Ненависть молодого царя очень скоро ощутили на себе те, против кого она была направлена. Эсагила повела борьбу с царским дворцом. За ненависть здесь платили двойной мерой ненависти.

Валтасар сам происходил из жреческого рода. Его отец, царь Набонид, был верховным жрецом. Эсагила объявила его царем, но правила вместо него. Набонид был ее рабом, жалкой игрушкой в ее руках. Валтасара тоже пытались сделать послушным исполнителем воли жрецов, но его строптивая и тщеславная натура быстро восстала против этого.

На первом же государственном совете он провозгласил:

— Царь является сыном богов и не нуждается в посредниках между собой и богами. Боги изъявляют мудрость, предназначенную для царя, не через своих служителей, а непосредственно своему божественному сыну, которым ныне являюсь я.

Это вызвало целую бурю, однако жрецам Мардука так и не удалось укротить царя и подчинить своей воле. В этом он остался тверд, и всякий раз в нем закипала кровь при мысли, что Эсагила хотела бы возвыситься над царем Вавилонии. Единственное, на чем могли еще играть жрецы, была его мнительность, неуверенность в себе. Он дрожал за свою власть, дрожал за свою жизнь. Жрецы неустанно подогревали этот страх. Он был убежден, что жрецы знают его врагов, потому что верил в их умение узнавать неведомое.

Для них не было тайной, что верховный военачальник царской армии, непобедимый Набусардар, отправился на поиски персидских лазутчиков и вернулся ни с чем. Знали они и о том. что Набусардар отдыхал под деревьями в Оливковой роще и беседовал с пастушкой по имени Нанаи из Деревни Золотых Колосьев.

Черная магия была тут ни при чем — о поездке Набусардара им сообщил их тайный приспешник Сан-Урри, помощник верховного военачальника по вавилонскому гарнизону. Только ему было известно намерение Набусардара накануне его отъезда из Вавилона.

Жрецы немедля держали совет в подземном святилище Мардука. Это совпало с приготовлениями Эсагилы к встрече важных паломников из далеких краев, которые шли поклониться великому Мардуку и божественному Набу.

Совещанию предшествовали богослужения в храме покровителя Священного Города.

Между колоннами курились благовония в чашах из драгоценных металлов, аромат кадильниц наполнял жилище бога. В высоких золотых подсвечниках горели свечи, на стенах мерцали масляные светильники. По мраморному полу тянулся ковер. У алтарей стояли резные скамьи из ливанского кедра с золотой жертвенной утварью и искусно литыми фигурками богов. У стены против входа, в самом конце необозримого зала, светилась статуя божественного Мардука из чистого золота, подавляющая своими гигантскими размерами.

Перед статуей молился верховный жрец Исме-Адад, в то время как верующие готовились к принесению даров. Жрецы совершали ритуал очищения алтарей от мирской скверны, чтобы Мардук не отверг приношения.

Верховный жрец поднял руки, и толпа принялась бить поклоны во славу бога. Одни только касались земли лбами, другие в религиозном исступлении целовали мраморные плиты пола.

Все верующие склонились к ногам Мардука, лишь двое продолжали стоять. Они обменялись взглядом с Исме-Ададом.

Эти двое были персидскими жрецами, прибывшими в качестве послов храма Ормузда из Экбатаны для участия в совете жрецов в подземном святилище.

Храмовый евнух трижды ударил в священный гонг, верующие поднялись и потянулись к алтарю со своими дарами.

Персидские паломники направились прямо к верховному жрецу и сообщили, что тоже хотят передать свои золотые дары.

Верховный жрец выслушал их и предложил следовать за ним.

Рабы отдернули дорогие шерстяные занавесы, и процессия двинулась. Впереди выступал Исме-Адад в белом облачении, с золотым жезлом в руке, за ним жрецы высшего сана, следом шли низшие служители храма и. наконец, два перса со шкатулкой из черного дерева, в которой лежал дар для Мардука.

Так они проследовали через анфиладу залов, пока не остановились перед входом в тайную обитель самого бога, куда, кроме верховного жреца, никто не смел заходить. Здесь жрецы свернули в сторону и удалились, а персидские паломники остались наедине с Исме-Ададом. Исме-Адад принял от персов дары, поместив их в священный тайник, в котором насыщаются божественные уста Мардука и где он облекает в одежды свое тело. Затем через длинные и темные комнаты он повел гостей потайным ходом, заканчивавшимся у ворот башни Эгеменанки.

Казалось, никто не усмотрел ничего особенного в приходе двух паломников из царства Кира, которое ныне считалось опаснейшим врагом Вавилонии. Однако среди жрецов, прислуживающих перед алтарем золотого бога, был один, по имени Улу, который был предан больше отчизне, чем Мардуку. Он обратил внимание на то, что чужеземцы не преклонили колен по знаку верховного жреца, — это было явным святотатством. От него не укрылось также, что, несмотря на это, Исме-Адад принял их весьма ласково. Нетрудно было догадаться, что это были не простые паломники. Он проследил и за тем, вернутся ли дарители золота обратно в храм. Выждав за колонной на лестнице, он отчетливо видел, как верховный жрец исчез вместе с пришельцами в потайном ходе, ведущем к башне Эгеменанки.

С теми же чужеземцами Улу встретился потом ночью на совете жрецов, в подземном святилище. Его обязанностью было записывать мнения собравшихся. Он подготовил также тексты договора, поскольку хорошо знал язык персов и их письмо. Один текст он составил на древнем шумерском языке, которым пользовались теперь только ученые и жрецы, другой — на персидском, родном языке экбатанских гостей.

Совещание началось около одиннадцати часов ночи.

Ключи от святилища хранились в статуе Мардука, и, кроме верховного жреца, к ним никто не смел прикасаться. Произнеся пароль, верховный жрец открывал двери и, прежде чем войти, шесть раз подряд чертил в воздухе знак божественного Мардука: треугольник со вписанным в него кругом. Число шесть считалось священным у халдеев.

Помещение имело овальную форму, вдоль стен на подставках стояли светильники, соединенные пробитым в толще стен невидимым желобком для масла. У наружной двойной стены — чтобы любопытным невозможно было подслушивать происходящее в святая святых Эсагилы — находилась лестница. В проходе под лестницей жил раб с отрезанным языком, который не мог ни с кем поделиться услышанным здесь. Он поддерживал вечный огонь в этом подземелье. Приток масла в светильники регулировался, с помощью специальных заслонок усиливалась или уменьшалась яркость пламени. Раб был обучен тайным приемам, с помощью которых в подземном святилище творились «чудеса». Он внимательно следил за возгласами, заклинаниями и жестами верховного жреца, поражавшего присутствующих на тайных совещаниях своей божественной мощью.

Верховный жрец вышел на середину зала и воздел руки:

— Взываю к тебе, создатель мира и покровитель Вавилона, делающий его несокрушимым. Взываю к тебе, всемогущий Мардук, и молю тебя укрепить наши мысли своей мудростью, ибо человеческий разум слаб. Взываю к тебе. вездесущий, всевидящий и всеведущий, и молю тебя светом очей своих дать знак, что слуги твои поступают в согласии с тобой, что их мысли родятся из твоих мыслей и что их устами говоришь ты сам.

И тут же все светильники разом вспыхнули, изрыгнув желто-зеленые языки пламени, столь ослепительные, что присутствующие поневоле зажмурились.

— Будь благословен, вседержитель, тело которого сияет, как солнце, ибо оно — из чистого золота, — провозгласил верховный жрец.

После этих слов языки пламени стали уменьшаться, пока, наконец, вновь не замерцали слабым, неярким светом.

Лишь теперь присутствующие смогли оглядеться. Всего их было два раза по шесть, то есть двенадцать. Этого требовали стены святилища, на которых были начертаны поучения и заповеди. Путем последовательного соединения первых слов в строчках, затем вторых, третьих и так далее, по ним можно было предрекать великие исторические события, ожидающие державу. Уже несколько дней Исме-Адад в глубокой тайне пробовал расшифровать предсказания, но результаты пока были неясными. В конце концов Эсагила решила принять экбатанских братьев, которые должны были прояснить грядущий ход вещей. Персидских поверенных пригласили на совет.

Присутствующие, облаченные в черные длинные мантии, сидели по кругу на двенадцати скамейках.

Исме-Адад произнес приветственное слово и затем попросил братьев из Экбатаны поведать, с чем они прибыли в Вавилон.

— Могущественная Эсагила призвала нас, — начал первый перс, — чтобы мы познакомили ее с планами верховного царя Кира.

«Верховного царя Кира», — повторил про себя Исме-Адад, с трудом сдерживая возмущение дерзким выпадом наглого перса, потому что существовал лишь титул верховного жреца. Однако внешне он ничем не выдал себя.

— Положение нашей страны, — продолжал перс, — в последние годы изменилось таким образом, что если до сих пор мы влачили чужеземное иго…

Кое-кто из вавилонских жрецов нахмурился, так как это могло быть намеком не только на ассирийское, но и халдейское владычество.

Перс спокойно пояснил:

— Я не случайно подчеркиваю, что если до сих пор мы влачили чужеземное иго, то ныне благословенное правление бессмертного Кира превратило нашу малую страну в великую державу мира.

Великой державой мира могла называться лишь Вавилония, поэтому, подобно змее. это заявление ужалило жрецов Эсагилы и возмутило их мысли. Но их собственные интересы требовали не выдавать того, что творится у них в душе.

Последующие слова персидского посла немного успокоили их.

— Вы хорошо знаете, что Мидия поработила нас гак, что нам нечем было дышать. Ненасытный Астиаг возмечтал раздвинуть свои границы до Китая, Карфагена, Афин и Персидского моря.

Ухмылки появились на лицах жрецов, которым эта презрительная ирония была как елей на душу.

Не улыбнулся один Улу. Со строго поджатыми губами смотрел он на металлическую табличку, покрытую слоем воска, и серебряным резцом записывал на ней речи перса.

Несколько удовлетворенный неуважительным отношением персов к мидийцам, Исме-Адад со своей стороны напомнил, как Астиаг, ослепленный гордыней, отважился пойти войной и против Вавилонии.

— Вы подумайте только, — добавил он, — может ли чья-нибудь армия меряться силою с вавилонской? Это все равно как если бы козленок рискнул выйти против шакала. Ведь мы проглотили бы Астиага со всем его войском, как лев свою жертву.

— И все-таки, — вмешался второй персидский жрец, который сидел до этого молча, — и все-таки именно доблестное войско Кира, а не прославленная армия халдейского царя Набонида, стерло обнаглевших мидийцев в порошок при Харране.

Последнего оскорбления Улу уже не мог вынести.

— Ты хочешь сказать, служитель богов, — отозвался он, — что мидийцы одержали бы верх над священной Вавилонией, если бы не вмешательство Кира?

Перс многозначительно усмехнулся и неопределенно покачал головой.

— Служитель великого Мардука, — одернул верховный жрец возмущенного Улу, — не годится упрекать гостей за незнание того, что ведомо лишь богам. — Тут он снова улыбнулся, чтобы сгладить впечатление от этой вспышки Улу, которую про себя считал оправданной. — Я смотрю на это с другой стороны и полагаю, что здесь проявилась мудрость небесных владык. Персов и могущественного Кира, да продлят боги дни его жизни, мы должны считать своими добрыми соседями и большими друзьями. Если бы Кир питал против нас дурной умысел, он не выступил бы против мидийцев, когда они напали на Вавилонию. Кир — друг нашего народа.

Экбатанские жрецы молчали, зато вавилонские с удовольствием внимали тонким рассуждениям Исме-Адада.

Но Улу настаивал:

— А что, если Кир все-таки нападет на Вавилонию? Ведь Вавилония — словно клин, вбитый в его царство!

— Мы как раз и пригласили божьих служителей из Экбатаны, — ответствовал верховный жрец, — чтобы они уведомили нас о положении дел. Прежде всего нам важно знать, не угрожает ли опасность нашему жречеству, не подвергнутся ли поруганию наши боги.

— И кроме того, — поспешил добавить асипу, жрец-заклинатель, — дело касается накопленных храмом сокровищ и нашей личной судьбы. Не придется ли служителям великого Мардука в плену таскать кирпичи на постройку дворца в Персеполе? Или, изнемогая от зноя, черпать воду из каналов? Или где-нибудь на севере долбить в копях железную, руду?

Лицо персидского жреца осветилось легкой, понимающей улыбкой. Он поиграл перевязью на своей мантии, чем довел нетерпение слушателей до предела, и, наконец, приступил к разъяснению.

Он рассказал, что их царь не только великий воитель, но прежде всего выдающийся политик и мудрый властелин. Их религия, ведущая начало от мудрейшего Заратустры, опирается не на учение о сонме богов, а на учение об Ормузде, боге света и добра, и Аримане, боге тьмы и зла. Оба они постоянно борются друг с другом, и человек обязан поддерживать Ормузда против Аримана. Иными словами, человек должен совершать добрые поступки и стремиться к жизни, не оскверненной грехами. В награду его ждет после смерти вечное блаженство в царстве Ормузда. Наказанием же для него будут адские муки в царстве Аримана, царстве демонов тьмы. Их учение, следовательно, очень простое и доступное всем. На его основе и окрепла государственная мощь Кира, который рассматривает власть как нравственное предначертание. Поэтому он не отбирает богатства у покоренных народов. Не грабит жителей. Не разрушает городов. Его войскам на походе запрещено нападать даже на караваны. После одержанной победы он не убивает женщин и детей и никогда еще не уводил пленников в рабство на чужбину. И управление завоеванными территориями доверяется властям этих стран, правда, под персидским надзором. Он не изгоняет местных торговцев и не заменяет их своими. Он, наконец, берет под свою защиту чужие святыни и из уважения к обычаям других народов даже сам приносит жертвы их богам. Он не только не отбирает у храмов богатства, но даже умножает их сокровища своими дарами. Чистотой нравов и милосердием к завоеванным странам Кир повсюду снискал симпатии народов, и часто бывает так, что жители покоренных городов приветствуют его как освободителя от тирании собственных владык.

Из речи экбатанского брата жрецам Эсагилы прочнее всего запало в память, что Кир заботится о чужих храмах, из уважения к обычаям других народов приносит жертвы на алтари чужих богов и, главное, что он щедро одаривает святилища.

Лишь Улу внимательно взвешивал каждое слово перса. Отдавая должное государственной мудрости Кира, и в известной степени и силе его нравственных установок, он не мог уяснить одного, о чем и спросил персидских посланцев:

— В таком случае, какие же цели преследует ваш могущественный повелитель своими завоеваниями, если он не ищет выгоды для себя?

Перс немедленно ответил:

— Единственную цель: он хочет объединить все народы Старого Света в одной державе, которая простиралась бы от Нила до Индии и от Финикийского моря на севере до Персидского моря на юге.

— И все-таки я еще не понимаю, — настаивал Улу. Гость охотно пояснил:

— Прежде всего это открывает большие возможности для развития страны, улучшения торговли внутри объединенных земель и расширения заморской торговли.

Единое управление государством и оборонительный союз против угрозы с северо-запада. Царь Кир видит наибольшую опасность для наших народов со стороны греков и римлян, культура и военная мощь которых быстро возрастают. Поэтому, объединив наши южные народы, он хочет создать несокрушимую преграду на их пути. Наш прозорливый государь хочет также воспрепятствовать и тому, чтобы родственные нам страны истощали себя в бессмысленной борьбе за главенствующую роль. Это приведет лишь к взаимному разорению друг друга, и там, где ныне стоят цветущие города. расстелется мертвая пустыня.

С этим доводом Улу не то чтобы согласился, но счел его достойным внимания. И все же ему не было ясно, почему объединенными народами должен править персидский лев.

И услышал в ответ, что право управлять другими принадлежит сильнейшему.

— Так Персия, по-твоему, сильнее Халдейской державы? — спросил бару. толкователь заклинаний, которого тоже неприятно задели эти слова.

— Сила не только в золоте, но и в мудрости, — дипломатично ответствовал экбатанец.

— А разве кому-нибудь удалось превзойти халдеев мудростью? Нечестивый Ашшурбанипал рассчитывал лишить Вавилон его познаний, перенеся все записи из его хранилищ в Ниневию. А Ниневия пала от десницы Навуходоносора, и под развалинами осталась погребенной ее мудрость. Поныне лежат там десятки тысяч таблиц, коими так и не удалось Ашшурбанипалу предотвратить гибель самого могущественного тогда города на свете.

Экбатанец с усмешкой возразил ему:

— Людская мудрость скрывается не только в голове, но и в сердце. Вавилония и Ассирия признавали лишь мудрость разума. Рассудок научил правителей обращаться с кнутом и мечом, обездоливать несчастный люд. Мудрость сердца побуждает современных владык править по законам справедливости и человечности, наделяя правами и последнего простолюдина.

— Разве не существует уже свыше тысячи лет свод законов, завещанный Хаммурапи, разве не воздаст он каждому по заслугам и справедливости? — порывисто возразил пасису, жрец помазаний.

Оба экбатанца усмехнулись, не удостоив его ответом.

— Братья, — поднялся со своего места Исме-Адад, вовремя заметивший, что совет начинает приобретать характер склоки между представителями двух враждующих лагерей. — братья, мы собрались здесь не ради мирских дел, а ради наших жреческих, не будем же от них отвлекаться.

И, воздев руки, он воззвал к небесам:

— Благородный Мардук, не покидай этого святилища, не дай нашему разуму заблудиться в потемках!

И опять пламя светильников взметнулось и, постепенно угасая, вновь замерцало обычным ровным светом.

— Экбатанские братья, — продолжал Исме-Адад, — вы сказали нам, что могущественный царь Кир берет под свою защиту храмы покоренных городов, приносит в жертвы на алтари чужих богов, одаривает чужие святыни. Следовательно, напав на Халдейское царство и захватив Вавилон, он оставит в неприкосновенности и Храмовый Город и у служителей божьих даже волос не упадет с головы?

— А как же народ, досточтимый отец? — сквозь зубы процедил Улу, который буквально задыхался от сознания того, что здесь куется измена.

— Разве ты не слышал, брат Улу, — невозмутимо ответил верховный жрец, — что могущественный Кир не отбирает имения побежденных, не угоняет их в рабство, не насаждает в городах своих порядков? Значит, и народу ничего не угрожает. К тому же, — тут в его голосе зазвучали более строгие нотки, — как я уже сказал, нам надлежит заботиться прежде всего о сохранении нашего жреческого сана. О народе пусть заботится царь. На то у него и армия.

— Совершенно справедливо, — поспешил поддержать замару, жрец песнопений, который во всем поддакивал Исме-Ададу.

Верховный жрец, почувствовав поддержку, выдавил слабую улыбку одними уголками губ и продолжал:

— Поэтому, дорогие братья из Экбатаны, заключим нашу беседу следующим уговором. Пред ликом владыки мира Мардука я клянусь, что мы не обнажим меча против персов и встретим царя Кира без боя. Вы же должны обещать перед богом и заступником вашим

Ормуздом передать наше решение вашему повелителю Киру и оградить Эсагилу от всего, что бы ни случилось.

При этих словах рука Улу, выводившая мелкие письмена на восковой табличке, дрогнула. Разум его негодовал, но он лишь сжимал зубы, повторяя про себя: «Халдейские жрецы предали персам свою отчизну».

Между тем посланцы Экбатаны кивнули в знак согласия с предложением Исме-Адада. Они только осведомились, не готовится ли царь Валтасар к обороне против персов.

Верховный жрец отвечал, что это должно решить предстоящее через две недели заседание государственного совета. Большинство сановников находятся под влиянием Эсагилы, и царя, возможно, никто не поддержит. Тогда рухнет и весь оборонительный план, направленный против персов. Печально, однако, что страна наводнена персидскими лазутчиками, а это может быть использовано в доказательство недобрых намерений нашего великого соседа.

— Впрочем, об этом нам мог бы сообщить присутствующий здесь Сан-Урри, помощник верховного военачальника вавилонской армии.

Все взгляды обратились к Сан-Урри, который, откинув с колен полы длинной мантии, приготовился говорить. Орлиный загнутый книзу нос, изможденное, бледное лицо, бегающие глаза, тонкие, резко очерченные губы и сутулая, как бы мрачно нахохлившаяся фигура изобличали в нем человека завистливого и неискреннего.

— Утром, — начал он, — Набусардар, верховный военачальник царской армии, собирается отправиться на север, в деревни, расположенные по Евфрату, чтобы там изловить персидских лазутчиков. Царь Валтасар обещал поддержать оборонительные меры Набусардара, если тот сумеет доказать, что лазутчики царя Кира в самом деле переступили нашу границу и что, следовательно, персы замышляют войну. Тогда царь Валтасар распорядится осуществить план Набусардара, хотя бы этому воспротивилась вся Эсагила и вся Вавилония. Поэтому Набусардару так важно сейчас схватить хотя бы одного шпиона.

— А ты полагаешь, достойнейший воин, что ему это удается? — живо заинтересовался экбатанец.

— В нашей стране полно лазутчиков, — отвечал Сан-Урри, — и при некоторой ловкости он может схватить одного-двух.

— Надо помешать этому, — встревожился пасису.

— Или предупредить его, — вмешался жрец Ормузда.

— Но как?

— Мы подошлем к вам троих персов, которые выдадут себя за лазутчиков. На допросе они покажут, что выполняют службу такого рода лишь по причине опасений царя Кира перед возможным нападением Вавилонии на его державу. И что якобы Кир считает Вавилонию сильнее себя.

— Великолепная мысль, — обрадовался верховный жрец, — убедить царя, будто Кир засылает шпионов лишь из осторожности и страха, что Вавилония нападет на него первой и застигнет врасплох, в то время как персидское войско серьезно ослаблено потерями в недавних войнах.

— Великолепно, — угодливо подхватил за Исме-Ададом пасису.

— И мы избежим войны, — добавил рамку, жрец омовений, — войны, которая сейчас меньше всего нам нужна.

К ним присоединился и магу, жрец-прорицатель, и мунамбу, жрец-глашатай.

Исме-Адад встал и поднял руки, чтобы благословить собрание.

— Братья и служители бессмертных богов, я полагаю, что наше соглашение, освященное мудростью самого Мардука, состоялось. Брат Улу подготовит два текста: на братском персидском языке и на языке наших ученых книг, шумерском. Мы скрепим их печатями.

С этими словами он откинул темный занавес, закрывавший нишу в стене между светильниками, и взорам присутствующих открылась огромная, во всю высоту святилища, статуя владыки небес, всемогущего Мардука, отлитая из чистого золота. Все опустились перед ней на колени и, скрестив руки на груди, поклялись сохранить тайну.

Вслед за верховным жрецом они повторили слова торжественной клятвы:

— Если я прегрешу против воли твоей, творец мира ч покровитель Вавилона, прерви течение дней моих и обрати меня в прах, пищу демонов. Если хоть единым словом выдам я то, чему свидетелем был сегодня, пусть слуги твои вырвут мне язык. Если взглядом намекну на то, что здесь происходило, пусть воители за правду твою выколют мне глаза. Если руками своими укажу я непосвященному дорогу к тому месту, где будет укрыт текст договора, пусть меч оставшихся верными тебе отрубит члены мои, да поглотят их воды Евфрата. Пусть не будет мне спасения от злых духов, да иссушат они мою мысль, а тело усеют язвами, отметят немощью. Клянусь до конца дней своих не изменить священной тайне, осеняющей незыблемость жреческого сана. В противном случае — да обегает меня стороной зверь и человек. Да пропадет для меня питье и пища. Да иссохнут мои губы от жажды и от голода.

По окончании этой страшной клятвы, все угрозы которой без колебаний осуществили бы против ослушника эсагильские блюстители жилища богов, все снова уселись на низенькие скамеечки из черного дерева.

Вавилонский верховный жрец и старший представитель Экбатаны продиктовали текст соглашения, который Улу занес на серебряные таблички.

Одну из таблиц, на персидском языке с печатью Эсагилы, взяли себе экбатанские жрецы, а другую, на шумерском с печатью святыни Ормузда, вложили в тайник, скрытый в постаменте статуи великого Мардука.

На этом совещание в подземном святилище закончилось, и двенадцать фигур в черных балахонах, облегченно переведя дух, выбрались на свежий воздух из спертой атмосферы подземелья, насыщенной чадом масляных светильников и дымом кадильниц.

Немного погодя под сводами башни Этеменанки состоялась торжественная трапеза в честь братьев из Экбатаны.

С этой трапезы Сан-Урри унес отравленные лепешки. С благословения верховного жреца он вложил их в кожаный мешок для еды, украдкой приторочив его потом к колеснице Набусардара, стоявшей у дома командования армии.

Сан-Урри охотно согласился убить Набусардара, так как завидовал его военному таланту и славе. Эсагила в награду за эту услугу обещала Сан-Урри добиться потом для него поста верховного военачальника халдейской армии. Вот почему он был особенно заинтересован в смерти Набусардара.

Наутро, когда Набусардар покинул Вавилон, держа путь на север вдоль правого берега Евфрата, Эсагила сообщила в царский дворец, что ей удалось поймать грех персидских лазутчиков.

Царь Валтасар несказанно обрадовался этому известию. Мысленно он уже видел, как полки халдейской армии выступают в поход против его ненавистного соперника, надменного тигра, царя Кира.

Однако на допросе, который проходил в присутствии Валтасара и высших военных чинов, выяснилось, что Кир слишком истощен своими военными предприятиями, чтобы помышлять о нападении на Вавилон, — напротив, он сам побаивается внезапной атаки со стороны Вавилонии. У персидских лазутчиков было только одно задание — установить, не собирается ли Вавилон напасть на Персию, воспользовавшись ее затруднительной ситуацией.

Лазутчиков допрашивали поодиночке, но ответы всех полностью совпадали.

Таким образом, оказалось, что Вавилону нечего опасаться, а значит, нет никакого резона военными приготовлениями вызывать излишнее волнение у себя дома и за пределами страны.

Валтасар не отличался особой проницательностью и все-таки ему показалось странным, что Эсагила не приняла участия в допросе шпионов. Она как будто не интересовалась их показаниями.

Валтасар без Набусардара не отважился даже намекнуть на это обстоятельство. Он смутно чувствовал, что перед ним разыгрывают какой-то хорошо подготовленный спектакль, а он, царь Вавилона, как малое дитя. молча взирает на это подлое лицедейство.

Но, поджав губы, ничем не выдал своих подозрений, решив дождаться возвращения Набусардара.

Царь провел неспокойную ночь и на рассвете отправил своего гонца во дворец верховного военачальника.

Набусардар не догадывался о причинах столь спешного вызова к царю, тем не менее он считал своим долгом явиться немедленно. Как бы там ни было, но и слабый царь Валтасар в его глазах был главой государства. Кто же виноват, что вместо него в Вавилонии не родился новый Саргон или Хаммурапи, Набопаласар или Навуходоносор? Можно ли обвинить Валтасара в том, что он был только тенью своих великих предшественников?

Его величество Валтасар, томясь в ожидании, терял остатки терпения, когда стража распахнула двери его покоев и личный гонец государя объявил о прибытии Набусардара.

— Пусть войдет, — приказал царь и, в нарушение дворцового этикета, сам пошел ему навстречу.

Набусардар в дверях склонил голову и оставался стоять в этой почтительной позе, пока Валтасар не предложил ему подойти ближе.

В последнее время не было принято, чтобы высшие сановники, знатные вельможи падали ниц перед своим повелителем. По прихоти молодого владыки, многое изменилось в дворцовых ритуалах, предписаниях и церемониях. Он ломал старые порядки и заводил новые, отвечавшие духу нового времени. Ведь этим он каждый раз давал повод двору и народу говорить о себе.

— Живи вечно, царь Вавилонии! — произнес обычное приветствие Набусардар, когда Валтасар поманил его рукой.

— Да благословят небеса и тебя, верховный военачальник армии непобедимого Валтасара! — ответил на приветствие царь.

— По приказу его величества я с доверенным гонцом срочно прискакал из своего дворца. Его величество имеет распоряжения для своего верного слуги?

— Да, — подтвердил Валтасар, — вчера, пока ты отсутствовал, князь, неожиданно случилось одно событие, о котором я расскажу тебе после того, как ты проводишь меня в голубую гостиную Амугеи Мидийской, — я хочу выпить там вина.

— Но его величество еще не принес жертвы богам, — позволил себе заметить Набусардар.

Валтасар засмеялся, и его пронзительные черные глаза вспыхнули недобрым огнем.

— Вчера они позабыли обо мне, когда мне была надобна их помощь, сегодня я позабуду о них. Надеюсь, Эсагила ублаготворит их надлежащим образом.

В каждом слове царя сквозила досада, и Набусардар ждал, когда царь Валтасар объяснит ее причину.

Он проследовал за царем в голубую гостиную. Там Валтасар велел наполнить три бокала и поставить их вместе с закусками на золотой столик. Он сосредоточенно смотрел, как золотистая жидкость, выливаясь из горлышка кувшина, заполняла бокалы дорогого критского стекла, не уступавшие ценностью кубкам из благородных металлов.

Когда бокалы были наполнены, Валтасар дал один из них пажу — отпить. Потом, выбрав два куска с разных краев блюда, заставил пажа их съесть. После того как спустя десять минут у юного царедворца не обнаружилось никаких признаков отравления, он отпустил его. Только воочию убедившись в безвредности угощения, он жадно схватил бокал, предложив другой Набусардару.

— Поистине лучи солнца, — наслаждался он, смакуя изумительный букет вина.

— Живи вечно! — откликнулся полководец. — Я никогда еще не пробовал ничего подобного.

— Это вино с Кипра, — воодушевился царь, довольный случаем похвастаться, — с божественного Кипра. С острова, который называют вторым раем на земле.