– С годами ты становишься большой эгоисткой, – вслух побранила она себя и подумала, что, возможно, теперь она стала ничуть не большей эгоисткой, чем была прежде. – Каких свидетелей прошлого могли бы мы выудить, чтобы они дали против тебя показания? – задала она вопрос, и перед ее мысленным взором немедленно возникло заплаканное лицо ее матери. Она не смогла помешать его появлению.

– К чертям собачьим всю эту ерунду! – пробормотала Джесс, быстро набирая номер своей сестры в Эванстоне, ожидая, пока раздадутся шесть гудков. – Возможно, я ее отрываю от детей, – ворчливо произнесла она, не зная, ждать ли ей дальше или повесить трубку. Но тут в трубке раздался незнакомый голос.

Этот голос был чем-то средним между храпом и вздохом, непонятно – мужской или женский.

– Алло? – болезненно прозвучал этот голос.

– Кто это? – спросила Джесс. – Морин, это ты?

– Это Барри, – прошептал голос.

– Барри! Что случилось?

– Ужасная простуда, – произнес Барри, с явным трудом выдавливая из себя слова. – Ларингит.

– Бог мой! Как ты себя чувствуешь? Судя по голосу, ужасно.

– Хуже, чем ты думаешь. Доктор прописал мне антибиотики. Морин пошла в аптеку, за лекарствами.

– Отлично. Теперь ей надо ухаживать за четырьмя детьми вместо трех, – бухнула Джесс, не подумав.

Наступило неловкое молчание.

– Прости, – поторопилась извиниться Джесс. Разве она не хотела сделать примирительный жест, позвонив сюда? – Это как-то невольно сорвалось с языка.

– Ты просто не можешь сдержать себя, правда? – хрипло спросил Барри.

– Я же извинилась.

Опять пауза, более продолжительная. Потом донесся голос чуть ли не из потустороннего мира. Он говорил медленно, обдуманно.

– Ты получила мое письмо?

Джесс замерла. Перед мысленным взором возник пропитанный мочой клочок вонючей бумаги.

– Какое письмо? – спросила Джесс и услышала, как где-то в отдалении заплакал ребенок.

– Проклятье, они просыпаются! – воскликнул Барри, его голос прозвучал почти нормально. – Джесс, мне надо идти к детям. Нам придется поговорить об этом в другой раз. Я передам Морин о твоем звонке. Всегда приятно побеседовать с тобой.

Уши заполнила давящая тишина. Джесс быстро повесила трубку, но не сдвинулась с места. Нет, это невозможно! Неужели можно даже допустить такую мысль? Неужели ее свояк, муж ее сестры, Господи помилуй, отец ее племянника и двух племянниц-близнецов, уважаемый бухгалтер, неужели он действительно может оказаться человеком, который прислал это омерзительное письмо, которое она получила по почте?

Конечно, она ему не нравилась. С самой свадьбы сестры они норовили вцепиться друг другу в горло. Ей не нравился его подход к жизни, ему – ее поведение. Он думал, что она испорченная женщина, лишенная юмора, намеренно задирает его. Она находила его ограниченным, властным и злопамятным. Она обвинила его в том, что он лишил независимости ее сестру. Он ставил ей в вину то, что она подрывала его отцовский авторитет. Джесс, как-нибудь ты зайдешь слишком далеко, сказал он ей в тот вечер за ужином. Была ли в этом угроза или просто признание существующего положения дел?

Она вспомнила, как Барри злорадствовал по поводу того, что увел клиента у своего бывшего партнера и предполагаемого друга. "Я ничего не забываю, – хвастался он. – Я не успокаиваюсь, пока не расквитаюсь".

Не характерно ли для Барри сквитаться с людьми в форме пропитанных мочой писем? Не послал ли он обрезки волосков со своего срамного места для того, чтобы намекнуть на какое-то извращение? Неужели она отвратила его до такой омерзительной степени?

Скольких мужчин она сумела оттолкнуть от себя в молодости?

Джесс потерла переносицу. Кандидатов в такой список было множество. Даже если исключить всех мужчин, которых она отправила в тюрьму, оставалось бессчетное числодругих мужчин, которых она преследовала, адвокатов защиты, которых она оскорбила, коллег по работе, к которым она цеплялась, потенциальных воздыхателей, которых она отшивала. Даже ее родичи не были ограждены от ее своеобразного обаяния. Любой человек из сотни мужчин мог послать ей такое письмо. Она нажила себе столько врагов, что могла загрузить почту работой на многие недели.

Зажужжал зуммер. Джесс машинально схватила трубку телефона, но когда услышала гудок, поняла, что звонил не телефон, а кто-то стоящий у парадных дверей в подъезд. Она подошла к микрофону внутренней радиосвязи возле двери своей квартиры, выходившей в коридор, думая, кто бы это мог быть, неуверенная в том, хочет ли она об этом узнать.

– Кто там? – спросила она.

– Адам, – послышался односложный ответ. Она нажала кнопку, открывающую парадную дверь. Через несколько секунд он уже был у двери в ее квартиру.

– Я пытался позвонить, – были его первые слова при виде ее. – Сначала никто не ответил, а потом номер оказался занятым. Собираетесь ли вы пригласить меня войти?

Она вспомнила слова Дона: «Он здесь неизвестная величина, Джесс. Кто все-таки этот человек?»

– Вы, наверное, находились где-то неподалеку. – Джесс продолжала стоять в дверях, закрывая вход. – По телефону я разговаривала не так долго.

– За углом дома.

– Доставляли кому-то обувь?

– Поджидал вас. Собираетесь ли вы пригласить меня войти? – опять спросил он.

Он здесь неизвестная величина, Джесс.

Мысленно она вернулась к тому моменту, когда в первый раз увидела Адама Стона. Вандализм в отношении ее машины, пропитанное мочой письмо, порванное нижнее белье – все это случилось уже после той встречи. Адам Стон знал, где она работает. Он знал, где она живет. Он даже проспал ночь на ее тахте.

Ладно, молчаливо согласилась со своими мыслями Джесс, у него была возможность сделать все это. Джесс устремила внимательный взгляд в его спокойные карие глаза. Но что бы могло побудить его терроризировать ее?

Мысленно она перелистала досье своей памяти. Могло ли так быть, что она когда-то обвиняла его? Посадила его в тюрьму? Может быть, он приходился братом кому-то, кого она засадила за решетку. Или другом. Может быть, он чей-то наемный убийца.

А может быть, это воскресший из мертвых Аль Капоне, усмехнулась она. Может быть, остаток жизни она проведет за тем, что будет выяснять мотивы каждого мужчины, который проявил к ней хоть малейший интерес. Господи, он же не собирается убивать меня, подумала она, отходя в сторону и пропуская Адама в квартиру. Он хочет затащить меня в постель.

– Мне было любопытно, что вчера произошло, – сказал он, снимая куртку и бросая ее поверх ее пальто, как будто их одежда состояла в любовной связи.

Джесс рассказала ему, что ей пришлось сообщить о смерти Конни Девуоно ее матери и сыну, а также об успешном проведении сегодняшнего судебного заседания. Она опустила то, что случилось между этими двумя событиями, что она провела ночь со своим бывшем мужем.

– Знаете, он все еще любит вас, – заметил Адам, крутя настройку стереоприемника до тех пор, пока сумел найти станцию, передающую музыку «кантри». Гарт Брукс весело напевал о том, как в припадке ревности отец убил мать.

– Кто? – спросила Джесс, хотя прекрасно знала, кого он имеет в виду.

– Мужчина с пирожками, – ответил Адам, беспокойно ходя по комнате, и поднял кулек с пирожками, который так и лежал на обеденном столе. – Вы забыли положить их в холодильник.

– О черт, они теперь, как булыжники.

Адам положил кулек обратно на стол, медленно подошел к ней.

– Как вы себя чувствуете?

– Я? Думаю, несколько устала.

– А как вы относитесь к своему бывшему мужу? – задал он уточняющий вопрос.

– Я уже сказала, что мы с ним друзья. – Джесс ужасно хотелось сесть, но она не решалась.

– Думаю, что между вами существует что-то большее.

– Вы ошибаетесь, если так думаете.

– Вчера вечером я звонил вам, Джесс, – продолжал он, подойдя к ней совсем вплотную. – Звонил чуть ли не всю ночь. Было уже, думаю, три часа утра, когда я бросил звонить и лег спать.

– Я не знала, что обязана отвечать вам.

Адам замолчал, отступил на два шага, воздев руки к небу.

– Вы правы. Мне не пристало задавать вам такие вопросы.

– Почему же вы их задаете?

– Точно не знаю. – Он выглядел таким же озадаченным, как чувствовала себя она. – Думаю, что мне хотелось бы знать, на что я могу надеяться. Если вы все еще привязаны к своему бывшему мужу, скажите об этом и меня здесь не будет.

– Я к нему не привязана, – поторопилась ответить Джесс.

– К этому мужчине с пирожками?

– Он знает о моем к нему отношении.

– Но надеется, что вы передумаете.

– Он увлекся кем-то другим.

– Пока вы не передумали.

– Этого не случится.

Несколько минут они пристально и молча смотрели друг на друга.

Он здесь неизвестная величина, Джесс.

В следующее мгновение они оказались в объятиях друг друга, их губы слились, руками он гладил ее волосы.

Кто все-таки этот человек?

Руками он скользнул к ее бедрам, стал целовать ей шею.

Все-таки кто такой этот Адам Стон, Джесс? – опять вспомнились ей слова Дона, как будто ее муж находился где-то внутри ее. Как она могла себе позволить то, что случилось вчера ночью? Неужели она способна на то, чтобы одну ночь с ней спал один мужчина, а на следующую другой? Но разве сейчас не девяностые годы? Не время СПИДа? Разве понятие неразборчивости в связях не устарело, не превратилось в отжившую реликвию более невинных нравов?

Она чуть не рассмеялась при мысли о таком соотношении понятий «неразборчивость» и «невинность». Конечно, она юрист, размышляла она. Она все может вывернуть шиворот-навыворот.

– Я не могу, – быстро сказала она, высвобождаясь из его объятий.

– Не можете что? – Его голос прозвучал почти так же хрипло, как голос Барри.

– Я пока что не готова к этому, – сказала она, отворачиваясь, как будто ища в комнате порицающие глаза. – Я даже не знаю, где вы живете.

– Вы хотите знать, где я живу? В Шеффильде, – выпалил он. – Однокомнатная квартира. В пяти минутах ходьбы от Рингли-Филд.

Неожиданно оба рассмеялись, раздались громкие раскаты хохота. Джесс почувствовала, как лопнуло и рассеялось напряжение последних нескольких дней. Она радостно смеялась, облегчая душу, чувствуя прилив чудотворной свежести. Она закатилась так громко, что у нее закололо в животе и слезы брызнули из глаз. Адам тут же осушил ее слезы своими поцелуями.

– Нет, – повторила она опять, выскальзывая из его рук. – Я, правда, не могу. Мне нужно время, чтобы подумать.

– Сколько же вам нужно времени?

– Я обдумаю, это за ужином, – услышала она свой ответ.

Он уже стоял у двери.

– Куда бы вы хотели пойти?

И опять они хохотали, на этот раз так заливисто, что Джесс согнулась.

– А что, если я что-нибудь соображу здесь?

– Я не знал, что вы готовите.

– Идите за мной, – скомандовала она, продолжая смеяться, пока шла с кульком пирожков на кухню. – Вам один или два? – спросила она, открывая дверцу микроволновой духовки.

Он показал два пальца.

– А я открою бутылку с вином.

– Не думаю, что у меня есть вино, – робко заметила она.

– Нет вина?

Она раскрыла холодильник.

– И мороженого тоже нет.

– Нет вина? – опять изумился он.

– Мы нальем по стакану воды.

– Хлеб и вода, – задумчиво произнес он. – Где вы учились кулинарному искусству? В федеральной тюрьме?

Она перестала смеяться.

– Вы когда-нибудь сидели в тюрьме? – спросила она.

Он вздрогнул, вопрос ему показался забавным.

– О чем это вы спрашиваете?

– Просто стараюсь поддержать разговор.

– Вы себе так представляете вести дружеский разговор?

– Но вы мне не ответили.

– Не думаю, что вы спрашиваете серьезно.

– Конечно, нет, – поторопилась подтвердить она, положила четыре пирожка на поднос и задвинула его в духовку.

– Я никогда не бывал в тюрьме, Джесс. – Адам серьезно посмотрел на нее.

Она пожала плечами, как будто это не имело абсолютно никакого значения.

– Даже не навещали кого-либо из приятелей? – Стремление показаться естественной прозвучало чересчур нарочито даже для ее собственных ушей.

– Вы думаете, я якшаюсь с осужденными преступниками? Джесс, как я попал сюда?

– Об этом вы сами мне расскажете, – ответила Джесс, а Адам лишь улыбнулся на ее слова.

– Значит, вы были единственным ребенком, – произнесла Джесс, когда они сидели на полу перед тахтой и заканчивали свой ужин.

– Очень избалованным единственным ребенком, – детализировал он.

– Моя сестра обычно говорит: дети не яблоки, они не портятся.

– Что еще говорит ваша сестра?

– Ребенка нельзя испортить тем, что вы его чересчур сильно любите.

– Похоже, она очень хорошая мать.

– Думаю, что она такая и есть.

– Но в вашем тоне прозвучала нотка удивления.

– Просто я не ждала от нее такого, вот и все.

– А чего же вы ждали от нее?

– Не знаю. Возможно, блестящей карьеры.

– Может быть, она решила оставить это для вас.

– Может быть, – согласилась Джесс, удивляясь тому, что разговор всегда возвращался к ней самой. – Хотели ли вы со своей женой иметь детей?

– Хотели, – ответил он. – Но как-то не получилось.

Джесс поняла по тому, как сник его голос, что он не хотел бы развивать дальше эту тему. Она прожевала последний кусочек своего пирожка, поднесла стакан с водой ко рту.

– Как выглядела ваша мать? – неожиданно спросил он.

– Что? – Рука Джесс задрожала, вода из стакана расплескалась на пол. Она с трудом поднялась на ноги. – О Господи!

Он схватил ее за руку и нежно потянул опять вниз.

– Успокойтесь, Джесс. Это ведь только вода. – Салфеткой он вытер пролившуюся воду. – Что-нибудь не так?

– Все нормально.

– Тогда почему вы дрожите?

– Я не дрожу.

– Что такое сделала вам ваша мама?

– Что вы имеете в виду, что она мне сделала? – сердито спросила Джесс. – Ничего она мне не сделала. О чем это вы говорите?

– Почему вы не хотите говорить о ней?

– А зачем мне о ней говорить?

– Это показывает, что вы не хотите о ней говорить, – произнес он ровным тоном. – Потому что вы боитесь этого.

– Еще один мой невроз страха? – спросила Джесс с горькой иронией.

– Вам это виднее.

– Кто-нибудь говорил вам, что из вас вышел бы хороший адвокат?

– Джесс, что случилось с вашей мамой?

Она закрыла глаза, мысленно увидела свою мать, которая стояла рядом с ней на кухне их дома, по ее щекам текли слезы. Мне это не нужно, Джесс, говорила она. Мне не нужно этого от тебя. Джесс тут же открыла глаза.

– Она пропала, – наконец сказала она.

– Пропала?

– Она обнаружила небольшую опухоль у себя в груди и порядочно испугалась. Она позвонила врачу, и тот сказал, что примет ее в этот же вечер. Но она так и не пришла на прием к нему. И с тех пор никто ее больше не видел.

– Тогда не исключается, что она все еще жива?

– Нет, это невозможно, – отрезала Джесс. – Это невозможно.

Он потянулся к ней, но она отстранилась.

– Она бы не бросила нас просто потому, что испугалась, – продолжала Джесс, как будто заглядывая глубоко внутрь себя. – Я хочу сказать, что, даже если она и испугалась, а это было именно так, это все равно не значит, что она все бросила и ушла от нас. Она не принадлежала к тем женщинам, которые могут запросто бросить мужа и дочерей, струсить перед жестокой реальностью. Независимо от того, как она была напугана. Независимо от того, насколько она рассердилась.

– Рассердилась?

– Я не имела в виду – рассердилась.

– Но именно это вы сказали.

– Я не собиралась говорить этого.

– Из-за чего она рассердилась, Джесс?

– Она не сердилась.

– Она рассердилась на вас, не правда ли?

Джесс посмотрела в окно. Залитое слезами лицо матери пристально смотрело на нее из-за старинных кружевных занавесок. Мне это не нужно, Джесс. Мне не нужно этого от тебя.

– Я спустилась на первый этаж и увидела, что она уже одета и готова выйти, – начала рассказывать Джесс. – Я спросила ее, куда она собралась, и сначала она не хотела мне говорить об этом. Но потом выяснилось, что она обнаружила опухоль в груди и вечером пойдет на прием к доктору. – Джесс попыталась засмеяться, но смех застрял у нее в горле, как кусочек пирожка, который она не могла ни проглотить, ни выплюнуть. – Это было похоже на мою маму: уже с утра быть готовой, если даже ей надо было уходить только вечером.

– Как те люди, которые накануне вечером отбирают одежду, которую они наденут завтра.

Джесс пропустила мимо ушей намек.

– Она спросила меня, не пойду ли я вместе с ней к доктору. Я ответила; «Конечно». Но потом мы повздорили. Обычные препирательства матери с дочерьми. Она считала меня очень своенравной. Я думала, что она излишне заботлива. Я сказала ей, чтобы она не вмешивалась в мою жизнь. А она на это ответила, что я могу не беспокоиться и не провожать ее к доктору. В сердцах я бросила: «Пусть будет по-твоему» и, хлопнув дверью, ушла из дома. Когда я возвратилась, ее уже не было.

– И вы вините себя в том, что произошло? – Это была скорее констатация факта, чем вопрос.

Джесс порывисто встала, чересчур большими шагами подошла к птичьей клетке.

– Привет, Фред, как дела?

– У Фреда дела идут отлично, – произнес Адам, подойдя к ней сзади. – Чего я не могу сказать о его хозяйке. Все, что вы мне рассказали, вы почитаете за вину, которую носили в себе все эти годы?

– Э, как в отношении нашего договора? – спросила Джесс, смахивая слезы, избегая его взгляда и сосредоточив все свое внимание на маленькой желтой пташке. – Не надо секретов, не надо лжи, помните? – Прильнув к • клетке, она издала негромкие воркующие звуки.

– Выпускаете ли вы когда эту птичку из клетки? – спросил Адам.

– Канареек не полагается выпускать из клетки, – громко сказала Джесс, надеясь унять дрожь тела звуком своего голоса. – Это вам не прирученные попугаи. Канарейки – дикие птички. Их не рекомендуется выпускать из клетки.

– Поэтому вы можете не беспокоиться, что ваш кенар улетит, – мягко произнес Адам.

На этот раз намек был слишком очевиден, чтобы пропустить его мимо ушей. Рассердившись, Джесс резко повернулась к нему.

– Это – домашняя птичка, а не метафора.

– Джесс...

– Скажите, когда вы забросили психотерапию и занялись продажей обуви?

Они стояли, глядя друг на друга. Джесс всю трясло, Адам оставался совершенно спокойным.

– Вы хотите, чтобы я ушел? – спросил он.

«Нет» – подумала она.

– Да, – проговорила вслух.

Он медленно направился к двери.

– Адам, – позвала она, и он остановился, взявшись уже за дверную ручку. – Думаю, будет правильно, если вы перестанете приходить ко мне.

На какое-то мгновение ей показалось, что он может вернуться, обнять ее, рассказать ей все о себе. Но он этого не сделал. Он ушел. Джесс осталась одна в комнате, полной привидений и теней.