9. ТРОПИЧЕСКИЙ ЛЕС

Весь бассейн Амазонки — кроме тех немногих участков, где вклиниваются похожие на полуострова степи, — покрыт великолепным и недоступным тропическим лесом. Площадь, занимаемая им, составляет около семи миллионов квадратных километров, почти две трети Европы. И хотя это звучит неправдоподобно в нашу эпоху радио и самолетов, вся эта огромная страна, за малым исключением, совершенно не поддалась цивилизации; сегодня она так же дика, таинственна и неосвоена, как и сто — сто пятьдесят лет назад, во времена естествоиспытателей Бейтса24 и Гумбольдта25, а кое-где она сохранилась во всей своей первобытной неприкосновенности со времен Орельяны, то есть на протяжении четырех веков. Железных дорог нет, и связь с другими частями Южной Америки поддерживается только пароходами, курсирующими по Амазонке и некоторым ее притокам.

Впрочем, есть исключение! В городе Икитосе соорудили лилипутную окружную дорогу протяженностью в несколько сот метров. В жаркие воскресные дни жители города путешествуют в миниатюрных вагончиках. Их освежает приятный ветерок мчащегося поезда, и они с гордостью чувствуют себя «железнодорожными пассажирами». Кроме этой железной дороги, на окраине пущи имеются еще две небольшие: между Пара и Браганса и над рекой Мадейрой.

От самой Атлантики нам неизменно сопутствует лес. Зеленая стена его так причудлива, что кажется фантастической декорацией. Пальмы, лианы, бамбук, эпифиты26, деревья стройные и с искривленными стволами, деревья, растущие почти горизонтально, кустарник выше деревьев, удивительное многообразие форм и красок: листья белые как снег и алые как кровь. Через каждые сто метров новый пейзаж, новые виды деревьев и растений, но все это те же неизменные леса. В течение трех недель днем и ночью неотступно и неустанно следуют за нами непроходимые могучие леса Амазонки.

Уже около ста лет, со времен знаменитых натуралистов X.В.Бейтса и А.Р.Уоллеса27, бассейн Амазонки является не только Меккой, притягивающей к себе путешественников; об этом тропическом крае написано, пожалуй, самое большое количество книг и исследований. Восседая в покойном мягком кресле библиотечного зала где-нибудь в Европе или Северной Америке, нетрудно изучить все географические особенности Амазонки. И все же, каким бы запасом теоретических познаний вы ни обладали, попав на Амазонку, очутившись лицом к лицу с ее величавой природой, вы испытаете глубочайшее изумление и радостное ощущение первооткрывателя. Нужно самому все это пережить, самому прочувствовать, чтобы понять, сколько волнующей силы в этом крае, казалось бы хорошо знакомом нам по избитым книгам.

Тропические леса Амазонки! Кто-то метко заметил, что человек, попавший в них, дважды испытывает острую радость: в первый день, когда, ослепленный сказочными богатствами Амазонки, он думает, что попал в рай, и в последний день, когда, на грани безумства, он, наконец, удирает из этого «зеленого ада».

Круглый год царит здесь невыносимая жара и угнетает душный сырой воздух. В течение девяти месяцев огромную территорию леса захлестывает половодье. Тысячи неведомых болезней притаились в болотах. Муравьи и термиты, пожирающие на своем пути все живое; тучи москитов и комаров, укусы которых отравляют кровь; ядовитые змеи, смертоносные пауки, деревья, источающие опасный дурман, — все это делает леса Амазонки поистине проклятым местом, в особенности для белого человека, пожелавшего остаться здесь навсегда.

И в то же время эти леса — истинный рай, о котором может только мечтать, грезить естествоиспытатель. Углубившись в это пекло, он найдет здесь самые изумительные чудеса природы: цветы невиданной формы и раскраски, таинственные орхидеи с чувственным запахом, бабочек, более пестрых, чем цветы, колибри ярче бабочек и меньше их, и других причудливых птиц, млекопитающих древних, уже исчезнувших родов, муравьиные гнезда, поражающие совершенством своего общественного устройства, — словом, натуралиста захлестнет буйное цветение жизни. Биологические проблемы, над которыми ученые ломают себе головы, здесь, над Амазонкой, лежат как на ладони, только срывай их, как созревшие плоды.

Тайн природы сегодня осталось не так уж много на нашей планете, но здесь, в пущах Амазонки, еще огромный неизведанный мир.

10. КАУЧУКОВАЯ ТРАГЕДИЯ

Когда Форд создал свой первый автомобиль, житель бразильских лесов — кабокло — вел на берегах Амазонки самый неприхотливый образ жизни, питался нередко сырой рыбой и о большом мире знал немного. Когда Форд выпустил тысячный автомобиль, кабокло, бранясь на чем свет стоит и всячески кляня новшества, в конце концов стал подражать своему соседу и тоже надрезать каучуковые деревья. Когда появился пятисоттысячный автомобиль Форда, всей Амазонкой овладело безумие, а кабокло — извините, серингейро28, так теперь называли сборщиков каучука! — потягивал в Манаусе французское шампанское, лакомился привезенной из Европы икрой, а гаванские сигары закуривал кредиткой достоинством в сто мильрейсов.

Впрочем, шампанское доставалось только тем ловкачам, которые сумели вырваться из лесных дебрей, добраться до города и стать там «организаторами» новой торговли. Как стая гиен, привлеченная запахом падали, сюда, на берега Амазонки, стали стекаться со всех концов мира проходимцы — зачастую с преступным прошлым. Их манили сказочные богатства. После золотой и бриллиантовой лихорадки человечество познало каучуковую лихорадку. На Амазонку хлынули отовсюду миллионы долларов, фунтов, франков. Хлынули так стремительно, таким бурным потоком, что ошеломленный серингейро действительно не знал, что с ними делать. Баснословные прибыли от проданного каучука уходили на вино, устриц, на сооружение дворцов и памятников, на канализацию и школы, на роскошь, всяческие причуды и распутство. Одна за другой возникали фантастические затеи: проложить в лесу дороги, построить на Амазонке плотину. По берегам реки, как на дрожжах, росли новые города: Пара, Манаус, Икитос. В конце XIX столетия цены на каучук неуклонно повышались. Огромная страна, величиной в три четверти Европы, быстро богатела. Но вдруг…

Началось с того, что некий скромный английский ботаник, коллекционировавший флору юго-восточной Азии, написал пространный доклад и отослал его английским властям. Как это обычно бывает с докладами скромных людей, власти, даже не дочитав, сунули его под сукно. Позднее труд ботаника случайно попал в руки прибывшего из Англии инспектора, который очень заинтересовался им, добился необходимых ассигнований и проделал первые опыты. Результаты превзошли все ожидания. Оказалось, что в юго-восточной Азии вполне возможно выращивать каучуковые деревья!

Жизненные интересы Англии требовали, чтобы каучуковая монополия была вырвана у Бразилии. И вот на Малайском полуострове одна за другой стали возникать огромные плантации каучукового дерева. Разумеется, бразильский серингейро ничего не знал об этом — что ему за дело до остального мира? По-прежнему он продолжал надрезать деревья, по-прежнему товар вырывали у него из рук и платили огромные деньги.

Грянула первая мировая война. В Европе народы истекали кровью, а вся Америка — от Гудзонова залива до Патагонии — делала на этом великолепный бизнес. И только на Амазонке творилось что-то неладное: цены на каучук, несмотря на войну, стали падать. Никто на Амазонке — ни купцы в городах, ни серингейро в лесах — не могли ничего понять. Война закончилась, а цены все продолжали падать. Плантации в Азии буквально засыпали мировой рынок каучуком. Слабо разбираясь в мировой экономике, жители Амазонки поняли одно: нужно потуже затянуть пояс, распроститься с божественным шампанским, со сказочными мечтами и так полюбившейся вольготной жизнью. Города на Амазонке стали хиреть, а серингейро и комиссионеры пришли к грустному выводу, что незачем возить каучук в города, где его все равно никто не покупает. Многие из них вернулись в чащи и снова превратились в смиренных кабокло.

Но тех, кто прибыл в эти места издалека, обуял дикий страх. До сих пор все они — у кого только хватало сил и здоровья — занимались сбором каучука, ни о чем другом не помышляя. Мало кто обрабатывал землю. Люди предпочитали покупать готовые продукты, доставляемые пароходами, хотя бы и втридорога. Теперь же, когда не стало ни денег, ни продуктов, перед ними встал призрак голода, и они тучами потянулись из леса к великой реке. Охотники за каучуком буквально облепляли пароходы, идущие вниз по Амазонке. Они дрались за каждую пядь на палубе, с револьвером в руках прокладывая себе дорогу. В глазах их светилось безумие и преступность. Эти люди, привыкшие издеваться над индейцами, сейчас позорно улепетывали, гонимые страхом, и напоминали жалкие остатки разгромленной армии.

Леса обезлюдели. Лесные тропы заросли. Казалось, сама природа торопилась стереть ненавистные следы. Замолкли весла на воде… Крупные звери, ранее вспугнутые шумом и покинувшие насиженные места, возвратились в свои логова. В Амазонке по ночам снова стали купаться тапиры29, а с берегов ее все чаще доносилось рычанье ягуаров.

Путешествуя по Амазонке, я встретил несколько кабокло, бывших серингейро. Они приплелись на наше судно узнать новости. Жалкие, захиревшие фигуры — жизнь в лесу не сладкая. Они охотно вспоминают былые времена, которые им самим казались сейчас чудесной сказкой. Они рассказывают о прошлом с гордостью старых ветеранов, вспоминающих славные битвы, где они отличались. Время многое стерло из их памяти; они забыли о своих мучениях в лесу, об обидах, которые они терпели от хищных людей и которые, возможно, сами наносили другим, более слабым. Во время этих красочных рассказов глаза бывших серингейро загорались от волнения лихорадочным блеском. Они потухли только тогда, когда наступила пора покинуть наше судно. Оборванцы уныло прощаются и на неустойчивых каноэ возвращаются к себе, в убогие лесные шалаши на сваях.

То, что другим народам и странам доводилось пережить на протяжении веков или по крайней мере десятилетий, здесь, на Амазонке, свершилось за какие-нибудь двадцать лет: фантастический взлет и головокружительный спад, бурный расцвет и трагический финал. Трагедия страны величиной в три четверти Европы. Когда вспыхнула вторая мировая война, у нас это был трагический сентябрь, сердца жителей Амазонки окрылились надеждой: ведь воюющей Европе понадобится много каучука! Тем более, что уже через год японцы отняли у англичан и прибрали к рукам каучуковые плантации на Малайских островах и в Голландской Индии — источник всех бед кабокло. Хотя плантации и были захвачены Японией, положение кабокло нисколько не улучшилось. У них появился новый соперник, страшный и всемогущий, сразу убивший все надежды жителей Амазонки. Это был синтетический каучук.

11. ЛЕС НАСТУПАЕТ НА МАНАУС

Из Пара мы отправились пароходом вверх по Амазонке, и через несколько дней прибыли в Манаус — город, больше других разбогатевший на каучуке и поэтому впоследствии больше других пострадавший. Сейчас Манаус выглядит, как слишком широкий костюм, смешно болтающийся на тощей фигуре. Не могу сказать, сколько жителей в этом городе. Говорят, что в пору наибольшего расцвета, то есть в 1900 — 1914 годах, численность населения его доходила до ста тысяч. Сейчас называют другие цифры — пятьдесят тысяч и даже меньше. В этом сравнительно небольшом городе множество великолепных, грандиозных зданий, достойных любой столицы.

Лучшее из них — дворец президента. (Манаус главный город штата Амазонка, площадь которого в девять раз превышает территорию Англии, при населении в четыреста тысяч человек, преимущественно неграмотных лесных жителей.) Этому величественному зданию мог бы позавидовать президент любого из европейских государств! Сомневаюсь также, найдется ли в столицах Европы несколько зданий, способных соперничать с монументальным Дворцом Правосудия.

Но, пожалуй, самое примечательное в Манаусе — здание оперы, построенное по образу и подобию Парижской оперы, но еще больших размеров. Одни боги ведают, кому здесь пятьдесят лет назад понадобилась опера! Этот роскошный театр, — истинный курьез на фоне амазонских лесов, — в своих стенах еще никогда не видел оперного спектакля. Обычно он пустует и закрыт. Лишь изредка — раз в несколько лет — заправилы города (для поддержания его престижа) приглашают из Рио-де-Жанейро на гастроли труппу актеров, и тогда несколько дней подряд здесь разыгрывают какой-нибудь фарс или сентиментальную приторную пьесу.

Перед театром раскинулась широкая площадь. Она выложена богатой каменной мозаикой и могла бы служить украшением любого европейского города. Всего лишь несколько сот метров отделяют эту мозаичную мостовую от первых могучих деревьев — грозного форпоста лесов, опоясывающих город. Я попросил театрального сторожа провести нас с маленьким Чикиньо на самую высокую точку здания. Какая сказочная панорама открылась перед нами! Манаус расположен несколько в стороне от Амазонки, на берегу Риу-Негру, в десяти километрах от ее слияния с Амазонкой. Огромная масса воды видна сверху. Эти две реки служат жизненными артериями города и единственной базой его существования. За ними во все стороны простирается бескрайное море густой зелени. Казалось, вот-вот оно подступит к самым стенам здания, с которого мы осматриваем окрестности. Вид этих девственных лесов еще ярче подчеркивает всю нелепость и причудливость постройки здания оперы здесь.

Когда смотришь сверху, видишь, как лес постепенно овладевает городом. Лес буквально поглощает его. Не сразу, не штурмом, но медленно и неуклонно. Он отвоевывает территорию города пядь за пядью, он наступает на окраины, вгрызается в улицы. Здесь не человек наступает, подчиняя себе природу, а, наоборот, природа, в порядке реванша, ведет наступление на человека. Неумолимая стихия точно железным обручем стискивает Манаус, а притихший, грустный город, несмотря на свои асфальтовые мостовые, величественные здания, электричество, телефоны, как будто смирился со своей судьбой и покорно сдается.

Есть в Манаусе красивые фонтаны, но они без воды. Есть бульвары, но мостовая их выщерблена. На крышах домов маячат черные «урубу» 30, разглядывающие сверху прохожих. И хотя урубу — явление обычное для всех городов Южной Америки, здесь их вид оставляет особенно неприятный осадок. Есть в Манаусе и трамвайные линии, проложенные в свое время с расчетом на дальнейший рост города, но роста «не получилось», и трамвайные колеи уходят далеко за пределы города.

В городе несколько кинотеатров новейшей конструкции. Однажды днем мне довелось испытать довольно острые ощущения. Виновницей этого оказалась Грета Гарбо, которую я увидел на экране. Когда сеанс окончился, я сел в трамвай и через каких-нибудь пятнадцать минут очутился на конечной остановке, в самом настоящем девственном лесу, среди лиан, орхидей, истлевших пней, в атмосфере дурманящих запахов безумствующей природы. Еще большее волнение я почувствовал, когда заметил огромных ярко-голубых бабочек морфо, отливающих металлическим блеском, а на дереве обнаружил ящерицу игуану длиною в метр с лишним. Подумать только: Грета Гарбо на экране шикарного кинотеатра и игуана на ветке тропического леса, отделенные друг от друга расстоянием в двадцать минут! Это можно увидеть только в Манаусе, и это не скоро забудешь!

Кстати, на этой же трамвайной остановке какой-то добряк предложил мне живого, почти трехметрового удава боа всего за два мильрейса — почти даром.

12. ЖИВ ЛИ ПОЛКОВНИК ФОСЕТТ?

В Манаусе, в гостинице «Бразиль», я никак не мог за ужином сговориться с кельнером. Тогда хозяин попросил одного из посетителей, сидящего за соседним столиком, помочь мне. Приветливый гость подошел ко мне и помог. Мы познакомились и, разговаривая по-французски, вместе поужинали. Мой новый знакомый — англичанин, зовут его Альберт де Уинтон; ему сорок пять лет, и у него солидная борода. Мы толковали о том, о сем, а когда Уинтон узнал, что я еду в зоологическую экспедицию в Перу, выложил мне цель своего пребывания в Бразилии:

— Я должен отыскать полковника Фосетта.

— Как! — воскликнул я удивленно. — Неужели его гибель до сих пор еще не установлена?

— Для меня, — подчеркнуто заметил Уинтон, — это остается вопросом до тех пор, пока я лично не выясню всего до конца. Надеюсь, что через несколько месяцев мир, наконец, узнает всю правду.

Из дальнейшего разговора я узнал от приветливого Уинтона — пожалуй, самого авторитетного источника — все подробности этого загадочного и громкого дела.

Фосетт, английский полковник в отставке, в свое время был членом комиссии, устанавливавшей пограничную линию между Бразилией и Боливией. Он прекрасно изучил южноамериканские тропические леса, и не только их. От индейцев штата Мату-Гросу он узнал, что в глубине штата имеются развалины какого-то города.

Более тщательные исследования навели Фосетта на мысль, что развалины эти могут относиться к легендарной Атлантиде, остатки которой, по мнению некоторых ученых, следует искать именно в бразильском штате Мату-Гросу, между реками Шингу и Арагуая. Одержимый этой навязчивой идеей, Фосетт, как истый романтик, решил проверить свою догадку лично и, после тщательных приготовлений, в 1926 году отправился из Англии в Мату-Гросу.

Свои поиски он начал от города Куяба, столицы Мату-Гросу, по направлению к северо-восточным истокам реки Шингу. В состав экспедиции вошли, кроме Фосетта, его сын двадцати одного года, приятель сына Джек Римль и три собаки. Надо заметить, что штат Мату-Гросу, лежащий в бассейне Амазонки, вообще мало изучен, а район истоков реки Шингу совершенно не исследован. Несмотря на относительную близость столицы Куяба (всего четыреста километров), этот район — «белое пятно» на географической карте Бразилии.

Через двенадцать дней после выхода из Куябы экспедиция добралась до последнего цивилизованного пункта — какой-то фасьенды — в ста пятидесяти километрах от Куябы, и вынуждена была сделать здесь остановку на несколько дней из-за недомогания Фосетта. Когда он поправился, экспедиция двинулась дальше на север, в глубь тропического леса, и с этого момента она как в воду канула. Неделю спустя в фасьенду приплелась одна из собак Фосетта, вся окровавленная. Через несколько дней она издохла. Это был последний след экспедиции. Отправившиеся на поиски ее люди вернулись ни с чем. Пуща поглотила и Фосетта и его спутников.

Весть о гибели Фосетта дошла до Англии через несколько месяцев. Но потом прошел слух, что Фосетт жив, но находится в плену у дикарей-индейцев. Английские друзья решили собрать средства и организовать экспедицию для его спасения. Первая экспедиция ничего не добилась. Послали вторую, а потом и третью — две английские и одну американскую. Но все было напрасно, никаких следов Фосетта не нашлось.

Уинтон, впоследствии проверивший на месте деятельность этих экспедиций, утверждает, что это был сплошной блеф. Располагая крупными средствами, участники экспедиций — люди, для этого дела мало подходящие, — заботились только о собственных удобствах и широко рекламировали свою деятельность в прессе, что и создало истории Фосетта мировую известность. Они разъезжали в комфортабельных лодках по Шингу31 и вообще не искали Фосетта там, где он вероятней всего пропал. По-видимому, Фосетт погиб либо в лесах между истоками реки Шингу (их не меньше пяти), либо восточнее — между Шингу и Риу-Мортис, а спасательная экспедиция держалась у берегов реки, не отваживаясь углубиться в чащу.

В начале 1933 года Уинтон сам исследовал окрестности реки Шингу, направляясь с востока на запад. Когда он добрался до реки Арагуая, его люди взбунтовались и отказались идти дальше. Тогда он нанял других бразильцев, готовых на все, и, продираясь сквозь чащу, добрался с ними до Риу-Мортис. Здесь у индейцев бакари он выяснил, что Фосетт (судя по описанию, это был именно он) дошел до Риу-Мортис, оставался здесь в течение года, а затем двинулся обратно на запад, к истокам Шингу. Узнав об этом, Уинтон решил немедленно двинуться по его следам, но во время переправы через реку лодки со всем снаряжением экспедиции погибли, и Уинтону, измученному и заболевшему малярией, пришлось повернуть назад, чтобы поскорее добраться до цивилизованного мира.

Во всяком случае, экспедиция Уинтона дала важные результаты: она доказала, что Фосетт погиб не сразу, как это считали раньше. Почему Фосетт появился у Риу-Мортис один, без своих спутников, — пока еще загадка. Уинтон, которого первые неудачи не сломили, вскоре снова отправится на поиски. На этот раз он пойдет вверх по реке Шингу, к ее истокам и подробно исследует лес у притока Кулуэни, где, по мнению Уинтона, вероятнее всего обнаружатся следы Фосетта.

Итак, жив Фосетт или нет? Возможность того, что он взят в плен индейцами бакари, Уинтон исключает: это не в обычае индейцев. Следовательно, если Фосетт не погиб, — а Уинтон в этом убежден, — он поселился где-то в лесах у гостеприимных индейцев. Индейцы племени бакари славятся своим мягким характером и гостеприимством, а в семье Фосеттов уже бывали случаи бегства на лоно природы. Учитывая романтические наклонности полковника, можно допустить, что нечто подобное случилось и на этот раз. Вся ошибка в том, что до сих пор Фосетта толком не разыскивали. Банда дармоедов тратила напрасно средства его друзей и занималась только саморекламой.

Уинтон ведет поиски за свой счет и на свой риск. Увенчаются ли они успехом? Не знаю. Во всяком случае, глаза его полны энергии.

Два дня спустя мы сердечно распрощались с ним в порту Манаус. Пароход Уинтона отправляется вниз по Амазонке, к устью реки Шингу, а мой — вверх, до Икитоса. Мы пожелали друг другу успеха. Уинтон поклялся, что переворошит землю и небо, но Фосетта отыщет.

Посмотрим, сдержит ли он эту клятву!32

13. НАСЕКОМЫЕ НА ПАРОХОДЕ

В Манаусе мы заканчиваем путешествие на «Гилярии»и пересаживаемся на другое судно — «Белем». Судно принадлежит «Эмзон Ривер Стим Навигейшен Компани»и курсирует исключительно по Амазонке. Эта широкая и плоская коробка в течение месяца проплывает всю реку от устья Пара до города Икитоса в Перу.

Пароход мы сменили, а река осталась все та же — огромная и желтая, и окаймляет ее та же стена сплошного леса. По-прежнему с обоих берегов свисают над рекой и лезут в воду буйно раскинувшиеся ветви деревьев. Пальмы всех видов гордо вздымают в небо свои верхушки — утром, в лучах восходящего солнца, они кажутся розовыми, а вечером фиолетовыми.

С палубы парохода мы смотрим на все это, словно зрители в театре. Часто мы плывем у самого берега, и тогда из лесу доносятся к нам бесчисленные голоса птиц. Какое же здесь неизмеримое богатство пернатого мира! Над водой проносятся цапли, аисты, ибисы, чайки и огромные зимородки. Истошно орут полчища зеленых попугаев. Ветви ближайших к реке деревьев временами резко раскачиваются. Мы не видим виновников, но догадываемся, что это обезьяны.

Каждый день мы причаливаем к берегу у какого-нибудь полуразрушенного селения, и каждый день у нас на столе свежие цветы. И какие цветы! Настоящие, бесценные амазонские орхидеи, сказочные каттлеи всевозможных расцветок. А на палубу слетаются крылатые гости. Днем прилетают к нам красные бабочки — парусники. Они садятся на снасти, на скамьи, но поймать их трудно — они пугливы. За ними с азартом охотится маленький Чикиньо. Он с матерью тоже пересел на «Белем». Мальчик, невзирая на адову жару, весь день неутомимо носится по палубе с сеткой в руках, подкарауливая добычу. Если что-нибудь поймает, то вопит на радостях, как истый индеец, и сломя голову мчится пополнить мою коллекцию бабочек. А по вечерам при свете огней на пароходе происходят настоящие оргии. Целые тучи ночной мошкары облепляют лампы и вокруг них на стенах образуют живую мозаику сказочной красоты.

Кого только нет среди наших крылатых гостей! Тут и ночные бабочки, и шелкопряды, и толстые жуки, гудящие в полете, и ошалевшая от яркого света саранча, и хищные богомолы. То вдруг загудит над головой колоссальная бабочка бражник, величиной без малого с нашу ласточку, или огромная — в две ладони — бабочка калиго с глазами совы на крыльях. Все это отправляется в мою коллекцию.

Как-то Чикиньо принес необыкновенно красивую бабочку из семейства агриас. При виде этого редкого сокровища у меня глаза разгорелись. Но, увы, незадачливый охотник сломал ей крылья.

— Чикиньо! — завопил я. — Что ты натворил!

— Неважно! — успокаивал меня мальчик. — На Рио-Жавари33, где живет мой отец, таких бабочек сколько угодно.

Может быть, там этих бабочек действительно много, но пока что Чикиньо изуродовал настоящее сокровище, за которое я получил бы немало долларов.

Однажды ночью, когда мы проплывали местность Тефе34, наше судно атаковали полчища медведок. Они похожи на наших медведок, только раза в два крупнее. Толстые, подвижные, они набились во все щели парохода, их полно в каютах, они забираются под платье, в волосы, кусаются и царапают лицо колючими лапами. Мы топчем их, давим на себе, чувствуя непреодолимое отвращение. Налет продолжался несколько часов, только к утру мы выбрались из этой тучи насекомых и облегченно вздохнули. Медведки исчезли так же внезапно, как налетели, и, к счастью, больше не появлялись.

Таким образом, не сходя с парохода, я уже получил представление о том, что увижу в тропическом лесу, какие чудеса ожидают меня там. Еще не ступив ногой на сушу, я добыл богатейшую коллекцию насекомых.

14. ЧИКИНЬО ИЩЕТ МУРАВЕЙНИК

В первый же день нашего пребывания на пароходе «Белем» я разложил пойманных бабочек на столике и вышел из каюты. Через несколько минут вернулся и… остолбенел: от бабочек остались рожки да ножки. На столе лежали только остатки истерзанных туловищ и обрывки крылышек. Это — муравьи. Они выползли из всех щелей и набросились на моих бабочек.

— Смотри, Чикиньо, что они наделали! — говорю я мальчику, указывая на разгром.

— О, матерь божья из Сан-Паулу-ди-Оливенса! — воскликнул Чикиньо. — Муравьи!

Да, муравьи, муравьи… Тысячи муравьев, больше: миллионы их путешествуют вместе с нами на «Белеме». Пароход буквально пронизан ими. Стоит лишь на минуту оставить где-нибудь мертвую бабочку, как тотчас из стен или из-под пола появляется процессия муравьев и набрасывается на нее — у них какой-то безошибочный, собачий нюх! Они постоянно угрожают моей коллекции, пожирают все отбросы. Счастье еще, что людей не трогают, иначе жизнь на пароходе стала бы невыносимой.

Маленький Чикиньо переживает большое горе. Чикиньо ревностный натуралист и обычно все и всех знает. А сейчас ему неизвестно, где находится муравейник. Нет, он не может примириться с этим. Ведь где-то он должен быть, черт побери! Чикиньо ищет, вынюхивает, выслеживает, ломает себе голову, — все напрасно. Он просто в отчаянии!

Не огорчайся, мой опечаленный друг! Тропические леса, мимо которых мы сейчас проплываем, тебя встретят тысячами других тайн и загадок. Люди посильнее и выносливее тебя, мой отважный маленький Чикиньо, тщетно силятся проникнуть в эти тайны, разгадать их.

Наш пароход ежедневно причаливает к берегу, чтобы запастись дровами для топки. Пользуясь двух — или трехчасовой стоянкой, мы хватаем сетки и бежим на берег. Сколько тут бабочек, и какие чудесные экземпляры! А сколько муравьев — сущий ад! Охотясь за бабочками, мы боялись как огня одного: встряхивать ветки над головой. Да, буквально как огня: на ветках копошатся полчища красных муравьев, называемых в Бразилии formiga defogo, то есть огненные муравьи. Они набрасываются на людей и кусают так яростно, что от боли взвоешь.

В устьях Амазонки эти огненные шельмы стали подлинным бедствием. Нередко они вынуждают к бегству целые селения. Некогда цветущий городок Авейру на реке Тапажос35 в середине XIX века прекратил свое существование именно из-за нашествия этих тварей. Несколько раз жители, в панике покинувшие город, пытались вернуться обратно, но всякий раз натыкались на хозяйничавших в их домах муравьев. В конце концов обезлюдевший город превратился в руины и покрылся лесом.

15. ЛЕТЯТ АРАРЫ

Я сижу в каюте и пишу письма своим друзьям в Польшу. Вдруг ко мне, как бомба, врывается Чикиньо.

— Иди, скорей иди! Летят попугаи!

Мы выбежали на палубу, и я остановился как вкопанный. Невиданное зрелище ослепило меня: летели арары. Поодиночке, парами, вчетвером, а то и целой стаей. Высоко в небе их десятки. Все тянутся к югу. Арары напоминают огромных фазанов; хвосты длинные, а расцветка перьев просто сказочная.

— Арарауны! — кричит Чикиньо и показывает на птиц, летящих ближе всех. Спинки у них голубые, а брюшки — оранжевые. А вот еще один вид попугаев. Эти похожи на летящие огни.

— Араканги! — вопит Чикиньо.

Араканги окрашены в цвета заходящего солнца, нежно-голубого неба и спелых мандаринов. Жаркая долина Амазонки родина самых красивых попугаев — арара. Это великолепные, величественные существа, а их крикливая расцветка — лазурная, оранжевая, пурпурная — на фоне зеленого леса кажется вызывающей. Когда, распластав крылья шириной в полтора метра, они проплывают в небе, переправляясь с одного берега Амазонки на другой, изумительное зрелище оставляет в душе человека неизгладимое впечатление. Кажется, это не птицы, а какие-то неземные существа, воплощающие наши мечты о прекрасном. Даже агенты пароходной компании «Бус Лайн»в Ливерпуле — деляги с окаменевшими душами — и те, рекламируя путешествие по Амазонке, преподносят перелет арара как одно из самых замечательных чудес этой сказочной страны.

Но вот арары пролетели. Скрылся за лесом пестрый караван, отзвучали птичьи голоса, властные я торжественные. По-прежнему слышен только неумолчный рокот машины, сотрясающей судно. Снова гнетущая жара и духота. Прямо с небес мы опустились на пароходную палубу. Все еще взволнованный, иду в каюту докончить письма моим польским друзьям. Очень хочется передать пером чарующие впечатления только что пережитого, но кто знает, может быть, я добьюсь не большего успеха, чем Чикиньо в поисках муравейника?