Кому доводилось писать торопясь, пугаясь оставшихся до последнего, предельного срока минут, знают слова, услужливо являющиеся на выручку. Сам пишущий не слишком им доверяет, рад от них отмахнуться, поискать иные, которые не набиваются, таятся, храня достоинство единственной верности, но он лишен выбора. Даль в своем словаре определил журналистику как «срочную словесность». Пишущим о спорте, обязанным в мгновение ока изложить свои впечатления о только что увиденном, доподлинно известно, насколько скупа и жестка бывает такая словесность. Особенно легко даются преувеличения: всегда тут как тут, словно набор детских красок, слова «красивый», «блестящий», «необыкновенный», «высочайший», «неповторимый», и прочее в том же роде.

Я прибег к этой оговорке по той причине, что собираюсь завести речь о талантливости и заранее смущен и стеснен тем, что и это понятие в «срочной словесности» тоже среди ходовых, его направо и налево прикалывают к майкам спортсменов, едва те «проклюнутся». Назовут талантливым, как по плечу похлопают, и забудут. И сколько людей, столь щедро поощренных, прошло стороной, не оставив о себе памяти!

А спортивный талант существует, – правда, не в таких больших количествах, как нас второпях заверяют. Сразу же ограничу предмет разговора: интересуют меня форварды.

Футбольный природный дар точно так же трудно поддается словесному изображению, как и любой другой. Заманчиво представить, коль скоро подразумеваются физические свойства, классически сложенного, как античная статуя, атлета. И плечи у него гордо развернуты, и вся мускулатура – одно загляденье, и ноги длинны, легки и сильны. За долгие годы созерцания футбола я видывал на поле людей безупречной стати. Но затрудняюсь назвать «грека» или «римлянина», сделавшегося видным мастером. Возможно, кто-то со мной не согласится и предъявит свои примеры. Но много их не будет. Случаи же, когда скульптурного красавца на трибунах окрещивали «дубиной», а приземистого, с кривоватыми ножками, похожего на краба величали «красавец игрок», я наблюдал неоднократно во время матчей юношеских команд. Потому юношеских, что здесь идет отбор «в мастера».

У футбола собственная мера красоты и целесообразности. Он принимает любых, не считаясь с антропометрическими и эстетическими представлениями. До поры до времени в футбол играют все. Точнее сказать, гоняют мяч, резвятся, азартничают, разминают косточки, дышат полной грудью. Когда же остаться должны считанные единицы, те, что будут появляться на поле Лужников, собирая толпы зрителей, те, чьи имена у всех на устах, и кругом только и разговоров что об их редкостных доблестях, тут футбольные контролеры становятся дотошными, придирчивыми, пропускают по одному, в час по чайной ложке, да еще оглянувшись вслед, вздыхают, что дали маху, не доглядели, позволили проникнуть лишним. Среди пропущенных мы опять-таки встретим любого – «метр с кепкой» и гиганта, худущего и крепыша, налитого силой. Но все они, считается, знают толк в футбольной игре, имеют для нее природные данные, ростом и весом не обусловленные, и отнюдь не только внешние.

Расхожая фраза «неужто из ста миллионов нельзя отобрать одиннадцать сильных футболистов?» потому и прижилась, что основана на вторичных аргументах – выучке и усердии, а первичный – одаренность – в расчет не берется.

Форварда называют «человек-гол». Оставим в стороне назидательные нравоучения о том, что хорошая игра возможна при равном участии всех, что единство обороны и атаки совершенно обязательно и неспроста именуется «гармонией», что без надежных партнеров никому на поле подвигов совершать не дано. Отнесем все это к разряду истин, известных каждому.

Счастливый удар форварда выделен из всего захватывающего футбольного зрелища как жемчужина. Он поднимает на ноги в порыве ликования болельщиков, его повторяют в разных ракурсах, с разных камер по телевидению, ловят фотографы, описывают во всех подробностях репортеры, его переносят на схемы и включают в учебники, о нем, если он особенно удался, вспоминают и много лет спустя очевидцы, а сам нанесший этот удар, пока жив, готов снова, с нарастающей картинностью рассказывать, как его угораздило ударить и попасть.

Скорее всего, гол от того высоко ценим, что он редок. Иногда утверждают, что публика тянется на стадион смотреть голы и чем их больше, тем полнее она удовлетворена. Думаю, что это не так. Не часто, но бывает, что одна команда забивает в ворота другой пять, шесть, а то и больше мячей. Какова же реакция стадиона? Первые два он примет с подобающим воодушевлением, к третьему отнесется прохладнее, а остальные будет сопровождать и смехом и свистом. Иные зрители и вовсе потеряют интерес – «нечего было смотреть, обыграли как детей…» Ценители футбола взращены на том, что гол рождается в борьбе, в преодолении, в муках и тогда-то он берет за душу. Зрелище преодоления, когда с обеих сторон в равной мере приведены в действие сообразительность, быстрота, ловкость, когда игроки видны и все вместе и по одиночке, когда выпукло проявляются характеры, один на всех, командный, и свой, особый, каждого, когда непомерно караются самые пустяшные оплошности да еще вмешивается случай со своими жуткими шуточками, – такое зрелище и захватывает нас полностью в часы, как мы его называем, настоящего футбола. Оно близко нам по духу, это зрелище, оно напоминает нам все то, чем мы сами живем за пределами стадиона, и мы жаждем, чтобы лучшие чаяния сбылись, чтобы восторжествовали умение, воля, справедливость, как в сказке с добрым концом. И гол – это развязка, венец, знак того, что силы, ушедшие на преодоление, выразились сполна.

Голов забивают не так много. 1:0, 2:1, 2:0, 3:1 – самые распространенные цифровые символы побед. С таким счетом играют равные, достойные друг друга команды, это внешняя примета классного футбола. И в этом благополучие, здоровье игры. Убежден, если матчи вдруг начнут приносить счет 10:8, футбол обмелеет, измельчает, меньше станет говорить нашему сердцу, превратится из столкновения судеб в спор технических совершенств.

Готов предположить, что мое утверждение не всех устроит, но думаю, что фатальные промахи, падения некстати, рикошеты, попадания мяча в штанги позволяют аудитории сполна пережить матч, ощутить его драматизм. Да, мы гневаемся, брюзжим, критикуем, но и живем футбольными злоключениями. Даже страшновато представить футбол вычерченным по линеечке…

Оттого и ставят так высоко форвардов, людей, умеющих в одном ударе выразить все упования, оправдать всю яростную, изо всех сил борьбу за преодоление. Гол при случае способен забить каждый из находящихся на поле. И он будет горд. А форвард обязан забивать из матча в матч. Собственно говоря, он тогда только и заслужит право называться форвардом. И, может быть, наиболее точную ему характеристику дал болельщический фольклор: «Не уходит с поля без гола». Как редки голы, так же редки и форварды. И уже одно это обязывает признать за ними особого рода талант.

… У газетчиков ценятся затеи: разделы, рубрики, аншлаги, конкурсы, призы, клубы… Без них нельзя – злоба дня стучится в двери редакций.

Осенью 1967 года Константин Сергеевич Есенин, из историографов советского футбола выделяющийся фантазией и тягой к занимательности, принес редактору еженедельника «Футбол – Хоккей» список одиннадцати футболистов, забивших в чемпионатах страны больше чем по сто голов. Его глаза за стеклами очков горели: «Вы чувствуете, их одиннадцать – футбольное число!» Но редактор не клюнул на забавное совпадение: «А почему только голы чемпионата страны? Разве те, что забиты в матчах сборной или в розыгрыше европейских кубков, хуже?». Огоньки за стеклами очков погасли, я был назван скучным человеком. Спустя несколько дней Константин Сергеевич принес другой список. Эффект одиннадцати пропал, возникло пресловутое тринадцать. Но зато проглянули контуры более справедливого отбора.

Не помню, кто произнес слово «клуб». А его название явилось сразу, из есенинского списка, потому как Григорий Федотов еще в 1948 году первым из советских форвардов забил сто мячей в чемпионатах. Игрок с легендарной славой, к моменту возникновения Клуба его не было среди живых, и тем более было уместно почтить его память.

К. Есенин дал свои «сотни», художник Игорь Массина нарисовал эмблему Клуба, сотрудниками редакции были опрошены форварды на тему: «Самый памятный гол», а мне, редактору, осталось написать вводные слова, заканчивавшиеся так: «Верим и надеемся, что Клуб привлечет внимание молодых футболистов и вдохновит их».

И в номере еженедельника от 26 ноября 1967 года Клуб имени Григория Федотова народился на свет.

К. Есенин на протяжении многих лет холил и лелеял Клуб. Находил забытые голы, что-то уточнял в одному ему доступных таблицах, спорил с оппонентами, благодарил за подсказки и напоминания, благо почта Клуба не иссякала. А сам Клуб тем временем расширял свои ряды, и это более всего говорило в его пользу, он потерял бы смысл, оказавшись кружком для избранных, для небожителей.

Хотя люди мало-мальски интересующиеся футболом знали о существовании Клуба Федотова, помещался и проживал он на маленьких страницах еженедельника и был как бы собственностью редакции.

Правда, самими бомбардирами он был принят со всей возможной серьезностью. Всеволод Бобров, когда узнал, что в первый есенинский список одиннадцати он не попал, с досадой обронил: «Сколько там не хватает? Трех? Да я и сейчас, если меня выпустят на поле, забью!» А было ему тогда сорок пять. Другой известный форвард засыпал меня письмами, где ставил под сомнение подсчеты К. Есенина и уверял, что забитые им мячи в протоколах приписали другим, он не придавал этому значения, а теперь, когда появился Клуб, требует, чтобы справедливость была восстановлена, и даже грозил пожаловаться на нас с Есениным.

Александр Пономарев, человек азартный, заводной, не то чтобы спорил, а задирался, убеждая меня, что с ним плохо обошлись, поместив на третью строку, ниже Никиты Симоняна и Валентина Иванова: «У меня же больше всех голов в чемпионатах – 148, а они в сборной назабивали! Я же не виноват, что в мое время сборной не было…»

Все утряслось, когда К. Есенин, затратив не один год на розыски голов, забитых в розыгрышах Кубка СССР, прибавил их и членам клуба и кандидатам. Претензии отпали, были ублаготворены, как видно, все, считавшие себя записными бомбардирами. Не так уж и много их оказалось. С 1936 года голы в матчах чемпионатов страны забивали примерно две с половиной тысячи футболистов. А в Клубе из них – сорок.

Пока интерес к Клубу вертелся вокруг списка его членов, форвардов уже не игравших и имел историко-арифметический уклон, он не находил широкого резонанса. Но как только мир болельщиков проведывал, что до заветной сотни совсем немного кому-то из тех, кто сейчас на поле: Рамазу Шенгелия и Давиду Кипиани, Виктору Колотову и Виталию Старухину, Андрею Якубику и Юрию Гаврилову, волнения нарастали, за этих форвардов начинали переживать сообща, каждому их голу радовались – словом, в федотовский Клуб провожали с почетом, всем миром.

Сделавшись сообществом не одних только знаменитостей прошлого, но и современников, Клуб Г. Федотова снялся со страниц еженедельника и пошел гулять по свету. О нем теперь рассуждают на трибунах стадионов, упоминают по телевидению и радио, пишут в газетах.

И, быть может, самый стойкий и жизнеспособный корешок Клуба – это интерес к нему молодых форвардов, поглядывающих на его двери. Они не скрывают этого и в частных беседах и в газетных интервью.

Я пробегаю глазами список членов Клуба Г. Федотова, пытаюсь мысленно представить их себе в игре (а я видел всех) и замечаю, что меня привлекают не какие-то общие их черты, а совсем наоборот – их непохожесть. Они не похожи друг на друга ни внешне, ни темпераментом, ни манерой поведения, ни своими игровыми достоинствами, ни своей футбольной судьбой, ни возрастом, когда им сопутствовали наибольшие удачи. Да и мяч в магический прямоугольник ворот они посылали по-своему, как им было удобно и естественно. Впрочем, всегда и во всем так: соответствовать общепринятым, обязательным требованиям – это квалификация, а переступить их пределы, выразить в деле свою природу, натуру, индивидуальность – это искусство.

В наше время, когда игра строится на быстрых тактических экспромтах, выход на ударную позицию игрока, которого противник не ждет – полузащитника, защитника, стал признаком налаженной командной игры. Тем не менее, когда в конце чемпионата мы смотрим список преуспевших бомбардиров, там оказываются все те же знакомые фамилии. Люди, умеющие забивать голы, оправдывают свою репутацию из года в год.

В ходу и такое соображение: больше забивают форварды ведущих команд, у них преимущество перед остальными, им легче. В Клубе, например, состоит вся пятерка нападающих ЦДКА послевоенных лет: Алексей Гринин, Валентин Николаев, Григорий Федотов, Всеволод Бобров, Владимир Дёмин. Или Никита Симонян, Сергей Сальников, Николай Дементьев, Анатолий Ильин, игравшие в «Спартаке» в пятидесятые годы. Или Эдуард Стрельцов, Валентин Иванов, Геннадий Гусаров, с именами которых связано преуспевание московского «Торпедо» в начале шестидесятых. Или Олег Блохин и Виктор Колотов из киевского «Динамо», блиставшего в семидесятых. Или Давид Кипиани и Рамаз Шенгелия, вознесенные в Клуб гребнем волны успехов тбилисского «Динамо» на рубеже восьмидесятых.

И все-таки «сотня» далась далеко не всем, даже признанным бомбардирам, игравшим в командах чемпионского достоинства, отмеченным золотыми медалями. Назову нескольких: московские динамовцы Карцев, Трофимов, Конов, Численко, Козлов, киевские динамовцы Онищенко, Биба, Лобановский, Бышовец, спартаковцы Татушин, Исаев, Осянин, Севидов, тбилисские динамовцы Баркая, Гуцаев, араратовец Андриасян… Каждого из них останавливали свои шлагбаумы: травмы, потерянные сезоны, уход из футбола прежде срока. Так что поостережемся с выводом, что состоящим в ведущих клубах легче. Сто голов – не технический норматив, это и повесть о спортивной жизни, которую не каждому удается прожить сполна и благополучно.

Наверное, если бы в Клубе состояли одни чемпионы, это выглядело бы однообразно. Не становились чемпионами Олег Копаев, Виктор Ворошилов, Анатолий Банишевский, Борис Казаков, Геннадий Красницкий, Эдуард Малофеев, Виталий Старухин, Берадор Абдураимов, Хореи Оганесян, Валерий Газзаев, Сергей Андреев, играли они в командах скромных, а забивать забивали, и все в почетном Клубе.

У жизни в футболе свое время, свои измерения, неровные и капризные. Команды и те сходят со сцены, меняют названия, принадлежность к спортивным обществам, кочуют из лиги в лигу. Тренерские карьеры хоть и длятся десятилетиями, но они прерывистые – то фавор, то опала. А уж футболисты мелькают, сменяя друг друга, так, что иной раз и не уследишь, начинаешь наводить справки: «А где такой-то?» – и слышишь: «Закончил». Если отбросить редкие счастливые исключения, то мастеру отпущено пребывать в футболе высшего уровня с десяток сезонов.

Не все укладываются и в этот сжатый срок. Многих подводило обманчивое ощущение неистраченной, нескончаемой молодой силушки, и вдруг, как в кино, надпись через экран – «конец».

Оттого, наверное, мы и дорожим памятью о тех, кто полевые годы свои прожил душа в душу с футболом и успел ему отдать все, что мог. Но даже и такие люди проходят перед нашими глазами гораздо быстрее, чем хотелось бы.

Часто напоминают: «Футбол меняется. Он сейчас другой, чем в прежние годы». Но изменяется он не сам по себе, не по велению свыше, не в один прекрасный день. Его изменяют труд, мысль и искусство больших тренеров и мастеров. От матча к матчу, от тренировки к тренировке. Никто не приходит в футбол на готовенькое, каждому зеленое поле приходится измерять вдоль и поперек самому. Но и никто не выходит начинать с азов – выходят играть дальше.

Странно слышать, что нынешним форвардам труднее забивать. Если бы было так, не сумел бы Олег Блохин в восьмидесятые годы превзойти рекорды Александра Пономарева и Никиты Симоняна, установленные в сороковые и пятидесятые.

Современную командную скорость и маневренность, выросшую в авиационных пропорциях, ставят в противовес старому тихоходному футболу. Но разве мы, вспоминая о Чкалове, Громове, Покрышкине, читая Экзюпери, берем под сомнение их заслуги из-за того, что они пользовались аппаратами менее совершенными, чем нынешние?! Других тогда не существовало. Старый футбол пользовался той скоростью и той маневренностью, которые считались предельными. Сложность задачи выглядела точно такой же, как и сейчас.

Говорят еще и о том, что тактические ходы усложнились, мяч и игроки совершают маршруты запутанные, замаскированные, прежде легче было предусмотреть, откуда надвинется опасность – чаще всего из зоны центрального нападающего. Теперь же, когда форвардов сократили до двух, атакуют со второй линии – игроки, как их принято называть, середины поля. Однако в федотовском Клубе мы найдем полусредних нападающих – инсайдов по старой терминологии: Автандила Гогоберидзе, Сергея Сальникова, Николая Дементьева, Валентина Николаева, тех, кто сейчас был бы игроком середины поля.

Имеем ли мы право утверждать, что изобретены какие-либо небывалые способы забивания голов? Не думаю. Нам издавна известен гол после прострела вдоль ворот. После навеса и удара головой. После удара издали. После комбинационного розыгрыша мяча вблизи от ворот. После дриблинга и рывка вперед в одиночку. После скоростного прорыва. Со штрафного удара мимо «стенки». С углового. С пенальти.

Другое дело, что в наши дни к голевым ситуациям идут несколько иначе, чем прежде. Прострел с фланга может сделать не нападающий, а защитник, в комбинациях участвуют неожиданные сочетания футболистов. Но все же, если руководствоваться заключительным чертежом, голы одинаковы и прежде и теперь. И мастерства они требовали и требуют такого же, как и порыва, интуиции, отваги.

Есть голы, от которых замирает дух, их повторные, показы по телевидению смотришь – и не надоедает. Бывают голы простые, потребовавшие напора, упорства, силы, называемые «трудовыми». А то вдруг мелькнет гол нелепый, уродец, гол-подарок, такой, что остается руками всплеснуть. Каких только поворотов не знает футбол! Когда же речь идет о форвардах, по сто и больше раз посылавших мяч в сетку, отпадает надобность толковать об удачах, счастливых случайностях или вопиющих оплошностях противника. Сто – это класс. Так было, и так есть. Футбол, при обязательности решительно всего, из чего он скроен и сшит, живет и поживает благодаря людям, посылающим мяч в цель. И нам остается задуматься: каковы эти люди? Вы не найдете здесь жизнеописаний. Не найдете и технических характеристик, которые бы послужили учебным целям.

В сжатых очерках я хотел изложить собственные впечатления о форвардах, привлечь внимание читателя к своеобразию их судеб, манер игры, к их индивидуальности. Это же замечательно, что ни один не повторяет другого!

На этом наблюдении приходится особенно настаивать. И вот почему. То и дело сталкиваешься с вульгарным истолкованием футбола, когда игроков уподобляют фишкам, оловянным солдатикам и всю игру сводят к их механическому перемещению в нужные точки поля. Я твердо уверен, что по вине схоластов, вульгаризаторов у нас затерялось немало молодых игроков, обещавших стать звездами, а некоторые, хоть и провели на поле отпущенный им для игры срок, сделали малую долю того, на что были способны.

Форвард, отмеченный талантом, заслуживает того, чтобы в командную игру – с соблюдением чувства меры, конечно, – вносились поправки на его своеобразие. От этого остаются в выигрыше он сам, его команда, да и весь футбол. Как ни странно, более всего чуток и прав бывает зритель. Он быстро выделяет яркие индивидуальности, привязывается к ним, без них для него футбол не футбол. И это не болельщическая причуда, а вывод вполне реалистический, многократно подтвержденный жизнью большого футбола.

КЛУБНАЯ ГАЛЕРЕЯ

В Клуб все вошли на законных основаниях, и какие-либо предпочтения некорректны. Как же разместить портреты в клубной галерее? Думаю, что проще и лучше всего – по возрасту, по старшинству. Тогда мы уважим тех, кто начинал, говоря по-футбольному, открывал счет, и, кроме того, в повествовании возникнет, если хотите, историческая перспектива, спутница полезная при неизбежных сравнениях, поскольку и футбол и его герои имеют свое время, свои декорации и обстоятельства.

Одно небольшое исключение все же напрашивается: не разъединять пятерых, составлявших линию нападения ЦДКА в послевоенные сезоны. Случай уникальный, повториться он не может. Пять игроков, выступавших одновременно в одной команде, забили каждый более чем по сто мячей!

Всего значения армейской команды и ее форвардов нельзя понять, если не оглянуться на те годы. Только-только кончилась война, и для многих людей возможность погрузиться в футбольные страсти была отзвуком Победы, одной из выстраданных мирных радостей.

В прохладные дни на стадион «Динамо» я ходил в солдатской шинели демобилизованного без погон. Одетые так же встречались там на каждом шагу, и мы окидывали друг друга понимающим взглядом. Многого тогда у нас не было. А футбол был. И не какой-нибудь, а за душу берущий.

В те предтелевизионные годы высоко ценилось личное присутствие на матче. Очевидец (его называли «счастливый обладатель билета») имел право на монолог любой продолжительности, мог важничать и медлить, никто из замерших слушателей не дерзнул бы перебить, поторопить. Сейчас таким правом, по-моему, не пользуется никто, даже тренер сборной. Рассказы свидетелей и пересказы рассказов («а один тут говорил…»), марш Дунаевского из «Вратаря», блантеровские позывные, радиопьесы Синявского, игравшего голосом сразу за всех, чьи интонации, восклицания и недомолвки говорили нам больше, чем слова, – все это очаровывало, завораживало, горячило.

Тогда для нас не существовало никакого другого футбола кроме своего. О довоенных трех чемпионатах мира мы, болельщики, и понятия не имели, как и о послевоенном, 1950 года, прошедшем в далекой Бразилии. Турне московского «Динамо» в ноябре 1945 года по Великобритании и в декабре того же года ЦДКА по Югославии (оно теперь почему-то забыто, а в то время вызвало большой резонанс), как никакие другие последующие, были приняты близко к сердцу, пришлись в тон общему настроению.

И немудрено, что встречи с участием этих двух команд воспринимались как самое лучшее, что способна преподнести игра. Скорее всего, определенное преувеличение тут было, но честное. Мы не были эрудитами, всезнайками, скептиками, как сейчас, мы простодушно доверяли и любовались.

И вот он, наипрекраснейший футбол, когда бодро выбегает из-под земли и рассыпается по зеленому ковру команда, в красных рубашках и синих трусах, команда лейтенантов, как ее именовали на трибунах. Ну а уж ее пятерка форвардов – это же краса и гордость!

Так и начнем, с армейцев. По порядку номеров, справа налево, тех номеров, которые они носили на спинах, с которыми и запомнились.

АЛЕКСЕЙ ГРИНИН

Он оставлял впечатление человека сильного от головы до пят. На поле перевидаешь разных: с массивными ногами и невыразительным торсом и, наоборот, с могучим торсом и со сравнительно жидковатыми ногами, а то и таких, у кого непонятно, в чем душа держится. Потом, правда, привыкаешь, что первое впечатление обманчиво, здоровяк может оказаться неповоротливым, а тощий всех перебегает да и так врежет мяч под перекладину, что и богатырю не снилось. Гринин, с резким, прямым профилем лица, свою внешность, свое сложение оправдывал полностью. Защитника он мог и обогнать, и оттереть плечом, и обмануть. Обманывал тоже на свой лад: наносил сокрушительный удар вроде бы прежде времени, когда по всем расчетам для верности полагалось еще приблизиться к воротам. Он воплощал в себе опасность откровенного, незамаскированного рывка по правому флангу, рывка, гарантированного крепостью тела (сунешься и отскочишь) и непоколебимой уверенностью в своей правоте.

Гринин не менял принятых решений, он рвался по прямой то к угловому флагу, то наискосок на встречу с вратарем. Бил и в дальний угол и в ближний. Мастер ясных, точных линий: и сам угловые подавал, и бесстрашно надвигался на мяч, когда его набрасывали с другого фланга, мог вырваться и по центру – для разнообразия, и одиннадцатиметровые бил просто и сильно. От футбола каждый из нас волен ждать того, что ему больше по вкусу. Гринин устраивал тех, кому импонируют крепкое сложение, молодечество.

Хорошо известно, и мы в этом постоянно убеждаемся, что для футбола одной силы мало. Встречаются игроки, не умеющие соизмерять свою силу с рисунком комбинаций, с размером ворот, со смыслом игры. У них вечные перелеты, мяч улетает или за линии поля, или далеко за спину игрока, ждущего передачу. Гринин был счастливо снабжен каким-то внутренним счетчиком, знал, когда и сколько надо пустить в ход силы, все у него получалось целесообразно.

В московском «Динамо» в те годы на правом краю играл Василий Трофимов, в тбилисском – Гайоз Джеджелава. Им не приходилось сходиться лицом к лицу с Грининым, вечно они располагались на противоположных – по диагонали – сторонах прямоугольного поля. А конкурировали постоянно на тех же кусках газона – два Приземистых трюкача и высокий, статный Гринин, отвергавший зигзаги и обманные виляния. Они конкурировали в спорах болельщиков – кто лучше. К чему умалчивать, будучи тогда молодым завсегдатаем «Востока», я держал сторону Трофимова. И сейчас, перевидав многих форвардов, наших и иностранных, своего мнения не переменил. Но есть довод, перед которым невольно умолкаешь: голов Гринин забил больше, он в Клубе, а те, с кем его сравнивали, не дотянули. Довод словно бы арифметический, а упрямый.

Много лет спустя в ходе одной из дискуссий было публично высказано утверждение, напоминавшее лозунг, что нам-де следует держать курс на таких форвардов, каким был Гринин, что силовой стиль – наш стиль, таким он был и таким должен остаться. Полемичность тут, как мне кажется, дошла до тупика. Были отвергнуты не только зарубежные образцы, вроде бразильца Гарринчи, но заодно и все другое, чем располагал наш футбол. Сам Гринин, я уверен, не вкладывал в свою манеру игры какого-то особого значения, не стал бы настаивать, что только так, как он, и полагается играть крайнему форварду. Он играл как ему сподручно, в этой естественности и заключалось его своеобразие, потому он и не был ни на кого похож, что и позволяет вспоминать о нем десятилетия спустя. В футболе попытки наладить серийное производство одинаковых игроков не просто наивны, они и опасны.

Сам Алексей Григорьевич Гринин ответственности за то, что всуе упоминалось его имя в пылком споре, нести не может. Чего только не придумывают иной раз из желания добра футболу! Вспомнил я об этом единственно ради того, чтобы, пусть и косвенно, дать понять, насколько выделялся правый крайний ЦДКА Гринин, что сподобился стать чем-то вроде точки отсчета в дискуссии. Посредственностей в такие дела не вовлекают. И напоследок скажу, что призыв «к Грининым» еще и потому был странным и тщетным, что других таких, как он, у нас не объявлялось.

ВАЛЕНТИН НИКОЛАЕВ

Вспоминая кого-нибудь из звезд прошлых лет, обычно себя спрашиваешь: «А как бы он выглядел сегодня на поле?» Знаешь, что доказать ничего нельзя, вопрос обречен повиснуть в воздухе, остается довериться воображению. Валентина Николаева, правого инсайда ЦДКА, без каких-либо «но» и «если» я легко вижу в любой нынешней команде. И приноравливаться бы ему не пришлось – вышел бы и заиграл, только называли бы иначе – игрок середины поля. Не на него ли глядя, тогдашний тренер ЦДКА Борис Аркадьев в своей книге «Тактика футбольной игры» еще в 1950 году, предвосхищая перемены, написал, что было бы заманчиво из линии нападения одного игрока перевести в полузащиту? Николаев в самом деле нес в себе зерно тактических открытий. Он играл по всему полю, от ворот до ворот, и это не была беготня – он выцарапывал мяч у атакующих противников, переправлял его своим форвардам и, как мы знаем, раз уж ведем о нем рассказ, забивал сам, видя в этом не случай, оказию, удачу, а строгую обязанность.

Сейчас игроков подобного образа действий немало, они даже обязательны. Но таких, которые, как Николаев, регулярно бы забивали голы, можно пересчитать по пальцам. Так что правый инсайд ЦДКА не только в объеме работы, как ныне принято выражаться, был равен современным игрокам середины поля, что уже само по себе удивительно, ибо тогда никто к этому его не принуждал, но он еще не мыслил для себя футбола без завершения атаки.

В современном футбольном лексиконе существует понятие игрока «конкретного» и «неконкретного». Второй это тот, кого можно увидеть повсюду, он трудится не за страх, а за совесть, во всем участвует, футболка на нем мокрая, хоть выжимай. А кончится матч, и трудно вспомнить, что же он сделал: и решающие атаки прошли без его участия, и ворота свои не спасал, и порученный ему игрок противника то и дело вырывался на свободу. Николаев был игроком предельно конкретным. В какой-то мере и его партнер справа Гринин и Федотов с Бобровым, считавшиеся сдвоенным центром нападения, зависели от Николаева – он их разгружал от так называемой черновой работы. Должен признать, что тогда, глазами молодого болельщика, я не видел Николаева таким, каким вижу сейчас. Зрелищно он проигрывал остальным четверым. От тех ждали чудес, а он возле этих чудес хлопотал, как ассистент, сам обычно забивал голы как бы только для счета, чтобы перевернули цифру в глазнице башни на Восточной трибуне. Теперь я понимаю (тренер и его товарищи, конечно, знали это и тогда), что без Николаева и вся игра ЦДКА не так бы складно шла и многие из чудес не состоялись бы.

Прочно вклинился в историческую хронику гол Боброва в матче ЦДКА с московским «Динамо», сыгранном в сентябре 1948 года. Гол и впрямь памятный, эффектно сделавший армейцев в последнюю минуту чемпионами. Он будет мной упомянут еще раз, когда речь пойдет о Боброве. Тот матч закончился со счетом 3:2. Один из трех мячей, второй, забил Николаев. Об этом теперь мало кто помнит. А ведь без этого удара ничего бы у. армейцев не вышло!

Полноватый, с коротковатыми ногами, круглоголовый, он по силуэту напоминал восьмерку, ту, что носил на спине.