Самохин говорил и сам себе верил, и соседка, заразившись его уверенностью, смотрела завороженно пронзительно-синими, иконными прямо-таки глазами, кивала, а отставной майор, развивая перед ней план предстоящих действий, не упоминал намеренно лишь об одном. О том, что все меры розыска, все инстанции, двери кабинетов, в которые они будут стучаться, могут привести к успеху при единственном условии: если Славик еще жив...
      - Ой, спасибо, не знаю даже, как вас благодарить... - смущенно лепетала Ирина Сергеевна, а Самохин, увлекшись, поднялся со стула и, не думая больше о том, как выглядит в мятых, соскальзывающих с безнадежно выпирающего живота пижамных штанах, полосатых, каких и не выпускают теперь, принялся прохаживаться по комнатке, говоря веско:
      - Я вам, Ирина Сергеевна, вот что скажу. Люди мы с вами не чужие друг другу, соседи, в одном подъезде живем. Я Славика вашего еще вот с таких лет помню. А потому помогать друг другу должны. Я человек свободный, на пенсии. Возьму на себя областной военкомат, РУБОП. А вы в комитет солдатских матерей наведайтесь. Там депутатша эта госдумовская... как ее... Серебрийская, вспомнил, заправляет. У вас разговор с бабьем... из-вините, с женщинами, я хотел сказать, лучше получится.
      - Да что вам беспокоиться-то... - не слишком настойчиво запротестовала Ирина Сергеевна, но Самохин присек возражения:
      - Ничего, побеспокоюсь... Это дело, так сказать, государственной важности. Ваш сын Родину защищал, всех нас от терроризма, сепаратизма, черт бы их побрал! И мой долг помочь ему! - Самохину самому стало неловко от пафоса, в который его занесло, он запнулся, но все же заявил упрямо: - Я сегодня же по инстанциям пойду. Побреюсь, переоденусь, и- вперед. А вечером доложу вам, что разузнал. Нич-че... прорвемся. Я, если надо будет, до самого Путина дойду!
      - Спасибо... - растроганно шепнула Ирина Сергеевна. - Вот вы оказывается какой... Отзывчивый. А я-то, глупая, издергалась, и все без толку!
      Когда за женщиной закрылась дверь, потряс головой, выдохнул громко: "Уф-ф..." - и, вытирая пот со лба рукавом, попенял себе: "Ишь, раздухарился-то... Старый хрен!"
      Вернувшись на кухню, которая давно превратилась у него в самую обитаемую, обжитую комнатку, он даже телевизор сюда перенес, втиснув его между шкафом и холодильником, Самохин допил в два глотка остывший и оттого терпкий до горечи чай, запыхтел очередной сигаретой и призадумался. Легко, с радостью даже вызвавшись помочь симпатичной ему женщине, он представил теперь, как ходит по "высоким инстанциям", пробивается настырно сквозь презрительно-вежливый заслон секретарш, вспомнил виденных где-то в подобных ситуациях ветеранов-фронтовиков, штурмующих начальственные приемные под звон боевых и юбилейных медалей, с костылями наперевес, жалких и немощных. И поежился, увидев себя в этой роли, почему-то непременно в старом, замызганном кителе с темными следами на плечах от споротых погон, с медалями, которыми был награжден когда-то: "За безупречную службу" трех степеней, "Ветеран труда", "За освоение целинных земель"... трясущегося от бессильной ярости и размахивающего скользким, захватанным потной ладонью бадиком...
      В дверь опять позвонили - длинно, настойчиво. Решив, что это вернулась зачем-то Ирина Сергеевна, Самохин открыл уже без заминки и удивился, обнаружив за порогом улыбчивого молодого человека в строгом костюме-тройке благородно-синего цвета.
      - Самохин? Владимир Андреевич?
      Отставной майор кивнул неприязненно. В последнее время в дом зачастили такие же вежливые, кукольной внешности юноши и девушки со слащаво-фальшивыми улыбками и пустыми, холодными глазами. Они раздавали молитвенники, религиозные газеты и журналы с цветными иллюстрациями, на которых изображались такие же счастливые стеклянноглазые люди. Решив, что и этот из сектантов, Самохин буркнул раздраженно:
      - Чего надо?
      - Я от Федора Петровича,- игнорируя грубость, не дрогнул безмятежной улыбкой гость. - Вы просили его о встрече...
      - Ну-у... - неопределенно протянул Самохин. У него уже из головы вылетело давешнее желание повидаться с Федькой и переговорить на предмет денежного займа.
      - Так вот, он вас ждет. Если желаете, можете связаться с ним по телефону прямо сейчас.
      Гость нырнул рукой во внутренний карман пиджака, извлек оттуда махонькую трубочку мобильного телефона, щелкнул пластмассовой крышечкой и, потыкав тонкими, нерабочими пальцами в миниатюрные кнопочки, протянул Самохину.
      - Пожалуйста, говорите.
      Тот осторожно взял аппарат, приложил к уху, сказал растерянно:
      - Алле... Самохин на проводе...
      - Х-ха! Совсем из ума выжил, старый, - услышал он Федькин голос.- Какие могут быть провода у мобильника! Привет! Че хотел-то? Срочно?
      - Да... в общем-то, - выворачивая глаза на трубку, словно приставленный к виску пистолет, опасливо кивнул Самохин. - Дело к тебе важное есть.
      - Ну тогда прямо сейчас дуй ко мне. Побазарим, а заодно и повидаемся. А то помирать скоро, а свидеться недосуг.
      - А я, Федька, адреса твоего не знаю. Или ты все еще в домике маманином на краю оврага обитаешь?
      - Г-г-гы! - хохотнул Федька так, что трубка протестующе пискнула. - Ты, майор, даешь... Совсем от жизни отстал, мхом оброс. Собирайся, щас тебя довезут. Передай-ка трубу фрайерочку моему...
      Молодой человек взял телефон, застыв взглядом, выслушал приказание Федьки, сказал коротко:
      - Будет исполнено, - щелкнув крышечкой, обратился к Самохину: - Я на машине. Подожду вас на улице, у подъезда.
      - Какая машина-то? - сварливо осведомился отставной майор. - А то наставят во дворе колымаг - поди догадайся, где чья?
      - Нашу сразу увидите, - невозмутимо ответил подручный Федьки. - Других таких в вашем дворе нет, - и вышел, вежливо кивнув.
      - Фу ты, ну ты! - поджав губы, покачал головой Самохин. Принарядившись в костюм и пряча в боковой карман пиджака неизменную пачку "Примы", он нащупал нафталиновый шарик, не иначе, как заботливой Валентиной положенный, и, покрутив его в пальцах, бросил за ненадобностью в мусорное ведро. И опять, вспомнив о болезни, подумал недовольно: "скоро уж, ни одна моль не поспеет..."
      Насупившись, не глядя на шофера, предупредительно открывшего перед ним дверцу роскошного авто, и впрямь приметного во дворе среди неказистых собратьев, Самохин забрался в теплое, пахнущее дорогой кожей нутро машины, удрюпался на заднее сиденье и, не спрашивая разрешения, закурил плебейскую, неуместную здесь "Приму", а поймав на себе отраженный зеркалом взгляд водителя, усмехнулся ему в ответ вызывающе и пустил в салон особо густой клуб едкого табачного дыма. Улыбчивый молодой человек устроился на переднем сиденье, сразу достал телефон и теперь нашептывал что-то в него, ворковал, а машина тронулась плавно и неощутимо помчалась по улицам. Казалось, что она не движется вовсе, а наоборот, кто-то крутит за тонированными окнами-экранами видеозапись с бегущими споро кадрами суматошного города.
      - "Владимирский централ. Этапом из Твери..." - с хрипотцой вздохнули за плечами отставного майора стереодинамики, и он, слушая проникновенный, с блатной слезливостью голос, подумал удовлетворенно: "Нет, братки. И прикид у вас классный, и тачка навороченная, а суть все та же, барачная, и песни все те же..."
      И федька, хотя и забуревший, угодивший в мутную струю нынешнего благосклонного к жуликам всех мастей времени, все равно остался в душе окраинной шпаной, и "выкупить" его бывший "кум" сможет, если понадобится, в два счета...
      Машина вывернула на кольцевую дорогу, помчалась за город. С легким шуршанием наматывалось на колеса серое шоссе, лесопосадка по обочинам размазалась в сплошную зеленую ленту, и скорость чувствовалась лишь по тому, как сухо постреливали по днищу "мерседеса" угодившие невзначай под шипы камешки. Справа от дороги показался поселок. Асфальт к нему проложить еще не успели, и автомобиль, свернув, сбавил ход, захрустел по щебню, поднимая позади тучу белесой пыли.
      Поселок состоял из трех десятков новых, кое-где недостроенных частных домов, но что это были за дома! В три, в четыре этажа, сложенные из особого, декоративного кирпича, с сияющими медной черепицей крышами, огороженные кованой вязью металлической решетки заборов, с лужайками щетинистой, изумрудного цвета, нездешней травки, с худосочными, не укоренившимися толком деревцами по сторонам ведущих к каждому коттеджу персональных дорог.
      "Мерседес" подкатил к одному из новостроев, обнесенному, в отличие от прочих, сплошным двухметровым забором из ноздреватого бетона с глядящей пристально, как пулеметный ствол, видеокамерой над железными воротами. мертвоглазый улыбчивый юноша ловко выскочил из машины и, опередив Самохина, открыл дверцу:
      - Прошу вас...
      - Спасибо... Прокатили на старости лет, - бурчал, выкарабкиваясь неловко, Самохин. - Все у вас, пацаны, по высшему классу - и автомобиль, и песня душевная. А вот домик пахана подкачал... уж больно на тюрьму похож. Прямо оторопь меня взяла, как увидел. Думаю, блин, в родные пенаты попал.
      - Срок мотали? - сочувственно поинтересовался молодой человек.
      - Три червонца. От звонка до звонка, - притворно вздохнул отставной майор. И полюбопытствовал: - У вас небось и часовые есть?
      - Есть охрана, - снисходительно улыбнулся провожатый, явно принимая Самохина за старого, потерявшего представление о том, что происходит сейчас на свободе, урку, - система наблюдения - мышь не проскочит.
      От калитки к дому вела дорожка, мощенная плотно пригнанными, отполированными временем булыжниками. ""Не иначе как из старинной мостовой камень наковыряли, архаровцы", - беззлобно отметил про себя отставной майор. Где-то неподалеку бухнула грозным лаем собака, звякнула тяжелая цепь.
      - фу, Жулик! Сидеть! - властно приказал кто-то, и через минуту гладенький, лысый мужичок шагнул навстречу Самохину, блеснул рядом великолепных, один к одному, и оттого явно фальшивых зубов, обнял дружески за плечи:
      - Вовка! Братан!
      - Привет, старый уркаган, - похлопал его по располневшим бокам Самохин. - Эк тебя растащило-то при антинародном режиме!
      - Да уж не то что при вас, коммунистах, - добродушно подтвердил Федька. - Демократия - это, брат, народная власть. Общество равных возможностей. Умеешь - живи, не умеешь - так сиди...
      - А где ж зубы-то твои золотые? Может, в скупку заложил от бедности? съехидничал отставной майор.
      - Золото во рту - дурной тон, - серьезно объяснил Федька. - Сейчас, брат, здоровый образ жизни в моде. И натуральные зубы.
      - Из фарфора? - уточнил Самохин.
      - Из пластика, деревня! Выглядят, как родные, но крепче титановых. Гвоздь-двухсотку перекусить можно.
      - А проволоку колючую? - деловито осведомился Самохин.
      - Запросто! - хвастливо подтвердил приятель.
      Отставной майор причмокнул завистливо, посоветовал проникновенно:
      - Ты, Федя, энти зубы-то береги. Не ровен час, опять заметут, срок схлопочешь - тебе в тюряге ни напильника, ни ножовки по металлу не потребуется. Зубами дорогу на волю сквозь решетки проешь!
      Федька отодвинулся, глянул пристально:
      - Ну и язва ты, майор! Как был кумом, так куморылым и остался... - и, чтобы друг всерьез не обиделся, подхватил его под руку, попенял добродушно: - Не заходишь в гости, брезгуешь, что ли? Конечно, где нам, раскаявшимся уголовникам, с заслуженными пенсионерами-чекистами равняться!
      - Да нет, я про тюрьму так, к слову, вспомнил, - добродушно пояснил Самохин. - Вижу, что ты и на свободе вроде как по зоне тоскуешь... Сигнализация по периметру, запретка из колючки, пес конвойный у ворот в предзоннике. И зовут подходяще - Жулик!
      Услыхав свою кличку, огромная в бело-коричневых пятнах московская сторожевая вскочила, громыхнув цепью, проволокла ее с визгом по толстой проволоке, натянутой вдоль забора, не дотянувшись, яростно нюхала воздух, буравя Самохина взглядом волчьих, с кровавым оттенком, глаз.
      - Пшел! Место! - прикрикнул Федька на пса, больше для порядка, чем из необходимости, посетовал, соглашаясь: - Ты прав, гражданин начальник, ох и прав! Действительно, без охраны да запоров крепких нынче и на воле не проживешь. Преступность разрослась - спасу нет. Честному человеку востро ухо держать надо. Того и гляди, наедут рэкетиры какие-нибудь, все нажитое непосильным трудом отберут! Что ни говори, а падение нравственности в обществе не может не удручать! - выдал приятель фразу, от которой у Самохина брови чайкой вспорхнули. Федька разъяснил: - Нет, ты подумай! Раньше воровской авторитет - он же неприкосновенным в уголовном мире был. Власти имел больше, чем какой-нибудь член политбюро! Ну, не политбюро, так обкома партии - точно. А сейчас, чуть что не так, нанимают киллера-отморозка, и паф! Наше вам с кисточкой!
      - Плохо мы молодежь воспитываем,- пряча ухмылку, поддакнул Самохин. Никаких, понимаешь, традиций для нее не существует, авторитетов...
      - Это точно, - горестно вздохнул Федька. - Куда идем-катимся? А... пойдем дом покажу.
      Дом, сложенный из отборного кирпича непривычно красного, свекольного почти цвета, поразил Самохина колоннами при входе, овальными, только в мексиканских телесериалах раньше виденными дверными про-емами, алебастровыми финтифлюшками по карнизу и окнам. А кованые решетки на узких, как бойницы, окошках даже верхних этажей делали здание похожим на веселую, любовно выстроенную, но не утратившую при этом сути своей тюрьму. Из огромного холла на первом этаже, увешанного по дубовым полированным стенам головами лосей, косуль и кабанов с мученически застывшими глазами, хозяин провел Самохина в нишу, оказавшуюся лифтом, который невесомо вознес их на вершину помпезной обители. - Мой кабинет, - Федька с гордостью повел пухлой рукой, грязноватой от синей ряби неудачно выведенной татуировки. - Вот библиотека. Здесь не шурум-бурум, чернуха-порнуха собрана, а классика, преимущественно дореволюционные издания. Позапрошлый век! У вдовы одного профессора-книголюба все гамузом купил. Десять тысяч томов.
      Самохин с уважением оглядел тянущиеся под высокий потолок стеллажи, мерцающие золочеными корешками старинных фолиантов, - действительно, десять тысяч томов, не меньше.
      - Читаешь?
      - А то! Думаешь, нет? - с вызовом выпятил грудь Федька. - Вот, сейчас Фрейда изучаю...
      - В подлиннике?! - восхитился притворно Самохин.
      - В переводе, - строго поправил Федька, воспринимавший собственную ученость вполне серьезно и не намеревавшийся на эту тему шутить. - Но издание - прижизненное.
      - И... как?
      - Кое-какое рациональное зерно в его теории есть. Психоанализ... Эдипов комплекс... Яблочко от яблоньки недалеко падает... В общем, долго объяснять. - Федька победно показал на другую стену кабинета: - А это моя коллекция. Такой, наверное, больше ни у кого во всей стране, а может, и в мире нет!
      Самохин глянул и присвистнул с искренним восхищением. Как старый конвойник, он был привязан к чаю, пил его постоянно, в молодости чифирил, бывало, перепробовал разные сорта чая, но такого разнообразия действительно ни разу в жизни не видел. Стеллажи на противоположной стороне огромного кабинета были сплошь заставлены пачками, коробочками, баночками, пакетиками заморского чая.
      - Садись к столу, сейчас любую вскроем, замутим, - радушно пригласил Федька и сам уселся за обширный письменный стол с занятным, в виде древней крепостицы, письменным прибором из яшмы, вычурными пепельницами и ненужными в современном канцелярском деле тяжелыми пресс-папье. Самохин уселся в прямое, неудобное, с высокой резной спинкой, костистое кресло напротив и, глядя на приятеля, подумал, что за этим столом, который верховному главнокомандующему впору, Федька, даже раздобревший теперь, с вытравленными татуировками на руках и пластмассовыми, особо кусачими зубами вместо блатных фикс, все равно выглядит вором-домушником, удачно проникшим в барские хоромы в отсутствие настоящих хозяев.
      - Стол-то прямо сталинский! Небось операции по ограблению банков за ним разрабатываешь?
      - Завидуешь, а потому обидеть меня хочешь, провоцируешь, - веско заявил Федька. - Или попросить чего - оттого и хамишь. Я ж тебя, мента, знаю... Валяй, проси. А банки мне грабить ни к чему. У меня свой есть.
      - Да ну? - удивился Самохин.
      - А то! "Славянский" называется. Слыхал?
      - Нет, - признался отставной майор и тут же кивнул понимающе. - Стало быть, ты к ворам-славянам себя относишь? И пачки валюты, резиночкой перетянутые, в карманах теперь не таскаешь? Он улыбнулся, вспомнив десятилетней давности встречу с только что освободившимся Федькой. В тот день приятель от щедрот душевных пытался всучить другу-майору именно такую, перетянутую аптечной резинкой толстенную пачку долларов...
      - Ни к чему, - угрюмо сообщил начавший-таки раздражаться приятель. - У меня пластиковые карточки есть. Сколько понадобится, в любом банкомате возьму. В любой стране, между прочим.
      - И все-таки одного я в толк не возьму, - не успокаивался, будучи уже сам себе не рад, отставной майор. - Ты вот о законе воровском толкуешь, на отморозков, понятий не чтящих, досадуешь, а домище-то вон какой отгрохал, банк завел, этот, как его... бизнес! А ведь пахану вроде тебя воровской закон такие дела запрещает! Напомнить? Вор не должен иметь семьи, дома, денег, кроме как для общака предназначенных...
      - Ты, хрен красноперый, между прочим, тоже не щадя жизни социалистическое отечество защищать должен был. Согласно присяге! ощетинился Федька. - Амбразуру вражескую грудью закрыть или под танком с охапкой гранат взорваться. И погибнуть смертью героя в августе девяносто первого, отстаивая завоевания социализма. А вы, вояки, армейские да эмвэдэшные, свою совдепию сдали. И ты вместе с ними. А теперь сидишь тут, жив-здоров, изгаляешься! - всерьез рассвирепел приятель.
      Самохин вздохнул, понурясь, кивнул согласно:
      - Прав ты, Федя, ой как прав... Но народ сам свою долю, свою Голгофу избрал. Деды-прадеды о нем в семнадцатом году позаботились, повели в светлое будущее. А он - ни в какую. Не палками же его в девяносто первом году обратно в счастливую жизнь загонять? Пусть барахтается теперь, как хочет. Может, кто и выплывет...
      Федька посопел, остывая, пододвинул к себе затейливую, перламутром инкрустированную коробочку, открыл крышку, достал две толстые сигары, одну протянул Самохину.
      - Угощайся. Небось все "Приму" смолишь...
      - Ну да... - отставной майор поднес черную сигару к носу, понюхал. Попробуем вашего табачка, буржуинского. - Он повертел в руках сигару, не зная, с какого конца начать, решившись, сунул в рот. Достал из кармана спички, чиркнул, ткнулся кончиком в огонек, зачмокал с усилием, втягивая щеки. Потом поморщился, подозрительно рассматривая Федькин презент. - Не курится ни хрена.
      - Эх, деревня! - снисходительно улыбнулся тот. - Дай-ка!
      Вытащив сигару из губ приятеля, Федька щелкнул штуковиной, похожей на миниатюрную гильотину, отсек заостренный кончик, старательно раскурил, поворачивая сигару над синим огоньком зажигалки, выпустил облачко ароматного дыма, вернул Самохину.
      Отставной майор затянулся от души, да так и застыл с открытым ртом, не в силах выдохнуть ядовитый, перехвативший горло клуб дыма. Федька расхохотался и, выйдя из-за стола, шлепнул его между лопаток, укорил добродушно:
      - Ну точно, деревня. Кто ж так сигары курит?!
      - Во... дерьмо... - удушливо просипел Самохин, у которого дым валил теперь изо рта, ноздрей и даже ушей. - Угостил, называется... Змей подколодный.
      - Чего бы понимал! - веселился Федька. - Одна такая сигара твоей полпенсии стоит! Ими ж не затягиваются, чудак. Набрал в рот дым, выпустил и вдыхай через нос," наслаждайся... Смотри.
      Он ловко раскурил свою сигару и, пустив по кабинету призрачное кольцо ароматного дыма, сказал:
      - Ты понятиями-то меня не попрекай. Глянь в окно. Видишь тот коттедж? Там начальник УВД живет. Рядом - первый зам. губернатора. Дальше, в конце улицы, - прокурор области. А я посередке. И дом свой после них отгрохал. Но у меня доход официальный - ого-го! Бензоколонки... банк, два ресторана, три кафе придорожных, казино. А у них - зарплата гольная. На нее, если ни есть, ни пить, такой коттедж лет за пятьдесят построишь. А они в год осилили. На какие шиши? Да на твои, если разобраться, таких, как ты. Так что от демократии этой не столько мне, сколько коммунякам бывшим польза. Сколько вас в союзе насчитывалось, членов партии-то? Миллионов восемнадцать-двадцать. Да этих... комсомолят еще столько же... И выходит, что это вы, коммунисты, власть поменяли. Заморочили всем головы про перестройку, реформы рыночные, а сами под шумок раз - и в дамки.
      - Да не был я коммунистом! - оправдывался вяло Самохин, опасливо косясь на тлеющий рубиново огонек сигары и осторожно, вытянув губы, затягиваясь сизым дымком.
      - Какая теперь разница - был, не был. Я сидел, ты охранял...
      - Плохо охранял, - скорбно покачал головой Самохин. - От вас, уголовников, вся гниль по стране пошла.
      - Не скажи, майор! И если бы мы до сих пор экономику не разруливали, государства давно бы не было. У вас же ни черта не работает. Все к нам бежали - от продавцов-лотошников до губернатора. "Помоги, Федор Петрович, посодействуй по своим каналам!" В милиции машины разваливаются, не на чем за преступниками гоняться, окажите спонсорскую помощь. Учителя бастуют, а денег нет. "Подкинули бы вы, Федор Петрович, миллионов десять наличкой - рты им заткнуть, зарплату выдать, а то выборы на носу... Потом сочтемся". А ты говоришь... У нас ведь не то что у демократов. Обещал - сделай. Нет - пуля в лоб. Как при Сталине. И никаких помилований, амнистий. Потому и страна уцелела.
      - Благодетель ты наш! - смахнул навернувшиеся кстати слезы от едкого сигарного дыма Самохин. - Дозволь по личному вопросу обратиться... Ваше превосходительство... Не откажи!
      - Да ладно тебе, - скромно потупился Федька. - Давай лучше водочки выпьем. А то лаемся, как придурки лагерные из-за пайки.
      - С килькой, как в прошлый раз?
      - С омарами!
      - Это... фрукт такой? - дурачился Самохин.
      - Рыба... Тьфу ты, короче, вроде рака нашего, только здоро-о-вый. Федька протянул руку к стеллажу с книгами, повернул полки, обнаружив зеркальное, уставленное бутылками нутро.
      - Правильно, - поддакнул Самохин. - А то некоторые наставят энциклопедий разных - тоска. А тут все нормально. Почитал, стопарик дернул, опять почитал. Прогресс!
      - Ты чего мне все время хамишь, майорская морда?
      - Потому, Федор Петрович, что денег у тебя попросить хочу. И этого... как его... содействия... по твоим каналам, - покаянно признался Самохин.
      - Много? - покосился на него Федька, разливая по хрустальным рюмкам водку из квадратной бутылки.
      - Не знаю пока, - смиренно вздохнул Самохин, принимая стопку. Посоветуемся вначале. Тебе видней, во сколько моя просьба обойдется...
      Выпили, закусили. Федька опять налил. Самохин почмокал размусоленным кончиком потухшей сигары, ткнул ее в пепельницу, сломав с хрустом.
      - Ну ее к лешему. Я лучше свои, - и достал надежную "Приму".
      - Давай-ка о деле покалякаем, - предложил Федька, после того как выпили по второй.
      Самохин с видимым удовольствием затянулся сигаретой, сказал потерянно:
      - А все-таки, Федька, сволочи мы с тобой...
      - Ты это к чему? - насторожился приятель.
      - А к тому, что теперь дети наши да внуки дерьмо, которое мы им вместо страны оставили, разгребают. Воюют - то в Афганистане, то в Чечне...
      - Ну а мы-то что теперь должны делать? Я, между прочим, в военный госпиталь на триста тысяч гуманитарной помощи передал. Жратву, лекарства, видеотехнику. Компьютер новейший докторам подарил.
      - Молодец, - серьезно похвалил Самохин. - Но это как-то... А у меня сосед, пацан девятнадцатилетний, в Чечне служил. В десантных войсках. Парнишка хороший, смелый. Не щадя жизни родину защищал. Не то что мы с тобой, говноеды.
      Федька крякнул досадливо, но стерпел, наставив на собеседника торчащую вызывающе в белоснежно-фальшивых зубах сигару.
      - Мальчик этот, - продолжил отставной майор, - его Славик зовут, пропал там в ходе боевых действий. Их колонна в засаду попала. Все погибли. А его ни среди раненых, ни среди мертвых не обнаружили. Вполне вероятно, что он в плену, и если так, выкупать придется. А у него мать одна, очень хорошая женщина. Беленькая такая! В поликлинике работает, в регистратуре. Так что с деньгами, сам понимаешь, глухо. Вот и пришел я к тебе с просьбой. Вернее, с двумя. Чтобы ты, ну, по своим каналам справки о пацанчике этом навел - жив ли? И если жив, помог деньги на выкуп найти.
      Федька бережно стряхнул в пепельницу колбаску светлого сигарного пепла, осмотрел придирчиво тлеющий кончик, произнес задумчиво:
      - Деньги - не самая большая проблема. Сперва надо пробить по официальным структурам, жив ли он. Потом, если не выйдет, - по братве. Там выход на чечиков есть...
      - Ты... чеченцев имеешь в виду?
      - Ну да, местных. Они на нашей земле живут, наш хлеб-соль хавают, пусть расстараются...
      - У тебя с ними связь есть?
      - Слабая. Стараемся не цепляться друг с другом. Они года три назад большую силу здесь взяли, нас, славян, потеснили. А как наши во второй раз Грозный раздолбали - хвосты сразу прижали. Кого рубоповцы прижучили, кого мы убрали. В общем, сейчас вроде как нейтралитет держим.
      Самохин слушал, дымил сигаретой, кивал понимающе.
      - Ты Щукина знаешь?
      - Какого? - не понял Самохин.
      - Есть такой пахан. Из местных. Он у нас в области торговлю наркотой контролирует.
      - А-а, этот, - вспомнил отставной майор. - Я с ним в девяносто первом году в следственном изоляторе встречался. А папаша его новую политическую партию создавал.
      - Он и сейчас в Госдуме законы пишет.
      - Да ну? Что-то не слыхал про такого...
      - Он тихенький теперь... Но дело не в нем, в сыне. Так вот, Щукин-сын с чечиками - не разлей вода. Братаны! Вместе наркоту со Средней Азии через нашу область гонят, до самой Европы. Часть здесь, естественно, оседает. Бабки у этих ребят немереные, только им все мало. И есть у меня сведения... Только между нами, усек? - строго глянул Федька.
      Самохин кивнул напряженно.
      - Есть у меня информация из надежных источников, - продолжил, понизив голос, Федька, - что они людишками приторговывают.
      - Это как?
      - Просто. Бабенок молоденьких в турецкие бордели поставляют. Или в польские. А предпринимателей, что побогаче, в Чечню. Прижмут здесь, укольчик сделают и самолетом, автомобилем или поездом - на Кавказ. Ежели кто поинтересуется - отговорка одна. Перебрал, мол, накануне друган, притомился в дороге и спит. А чтобы не будили, не беспокоили - менту сотню долларов сунут, он любопытство-то и поумерит. Потом маляву родственникам - так, мол, и так, сто тысяч зеленых, а то и пол-лимона на бочку, и ваш отец, сын или брат в целости и сохранности домой вернется. А нет - так по частям. Через неделю ухо его замаринованное пришлем, еще через неделю - палец, и так до тех пор, пока у него запчасти не кончатся...
      - Вот твари! - в сердцах стукнул кулаком по столу Самохин.
      - Бизнес, - равнодушно пожал плечами Федька. - Ты, главное, усвой, что такой канал существует, и через него на пацанчика твоего выйти можно. А пока давай-ка официальные конторы прозвоним. В облвоенкомат обращался?
      - Не успел...
      - Сейчас я генералу позвоню, спрошу, что ему об этом солдатике пропавшем известно.
      Федька, щурясь от дыма, но по-прежнему явно рисуясь, не выпуская сигары из импортных зубов, достал из ящика стола очки в тонкой золотой оправе, нацепил их на нос, потом открыл черный органайзер и, проведя пальцем по странице, отыскал нужный телефонный номер. Набрал, прижал трубку к уху.
      - Алле... Герман Васильевич? Узнал? Как же, как же... Вчера только виделись. Вы, кстати, в отпуск когда? А то давайте вместе махнем. Не-е, Кипр - это несерьезно. Пусть там быки отдыхают. Не люблю. Народу тьма, новые русские, хамство... Предлагаю Венецию. И публика другая, и эти, как их... предметы искусства. Да, культура, мать ее... Нет, с финансированием проблем не будет. Моя фирма на себя все расходы берет... Какой разговор, сочтемся... Да, Герман Васильевич, мне консультация ваша нужна. У меня родственник... дальний... э-э... - Федька глянул поверх очков на Самохина, и тот догадался, подсказал:
      - Вячеслав Игоревич Милохин, сержант, в десанте служил.
      - Вячеслав Игоревич Милохин, - продублировал в трубку Федька. Сержант. В десантных частях служил и пропал. В ходе боевых действий. Какие-то сведения о нем имеются? Есть?! - он победно посмотрел на Самохина. - Ну-ну... По линии эмвэдэ? А что так? Поня-а-тно... Значит, в УВД? Есть, спасибо. Ну, до встречи. Снасти готовьте - будем в Венеции карасей ловить. И на этих, как их... ну, вроде презервативов, что ли, кататься. Ну да, на гондолах. А я как сказал? Х-х-а, ха, ха! - Федька положил трубку, обернулся к Самохину, гася улыбку. - Жив паренек твой. Пока. В плену он. Что да как, облвоенком не знает. Его освобождением МВД занимается.
      - Ну, слава Богу, - вздохнул с облегчением отставной майор. - Главное жив. Говоришь, МВД задействовано?
      - Щас узнаю, чего это менты пленным солдапериком заинтересовались, заверил Федька, полистал свой гроссбух и набрал очередной телефонный номер. - Семен Михалыч? Здравия желаю. Спасибо, жив. Как говорится, вашими молитвами... так-так... Не, Семен Михалыч, это не мои. Гадом буду, вы ж меня знаете... Что?! Не может быть... Вот суки, извините за выражение. Выясню. Если мой парень - я вам его башку дурную пришлю. Заспиртованную... Шучу, конечно, разберусь. Вернем, какой базар! Да... А я по делу. Ваши орлы, я слыхал, солдатиком пленным занимаются. Сержант срочной службы Милохин. В чем там проблема? А-а... Надо же... Ладно, подумаю. Спасибо за информацию...
      Федька положил трубку, встал из-за стола, прошелся туда-сюда, осторожно ступая по ворсу белоснежного ковра. Налил водки в рюмки - себе, Самохину. Молча выпил.