лишь со двора, невидимого отсюда, слышался гвалт Аликовых сорванцов.
      - Да вы живы там? Георгий! Ванька! - опять позвал отставной майор.
      Ни звука в ответ.
      - Нет никого, - с сожалением заключила Ирина Сергеевна и вспомнила кстати. - Они же с утра по делам разбежаться вчера договаривались! Вот незадача...
      - А... была не была! - в сердцах произнес Самохин и локтем резко саданул в хлипкое перекрестье рамы... Окно ахнуло, посыпались осколки стекла, и все-таки шума было немного. По крайней мере, никто не вышел из окрестных домов, не поинтересовался взволнованно, кто это и зачем окна у соседей вышибает?
      - Вот видите, - назидательно сказал Ирине Сергеевне отставной майор, все секретные дела надо совершать максимально открыто, не таясь, и тогда никто ничего не заподозрит...
      Балагуря так буднично, будто всю жизнь занимался выбиванием оконных рам, Самохин успокаивал Ирину Сергеевну, а заодно и себя, натворившего за последние несколько дней столько противозаконного, что проникновение в чужое жилище казалось не самым тяжким грехом. К тому же он с некоторым облегчением воспринял отсутствие Новокрещенова, который, он был теперь абсолютно уверен в этом, не обрадовался бы их визиту.
      - Вы на стреме постойте, а я... быстро...
      Самохин задрал ногу, перекинул ее через оконный проем и, покраснев от натуги, пыхтя и досадуя на мешавший живот, нагнулся, протиснулся вовнутрь.
      Хозяев дома не было.
      Справедливо чувствуя себя жуликом, Самохин осторожно встал обеими ногами на жалостливо хрупнувшие осколки стекла, потом, поскрипывая половицами, обошел комнатку, выглянул украдкой в противоположное оконце, выходящее во двор. Там привычно мельтешила по законам броуновского движения неподдающаяся счету Аликова ребятня.
      Отставной майор откинул край коврика, нашел очерченный пазами люк, упершись плечом, сдвинул придавивший крышку шифоньер. Тот, урча угрожающе, поддался. Самохин опять нажал, упираясь в ножку кровати, и шифоньер, оставляя на крашеном полу белесые царапины, скрежетнув тяжело, отполз в сторону. Потянул за скобу крышку, откинул, глянул в темноту.
      - Эй! Ты где там? Выходи, черт нерусский!
      Внизу зашебуршились, дернулась приставная лестница, и через мгновение из провала люка показалась взлохмаченная чернявая голова.
      - Давай, ходи сюда, дарагой! - подбодрил Самохин, отойдя в сторону на пару шагов, и на всякий случай предупредил: - Ты смотри, земляк, не балуй. А то опять в погреб затолкаю!
      Руки у пленника оказались развязанными, но он, кажется, не помышлял о "баловстве", а жмурился, тер грязными кулаками глаза - видать, ослепило с непривычки дневным светом после непроницаемого мрака подполья.
      - Ну, ты еще потягиваться у меня начни, зарядку делать, - сварливо поторопил его Самохин и, бесцеремонно прихватив за воротник мелескиновой, зоновского пошива рубашки, потянул вверх. - Вылазь давай!
      Выбравшись по шаткой лесенке из погреба, чеченец медленно распрямил затекшие ноги, вытянулся во весь рост и оказался выше отставного майора. Нимало не смутясь этим, Самохин скептически оглядел пленника и ткнул его кулаком в грудь.
      - Прямее держись, джигит... Ты по-русски-то как? Бельмес? Или понимаешь?
      - Понимаешь... хорошо понимаешь... - покорно согласился тот.
      - А если хорошо понимаешь, то слушай меня. Я тебя отпускаю на все четыре стороны. Понял? С условием, что ты исчезнешь из нашего города навсегда. Дуй к себе на родину. А сюда не суйся. Понял?
      - Понял. Спасибо, - кивнул пришедший в себя пленник.
      - Вон ту женщину благодари, - указал Самохин в окно на Ирину Сергеевну, - это она тебя отпускает. Хотя твои земляки... эти, как их... вайнахи, сына ее в плену держат. Но мы, русские, не такие. Понял?
      - Понял, - с готовностью тряхнул головой чеченец. Он уже сообразил, что к чему, и беспокойно, оценивающе рыскал глазами - то на окно, то на дверь, то на Самохина.
      - Да ни хрена ты не понял, - пренебрежительно заключил Самохин и скомандовал коротко: - Пошел вон.
      Чеченец бросился к двери.
      - Да не туда, чурбан! - рыкнул майор. - Вон туда, в окно!
      Чеченец подошел к окошку, сторонясь торчащих из рамы осколков, изогнулся, пролез. Самохин, чертыхаясь сквозь зубы, просунулся следом. Оказавшись на пустынной, разомлевшей под утренним солнцем улочке со сверкающими перламутрово помойными лужами в канавах, пленник притормозил, опять невольно зажмурился и лишь потом, оглядевшись, увидел Ирину Сергеевну. Та, отшатнулась испуганно от диковатого вида, перепачканного паутиной и погребной глиной мужика, прижалась к трухлявой дранке домика.
      Чеченец улыбнулся, сказал совсем по-человечески, обыденно:
      - Здрась-сьте...
      Потом оглянулся опасливо на возникшего рядом, раскрасневшегося от непривычной акробатики Самохина, затоптался на месте.
      - Иди, иди отсюда, - отдуваясь, сердито указал неопределенно в конец улочки майор. - Чеши к своей чеченской матери, пока тебя, бестолочь, назад в погреб не сунули!
      Пленник кивнул и быстро зашагал по обочине.
      Глава 18
      Славик окончательно настроился на побег и только ждал, когда, обозначив начало нового дня, приоткроется стальной люк его подземелья и волосатая рука с вытатуированной надписью "Гога" швырнет в темноту половинку черствой буханки хлеба. Славик поймает эту руку, рванет на себя, сломает в локтевом и лучезапястном суставах, а потом втащит очумевшего от боли охранника в погреб и завладеет его оружием...
      Что будет дальше, представлялось смутно. Как говорится, война план покажет. И если ему удастся отнять у Гоги автомат или пистолет, шансы на успешный побег резко возрастут.
      Однако в намеченный для побега день крышка люка в обычный час не открылась, хлеб ему никто не предложил, а когда все сроки кормежки прошли, в окрестностях его темницы затрещали автоматные очереди, и стены бункера несколько раз вздрогнули ощутимо от близких разрывов. По тому, как ахнуло над головой, полились сверху сквозь щели в бетонных плитах сухие струйки песка, Славик безошибочно распознал снаряды армейских 122-миллиметровых гаубиц и понял, что если федералы используют самоходные артиллерийские установки, которые сейчас шарашат навесом откуда-то с равнины, километров с десяти, то на обычную зачистку эта операция не похожа. Вероятнее всего, его тюрьма находится в месте расположения большой банды, и теперь войска либо замкнули кольцо и мочат сепаратистов, не жалея снарядов, наглухо, либо выдавливают выше в горы, где по боевикам начнут работать вертолеты и стремительные штурмовики-"сушки".
      Славик и сам пару раз в составе батальона участвовал в таких операциях и знал, как стремительно удирают "духи" при первых разрывах снарядов, теряя напускное высокомерие и кавказскую спесь. Славик выпрямился во весь рост и, скользя на липкой грязи, покрывавшей пол бункера, - в туалет его не выводили, а бетон, понятное дело, жидкость не впитывает,- подошел к люку. Подпрыгнул раз, другой, дотянулся до дверцы, ударил в нее кулаком. Но она не поддалась, нависала незыблемо, как влитая.
      Шарахнуло где-то совсем рядом, посыпались, застучали в потолок погреба кирпичи или камни - черт знает из чего там, наверху, чечики сакли построили.
      "Засыпет люк, и ни свои, ни чужие не найдут!" - подумал опасливо Славик.
      Но крышка лаза скрежетнула вдруг, откинулась, и в глаза ударил ослепительный, потусторонний будто бы, свет.
      - Эй, русский! Выходи! - донеслось из подвального поднебесья.
      Славик отступил от яростного света в привычную для глаз темноту, и, растирая кулаком влажные от слез веки, крикнул в ответ:
      - Я тебе, дух, не летучая мышь! Лестницу давай - тогда вылезу!
      Наверху затыркали по-чеченски, а потом в светлом квадрате лаза возникла темная, плохо различимая, как на фотографическом негативе, фигура.
      - Я сэйчас гранату кыну. Вылетишь, билать, как птычка! - пообещал знакомый голос. А потом появилась крупная волосатая лапа с вытатуированным у основания большого пальца именем "Гога", - дэржи, вылаз!
      Славик взялся за руку, подтянулся, отметив про себя, что ослабел-таки, и, ухватившись за край лаза, повис беспомощно, болтая не находящими опоры ногами. Чеченец рванул его за куртку на спине так, что швы затрещали. Рядом оказался второй, подхватил пленного, помог выбраться, а потом больно ткнул стволом автомата под ребра, просипел сдавленно:
      - Бигом, билать!
      Быстро осмотревшись по сторонам, Славик разглядел полуразвалившийся сарай из дикого камня с дымящейся крытой шифером крышей, двухэтажный коттедж из красного кирпича в центре двора, несколько женщин и детей, снующих бестолково у входа в дом с узлами и сумками. У распахнутых настежь сварных металлических ворот стоял "жигуленок" с пятнами ржавчины на боках. Правое переднее колесо было спущено, возле него суетился с домкратом, пристраиваясь то так, то эдак, пожилой чеченец, крича кому-то в дом:
      - Запаска давай! Ехать нада!
      Гога, одетый в пятнистый комбинезон, оказался огромным бородатым мужиком, на голову выше Славика. Он размахивал казавшимся игрушечным в его ручищах автоматом Калашникова, тыча им куда-то на зады двора, в противоположную от ворот сторону:
      - Эй, русский, туда пашель!
      Его напарник, тоже обряженный в камуфляж, был гораздо тщедушнее. Бороденка реденькая, на голове мятая фетровая шляпа с птичьим пером. Грудь маленького "духа" перетягивала крест-накрест пулеметная лента. На лацкане куртки красовался аляпистый, будто из дна консервной банки вырезанный, моджахедовский орден. Низкорослый прошипел что-то яростно и, зайдя сзади, ткнул пленника стволом автомата в спину, передернув затвор:
      - Хади быстра, шакал!
      "Попандопуло хренов, - покосившись на него, вспомнил героя старой кинокомедии Славик. - Тебя первым и вырублю. Хорошо что автомат на боевом взводе. Мне бы до него только добраться!"
      Сразу за домом начиналось заросшее густой "зеленкой" ущелье. Судя по всему, "духи" решили увести пленного подальше от наступающих федеральных войск, перепрятать. Значит, сильно они в нем нуждаются! Иначе кинули бы в погреб гранату - и никаких хлопот...
      Гога шел впереди, осторожно ступая по узкой, уходящей круто вниз тропке, шуршал осыпающимся из-под его ног щебнем, раздвигал стволом автомата низко нависавшие на пути ветки, а маленький напарник его пыхтел позади Славика, замыкая шествие, время от времени тыча в поясницу пленного автоматным стволом.
      "Погоди, сука! - кусал в ярости губы Славик. - Сейчас я тебя приложу!"
      Над головой затарахтели, нависнув низко, две "вертушки", дали залп "нурсами" по окраине села, и Гога заторопился, зашаркал быстрее по осыпи, рявкнул, не оглядываясь:
      - Хады бэгом, свынья! - а задний "дух" уперся автоматом в спину, подгоняя.
      "Пора!" - решился Славик.
      Он присел резко, и плюгавый орденоносец с размаху налетел на него, споткнулся. Славик перехватил его автомат за ствол, крутанул, перебрасывая чеченца через себя, вырвал оружие и достал-таки "духа" прикладом по голове.
      Гога услышал шум, обернулся, но опоздал. Славик навскидку огрел его длинной очередью. Пули стеганули Гогу по могучей груди, швырнули с тропы, и он покатился вниз, ломая кустарник. Славик повел стволом в сторону маленького "духа". Тот сидел, схватившись за голову, таращился на Славика, раскачиваясь, словно кобра перед дудкой факира, и подвывая:
      - Не убивай, солдат! Мой тебя отпускать хотел! Денга дам. Две тыщи долларов. На, возьми!
      - Небось ваши, чеченские, фальшивые? - равнодушно поинтересовался Славик.
      - Не-е, настоящие. Американские...
      Чеченец схватился за нагрудный карман, начал расстегивать трясущимися пальцами пуговицу, но все не мог расстегнуть, повторяя завороженно:
      - Сейчас, земляк, сейчас...
      - В каком кармане доллары? - деловито уточнил Славик. - В правом?
      - Здесь, - хлопнул себя чеченец по груди. - В правом, брат, в правом. Сейчас...
      - Некогда мне, - сказал Славик и выстрелил в левый карман куртки, за которым трепетало напрасной надеждой сердце маленького боевика.
      Потом, нагнувшись над телом, рванул клапан кармана вместе с пуговицей, достал тощую пачку зеленых банкнот, сунул за голенище своего разбитого "берца". Вытащил из подсумка убитого два скрепленных синей изолентой автоматных рожка, заткнул за пояс и, повернувшись, пошел назад по тропе к селу, где уже без умолку трещали автоматные очереди, куда летели с шелковым шелестом невидимые в поднебесье снаряды и куда - он знал это наверняка скоро придут наши.
      Глава 19
      А в это время Новокрещенов ворвался в "Исцеление". В приемной царила все та же атмосфера безмятежной, уверенной в себе роскоши. Томная секретарша подняла на вошедшего ленивые глаза, взмахнула ресницами-опахалами, сказала заученно-вежливо, растягивая слова:
      - Приса-а-живайтесь...
      - Да пошла ты! - бросил ей через плечо Новокрещенов и, успев заметить, как остекленел от удивления взгляд волоокой девицы, с треском распахнул дверь в кабинет Кукшина. - Привет чудо-лекарям!
      Созерцавший сосредоточенно пестрый экран компьютера Константин Павлович обернулся, нажал какую-то клавишу на дисплее, разноцветное изображение погасло, его сменило приглушенно-бордовое свечение, отчего лицо доктора в затемненном кабинете сделалось незнакомым, воззрилось на вошедшего черными провалами глазниц, в глубине которых, как в жерлах вулканов, поблескивал адовым пламенем багровый отблеск монитора.
      Видимо, узнав пациента, Константин Павлович включил настольную лампу с матовым, в веселеньких цветочках, абажуром и сразу стал прежним - светлым, улыбчивым, безмерно-добрым, эдаким Айболитом новой формации.
      - О-о, здравствуйте! А я уж забеспокоился. Думаю, куда же это вы, голубчик, запропастились? Болезнь-то, если за ней не присматривать, не лечить, прогрессирует... Я ведь, батенька, все-таки не господь Бог и в крайне запущенных случаях ничего гарантировать не могу...
      - Да бросьте, Константин Павлович, скромничать! С вашим талантом!усмехнулся Новокрещенов.
      - Будет вам, голубчик, - польщенно расплылся в улыбке Кукшин и указал на мягкое, черной кожи, кресло рядом. - Присаживайтесь.
      Новокрещенов поставил кресло по-своему, отодвинув чуть в сторону, как бы расширяя обзор, и оказался в тени, а вот Константин Павлович виделся теперь в свете лампы четко и ясно, как под лучами прожектора.
      - Доллары искал. Сумма-то невеликая, да тоже в кармане не валяется. Вот... Пошарил кое-где... по братве... Пацанам честно сказал, мол, циркулус витиозус, - развлекался Новокрещенов, - что по-латыни означает: нет выхода. И, поскольку крупная сумма в долларах является кондицию синэ ква нон, то есть непременным условием исцеления, я его выполнил.
      - Вы... вы знаете латынь? - насторожился Кукшин.
      - Гроссо модо - в общих чертах. Так же, как и вы, в основном те выражения, которые в кратких словарях иностранных слов присутствуют. Потому что латынь в нашем мединституте преподавали кое-как, только-только, чтоб будущий доктор сумел рецептурный бланк заполнить. Не то что в прежние времена, когда на латыни диссертации защищали...
      - К-какие диссертации? В каком э-а... нашем мединституте? - ошарашенно воззрился на него Константин Павлович.
      - Да в том же самом, где и ты, Костян, учился, - уточнил, подмигнув дружески, Новокрещенов.
      - А-а... как же... Я имею в виду... ну, все это... - беспомощно развел руками Кукшин.
      - Ты имеешь в виду мой визит в качестве пациента? - подсказал Новокрещенов. - Так я тебя разыграл. А заодно полюбовался на то, как ты лихо, даже не прибегая к клиническому обследованию, впендюрил мне диагноз злокачественного заболевания. Я, между прочим, ту нашу беседу на диктофон записал... В качестве вещественного доказательства. У меня и пленочка имеется.
      - З-зачем?
      - Увы, брат. Хомо хомени люпус эсто. Человек человеку - волк.
      - То была с моей стороны шутка, - нашелся вдруг Кукшин. - Розыгрыш старого товарища, коллеги, который передо мной ваньку валял. Я тебя сра-а-зу узнал, х-хе! - погрозил пальцем доктор, фальшиво хихикнув. - Вот и решил... пошутить. Признаю, неудачно, но... совершенно бескорыстно!
      - У-тю-тю... - покачал головой Новокрещенов. - Какие мы сообразительные... А раз узнал - то скажи мою фамилию, имя, только быстро!
      - Да мало ли с кем я учился, - сник Кукшин. - Так, в лицо помню... Вы... Ты на каком факультете был?
      - Не крути, Костя, - прищурился Новокрещенов. - Ни черта ты меня не помнишь. Я ж не такой активный был, по комитетам комсомола да в партбюро института не заседал. На трибуны с речами не лез... Да и учился на пару курсов ниже тебя, а младших однокашников обычно не помнят... А вот ты... активный общественник... И как же дошел до жизни такой? Тридцать тысяч долларов за лечение несуществующей болезни! Вот жадность-то! Хватило бы с тебя и штуки... М-да! Поступок твой уголовно наказуем. На- лицо, так сказать, корпус дэликти!
      - Бросьте эту дурацкую латынь! - сорвался Кукшин.
      - Не дергайся! - каменея лицом, предупредил Новокрещенов и, видя, как оплыл доктор, растекся белыми складками халата по креслу, заметил ехидно: А-а... понимаю! Этого выражения ты не знаешь. Его в кратком словаре нет. Так вот, оно почерпнуто мною из юридической литературы, которую я внимательно проштудировал перед визитом к тебе. Латинское словосочетание "корпус дэликти" переводится по-русски как "состав преступления".
      - Нет никакого состава преступления!
      Кукшин выдвинул ящик стола, достал пачку сигарет, несколько раз чиркнул зажигалкой, бестолково тычась в огонек пламени, наконец, закурил, затянулся глубоко пару раз, выдохнул, сосредоточился. Встал с кресла, скорбно сжал сигарету тонкими губами и принялся расхаживать по кабинету, заложив руки в карманы хорошо отглаженного, ломкого от крахмала халата. Его голова с ежиком пепельных от седины волос торчала над белым воротником так, что Кукшин походил со стороны на недодавленный и дымящийся пожароопасно окурок.
      - Слова к делу не пришьешь, - заявил он с вызовом. - И вообще, гражданин, вам уже пора. Вы абсолютно здоровы, так что не мешайте работе учреждения!
      - Да нет уж, коллега, я еще чуток помешаю, - поклонился ему Новокрещенов. - Посижу. Как, впрочем, и ты наверняка сядешь - всему свое время. Я в этом почти не сомневаюсь.
      - У меня лучшие в городе адвокаты, - предупредил Константин Павлович. С их помощью я найду управу на любого шантажиста вроде вас!
      Новокрещенов тоже поднялся, шагнул к доктору, прихватил его за лацкан отутюженного халата, смял.
      - Ты, Костя, в дерьме по уши, понял? Одна из твоих пациенток, журналистка, покончила жизнь самоубийством после того, как ты ей лапшу на уши навешал, заявив, что у нее неоперабельный рак желудка. И никакие адвокаты тебе не помогут. Есть такая статья в уголовном кодексе- доведение до самоубийства. Даже если от тюрьмы отмажешься - как на человеке, специалисте, на тебе крест поставят. Навсегда. Из тебя в прессе что-то вроде нацистского доктора Иозефа Менгеле сделают. Понял?! А журналисточка эта - к тому же моя жена. И я тебе такой денежный иск впаяю за моральный и материальный ущерб - вовек не расплатишься.
      Кукшин был достаточно сообразительным. Он угрюмо затушил сигарету в малахитовой пепельнице, вернулся в кресло и промолвил со вздохом, устало и обреченно:
      - Ладно. Понял. Чего ты хочешь?
      Новокрещенов указал пальцем на пепельницу, попросил озабоченно:
      - Ты бы курил поменьше. А то еще заболеешь... Чем-нибудь онкологическим... А у нас впереди столько дел...
      Он порылся сосредоточенно во внутреннем кармане пиджака, достал толстый блокнот в клеенчатой обложке, перелистал.
      - Вот здесь у меня внушительный список пролеченных вами от несуществующих болезней граждан. Это, конечно, не все. В действительности их число неизмеримо больше, и если к расследованию подключатся компетентные органы, то раскопают и остальных. Возможно, при этом всплывут и другие суициды среди пациентов "Исцеления". Узнав о страшном диагнозе, далеко не всякий способен... э-э... как это ты предлагаешь... мобилизовать финансовые ресурсы. Да, и не все такие дураки, чтобы верить тебе, надеясь на чудо, Новокрещенов потряс перед носом Кукшина блокнотом, продолжил: - Так вот. Некоторых якобы излеченных тобой, Костя, я посетил и убедился, что ты буквально разорил их своей... комплексной терапией. Люди продавали квартиры, машины... Уверен, они очень удивятся, если узнают, что их обманули. К тому же есть среди облапошенных пара-тройка серьезных парней... В общем, еще вопрос, доживешь ли ты до суда...
      - Что ты хочешь? - повторил Кукшин, пристально глядя в глаза Новокрещенову.
      Тот протянул руку, взял со стола доктора красочный буклет, рекламирующий центр нетрадиционной медицины "Исцеление", полистал.
      - Да... Судя по всему, фирма процветающая... Но, на мой взгляд, есть у нее один существенный недостаток!
      - Да? - в глазах Кукшина опять затлели багровые отблески монитора.
      - Определенно, - с сожалением захлопнул буклет Новокрещенов. - И связан он с управленческой структурой центра. Вам, Константин Павлович, не хватает хорошего, крепкого заместителя...
      - Вы... себя имеете в виду? - догадался смышленый Кукшин.
      - Естественно, - Новокрещенов откинулся в кресле, заложил ногу на ногу. - Вот тебе моя трудовая книжка. С завтрашнего дня в ней должна появиться запись о приеме меня в ваш центр... ну, скажем, на должность заместителя главврача по организационно-методической работе. С окладом не ниже твоего, Костя. И не вздумай юлить, предпринимать какие-либо... необдуманные шаги. Криминальная ситуация в стране и в городе сам знаешь какая.
      Кукшин смиренно принял зеленую трудовую книжицу и синие корочки диплома. Новокрещенов встал, протянул на прощание руку.
      - Ну, Костя, пока. Уверен, мы с тобой сработаемся, - и, глядя на затосковавшего доктора, подбодрил: - Ты не волнуйся, я тебе докучать не буду. И кабинета мне не потребуется. У вас когда зарплата? Пятого и двадцатого? Ах, только пятого... хорошо, я подожду. А как начислите позвоните, - и, уже с порога, задержавшись, предупредил: - А вот рискованные операции с чудесным исцелением раковых больных прекращай. Хватит с тебя истеричных дамочек да невротиков в качестве пациентов. Это я тебе как заместитель и ближайший помощник рекомендую...
      В приемной Новокрещенов подошел к секретарше и потрепал ее, опешившую, по бархатной щечке.
      - Пока, крошка.
      Глава 20
      Поймав "левака", Новокрещенов через полчаса подкатил к заветному коттеджу в элитном поселке и после ненавязчивого досмотра с применением портативного металлоискателя вошел, сопровождаемый бдительным телохранителем, в огромный, величественный кабинет Феди Чкаловского.
      - Как успехи? - поинтересовался хозяин, не вставая из-за обширного, черной полировки стола, лишь протягивая для рукопожатия вялую кисть.
      - Чечен у меня, спрятан в надежном месте.
      - Молодец, - сдержанно похвалил Чкаловский. - Да ты, доктор, садись. Как говорится, сделал дело - отдыхай смело! Может, ты, доктор, заодно знаешь, где эта падла Щукин-младший затарилась? Веришь, намедни опять двух киллеров на меня навел. Они аж из Екатеринбурга примчались. Мои ребята их, конечно, перехватили, выпытали, что да как, так ведь не знают они, козлы, ни хрена! Рядовые исполнители. Заказ получили, задаток - а кто да зачем меня заказал - не их дело.
      Новокрещенов, до сих пор так и не севший в предложенное ему кресло, по-военному сделал два шага вперед и шепнул почтительно:
      - И это узнал, Федор Петрович. Щукин в больнице. Насчет диагноза пробиваю пока. В областной клинической лежит. Но не в основном корпусе. Есть там флигелек во дворе, из белого силикатного кирпича. Неприметный такой, без таблички при входе. В нем две палаты оборудованы для привилегированных пациентов. Одна пустая, в другой - Щукин. При нем охранник неотлучно. Есть еще медсестра дежурная, но та без конца туда-сюда шастает, персонала-то не хватает.
      Федька достал из объемистой коробки сигару, отстриг ножничками кончик, раскурил неторопливо, подставляя под огонек то так, то эдак, а потом, зажав в зубах, задрал ее в потолок, задымил, будто горнист задудел победно.
      - Та-ак... - выдохнув облачко ароматного дыма, заключил наконец он. Ну, док, спасибо. Вот, как договаривались. - Чкаловский выдвинул ящик стола, достал толстый конверт, ловко, будто блинчик испек плоским камешком-голышом по тихой речной воде, пустил его по полировке в сторону Новокрещенова.
      Тот ловко прихлопнул скользнувший конверт рукой, но не взял, держал под ладонью, прижимал осторожно, словно птичку поймал, готовую вспорхнуть в любой миг и улететь безвозвратно.
      - Бери, док. Там баксы, пять кусков, как условились.
      - Спасибо, Федор Петрович, - Новокрещенов поелозил конвертом по столу, а потом отодвинул легонько, не далеко, так, чтоб дотянуться можно было. Деньги, конечно, по нынешним временам вещь необходимая. Но... не о них я мечтаю.
      - Вот как? - удивленно поднял Чкаловский густые, с проседью брови.Ну-ну. Выкладывай, что у тебя за мечты такие, которые даже за баксы не купишь.
      - Трудно, Федор Петрович, жить одному. Без... друзей, единомышленников... - замялся Новокрещенов.
      - Ты не финти, говори прямо, - властно подстегнул его Чкаловский.
      - Я... имею в виду... Долгосрочное сотрудничество. Так сказать, на постоянной основе. Короче говоря, прошу зачислить меня в вашу... команду.
      Федя осторожно уложил серую колбаску пепла, осмотрел рубиновый огонек на конце сигары, спросил буднично:
      - А - зачем?
      - Сложно нынче одному, без поддержки. Да я и не с пустыми руками пришел, - заторопился Новокрещенов. - Со вступительным взносом. Со своим э-э... пирогом к общему праздничному столу.
      - Да ну? - заинтересовался Федька.
      - Фирмочка у меня есть, - внутренне торжествуя, выложил Новокрещенов. Медицинская. Частная. Невелика, зато доход постоянный, надежный приносит. Люди-то во все времена болеют...
      Федька ухмыльнулся довольно.
      - Вот ты какой... А что за фирмочка?
      - Центр нетрадиционной медицины "Исцеление". Он у меня практически в руках. Остались... кое-какие формальности.
      - Вот хват! - одобрительно кивнул Чкаловский. - Я ведь про ту контору слыхал. Говорят, там лепила классный работает. От всех болезней лечит... Так говоришь, эта фирма теперь твоя?
      - Практически...
      - Хорошо, - искренне похвалил Федька. - Правильно мыслишь. Вот тебе конкретное поручение. В общем, ты Щукина вычислил, а теперь порадуй меня, старика. Сделай так, чтоб я об этой падле некролог в ближайшем номере газеты прочел.