- Вот это да! - восхищенно сказал Никодим. - Здорово! Никак не думал, что торговец временем может быть не инопланетником. Ножик ваш. Послушайте, а можно еще разок? Посмотрите, сколько у меня ножей! А лук вам не нужен? Или рыболовные...
      - Нет, только деньги.
      - Деньги... - он поник, глаза у него забегали, как у человека, который не может решиться. - А, была не была! Будут вам деньги!
      Он скрылся за внутренней дверью, его не было довольно долго. Наверное, полез в тайник, решил я, и стал раздумывать о том, что произошло сейчас. Я составил узор для Никодима. У меня это получилось само собой. Мелькнула мысль, что узор - это только ширма для отвода глаз, что расположение шариков никакого значения не имеет, но я ее отбросил. Возможно, я сложил шарики интуитивно. Так или иначе, но у меня теперь есть реальный источник заработка. И никакой рекламы не нужно - Никодим разнесет весть по всему поселку, и ко мне повалят толпами.
      Лавочник вышел из подсобки, в руках у него была кожаная мошна, в которой звякнули монеты. Он сел, отсчитал деньги и выжидательно посмотрел на меня. Я вздохнул, принялся бессистемно переставлять шарики на диске. Затем опять крутанул. На этот раз диск сделал несколько оборотов. Никодим сидел с испуганным видом и хлопал глазами.
      - Черт! - выдохнул он. - Вы классный торговец! Никогда не видывал ничего подобного! Инопланетники показывают всякую чушь, а вы... Еще!
      Он просил снова и снова, пока мошна почти не опустела.
      - Остановитесь, Никодим, - сказал я. - Иначе все ваши сбережения перейдут ко мне.
      Он растерянно порылся в мешочке, чертыхнулся. Я встал, ссыпал шарики в кисет, подмигнул и вышел из лавки. Затем я значительно облегчил запасы продуктовой лавчонки по соседству. Приказчик смотрел на меня с благоговением. Увидев, что мне не дотащить покупки, я велел доставить все в гостиницу.
      Лада была в номере, лежала на кровати с отсутствующим видом.
      - Где тебя носит? - лениво спросила она.
      - Да так, работал немножко, - я звякнул монетами в кармане.
      Лада взглянула с интересом. Тут же в дверь постучали, и вошел посыльный с мешком провизии. Я щедро дал ему на чай.
      - Ого! - Лада подскочила, заглянула в мешок, порылась в нем. - Да ты силен! Как заработал, расскажешь?
      Я показал ей диск и тряхнул шариками.
      - Оба-на! - Лада сделала такое удивленное лицо, что я рассмеялся. - Да ты у меня просто клад! Это же золотое дно! Кто тебя научил?
      - Да был один чудак знакомый, - уклончиво ответил я. - Еще до тебя познакомились.
      - А мне покажешь?
      - Зачем? - я вздохнул. - Это же иллюзия.
      - Плевать, я тоже хочу.
      - Хорошо, - нехотя сказал я и развязал кисет.
      Интересно, подумал я, что она увидит? Впрочем, какая разница? Другую жизнь, где, возможно, совсем не будет меня. Я удачно раскрутил диск, и перед глазами поплыли цветные полосы...
      Зазвенел дверной звонок, и я пошел открывать. За дверью стояла Надя.
      - Привет, - вяло поздоровалась она и прошла мимо меня.
      От нее пахло мокрыми волосами.
      - На улице дождь? - равнодушно осведомился я.
      - Да, как видишь. Хоть бы взял у меня авоську, что ли.
      Я принял у нее из рук авоську. Надя устало сняла плащ, повесила на вешалку, скинула туфли, прошла в комнату.
      - Устала, - сообщила она. - А ты как? Хорошо отдыхается?
      - Неплохо, - без энтузиазма ответил я. - Да, а где Андрейка?
      - Ну вот, - Надя бессильно свесила руки. - Опять то да потому. Сколько раз я буду тебе говорить, что нет никакого Андрейки?
      Она повысила голос и почти прокричала:
      - Когда ты это поймешь, наконец? Я устала тебе объяснять!
      - Не кричи, - спокойно сказал я, и унес авоську на кухню.
      Не хочет говорить. Ни в какую. Ну, ничего, я добьюсь правды. Она ведь придет ко мне за временем. Никуда не денется. Придет вслед за всеми. Время - это ведь как наркотик, чем больше его, тем больше хочется...
      - Здорово как, - тихо сказала Лада.
      - Рад, что тебе понравилось, - так же тихо ответил я.
      - Как в кино. Ну, до катастрофы, помнишь?
      Мы помолчали.
      - Знаешь, а я себя почти не помню до катастрофы - тихо сказал я. - Смутно так, то ли воспоминания, то ли кошмары.
      - Что, так плохо было?
      - Не знаю. Жену помню с сыном, вроде любил их сильно-сильно. Они погибли в катастрофе. А тут встречаю ее, вот она, целехонька, а сына у нее нет. То ли врет напропалую, то ли и вправду мне все приснилось...
      - Так это надо выяснить, - без энтузиазма сказала Лада. - Проследить за ней, куда ходит, к кому. Если сын есть, так она должна его навещать.
      - Кто следить-то станет? Меня она сразу раскусит.
      - Ну, давай я, - нехотя вызвалась Лада.
      - Нет! - твердо сказал я. - Я сам все выясню, незачем тебе в это впутываться.
      Помолчали.
      - Покажи мне еще, а? - попросила Лада. - Ну пожалуйста!
      Я снова разложил шарики на диске, раскрутил...
      Я подошел к окну, посмотрел на мокрую улицу. Пешеходы перепрыгивают через лужи, прячутся под зонтиками. Вот проехала шикарная иномарка, забрызгала старика в военном дождевике. Старик злобно кричит что-то, потрясает кулаком. Кричать бесполезно. Успокойся, старик, побереги нервы, их немного у тебя осталось... По соседней улице грохочет трамвай, предупредительно звенит кому-то.
      Почему такая тоска в душе? Что-то ноет, саднит, как будто не доделал что-то важное, существенное, от которого зависит дальнейшее благополучие. А, завтра заканчивается мой отпуск, и мне придется выйти на работу. Неужели только от этого такое плохое настроение? Беда в том, что я не знаю, чего хочу. Прав был Борис, прав. Не знаю, и, что самое печальное, не стремлюсь узнать. Деньги для праздного времяпрепровождения на меня ниоткуда не свалятся, богатых родственников за границей у меня нет, поэтому завтра выходить на работу и работать, работать...
      - Тоска и апатия - первые признаки неудачника, - послышался голос Бориса.
      Я повернулся и увидел его сидящим в кресле, в неизменном грязном балахоне и сандалиях на босу ногу.
      - Да-да, - сказал он. - Не смотри на меня так, как будто не согласен. От тоски и апатии происходят все беды. Человек, подверженный им, становится слабым, беспомощным, он не способен признать свое неумение жить и готов все свалить на обстоятельства, на родителей, которые родили его не в той стране, на страну, которая не додала ему чего-то, на окружение, в котором он вырос, на школьных учителей, которые научили его писать и считать, дали горы ненужной информации, но не научили жить. Можно подойти к вопросу и с другой стороны, и сказать, что тоска и апатия - просто следствия образа жизни неудачника. Да, неудачливость - это образ жизни. Вместо действия - нытье, вместо мыслей - хныканье.
      - Не понимаю, Борис, - попытался защититься я, - почему ты наехал на меня с этим? Да, мне не нравится так жить. Мне тоскливо от такой жизни. Может быть, поэтому я и придумал катастрофу? Создал образ жизни, совершенно отличный от этого. - Я обвел руками комнату.
      Борис пожал плечами.
      - Да, ты создал совсем другой образ жизни. Но преуспел ли ты в нем? Кто ты там? Всего лишь бродяга, жалкий торговец временем, скитающийся из селения в селение.
      - А кем, по-твоему, я должен стать там? Казначеем? Городским головой? Взять власть, как говорит Лада? Поверь, власть мне совсем не нужна. Я так устроен. Это может показаться странным, но я совершенно лишен амбиций. Мне хочется, чтобы жизнь была интересной, только и всего. И мне интересна именно та жизнь! Вот почему я упорно возвращаюсь туда. Помнишь, ты предлагал мне выбрать, в каком из миров жить?
      - Так ты выбрал?
      - Да.
      - Ну что ж, - Борис встал и направился к выходу.
      - Вот так, - прошептал я, глядя на закрывающуюся за ним дверь.
      Я посмотрел на Ладу, которая не отрывал глаз от вращающегося диска, остановил дощечку и Лада вздохнула, как мне показалось, с грустью.
      В это время в дверь постучали, и приказчик засунул в номер свои жидкие усишки:
      - Сударь, там собрался народ, - сказал он.
      - Вот как? И что нужно народу от меня?
      - Просят вас прийти. Желают платить деньги за ваше искусство. Есть свободный номер на первом этаже.
      - Ступайте и скажите им, что приму не более пятнадцати человек. Остальные пусть приходят завтра.
      - Слушаю-с.
      - Вести в поселке распространяются быстро, - сказал я, когда приказчик ушел. Я потянулся и продолжал: - Пойду, поработаю немного.
 

* * *

 
      Лада куда-то ушла. Я подсчитал барыш. Семьсот рублей чистоганом и несколько долговых расписок на столько же. На эти деньги можно безбедно прожить два месяца. А то и три.
      Я уже собрался выходить, как дверь открылась, и на пороге показалась... Надя. Она почти налетела на меня, и стояла в опасной близости. Я видел, что ее эта встреча заставила тяжело дышать, ей не хватало воздуха, она была близка к обмороку. Мои руки сами собой поднялись и притянули ее. Она всхлипнула и прижалась ко мне всем телом, дрожа крупной дрожью.
      - Надя, Надя, что с тобой? - шептал я, лаская ее.
      Я вдруг перестал понимать, что происходит. В моих руках была она, так долго желанная. Я нашел ее губы, и мы начали целоваться, совершенно забыв о том, что дверь осталась незапертой, и в любую минуту в номер могут войти... Она вывернулась, тяжело дыша, повернула ключ в замке и посмотрела так, что у меня закружилась голова. Я словно полетел куда-то, в какую-то бесконечную пропасть... Мы не могли оторваться друг от друга, одежда сама собой куда-то исчезала, и вот от нее не осталось и следа. О, эти прикосновения, губы, такие мягкие и нежные...
      Я шептал что-то бессвязное, я изливал свою нежность, я целовал каждую клеточку ее кожи... Я все же люблю ее? Да, люблю, люблю...
      Потом мы лежали, не в силах остановить дыхание, не размыкая объятий.
      - Я не отпущу тебя отсюда, - срывающимся шепотом вымолвил я.
      Она только кивнула, не в силах говорить.
      Сколько времени прошло, я не знал. Мне показалось, что солнце село, а потом снова взошло, но я не был уверен. Ее тело, ее губы заставили меня забыть обо всем...
      Наконец она пришла в себя, испугалась, прошептала:
      - О Господи! Иван уже ищет меня, наверное.
      И принялась одеваться. Я тоже поднялся.
      - Милый, - прошептала она. - Я ведь пришла тебе сказать, что никакого Андрейки у нас с тобой не было. Я не лгу, поверь мне! Я боюсь тебя, когда ты говоришь о том, кого нет.
      Я отвернулся к окну, тихо сказал:
      - Я верю.
      - Я люблю тебя, милый, - сказала она, чмокнула меня в щеку и выбежала из комнаты.
      Я последовал за ней, думая только о том, чтобы не встретить Ладу. Вышел на улицу и побрел в сторону, противоположную церкви. Я находился в полном замешательстве, меня распирали радость и память о наслаждении, которое я получил, и, в то же время, мучило беспокойство. А как же Лада? И что теперь будет у меня в душе?
      Я свернул с улицы, вышел к реке. Долго сидел, глядя на воду, успокаивался. Это было мое желание? Или нет? Трудно разобраться в самом себе. Борис говорил, что достаточно подспудных стремлений. Как же могло так быть - сознательно я почти ненавидел ее, а подсознательно - любил? И люблю? И что же получается - я хотел, чтобы она осталась жива - она и осталась жива? А Андрейка? Выходит, если Надя не лжет, то я не очень-то и хотел его спасти?!
      Эта мысль подбросила меня в воздух, я принялся ходить по берегу, пытаясь остудить голову, в которой варилось нечто совсем уж невообразимое. Поначалу я проклинал себя, называл такими страшными словами, что если бы меня кто-нибудь услышал, то пришел бы в ужас. Потом, несколько успокоившись, сказал себе, что раз так получилось, значит, так тому и быть.
      Я очень долго просидел на берегу. Подул ветер, сначала слабый, потом все сильнее и сильнее. На небо наползли тучи, становилось прохладно. Я нехотя пошел назад, едва переставляя ноги. Нужно собраться, не стоит быть таким размазней. Подумаешь, переспал с бывшей женой! Я встряхнулся, помял лицо, погримасничал, чтобы принять бодрый вид, и зашагал к постоялому двору.
      В номере меня ждала Лада. Она как-то странно взглянула нм меня, и мне показалось, что она знает о моих похождениях. Я сразу отвернулся, чтобы скрыть смущение.
      - Сколько лет должно быть твоему сыну? - глухо спросила она.
      - Зачем тебе? Одиннадцать.
      - Ага, - Лада покивала. - В таком случае я знаю, где он.
      - Что? - я сел на стул, потому что ноги у меня просто подломились.
      - Я выследила твою благоверную.
      При этих словах мое сердце стукнулось о грудную клетку и мне захотелось удержать его руками.
      - Да. - Лада холодно взглянула на меня. - Твой отпрыск живет в церкви.
      - В церкви?
      - Я не знаю, что он там делает, видимо у батюшки в услужении, или в учениках. Я видела, как твоя с ним разговаривала, гладила его по лицу, при этом озиралась, как ненормальная.
      Вот черт! Мне показалось, что меня окатили ледяной водой, до того это известие было неожиданным. Что же получается? Надя намеренно пришла ко мне, чтобы убедить в том, что Андрейки нет, легла для этого со мной в постель, говорила, что любит... Она так сильно боится, что я его отберу у нее? Вот так Надя!
      Я свесил руки между колен и понурил голову. Так просидел несколько минут.
      - Ты не хочешь его увидеть? - Лада заглянула мне в глаза.
      - Очень хочу. Теперь он большой. - Я немного подумал и продолжил: - Нет, я боюсь его увидеть. Пойми, тогда ему было четыре годика, он был маленьким херувимчиком... А теперь... Он нашего приказчика называет папой, я уверен. И тут являюсь я... Боже, что я ему скажу?
      - Скажешь, что ты его настоящий отец.
      Я покачал головой.
      - Нет, я даже не буду к нему подходить. Нет-нет, это выше моих сил. Он будет смотреть на меня, как на чужого дядьку, так вежливо-предупредительно, или кротко, как смотрят церковные служки. Черт, я слюнтяй! Самый настоящий, пробу ставить негде! Я пойду и увижу его, поговорю с ним.
      Я вскочил, словно в бреду, посмотрел вокруг невидящими глазами...
      Внизу за конторкой стояли Иван Артемьевич и Надя, о чем-то шептались, и по их лицам было заметно, что они ссорятся. Они враз подняли глаза и глянули так, словно обожгли хлыстом. Я мысленно чертыхнулся, поежился, и вышел во двор. Путь до церкви я проделал почти бегом, сдерживая себя под любопытными взглядами прохожих.
      Церквушка была небольшая, деревянная, обшитая досками, которые немного почернели под дождями и солнцем. Внутри было пусто. Деревянный аналой стоял посередине как перст, на нем лежал потертый псалтырь. С иконостаса сурово взирали лики святых великомучеников и угодников. Сбоку стояло распятие, почти в натуральную величину, вырезанное так искусно, что я вздрогнул, приняв Христа за живого. Пахло ладаном и свечным воском. Навстречу мне вышел батюшка, высокий, черноволосый, с куцей бородкой, в длинной черной рясе.
      - Извините, - сказал я смущенно. - Я пришел...
      - Проходите, сын мой, - сказал батюшка чистым и мощным голосом, эхом отразившимся от свода. - Хотите исповедаться?
      - Нет, пожалуй, - я сделал шаг назад. - Видите ли, я неверующий.
      - Вот как? - батюшка поднял левую бровь. - Однако же, прошу вас.
      Он указал на скамью возле стены. Мы сели.
      - Позвольте мне узнать, - батюшка склонил голову, заглянул мне в глаза. - Вы всегда были неверующим, или стали им в силу каких-то обстоятельств?
      - Пожалуй, да, - неуверенно ответил я. Батюшка смущал меня кротким, но, в то же время, пристальным взглядом. - Катастрофа...
      - Да, - он несколько раз кивнул головой. - Катастрофу многие восприняли как незаслуженную кару Господню, и совершенно безосновательно. Ибо не делает всевышний ничего, что было бы не заслужено человеком.
      - Значит, вы считаете, - осторожно сказал я, - что катастрофа заслужена человечеством?
      - Видите ли, - батюшка уклонился от прямого ответа, - нам, грешным, не дано понять замыслов божиих, мы ведь судим о них со своей колокольни, которая как ни высока, а до неба не дотягивается. Нашим разумом не объять необъятное. Я могу только сказать, что если катастрофа произошла, то мы ее заслужили.
      - Знаете, как интересно, - я усмехнулся. - Я стал неверующим от того, что у меня погибли жена и сын. Но здесь я встретил жену. И узнал, что мой сын жив!
      Я наблюдал за реакцией священника, но на его лице отразилось только удовлетворение.
      - Вот видите, - поспешно сказал он. - Господь был милостив к вам.
      - Не знаю, кто так устроил, - я пожал плечами. - Едва ли это Господь.
      - Но кто же тогда?
      - Стечение обстоятельств. - Я ведь не мог сказать ему о том, что все это устроил я. - Так получилось. В общем, больше у меня нет формальных причин не веровать в Бога, но я не верую. Быть может, вы мне поможете в этом?
      - С удовольствием, сын мой.
      - Путем довольно странных рассуждений, в суть которых мне не хотелось бы вдаваться, я пришел к выводу о том, что душа может быть бессмертна. Но я не могу допустить, что каждую душу создает Бог. Видите ли, я имею высокое образование и некоторое отношение к науке, и я не могу представить, что Бог принимает участие в формировании каждой души.
      - Объясните, почему не можете?
      - Мне кажется, нужно отделять Бога от создателя.
      - Интересная постановка вопроса, - заинтересованно сказал батюшка. - На основании чего вы так считаете?
      Я промолчал. А действительно, на основании чего? На основании слов Бориса, который, как я теперь знаю, ни что иное, как плод моего воображения? Вообразил черт знает что, и пришел к попу обращать его в свою ненормальную веру?
      - Мои основания неясны и туманны, - сказал я. - Никаких доказательств у меня, конечно, нет. Но ведь и у вас нет доказательств, что все происходит так, как вы говорите.
      - Сын мой, - мягко сказал батюшка. - Судя по всему, вы умный человек. Но как умный человек, вы должны понимать, что в области веры никакие доказательства действовать не могут. Просто потому, что для верующего человека они, бесспорно, будут являться доказательствами, а для атеиста - нет. Но меня заинтересовал ваш постулат о различии Бога и создателя. Не могли бы вы изложить свои мысли по этому поводу?
      - Если допустить существование Бога, - начал я, - то можно предположить, что он всемогущ и всесилен. То есть он может вмешиваться в дела людские, если в этом возникает необходимость, он обладает всей информацией, которая только существует на земле и в космосе, необходимой для принятия решений, определяющих лицо мира. А если допустить также существование человека, простого смертного, который в состоянии создать каким-то образом целый мир, и жить в этом мире среди людей, созданных силой его воображения? То есть Бог создает один мир, а человек - тысячи других.
      - Но тогда, - медленно произнес батюшка, - тогда все равно существует мир, созданный Господом. А остальные иллюзорны.
      - Иллюзорны для кого? Для того, кто рождается в них, живет, страдает и умирает? По вашим глазам вижу, что вы настроены скептически. Да, этот человек уже задавал себе тот вопрос, который вертится у вас на устах. А не сумасшедший ли он? А не наступит ли завтра просветление и он поймет, что лежит в психушке? Увы, ответ на этот вопрос пока отрицательный.
      - Этот человек... вы?
      - Ну что вы! - я махнул рукой и улыбнулся, чувствуя себя неуютно. - Если б я! Нет-нет, речь не идет о конкретном человеке. Это всего лишь теория, не подкрепленная практикой.
      - Но даже и в этом случае я скажу, что все во власти божией.
      - Наверное вы правы, - со вздохом сказал я, с тоской думая о том, что не для теологической беседы я пришел сюда. Я поднялся и сказал: - Спасибо вам, батюшка, что уделили мне время для беседы. Скажите, а это распятие, уж не Иван ли делал? Слышал я, его нехорошим прозвищем кличут.
      - Человек не от мира сего, - сказал батюшка, тоже поднявшись. - Художник.
      - Да, сделано божественно.
      - Сын мой, - батюшка слегка тронул меня за рукав. - Приходите в любое время. Здесь вы всегда найдете опору и утешение.
      - Да, конечно. Спасибо. Я буду приходить. Скажите, а вы один здесь?
      - Нет конечно. Старушки помогают, матушка Анна, супруга моя...
      - Я слышал, у вас мальчик служит.
      - Что вы, никакого мальчика здесь нет.
      Батюшка не моргнул глазом. Черт возьми, все лгут, лгут, лгут! Я кое-как попрощался и выскочил из церкви, проклиная себя за то, что не потребовал свидания с сыном, не заклеймил позором попа, лгущего мне в глаза...
      Чувствуя себя весьма скверно, я шел по улице. Дождь все-таки начал моросить, и вместе с холодным ветром это было неприятно. В гостинице меня встретил Иван Артемьич. Вид у него был боевой, он метал бы громы и молнии, если б мог.
      - Простите, сударь, - сказал он, стараясь держаться с достоинством, - но мне нужно с вами поговорить по одному весьма щекотливому делу. Не соблаговолите ли пройти в комнату для разговора?
      Вид у него как у ревнивого мужа, отрешенно подумал я. Не иначе, узнал об измене жены и будет руками у меня перед носом махать. Я прошел вслед за ним в подсобное помещение, где было пыльно, мрачно и почти пусто. Мы сели на стулья друг против друга и Иван Артемьич начал:
      - Я не позволю вам, сударь, так вести себя...
      - Да что случилось-то, помилуйте?
      - А случилось то, сударь, что моя жена и вы...
      - Ваша жена? Простите, но это моя жена!
      - Вот как? - он выдохнул воздух и сразу уменьшился в размерах.
      - Нет-нет, - поспешно сказал я. - Она моя бывшая жена, конечно же. Мы с ней разведены.
      Я понял, что взял неверный тон. Не мне переходить в нападение, и не пристало измываться над обманутым мужем.
      - Тем более, - он опять поднял голову. - Я требую, чтобы вы не подходили к Наденьке...
      - Помилуйте, как же это можно сделать, если она горничная здесь?
      Он мотнул головой, словно отгоняя мои слова:
      - Я не это имел в виду, сударь! Я два часа не мог найти Наденьки...
      - И что? Вы думаете, что она была в это время со мной?
      - Я знаю это! - с вызовом сказал он.
      - Как?! Вы знаете это? - Я помолчал и посмотрел на него со злостью. - Так какого же черта вы не постучали в дверь... нет, почему вы не вынесли дверь и не избили меня?
      Он смутился, принялся нервно ломать пальцы.
      - Вот что, - сказал я, испытывая к нему презрение. - Возьмете откупного?
      Он метнул на меня гневный взгляд, но тут же сгорбился и в глазах у него появился нездоровый жадный блеск, потому что я держал двумя пальцами сотенную купюру.
      - Ну, смелее, - подбодрил я. - Берите.
      Он колебался. Ему хотелось взять деньги и не обидеть постояльца, ведь у него их совсем не много, и, в то же время, его подмывало меня проучить. Я помахал купюрой, стараясь, чтобы презрение не выступило на лице.
      - Но вы сами понимаете, - забормотал он, не сводя глаз с денег, - что положение совершенно недопустимое.
      - О, конечно, я понимаю.
      Он схватил деньги с быстротой лягушечьего языка, выбрасываемого при охоте на мух. Произнес:
      - Думаю, мы с вами договорились.
      Я молча кивнул и вышел. Боже мой! Жена лжет, муж продает жену первому встречному! Ну и семейка!
      Я поднялся в номер. Лада лежала на кровати, положив руки под затылок.
      - Знаешь что? - сказал я, становясь перед ней на колени и обнимая ее. - Я соскучился. Во всем этом дурацком мире ты одна стоишь внимания. Остальные все какие-то... ненормальные.
      - Видел сына?
      - Нет, - я покачал головой, уткнулся лицом ей в живот. - Вместо того, чтобы прийти и стукнуть кулаком по столу, я завел совершенно ненужный разговор о религии с батюшкой. К чему? Не постигаю. Наверное, испугался. Боюсь. Не хочу видеть чужие глаза, которые будут смотреть на меня и не узнавать. И ничего поделать с собой не могу. Потом, как-нибудь.
      - Как знаешь. А я, представляешь, должность получила.
      - Ага! - встрепенулся я, радуясь перемене темы. - И какую же?
      - Я секретарь городского правления.
      - Ну, что же, - я все-таки улыбнулся. - Вполне приличная должность. А оклад жалованья какой?
      - Пятьсот рублей.
      - Просто прекрасно. Нет, серьезно, я рад за тебя. Нет, правда, я не издеваюсь!
      Разговор закончился поцелуем. И на меня вдруг что-то накатило. Жуткое, невероятное возбуждение. Я хотел Ладу так, как не хотел еще никогда...
      После того, как все кончилось, я откинулся на спину и удовлетворенно вздохнул.
      - Самец, - сказал я мысленно. - Самый настоящий, грубый самец. И, что самое печальное, мне это нравится.
 

* * *

 
      - Я пришел тебя предостеречь, - сказал Борис.
      Лада куда-то ушла, видимо на службу, я был в номере один, лежал в постели. Борис пристроился у стола, слегка постукивал по столешнице длинными пальцами. В окно пробивались яркие утренние лучи, в них плясали и веселились пылинки.
      - Предостеречь? О чем?
      - О том, что ты манипулируешь сыном. Дело в том, что он у тебя то есть, то нет. Твоя жена не лгала тебе, когда говорила, что никакого Андрейки у вас не было. Потому что и впрямь не было. Но ты так хотел, чтобы он был, что он... появился.
      - Вот как... - я сел в постели, растерянно похлопал глазами.
      - Когда ты пришел в церковь, то не очень хотел его увидеть. И его не стало. Так что и батюшка тебе не лгал.
      - Вот как... - повторил я.
      - Тебе надо определиться. Либо он есть, либо нет.
      - Опять выбирать?
      - Да.
      - Послушай, - взмолился я, - забери ты у меня эту способность. Пожалуйста!
      - Хм, - Борис посмотрел на меня как на малыша. - Я тебе этой способности не давал. Как я могу ее забрать?
      - Не нужна она мне... - потухшим голосом сказал я.
      Он не ответил. Его уже не было в номере.
      Я бесцельно брожу по улице, смотрю на клены. Скоро трилистники пожелтеют, и начнут осыпаться, - дело идет к осени. Придут дожди, слякоть, небо будет хмуриться, земля напитается влагой. Предосеннее настроение природы как нельзя лучше отвечает моему. Я понял, что с желаниями нужно быть осторожным. Ведь стоит мне захотеть, например, жаркого лета, и оно настанет, вопреки всем законам природы.
      Самое страшное в этой истории, что я не знаю, есть ли у меня сын. Со всем остальным можно смириться, Надю - простить, да, собственно, и сердиться на нее не за что... И тут мне в голову пришла жуткая мысль. Это было как удар о стену, которой мгновение назад не было перед глазами. Надя... Откуда же она взялась? Уж не оттуда ли, откуда и Андрейка?
      Я поежился. Впрочем, что это я? Я сам в точности оттуда же... Когда, когда же наконец, я проснусь в сумасшедшем доме?
 

* * *

 
      Обедать мы ходили в трактир, что помещался в первом этаже одного из домов. Здесь было чисто и уютно. Общий зал всегда пустовал, а вот кабинеты, отделенные тяжелыми темными портьерами, были нарасхват. Здесь горели свечи и создавался приглушенный полумрак, в котором так уютно было поглощать ресторанные закуски.
      Послышалась музыка, и я вздрогнул. Сколько лет я не слышал музыки? Простые мелодии, неумело наигрываемые на губной гармошке, и залихватские звуки гармони Михеича из Кормилово в счет не идут. Тут играла скрипка. Играла тихо, нежно. Это песня Сольвейг. Я откинул портьеру. В пустом зале сидел старик. Седые волосы были всклокочены, подбородок небрит, лицо невероятно бледное, одет он был в потрепанный костюм и туфли на босу ногу. Инструмент упирался в тонкую шею. Больше всего меня поразили его руки с длинными пальцами, напоминающие бледных пауков, со слегка сплюснутыми, словно под ударами молотка кончиками, кожа, покрытая старческим пигментом, золотистые волоски, блестящие в свете свечей. Я встал, подошел к старику. У его ног стоял футляр, обтянутый черной замшей. Он посмотрел на меня бесцветными глазами, без выражения, не как на человека, а как на предмет. Я кашлянул в кулак.
      - Вам что-нибудь сыграть, молодой человек? - спросил он треснутым голосом.
      - Да, если можно, - едва слышно ответил я.
      - Сыграйте канкан, - попросила Лада. - Обожаю канкан!
      Я пожал плечами. Старик взмахнул смычком... Такого канкана я еще не слышал. В нем были женский визг, крики "браво", звон бокалов, застольные голоса и мужской восторг при виде красивых женских ножек. Я взглянул на Ладу. Она смотрела во все глаза, и румянец проступил у нее на щеках.
      - Это... просто... чудо какое-то! - прошептала она, не сводя со скрипача восхищенного взгляда.
      Я пришел в себя, знаком подозвал полового и велел ему накормить и напоить старика. Еще я взял сухую и горячую руку и вложил в нее несколько крупных купюр.
      Скрипач с достоинством поблагодарил.
      Мы вернулись в кабинет.
      - В последнее время мне попадаются люди, делающие что-нибудь первоклассно. Этот старик. Потом Ванька... эээ... Иван. Резчик. Я купил нож с его рукояткой. Вот, посмотри.
      Но Лада осталась равнодушной к оленю. Она взглянула и тут же отвела глаза, видимо, находясь под впечатлением скрипичного концерта. Я пожал плечами, спрятал нож.
      Внезапно мне пришла мысль, от которой я застыл. Я смотрел в затылок старику, который склонился над тарелкой и жадно ел суп. Лада заметила, спросила:
      - Что случилось?
      - Я хочу попросить скрипача сыграть еще.
      - Не мешай ему. Пусть поест.
      Но я не послушал, подошел к его столику. Он поднял голову, проглотил кусок, уставился испуганно, увидев в моем лице что-то нехорошее.
      - А сыграйте-ка мне чардаш.
      Он с тоской взглянул на недоеденный суп, потянулся к скрипке. Я молча наблюдал за ним, возвышаясь как статуя со скрещенными на груди руками. Он прижал скрипку подбородком, отряхнул руки от хлебных крошек. Ну, старик, давай, ставлю десять против одного, что у тебя ничего не выйдет. Я даже отвернулся, чтобы не смущать его. Старик заиграл, и в чардаше не было ничего, кроме визга струн под неумелыми руками. Я поморщился, сказал: "Довольно", и бросил ему на стол мелкую монетку. Затем быстрым шагом вышел из трактира. Меня догнала Лада.