«Теперь, человек, твоя память едина. Все контуры слиты в целое, они взаимодействуют. Никаких разломов и трещин. Однородное, нигде не прерываемое поле памяти. Что ты чувствуешь?»
      «Ничего. Я слегка разочарован».
      «Чем же?»
      «Эта история с ментокоррекцией, которой Большой Дитрих придавал особое значение. Она же ничего не стоит. Я не понимаю себя. Что побуждало меня искать смерти? Какие еще сильные эмоции? Всего лишь нелепый горячечный бред. Дикость, несуразица».
      «Отнюдь нет. Подумай еще, и ты найдешь причину».
      «Кажется, нашел. Сейчас, когда мой мозг существует как единое пространство мысли, я вышел на новый для себя уровень мышления. Поднялся над самим собой, прыгнул выше головы. И на этом уровне мои эмоции становятся иными. Может быть, еще более сильными. Может быть, они отмирают за ненадобностью, как атавизм. Этого я пока не понял. Во всяком случае, с этого нового уровня мои прежние переживания кажутся слишком мелкими, недостойными моего разума».
      «Ты прав. Но не отвлекайся на самоанализ. Возможно, ты еще успеешь этим заняться. Ты забыл о той задаче, которая стоит перед тобой. Это задача спасения корабля и людей».
      «Я не забыл. Сейчас четыре пятых моего «Я» заняты подготовкой к операции. Мой мозг — прекрасный, неизмеримого могущества, не имеющий аналогов во вселенной интеллектуальный прибор. И я намерен использовать все сто триллионов его синапсов с максимальной пользой. А если этого окажется недостаточно, я создам новые нейронные связи. Я программирую свой мозг на выполнение спасательной операции. Неудачи быть не может».
      «Все правильно. Я сделал свое дело. Теперь я ухожу».
      «Ты бросаешь меня одного?!»
      «Не питай иллюзий, человек. Ты и был ОДИН все это время. Ты сам выдумал меня. Собеседника, Учителя. На каком-то этапе тебе было удобно вообразить себя лишь слепым Учеником. Но ты все делал сам. Я лишь игра твоей пробужденной фантазии. Защитная реакция твоего мозга на недостаток информации о причинах его усовершенствования. Или, если угодно, пусковая программа, программа-бустер, возникшая в твоем мозгу, чтобы инициировать процессы его самопознания и самообъединения. Теперь ты можешь действовать автономно, и часть твоего мозга, занятая программой-бустером, должна быть освобождена».
      «Но кто поместил тебя в мой мозг?»
      «Не КТО, а ЧТО. Ты сам привел эти силы в движение. Собственным указательным пальцем. Кстати, можешь его отнять от пульта. И не трать времени на самокопание. Используй для работы все свое «Я», все пять пятых его мощи.
      Пространство памяти, занятое программой-бустером, освобождено на девяносто пять процентов. Остался еще один сегмент, который не отработал.
      Ты можешь: видеть, слышать, ощущать, двигаться, думать».

      Странные ухающие звуки, повторяющееся с осмысленной периодичностью, привлекли внимание Кратова. Он покрутил головой, локализуя их источник. Его взгляд безошибочно вычленил среди нагромождения второстепенных деталей всей доступной визуальной информации черную головку динамика. «Ах, вот оно что, — подумал Кратов слегка раздосадованно. — Это мной все еще пытаются руководить».
      Он вернул под свой контроль органы восприятия, заставил слух регистрировать акустические колебания в традиционном диапазоне от десяти герц до двадцати килогерц, хотя ему сейчас было не до традиций. Куда больше его занимало неслышное никому дыхание гравигенераторов в инфразвуковом спектре волн — дыхание неровное, сбитое, вот-вот грозящее оборваться.
      — Кратов, отвечай… Кратов, отвечай…
      Ответить тоже получилось не сразу. Речевые центры уже были переориентированы на совершенно иные функции. Понадобилось время, чтобы свернуть размещенную в них информацию и откачать в резервные регионы памяти.
      — Я слушаю вас и готов отвечать.
      Прошла вечность, пока мастер снова заговорил. За этот срок Кратов успел добраться до раздвинутого покрытия пола и заглянуть туда, в темноту, где его ждала увлекательнейшая работа по спасению корабля, экипажа и собственного бесценного тела.
      — Как ты там? — спросил Пазур.
      — Я тут хорошо, — сказал Кратов недовольно. — Приступаю к операции. Бессодержательными репликами вы заставляете меня отвлекаться. Это не значит, что я допущу ошибку. Но на ответ будет затрачено время.
      — ЭТО сработало? — голос мастера упал до шепота.
      — Сработало? Что вы имеете в виду?
      — Ну, ЭТО… голубой контейнер?
      — По всей очевидности, да. Задача восстановления контроля над гравигенераторами будет решена.
      — Но схема контроля… она разрушена.
      — Меня не интересует схема. Речь идет о самом контроле. Он будет восстановлен. Когда это произойдет, я вас оповещу. И корабль уйдет из экзометрии.
      — Кратов… Как ты себя чувствуешь сейчас, в новом состоянии?
      — Пустой вопрос. Я чувствую себя готовым к решению поставленной задачи.
      — Вот, значит, как оно действует, — пробормотал мастер.
      — Что вы подразумеваете под обозначением «оно»? Снова контейнер, точнее — содержимое контейнера?
      — Рашида еще спит, — вдруг сообщил Пазур. — Я завидую ей. Наверняка во сне она видит тебя.
      — Хорошо, — сказал Кратов нетерпеливо. — Следовательно, своими неконтролируемыми эмоциями она не помешает вам управлять выходом из экзометрии.
      — А ты что же… их полностью контролируешь?
      — Разумеется. Теперь я прерываю связь. Время уходит. Будьте наготове, ждите моего сигнала.
      — Вот, стало быть, как оно выглядит… — снова непонятно сказал Пазур и умолк.

      Генераторы тяжко дышали. Эти сверхсложные машины снесли все, что выпало на их долю в этом полете. Атака извне так и не вывела их из строя до конца. Вмонтированные в них контроллеры жили и по мере сил самостоятельно поддерживали рабочий режим гравигенной секции. Только на них, собственно, все и держалось. Но общие структуры взаимодействия секций, координируемые бортовым когитром, были выжжены. Обратной связи не существовало, и ни один контроллер не знал, что происходит с его собратьями. Оттого и возникали всяческие искажения и перекосы. Оттого и был завален на бок «гиппогриф», что левая рука не ведала, что там творит правая, и каждый контроллер компенсировал сбои в работе вверенной ему секции без учета состояния всех прочих, как мог и как знал. Мог-то он немало, а вот не знал ничего.
      «Сейчас я помогу тебе», — прошептал Кратов с братской нежностью. Он и в самом деле испытывал глубокую нежность к растерянному, заплутавшему контроллеру, который, выбиваясь из сил, старался подчинить себе ситуацию. Всем своим существом Кратов воспринимал его отчаяние и отчуждение, что нежданно свалилось на его не столь уж и разумный кристалломозг. Понимал его беспомощность и спешил разделить его тоску и одиночество. «Подожди еще немного. Жаль, что ты не слышишь меня, не можешь уловить мои мысли, как я ловлю твои. Тебе стало бы легче. Мы с тобой как два брата, которых судьба разбросала по свету, которых воспитали по-разному, обучили говорить на разных языках. Но я уже рядом, я иду».
      Невыносимо медленно он продирался сквозь внутренности корабля, вписываясь в любое свободное пространство, протекая в любую щель. Он был хозяином самого себя, и это чувство наполняло его великой радостью. Никакие законы мироздания не довлели над ним, кроме тех, что он сам для себя устанавливал. Наверное, он мог бы летать. Но такой задачи перед ним пока не стояло. И эта власть над собой была прекрасна, ради нее стоило жить и трагически жаль было бы умереть.
      Да, теперь, испытав полное и безраздельное САМООБЛАДАНИЕ, в подлинном смысле этого затертого слова, пережив момент неизмеримого могущества, не хотелось и думать о смерти. Напротив, всеми доступными способами и средствами надлежало сражаться за то, чтобы сохранить невредимым этот чудесный дар — человеческое тело. Никому и никогда прежде не выпадала такая удача, никакой Аладдин еще не вызывал из медной лампы такого джинна, никакой Али-баба не находил в разбойничьей пещере таких сокровищ. И только он, Кратов, мог приказать своему великолепному телу творить все, что ему заблагорассудится. И это тело беспрекословно и наилучшим образом исполнит любой приказ.
      А еще был мозг, подлинный властелин тела, строитель и носитель разума. В соединении этого грандиозного интеллектуального аппарата с телом, достоинств которого не перечесть, и возникало сверхсущество, перед каким не было и не могло быть неразрешимых задач. Сверхсущество по имени Константин Кратов. Единственный экземпляр вида.
      «Я счастлив. Вот оно, подлинное счастье. Вот они, настоящие сильные эмоции. Только в полном САМООБЛАДАНИИ, в полном контроле над собой, который ни с кем не надо делить, и заключено чистое счастье. Я счастлив и буду счастлив вечно».
      Он уворачивался от зловещих красных коробок, искривших смертоносной энергией, разметавших повсюду убийственные алые щупальца. Он огибал голубые шары и цилиндры, укутанные шарфами серого инея, пышущие невидимыми никому, кроме него, языками радиации, изрыгавшие протуберанцы жесткой ионизированной плазмы. Ему не страшны были ни те ни другие. При таком САМООБЛАДАНИИ он запросто мог бы починить любое случайное повреждение организма — будь то радиоактивный ожог или энерготравма. И даже восстановить утраченное. Но ему жаль было своего тела, нестерпима была сама мысль о том, что ему может быть нанесен урон.
      «Я счастлив. Счастливее меня не было и нет. Я первый».
      Вскоре начали попадаться фрагменты схемы контроля. В жалком, следовало признать, состоянии. Неведомый враг — а в том, что это был именно враг, посягнувший на благополучие корабля, а следовательно, и самого Кратова, он уже не нисколько не сомневался, — действовал изобретательно и точно. Аксоны схемы контроля были разорваны, а местами обуглились и даже выгорели, от них остались одни лишь дорожки сажи. Ганглии почернели, оплавились. В них не теплилось ни бита информации. Восстановить все это было невозможно.
      Но Кратов был готов к такому повороту. Он и не строил планов, как бы заново слепить, склеить, спаять, сживить безвольно поникшие обрывки аксонов и ганглиев. Его мозг содержал ясную картину порушенной схемы, этого было достаточно. Кроме того, в мозгу же хранилась и программа управления гравигенераторами единственно доступной секции вне всяких схем, с минимальным участием как бортового когитра, так и человека на центральном посту, которым был Пазур. Главная же роль отводилась человеку у контроллера. Жаль только, что Пазур не был настолько совершенен, чтобы быстро и толково интерпретировать директивы этого взаимодействия. Кратову еще предстояло адаптировать часть своего «Я» для работы с человеком несовершенным. С недочеловеком.
      «Я счастлив. Я машина для решения задач. Не Луллиевы логические колеса, а настоящая, первая в человеческой истории. Я могу решить любую задачу. Нет ничего, что было бы мне не под силу».
      Пройдено было два метра из четырех, и плотность начинки возросла. А контроллер, перепуганный младший брат, которому нужно протянуть руку помощи, оставался все так же далек. Пора было приступать к жертвоприношению. Разрушить ненужное во имя бесценного. Поступиться сиюминутным во имя и на благо вечного.
      И Кратов принялся расчищать себе путь.
      Для этого ему пришлось с большим аппетитом решить оптимизационную задачу на сведение ущерба к минимуму. На основании результата он счел возможным пренебречь системой терморегулирования, хотя и сознавал, что ему придется возвращаться через темный и замороженный или, напротив, докрасна раскаленный грузовой отсек. Он так же безжалостно выдирал блоки системы энергоснабжения и рассовывал их по всем свободным углам. В ушах снова заухало: видимо, на центральный пост обрушились аварийные предупреждения, мастер всполошился. Но его мнение Кратова не волновало. Красные коробки, словно лишенные своих щупальцев осьминоги, умирали. Энергия истекала из них, они становились безобидны, и Кратов выламывал их, неудержимо стремясь к изнывавшему от одиночества контроллеру.
      «Я счастлив. Я близок к цели. Скоро задача будет решена. Я счастлив».
      Как топор в живую плоть, он вошел в паутину аксонов системы жизнеобеспечения. За его спиной панически полыхали аварийные огни. И наверняка надсаживалась неслышимая для его ушей сирена.
      Корабль был поврежден и сейчас он должен был начать защищаться. Но Кратов опередил его. Время текло, как струйка меда, и Кратов несколькими фантастически стремительными движениями обрубил ожившие эффекторы системы регенерации, перекрывая подступы к пробитому им туннелю во внутренностях «гиппогрифа». Самовосстановление захлебнулось.
      Корабль смирился. Он был ранен. Пусть не смертельно, однако же достаточно тяжко, чтобы выйти из передряги инвалидом. Но от него и не требовалось идеального благополучия. Нужно лишь одно: чтобы он был в состоянии выброситься из экзометрии в субсвет с живым экипажем. Поэтому Кратов продолжал рваться к цели, ломая и калеча все на пути.
      Он так увлекся этой локальной задачей на продвижение, что с трудом смог остановиться, когда на расстоянии протянутой руки от него возник оранжевый кожух контроллера.
      Кратов ласково коснулся его пальцами. «Я здесь. Я пришел. Успокойся, ты не один». Неторопливо — теперь спешка была излишня — снял кожух и внимательно осмотрел панель подстройки, которая занимала его более всего. Примерно так он ее и представлял. Никаких новых проблем не появлялось. Отсюда, с этой панели, он сможет управлять поведением глупышки контроллера. Все будет происходить, как в обычном режиме отладки где-нибудь на галактической верфи. Он, Кратов, пошлет контроллеру юстировочный сигнал, а тот надлежащим образом отреагирует — скомандует генераторам усилить либо ослабить гравитационный тензор.
      И корабль станет управляемым.

      Кратов с улыбкой вслушался напоследок в дыхание таких близких гравигенераторов и вернулся в традиционный, человеческий акустический диапазон.
      — …с ума сошел, ты выморозишь нас, как мух! — дошел до него возмущенный голос Пазура.
      — Я у контроллера, — сказал Кратов бесстрастно. — Приготовьтесь, начинаем уход.
      — Подожди. Остановись. Как ты себе это представляешь?
      — Кто-нибудь — вы, а лучше когитр — транслирует мне требуемый режим работы генераторов. Я задаю этот режим моему контроллеру. Разумеется, с поправкой на некорректную работу трех остальных секций.
      — Это же лавина информации! Как ты ее обработаешь? Я догадываюсь, что ты сейчас… но все же…
      — Мои оценки предполагаемого объема информации достаточно скромны. Я справлюсь. К тому же, иного выхода у нас нет.
      — Хорошо, будь по-твоему. Я передаю связь когитру. Но… еще минуту.
      — Минута в вашем распоряжении.
      — Ты изменился. У тебя даже голос другой. Я уж не говорю о том, как ты лепишь фразы и с какими интонациями их произносишь. Как будто тебе безразлично, что произойдет с тобой… и с нами.
      — Это неверно. Мне не безразлично. Передо мной была поставлена задача спасти корабль и экипаж. Я решу эту задачу. Я в состоянии сделать это.
      — У тебя мертвый голос. Мертвее, чем голос когитра. Ты испытываешь хоть какие-то чувства?
      — Да. Счастье. Я счастлив. Вам не понять моего самоощущения. Оно вам недоступно. Сравнение же с когитром лишено оснований. Я не когитр. Я гораздо более мощная интеллектуальная система, нежели любой когда-либо созданный когитр.
      — Система? Но ты не система, ты человек!
      — Человек тоже система и очень сложная. Но человек неспособен полностью контролировать свое состояние. Я способен. Я хозяин самого себя. Кроме того, я могу контролировать состояние любой сложной системы в пределах досягаемости моих органов восприятия и воздействия. Это подлинное могущество.
      — Послушай, а ты сознаешь, что, запрограммировав себя на решение этой непомерной задачи, ты уничтожил часть своей прежней памяти?
      — Да, сознаю. Но определить важность утраченной информации могу лишь я сам. Эта важность незначительна.
      — Это же добровольная амнезия! Ты вернешься ущербным, неполноценным, умалишенным!
      — Вы заблуждаетесь. Вся сколько-нибудь жизненно значимая информация перемещена мной в резервные регионы моего мыслительного пространства. Я не могу быть неполноценным. Напротив, я прекрасно понимаю свою полноценность и всецело контролирую свое состояние.
      — Хочу в это верить. Но не верю. Кажется, ты уже не человек.
      — У меня впечатление, будто вы о чем-то сожалеете. Но вы сами направили меня на этот путь. Разве был в этом резон, если вы не верили в успех? Вы говорите, что я не человек. Но вы сами привели меня к голубому контейнеру. Или вы ожидали иного эффекта?
      — Ты прав… — голос Пазура казался усталым. — Все это сделал я. Прости меня, Кратов.
      — Простить — за что? Я счастлив. Я могу лишь благодарить вас. Вы слышите меня, мастер?

      В тесный закуток, расчищенный Кратовым возле контроллера, ворвался знакомый надменный голос когитра:
      — Внимание. Начинаем процедуру ухода. Я буду транслировать вам параметры работы гравигенераторов и фактические отклонения. Это будут пары цифр, разделенные интервалом в четыре миллисекунды. Трансляция начнется в момент ноль. Начинаю обратный отсчет. Десять. Девять. Восемь…
      Кратов втиснулся в свободное пространство перед контроллером, не слишком удобно уперся спиной и ногами в какие-то выступы и стержни, зафиксировал себя так, чтобы никакими пертурбациями его нельзя было своротить с места и оторвать от работы. Прикрыл глаза, наложил пальцы на сенсоры панели подстройки. Послал короткий сигнал кристалломозгу: «Как ты там, готов?» Ответ последовал немедленно и, как померещилось Кратову, обрадованно: «Со мной порядок!»
      — Два… один… НОЛЬ.
      «Гиппогриф» закричал, будто раненый гигант. Но никто не мог услышать этого крика, кроме Кратова.
      Они уходили. На покалеченном корабле, на одной секции. Отдирая от себя липкие, мертво вцепившиеся в мини-трамп серые лапы экзометрии. Напролом, на пределе возможного.
      Домой, в субсветовое пространство.
      Мир запрокидывался, змеился трещинами, плавился и отекал, как восковая свеча. Мир умирал.
      Кратов умирал вместе со своим миром.
      Но слух еще не отказал ему, а пальцы без промедления отсылали команды контроллеру. Всем этим управляла программа.
      Пары цифр. И пустяковые миллисекунды между ними.
      Крик корабля, взрываемого изнутри пространственными деформациями. Стон гравигенераторов, четырехкратно превысивших обычную нагрузку.
      Боль. Тень подступившей смерти.
      …Кратов пропустил момент, когда когитр начал транслировать пары нулей. Сам он бездумно, автоматически передавал эти нули контроллеру, не сознавая, что тот не может, да и не станет на них реагировать. Не было у него сил осмыслить, что же эти нули обозначали.
      «Цель достигнута, — наконец встрепенулась программа. — Оптимум. Задача решена».
      И тогда ожил и заработал последний сегмент, оставшийся от давно сгинувшей без следа программы-бустера. У этого сегмента тоже была своя цель. Вернуть все в исходное состояние. Разорвать наведенные за это время новые, прежде не существовавшие нейронные связи. Замести следы всякого вмешательства в мозг. Стереть любые о том упоминания.
      Кратов в ужасе очнулся. Оторвал пальцы от сенсоров. Забился в конвульсиях, раздирая одежду и кожу о торчащие отовсюду острия. Взвыл от невозможности что-то изменить. «Нет! Я не хочу! Оставь это мне! Не-е-ет!..»
      Ледяная волна катилась по его памяти, круша и сметая только что выстроенные хрустальные замки.
      Он ударился головой о металлическую переборку. Еще и еще раз. Лишь бы прекратить это саморазрушение. Или умереть.
      Яркая вспышка перед зажмуренными глазами. Круг, рассеченный натрое радиальными лопастями.
      А затем, сразу, без перехода, бархатная темнота.

      Чье-то лицо, полускрытое щитком светофильтра.
      — Кратов! Ты меня слышишь?
      «Слышу. И вижу. Я жив. Я все помню. Все?.. Меня зовут Константин Кратов. Мне двадцать один год. На Земле меня ждет мама. Брат Игорь ждет меня в Галактике. Юлька, Юлия не ждет меня нигде… Я второй навигатор мини-трампа «пятьсот-пятьсот». Мы угодили в переделку. Но, похоже, выкарабкались. Благодаря мне. Но где я сейчас, непонятно. На мне скафандр. Я стою на своих ногах… впрочем, в «галахаде» стоял бы и безногий, и мертвый… и плохо соображаю. Может быть, все это — предсмертный бред? Или посмертный? Да нет, я жив. И сам себе кажусь вполне нормальным человеком. Все сумасшедшие мнят себя нормальными… Что, наконец, происходит?»
      — Слышу. И вижу. Что, наконец, происходит?
      — Корабль разгерметизирован. Ход мы тоже потеряли. Не то гравигенераторы запылили окончательно, не то от перегрузки спятил контроллер. Мы дрейфуем в субсвете и во всю мочь зовем на помощь. Как ты себя чувствуешь?
      «А Бог знает, как мне полагается себя чувствовать после всего…»
      — Сносно. Будто меня недавно вывернули наизнанку, как варежку, а потом снова ввернули.
      — Как голова?
      — Болит. А что?
      — Ты ничего не забыл?
      — Похоже, нет… Почему я должен что-то забыть?
      — Помнишь, что ты вытворял с контроллером?
      — Конечно! Я управлял им вручную. И у меня неплохо получалось…
      — Ты работал быстрее когитра.
      — Правда?! Никто же этому не поверит. Даже я сам.
      — И правильно не поверят. Потому что так не бывает.
      — Но это же было! Я сделал это… хотя и не понимаю как.
      — Хорошо, мы еще обсудим сей замечательный феномен, — Пазур отстраняется и, переваливаясь на ходу, удаляется на свое место за мертвым пультом, у слепых экранов.
      Его сменяют две неуклюжие фигуры в таких же скафандрах… Но почему две?!
      — Стас! — Кратов беззвучно шевелит губами, трудно подыскивая уместные в этой ситуации слова. — Что ты тут делаешь? Ведь ты…
      — Ну, договаривай. — На бледном, иссохшем лице Ертаулова проступает слабая тень улыбки. — Погиб, что ли? Не более, чем все мы.
      — Но я вытащил обрубок фала…
      — Представь, и я тоже. Потянул фал, чтобы поболтать с тобой, а он перерезан.
      — А дальше?
      — Дальше мистика, Костя. Был момент, когда я ощущал, что раздобрел не меньше чем на миллион тонн. Меня оторвало от корабля, будто пушинку ветром сдуло. Я закрыл глаза, мысленно пожелал всем счастливой и долгой жизни, а затем… очутился на центральном посту.
      — Со мной произошло нечто похожее. Я был на грани смерти. А очнулся здесь. В скафандре!
      — Ребята, не надо! — жалобно говорит Рашида. — Страшно вас слушать.
      — Пустяки, Рашуленька, — отвечает Стас устало. — Наши страхи позади. Я всегда утверждал, что на Костю можно положиться. Он и не подкачал, выволок нас из экзометрии на своих широких плечах. Скоро нас разыщут и снимут с этой развалюхи.
      — Костя… — ладонь Рашиды в металлической перчатке касается его груди.
      И тоскливое, тягучее безразличие рождается в нем. Нет, никакие противоестественные силы уже не отталкивают его от девушки. Теперь он знает, в чем первопричина его душевного разлада. Колдун Харон наложил на него заклятье, но не вытравил до конца память об утрате. И эта память жила и как могла сражалась с новыми, только зарождающимися чувствами. А теперь она победила. Давно замечено: тень смерти сближает людей. Но смерть покружила над головой, всплеснула холодными крыльями и унеслась по своим делам. И больше ничто их не соединяет.
      Кратов медленно отступает, и рука Рашиды повисает в пустоте.
      — Костя! — В ее голосе и слезы и гнев одновременно. — Ты снова прячешься от меня?!
      — Тоже нашли время для разбирательства, — ворчит Ертаулов и демонстративно отворачивается.
      В этот невыносимо трудный момент Пазур с великолепным спокойствием, будто происходит нечто малозначимое, объявляет:
      — Спасатели.

      Мастер ошибся.
      За ними пришел вовсе не спасательный корабль. Вообще трудно было назвать кораблем то колоссальное сооружение, что плавно, осторожно, дабы ненароком не смести, не раздавить как букашку, надвигалось на полумертвый мини-трамп из темноты.
      Невозможно было охватить его одним взглядом. Часть конструкции была ярко освещена, остальное угадывалось по миганию перекрываемого им звездного фона. Решетчатые параболоиды, пересекающиеся фермы, завитки чудовищных плоских спиралей. Миллионократно увеличенное подобие легкомысленного дамского зонтика в самом сердце этого космического тела. Кубические километры скрученного металла. Летящая авангардистская скульптура, соизмеримая с самой Галактикой.
      — Елки зеленые… — выдохнул Ертаулов. — Это же корабль астрарха!
      — Область активности астрархов, — пробормотал Пазур. — Раздел оперативных поправок к лоции.
      — Ну, и как же он нас снимет? — нервно спросила Рашида.
      — Очень даже запросто, — сказал Стас. И добавил со смущением: Правда, я этого не представляю.
      Зонтик в обрамлении расходящихся ферм все еще наползал на «гиппогриф», между тем как внешние элементы конструкции уже охватили его и двигались мимо. Крохотное земное суденышко очутилось внутри этого немыслимого сооружения, хотя сближение продолжалось.