ГЛАВА V. ВСЕ ВЫШЕ И ВЫШЕ.

Один умный сотрудник МИ-5 написал однажды на документе: «Это дело исключительной важности, и поэтому его следует поручить низовым работникам». За две-три недели отсутствия Каугилла, находившегося в Соединенных Штатах, пока я сидел в его кресле, у меня было достаточно причин поразмышлять над этим изречением. Теперь, когда я поднялся на более высокую ступень, большая часть текущей работы оказалась относительно простой. Начальники других подсекций, видимо, вполне справлялись со своими задачами и не очень нуждались в моем руководстве. Но когда я занялся делами самого Каугилла, то столкнулся прямо-таки с чудовищной путаницей, и это послужило мне наглядным уроком того, насколько пагубно влияют ведомственные интриги на дела разведки. Такая неразбериха предвещала мне большие неприятности.

За несколько недель до отъезда Каугилл созвал специальное совещание начальников подсекций. Он информировал нас, что вместе с Клодом Дэнси работает над одним делом. Дело было большого потенциального значения и с такими серьезными политическими оттенками, что Каугилл считал необходимым продолжить работу над ним лично. Однако, по мнению Каугилла, мы должны иметь общее представление об этом деле на случай, если в нашей работе выявится что-нибудь имеющее к нему отношение. И Каугилл сделал чрезвычайно туманное сообщение. Видимо, он был очень утомлен, так как говорил бессвязно, и нам трудно было уловить смысл. Мы только поняли, что какие-то враждебные силы готовят или уже подготовили некий гигантский план. Характер и цель этого плана пока не ясны. «Я лично считаю, — сказал в заключение Каугилл и внезапно оживился, — что план имеет какое-то отношение к арабам. Когда бы я ни заглянул в это дело, я вижу арабов!» Опять Ричард Хэнни (герой шпионских романов. — Прим. пер.) был с нами!

Через час или два я уже забыл об этом деле, но Каугилл напомнил мне о нем, когда инструктировал меня перед самым отъездом. Он вытащил из своего личного сейфа пухлую папку, передал ее мне и попросил заняться этими материалами в его отсутствие. «Посмотри, что я тут сделал», — добавил он. Каугилл сказал также, что мне следует поддерживать контакт с Дэнси, поскольку тот лично заинтересован в этом деле. Зная пренебрежительное отношение Дэнси к контрразведке и всей ее работе, я очень удивился. Мне казалось странным, что у Дэнси сложились такие тесные отношения с Каугиллом в связи с данным делом, но я решил, что лучше об этом не спрашивать. Возможно, Каугилл начал чувствовать себя слишком одиноким, а в такой ситуации даже Дэнси мог оказаться приемлемым союзником. А может, они объединились против Вивьена и МИ-5? Такая комбинация могла иметь свой смысл с точки зрения ведомственных интриг. Когда же я открыл дело, мне сразу стало ясно, почему оно так привлекает Дэнси. Я читал с нарастающим интересом. Я расскажу всю историю в хронологическом порядке, а не в такой последовательности, в какой она складывалась из документов дела. Право, мне самому понадобилось много времени, чтобы размотать клубок и уловить суть.

К концу 1943 года стало ясно, что страны оси идут к поражению, и многие немцы начали подумывать, стоит ли сохранять верность Гитлеру. В результате у ворот представительств союзников стали все чаще появляться перебежчики с предложениями о сотрудничестве и просьбами о политическом убежище. К этим предложениям и просьбам следовало относиться весьма осторожно в силу ряда причин. В частности, под видом перебежчиков Гиммлер мог засылать к нам шпионов. Англичане также не хотели давать советским руководителям повод подумать, что вступают в сделку с немцами: атмосфера была насыщена взаимной подозрительностью союзников, опасавшихся, что кто-нибудь из партнеров может заключить сепаратный мир с немцами. Наконец, нельзя было поощрять людей, которые в последнюю минуту решили обратиться в новую веру и таким образом избежать военного трибунала. Английским представительствам дали строгие указания не давать никаких обещаний ни одному немцу без предварительной консультации с Лондоном.

Однажды некий немец явился в английскую миссию в Берне и попросил свидания с военным атташе, назвав себя ответственным работником министерства иностранных дел Германии. Немец говорил, что привез с собой из Берлина чемодан, полный документов своего министерства. Услышав такое головокружительное заявление, атташе немедленно выставил немца за дверь. Его последующие попытки увидеться с главой миссии были отвергнуты подобным же образом. Такую позицию официальных английских представителей нельзя осуждать, так как тогда казалось маловероятным, чтобы кто-нибудь набрался смелости пройти через пограничный контроль немцев с чемоданом, содержащим незаконно вывозимые официальные документы.

Немец, однако, был полон решимости добиться своего. Потерпев поражение в английской миссии, он попытал счастья у американцев. Их правила оказались, по-видимому, более гибкими, чем наши. Секретарь миссии, решив, что этим делом должны заняться «рыцари плаща и кинжала», предложил посетителю обратиться к Аллену Даллесу: «Четвертая дверь по коридору налево». Даллес был тогда главой бюро УСС в Швейцарии. Выслушав рассказ незнакомца, он благоразумно попросил разрешения осмотреть содержимое чемодана и без колебаний установил, что материалы подлинные. Все это привело Даллеса в такое лирическое настроение, что он сразу же начал готовить официальное донесение в Вашингтон. «Если бы вы только видели эти документы, — писал он,

— в их первозданной свежести!» С документов сняли копии и послали в Вашингтон, а УСС честно поделилось ими с СИС. Поскольку документы исходили из Швейцарии, их послали вначале Дэнси. Я уже говорил, что Дэнси проявлял большой интерес к Швейцарии еще с довоенных времен. Позже этот интерес превратился в неистовую одержимость собственника. Дэнси негодовал, что УСС обосновалось в Швейцарии, и не упускал возможности принизить работу Даллеса. Узнав, что берлинские документы попали к Даллесу, Дэнси, должно быть, пережил жестокий удар — об этом говорят его письменные замечания. Дэнси, однако, умел быстро оправляться от потрясений. Нельзя было допустить, чтобы Даллес урвал у него из-под носа такой сенсационный материал! Следовательно, материал был явной дезинформацией, и Даллес попался на удочку как мальчишка.

Борьба с враждебными разведывательными службами, занимающимися дезинформацией, входит в функции контрразведки, поэтому Дэнси пригласил Каугилла обсудить это дело. Что происходило на их совещании, подробно не протоколировалось, но, безусловно, Каугилл ушел под впечатлением, что и в его интересах доказать подложный характер документов Даллеса. Каугилл, конечно, не изучил документы ни при их получении, ни после. Он был слишком занят и слишком утомлен, а ведомственные интриги заставили его играть на руку Дэнси. Каугилл почти окончательно отошел от Вивьена. Его отношения с шефом, хотя и довольно хорошие, все-таки не были настолько близкими, как ему хотелось бы. А у Дэнси с шефом были очень тесные отношения, поэтому, доказав, что Даллеса надули, Каугилл надеялся извлечь немалую пользу и для себя.

Такова была картина, составленная мной на основе беспорядочной переписки между Дэнси и Каугиллом. Мне пришлось немало поломать голову. Примерно в это же время у меня созрел один план, но он требовал осторожного, подхода. Я очень хотел получить должность, которая вскоре освобождалась, и мне нельзя было позволить себе испортить отношения ни с кем, кто бы мог оказать мне в этом содействие. Каугилл, Вивьен, Дэнси, МИ-5, министерство иностранных дел, шеф — все они составляли части одной головоломки, и было чрезвычайно трудно с позиций моего относительно невысокого поста определить, как они поступят, когда для меня настанет время действовать. Правда, я уже давно пришел к выводу, что, хотя политические маневры и могут быстро принести результаты, эти результаты окажутся прочными лишь в том случае, если они основаны на солидной и добросовестной работе. Поэтому я решил изучить материалы Даллеса и оценить их по достоинству. Если они бесспорно подлинные или, напротив, подложные, я так и скажу. Если же после изучения документов нельзя будет сделать совершенно определенный вывод, я заново рассмотрю политические аспекты этого дела, прежде чем решить, на чью сторону стать.

Подавляющее большинство документов составляли телеграммы, полученные министерством иностранных дел Германии от его представительств за границей. Значит, прежде всего мне следовало проверить у наших экспертов-шифровальщиков, не поступали ли к ним перехваченные телеграммы, совпадающие с материалами Даллеса. Из дела не было видно, чтобы предприняли эту элементарную меру. Дэнси и Каугилл ограничились лишь беглым просмотром документов в поисках сомнительных мест и противоречий, чтобы подкрепить свою версию об их подложности. Памятуя об указании Каугилла поддерживать тесную связь с Дэнси, я долго думал, следует ли посоветоваться с ним о целесообразности обращения к шифровальщикам. Мне не хотелось этого делать, поскольку я полагал, что Дэнси выступит против такого предложения. Еще раз пересмотрев дело, я нашел адресованную Каугиллу резолюцию Дэнси: «Передается Вам для действий, которые сочтете необходимыми». Теперь у меня было достаточно веское основание, чтобы поступать по собственному усмотрению.

К тому времени государственная школа кодирования и шифровального дела фактически разделилась на два отдела. Один — под руководством капитана 3 ранга Трейвиса — занимался корреспонденцией разведывательных служб; другой — под руководством капитана 3 ранга Деннистона — имел дело с дипломатическими документами. Поскольку материалы Даллеса являлись документами министерства иностранных дел Германии, мне следовало обратиться к Деннистону. Я отобрал ряд телеграмм немецкого военного атташе в Токио, переданных в адрес германского генерального штаба шифром по радио. В них содержались подробные сведения о боевом составе японских вооруженных сил и оценка намерений Японии на будущее. Всех телеграмм было около десяти. Ясно, что в случае их подлинности они представляли собой документы чрезвычайной важности.

Через два дня Деннистон позвонил мне по телефону. В его голосе сквозило волнение. Деннистон сообщил, что три телеграммы точно совпадают с перехваченными и уже расшифрованными, а остальные оказались крайне ценными для расшифровки немецкого дипломатического кода. Деннистон спрашивал, не могу ли я дать еще несколько таких документов. Я, конечно, мог и начал поставлять материалы Деннистону по мере того, как он успевал их обрабатывать. Когда примерно треть документов была изучена и ложных среди них не оказалось ни одного, я обязан был распространить эти материалы. Соответственно я передал их в наши секции, поддерживавшие связь с военными министерствами и министерством иностранных дел, сознательно принижая значение документов, так как не хотел, чтобы Дэнси преждевременно узнал, что происходит что-то неладное.

Военные министерства отреагировали немедленно. Представители армии, военно-воздушных и военно-морских сил — все умоляли прислать побольше такой информации. Министерство иностранных дел ответило более сдержанно. Я попросил соответствующие секции получить от министерств отзывы на эти материалы в письменном виде, а Деннистона попросил написать докладную, подтверждающую подлинность документов на основе криптографического анализа. Я готовился к неизбежному столкновению с Дэнси. Нужно было начать действовать прежде, чем Дэнси услышит об этом деле из других источников. Я хотел сначала послать ему все документы по делу, чтобы подготовить его к удару, но потом отверг эту мысль, зная, что Дэнси не станет их читать. Тогда с некоторым трепетом я спросил его, когда он сможет меня принять.

Визит продолжался полчаса и был очень неприятным. Как и следовало ожидать, Дэнси пришел в ярость. Но его быстро отрезвило то обстоятельство, что я изучил материалы, а он — нет. Докладная Деннистона также несколько охладила Дэнси. Ярость его, однако, вспыхнула снова, когда он прочитал хвалебные комментарии министерств. С большим трудом взяв себя в руки, Дэнси прочитал мне нотацию. Даже если документы подлинные, то что из этого? Я поощряю УСС в его стремлении переступать все границы в Швейцарии и вносить путаницу в дела разведки. Одному богу известно, какой вред оно может причинить. Такими вопросами должны заниматься лишь опытные работники, умеющие обходить ловушки. Если так поощрять УСС, оно может в считанные дни взорвать всю сеть Дэнси.

Когда Дэнси выдохся, излив свою тираду, я с почтительным изумлением спросил, какое, собственно, отношение это имеет к делу УСС. Ведь я распространял эти документы не как материалы УСС. Даже наши собственные секции, рассылающие разведывательную информацию, не говоря уже о министерствах, не знают, что УСС имеет к этому отношение. Они считают материалы нашими, они нас просят присылать их. По всей видимости, и похвалы достанутся тоже нам. Когда я в нерешительности замолчал, Дэнси в упор посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом. «Продолжайте, — проговорил он наконец. — Вы не такой дурак, как я думал».

Когда вернулся Каугилл, я принес ему папку и рассказал обо всем, что сделал. Сразу же последовал тревожный вопрос, как отнесся к этому Дэнси. Я объяснил, что консультировался с Дэнси и что он одобрил мои действия. Облегченно вздохнув, Каугилл вернул мне папку и попросил продолжать работу. К моему удивлению, Дело на этом не кончилось. Наш немецкий друг оказался бесстрашным человеком и еще несколько раз наведывался в Берн со своим бесценным чемоданом.

Тем временем благодаря нашей всевозрастающей осведомленности работа моей подсекции, занимавшейся борьбой со шпионажем немцев на Пиренейском полуострове, в Северной Африке и Италии, шла успешно. Немецких агентов вылавливали с монотонной регулярностью, и, насколько мне известно, ни одна важная птица не ускользнула из нашей сети. Помимо всего прочего, в наших руках находился главный ключ к намерениям немцев: мы регулярно читали их радиограммы. Хотя испанское правительство и предоставляло немецким службам широкие возможности, а Салазар оказывал им дружеское гостеприимство, очень немногие испанцы и португальцы изъявляли готовность ставить себя под удар во имя фашизма. Если же кто и соглашался выполнить задание немцев, то лишь для того, чтобы выбраться из Европы или попасть в Англию.

В качестве яркого примера можно назвать дело Эрнесто Симоеса. Из немецких радиограмм мы узнали, что абвер завербовал Симоеса в Лиссабоне для работы в Англии. В одежде он спрятал инструкции, заделанные в микрофототочки. Переписку с ним предполагалось вести по почте. После консультация с МИ-5 было решено позволить Симоесу некоторое время действовать в Англии свободно, надеясь, что он может навести нас на других немецких агентов. Ему не чинили никаких препятствий по прибытии и даже незаметно оказывали помощь в устройстве на работу на завод в Лутоне, производивший детали для самолетов. Информация, которую он мог там почерпнуть, представляла достаточный интерес для агента, и в то же время не было большой опасности, если бы какие-то из его сообщений случайно проскользнули к немцам. Симоеса поместили у одной супружеской пары. Муж работал на том же заводе. За передвижениями агента было установлено наблюдение, а его корреспонденция просматривалась.

За несколько дней в поведении Симоеса наметился определенный ритм. После гудка он вместе с хозяином своей квартиры уходил с завода и благополучно доводил его до ближайшей пивной. Затем со всех ног Симоес спешил домой, откуда не выходил до следующего утра, когда вместе с хозяином шел на работу. Оставалось лишь установить, почему агент так спешит домой. После тщательного наблюдения было найдено совершенно удовлетворительное объяснение. Каждый вечер, добравшись до дому, он быстро осчастливливал хозяйку своим любовным вниманием (почему-то под кухонным столом; невероятно, но так утверждали агенты!), а затем с аппетитом ужинал и шел спать.

Через несколько недель было решено прекратить комедию. Симоеса арестовали. Чтобы избежать всяческих случайностей, его отправили в «строгий» следственный центр на Хэм-Коммон и напустили на него Томми Харриса. По натуре Харрис не мог быть с кем-либо по-настоящему строгим, но тут он старался, как мог. Харрис объяснил Симоесу, что тот находится в тюрьме английской секретной службы, что он вне досягаемости закона, что консульство не знает о его местонахождении и никогда не узнает, что он может остаться здесь на всю жизнь, если ему сохранят ее, что его могут морить голодом, бить, убить и никто никогда об этом не узнает. Единственная надежда для него

— полное признание в шпионаже на немцев. Харрис говорил и многое другое в таком же роде, пока его разыгравшееся воображение не прошлось по всей гамме чувств. Харрис потом признался мне, что нарисовал такую леденящую кровь картину, от которой ему самому стало страшно.

Все это Симоес слушал с нарастающим нетерпением и время от времени с раздражением заявлял, что он хочет есть. Однако примерно через час допроса он принял решение. Попросив бумагу и ручку, Симоес нацарапал на двух страницах показания о контактах с немцами в Лиссабоне, включая инструкции, микрофототочки и все остальное. Он объяснил, что не имел ни малейшего желания подвергать себя опасности и что единственной его целью было найти хороший заработок в Англии, куда он не мог бы добраться без посторонней помощи. Показания Симоеса во всех деталях совпадали с уже известными нам сведениями. Закончив писать, Симоес бросил ручку и воинственным тоном спросил: «Ну, а теперь мне дадут что-нибудь поесть?»

Другое дело, тоже связанное с португальцем, показательно в том смысле, что оно иллюстрирует, как приходилось иногда выкручиваться, когда мы принимали меры по информации, полученной из особо щекотливых источников. Регерио Пейксото де Менезес, клерк из министерства иностранных дел Португалии, был прислан на работу в португальское посольство в Лондоне. Англичане узнали, опять же из перехваченных немецких радиограмм, что перед выездом из Лиссабона его завербовал абвер, Ему поручили собирать общую разведывательную информацию и предложили, пользуясь тайнописью, направлять корреспонденцию через португальскую дипломатическую почту по определенным адресам в Лиссабоне.

Португальская почта регулярно вскрывалась перед отправкой из Англии. Через несколько недель в дипломатической почте обнаружили конверт на имя одного из адресатов Менезеса. Это было донесение, написанное простыми симпатическими чернилами. В нем по-дурацки комментировалось моральное состояние англичан, сообщалось о зенитных батареях в Гайд-парке и содержались другие пустяки. Однако даже такая мелюзга, как Менезес, могла когда-нибудь наткнуться на нечто важное, и поэтому было решено пресечь его деятельность.

Однако Менезес мог прикрыться дипломатической неприкосновенностью, поэтому прежде всего необходимо было убедить португальского посла сеньора Монтейро лишить Менезеса этой привилегии. Единственное доказательство против Менезеса было добыто недипломатическими средствами, и это удерживало английскую контрразведку от решительного шага. Наконец письмо Менезеса показали послу, объяснив, что оно поступило от английского агента в Лиссабоне. Монтейро, прочитав письмо, практически не мог настаивать на иммунитете для Менезеса, и последний предстал перед судом. Менезес имел жалкий вид, и некоторые из нас до самого вынесения приговора испытывали угрызения совести, поскольку формально обвиняемого могли приговорить к смертной казни. К счастью, судья попался мягкий, да у англичан и не было намерений раздражать португальцев. Закончилось дело, однако, неприятнейшей неожиданностью. В шифротелеграмме с комментариями по делу (которую англичане тоже прочитали) посол Монтейро изложил английскую версию обстоятельств, при которых письмо попало к англичанам, а затем заявил, что, возможно, в отношении дипломатической почты была допущена «нескромность».

Присутствие дипломатов нейтральных стран доставляло постоянные хлопоты английской службе безопасности. Одна загвоздка возникла с послом Испании герцогом Альбой. Англичане имели постоянный доступ к испанской дипломатической почте и узнали, что Альба периодически направляет в Мадрид доклады исключительно высокого качества о политической обстановке в Англии. В Англии не сомневались, что министерство иностранных дел Испании знакомит с ними своих немецких союзников, и потому эти доклады являлись действительно серьезной утечкой информации. Однако ничего нельзя было сделать. Доказательств, что герцог получает информацию недозволенными методами, не было. Альба общался с осведомленными людьми и просто передавал сказанное ими с собственными проницательными комментариями. Одно время МИ-5 вынашивала идею использовать Альбу в качестве канала для дезинформации, однако его информаторы занимали слишком высокое положение. Среди них были такие люди, как Брендан, Брэкен, Бивербрук и даже сам Черчилль. Вряд ли они снизошли бы до обмана испанского гранда! Моя подсекция вынуждена была оставить это дело. Приходилось лишь надеяться, что, поскольку доклады Альбы были выдержаны в дружественном к Англии тоне, Гитлер перестанет верить ему как неисправимому англофилу. В конце концов, Альба был также и герцогом Бервикским.

ГЛАВА VI. ЦЕЛЬ ДОСТИГНУТА.

Я уже рассказал, что у меня появились хорошие возможности для продвижения по службе. В связи с этим мне вспоминается эпизод, о котором неприятно писать. Первые возможности успешной карьеры в СИС совпали с открытием вакансии в специфической сфере деятельности, которую я никак не мог упустить.

Задолго до окончания войны с Германией руководство СИС стало обращать свои мысли к будущему противнику. В период между двумя мировыми войнами большая часть ресурсов службы расходовалась на операции по проникновению в Советский Союз и на защиту Англии от того, что обобщенно именовалось «большевизмом». Когда поражение стран оси стало неминуемым, мысли СИС вернулись в старое, привычное русло. Скромное начало было положено созданием небольшой девятой секции для изучения старых дел о Советском Союзе и деятельности коммунистов. Руководителем секции назначили сотрудника МИ-5 по фамилии Карри, который уже приближался к пенсионному возрасту. Он был глух и не знал специфики работы СИС. Кроме того, обстановка исключительной секретности мешала ему получать документы, имеющие отношение к его работе. Впрочем, все понимали, что Карри назначили временно и что, как только сократится объем работы против Германии, его заменят кадровым сотрудником СИС.

Последующие недели в беседах с коллегой из Москвы мы обсуждали будущее девятой секции. Я написал несколько бумаг по этому вопросу, и мы проанализировали их во всех деталях. Сложившаяся ситуация, как мне тогда представлялось, могла иметь два решения: либо после отставки Карри его заменят другим человеком, либо девятую секцию сольют с пятой. Каугилл не сомневался, что будет принято второе решение. Он с воодушевлением говорил о том времени, когда мы избавимся от старины Карри и по-настоящему развернем работу против коммунизма. Каугилл имел основание на это надеяться. После поражения стран оси наступит режим экономии, и штаты СИС будут резко сокращены. Казалось почти невероятным, чтобы в новых условиях сохранили обе контрразведывательные секции: одну — для решения очень важной, советской проблемы и другую — для более или менее незначительных дел. Несомненно, будут стараться объединить эти две секции, и тогда Каугилл, как старший по службе, будет бесспорным кандидатом на пост начальника объединенной секции.

Мой друг интересовался, не предложат ли мне руководящий пост в этой секции. Я считал, что, вероятно, предложат. «Но можно ли это сказать наверняка?» — настаивал он. Такого утвердительного ответа я, конечно, дать не мог. Коридоры Бродвея были полны слухов о послевоенной реорганизации, более или менее основательной, и невозможно было предугадать, какие изменения произойдут в штатах службы в мирное время. Меня могли, например, послать за границу для приобретения опыта работы на местах. Мы обсуждали эту проблему на нескольких встречах. Наконец советский коллега задал мне прямой вопрос: а что, если пост начальника секции предложат не Каугиллу, а мне? Я ответил, что такое значительное продвижение по службе даст мне возможность больше влиять на ход событий, в том числе и на мои назначения в будущем. По-видимому, мой связной с Центром советской разведки был удовлетворен моим ответом и сказал, что к следующей встрече надеется получить для меня определенные инструкции.

Инструкции были получены. Центр сообщал, что я должен сделать все, абсолютно все, чтобы добиться назначения начальником девятой секции, независимо от того, будет она слита с пятой или нет.