— Тебе бы только спать! — огрызнулся Стас и плюхнулся в ближайшее свободное кресло. — Что они, вымерли? Я был тут дня три назад. Вавилон, тропики, яблоку негде упасть. Как дома! Веселились, плясали всю ночь… Где, где это теперь?!
Как бы в ответ на его монолог, в тишину упали мерные металлические звуки, напоминавшие бой старинных часов. И лениво поплыла мелодия, вязкая, с жужжанием ситара и глухими, отзывающимися где-то под сердцем ударами барабана-табла. С потайных светильников сорвались лучи и радугой рассыпались в заклубившемся по полу тяжелом седом тумане. Суровость и аскетизм интерьера бесследно растаяли в этом нехитром колдовстве. Бывший двигательный отсек понемногу превращался в совершенно иной, странный, завораживающий мир.
Ертаулов уже не сидел букой, а счастливо улыбался, победно поглядывая на слегка опешившего Кратова. Он был доволен произведенным впечатлением, как если бы сам был причастен к сценарию разворачивавшегося вокруг них и, в общем-то, главным образом для них действа.
Над пустым пятачком, огороженным кольцевой стойкой, вспучился пузырь белого дыма. Он заструился к потолку, растекся по нему, скрыл от глаз. В колебаниях дымного столба зародился некий ритм, будто там внутри прятался кто-то живой. «Гляди, гляди», — зашептал Стас. Сквозь кипящее марево явственно проступали очертания огромного тела. С каждым мигом они все больше обретали плоть…
Посреди зала на задних ногах стоял чудовищный белый слон. Впрочем, клыки были явно позаимствованы у мамонта. Слон сворачивал хобот в тугое кольцо и затем вскидывал под самый потолок. Топтался на месте, приплясывал, раскачивал лобастой головой, мотал просторными ушами, в одно из которых была вдета серьга с изумрудом невероятных размеров. С каждым ударом табла слон менял цвет, становясь последовательно розовым, голубым и лиловым.
«Вон там, в углу!» — не унимался Стас. Костя обернулся. Никаких шпангоутов, бимсов и комингсов не было и в помине. Вдоль стен недвижно и грозно высились древние статуи. Многоглавые, многоликие, с воздетыми в давно утративших смысл жестах десятками рук. В это сонмище, перекочевавшее сюда откуда-нибудь из Махабалипурама, каким-то образом затесался птицемордый Гор. Глаза статуй жили. С божественным равнодушием они блуждали по залу, похожему на захваченный нечистой силой храм.
— Ничего, — согласился Костя. — Умеют. — Он уже опомнился и даже слегка заскучал от голографических фантасмагорий. — А как здесь насчет шашлыка по-орбитальному?
— Тебе бы только есть! — отмахнулся Ертаулов. — Отдыхай, любуйся… Ты только вдумайся: под нами сотни километров пустоты до ближайшей тверди, а мы сидим и наблюдаем за танцами слона в пантеоне. Тут тебе и природа, тут тебе и искусство.
— Вдумался, — произнес Кратов после недолгой паузы. — И нашел твои рассуждения странными. Во-первых, под нами не пустота, а газовая оболочка. Между прочим, ты в ней родился и привык существовать с максимальным удобством. Во-вторых, в природе розовых слонов не бывает. Особенно с серьгами. В-третьих, искусство — это Махабалипурам. А ресторан «Ангел-Эхо» — это совсем другое понятие. Я не хочу, чтобы Мадонна Литта мне подмигивала, когда я стану поедать свой шашлык. Уж лучше я поеду в Эрмитаж и буду стоять возле нее всю ночь, раскрыв рот.
— Ты положительно невыносим, — сказал Ертаулов. — Тебе кто-нибудь говорил об этом раньше?
— Да ну тебя, — обиделся Костя.
Он постучал пальцем по краешку стола, и перед ним высветилось меню фирменных блюд. Шашлыка по-орбитальному там не обнаружилось. Зато присутствовали «курица в собственном соку, в корочке и со специями» и «уопирккамтзипхи пикантный с орехами». Накануне отлета Костя рисковать не стал и заказал с детства любимую курицу. Из обычного же набора яств, какой был доступен в любом уголке вселенной, где есть стандартный пищеблок с программным управлением, он затребовал салат из маслин, мороженое «ананас в кокосе» и кувшин вишневого сауэра.
— А мне нравится, — упрямо объявил Ертаулов.
Кратов покосился на пятачок. Слона уже не было. На его месте сидела огромная, как Кинг-Конг, макака и чесала макушку указательным пальцем. Потом извлекла прямо из пустоты банан и принялась поедать его.
— Мне тоже, — сказал Костя.
Из туманной пелены вынырнул самодвижущийся сервировочный столик несуразно большой цветок тюльпана с плотно сомкнутыми лепестками. На каждом лепестке было написано: «Миша Винярский — лучший друг звездоходов». Поравнявшись с Кратовым, столик затормозил и распустился. Деловито зашевелились лапки-тычинки, хватая и расставляя блюда, чашки, кувшин и все, что полагалось. Костя вздохнул и стал было прикидывать состояние личного счета, где хранилась еще какая-то небольшая сумма в энектах «энергетических эквивалентах трудовых затрат», но вовремя прочел на ближнем лепестке уведомление: «За вас платит Корпус Астронавтов».
Стас повел носом, оторвался от созерцания обезьянних манипуляций с бананами и выстучал себе меню.
— Вот, — Костя указал ему на «уопирккамтзипхи». — Настоятельно рекомендую.
— Это даже не выговорить, — сказал Ертаулов с сомнением.
— Зато когда выучишь это слово наизусть, — промолвил Костя мечтательно, — и сумеешь оттарабанить его без запинки, то вкус его покажется тебе просто божественным!
— Я не понял, вкус блюда или слова?
— Это безразлично… А кто такой Миша Винярский?
— Хозяин этого заведения. Славный парень. Ему под девяносто, и он еще помнит старую Одессу. Я вас познакомлю при случае.
Ресторан понемногу заполнялся посетителями. Это были сменные инженеры, диспетчеры, члены экипажей вновь прибывших кораблей и те, кто тоже решил скоротать последнюю ночь перед стартом в таверне. В дремотную, усыпляющую мелодию, которая не прерывалась ни на миг, незаметно вплетались мажорные интонации, вступали новые инструменты. Тонко и весело пропела музыкальную фразу виолина, нервно задышал саксофон, тренькнуло умело расстроенное пианино.
— Вот и мастер, — радостно сообщил Ертаулов.
У входа в зал стоял Пазур и с желчной миной озирался. Казалось, он сейчас плюнет себе под ноги и уйдет. Вместо этого Олег Иванович сделал кому-то приветственный жест и пошел через весь ресторан — быстро и целеустремленно. Туман перед ним закручивался в воронки.
Ертаулов с озадаченным видом сидел над большим деревянным блюдом, на котором горкой лежала оранжевая пузырящаяся масса. Из нее торчали стебельки зеленой, явно дикорастущей травки.
— Ты, специалист по изящной словесности, — сказал Стас, шевеля над блюдом растопыренным пальцами. — Чем хотя бы ЭТО берут?
— Уж не собрался ли ты ЭТО сожрать?! — изумился Костя. — Вандал! Теперь мне понятны твои восторги по поводу пошлых статуй и пляшущих слоников. Тебе бы только есть… ЭТИМ любуются, варвар ты, мысленно повторяя про себя его название!
— Там же где-то должны быть орехи, — пробормотал Стас, заглядывая сбоку.
— Вот эта травка и есть орех, — пояснил Костя. — Только совсем-совсем юный. Первый росток. Да будет тебе известно, язычник, что уопир… пхи… тзи… что это — аналог нашей земной икебана, существующий у буколических племен звездной системы Нивам-Нинам. В ресторане его подают потому, что пища бывает не только телесная, но и духовная.
— Что ж здесь пикантного, умник? — прищурился Ертаулов.
— Любование есть процесс, — сказал Кратов. — И в нем участвует не только сам любующийся, но и все окружающие. Они наблюдают, как ты обхаживаешь эту кучу. Весьма пикантное зрелище.
— Был бы это кремовый торт, — с тоской произнес Ертаулов. — Уж я бы нашел ему применение.
— Простите, здесь свободно? — прозвучал над ними знакомый уже певучий голос.
5
Ертаулов, как водится, отреагировал первым. Он прекратил обнюхивать экзотическое яство и вскочил на ноги, едва не опрокинув кресло. Костя тоже встал, машинально одергивая куртку.
— Экипаж мини-трампа «пятьсот-пятьсот» к вашим услугам, отрапортовал он весело и тут же приумолк.
Рашида была в тонком темно-пурпурном трико и просторном красном свитере, что, разумеется, являлось вопиющим нарушением устава. Мастер объявил полетную готовность. Следовательно, носить надлежало исключительно форму. Кратов как старший по судовой иерархии должен был немедленно напомнить об этом и потребовать исполнения устава. Рашида, конечно же, об этом знала и теперь с любопытством наблюдала за его реакцией.
— Прошу, — сдержанно сказал Костя, слегка отодвигая пустое кресло.
Рашида села, не отрывая сияющих своих глаз от Кратова. Тому было не по себе. Разумеется, он думал о ней и в глубине души надеялся на такую встречу. И вот встреча состоялась. Рашида в этом наряде прекрасна сверх всякой меры. Она ждет, что он скажет, и сама готова заговорить. Но радости нет и в помине. Вместо нее — состояние нелепой подавленности. Хочется под любым предлогом встать и уйти. Неужели все оттого, что юная и, вполне вероятно, слегка взбалмошная особа решила пренебречь уставом во имя красоты? И при этом не подумала, в какое трудное положение ставит своих коллег… Да, мастер может застать ее в компании Кратова и Ертаулова. Обоим навигаторам перепадет по очередному взысканию, что при разборе полета и вынесении оценки обернется штрафными баллами. Неприятно…
«Неужели я так робею перед мастером? — сердито подумал Костя. — Да нет же! С какой стати? Тогда что за чертовщина творится со мной с самого утра?!» Он нахмурился и покосился на друга.
Стас был в своей стихии. Он кипел энергией и лучился довольством. Он даже позабыл про свои злоключения с фирменным блюдом.
А Рашида все так же испытующе глядела на Кратова.
— Я бы хотела, — сказала она медленно, — чтобы мы говорили друг дружке «ты».
— Вот кстати! — обрадовался Стас. — Рашуля, не знаешь ли ты, что у нас в голубом контейнере?
— Я не задумывалась над этим, — пожала плечами Рашида. — Он очень тяжелый и прочный. Возможно, там какие-то хрупкие предметы.
— Богемское стекло! — сказал Ертаулов. — На галактической базе «Антарес» считается хорошим тоном пить соки и компоты из антикварной посуды.
— Что же, — сказала девушка. — Я слышала, что некоторые разумные расы охотно питаются стеклом. И древесиной. Но я не думаю, чтобы мы экспортировали богемское стекло для таких целей.
— Тебе нравится здесь, Рашуля?
— Не очень. У нас дома веселее. Кажется, Костя со мной солидарен.
— Ну почему же, — через силу выдавил Кратов. — Обезьянка была хороша.
— Обезьянки я не видела. Сейчас там черная пантера.
— А вы с ней похожи, — отметил Ертаулов. — Я имею в виду, разумеется, пантеру. С обезьяной у тебя ничего общего.
— Только общие предки, — улыбнулась Рашида. — И любовь к бананам.
— А как насчет хорошей порции… — Стас украдкой заглянул в предусмотрительно высвеченное меню, — уопирккамтзипхи?
— Нет, только не это! — воскликнула Рашида. — Мне дорога еще моя фигура.
— О, дьявол, — озабоченно сказал Ертаулов. — Лишний вес мне тоже ни к чему.
— Все наоборот, — сказала девушка. — Хитрость заключается в несоответствии калорийности и объема. Набиваешь себе желудок этой пеной. Создается иллюзия сытости. Приятная сонливая мечтательность, полное удовлетворение… А питательность практически нулевая. В результате быстро и жутко худеешь. Зачем мне худеть? — она закинула ногу на ногу и ладонью провела по тугому бедру. — Я в хорошей форме.
— Главное — быть в хорошей форме, как считал капитан Крюк из сказки про Питера Пэна, — объявил Стас, сопроводив ее движение взглядом.
— Ты правильно поступил, что заказал это блюдо, — похвалила Рашида. Как раз вовремя. Иначе в самый ответственный момент ты можешь не вписаться в собственный скафандр. А вот Костя, по-моему, просто в отличной форме. Уж поверь мне, у меня глаз наметанный.
— Еще бы! — хмыкнул Стас. — Не стану же я, как он, по четыре часа ежедневно гробить на тренажеры. Да еще по нескольку раз в неделю напяливать нелепый белый балахон, чтобы затем со всего маху швырять себе подобных на грубую и жесткую циновку. Выламывать им конечности, душить и самому получать от них той же монетой…
— Костя, что он имеет в виду? — спросила Рашида изумленно.
— Классическое дзюдо, — буркнул Кратов.
— Я предпочитаю плавание, — сказал Ертаулов. — Никакого насилия. А эффект приблизительно тот же. В пространстве, понятное дело, с бассейнами непросто, особенно на реликтовых базах вроде этой. Вот на больших галактических комплексах, говорят, есть даже километровые дорожки… Так вот, я подбросил здешним ребятам идею плавания в невесомости. Безо всякой воды. Залезаешь в пустой, хорошо загерметизированный док. Отстыкуешь его от базы с ее искусственной гравитацией. Надеваешь ласты на руки и ноги — и плавай себе вдоль и поперек, отталкиваясь от воздуха! Можно даже соревнования устраивать. Или игры.
— Ты не пионер, — сказала Рашида. — В Галактике давно уже играют в аэрополо.
— Жаль, — Стас прикинулся огорченным. — Куда ни сунься — все уже придумано, все открыто. А ты как сохраняешь свою форму?
— Танцами, — ответила девушка. — Между прочим, танцы в невесомости ни с чем не сравнимое зрелище. Или гравибалет. Наша Адриатика — его родина. Прозрачное море, синее небо, зеленые кроны в белых цветах — и танцевальное действо в трех измерениях!
— Послушай, — сказал Стас. — Милан Зоравица кем тебе приходится?
— Отцом. Ты слышал о нем? Наконец-то среди космических волков нашелся хотя бы один, кто знает имя величайшего танцовщика и балетмейстера восточного полушария!
— Странно. Почему же ты не двинулась по его стопам?
— Мы совершенно разные люди! Для него танец — способ существования, а жест заменяет речь. К своим семидесяти восьми он иногда с трудом находит нужное слово, чтобы выразить простую мысль, и в нетерпении танцует ее. Представляете: танцует лежа, сидя за столом, читая! Я так не умею. Я не понимаю его языка, он не понимает моего. Но мы живем в одном доме, любим друг друга, и это побуждает нас искать способ общения. Отец всерьез надеется превратить движение и жест в третью сигнальную систему. Или в четвертую, если телепатией овладеют все, а не единицы. Я имею в виду трансляцию мыслей, а не чтение эмоционального фона, которому, кажется, учат не только в Звездной разведке, но уже и в обычных лицеях… Кто знает — может быть, он своего добьется. Во всяком случае, у него есть и учение и ученики.
— Все равно странно, — повторил Ертаулов. — Что тебе нужно в Галактике? Что ты там потеряла? Тяжелая работа, смертельный риск. Там, знаешь ли, гибнут, а чаще попросту исчезают без следа. Кому будет лучше, если такая красивая женщина, как ты, растает в этой черной прорве? Танцовщицей на тебя смотрели бы миллиарды глаз, тобой любовались бы все. А не только трое мужиков из экипажа «гиппогрифа», двоим из которых, похоже, вообще нет дела до твоей красоты…
— Но тебе-то есть до нее дело? — спросила Рашида и вдруг порывисто подалась вперед всем телом, придвинув смуглое лицо с огромными сияющими глазами к Ертаулову.
От неожиданности Стас отшатнулся. Спустя мгновение он опомнился, смущенно рассмеялся, сгоняя с лица бледность.
— Пантера, — сказал он. — Твое место не в космосе, а в джунглях. В заповеднике дикой природы.
— Все мы дикая еще природа, — убежденно произнесла Рашида. — Разуму только чудится, что он правит человеком. На самом деле древние инстинкты просто позволяют ему это до поры. Чем больше позволено разуму, тем сильнее инстинкты. Они знают свою мощь, уверены в ней и помнят, что в любой момент могут отодвинуть разум, как шторку, и самолично явиться на сцену. А паническая демонстрация силы по поводу и без повода — всегда признак слабости.
— Ну вот, опять мне перепало, — констатировал Стас. — Почему виноват Костя, а достается мне? Кто меня пожалеет?
— О, так ты еще и в жалости нуждаешься! — притворно удивилась Рашида.
— Я ошибся, — сказал Ертаулов. — Никакая ты не пантера. На самом деле ты кобра. Ждешь, когда бесхитростная и потому беззащитная жертва раскроется, и тогда уже разишь без промаха своим ядовитым жалом. В самое уязвимое место и наповал.
— Это сильный комплимент, — отметила Рашида. — «Позвольте заметить вам, что игра ваша сильна…» Спасибо, Стас. Точно и тонко, не ждала от тебя. Высший класс: оскорбление, вуалирующее комплимент. Ты почти реабилитирован. Еще чуть-чуть, и я прощу тебе все недостатки.
— А что тогда будет? — заинтересованно спросил Стас.
— Тогда мы с тобой потанцуем.
— Ма-а-ало… Второй, что ты молчишь? — Стас толкнул Кратова локтем. — Члена твоего экипажа лупят почем зря, а ты меланхолично жуешь травку, будто слоновая черепаха кокосовую пальму! Где твои знаменитые ирония и сарказм? Где твои изысканные «хокку» и «сэдока» на все случаи жизни? Эта кобра из «Солнца и комет» меня заклевала. Я слышал, существуют звери, нечувствительные к змеиному яду…
— Угу, — откликнулся Костя. — Ежи и свиньи.
— И танки, — прибавил Стас. — Что с тобой нынче?!
— Я не понимаю, — сказала Рашида. — Причем здесь танк? Насколько мне, инженер-навигатору, известно, это резервуар для транспортировки жидкостей. Ты намекаешь на то, что Костя похож на резервуар, доверху наполненный противоядием?
— Паршиво у вас там, в «Солнце и кометах», с преподаванием истории, мстительно объявил Ертаулов. — Да будет коллеге известно, что танком именовалась бронированная боевая машина на гусеничном ходу. Не путать с японскими пятистишиями «танка», коих Костя большой ценитель… В нее садят из пушки, а она прет себе и даже не чихает. А потом давит гусеницами эту пушку. Со всем расчетом. Ну же, Второй, захлопни люк, прогрей мотор и пошевели гусеницами!
— Действуй, танк, — сказала Рашида низким, хрипловатым голосом, прожигая Кратова насквозь дьявольскими бесстыдными глазищами. — Раздави маленькую хрупкую змейку… если угонишься.
— Устал я от ваших зоологизмов, — произнес Костя. — Пантеры, змеи, танки… Обезьяна эта кретинская с дурацким бананом.
— Допустим, на пятачке уже медведь, — вставил Ертаулов. — Даже два.
— Неважно. Я пришел сюда поесть, и я это сделаю. А вы как хотите. Мне завтра в рейс. Между прочим, вам тоже.
Костя замолчал. Понял, что вот-вот наговорит глупостей. Вместо этого он с ожесточением принялся разделывать курицу, похрустывающую золотой корочкой.
— Второй, следует ли это понимать как приказ поскорее закончить трапезу и отправляться на отдых? — смиренно осведомился Ертаулов.
Кратов обернулся. В просветах между струй радужного марева он увидел Пазура. Тот сидел совсем неподалеку от них в нетривиальной компании: с двумя бородачами и одним бритоголовым. В центре столика красовались две черные бутыли «Клико». Все, кроме мастера, были в обычных костюмах, а бритоголовый даже при галстуке в форме пышного банта. Бородачи походили друг на друга, как близнецы — оба крупные, курчавые. Может быть, они и на самом деле были братьями. Пазур, улыбаясь — зрелище довольно неожиданное рассказывал что-то весьма забавное. Странная компания оживленно реагировала на его слова и временами даже взрывалась хохотом.
— Не следует это никак понимать, — пробормотал Костя. — Я же сказал: как хотите. Только не мешайте мне съесть мою курицу.
— Не волнуйся, друг, — улыбнулся Стас. — Я убью каждого, кто посягнет на твою курицу. Запомните все: курица в зубах моего друга священна.
— Ну вот все и разъяснилось, — сказала Рашида. — Маленькая кобра недостойный объект для могучего танка. Ему бы крепостную стену в пятьдесят кирпичей толщиной.
— Неуд, Рашуленька, — сказал Ертаулов. — По истории тебе неуд! Танки — это из эпохи мировых войн. Средневековье тут ни при чем.
— Милый Стасик, — сказала девушка. — Ты обречен рядом с Костей. Тебе вечно будут перепадать все шишки, что предназначены ему. Он же в броне, а ты уязвим. Что толку стрелять по танку? Тебя же и ранит рикошетом. Разумнее сразу метить в доступную цель… Знаешь, кто ты? Маленький глупый мангуст, который изо всех сил притворяется бесстрашным охотником на кобр. И прыгает-то он хорошо, и зубки-то у него белые да острые. А вот умения защищаться нападая и нападать защищаясь он пока не накопил. Подожди немного, маленький мангуст. Твое время еще не пришло. Когда-нибудь ты победишь всех змей в округе. Если раньше не наткнешься сам по глупости на ядовитый зуб. Не торопись с атакой…
— Но ведь маленькая кобра тоже не обременена опытом, — осторожно предположил Ертаулов.
— Даже если так — даже если тебе хочется, чтобы было так — зубы у маленькой кобры ядовиты от рождения.
— И что же теперь делать маленькому глупому мангусту?
— Потанцевать с маленькой коброй. Оба притворятся, что у них все серьезно, что они большие мастера боевых действий. И никто не будет знать, что это лишь притворство. Кроме них самих. Да еще могучего танка, грозы жареных куриц.
— Учти, дочь великого танцовщика, — сказал Ертаулов. — «Голубые Сатурны» вовсе не так неуклюжи, как мнится «Солнцу и кометам»!
Он встал, протягивая руку девушке. Та ленивым, тягучим движением подала, а скорее — подарила ему свою ладонь. Их пальцы переплелись. А затем Рашида выскользнула из кресла, будто язык алого пламени, тяжелые пряди ее волос смазали Стаса по лицу. «Прощай, Второй, — застонал Ертаулов. — Звездоходы погибают, но не сдаются!..» Они исчезли за стеной дыма.
Кратов неожиданно испытал глубочайшее облегчение. Словно стопудовая ноша свалилась с плеч.
С ним уже бывало такое. Три года назад, когда весь курс проходил адаптацию к перегрузкам.
Во времена первых робких напрыгов человека в космос перегрузки были самым обычным делом. Управление гравитацией поставило на них крест, все фазы полета проходили при обычной, земной силе тяжести — разумеется, если экипажу по какой-то причине не хотелось острых ощущений. На планетах-гигантах, если кому-то взбредала фантазия туда соваться, использовались гравикомпенсаторы. Но звездоход должен быть готов ко всему. Теоретически — на практике такого еще ни разу не случалось — гравикомы могли отказать. А отказ техники для звездохода не повод к отступлению…
Когда Костя выполз из имитационной камеры после первого сеанса, слепой, глухой и отупевший, он внезапно почувствовал, что взлетает. Земля больше не удерживала его! Он судорожно вцепился в чью-то протянутую руку, чтобы его ненароком не унесло под потолок. «Пятикратка, — сказал кто-то рядом. — Ты сейчас весил полтонны. Как хорошо упитанная горилла». — «Вот жалко-то зверушек, — пробормотал Костя набрякшими губами. — И как они только себя таскают всю жизнь?..» — «Еще шутит, — отметил невидимый собеседник. — Молодец. Будет толк».
И теперь, с уходом Рашиды, он будто заново родился на свет. К нему мигом подкатил аппетит, пошловатые голографические миражи больше не раздражали до подкожного зуда. Косте стало хорошо и покойно. И в то же время чуточку не по себе.
Потому что он вынужден был признать: именно прекрасная Рашида повинна в его угнетенном состоянии!
6
— Добрый вечер, Второй, — услышал Костя над самым ухом.
Он поспешно отодвинул блюдо и засуетился, чтобы выбраться из-за стола и приветствовать мастера, как полагается по уставу.
Пазур поморщился и жестом отмел его позывы громко и внятно доложить, что экипаж жив, здоров, весел и развлекается на всю катушку.
— Угомонись, — сказал он. — В тавернах все равны, и капитаны, и матросы. — Это прозвучало, как строка из старинной, забытой всеми песни. Быть может, так оно и было. — Не очень-то мне по нраву торчать перед тобой с задранной головой и узнавать то, что я и сам вижу. Хотя, не скрою, любопытно наблюдать твою приверженность уставам, которые уже лет этак двести тлеют и все никак не могут окончательно рассыпаться в прах.
— Как же без устава? — спросил Костя недоумевающе. — А дисциплина?
— Очень даже распрекрасно без устава, — промолвил Пазур, наливая себе в пустовавший бокал темно-красного сауэра. — Как это делалось в старину: сел на метлу и полетел… Что есть устав? Свод ветхозаветных правил, среди которых ярчайший перл — табель о рангах. Экзотика, антураж. В юности всем хочется познать точную меру своим достоинствам. Расставить все по ступенечкам: ты лучше бегаешь, зато я лучше прыгаю, а бегать непременно научусь… Устав сообщает полную определенность. Сразу видно, кого следует выслушивать со всевозможным почтением, а кого можно и пошпынять. Достаточно лишь бросить взгляд на регалии. Ясно, чего ты уже достиг, а до чего тянуться и тянуться. Устав — как летная форма, как нагрудные знаки, с которыми вы и во сне не разлучаетесь. Масса декорума, минимум целесообразности. Наши корабли, наш опыт, мы сами давно переросли все эти регламенты… — Пазур вдруг сморщился еще сильнее против обыкновенного и с негодованием поглядел на бокал в своей руке. — Что за кислятину ты пьешь, Второй?! Пощади свой желудок перед полетом!
Костя стиснул зубы и опустил глаза, чтобы не рассмеяться.
— О чем я? — спросил Пазур, брезгливо отпихнув недопитый сауэр. — Так вот, об уставах. Табель о рангах вещь, конечно, приятная. В молодости каждая новая ступенька вверх отзывается сладостным щекотом под мышками у собственного тщеславия. Но… ты, наверное, пока не знаешь, а если знаешь, то не веришь, что это неизбежно… однажды наступает момент, когда делается абсолютно неважно, кого же ты сумел обогнать, а кто там еще маячит впереди. На смену беготне за успехами заступают иные ценности. Ты перестаешь накапливать и начинаешь отдавать. Как сверхновая… Вместо самосовершенствования — обычная работа. В меру умения и сил.
— Но ведь чем больше я накопил, — сказал Кратов, — тем больше могу отдать. Если я не достиг совершенства в своем деле, кому я буду нужен?
— Совершенствуйся сколько влезет, на здоровье, — усмехнулся Пазур. Только успей отдать. Некоторые, между прочим, не успевали. Что проку от их успехов? Даром истраченная жизнь, жаль таких. Вот если бы каждый мог знать свой день и час, когда хватит разбегаться и пора взлетать! Но у человека нет для этого приборов, как у самого паршивого блимпа. Блимп знает, когда взлетать. Наверное, сверхновая знает, когда взрываться. А человек не знает. Колеблются где-то чаши весов: на одной то, что взял себе, на другой — то, что успел отдать. А ты их не видишь… Но ты не переживай, Второй. Ошибки бывают редко. Чему-то мы все же научились как разумный вид за те немногие годы, когда вразумились. — Пазур помолчал, разглядывая Кратова выпуклыми стеклянистыми глазами. — Должно быть, я не слишком внятно доношу до тебя вселенскую мудрость?
— Ну, отчего же, — смутился Костя.
— Да я и сам знаю, что вожу корабли лучше, чем воспитываю себе смену. Одно меня утешает: в этой мудрости особой нужды нет. Сейчас, здесь, в таверне, ты, все едино, пропустишь мои слова мимо ушей. Не поверишь мне, что так все и будет. Думаешь себе втихомолку: «Болтай, старый перец, болтай… Я-то знаю, что первый навигатор лучше, чем второй, что Звездные Разведчики смелее всех на свете, что носить шевроны раддер-командора почетнее, чем латать дыры в отсеках грузового блимпа…» Ничего. Не пройдет и пяти лет, как я окажусь прав. И все случится так просто и обыденно, что ты и не вспомнишь обо мне, а будешь полагать, что так оно всегда и было.
— Я понял вас так, — начал Кратов, — что с завтрашнего дня мы можем забыть про все уставы…
— Ничего ты не понял, — оборвал его Пазур. — Забыть он захотел… Когда Длинный Эн взял меня третьим навигатором в загалактический бросок, я величал его исключительно полным титулом и ухитрялся бледнеть и краснеть одновременно, когда он ко мне обращался. «У парня уставные схватки, потешался Длинный. — Дайте ему валерьянки. И увидим, перетащит ли он свою любовь к регулам через гребень первой волны». Длинный Эн меня недооценил. Я переехал, помня устав наизусть, через две гравитационных волны, и только третья вышибла его из меня напрочь. Потому что крикнуть «ты» получается короче, нежели «разрешите обратиться, командор». Но никто из вас еще не побывал в штормах. Так что не торопитесь в космические асы.
Пазур поднялся, рассеянно глядя по сторонам. Костя тоже встал. Он почему-то не был убежден в том, что мастеру потребуется задирать голову, чтобы посмотреть ему в глаза.
— Гм, — сказал Пазур. — Как ты, наверное, догадываешься, я отметил нарушение формы инженер-навигатором.
— Это моя вина, Первый, — потупился Костя.
— Твоя, твоя. Это уж точно… Забудь об этом. Девочка очень красивая, и с этим приходится считаться. По-моему, она решила, что красота — это оружие, которое не должно ржаветь в ножнах. Честно говоря, я не знаю, хорошо это или плохо. Но если девочка думает, что ее место в космосе, не будем ей мешать. Космос всех рассудит. Своих он принимает, а посторонних выплевывает, как вишневую косточку. Далеко и без мякоти.
— Как вы думаете, Первый, — негромко произнес Кратов. — Меня он выплюнет?
Пазур пожал узкими худыми плечами.
— Что я, провидец? — спросил он. — Мне кажется, не выплюнет. Но космос может иметь иное мнение. Итак, я ухожу, Второй. Пускай эти шалопаи считают, что я их не видел. А ты не забывай, что завтра полет.
Он бросил короткий взгляд на пятачок, где в клубах цветного дыма бесновались гигантские фантомы. Лицо его снова перекосилось, будто он глотнул кислятины.
7
— Ты меня почти покорил, «Сатурн», — объявила Рашида, падая в кресло. Ее щеки полыхали, глаза горели, от вечерней прически не осталось и следа. — Я действительно не ожидала, что ты так здорово танцуешь!
— Да кто я перед тобой? — воскликнул Ертаулов. — Мойдодыр, вылезший на подмостки большого балета! Честное слово, Рашуля, это я без ума от тебя. Зачем ты себя губишь? Иди на сцену, радуй людей, очаровывай их, это твоя стихия. А в Галактике тебе делать нечего, или я ни черта не смыслю в жизни.
— Конечно, не смыслишь, — согласилась Рашида. — Я лишена всяких задатков для настоящего танца. Гены моей матери оказались доминантными. К сожалению… И не кричи на весь зал, а то могут подумать, что ты в меня влюбился.
— А разве можно в тебя не влюбиться?!
— Я и сама так полагала. Оказывается, можно. Видишь, Костя ко мне абсолютно равнодушен. Даже разговаривать не хочет. И это меня озадачивает. Ну, а ты волен влюбляться сколько влезет. Если, разумеется, не ищешь взаимности.
