Мы вас построим

– Сожалею, Джереми, – произнес Мори, когда отец перевел дух, – но Луис говорит правду.

Он направился к Эдвину М. Стэнтону, потянулся и щелкнул у него за ухом. Симулякр булькнул и застыл на манер манекена в витрине. Его глаза потухли, руки замерли и одеревенели. Картинка была еще та, и я обернулся, чтобы поглядеть, какой эффект это произвело на мое семейство. Даже Честер с мамой оторвались на миг от своего телевизора. Все переваривали зрелище. Если атмосфере этого вечера прежде и не хватало философии, то теперь настроение изменилось. Все посерьезнели. Отец даже подошел поближе, чтоб самолично осмотреть робота.

– Ой, гевальт![2] – покачал он головой.

– Я могу снова включить его, – предложил Мори.

– Nein, das geht mir night[3]. – Отец вернулся на свое место и поудобнее уселся в своем легком кресле.

Затем он снова заговорил, и в его слабом голосе теперь слышалась покорность:

– Ну, как там дела в Вальехо? – В ожидании ответа он достал сигару «Антоний и Клеопатра», обрезал ее и прикурил. Это замечательные гаванские сигары ручного изготовления, и характерный аромат сразу же наполнил гостиную.

– Много продали органов и спинетов «Амадеус Глюк»? – хмыкнул отец.

– Джереми, – подал голос Мори, – спинеты идут как лемминги, чего не скажешь про органы.

Отец нахмурился.

– У нас было совещание на высшем уровне по этому поводу, – продолжил Мори. – Выявились некоторые факты. Видите ли, розеновские электроорганы…

– Погоди, – прервал его мой отец. – Не спеши, Мори. По эту сторону железного занавеса органы Розена не имеют себе равных.

Он взял с кофейного столика месонитовую плату, одну из тех, на которых устанавливаются резисторы, солнечные батарейки, транзисторы, провода и прочее.

– Я поясню принципы работы нашего электрооргана, – начал он. – Вот здесь цепи микрозадержки…

– Не надо, Джереми. Мне известно, как работает орган, – прервал его Мори. – Позвольте мне закончить.

– Ну, валяй. – Отец отложил в сторону месонитовую плату, но прежде, чем Мори открыл рот, договорил: – Но если ты надеешься выбить краеугольный камень нашего бизнеса только на том основании, что сбыт органов временно – заметь, я говорю это обоснованно, на основе личного опыта – так вот, временно снизился…

– Послушайте, Джереми, – выпалил мой компаньон, – я предлагаю расширение производства.

Отец приподнял бровь.

– Вы, Розены, можете и впредь производить свои органы, – сказал Мори, – но я уверен: как бы они ни были хороши, объемы продаж будут и дальше снижаться. Нам нужно нечто совершенно новое. Подумайте, Хаммерштайн со своим тональным органом плотно забил рынок, и мы не сможем с ним конкурировать. Так что у меня другое предложение.

Отец слушал внимательно, он даже приладил свой слуховой аппарат.

– Благодарю вас, Джереми, – кивнул Мори. – Итак, перед вами Эдвин М. Стэнтон, симулякр. Уверяю вас, он ничуть не хуже того Стэнтона, что жил в прошлом веке. Вы и сами могли в этом убедиться сегодня вечером, беседуя с ним на разные темы. В чем ценность моего изобретения? Где его целесообразно использовать? Да прежде всего в образовательных целях. Но это еще цветочки, я сам начал со школ, а потом понял: симулякр дает гораздо больше возможностей. Это верная выгода, Джереми. Смотрите, мы выходим на президента Мендосу с предложением заменить их игрушечную войну грандиозным десятилетним шоу, посвященным столетию США. Я имею в виду юбилейный спектакль по поводу Гражданской войны. Мы, то есть фабрика Розена, обеспечиваем участников-симулякров для шоу. Да будет вам известно, что «симулякр» – собирательный термин латинского происхождения, означает «любой». Да-да, именно любой – Линкольн, Стэнтон, Джефф Дэвис, Роберт И. Ли, Лонгстрит, а с ними еще три миллиона рядовых вояк хранятся у нас на складе. И мы устраиваем спектакль, где участники по-настоящему сражаются. Наши сделанные на заказ солдаты рвутся в бой, не в пример этим второсортным наемным статистам, которые не лучше школьников, играющих Шекспира. Вы следите за моей мыслью? Чувствуете, какой масштаб?

Ответом ему было гробовое молчание. Что касается меня, то я вполне оценил масштаб.

– Через пять лет мы сможем поспорить с «Дженерал дайнамикс», – добавил Мори.

Мой отец смотрел на него, покуривая свою сигару.

– Не знаю, не знаю, Мори, – сказал он наконец, покачивая головой.

– Почему же нет? Объясните мне, Джереми, что не так?

– Мне кажется, временами тебя заносит. – В голосе отца слышалась усталость. Он вздохнул. – Или, может, это я старею?

– Да уж, не молодеете. – Мори выглядел расстроенным и подавленным.

– Может, ты и прав. – Отец помолчал немного, а затем проговорил, как бы подводя черту: – Нет, твоя идея чересчур грандиозна, Мори. Мы не дотягиваем до подобного величия. Слишком сокрушительным грозит оказаться падение с такой высоты, nicht wahr?[4]

– С меня довольно вашего немецкого, – проворчал Мори. – Если вы не одобряете мое предложение, что ж, дело ваше… Но для меня уже все решено. Я за то, чтоб двигаться вперед. Вы знаете, в прошлом у меня не раз рождались идеи, которые приносили нам прибыль. Так вот поверьте, эта – самая лучшая! Время не стоит на месте, Джереми. И мы должны идти в ногу с ним.

Мой отец печально продолжал курить сигару, погруженный в свои мысли.

Глава 3

Все еще надеясь переубедить моего отца, Мори оставил у него Стэнтона – так сказать, на консигнацию[5], – а мы покатили обратно в Орегон. Дело близилось к полуночи, и Мори предложил переночевать у него. Настроение у меня после разговора с отцом было поганое, так что я с радостью согласился. Мне вовсе не улыбалась перспектива провести остаток ночи в одиночестве.

Однако в доме Мори меня ждал сюрприз: его дочь Прис, оказывается, уже выписалась из клиники в Канзас-Сити, куда она была помещена по настоянию Федерального бюро психического здоровья.

Я знал от Мори, что девочка перешла под наблюдение этой организации на третьем году средней школы, когда ежегодная плановая проверка обнаружила у нее тенденцию к «нарастанию сложностей», как теперь это называется у психиатров. Или, попросту говоря, к шизофрении.

– Пойдем, она поднимет тебе настроение, – сказал Мори, заметив мою нерешительность у двери. – Это как раз то, что нужно нам обоим. Прис так выросла с тех пор, как ты видел ее в последний раз, – совсем взрослая стала. Ну, входи же!

Он за руку ввел меня в дом.

Прис, одетая в розовые бриджи, сидела на полу в гостиной. Она заметно похудела с нашей последней встречи, прическа также изменилась – стала намного короче. Ковер вокруг был усеян разноцветной кафельной плиткой, которую Прис аккуратно расщелкивала на правильные кусочки при помощи кусачек с длинными ручками. Увидев нас, она вскочила:

– Пойдем, я покажу тебе кое-что в ванной.

Я осторожно последовал за ней.

Всю стену ванной комнаты занимала мозаика – там красовались разнообразные рыбы, морские чудовища, обнаружилась даже одна русалка. Все персонажи были выполнены в совершенно невообразимой палитре. Так, у русалки оба соска оказались ярко-красными – два алых пятнышка на груди. Впечатление было одновременно интригующим и отталкивающим.

– Почему бы тебе не пририсовать светлые пузырьки к этим соскам? – сказал я. – Представляешь, входишь в сортир, включаешь свет – а там блестящие пузырьки указывают тебе дорогу!

Очевидно, эта цветовая оргия являлась результатом восстановительной терапии в Канзас-Сити. Считалось, что психическое здоровье человека определяется наличием созидательной деятельности в его жизни. Десятки тысяч граждан находились под наблюдением Бюро в качестве пациентов клиник, разбросанных по всей стране. И все они непременно были заняты шитьем, живописью, танцами или переплетными работами, изготовлением поделок из драгоценных камней или кройкой театральных костюмов. Практически все эти люди находились там не по доброй воле, а согласно закону. Многие, подобно Прис, были помещены в клинику в подростковом возрасте, когда обостряются психические заболевания.

Надо думать, состояние Прис в последнее время улучшилось, иначе бы ее просто не выпустили за ворота клиники. Но, на мой взгляд, она все еще выглядела довольно странно. Я внимательно разглядывал ее, пока мы шли обратно в гостиную. Маленькое суровое личико с заостренным подбородком, черные волосы, растущие ото лба характерным треугольником. По английским поверьям, это предвещает раннее вдовство. Вызывающий макияж под Арлекина – обведенные черным глаза и почти лиловая помада – делал ее лицо нереальным, каким-то кукольным. Казалось, оно прячется за странной маской, надетой поверх кожи. Худоба девушки довершала эффект – невольно на ум приходили жуткие создания, застывшие в Пляске Смерти. Кто их вызвал к жизни и как? Явно уж не при помощи обычного процесса метаболизма. Мне почему-то подумалось: наверное, эта девушка питалась одной только ореховой скорлупой. Кто-то мог бы, пожалуй, назвать ее хорошенькой, пусть и немного необычной. А по мне, так наш старина Стэнтон выглядел куда нормальнее, чем эта девица.

– Милая, – обратился к ней Мори, – мы оставили Эдвина М. Стэнтона в доме папы Луиса.

– Он выключен? – сверкнула глазами юная леди, этот огонь впечатлил и напугал меня.

– Прис, – сказал я, – похоже, твои врачи в клинике разрыли могилу с монстром, когда выпустили тебя.

– Благодарю. – На ее лице не отразилось никаких чувств. Этот ее абсолютно ровный тон был знаком мне еще по прежним временам. Никаких эмоций, даже в самых критических ситуациях – вот манера поведения Прис.

– Давай приготовим постель, – попросил я Мори, – чтоб я мог лечь.

Вдвоем мы разложили кровать в гостевой спальне, побросали туда простыни, одеяла и подушку. Прис не изъявила ни малейшего желания помочь, она попросту вернулась к своей черепице в гостиной.

– И как долго она работала над своей мозаикой? – спросил я.

– С тех пор, как приехала из клиники. Знаешь, первые две недели после возвращения она должна была постоянно показываться психиатрам в районном Бюро. Ее ведь фактически еще не выписали, сейчас она на пробной адаптационной терапии, своего рода свобода в кредит.

– Так ей лучше или хуже?

– Намного лучше. Я ведь никогда не рассказывал тебе, насколько плоха она была там, в старшей школе. Благодарение богу за Акт Макхестона! Я не знаю, что с ней было бы сейчас, если бы болезнь не обнаружили своевременно. Думаю, она разваливалась бы на части из-за параноидальной шизофрении или вообще превратилась в законченного гебефреника[6]. Так или иначе, пожизненное заключение в клинике ей было бы обеспечено.

– Она выглядит довольно странно, – сказал я.

– А как тебе нравится ее мозаика?

– Нельзя сказать, чтоб она украсила твой дом…

– Что ты понимаешь! – рассердился Мори.

– Я спросила, он выключен? – Прис стояла в дверях спальни. Выражение лица было недовольным и подозрительным, как будто она знала, что мы говорили о ней.

– Да, – ответил Мори. – Если только Джереми вновь не включил его, чтобы продолжить дискуссию о Спинозе.

– Интересно, насколько велик интеллектуальный багаж вашего протеже, – спросил я. – Если вы просто накачали кучу случайных сведений, боюсь, он ненадолго заинтересует моего отца.

Ответила мне Прис:

– Он знает все, что знал настоящий Эдвин М. Стэнтон. Мы исследовали его жизнь до мельчайших подробностей.

Примечания

1

Дитя мое (нем.).

2

Ой, кошмар! (идиш) (Прим. ред.)

3

Нет, мне этого не надо (нем.).

4

Не правда ли? (нем.)

5

Консигнация – форма комиссионной продажи товаров, при которой их владелец передает комиссионеру товар для продажи со склада комиссионера.

6

Гебефрения – юношеская форма шизофрении, протекающая с ребячливостью, дурашливой веселостью, кривлянием, бессмысленным шутовством.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.