Грант лежал щекой на шелковом бедре Джеммы Ким и прислушивался к толчкам собственного сердца. Ему казалось, что они передаются всему этому миру, что упругий травяной ковер содрогается в унисон со всем его телом. Впервые за долгие годы он вдруг вспомнил, что у него есть сердце. «Не могу больше, — подумал он. — Вот сейчас встану, вернусь на маяк и скажу Кратову: все, брат-плоддер, я больше не могу, надо мне возвращаться домой. Нельзя мне больше без дома и без женщины, паршивый из меня отшельник…» И тут же с тоской осознал, что ничего этого не будет, что вернутся они с Кратовым домой только вместе, в один день и час. Наугад он пошарил рукой и нащупал узкую ладошку Джеммы, сжал ее в своих пальцах и ощутил ответное пожатие.
      — Это было хорошо, — сказала Джемма. — Я не знала.
      — Спасибо, — улыбнулся Грант.
      — Нет, тебе спасибо. Все это необычно. Мы любим друг дружку не так.
      — Да уж надо думать… И кто же мой предшественник? Я хотел сказать предшественница?
      — Ты ревнуешь?!
      — Нисколько, — сказал Грант с деланным возмущением. — Кто я такой, чтобы ревновать тебя? Разве я, паршивый плоддер, имею на это право?
      — Мы все — как семья. Как сестры. Но только чуточку больше, чем сестры. Я люблю их всех. А они любят меня. Мы даже никогда не ссоримся. То есть, бывают минуты охлаждения. Но всегда найдется кто-то, кто утешит.
      — Не очень-то мне по нраву ваша семейка…
      — А разве у вас иначе?
      Грант хихикнул.
      — Мы — не семья, — сказал он назидательно. — Мы совершенно разные. Трудовое сообщество двух сильных мужчин, где каждый со своим собственным грузом прошлого. И с собственным будущим. Потому что лишь настоящее ненадолго соединило нас. Его будущее — Галактика, мое — Земля. Дом, женщина, дети… Мы даже друзьями в подлинном смысле пока не стали.
      — Как же вы обходитесь?
      — Что касается Кратова, то у него просто железная воля.
      — Я не так много знаю о мужчинах, но мне кажется, что для этого железным должно быть другое.
      Джемма показала, что именно.
      — Как видишь, у меня — не из железа, — смиренно заметил Грант. — Во всяком случае, сейчас, в антракте. И воля у меня поплоше. Я ищу успокоения в холодном душе и фармакопее.
      — Тебе проще, чем мне.
      — Почему?
      — После того, что произошло между мной и тобой, я уже не смогу любить своих подруг, как раньше. У меня такое ощущение, что я им изменила. И мне стыдно перед ними. Но — с тобой хорошо.
      — Значит, не все еще потеряно, — улыбнулся Грант. — Но как же так? Скоро ты улетишь, и мы улетим, и долго не встретимся.
      — Ну что ты, — возразила Джемма. — Скажешь тоже — долго! Мы вообще никогда больше не встретимся.
      — Почему?! Я так не хочу.
      — Ну, я ведь ни за какие коврижки не разменяю Звездный Патруль на розовых лялек, пока смогу летать. А ты ведь не станешь меня дожидаться сто лет.
      Грант подумал.
      — Верно, — сказал он. — Не стану. Вот только вернусь во Внешний мир и сразу перестану. А что бывает с теми из вас, кто нежданно-негаданно влюбится, я имею в виду — в мужчину, и захочет завести семью, детей?
      — Не знаю. Я таких еще не встречала.
      — Амазонки, — промолвил Грант с досадой. — Целый выводок реликтовых амазонок.
      — Или первый зародыш грядущего. Разве плохо? Да ты и сам скоро меня забудешь. Нет, не скоро! — Джемма вдруг по-змеиному извернулась, крепко обхватив его за шею и приблизив свое лицо с расширившимися черными глазами. Ее упругая маленькая грудь ткнулась темно-коричневым соском ему в губы. Грант блаженно зажмурился и разомкнул уста. — Ты долго будешь вспоминать меня, будешь видеть меня во сне, будешь искать такую же, как я… До тех пор, пока не найдешь лучше меня. И однажды мы встретимся. Ты, седой патриарх в окружении десятков сопливых правнучат. И я, одинокая амазонка.
      — Ты еще и колдунья, — поразился Грант.
      И он снова принялся целовать ее.
      «Уахх!» — тяжко вздохнула земля и расступилась перед ними.
      Из темноты смрадной берлоги, скрытой под гниющим валежником, на них поперла мохнатая, черная в проплешинах туша. Затрещала нежная поросль, зашаталось вековое дерево, а туша все лезла и лезла, пока не вылезла совсем. И тогда распахнулась жуткая слюнявая пещера-пасть, обнажая сабельные лезвия клыков, из глубины ее недр вырвался низкий сдавленный хрип, переходя в надсадный рев. На поляне стало нечем дышать, завоняло падалью, смертью, потому что черная туша вознеслась на дыбы, закрывая небосвод растопыренными когтистыми лапами.
      Грендель-пилигрим, местное страшилище, которое ни Грант, ни Кратов не сподобились увидеть даже издали и никогда о том не жалели, потому что встреча с ним никогда не заканчивалась добром. Хищник, и не просто хищник, а хищник из хищников, ударом лапы способный поломать хребет молодому пантавру или оглушить старого, чтобы затем утянуть его в подземные ходы и там сожрать вместе с копытами, рогами и хрящами. В периоды миграций за пантаврами следом идут грендели. Идут поодиночке, выбирая себе добычу, скрадывая ее, дожидаясь своего часа, таясь от палящего солнца в норах, размерами не уступающих земным транспортным артериям. Последняя несуразная миграция привела гренделя к маяку. Но пантавры ушли, а хищник остался, как и все, потеряв ориентировку в перепутанном мире под изошедшим пятнами светилом. И теперь ему надо было кого-то сожрать, чтобы не умереть.
      Грант, в мгновение ока очутившийся на ногах, тоже не хотел умирать, но ему не оставалось ничего иного, как поддаться древнему инстинкту и заслонить собой девушку. Хотя бы на миг задержать атаку гренделя, покуда Джемма добежит до опушки, где стоял пустой гравитр. Потому что люди тоже происходили от хищников, до последнего вздоха готовых защищать продолжательниц своего рода.
      Но прежде чем инстинкт у Гранта отработал до конца, а грендель накачал в себе достаточно злобы, чтобы обрушиться на добычу, всех опередила Джемма Ким. Точным движением она вскинула перед собой фогратор, который всегда был при ней и валялся неподалеку, до этого момента ненужный, вместе с комбинезоном. Потому что в Звездном Патруле редко удается улучить минутку отдыха на какой-нибудь зеленой планетке, гораздо чаще бывает попросту страшно, так страшно, что здоровенные мужики, не стыдясь своего выбора, уходят из Патруля в Звездную Разведку, где тоже не мед и не сахар…
      Залп высверлил в мохнатом зверином брюхе просторную круглую дыру. А пока изумленный грендель умирал и умирая оседал на задние лапы, и с ревом из него уходила вся его долгая неправедная жизнь, девушка успела оттолкнуть оцепеневшего Гранта на безопасное расстояние.
      — Это кто? — спросила она, показывая раструбом фогратора на агонизирующую черную гору мяса и паленой шерсти.
      В ее глазах горело любопытство. Нагая, со спутанными вороными волосами, в воинственной напряженной позе, с оружием в руках — она действительно выглядела самой настоящей амазонкой.
      Грант поднес к лицу трясущиеся пальцы и посмотрел на них с омерзением. Видеть умирающего гренделя ему хотелось и того меньше. Он отвернулся, сражаясь с тошнотой.
      — Это… Старина Сократ, местный философ и лирический поэт, — сказал он. — А заодно грендель-пилигрим, пантаврий пастырь и духовник. Что за мода у вас, амазонок: сперва стрелять, а потом здороваться?..
      Он бросил взгляд на девушку и с неудовольствием отметил, что даже грудь ее вздымается ничуть не чаще обычного.
      — Джемка, — промолвил Грант с обидой. — Ну, ты хотя бы испугалась? Ну, немножечко?
      — Конечно, нет! — удивилась та. — Он же не страшный. И очень неповоротливый. Как медведь. А что?
      — Так, ничего, — сказал Грант.
      Он взял одежду в охапку и на неповинующихся ногах побрел к видневшемуся в просвете между стволов гравитру.
      — Грант! — Джемма догнала его и повисла на плече. — Я тебя чем-то обидела?
      — Обидела? — Он скривил жалкую гримасу. — Ну что ты, разве можно… Ты меня просто уничтожила. Как беднягу гренделя.

      — Глупость? — переспросила Климова. — Что ты называешь глупостью?
      — Дело даже не в том, что ты растратила лучшие годы на поиск того, что тебе не нужно. Ведь ты не любишь приключения, и тяга к опасностям не в твоей крови.
      — Это неправда, — возразила она. — Я смертельно обожаю приключения!
      — Просто ты хотела ДОКАЗАТЬ. Что-то доказать кому-то. Как доказывала в детстве, когда лезла в нашу компанию сорвиголов. И доказала, наверное. Но какой ценой!
      — Ты станешь отрицать, что мне это удалось?
      — Да нет же, не стану. Но я пошел в Галактику, потому что мне это необходимо. Потому что я не мыслю себя иначе. И дьявольски жаль, что не удалось достичь большего, чем должность смотрителя Галактических маяков. Ничего, жизнь еще не кончена… А ты бросилась к звездам не оттого, что звезды есть на свете, а оттого, что хотела между этих звезд настичь меня! Настичь, обойти и увидеть меня позади. И так наказать за неразделенную детскую любовь.
      — Что же, — усмехнулась Климова. — Все сбылось. И увидела тебя позади. И наказываю.
      — Но ты упускаешь из виду, что для меня это — не наказание. То есть, конечно, наказание, но не в том, что ты меня обошла… Я знаю: есть тысячи людей более талантливых, умелых, сильных, чем я. Есть Звездная Разведка, куда я не попал. Есть Звездный Патруль, куда я уже не попаду. Есть ксенологи, куда я не хочу. И страйдеры, куда меня не возьмут… А я ремонтирую Галактические маяки. Я добровольный изгнанник, плоддер. Ты обошла меня. И что же? Гонка с преследованием для тебя не окончилась, потому что постоянно кто-то будет впереди. Уже не я — ведь я остался за флагом, я стал тебе неинтересен. Но ты не сможешь остановиться.
      — Однако же, спасли вас именно мы.
      — Помню, как ты гордилась этим! Если бы пантавров разогнал не ваш пансион отличниц, а обычные парни из Патруля, им и в головы не пришло бы делать из этого событие. Сейчас мы сидели бы у них на корабле, дули крепкий чай или джулеп с ромом, травили анекдоты и межзвездные байки, и нам было бы тепло и покойно. Но прилетели вы, и каждый ваш шаг, каждый поступок, каждая фраза — это доказательство вашего превосходства. Да шут с ним, — вдруг успокоился Кратов. — Ты тратишь на это свою жизнь, видимо не можешь иначе. Но зачем ты всем этим девочкам затуманила головы, они-то в чем виноваты, почему ты их лишила дома и покоя из-за меня?!
      — Замолчи! — не выдержала Климова.
      Кратов отпрянул: ему показалось, что она ударит его. Вместо этого Климова порывисто поднялась и метнулась к выходу. Но внезапно передумала. Вернулась и встала напротив, прислонившись к стене.
      — Может быть, — сказала Климова. — Только нет у меня обратной дороги. Ты, я вижу, угомонился, затих в плоддерах. А я еще не достигла своих пределов и хочу их узнать. Пусть каждый пройдет свой путь до конца. Как странно… Я любила тебя, по-настоящему любила. Но теперь жалею о том, что мы встретились. Ненужная это была встреча.
      — Странно, — согласился Кратов. — Ты искала меня, когда я даже не помнил о тебе. И теперь уходишь, когда я ни о чем больше думать не могу, кроме тебя.
      — Это слабость, — сказала Климова сухо. — Ты говорил бы те же слова любой другой женщине.
      — Может быть. Но так или иначе, я говорю их тебе.
      — И напрасно. Ты всю жизнь будешь сожалеть об этой минуте.
      — Может быть, Ленка…
      — У меня тоже так бывает, — призналась Климова. — И я внезапно начинаю ощущать себя глупенькой пугливой девочкой. Сейчас ты сказал эти напрасные слова, и наступила одна из таких минут. Мне не раз говорили такие слова, но я всегда находила в себе силы пропустить их мимо ушей. Слышишь, великий вождь Шаровая Молния? Мимо ушей и мимо сердца! Поэтому я подойду и поцелую тебя. Было бы несправедливо, если бы я так ни разу в этой жизни тебя не поцеловала. А затем я уйду, и мы не увидимся до самого отлета. Потому что по-другому нельзя. Все равно планеты не сойдут со своих орбит… А ты обещаешь мне сидеть и не сделаешь ни малейшего движения, не проронишь ни единого слова, пока за мной не затворится дверь.
      — Хорошо, — сказал Кратов.
      Он закрыл глаза и почувствовал, как влажные горячие губы коснулись его лба.
      — Еще, — попросил он.
      Хлопнула дверь.
      «Терпи, брат-плоддер, — подумал Кратов, продолжая сидеть с закрытыми глазами. — Твой путь еще не окончен. Планеты не сойдут со своих орбит… пока не взорвется светило!»
      Он пружинисто встал, встряхнул затекшими плечами, подобрал небрежно брошенный свитер. Пора было возвращаться от нежданного тайм-аута к повседневным заботам. Для начала следовало разыскать Гранта, надавать ему по шее за пренебрежение своими обязанностями, а затем отправить гонять сепульку в тестовом режиме. Да и самому простучать лишний разок схемы контроля. Потому что Галактический маяк должен работать, и не просто работать, а всегда и хорошо. Только таким способом и можно выбить всякую блажь из головы… С этими мыслями Кратов натянул свитер и шагнул к двери.
      «А ведь она хотела, чтобы я вернул ее, — внезапно подумалось ему. Словами ли, просто ли поймал бы за руку. В добрые старые времена великому вождю Шаровой Молнии достаточно было крепкой затрещины, чтобы привести в повиновение строптивую Ленку Драную Коленку. Как все усложнилось с тех пор! И зачем?.. Она же не хотела уходить. Недаром она сменила комбинезон на белое платье. — Он скривился, как от страшной боли. — О, идиот!.. Нет два идиота! Пробыли вместе битый час, говорили какие-то пустые слова, а хотели совсем другого! Мне ничего не стоило удержать ее. Я и сейчас еще могу… Где мне взять силы, чтобы не сделать этого?!»
      Ему почудилось легкое движение по ту сторону незапертой двери.
      Кратов перестал дышать и прислушался. Там кто-то стоял и так же, как и он, сдерживал неровное дыхание.
      Кратов прижался щекой к шершавому и теплому пластику двери и застыл. «Это она, — подумал он обреченно. — Ждет, когда я открою. Только бы не постучала. Меня здесь нет! Я ушел, слышишь? И ты уходи! Господи, сделай так, чтобы она ушла!»
      Он заскрежетал зубами и едва успел перехватить левой рукой правую, которая сама собой тянулась к замку…
      — Кратов, — позвал Грант несчастным голосом. — Ты не спишь?
      Кратов обмяк и шумно вздохнул.
      — Привет, — сказал он, отступая.
      Грант пихнул дверь кулаком. На его лице, будто забытая, застряла трагическая улыбка.
      — Тебя съели? — спросил Кратов с жалкой иронией.
      — А тебя — нет?
      Грант попытался переступить порог и споткнулся.
      — Кратов, — промолвил он. — Зачем только они спасли нас?
      — «Я вижу в этом знак…» — сказал Кратов печально.
      — Знак? Добрый или злой?
      — Никакой. Просто знак. Предупреждение о повороте, который впереди.
      — Кратов, — сказал Грант. — Давай напьемся вина. Только по-настоящему, сильно, а?

      Кратов и Грант стояли у полуразрушенной стены, опоясывавшей Галактический маяк. Задрав головы, они глядели в небо. А в зените парил небольшой спасательный корабль Звездного Патруля. И с каждой секундой он становился все меньше и меньше, пока не растаял вовсе в липком розовом мареве.
      — Пойдем проверять головку, — наконец сказал Грант и со вкусом добавил: — Импульсную, инфразвуковую, аж со следящей системой. Чур, ты будешь пантавром!
      Кратов не двигался.
      — Пойдем, — повторил Грант. — В следующий раз нас будут вызволять здоровенные грубые мужики. Мордастые, три дня не бритые, с медвежьими лапами, пудовыми кулаками и плоскими шуточками.
      — Да, — проговорил Кратов. — Пошли, пожалуй.

      Дворец из белого мрамора громоздился на вершине холма, словно айсберг, каким-то чудом угодивший в самое сердце вечнозеленой рощи. Овальные окна в разноцветных стеклах были мертвы. Ступени широкой лестницы начинались прямо у подножия холма и пропадали между витых колонн в темном провале распахнутых дверей. Кратов, поколебавшись, шагнул на нижнюю ступеньку. От его ног на белом камне оставались следы. Здесь очень давно никто не ходил, все было припорошено слоем пыли.
      — Зачем одному человеку столько пространства? — шепотом спросила Марси.
      Она была подавлена.
      Кратов и сам чувствовал себя до чрезвычайности неуютно.
      — Ученики подарил эти хоромы ее отцу, — сказал он так же тихо. — Он не сумел отказаться. Отказ — обида. Но отец умер, а хоромы стоят.
 
Покинутый приют — весь в зарослях плюща.
Тоскливо здесь. Хозяин все забросил.
Нет никого…
И только каждый год
Печальная сюда приходит осень…
 
[Энкэй-хоси. Пер. с яп. А. Глускиной]
      — Я бы сбежала, — промолвила Марси, не выпуская его ладони. — А вдруг здесь никто не живет? Вон сколько пыли нанесло.
      Кратов промолчал. Он тоже ни в чем не был уверен.
      В роще вдруг истошно загалдели невидимые птицы. Этот единственный живой звук в мертвом царстве из камня и стекла вернул ему ощущение реальности происходящего. Кратов даже встряхнул головой, освобождаясь от наваждения.
      — У нас, русских, есть сказка про аленький цветочек, — сказал он солидным голосом. — На зеленом острове во дворце жило да было чудовище и стерегло этот цветок. Однажды туда угораздило заплыть купца…
      — Я знаю, — улыбнулась Марси снисходительно. — У нас тоже есть такая сказка. Про красотку и чудовище. Ее сочинила мадам Лепренс де Бомон. А ваш писатель Аксаков… э-э… позаимствовал.
      — Эта история стара, как мир, — возразил Кратов. — И вообще я встречал ее даже в инопланетном фольклоре. Если уж разобраться по совести, так эта ваша мадам…
      Он оборвал фразу и прислушался. Лестница кончилась, они стояли в дверях. Эхо последних слов разнеслось по пустому зданию, запрыгало где-то под сводами и там разбилось в мелкие осколки. Марси тревожно прижалась к плечу Кратова. У нее мигом улетучилась охота обсуждать литературные приоритеты.
      — Здесь никого нет, — снова сказала она.
      Они вошли. Под ногами скрипела надутая сквозняками сухая земля. На голых стенах лепились старинные светильники, закутанные в кисейные чехлы. Возможно, это была паутина.
      — Я боюсь, — шепнула девушка.
      — Еще бы, — усмехнулся Кратов. — Сейчас из-за угла выползет мерзкое чудовище и станет домогаться твой любви.
      Он толкнул одну из бесчисленных дверей, та бесшумно отворилась. За ней лежало залитое светом из пыльных окон просторное помещение с паркетным полом. Марси шагнула вперед и тотчас же пулей вылетела обратно. Глаза ее расширились на пол-лица.
      — Там кто-то есть!
      Кратов отстранил девушку и заглянул в помещение. В зеркальной стене отразилась его напряженная физиономия. В углу валялся высохший, почти истлевший букет цветов.
      — Это балетный класс, — сказал Кратов. — Ее отец был великий танцовщик.
      — Мне здесь жутко, — призналась Марси. — Я бы с радостью ушла!
      — Когда мне грянет сто лет, — сказал Кратов мечтательно, — я выстрою себе такой же мавзолей. Только не будет никакой пыли. Все комнаты будут завалены экспонатами. И я при них — смотрителем.
      — Как профессор Бекетов?
      — Отращу такую же бородищу, и все поневоле станут звать меня профессором.
      — А где ты станешь жить?
      — В маленькой светлице под самой крышей. Диван, письменный стол и пара кресел — на случай, если придут друзья.
      — У тебя так мало друзей?
      — Друзей и должно быть мало. Но чтобы без них не прожить. У меня пока таких нет.
      — А те, к кому мы вот уже неделю добираемся и все никак не можем добраться?
      — Это иное дело. Мы жили порознь долгие годы и не нуждались во встречах…
      — Где же в твоей светлице место для меня?
      — А ты вот уже шестьдесят лет как удерешь от меня. Ведь за тобой не только право выбора, но и право ухода.
      — Кратов! Я сейчас тебя укушу!
      — Нельзя. Я заору, и мы всех перепугаем.
      — Летучим мышам и паукам это пойдет на пользу… Ну с чего ты взял, что я удеру?!
      — Надо мной довлеет страшное заклятие. Меня не может полюбить ни одна женщина — если, конечно, она мечтает найти в этом счастье. И я умру в одиночестве.
      — Глупости! Я же смогла тебя любить, и мне это нравится.
      — Ты все выдумала, — сказал Кратов и обнял ее за плечи. — Я для тебя заморская диковина. Аленький цветочек. Экспонат галактического музея. Инопланетянин. Когда ты убедишься, что я такой же человек, как все, тебе станет скучно. Ты же ненавидишь скуку. И ты удерешь.
      — Не обижай меня, Кратов, ну пожалуйста…
      — Больше не буду, — сказал он и, опустившись на колени, ткнулся лицом в ее теплый, упругий животик между пояском юбки и узлом платка.
      Его обостренный слух уловил слабый, но отчетливый шорох. Кратов обернулся. В конце коридора, царственно оперевшись на палку из темного дерева, стоял высокий прямой старик в стеганом синем халате и смотрел на них запавшими глазами. Его седые волосы, перехваченные белой лентой, ниспадали на гордо развернутые плечи, делая его похожим на славянского языческого бога. У ног старика лежала огромная кошка с подрубленным хвостом, пышными бакенбардами и чутко вскинутыми ушами.
      Кратов поспешно поднялся. Ему отчего-то почудилось, что сейчас этот величественный старик укажет на них своей палкой, и кошка, обнажив страшные когти, кинется рвать их в клочья.
      — Идемте, — сказал старик тусклым голосом и, шаркая ступнями, убрел в одну из боковых комнат.
      Кошка медленно зевнула, растворив алую клыкастую пасть, а потом неслышно скользнула следом за хозяином. У нее были тяжелые мягкие лапы мощные, как присоски гравитра.
      — Кто это? — взволнованно зашептала Марси.
      — Он… великий танцовщик.
      — Но ведь он умер!..
      Совершенно ничего не соображая, Кратов потянул слабо упирающуюся девушку за собой.
      Они вошли в комнату, которая в отличие от всего встреченного ими во дворце имела обжитой вид. Половину ее пространства занимал старинный механический рояль, покрытый белым бархатом. Повсюду висели картины и портреты, не больше ладони каждый («Бокард… Данутович… Сэйнт-Пол!..» приглядевшись, потрясенно выдохнула Марси). Круглый низкий столик на гнутых ножках был придвинут к стене, на нем высился массивный золотой канделябр с оплывшими свечами. По комнате были распиханы в беспорядке мягкие кресла. Одно из них стояло спинкой к ветхому книжному шкафу, в котором рядами теснились книги в толстых потемневших переплетах («Киотансубеки… Гинсберг… Курт Алейников!..»). В этом кресле сидел старик и молча взирал на нежданных гостей. Несмотря на жару, он успел накинуть на плечи пестрый шерстяной плед. Чудовищная кошка умостилась у него в ногах, будто живая грелка, и нервно зевала. Ее раздражало присутствие посторонних.
      Марси, растерявшись, сделала книксен и открыла рот, чтобы поздороваться, но только жалко пискнула. Старик безразлично усмехнулся.
      — Мне сто лет, — сказал он, словно продолжал прерванную беседу. — Я здесь один. Наверное, мне следовало бы умереть молодым. Тогда я стал бы легендой. А теперь я — анекдот. Архаизм, пережиток. Я никому не нужен. Вот вам я нужен? — Девушка, часто мигая круглыми глазами, кивнула. — Не лгите, дитя. Петипа мог позволить себе жить столько же, сколько и я. Его эпоха была медленной. Дягилеву достало без малого шестидесяти. Баланчин успокоился, не дотянув до восьмидесяти. В его годы я тоже достиг пределов славы. Теперь мне сто лет, я жив и не знаю, когда умру. Свою славу я давно пережил. Почему вы стоите? Я не король, чтобы в моем присутствии нельзя было сидеть.
      Кратов нашарил за собой кресло, придвинул его Марси и стал с ней рядом.
      — Меня зовут Константин Кратов, — сказал он.
      — А меня — Милан Креатор, — заявил старик. — Милан Созидатель… Наши имена созвучны. Хотя сейчас меня, наверное, никто так не называет. Я уже давно не способен что-то созидать. Любопытно, упоминают ли энциклопедии искусств мое имя? Двадцать лет назад упоминали, я проверял. А теперь даже не знаю, как это делается. Впрочем, теперь не принято вычеркивать информацию, даже если она стала бесполезна… Там, — он простер руку к зашторенному окну, — все переменилось. Никто не танцует так, как я учил. Никто не живет так, как я мечтал. Люди не научились говорить телом. Моя «Лингва пластика» никому не пригодилась. Я сижу здесь, как фараон, которого по недоразумению замуровали в пирамиде заживо. Даже эта побрякушка, — Милан кивнул на видеобраслет, что небрежно валялся на столике рядом с канделябром, — смеет не повиноваться мне. Я пытаюсь призвать моих учеников, чтобы они добыли мне чашу с ядом. Никто не отвечает… А может быть, я разучился с ним обращаться. Не сердитесь, что я много болтаю. Мне не с кем говорить в своей пирамиде. С собой мне не о чем говорить, все давно уже выяснено до мелочей. А эта дурочка Ламия, кошка прянула ухом, — меня не понимает. Или не хочет. У нее свои заботы.
      — Разве Рашида не живет с вами? — осторожно спросил Кратов.
      — Живет, — кивнул старик. — Но не со мной. Возле меня — так будет правильно. Я здесь, а она где-то рядом. Я не вижу ее неделями, месяцами. Я не знаю, что творится в ее жизни, и ровно столько же она знает обо мне. Однажды я не видел ее целый год. А потом она зашла ко мне, словно исчезла только вчера, бросила: «Привет!» — и снова сгинула. Когда я умру, она узнает об этом от посторонних. Или не узнает, пока случайно не забредет в мою комнату и не наткнется на мумию. Вы были с ней знакомы?
      — Да. Правда, очень давно.
      — Все так говорят. Иногда сюда приходят люди, чтобы повидать ее. И натыкаются на меня. Она возникает в чьей-то жизни, как вспышка, как аэролит, а затем пропадает из нее навсегда. Но люди не хотят верить тому, что ее уже не вернуть, что аэролит не сгорает дважды, и приходят сюда. И не застают ее. А я им не нужен. Верно, с вами приключилось то же?
      — Мы не виделись с ней двадцать лет.
      Милан Зоравица сдвинул седые брови, что-то прикидывая.
      — Вы — из Галактики, — сказал он уверенно.
      Кратов кивнул и покосился на Марси. Та сидела в своем кресле, затиснув ладошки между колен, и напряженно впитывала каждое слово.
      — Двадцать лет назад Рашида ушла в Галактику, — произнес Милан. Оттуда она вернулась израненной. Я так ничего и не выведал у нее. Знаю только, что она пережила там великий ужас, великую любовь и великое предательство. Одному человеку столько не по силам. Если бы она избежала любого… Ей никто не помог тогда. Она и отвергала всякую помощь. Друзей у нее никогда не было. Приятелей она прогнала. А тот, чью помощь она приняла бы, отвернулся от нее. С тех пор моя дочь сжигает себя, сжигает свою душу. Ей не нужен никто в этом мире. Она берет все для удовольствия, но не испытывает его подолгу. Она уже не способна остановиться и летит по жизни неведомо куда. В какую-то пропасть, ведомую лишь ей одной. Как будто прошлое гонится за ней.
      Милан вдруг улыбнулся.
      — Когда-то здесь было шумно, — сказал он. — Днем и ночью сюда спешили люди. Им не хватало места, и они выплескивались на окрестные холмы. Мы творили наше будущее. Мы фантазировали и безумствовали! Аэробалет, аквабалет, гравибалет, «Лингва пластика»… Это будущее оказалось не нашим. Я и сам все забыл. И теперь здесь обитают двое. Милан Креатор, который никому не нужен, и его дочь, которой не нужен никто. Почему вы все время молчите?
      — Я… я напрасно сюда пришел, — пробормотал Кратов.
      — Это вы были с моей Рашидой, когда все испытания небес обрушилось на нее.
      — Да, я был с ней в том полете.
      — И это вы бросили ее в одиночестве.
      — Я не предполагал… Я был молод. Откуда мне было знать… — Кратов вдруг осознал, что выглядит жалко, и с отвращением оборвал свой лепет.
      — Убирайтесь.
      Кошка приподняла массивную голову и свирепо наморщила нос. Обнажились желтые клыки. Кратов отшатнулся. Лицо его горело. Он попытался выпрямиться, но никак не мог этого сделать. Невидимая тяжесть ломала и гнула его к земле.