Еще, как бы искаженная расстоянием в тысячелетие, родная речь:
      "В лето 6454. Ольга с сыномъ Святославом събра вои многы и храбры, и иде на Деревьскую землю. И изыдоша Древляне противу; и снемъшемася обьма полкома на купь, суну копьемъ Святославъ на Деревляны, и копье летъ въсквози уши коневи и удари в ногы коневи: бъ бо въльми дътеск. И рече Свенгельдьи Асмудъ: "князь уже почалъ; потягнемъ, дружино по князи". И победиша Деревляны". Малолетний Святослав не смог толком бросить копье, но победил. Это как-то ободряет даже теперь. А может, именно теперь.
      И вот так, по методу контрастной бани, окунаясь то в один, то в другой речевой поток, возможно, мы и сами не заметим, как окажемся вовсе не там, где есть, вовсе не с теми, кто рядом, а может и вовсе не в тех местах, где б нам хотелось быть. Ибо, ведь теперь-то, надеюсь, ясно стало, что речь, рассказ, повествование - это неуправляемая стихия, и куда стихия выносит - заранее неизвестно...
      ПРОГНОЗ ПО КИЕВУ
      Запад фонит 0,03-0,04, пик на вечерние часы. Видимость в тоннелях метро нулевая. Тем, кому необходимо выйти на улицу, советуем держаться теневой стороны.
      Возможны налеты татаро-монголов из Керчи, которой возвращено древнее название Тмутарахань. Горение поверхностных вод Днепра, благодаря северо-западному ветру, перекинулось на левобережные районы, где, к счастью, почти не осталось жителей.
      Назначенный на четверг традиционный ход мучеников по Крещатику под сомнением в связи с приближающейся пыльной бурей.
      РЕМИНИСЦЕНЦИЯ
      Любой мало-мальски наделенный воображением человек, полагаю, в тот или другой момент жизни своей мог представить себя этаким губителем Вселенной, на худой конец пилотом, что ли, "Энолы Гей", взявшимся за рычаг бомбосброса и глядящим с непостижимым чувством на четкие кварталы приморского города сквозь легкую августовскую дымку. Тут закрутка такая, что самому Достоевскому не снилась: нормальному человеку, не фанату, не истерику, потенциально образцовому семьянину и честному работнику вдруг дано право и подтверждено всячески разными уставами и представлениями убить одним махом, за секундную вспышку сотни тысяч таких же, как он! Ведь, небось, в машине едучи, пилот этот затормозит, юзом пойдет по дороге, спасая кошку на шоссе, ведь племянницу свою трехлетнюю с нежностью тетешкает у себя на коленях (а внизу таких племянниц - тысячи), и все же... И все же дергает рычаг!
      А может, как раз загвоздка в том, что у него воображения этого самого, фантазии нет ни грамма, и лишь потом, из газет узнавши и снимков насмотревшись, он хлопает себя по лбу: да что ж это я? Да как же вышло, что именно я?!
      В микроскопической степени что-то подобное я ощутил раз летом, когда по ходу жизни возникло у нас на чердаке и вскоре разрослось до фантастических размеров осиное гнездо. Обычно осиное гнездо - это окружностью с железный рубль невесомое такое упругое образование с десятком, не более, сотовых ячеек. А тут выросло разлапое, ни на что не похожее страшилище, овеваемое ежесекундно тучами ос и гудящее, как трансформатор. Женщинам стало страшно забираться на чердак, и обратились ко мне.
      О насекомых хоть и знаем достаточно, но мир этот для нас изнутри абсолютно закрыт. С собакой, иной раз, контакт больше, чем с другим человеком, да что там - с курицей, с мышью ручной - но вот с элементарным сверчком запечным? С пчелой, наконец, хотя известно, что пчеловода она не жалит и вроде признает, но признание это какое-то спиритическое, потустороннее, как к мертвому непостижимому объекту. Словом, нет у нас чувства биологического родства даже к самым симпатичным насекомым. А тут осы.
      И вот, закрыв лицо марлей, с баллончиком "Примы" в руке, подобный бомбардировщику "Энола Гей", я приближался к гнезду. А оно все так же ровно гудело, влетали и вылетали сотни ос, и, судя по всему, могучий этот доминион осиного мира был в самом расцвете. У нас (людей) представляется, что такие вот насекомые коллективы, вроде муравейников, роев, как бы не имеют личностного начала, в отличие, скажем, от индивидуальной мухи, живущей сама за себя. Они там всего лишь часть целого, ничтожная часть. Об этом думал я, осторожно поднимая баллончик и нацеливая его в самый эпицентр химеры.
      Б-ж-ж-ж-ж! Ядовитое облако окутало Хиросиму. Я дал еще несколько залпов по окрестностям, чтобы расширить аэрозольную завесу и пресечь подлет новых полчищ. Также беспокоило - не набросятся ли на меня уцелевшие. Но где там!
      Мощный гул гнезда будто схлопнулся в один миг; очумелые осы выбирались из его лабиринтов и градом сыпались вниз, влетавшие в облако также гибли. Весь этот строй сложнейших (внутри гнезда) и, наверное, еще более причудливых пространственных связей гнезда с миром вовне, простиравшихся на многие километры вдаль, в один миг был порушен, и осы, бывшие дотоле всего лишь винтиками этого государства, теперь умирали индивидуально. Если перевести эту трагедию с насекомого на человеческий, если возможен такой перевод, то, скорее всего, это выглядело так:
      Оса, ошпаренная "Примой", тут же прекращает свою суету в гнезде. Этим коротким замыканием она выбита из своего рабочего цикла, выключена, словно реле огромного автомата. На пять секунд оставшейся жизни ей дано каким-то чудом (человеческое допущение) индивидуальное сознание, отъятое от сознания роя. Оса в эти пять секунд понимает себя как существо, как отдельную особь, обреченную сейчас погибнуть возле непостижимой (теперь) развалины гнезда, рядом с другими, совершенно чужими ей осами. "Что это было? Зачем это было?" - вот такие вопросы пронеслись бы в ее гаснущем сознании, в человеческой транскрипции всеобщего бедствия, наверное, как-то доступной даже осе...
      Я поставил опустевший баллончик и направился к открытой двери в фронтоне, к сияющему проему, в сторону океана, слегка покачивая крыльями.
      ПИСЬМО
      Нина, пишу тебе наспех, выпала лишь одна (несколько слов неразборчиво). Возможно, ты не поверишь мне, но это сейчас не так уж и важно. Сразу о деле.
      Помнишь, года два назад над нашей околицей появлялась в сумерки та светящаяся чечевица; поначалу все очень взволновались, а потом привыкли и не обращали внимания. С нашего балкона хорошо было видно. У нас тогда шли нелады, скандалы, словом, не до того. Однажды ночью лежал я без сна и все смотрел на эту штуку. Подумалось: ежели они такие всемогущие, чего б им стоило уладить все наши с тобой дела - и квартиру, и любовь, и заработки, словом все. А уж я б им...
      (Целый абзац жирно, неприглядно замазан)... словом, когда это выяснилось, предпринять что-то было уже невозможно. Я оказался полностью в их власти, в этих подземельях, которым вроде и конца-краю нет. Это не в иных мирах, это по сути рядом с тобой, но - недостижимо, и все время страшное ощущение полной потери себя. Фатальный вздор - представлять их посланцами издалека, это обычные бесы, они просто регулярно меняют приманку и облик. Но не это главное - Ниночка, тот, кто живет с тобою теперь, это вовсе не я, знай! Это изделие, кукла, Буратино с тремя-четырьмя датчиками, он еле умеет говорить, да и на меня не очень-то смахивает, но им сходство и не важно, они заряжают внушением, и тебе, за исключением очень уж грубых несуразиц, все кажется нормальным. Нинок, я пропал окончательно, но ты еще можешь выбраться.
      Эта иллюзия, нынешнее верование в "серебристых людей" из пространства оборачивается уже теперь многими жертвами; расскажи об этом, где надо, подключи контрразведку. Здесь много тех, что числятся пропавшими без вести.
      Этого Буратино можно уничтожить, нужно только (несколько строк зачеркнуто) и тогда все станет на место. Тогда - но это почти несбыточно, - может быть, ты вызволишь и меня. Главное, пока не позволяй ему (зачеркнуто), не подписывай ничего в его присутствии, не смотри в глаза они читают по взгляду, не эта кукла, конечно, а те, кто пользуется им, как биноклем; на него действуют, как это ни смешно, лишь заклятья, те, что я перечислил.
      Нина, про... (тут письмо обрывается на полуслове, внизу страницы длинный росчерк, будто писавшего куда-то вдруг поволокли).
      ВСЕ ПРОТИВ ВСЕХ
      Столетье назад - теперь это видно - тогдашний широкий всеохватный гуманизм напитан был крепчайшей убежденностью, что мировой вектор событий несомненно к лучшему, "из мрака" - так тогдашние прогрессисты обзывали свою чудесную пору. И огромный хрустальный массив той убежденности лишь нынче, похоже, осел, растрескался, обратился в стеклянный бой. Но жить без такой вот эпохальной веры в лучшее - это ведь вовсе уподобиться хряку, что сегодня повизгивает, жрет, плодится, а завтра, глядишь, его уже потрошат на заднем дворе. И все же этой славной людской традиции, блистательной перспективе вдали, по всему видать окончательно пришел конец. А потому и биологическая природа наша, чувствительная к таким вещам как сейсмограф, меняется на глазах.
      Как водится, плебс первый нутром ощутил перемену, и случаи четвероногого хождения, всего лишь пяток лет назад бывшие сенсацией, теперь никого особо не удивляют. А массовая регистрация лекарями (их, правда, теперь по-старинке именуют ведунами), случаев атавизма? Не далее как позавчера встретился нам в подземном переходе экземпляр дымчато-серый, волчьей масти юноша, что куда-то мчался, держа в зубах (!) дамскую сумочку. Да, именно волосатость - вот первое, что бросается в глаза, волосатость и - следствие - отказ от одежды. Еще симптом: женский бюст (у молодежи это особенно заметно), явно смещается книзу, ближе, так сказать, к коровьему варианту, а верхние два ряда желез остаются недоразвитыми. Посему новое поколение так потешается над классическими, еще кое-где уцелевшими мраморными торсами, потешается на свой лад, усевшись в кружок прямо на грязный пол возле монумента, закатив глаза и раскачиваясь на седалищах, хохочут они - но это уже не совсем людской хохот, скорее какой-то визгливый кашель - до тех пор, пока заводила стаи не вспрыгнет на плечи злосчастной Венере и серией ужимок не доведет своих приятелей до окончательного изнеможения.
      Почему мы ходим по улицам с дробовиками? Ведь патроны к ним давно уже вышли, и в обыденной жизни гораздо сподручнее стальной прут, или монтировка? Тут сказывается, на мой взгляд, возрождающееся мистическое отношение к огнестрельному оружию, из тусклого родового воспоминания об огненной смертоносной трубке, их опасаются чем дальше, тем больше, помимо всякой логики. Не понятно также, как ориентируются враждующие стаи в потасовках, как они различают друг друга - по масти? По запаху?
      Что впечатляет по сравнению с недавним, так это молчаливость нынешней жизни.
      Вопли и крик - лишь в момент крайнего возбуждения, драки, насилия, в прочее же время мои соплеменники (могу ли с полным правом теперь их так называть?) быстро и безгласно снуют по своим делам, обмениваясь друг с другом знаками угрозы, или приязни, в зависимости от характера встречи. То там, то здесь возникает внезапно людское скопление, куча, короткий визг и, подойдя туда (с дробовиком, разумеется), находишь на опустевшей площадке затоптанное тело, или же изнасилованную, с воющим плачем собирающую разбросанные манатки.
      Кое-кто думает, что нынешний образ жизни - дело преходящее, голод, эпидемии, нашествие дальних врагов вскорости вынудит к нормализации, хочешь того или нет. Однако ж надежды на такое держатся лишь на благих предположениях; ожидаемого голода нет уже который год, ибо слабый, но постоянный ручеек продовольствия неизменно течет сюда из какого-то дальнего таинственного источника; эпидемии здесь как-то не отмечались даже грипп, - но это и понятно, любой занемогший завтра же будет пришиблен недоброжелателем, или первым встречным, и эпидемия пресечется на корню. Ну а завоеватель, если он только не клинический дебил, наверняка сто раз прикинет, нужно ли ему вообще заполучать этот рассадник убийц. То есть, даже надежда на агрессора отпадает.
      К слову, способ транспортировки женщин в клетках на колесиках (это обычно грубое сопряжение овощного контейнера и тележки из универсама), похоже, стал общепринятым. С той же целью применяются железные бочки, которые легче катить. Это не гарантирует полностью, что жену не отнимет встречная разбойная ватага, но создает какую-то видимость защиты, и два-три перекрестка с таким буксиром вполне можно пробежать беспрепятственно. Надежнее все же содержать своих женщин в малодоступных, скрытых полостях домов - бывших ванных, кладовках и погребах, вместе с припасами. Вообще, нынешний образ жизни способствует домоседству обремененных женами и детьми отцов, и напротив того, бродяжничеству и хищничеству молоди, начиная от наводящих жуть несметных подростковых толп до малочисленных шаек зрелых холостяков, действующих наверняка. Целые кварталы контролируются группами, на первый взгляд вовсе ничем не спаянными изнутри, склочными, ежечасно конфликтующими - и, тем не менее, по сигналу тревоги все это войско мгновенно запруживает улицы; разномастное, мохнатое, урча и повизгивая, то и дело переходя на четвероногий галоп, они стремительно перетекают из подворотни в подворотню в поисках врагов. И горе тогда злосчастному меняле, расположившемуся на подстилке у входа со своим нехитрым товаром (старый комбинезон, тыква, чугунок проса), прохожей старухе, либо даже клыкастому патриарху, всего лишь выглянувшему на шум.
      И тут поневоле вспоминается, приходит на ум невероятная длительность и стабильность пещерного периода, с его устойчивым людоедским укладом. И недоумение, отчего, мол, кроманьонец, по всем статьям нам подобный, столь долго практиковал сугубо крысий образ жизни, потихоньку улетучивается. А восторженная вера во всеобщее движение по спирали и вверх к издавна предопределенному сиянию вспоминается уже без досады, без умиления, без ностальгии, просто как очередной обольстительный вывих чистого разума.
      Переходя через улицу, посмотри сперва налево, потом направо, потом опять налево, и снова направо, и так все время. Опасность может нагрянуть с любой стороны.
      "НОВЕЙШАЯ ГЕРАЛЬДИКА", ВЫПУСК 3 (ФРАГМЕНТ)
      ...На зеленом поле в обрамлении, отдаленно имитирующем оковку щита белый орлоконь, вставший на дыбы, увенчанный миниатюрным колечком рубинового цвета с жемчужным шариком (распространенный в то время символ искусственного спутника Земли, однако есть мнение, что кольцо в равной степени может отображать орбиту электрона в атоме, как ее тогда представляли. Над щитом, в месте, где традиционно помещалась корона, или же рыцарский шлем - рельеф Галактики, на фоне которой Х-образный сюжет, выполненный в той же технике значковой эмали - белая рука в позиции, так сказать рукопожатья, держит значительных размеров коричневый фаллос, что, надо полагать, символизирует популярный в то время лозунг насчет дружбы рас. Отсутствие желтой руки (или такого же фаллоса), по-видимому, говорит о том, что дружба эта не распространялась в тот момент на монголоидов.
      Орлоконь - фигура малоизученная в геральдике, и разные исследователи трактуют ее каждый по-своему. Ближе к истине, надо думать, представление, что в этом образе пытались соединить такие черты, как неукротимая воинственность, с поистине лошадиным терпением, что вполне согласуется с историческим портретом страны в ту эпоху.
      Однако же наибольшее недоумение знатоков вызывает вовсе не эта сама по себе нетрадиционная композиция герба, а как раз не особенно бросающаяся в глаза деталь, именно: внизу под щитом, где зачастую помещают девиз, голубеет миниатюрный овальчик с надписью "Форд". В эмблематике этот символ достаточно изучен и знаменует собой всего лишь вид распространенного некогда экипажа, в работе которого использовался принцип колеса, а также тепловой бензиновый двигатель. Каково назначение этого знака в данном гербе - сказать трудно.
      РАССКАЗ ДЕСЯТНИКА
      Проснулся затемно, а Работники уже шумят. Выглянул - у ворот под фонарем толкутся, бочки перегружают. Я там для них специально штабель бочек устроил, чтоб, когда делать нечего, возились себе. Ясное дело, Работникам без работы невозможно.
      Другие возле кормушки стоят, ждут, когда я им тюри набуровлю. Рано еще, постоите. Оделся, сапоги натянул - и во двор. Взял с собой двух Работников, один нивелир несет, второй рейку, на дамбу двинулись определить, чего нынче делать надо. Позавчера Строитель дал мне задание насыпать дамбу через долину. Сам велел, чтоб тут было озеро. А заодно по дамбе дорогу проложить.
      Вернулся, как раз шесть пробило. Открыл кран, напустил им тюри. Бочки бросили перетаскивать, к еде потянулись. И я тем временем перекусил. Жую, в окно посматриваю на улицу.
      А там Солдат полно, танков, кухонь походных, Командиров. Все прет на выход из человейника. В форме, в касках, при оружии. Не понравилось мне это - опять, значит, войну объявят. Грузовик прокатил с Красотками для Солдат. Солдат - это тебе не Работник бесполый какой-нибудь, он всегда до баб лютый. Красотки все черненькие, одинаковые, щебечут, как пташки. Второй грузовик с блондинками. Пекутся о Солдатах у нас в человейнике, всеобщая, так сказать, любовь к армии.
      Кончили Работники тюрю, раздал я им тачки, ломы, лопаты - и на дамбу. Рассказал, показал, закипела работа - любо-дорого глядеть. Раньше все это машины делали, да Ученые подсчитали, что Работники дешевле. И то правда: Работника держать гроши стоит - ест тюрю из тыквы, спит в ящике 200х40х60, а работы за день переделает, что твой трактор. Тихие, не то что Солдаты ни баб, ни скандалов. Говорил мне знакомый, Десятник, как и я: мол, хотели и Солдат сделать бесполыми, да не вышло. Солдату свирепость нужна, а получились Солдаты кроткие, как волы.
      Роют мои волы ложе под дамбу, а тут по селектору войну объявили. Третья уже война с начала года. Сам, говорят, войнами решил ускорить естественный отбор. Наш человейник, пятый, объявил войну третьему. Оно и правильно, третий человейник уж очень пакостный, хотя бы то одно, что там все рыжие. Да и прочие человейники рядом не лучше. Один наш приличный, несмотря на такое окружение. Но - некстати эта война для нас, ужас как некстати. Дамбу не успеем к сроку, как пить дать.
      Принялись они тут же нас бомбить. Загнал я Работников в убежище, воткнул телевизор, стали смотреть войну. Сперва наши насели на третий, только дым повалил. Часа не прошло, как уже вражеский инкубатор подступили штурмовать. Солдаты остервенились вконец - шутка ли, три месяца не воевали. Они там в казармах друг другу чуть глотки не перегрызли. К трем, однако, наших от инкубатора отогнали, а там и вовсе рядом с нами стрельба пошла. Надо выглянуть - как там дамба? За дамбу я кому хочешь ломом голову снесу.
      Вышли наверх, я и пятеро Работников. Мать твою, что творится! Наши окопались у дамбы, а те их достают из минометов. А там инструменты, инвентарь сложен! Бросились мы туда, железки свои хватаем; тем временем рыжие устремились в атаку, рукопашная пошла. Один подскочил ко мне, нацелился - хорошо, наш Солдат бросился под пулю, заслонил, хоть сам и погиб. Такая уж его доля - жизнь класть за мирных тружеников...
      Спрятались опять в убежище, смотрим, а нашим приходит конец по всем статьям. Дерутся уже в нашем человейнике; рыжие захватили Родительниц, Производителей порубили, сейчас начнут инкубатор грабить. Я в сердцах и телевизор выключил, хоть кое-кто из Работников заворчал.
      По селектору объявили отбой и результаты войны. Сам сказал, что наш человейник сливается с третьим до следующей войны. А хоть с десятым, тудыть вашу... Наше дело строить дамбу для озера, и чтоб дорога сверху была.
      Опять взялись мои Работники за тачки, за лопаты - только начали, появляются ихние Солдаты и угоняют половину Работников разбирать подбитую технику и закидывать убитых в самосвалы. Я только зубами скрипнул, глядя, как рьяно они поволокли мертвецов. Что делать? Инструменты нужны, да и какой я Десятник без быдла? Сел в грузовик, поехал в человейник. По пути туда снова увидал давешних Красоток - сидят на коленях у этой рыжей солдатни, хохочут, дуры стерильные! Наши Солдаты все геройски погибли так уж они устроены, в плен никто не может попасть. Теперь, чтобы оправиться месяца в четыре, наш инкубатор должен выделывать одних солдат. Да только они этого не допустят: к нашим Родительницам приставят своих Производителей и живо забьют наш инкубатор своим рыжим сырьем, станут гнать своих Работников, Солдат, Десятников, Строителей, Красоток, Начальников, Ученых... От злости глаза на лоб лезут!
      Проехал мимо инкубатора. Там все еще штампуют нашу продукцию Няни в фартушках, однако всех младенцев в картонной таре загружают в трейлеры и увозят куда-то рыжие. Ладно, меня это теперь не касается, мне главное дамбу выстроить. По дороге набрал полный кузов ничейных Работников, большинство с инструментами в руках. Известное дело, им на радость трудиться, делать что-нибудь.
      Подъезжаю к дамбе - что такое? Стоит ихний рыжий Строитель и с ним бригада Проходчиков, все слепые, как кроты. И толпа Работников ихних. Оказывается, Сам велел поскорее сделать озеро, а дорогу по дамбе пустить сквозь гору по тоннелю. Словом, дела хватит на всех.
      Вечером застрекотал вертолет, Сам прилетел. Все, как водится, простерлись, кто где стоял. Сам вышел, потоптался по свежей глине. Дал нам знак: хватит, мол, лежать, работайте. Зажглись прожекторы, каждый впрягся в свою тачку, а тут еще Водители привезли две цистерны тюри. Что еще Работнику надо? Повкалывают часиков до одиннадцати в охотку.
      Мне один Строитель говорил, что когда-то, давным-давно такое называлось "каторга", и все этого боялись, избегали, как могли. Работать никто не хотел, а дела, как всегда, было невпроворот. Тогда Общественники занялись этим. У них конек был - воспитание. Мол, внушить надо, что это праздник труда. Но тоже осечка, не до всех доходило... Разве что теперь вот, в человейниках проблема разрешилась; иногда и сдерживать приходится.
      ИЗ РЕЦЕНЗИИ
      ...Известно, таким образом, несколько вполне жизнеспособных областей, население которых образовано было сплошь преступниками в отдаленном (по тем временам) краю, к примеру, на Сахалине, или, того более, в Австралии. Однако же ни там, ни сям не произошло становление власти в ее подлинном, криминальном варианте. Монумент призван увековечить именно такой исторический казус.
      Скульптор, по всему видать, вдохновлялся прообразом конного памятника, столь популярного в прошлом; но, возможно из-за отсутствия натуры (лошадей в этой приполярной области не держат), замысел его осуществлен был приблизительно, так сказать, инсценирован. Коня, якобы бегущего рысью, изображают два узника, особым образом взявшиеся друг за друга, а на них уже восседает основатель державы - легендарный Ведро (подлинное имя диктатора так и осталось неизвестным). В отличие от заключенных, изображающих коня и образующих различные группы у пьедестала - все они в обычной арестантской робе, - Ведро изваян в костюме, при галстуке. Очевидно, таково было верховное требование.
      Группы на цоколе и опоясывающий его барельеф отображают быт каторжан и ключевые эпизоды захвата власти Ведром; здесь масса персонажей, от адвентистов до стукачей, от надзирателей до педерастов, все они даны с таким знанием подробностей, что не оставляет сомнения - создатель памятника был из их среды.
      Монумент высится над округой - безлесой топкой местностью, почти всегда закутанной в морозную дымку. Внешне материал памятника очень напоминает старую бронзу, однако старожилы утверждают, что скульптор использовал в работе исключительно традиционный жеваный ржаной мякиш. Проверить это никто из группы искусствоведов не отважился.
      Многие находят, что глава государства в такой интерпретации - это типичный пахан, убийца и камерный тиран (так оно, пожалуй, и есть), но, за исключением его, так сказать, верховой позиции, ничто не обличает в Ведре сугубого зверства, напротив - ассоциация с доброжелательным начальником среднего калибра приходит на ум сама собой. Думается, такова была заданная трактовка образа; не угодив ей, скульптор бы многим поплатился.
      При созерцании этой своеобычной группы из мякиша поневоле вспоминается череда не таких уж давних по времени официальных памятников, где главный персонаж, согласно канону, изваян стоящим в открытом лимузине из полированного черного мрамора, с малахитовым торсом, с лицом и кистями рук из червонного золота - и результаты сравнения нет нужды пояснять.
      РЕКЛАМА СНАДОБЬЯ (ЭТИКЕТКА)
      Словно легендарные буденновцы, из-за куста вылетающие на трусливого Врангеля;
      Как Анка-пулеметчица, что целыми шеренгами валит подлую белогвардейскую нечисть;
      Будто пламенный Павка, своей шашкой косивший врагов направо и налево, ради нашего сегодняшнего счастья:
      Так действует аэрозоль "Но пасаран!" на вшей, блох и прочих паразитов, расплодившихся на наших согражданах за время перманентного кризиса. Вниманию дам: направленная струйка аэрозоля проникает сквозь любую одежду, вплоть до ватника, так что им можно пользоваться в обществе, не раздеваясь!
      Элегантный баллончик "Но пасаран!" спроектирован лучшими дизайнерами страны.
      НАСТРОЙЩИК МЫСЛЕЙ
      Клиент хочет одного, поймите. Клиент выходит от психоаналитика с заполненной картой, где указано направление реконструкции внутреннего мира, карта эта - плод целой серии наблюдений и бесед, стоит она немалых трудов и денег, особенно если производилась ретроспектива генеалогического древа. И, ясно, клиент хочет за свои денежки максимум удовольствия - он хочет иметь комфортабельный, приличный, надежный внутренний мир, хочет, наконец-то, заполучить уютное гнездышко, чудесный интерьер для своей души. Клиент всегда прав.
      И вот, представьте, сидит он перед вами и весь светится от предвкушения обещанной благодати, что сейчас на него снизойдет, войдет в него и пребудет там без особых изменений не менее пяти лет (гарантийный срок)! А внутри у клиента - сплошной пепел и пыль, да какие-то побрякушки из жести, и все это оплетено немыслимой брехней о себе и окружающем, которую клиент успел наработать за время сознательной жизни. И с таким материалом извольте работать!.. По мне, иной раз уж лучше выгребать натуральное говно - из него, по крайней мере, никто не подумает лепить дворцы.
      А он выйдет отсюда как новая копеечка. И тут невежды представляют дело так, будто мы продуваем память, заполненную трухой, корректируем брехню в соответствии с реальным положением дел, оттесняем, что нужно, в бессознательное, приближаем "идеал-Я" к типу, свойственному клиенту - и порядок. Если б так, мы бы растеряли всю клиентуру, а прошедшие такой курс скорее всего быстро свихнулись.
      Когда я только начал практиковать, ко мне заявился грузный фельдфебель в отставке, лет пятидесяти с лишком. Аппарат его внутреннего видения был превосходен и по разрешающей способности не уступал орлиному глазу. Орлы, как известно, видят в десять раз лучше нашего, с высоты нескольких километров могут обозревать до мельчайших подробностей ландшафты потрясающей красоты. В этих ландшафтах, надо сказать, их интересует лишь пожива. Так вот, моего фельдфебеля интересовало только то, что имело отношение к военному делу. Это был образцовый служака. Я погружал его в состояние транса и вместе с ним созерцал невыразимо конкретные предметы солдатской амуниции. Оружие в собранном и разобранном виде, смазанное и вычищенное. Перед нами проплывали абзацы уставов, составленные будто из словаря в пятнадцать слов, и, тем не менее, не расшифровываемые здравым смыслом. Кстати, у многих вера заменяет здравый смысл.
      Однажды он пришел ко мне подвыпивши, в прекрасном настроении. Я начал сеанс, и немедленно он развернул передо мной самое красочное зрелище, на какое способен был его мозг. То был парад. В центре находился Маршал; в бронированном открытом лимузине, по периферии сознания - стройные колонны войск, все студенистое вещество его мозга чуть ли не содрогалось от многоголосого "ура", бушевавшего под сводами черепа. Маршал пискляво выкрикнул команду и поехал дальше по отведенной ему извилине, а я оставил фельдфебеля в этом блаженном состоянии, отошел к окну и задумался.
      Дело в том, что клиент до недавнего времени был вполне благополучен. Интроверт по натуре, он предрасположен был к порядку, воплощение какового видел в армии. Недавно он опрометчиво сблизился с компанией ветеранов-выпивох, а где выпивохи - там и философы, а где философы, там и пацифисты. Пацифисты задурили голову бедняге фельдфебелю, и он усомнился на миг в прочности своего "Я", сердцевину и оболочку которого сформировала военная служба. Усомнившаяся часть его души выглядела, как пустая казарма.
      Я понял, что стоит мне хоть пальцем тронуть эти миражи цвета хаки, и мой фельдфебель станет вещью, негодной к употреблению. Его внутренний строй превосходно гармонировал со структурой армии; сомнение в ее необходимости было для него тем же, чем для многих католиков поры Реформации было отрицание верховной роли папы, не меньше. И я сделал то, что и полагалось сделать, вы меня поймете. Я стимулировал сомневающуюся часть души, возродил ее, наполнил пустую казарму молодыми здоровенными солдатами, назубок заучившими устав. Я предъявил клиенту потенциального супостата, дающего единственный смысл существованию военной машины во всем ее ужасающем величии. К супостату я незаметно пристегнул и могущих еще встретиться пацифистов...
      Мой фельдфебель ушел вполне удовлетворенный. Внутри него пиликали, ухали, громыхали походные марши.
      Есть мнение, что особую пикантность нашему делу придает возможность заглядывания, так сказать, на внутренний экран, озвучивания мыслей (насколько их можно иной раз озвучивать, да и вообще отождествить с чем-то, имеющим смысл). Думают, будто мы, как завороженные, прильнув к чему-то вроде объектива, высматриваем сокровеннейшие тайники памяти, совести, и т.п., так оно, пожалуй, и есть, кроме объектива, конечно. Мы попросту отождествляем свое сознание и сознание клиента, пользуясь особой, весьма сложной методикой. К этому полагается иметь некоторые врожденные качества (в старину таких называли ясновидящими, затем эта отрасль знания бурно развилась).
      Так вот, шаря по закоулкам сознания и подсознания, с грустью отмечаешь их досадную похожесть, подобие, будто это приемники с одинаковой схемой, только по-разному сломанные; то есть весь тот треп о неповторимости личности развеивается после первых же сеансов.