- Иди, конечно, - отвернувшись, проговорил я. - Со мной все в порядке. Давай я тебя провожу.
      - Не нужно. А то, чего доброго, тебе и на самом деле кубик дадут.
      Я, все-таки, проводил ее до остановки, посадил в трамвай, махнул на прощание и поплелся к себе. Первым делом я исследовал календарь. На нем было все, как нужно - двадцатое октября нынешнего года. Я вздохнул и пошел принимать душ. Пошел потому, что не помнил, когда я это делал в последний раз - сегодня или полгода назад.
      И, стоило мне намылиться с ног до головы, в дверь снова зазвонили. Но я был уже не тот напуганный Виктор Гаськов, который совсем недавно шарахался от каждого звука. Я спокойно домылся, вытерся, не обращая внимания на то, что в дверь то стучали ногами, то барабанили кулаками, то звонили длинными звонками. Да и, судя по звукам, это был кто-то совсем не страшный. Здоровенные мужчины так не стучат. Когда я открыл, наконец, дверь, мне на руки свалилась миниатюрная девушка двадцати лет, смущенная и напуганная.
      - Ну что ж ты так долго не открываешь? - спросила она, глядя в сторону.
      - Таня? - удивился я. - А как же твои занятия?
      - А они давно закончились.
      - Ну, входи тогда.
      - Ты говорил, что тебе плохо? - Таня сняла пальто, прошла в комнату.
      - Я? - я разыграл удивление. - Когда?
      - Ну как же? - Таня захлопала ресницами. - Я звонила тебе, и ты...
      - Ах, да! - я сделал вид, что вспомнил. - Было, действительно. Но сейчас все прошло. Ты немного опоздала.
      - Ну вот, - она надула губки, уселась на диван, раскинув по подушкам широкий шлейф искрящегося зеленого платья. - Опоздала. Да я знала, что с тобой все в порядке. Почему приехала? Дело в том, что меня один знакомый попросил выполнить одно поручение. Ты не обижайся, ладно? Ну вот, я и подумала, что можно совместить.
      Говоря, она старательно прятала глаза.
      - Что совместить? - я стоял над ней и внимательно смотрел, как она принужденно теребит краешек платья. Что это она? Пришла в концертном наряде, как на торжественный ужин. Это ко мне-то? У меня обстановка не располагает к вечерним туалетам. У меня все запросто, я вот в потрепанных джинсах и застиранной футболке, а на ногах у меня вовсе не крокодиловые штиблеты, а стоптанные домашние туфли. - Так что совместить?
      - Ну, поручение и визит к тебе.
      - И каково же это поручение?
      - Тебе передает привет этот, как его... Шмыгин.
      Я весь внутренне подобрался, но от недавнего испуга уже не осталось и следа.
      - Тебе нужен кубик?
      - Я не знаю. Меня попросили передать привет и забрать какую-то вещь. Может быть это и кубик.
      - Встань, пожалуйста.
      Она послушно встала, испуганно посмотрела, как я отбросил подушки, порылся в недрах дивана. Кубика в диване не оказалось. Я двинулся в ванную, принялся копаться в белье. Кубик нашелся сразу. Я удивленно подержал его в руках - два с половиной килограмма чистого золота! - и передал ей.
      - Какой тяжелый! - уважительно сказала Таня.
      Она постояла в прихожей, не зная, что делать. Я равнодушно смотрел на нее.
      - Ну так... я пойду?
      Я молча снял с вешалки пальто, подал ей. Она положила узелок на полочку с телефоном, оделась, взяла узелок двумя руками, посмотрела кротко.
      - Ну... пока?
      Я молча кивнул, и она ушла.
      - Пассия, - прошептал я, запирая дверь. - Черт меня возьми! Люся, ты права. Именно пассия. Этакое воздушное создание с тонкими пальчиками. Пассия.
      Неожиданно это слово показалось мне смешным, и я принялся хохотать. Очевидно, это была реакция на сегодняшний пережитый ужас. Я хохотал долго, как мне показалось, целую вечность. Смеясь, я приподнял диванную подушку, чтобы положить ее на место, и тут заметил в недрах дивана проклятый сверток. Это рассмешило меня еще больше. Я упал и принялся кататься по полу. Я досмеялся до колик. Меня скрутило по-настоящему, и несколько минут я не мог разогнуться. Наконец мне удалось встать. Я сурово посмотрел на кубик и сказал:
      - Что же, выходит, мне от тебя никак не избавиться? Ну и хрен с тобой, лежи тут.
      Я прикрыл сверток подушками, уселся сверху и включил телевизор. Но если раньше я мог спокойно смотреть наши телесериалы, то теперь я ужаснулся - по всем каналам шли криминальные фильмы. Это были детективы всех мастей, от хороших до плохих. По одному каналу шел сериал 'Бригада', по другому 'Некст', по третьему - документальный сериал 'Криминальная Россия'. Боже мой! Так что же, наша страна сделалась насквозь бандитской? Настолько, что мы стали сопереживать ворам и убийцам? И единственным методом решения многих проблем у нас теперь является визит здоровенных громил, запугивающих свои жертвы до заикания?
      Я выключил телевизор, побродил по комнате, потрогал пальцем след от ножа на столе, потер шею, которая исправно напоминала о том, что громилы в нашем мире, все-таки, существуют, посмотрел на календарь, который, вроде бы, перестал лгать мне в лицо. И тут я услышал тихое и жалкое 'мяу' из-под шкафа.
      - Куся! - ахнул я. - Кусенька, рыжая сволочь, я про тебя совсем забыл. А ну, вылезай!
      Котище вылез, и морда у него была виноватая. Я сграбастал его в охапку и принялся тискать, приговаривая ласковые слова вперемешку с ругательствами. Кот блаженно жмурился и подставлял себя для ласк.
      - Ты же у меня голодный! - сказав это, я вспомнил, что я тоже голодный. А как я мечтал прийти домой, принять душ и наесться жареных пельменей!
      Я поставил сковороду на плиту, добыл из холодильника кастрюлю с вареной рыбьей мелочью для кота и щедро вывалил в его миску. С утробным мяуканьем кот набросился на рыбу. Вскоре поспели и мои пельмени, и я принялся есть, искоса наблюдая за тем, как Куся умывается после еды.
      Вечер не принес больше сюрпризов, и я благополучно заснул, поглаживая сытого кота.
 
      Утром, собираясь на службу, я обыскал квартиру, но кубика не нашел. Он бесследно исчез. Ну и ладно, подумал я. Не будет голова болеть о том, как бы его не украли.
      Явившись на службу, я первым делом заметил, что на меня как-то странно смотрит Верочка Мутясина. Раньше ее красивые нарисованные глаза, с которых только что не падали комочки туши, смотрели мимо меня, и я, если и существовал для нее как мужчина, то был предпоследним в очереди, но сегодня... Мне даже стало немного не по себе.
      - Витя, можно вас на минутку? - она произнесла это с легким придыханием, и несколько раз взмахнула ресницами.
      У нее был совершенно пустяковый вопрос, который можно было не задавать, и я понял, что она обратилась ко мне не случайно. По тому, как она оправила свою короткие соломенные волосы, как глянула в зеркальце, как призывно улыбалась, я понял, что если еще не стал объектом ее любовных притязаний, то совсем не далек от этого.
      Ладно Верочка, она чуть моложе меня, и, если смыть с нее большую часть излишней косметики, была бы очень даже хороша. Но и Нина Ивановна, наш заместитель главного бухгалтера, массивная женщина лет пятидесяти с хвостиком, тоже стала вести себя не совсем понятно. Улыбалась, говорила, понизив голос, интимно посматривала и была необычайно вежлива. Остальные женщины, если и не выражали свою симпатию столь явно, то поглядывали в мою сторону с интересом.
      Ха-ха! - сказал я сам себе. - Вы тоже, видать, попали в кубик. Вместе со мной. Бедные, бедные дамы. Простите меня, я не нарочно...
      Вот еще не хватало, чтобы все женщины нашей конторы влюбились в программиста... Может быть когда-то это и порадовало бы меня, но не сейчас. Перед глазами стояла Люся, ее длинные, до плеч волосы, ее серые глаза, тонкая фигурка, мягкие руки... Бог мой, уж не влюбляюсь ли я снова в свою бывшую жену?
      Зазвонил телефон. Это была она.
      - Витя, ты зайдешь сегодня за мной, как всегда?
      - Я? Эээ... Ну да. Конечно! Обязательно.
      - Жду.
      Боже мой! Когда же она просила меня зайти за ней в последний раз? Это было никак не меньше трех лет назад, когда мы еще были не разведены! Более того, до развода мы почти полгода не разговаривали! Ну-с, и какое же сегодня число? В моем кабинетике на стене всегда висел календарь, но сейчас его почему-то не оказалось. Я ткнул 'мышкой' в правый нижний угол экрана и посмотрел дату компьютера. Одиннадцатое марта... четыре года назад!
      Я вышел в бухгалтерию, немного помялся, потом обратился к Верочке, стараясь выглядеть как можно естественней - ну забыл человек, какое сегодня число, с кем не бывает.
      - Одиннадцатое, Витя. - Ах, как задушевно она произнесла мое имя! Прямо как влюбленная барышня начала прошлого века.
      - Спасибо, Вера, - я, кажется, даже приложил руку к груди.
      Ну что ж, раз дают шанс, надо его использовать.
      Едва дождавшись начала обеда, я побежал на улицу, миновал квартал и остановился у школьных ворот. Тут же показалась она.
      - Люся! - Я взял ее за руки, заглянул в глаза и получил в ответ лучистый взгляд, от которого все перевернулось внутри.
      - Что с тобой? - улыбаясь, спросила она.
      - А что такое со мной? - я улыбнулся в ответ.
      - Ты на себя не похож. Ты светишься.
      - Да? Ну, так уж и свечусь. Тебя увидел и обрадовался.
      - Ну вот. С чего бы это?
      - А ни с чего. Куда пойдем?
      - Как куда? - Она остановилась, посмотрела озабоченно. - Куда мы все время ходим обедать?
      - Ах, да...
      Я смутился. Мы ходим обедать домой. Там всегда приготовлен вкусный обед. Вкусный и сытный. Но кусок часто не лезет мне в горло потому, что этот обед готовит ОНА. Теща. Мама. Черт побери!
      - Что же ты остановился?
      - Да-да, идем.
      Я иду, а сам с тоской думаю, что развелись с Люсей мы из-за тещи. Ну, не совсем из-за нее, но на восемьдесят процентов. Я, конечно, не лучший в мире зять, далеко не лучший. Но и не худший! Но Анна Дмитриевна вбила себе в голову, что ее дочь достойна большего. Может быть, она и права. Все мы достойны большего...
      - Послушай, - сказал я неуверенно. - А давай сегодня не пойдем домой. Пойдем в какой-нибудь ресторанчик. А?
      - Ресторанчик? - Люся остановилась. - У тебя что, появились деньги?
      - Деньги? - Я растерянно похлопал по карманам, нащупал портмоне. - Да, у меня завелись деньги. Я приглашаю тебя в ресторан. Идем?
      - Но мама же ждет...
      - А мы ей позвоним.
      - Откуда? Где ты найдешь исправный телефон-автомат?
      Люся, Люся. Ты и не знаешь, что после развода я стал гораздо больше зарабатывать и могу позволить себе сводить жену в ресторан. И сотовый телефон у меня имеется, так что автомат нам ни к чему.
      - Знаешь, - она зябко повела плечами, хотя было совсем не холодно. - Давай как-нибудь в другой раз. Сегодня у мамы борщ. И котлеты. Она так старалась, а мы вдруг возьмем и не придем.
      - Да-да, конечно. Послушай, - теряя последнюю надежду, сказал я просительно. - А давай скажем, что не можем прийти на обед? Что на работе запарка какая-нибудь... - Она так посмотрела на меня, что я смутился и пробормотал: - Извини. Я сморозил глупость. Идем, что же делать.
      Разве я не помнил о том, что в моей жизни, кроме Люси, была еще и ее мать? Помнил, конечно. Но вот так оказаться снова лицом к лицу с человеком, который, как казалось, навсегда ушел из твоей жизни - не слишком ли это? Еще не поздно придумать какую-нибудь причину, отказаться идти домой... Но Люся обидится. Она часто обижается на меня по каждому поводу...
      Но ведь вы и так разведетесь, какая разница - обидой больше - обидой меньше? 'Ты никогда не считался с женщинами, которые были рядом'. Это Люся сказала совсем недавно. Так нельзя. Не стоит обижать женщину, которая рядом. И потом - разве это не шанс? Ведь можно еще все исправить, вернуть угасающую любовь...
      - Ты молчишь и молчишь, - неожиданно сказала Люся, и я вздрогнул. - О чем ты думаешь?
      - О тебе, - не задумываясь, ответил я. - Я не вру! Честное слово!
      - Ну, и что же ты обо мне думаешь?
      Я помолчал немного. Она терпеливо ждала.
      - Я люблю тебя.
      Она засмеялась, потом заглянула мне в глаза, увидела в них что-то такое, что заставило ее оборвать смех. С натугой выдавила:
      - Я тоже тебя люблю.
      Я только вздохнул. Мы уже входили в подъезд. Поздоровались с консьержкой, вошли в лифт. Дом был добротный, сталинский, на лестничных площадках стояли кадки с растениями и никогда не валялись окурки и одноразовые шприцы. Я снова вздохнул. У самой двери задержался, сглотнул тяжелый комок, представляя, что сейчас увижу Анну Дмитриевну. Закрыл глаза.
      За дверью послышались тяжелые шаги, и столь знакомый голос спросил:
      - Кто там?
      - Это мы, мама, - ответила Люся.
      Я напрягся, сделался просто деревянным каким-то, и когда дверь приоткрылась, не в силах был поднять глаза. Мне хотелось убежать, спрятаться в уголок и тихо дрожать, шепотом читая молитву.
      - А, голубки, - ласково запела Анна Дмитриевна. - Проходите, проходите.
      Я вошел, и мне, все-таки, пришлось посмотреть на тещу, когда она сказала:
      - Здравствуй, Витенька.
      Я поздоровался неровным голосом. Анна Дмитриевна - тучная женщина очень маленького роста. Волосы у нее всегда стянуты в тугой узел на затылке и всегда окрашены в густой черный цвет. На ней домашний халат с желтыми леопардами, стянутый поясом с кистями, на ногах толстые серые чулки и теплые домашние туфли.
      Ладно, подумал я. Хоть наемся как следует, этим и компенсирую все отрицательные эмоции. Готовит теща просто изумительно, в этом деле ей нет равных.
      Квартира у нас... Да, я сказал 'у нас'. Точнее, БЫЛА у нас. Потому что после развода ее разменяли, как я не отказывался, как ни уговаривал. Квартира у нас была в старом стиле, с высокими потолками, широкими окнами и толстыми рамами. Мебель тяжелая, прочная и, конечно же, натурального дерева, не то что современная из прессованных опилок. В столовой стоял дубовый стол на массивных резных ногах, крытый белоснежной скатертью, тяжелый буфет с фигурками зверей, наполненный посудой из старинного расписного сервиза. С потолка свисал литой чугунный светильник с огромным матовым плафоном. На скатерти возвышалась фарфоровая супница с синим соколом на пузатом боку, стояли три прибора. Анна Дмитриевна открыла супницу, и по столовой поплыл чудесный запах украинского борща. При виде золотисто-красной жидкости, в которой плавали маленькие кружочки моркови, пассированный лук и помидоры, я непроизвольно сглотнул и почувствовал, что чрезвычайно голоден, будто не ел две недели. Уже за один борщ я должен был любить свою тещу! Что ж мне, идолу, нужно было от жизни?
      Люся принялась рассказывать что-то про своих оболтусов, которые доставляют ей столько хлопот, я же исподтишка разглядывал тещу. Крупный нос, густые брови, уголки толстых губ, оттянутые книзу, короткие пальцы, в один из которых навеки врезалось узкое обручальное кольцо. Она редко улыбается, и я подозреваю, что из-за меня. Я не пара для ее дочери. Не о такой партии для Людмилы она мечтала, совсем не о такой.
      После наслаждения борщом предстояла гастрономическая оргия в виде котлет с картофельным пюре. Кто ел картофель, сваренный в молоке со сливочным маслом; кто ел котлеты с рубленым луком, мягкие и нежные, из смеси свинины и говядины, обвалянные перед жаркой не в сухарях, а в муке, тот поймет, что испытал в жизни одно из величайших наслаждений - наслаждение вкусом. На десерт Анна Дмитриевна подала чай с ванильным печеньем собственного изготовления.
      Вкусив такой еды, очень хорошо понимаешь старорежимных помещиков, которые после обеда имели обыкновение вздремнуть часок-другой.
      Люся ушла на кухню мыть посуду, а мы с тещей остались наедине. Мне совсем не хотелось ссориться, выяснять отношения, но это была традиция, которой Анна Дмитриевна неукоснительно придерживалась.
      - Ну-с, молодой человек, - сказала она изменившимся голосом. - Как ваши успехи на службе?
      - Превосходно! - вальяжно ответил я. - Ваш борщ, Анна Дмитриевна, это что-то райское. И котлеты с пюре ему не уступают. Поверьте мне...
      - Я вас не об этом спрашиваю! - воскликнула она, и лицо ее сделалось багровым.
      - Милая Анна Дмитриевна, - задушевно начал я, - скажите, пожалуйста, за что вы меня так ненавидите?
      Она вздрогнула, в ее глазах мелькнул испуг. Я никогда так не разговаривал с ней. Кровь отлила от ее лица, нижняя губа задрожала и она проговорила срывающимся голосом:
      - Отчего вы так решили?
      - Помилуйте, это видно невооруженным глазом. В присутствии Люси вы обращаетесь ко мне ласково, душевно, называете Витенькой, голубчиком. Люся до сих пор пребывает в неведении относительно моего отношения к вам. Пусть пребывает, я не стану ее разубеждать. Вы ее мать, вы святы для нее. Но третьего дня я подслушал ваш разговор с ней... Не делайте больших глаз! Подслушал случайно! Вы думали, что я еще не вернулся, и говорили свободно. Милая Анна Дмитриевна! Вы планомерно настраиваете мою жену против меня. 'Балбес', 'лентяй', 'никчемный человек'. Так, кажется, вы называли меня? Я ничего не пропустил? - Анна Дмитриевна поджала губы и посерела лицом. - Вот я и спрашиваю, почему вы меня так ненавидите?
      Она встала, постояла немного, бурно дыша, и пытаясь проколоть меня насквозь взглядом серых потемневших глаз. Потом отвернулась и, тяжело ступая, ушла из столовой.
      Я был жесток с ней. Да, жесток, но я ничего не могу с собой поделать. Эта женщина убивает любовь ко мне у своей дочери только потому, что ей кажется, будто она знает, как Люсе нужно жить. Ничего у меня не получится. Я имею в виду второй шанс. Прогибаться перед этой женщиной я не могу и не хочу. Пусть все идет, как шло. Я тихо встал, сказал 'спасибо' в ту сторону, куда ушла теща, и вышел из квартиры. Я сел во дворе на скамейку, глубоко засунул руки в карманы куртки и стал ждать Люсю. Она вышла минут через пятнадцать, когда я уже совсем замерз под весенним ветром.
      - Что ты сказал маме? - накинулась она на меня.
      - Ничего особенного. В смысле, ничего такого, что могло бы ее расстроить.
      - Нет, ты что-то сказал! - Люся сердито смотрела на меня и сжимала маленькие кулачки, готовая броситься и колотить по лицу, по груди, по чему попало.
      - Люся! - прошептал я, глядя на нее широко раскрытыми глазами. - А давай переедем? Снимем квартиру, будем жить отдельно...
      Я говорил тише и тише, видя, что она возмутилась еще больше. Безнадежно. Все без толку.
      - Я не хочу с тобой говорить! - выкрикнула Люся. - Уходи!
      Безнадежно. И кто виноват больше - неизвестно. Но ведь от этого не легче!
      Я побрел по улице. Меня колотила крупная дрожь, но я не прятался от ветра, рвавшего волосы. Я шел прямо, чувствуя, как зреет в душе дьявольская ненависть. Она жгла меня изнутри, проедая душу. Перед глазами стояло лицо с крупными чертами, поджатые губы, глаза, смотрящие презрительно, свысока... Моя рука сжалась в кулак, я поднял ее - в ней блеснула кривая сабля. А!!! Я убью ее! Я занес клинок над ненавистным лицом, резко ударил, предвкушая, как голова разлетится на две половинки, брызнет кровь... Но мою саблю отбили другой саблей! Она защищалась, и защищалась умело! Лицо ее перекосило, она шевелила губами, произнося страшные ругательства. Убить ее! Убить! Я нападал, вкладывая в удары всю силу, она отбивалась, от клинков летели искры. Я зацепил ее, у нее из плеча потекла кровь, и вид этой крови заставил меня потерять человеческий облик. С диким, животным криком я рванулся в последнюю атаку, я рубил и колол. Ее силы иссякали. Еще бы! Я моложе и сильней! И вот я бросился в решающий выпад и выбил у нее из рук саблю. Она прижалась спиной к стене и посмотрела на меня. В ее глазах я не увидел страха, только жгучую, иссушающую ненависть. Я опустил саблю и отступил.
      Боже мой! Что это было? Я огляделся. Я сидел в своей квартире за столом и неотрывно смотрел на кубик. Весь мокрый от пота, капли падают с лица на стол, на кубик, где шипят и испаряются. Я протянул дрожащие пальцы к золоту, и тут же отдернул руку - еще не коснувшись металла, я понял, что он раскален моей ненавистью. Только что я едва не убил человека! Пусть не по-настоящему, пусть это было наваждение, но я едва не убил. Боже мой! Неужели я способен на такое? Меня снова начало трясти. Я чувствовал себя пустой бочкой, рассохшейся деревяшкой, в которой нет ни капли воды. Шатаясь, я бросился к холодильнику, достал початую бутылку водки и присосался к ней как клоп.
      Вот это да! Я ведь буду ненавидеть себя за это! Я едва не убил бывшую тещу! Какое право я имел ТАК ее ненавидеть? Да, она сделала все для того, чтобы мы с Люсей расстались, и ей это удалось. Но это не повод для того, чтобы ее убивать! Никакая ненависть не может оправдать убийство! Как только я посмел поднять руку на женщину? На женщину! Черт!
      Я допил остатки из бутылки, чувствуя, как по телу разливается яд. Да, это яд! Как хорошо! Я сейчас умру... Тело сковало каменной неподвижностью, я стоял с бутылкой в руке, и единственно чем мог пошевелить, так это губами.
      - Повинен смерти! - с трудом выговорил я и начал падать.
      Я упал на руку, она треснула и отлетела, как стеклянная. А следом за ней разбился и я. На тысячи осколков...
 
      Утром, проснувшись с жуткой головной болью после трех четвертей бутылки горькой, я уныло посмотрел на кубик, преспокойно лежащий на столе. Вот и буква 'Н' сыграла... Что еще меня ждет? Мне захотелось исследовать кубик. Не то, чтобы заглянуть, что у него внутри, но хотя бы определить, из золота он или нет, однороден или нет, это я мог. Плотность золота девятнадцать целых и восемь десятых граммов на кубический сантиметр. Значит, нужно измерить объем куба и его вес, а потом вычислить плотность. Я взвесил кубик на электронных весах в супермаркете. Попросил взвесить, и мне разрешили. Кубик весил два килограмма семьсот восемьдесят четыре грамма. Бумага, в которую он был завернут от посторонних взглядов, не в счет. Длина ребра - пятьдесят два миллиметра. После несложных подсчетов у меня получилась плотность именно девятнадцать целых и восемь десятых граммов на кубический сантиметр. По всему выходило, что кубик однородный, из чистого золота. Значит, внутри него нет никакой дьявольской машинки, заставляющей меня то бояться, то ненавидеть, то, может быть, любить...
      Честно говоря, мне стало не по себе. Получается, что все происходит благодаря мне, и кубик совершенно ни при чем? И мой страх, и моя ненависть, и любовь, все это живет во мне и никакие золотые предметы здесь ни при чем. Неправда! До его появления в квартире моя жизнь текла размеренно и спокойно, а после стала совершенно иной. И вот еще в чем вопрос: какая из жизней мне больше нравится?
      В дверь позвонили. Пришли за кубиком, равнодушно подумал я, и побрел открывать. На пороге стояла Таня. Она шагнула мне навстречу, но что-то в моих глазах остановило ее. Мы долго смотрели друг на друга, пока она не смутилась и не сказала:
      - Здравствуй. - Голос у нее был, почему-то, виноватый.
      - Привет, - я посторонился, пропуская ее.
      Она вошла, повернулась ко мне, глядя снизу вверх синими глазами. Что-то принужденное было в ее взгляде. Но один раз она уже забирала кубик! Неужели опять?
      - Эээ... - забормотал я. - Раздевайся. Я помогу тебе...
      Я протянул руки, чтобы принять ее пальто, но она осталась неподвижной, только смотрела виновато и потерянно.
      - Прости меня, - выдавила она, и у нее из глаз потекли слезы.
      - Ну вот. За что?
      - Как за что? Как за что? За то, что не пришла к тебе, когда ты просил.
      - Ах, это! Не стоит просить прощения.
      - Как же не стоит? Ведь я же... Ведь ты...
      Я подошел к ней, расстегнул пуговицы на пальто, снял. Под пальто у нее был свитер и джинсы.
      - Все уже прошло, - успокаивающе сказал я. - Теперь все хорошо.
      - Я должна была сразу прибежать. Сразу. Все бросить и прибежать.
      - Ну что ты...
      - Нет! Должна была.
      Меня тяготил этот разговор. Она надеется, что похнычет, покусает губки, и ее простят навек и бесповоротно. Но мне все равно. Теперь - все равно. Ведь я понял - благодаря кубику! - кого я люблю на самом деле.
      - Ты отдала кубик Шмыгину? - неожиданно спросил я.
      Она смутилась, отвернулась. Медленно села на стул.
      - Ты знаешь, как страшно, - сказала наконец плачущим голосом. - Он схватил меня за руку на улице, и не отпускал до тех пор, пока я не согласилась его выслушать. Грязный такой, черный. Пьяный. Или нет, как это... перегар. Да, от него разило перегаром. Он похохатывал так... неприятно, и смотрел глумливо. Я очень испугалась. Он сказал, что сам к тебе идти не может, что за ним следят... Я только потом поняла, что это глупость - если за ним следят, то увидят, как он разговаривал со мной... и все такое... Я не понимаю, зачем ему понадобилась моя помощь. Я принесла ему кубик.
      - Ты разворачивала узелок?
      - Нет, что ты! Я так стремилась поскорей разделаться с этим, что сломя голову побежала...
      - Куда?
      - Он ждал меня за углом.
      Зачем я веду этот допрос? Чтобы хоть что-то говорить?
      - Так ты простил меня?
      - Да-да, конечно, - машинально ответил я, думая о своем.
      - Ну так поцелуй меня! - она капризно надула губки.
      Я холодно чмокнул ее в эти губки, пахнущие цветочной помадой, которая некогда так нравилась мне, а теперь вызывала если не отвращение, то некоторую брезгливость.
      - Не так!
      - Знаешь, - принужденно сказал я. - Ко мне сейчас должны прийти. Очень важная встреча. Не сердись, ладно?
      - Ты меня выгоняешь? - она вспыхнула, вскочила, глаза ее расширились и потемнели.
      - Нут вот еще! - сказал я как можно строже. - Нашла что выдумать!
      - Ты меня не простил... - Она посмотрела на меня, пытаясь поймать мой взгляд. Сказала обреченно: - Ну что ж, так мне и надо.
      Я боялся только одного - что она сейчас расплачется, и мне придется ее утешать. Но она удержалась, хотя губы ее дрожали и в глазах стояли слезы. Она оделась, не поднимая глаз, глухо сказала 'Прощай', и ушла. Я вернулся в комнату, сел, зажав руки между коленями, посидел, раскачиваясь. Зря я так с ней. Еще совсем недавно мне казалось, что я ее любил...
      В дверь снова позвонили. Я вздохнул и пошел открывать. Это была ... Люся.
      - Привет, - растерянно сказал я. - Что это сегодня все с ранними визитами?
      - Суббота, - дрожащим голосом сказала бывшая жена. - Не спится людям.
      Она сняла куртку, села на диван, выставив коленки, обтянутые черными брюками. По румянцу на ее щеках я понял, что она сильно волнуется. Она теребила воротничок блузки и кусала губу.
      - Люся, ты за кубиком? - я сел напротив нее.
      - Каким кубиком? Ты стал играть в кубики? Нет. Я просто так пришла. - Она еще больше покраснела. - Я видела твою пассию. Только что, мы встретились на лестнице.
      Теперь покраснел я.
      - Вот что! - она вскочила, нависла надо мной. - Я прихожу, унижаюсь, встречаюсь с твоей девчонкой, выдерживаю ее презрительный взгляд. И все ради чего, спрашивается? Я не знаю, ради чего! - она села, посмотрела умоляюще.
      - Я люблю тебя, - просто сказал я.
      Она вздрогнула, взглянула безумными глазами, потом бросилась ко мне... Я целовал ее мокрые глаза, щеки, губы... Я обхватил ее руками, и знал, что никуда, никуда ее не пущу...
      И тут запиликала трубка сотового телефона.
      - Это твоя новая любовница? - спросила Таня.
      - Да, - сказал я и отключился.
      На столе я заметил кубик, поднял его и протянул Люсе. Она взяла, подержала в руке, прикидывая вес, потом подбежала к окну, открыла форточку и выбросила.
      - Что ты делаешь! - ахнул я. - Ты можешь кого-нибудь убить! Он такой тяжелый!
      - Милый, - сказала Люся, глядя на меня влюбленными глазами. - Он картонный, раскрашенный под золото. Таким никого не убьешь, даже если очень захочешь.
      - Я ему очень признателен, - сказал я. - Благодаря ему ты снова со мной...
      - Глупый, - засмеялась она. - Неужели ты думаешь, что какая-то картонка может зажечь любовь? Даже если она покрашена золотистой краской.
      Я вздохнул и стал целовать самые лучшие в мире губы.