Этой проблемой длительное время занимался К.Э. Фабри, изучая в сравнительном аспекте взаимоотношения между главной (локомоторной) и дополнительными (манипуляционными) функциями передних конечностей у обезьяны и других млекопитающих. В результате многочисленных экспериментов он пришел к выводу, что для процесса антропогенеза важную роль играют антагонистические отношения между главной и дополнительными функциями передних конечностей. Способность к манипулированию возникла в ущерб основным функциям, в частности быстрому бегу. У большинства животных с хватательными передними конечностями (медведи, еноты) манипуляционные действия отходят на второй план, являются как бы не особо важным придатком, без которого животное, в принципе, может прожить. Большинство этих животных ведут наземный образ жизни, и основная функция их передних конечностей – двигательная.
      Исключение составляют приматы. Первичная форма их передвижения – лазанье путем хватания веток, и эта форма составляет основную функцию их конечностей. При подобном способе передвижения усиливается мускулатура пальцев, увеличивается их подвижность, а главное, большой палец противопоставляется остальным. Такое строение кисти определяет способность обезьян к манипулированию. Только у приматов, по мнению Фабри, главная и дополнительная функции передних конечностей не находятся в антагонистических отношениях, а гармонично сочетаются друг с другом. В результате гармоничного сочетания локомоции и манипуляционных действий стало возможным развитие двигательной активности, которое возвысило обезьян над остальными млекопитающими и в дальнейшем заложило основу для формирования специфических двигательных возможностей руки человека.
      Эволюция кисти приматов шла одновременно в двух направлениях: 1) увеличение гибкости и вариабельности хватательных движений; 2) увеличение полного обхватывания предметов. В результате этого двустороннего развития кисти стало возможным использование орудий труда, что можно считать первой ступенью антропогенеза.
      Одновременно с прогрессивными изменениями в строении передних конечностей происходили и глубокие коррелятивные изменения поведения предков человека. У них развивается кожно-мышечная чувствительность руки, которая через некоторое время приобретет ведущее значение. Тактильная чувствительность взаимодействует со зрением, возникает взаимообусловленность этих систем. По мере того как зрение начинает частично передавать свои функции кожной чувствительности, движения рук с его помощью контролируются и корректируются, становятся более точными. В животном мире только у обезьян существуют взаимоотношения между зрением и движениями рук, которые являются одной из важнейших предпосылок антропогенеза. Ведь без такого взаимодействия, без зрительного контроля за действиями рук невозможно представить себе зарождение даже простейших трудовых операций.
      Взаимодействие зрения и тактильно-кинестетической чувствительности рук находит конкретное воплощение в чрезвычайно интенсивной и многообразной манипуляционной активности обезьян. Изучением трудовой деятельности обезьян занимались многие советские зоопсихологи (Н.Н. Ладыгина-Котс, Н.Ю Войтонис, К.Э. Фабри и др.). В результате многочисленных экспериментов было выявлено, что и низшие, и высшие обезьяны осуществляют в ходе манипулирования практический анализ объекта. Например, они пытаются разломать попавший к ним в руки предмет, исследуют различные его детали. Но у высших обезьян, в частности у шимпанзе, присутствуют также действия по синтезу предметов. Они могут пытаться скрутить отдельные детали, свинтить их, переплести. Подобные действия наблюдаются у человекообразных обезьян и в дикой природе, при постройке гнезд.
      Помимо конструктивной деятельности, у некоторых обезьян, в частности шимпанзе, выделяют еще некоторые виды деятельности, которые проявляются при манипулировании предметами – это ориентировочно-обследующая, обрабатывающая, двигательно-игровая, орудийная деятельность, а также сохранение или отвергание предмета. Объектами ориентировочно-обследующей, обрабатывающей и конструктивной деятельности чаще всего являются предметы, которые нельзя использовать в пищу. Орудийная деятельность у шимпанзе представлена довольно слабо. Объяснить такое разделение форм различной деятельности можно, проанализировав особенности жизни этих обезьян в естественных условиях. Ориентировочно-обследующая и обрабатывающая деятельность занимает в поведении шимпанзе большое место, что объясняется разнообразием растительных кормов и сложными условиями, в которых приходится отличать съедобное от несъедобного. Крометого, пищевые объекты обезьян могут иметь сложную структуру, и, чтобы достичь съедобных частей (извлечь личинки насекомых из пней, снять оболочку с плодов деревьев), потребуется приложить усилия.
      Конструктивная деятельность шимпанзе, помимо гнездостроения, развита очень слабо. В условиях неволи эти обезьяны могут переплетать прутики и веревки, скатывать шарики из глины, но такое поведение направлено не на получение конечного результата, а наоборот, чаще всего переходит в деструктивное, в стремление что-то разломать, расплести. Объясняется такой тип поведения тем, что в естественных условиях орудийная деятельность шимпанзе представлена крайне слабо, так как обезьяна не нуждается в подобном типе поведения для достижения своих целей. В природных условиях орудия используются крайне редко. Наблюдались случаи извлечения термитов из их построек с помощью веточек или соломинок или собирания влаги из углублений в стволе дерева с помощью жеваного комка листьев. В действиях с веточками наибольший интерес представляет то обстоятельство, что прежде чем пользоваться ими как орудиями, шимпанзе (как в описанных ранее опытах Ладыгиной-Котс) отламывают мешающие им листья и боковые побеги.
      В лабораторных условиях у шимпанзе могут формироваться довольно сложные орудийные действия. Это служит доказательством тому, что получаемые в экспериментальных условиях данные свидетельствуют лишь о потенциальных психических способностях обезьян, но не о характере их естественного поведения. Применение орудий можно считать индивидуальной, а не видовой чертой поведения обезьян. Только в особых условиях подобное индивидуальное поведение может стать достоянием всей группы или стаи. Следует постоянно иметь в виду биологическую ограниченность орудийных действий антропоидов и тот факт, что здесь мы имеем дело явно с рудиментами прежних способностей, с угасшим реликтовым явлением, которое может полностью развиться только в искусственных условиях зоопсихологического эксперимента.
      Можно предположить, что у ископаемых антропоидов – предков человека – употребление орудий было развито значительно лучше, чем у современных человекообразных обезьян. По нынешнему состоянию орудийной деятельности у низших и высших обезьян мы можем судить об основных направлениях трудовой деятельности наших ископаемых предков, а также об условиях, в которых зародились первые трудовые действия. Предпосылкой трудовой деятельности служили, по-видимому, действия, выполняемые и современными антропоидами, а именно очищение веток от листьев и боковых сучков, расщепление лучины. Но у первых антропоидов эти орудия выступали еще не в качестве орудий труда, а скорее были средством биологической адаптации к определенным ситуациям.
      По мнению К.Э. Фабри, предметная деятельность в обычных формах не могла выйти за рамки биологических закономерностей и перейти в трудовую деятельность. Даже высшие проявления манипуляционной (орудийной) деятельности у ископаемых человекообразных обезьян навсегда остались бы не более чем формами биологической адаптации, если бы у непосредственных предков человека не наступили коренные изменения в поведении, аналоги которых Фабри обнаружил у современных обезьян при известных экстремальных условиях. Это явление получило название «компенсаторное манипулирование». Суть его заключается в том, что в лабораторной клетке при минимуме предметов исследования у обезьян наблюдается заметная перестройка манипуляторной активности, и животное начинает «создавать» намного больше предметов, чем в естественных условиях, где предметы для обычного разрушительного манипулирования имеются в достатке. В условиях клеточного содержания, когда почти полностью отсутствуют предметы для манипулирования, нормальная манипуляционная деятельность обезьян концентрируется на тех немногих предметах, которыми они могут располагать (или которые им дает экспериментатор). Естественная потребность обезьян в манипулировании многочисленными разнообразными предметами компенсируется в резко обедненной предметными компонентами среде качественно новой формой манипулирования – компенсаторным манипулированием.
      Только в результате коренных перестроек предметных действий, в процессе эволюции и могла развиваться трудовая деятельность. Если обратиться к природным условиям зарождения человечества, можно отметить, что для них на самом деле было характерно резкое обеднение среды обитания наших животных предков. Быстро сокращались площади тропических лесов, и многие их обитатели, в том числе и обезьяны, оказались на разреженной или полностью открытой местности, в среде, более однообразной и бедной объектами для манипулирования. В числе этих обезьян были и близкие к предку человека формы (рамапитек, парантроп, плезиантроп, австралопитек), а также, очевидно, и наш непосредственный верхнеплиоценовый предок.
      Переход животных, строение и поведение которых формировалось в условиях лесной жизни, в качественно иную среду обитания был сопряжен с большими трудностями. Почти все антропоиды вымерли. В новых условиях обитания преимущество получили те антропоиды, у которых на основе первоначального способа передвижения по деревьям развилось прямохождение. Животные, у которых передние конечности освободились, оказались в биологически более выгодном положении, так как они смогли использовать свободные конечности для развития и совершенствования орудийной деятельности.
      Из всех антропоидов открытых пространств уцелел единственный вид, который и стал впоследствии предком человека. По мнению большинства антропологов, он смог выжить в меняющихся условиях среды только благодаря успешному использованию природных предметов в качестве орудий, а затем – употреблению искусственных орудий.
      Не следует, однако, забывать, что орудийная деятельность смогла выполнить свою спасительную роль только после глубокой качественной перестройки. Необходимость такой перестройки была обусловлена тем, что манипуляционная активность (жизненно необходимая для нормального развития и функционирования двигательного аппарата) в условиях резко обедненной среды открытых пространств должна была компенсироваться. Возникли формы «компенсаторного моделирования», которые со временем повлекли за собой высокую концентрацию элементов психомоторной сферы, что подняло орудийную деятельность нашего животного предка на качественно новую ступень.
      Дальнейшее развитие трудовой деятельности невозможно представить без использования разнообразных орудий, а также появления специальных орудий труда. Непосредственно орудием может служить любой предмет, используемый животным для решения определенной задачи, но орудие труда непременно должно специально изготавливаться для определенных трудовых операций и предполагает знание о будущем его применении. Изготавливается этот тип орудия заранее, до того как его применение станет необходимым. Изготовление орудия труда можно объяснить только предвидением возникновения ситуаций, в которых без него не обойтись.
      У современных обезьян за любым орудием не закрепляется его особое значение. Предмет служит орудием только в конкретной ситуации, и, утрачивая необходимость применения, оно теряет и свое значение для животного. Операция, произведенная обезьяной с помощью орудия, не фиксируется за этим орудием, вне его непосредственного применения она относится к нему безразлично, а потому и не хранит постоянно в качестве орудия. Изготовление же орудий труда, их хранение предполагает предвидение возможных причинно-следственных отношений в будущем. Современные обезьяны не способны постичь такие отношения даже при подготовке орудия к непосредственному применению в ходе решения задачи.
      В отличие от обезьян человек хранит изготовленные им орудия. Более того, в самих орудиях сохраняются осуществляемые человеком способы воздействия на объекты природы. Даже при индивидуальном изготовлении орудие является общественным предметом. Употребление его выработано в процессе коллективного труда и особым образом закреплено. По мнению К. Фабри, «каждое орудие человека является материальным воплощением определенной общественно выработанной трудовой операции».
      Возникновение труда коренным образом перестроило все поведение антропоидов. Из общей деятельности, направленной на непосредственное удовлетворение потребности, выделяется действие специальное, не направляемое непосредственным биологическим мотивом и получающее свой смысл лишь при дальнейшем использовании его результатов. Такое изменение поведения знаменовало начало общественной истории человечества. В дальнейшем общественные отношения и формы действия, не направляемые биологическими мотивами, становятся для поведения человека основополагающими.
      Изготовление орудия труда (например, обтесывание одного камня с помощью другого) требует участия сразу двух объектов: первого, которым производятся изменения, и второго, на который эти изменения направлены и который в результате становится орудием труда. Воздействие одного предмета на другой, потенциально могущий стать орудием, наблюдается и у обезьян. Однако эти животные обращают внимание на изменения, происходящие с объектом непосредственного воздействия (орудием), а не на изменения, происходящие с обрабатываемым объектом, который служит не более чем субстратом. В этом отношении обезьяны ничем не отличаются от других животных. Их орудийные действия прямо противоположны орудийным действиям человека – для него наиболее важны изменения, происходящие со вторым объектом, из которого после ряда операций получается орудие труда.
      От создания первых орудий труда наподобие ручного рубила синантропа до создания разнообразных совершенных орудий труда человека современного типа (неоантропа) прошли сотни тысяч лет. Но следует отметить, что уже на начальных стадиях развития материальной культуры можно видеть огромное разнообразие типов орудий, в том числе составных (наконечники дротиков, кремневые вкладыши, иглы, копьеметалки). Позже появились каменные орудия, например топор или мотыга.
      Наряду с бурным развитием материальной культуры и психической деятельности с начала эпохи позднего палеолита резко затормозилось биологическое развитие человека. У древнейших и древних людей соотношение было обратным: при чрезвычайно интенсивной биологической эволюции, выражавшейся в большой изменчивости морфологических признаков, техника изготовления орудий труда развивалась чрезвычайно медленно. На этот счет существует известная теория Я.Я. Рогинского, которая получила название «единый скачок с двумя поворотами». По этой теории у древнейших людей одновременно с зарождением трудовой деятельности (первый поворот) появились новые социально-исторические закономерности. Но вместе с этим на предков современного человека в течение длительного времени действовали и биологические закономерности. Постепенное накопление нового качества привело на завершающем этапе этого развития к крутому (второму) повороту, который состоял в том, что эти новые социальные закономерности стали играть определяющую роль в жизни и дальнейшем развитии людей. В результате второго поворота в позднем палеолите и возник современный человек – неоантроп. После его появления биологические закономерности окончательно утратили ведущее значение и уступали место закономерностям общественным. Рогинский подчеркивает, что только с появлением неоантропа социальные закономерности становятся действительно господствующим фактором в жизни человеческих коллективов.
      Если следовать этой концепции, первые трудовые действия человека выполнялись еще в форме сочетания компенсаторного манипулирования и обогащенной им орудийной деятельности, о чем упоминал в своих работах Фабри. По прошествии длительного времени новое содержание предметной деятельности приобрело новую форму в виде специфически человеческих трудовых движений, не свойственных животным. Таким образом, на первых порах большому влиянию биологических закономерностей, унаследованных от животных предков человека, соответствовала внешне несложная и однообразная предметная деятельность первых людей. В конечном счете как бы под прикрытием этих биологических закономерностей возникла трудовая деятельность, сформировавшая человека.
       Проблема зарождения общественных отношений и членораздельной речи.Уже в самом начале трудовой деятельности зародились и первые общественные отношения. Труд изначально был коллективным, общественным. С момента своего появления на земле обезьяны жили крупными стадами или семьями. Все биологические предпосылки общественной жизни человека следует искать в предметной деятельности их предков, выполняемой в условиях коллективного образа жизни. Но необходимо помнить и еще об одной особенности трудовой деятельности. Даже самая сложная орудийная деятельность не имеет характера общественного процесса и не определяет собой отношений между членами сообщества. Даже у животных с наиболее развитой психикой структура сообщества никогда не формируется на основе орудийной деятельности, не зависит от нее, а тем более не опосредуется ею.
      Человеческое общество не подчиняется законам группового поведения животных. Оно возникло на основе других мотиваций и имеет свои законы развития. К.Э. Фабри по этому поводу писал: «Человеческое общество не просто продолжение или усложнение сообщества наших животных предков, и социальные закономерности не сводимы к этологическим закономерностям жизни обезьяньего стада. Общественные отношения людей возникли, наоборот, в результате ломки этих закономерностей, в результате коренного изменения самой сущности стадной жизни зарождающейся трудовой деятельностью».
      Поисками биологических предпосылок общественной жизни долгое время занимался Н.И. Войтонис. Его многочисленные исследования были направлены на изучение особенностей структуры стада и стадного поведения различных обезьян. По мнению Н.И. Войтониса и НА Тих, потребность обезьян в стадном образе жизни зародилась еще на низшем уровне эволюции приматов и достигла расцвета у современных павианов, а также у живущих семьями человекообразных обезьян. У животных предков человека прогрессивное развитие стадности также проявилось в формировании прочных внутристадных отношений, которые оказались, в частности, особенно полезными при совместной охоте с помощью естественных орудий. У непосредственных предков человека подростки должны были, очевидно, усваивать традиции и умения, сформировавшиеся у предшествующих поколений, перенимать опыт старших членов сообщества, а последним, особенно самцам, следовало не только проявлять не только взаимную терпимость, но и уметь сотрудничать, согласовывать свои действия. Всего этого требовала сложность совместной охоты с применением различных предметов (камней, палок) в качестве орудий охоты. Одновременно на данном этапе впервые в эволюции приматов сложились условия, когда появилась необходимость в обозначении предметов: без этого нельзя было обеспечить согласованность действий членов стада при совместной охоте.
      По мнению Фабри, большое значение на ранних стадиях формирования человеческого общества играло особое явление, названное им «демонстрационное манипулирование». У ряда млекопитающих описаны случаи, когда одни животные наблюдают за манипуляционными действиями других животных. Это явление наиболее типично для обезьян, которые в большинстве случаев оживленно реагируют на манипуляционные действия другой особи. Иногда животные дразнят друг дружку предметами манипуляции, нередко манипулирование переходит в игры, а в некоторых случаях и в ссоры. Демонстрационное манипулирование свойственно преимущественно взрослым обезьянам, но не детенышам. Оно способствует тому, что отдельные особи могут ознакомиться со свойствами и структурой предмета, которым манипулирует «актер», даже не прикасаясь к объекту. Такое ознакомление совершается опосредованно: чужой опыт усваивается на расстоянии путем наблюдения за действиями других.
      Демонстрационное манипулирование имеет прямое отношение к формированию «традиций» у обезьян, обстоятельно описанное рядом японских исследователей. Подобные традиции образуются в пределах замкнутой популяции и охватывают всех ее членов. В популяции японских макак, живших на небольшом острове, было обнаружено постепенное всеобщее изменение пищевого поведения, что выражалось в освоении новых видов пищи и изобретении новых форм ее предварительной обработки. Основой этого явления служили игры детенышей, а также демонстрационное манипулирование и подражательные действия обезьян.
      В демонстрационном манипулировании сочетаются коммуникативные и познавательные аспекты активности: наблюдающие животные получают информацию не только о манипулирующей особи, но и о свойствах и структуре объекта манипулирования. По мнению К.Э Фабри, «демонстрационное манипулирование служило в свое время, очевидно, источником становления чисто человеческих форм общения, так как последние зародились вместе с трудовой деятельностью, предшественником и биологической основой которой и являлось манипулирование предметами у обезьян. Вместе с тем именно демонстрационное манипулирование создает наилучшие условия для совместной коммуникативно-познавательной деятельности, при которой основное внимание членов сообщества обращено на предметные действия манипулирующей особи».
      Важной вехой антропогенеза, во многом изменившей дальнейший ход эволюции, стало развитие на определенном этапе общественных отношений членораздельной речи.
      У современных обезьян средства общения, коммуникации отличаются не только своим многообразием, но и выраженной адресованностью, побуждающей функцией, направленной на изменение поведения членов стада. Но в отличие от коммуникативных действий человека любые коммуникативные действия обезьян не служат орудием мышления.
      Изучение коммуникативных способностей обезьян, особенно человекообразных, ведется уже давно и во многих странах. В США ученый Д. Премак длительное время пытался с помощью различных оптических сигналов обучить шимпанзе человеческому языку. У животных вырабатывались ассоциации между отдельными предметами, в качестве которых использовались куски пластика, и пищей. Для того чтобы получить лакомство, обезьяна должна была выбрать из различных предметов нужный и показать его экспериментатору. В основу экспериментов была заложена методика «выбора на образец», разработанная Ладыгиной-Котс. Спомощью этих методов вырабатывались реакции на категории объектов и формировались обобщенные зрительные образы. Это были представления типа «большее» и «меньшее», «одинаковое» и «различное» и сопоставления разного типа, на что животные, стоящие ниже антропоидов, скорее всего, неспособны.
      Этот и подобные ему опыты наглядно продемонстрировали исключительные способности человекообразных обезьян к обобщениям и символическим действиям, а также их большие возможности общения с человеком, возникающие в условиях интенсивного обучения с его стороны. Тем не менее такие опыты не доказывают наличия у антропоидов языка с той же структурой, что и у человека. Шимпанзе в буквальном смысле «навязали» человеческий язык, вместо того чтобы попытаться установить контакт на языке, свойственном этому примату. В этом смысле эксперименты такого рода бесперспективны и не могут привести к пониманию сущности языка животного, так как дают лишь феноменологическую картину искусственного коммуникационного поведения, внешне напоминающего оперирование языковыми структурами у человека. У обезьян была выработана лишь система общения с человеком в дополнение к тому множеству систем общения человека с животным, которые он создал, начиная со времен одомашнивания диких животных.
      По мнению К.Э. Фабри, долгое время занимавшегося проблемой языка человекообразных обезьян, «несмотря на подчас поразительное умение шимпанзе пользоваться оптическими символическими средствами при общении с человеком и, в частности, употреблять их в качестве сигналов своих потребностей, было бы ошибкой толковать результаты подобных опытов как доказательства якобы принципиального тождества языка обезьян и языка человека или вывести из них непосредственные указания на происхождение человеческих форм коммуникации. Неправомерность таких выводов вытекает из неадекватного истолкования результатов этих экспериментов, при котором из искусственно сформированного экспериментатором поведения обезьян выводятся заключения о закономерностях их естественного коммуникационного поведения».
      Как отмечал Фабри, «вопрос о семантической функции языка животных еще во многом не ясен, но нет сомнений в том, что ни у одного животного, включая и человекообразных обезьян, нет понятийного мышления. Как уже подчеркивалось, среди коммуникативных средств животных немало „символических“ компонентов (звуков, поз, телодвижений и пр.), но нет абстрактных понятий, нет слов, членораздельной речи, нет кодов, обозначающих предметные компоненты среды, их качества или отношения между ними вне конкретной ситуации. Такой в корне отличный от животного способ общения мог появиться лишь при переходе с биологической на социальную плоскость развития».
      Язык животных в общем смысле – понятие весьма условное, на ранних стадиях развития он характеризуется большой обобщенностью передаваемых сигналов. В дальнейшем, при переходе к социальному образу жизни, именно условность сигналов послужила биологической предпосылкой зарождения членораздельной речи в ходе их совместной трудовой деятельности. При этом только зарождающиеся общественно-трудовые отношения могли в полной мере развить эту предпосылку. По мнению большинства ученых, первые языковые сигналы несли информацию о предметах, включенных в совместную трудовую деятельность. В этом состоит их принципиальное отличие от языка животных, который информирует прежде всего о внутреннем состоянии индивидуума. Основная функцияязыка животных состоит в сплочении общества, распознавании отдельных особей, сигнализации о местонахождении, сигнализации об опасности и т. п. Ни одна из этих функций не выходит за рамки биологических закономерностей. Кроме того, язык животных всегда представляет собой генетически фиксированную систему, состоящую из ограниченного количества сигналов, определенного для каждого вида. В отличие от него язык человека постоянно обогащается новыми элементами. Путем создания новых комбинаций человек вынужден постоянно совершенствовать язык, изучать его кодовые значения, учиться понимать и произносить их.
      Человеческий язык прошел долгий путь развития параллельно с развитием трудовой деятельности человека и изменением структуры общества. Первоначальные звуки, сопровождающие трудовую деятельность, еще не являлись подлинными словами и не могли обозначать отдельные предметы, их качества или действия, производимые с помощью этих предметов. Зачастую эти звуки сопровождались жестами и были вплетены в практическую деятельность. Понять их можно было, только наблюдая конкретную ситуацию, во время которой эти звуки произносились. Постепенно из двух типов передачи информации – невербального (с помощью жестов) и голосового – приоритетным стал последний. Это и положило начало развитию самостоятельного звукового языка.
      Однако врожденные звуки, жесты, мимика сохраняли свое значение начиная с первобытных людей и дошли до наших дней, но лишь в качестве дополнения к акустическим средствам. Все же длительное время связь этих компонентов оставалась настолько тесной, что один и тот же звуковой комплекс мог обозначать, например, и предмет, на который указывала рука, и саму руку, и действие, производимое с этим предметом. Прошло немало времени, прежде чем звуки языка довольно сильно отдалились от практических действий и возникли первые подлинные слова, Первоначально, очевидно, эти слова обозначали предметы, и лишь значительно позже появились слова, обозначающие действия и качества.
      В дальнейшем язык стал постепенно отдаляться от практической деятельности. Значения слов становились все более абстрактными, и язык все больше выступал не только в качестве средства общения, но и как средство человеческого мышления. При своем зарождении речь и общественно-трудовая деятельность составляли единый комплекс, и его разделение коренным образом повлияло на развитие человеческого сознания. К. Фабри писал: «То, что мышление, речь и общественно-трудовая деятельность составляют в своем зарождении и развитии единый комплекс, что при этом мышление человека могло развиваться лишь в единстве с общественным сознанием, и составляет основное качественное отличие человеческого мышления от мыш – ления у животных. Деятельность животных и в высших ее формах всецело подчиняется естественным связям и отношениям между предметными компонентами окружающей среды. Деятельность же человека, выросшая из деятельности животных, претерпела коренные качественные изменения и подчиняется уже не столько природным, сколько общественным связям и отношениям. Это общественно-трудовое содержание и отражают слова, понятия человеческой речи».
      Даже у высших животных психика способна отражать лишь пространственно-временные связи и отношения между предметными компонентами среды, но не глубокие причинно-следственные связи. Совсем на другом уровне находится психика человека. Она способна прямо или косвенно отражать общественные связи и отношения, деятельность других людей, ее результаты – именно это позволило человеку постигнуть даже недоступные наблюдению причинно-следственные связи. В результате стало возможным отражение в мозгу человека предметной действительности вне непосредственного отношения к ней субъекта, т. е. в сознании человека образ действительности уже не сливается с переживанием субъекта, а отражаются объективные, устойчивые свойства этой действительности.
      Большинство крупных психологов склоняется к мысли, что развитие человеческого мышления до его нынешнего уровня было бы невозможно без языка. Любое абстрактное мышление – это мышление языковое, словесное. Человеческое познание предполагает преемственность приобретаемых познаний, способы их фиксации, осуществляемые с помощью слов.