Аркадий Фидлер — известный польский писатель и путешественник. Он побывал в Бразилии, в Перу, в Канаде, на Таити, на Тринидаде, в Гвиане, в Мексике, в Камбодже, в Лаосе.

Широкой популярностью пользуются в Польше его книги об отдаленных и малоисследованных странах. Советский читатель знаком с А.Фидлером по книгам «Зов Амазонки», «Рио де Оро» и «Маленький бизон».

В 1937-1938 годах Фидлер побывал на острове Мадагаскаре. В результате этой поездки появились его книги «Завтрашний день Мадагаскара», «Горячее селение Амбинанитело» и «Остров любящих лемуров».

Предлагаемая вниманию читателей книга знакомит с нравами и обычаями жителей, а также с необыкновенным животным и растительным миром Мадагаскара. Богатейшая и удивительная по своим формам природа, мягкий характер жителей завоевали сердце автора. Вместе с тем жестокий колониальный режим, эксплуатация полунищих людей вызывают его возмущение. Но Мадагаскар не дремлет, там есть свои борцы за свободу и независимость.

Книгу эту с интересом прочтут самые широкие круги читателей.

ПОБЕРЕЖЬЕ МАДАГАСКАРА

Мароанцетра расположена на восточном берегу северной части Мадагаскара, в глубине обширной бухты Антонжиль, там, где в 1774 году высадился Маурицы Беневский и построил крепость Луисберг. Он мечтал основать здесь государство и стать главой мальгашских племен.

Добираться в Мароанцетру сегодня, пожалуй, так же трудно, как и в те времена. Никакого точного пути к портовому городку, закрытому со стороны суши хаосом гор и густым тропическим лесом, нет. Попасть в Мароанцетру можно только двумя путями: от порта Таматаве пешком или в носилках-филанзани вдоль морского пляжа, либо по морю на береговом французском суденышке, ежемесячно совершающем рейс.

Мы выбрали второй путь. И вот однажды знойным январским утром мы очутились на палубе судна и через час отчалили от таматавского мола. Значительно позже мы поняли, что такое отъезд из Таматаве: это путешествие в другой мир. И какой мир! Позади осталась бурная жизнь французской колонии, лихорадочный танец вокруг золотого тельца, позади остались многочисленные доки Таматаве и фешенебельные европейские кварталы Тананариве, железные дороги и поезда, гостиницы, французские вина и французские администраторы.

Как только наше судно покинуло Таматаве, колониальный шум оборвался. С наступлением тишины мир застыл в сказочном оцепенении. Тропическая сонливость овладела всеми: людьми, судном, небом.

Индийский океан сейчас похож на озеро — он небывало спокоен. В воздухе от нестерпимой жары клубится белый пар. Кажется, он проникает даже в человеческий мозг и подавляет всякую мысль. В этом мире стираются события и жизнь утрачивает черты действительности.

Я с моим попутчиком из Польши Богданом Кречмером стою на палубе, облокотясь на перила. В полудремоте смотрим на затуманенные расстоянием горы восточного побережья.

— Сегодня ночью будет шторм, — говорит кто-то по-французски за моей спиной.

— Может быть, будет, — отвечаю нехотя, не двигаясь с места.

— Вы тоже в Мароанцетру?

— Да.

— Вы из колониальной администрации?

— Нет.

— Торговля?

— Нет.

— Эксплуатация?

— Да.

— Чего? Леса?

— Нет. Червей.

Мои слова показались незнакомцу неуместной шуткой, и я услышал тихое ворчание. Оглядываюсь. Сзади стоит огромный индус с великолепной черной бородой, одет в белый шелковый костюм. По всему видно, человек состоятельный, умеет пользоваться жизнью. Типичный восточный властелин из кинобоевиков.

— Червей? — недоверчиво переспросил он, и в голосе его послышалось недовольство, а в таких же черных, как и борода, глазах блеснула неприязнь.

— Мы собираем насекомых для музеев. Мы — естествоиспытатели, — поясняю я более учтиво.

— Господа не французы?

— Нет.

— Немцы?

— Нет. Поляки.

— Ах, поляки! — повторяет индус с таким выражением, точно это для него радостная новость. — И вы собираете насекомых? А это выгодно? И почему вы едете в эту часть света? И, вероятно, в самую глубину тропического леса?

— Нет, не в глубину. В бассейне Мароанцетры есть такая деревня — Амбинанитело, расположена над рекой Антанамбалана.

— Bien, знаю ее прекрасно. Там у меня филиал, склад тканей. Я — Амод, купец из Мароанцетры.

— А я думал… полицейский агент: очень уж вы любопытны.

— Нет, благодарю! — поежился индус.

Мое ироническое замечание, видимо, не доставило ему удовольствия, но любопытства не укротило.

— Амбинанитело — деревня большая, это верно, и там много красивых девушек — рамату, но зачем вам, черт возьми, лезть в такую захудалую дыру?

— Мы надеемся найти там две вещи: редких насекомых и следы Беневского.

— Беневского? Кто такой Беневский? Пропавший соотечественник?

— Да, что-то в этом роде.

Индус вытирает шелковым платком лицо и вздыхает:

— Пожалуй, ночью разразится буря…

Он иссяк, пропала охота разговаривать. У нас тоже.

Уходя, он сказал:

— До свиданья, господа. Встретимся за обедом.

Не встретились. Он ехал первым классом. Мы — вторым.

К вечеру мы причалили к пристани в Фульпуэнте. Во второй половине XVIII века здесь властвовал король Хиави, союзник и почитатель Беневского. Теперь здесь властвуют белые владельцы кофейных плантаций. В течение часовой стоянки в порту на наше судно погрузили сотни мешков этих ценных зерен. Таскали их на спинах полунагие мальгаши. Грузчики принадлежат к племени бецимизараков, живущем на большей части восточного побережья острова. Согнувшись, обливаясь потом, они бегут на пароход.

Индус Амод и упитанный француз Тинер, торговец лесом в Мароанцетре, тоже пассажир первого класса, сошли, как и мы, на берег и прогуливаются по пристани, чтобы глотнуть немного воздуха. Я прошу их объяснить мне одно непонятное противоречие. Почему портовые грузчики, которых колонизаторы считают отъявленными лентяями, так хорошо работают.

— Противоречие? — восклицает Тинер. — Здесь нет никакого противоречия! Вас правильно информировали эти мошенники, — Тинер презрительно кивнул в сторону рабочих, — эти мошенники — самый гнусный сброд под луной. Лень этих ничтожеств не поддается описанию…

— И поэтому они так бегают с мешками, — замечаю я.

— Ну, то, что они так бегают с мешками, — невозмутимо продолжает купец,

— совсем другое дело. Это результат гениальной экономической двигательной силы нашей колониальной администрации. Знаете ли вы, господа, что такое подушный налог? Это чудо, это современное заклинание. Он обладает такой силой, что заставил работать даже этих закоренелых бездельников. На нашем большом острове господствовали различные формы рабства, но результаты заставляли желать много лучшего, прибыли оставались слишком низки. В 1895 году мы уничтожили последние следы прежней бездарной системы. Был введен подушный налог, мера совершенная и куда более выгодная для властей, чем все обанкротившиеся прежние формы.

— Смело вы говорите об этом и даже с каким-то особенным энтузиазмом!

— А как же иначе? Взгляните на этих молодых ракотов, царов, расафов, сиддицов, и как там их еще! Лентяи, изголодавшиеся бродяги, разве им когда-нибудь приходило в голову взяться за настоящую работу? А теперь — обязаны. Обязаны потому, что на Мадагаскаре каждый без исключения мальгаш старше восемнадцати лет должен платить солидный подушный налог. Не беда, что большая часть туземцев ничего не имеет, кроме лохмотьев на теле, и хроническая нищета заставляет их голодать. Каждый из этих подонков ежегодно должен вносить дань.

— И сколько?

— Примерно столько, сколько составляет ежемесячное жалованье низшего административного чиновника.

— Но ведь это же бессмыслица! Если человек беден и гол, как он будет платить налоги? Всякому известно: из пустого сосуда ничего не нальешь.

— Ничего подобного! На Мадагаскаре нальешь! — зло смеется Тинер. — Колониальные власти указывают мальгашу правильный путь: иди к белому колонисту на рудники или плантации, прими все его условия — и заработаешь необходимые для уплаты налога деньги!

— И мальгаш идет? Не упрямится?

— Пусть попробует! Если он не внесет налога — тяжело поплатится за свое упрямство. Колониальный закон приговорит его к тюремному заключению на год, а то и больше, и там он будет работать принудительно и без всякой оплаты. Благословенные последствия реформы вы сами видите здесь в Фульпуэнте: грузчики усердно таскают на пароход мешки с кофе, чтобы заработать на уплату налога.

— И что же, у мальгашей нет выхода из этого заколдованного круга?

— К счастью, нет! В том-то и дело, что нет. Найдись он, колония обанкротилась бы. Без притока прибылей от подушного налога колония не может существовать. Этот налог — основной доход в бюджете администрации колонии, другие прибыли по сравнению с ним ничтожны. Даже те налоги, которые вынуждены платить мы, купцы, хотя для нас они очень чувствительны.

— Правда! — подтверждает индус Амод. — Но коллега забыл, что подушный налог имеет еще одну хорошую сторону: он заставляет туземцев работать у колонистов. Без их труда белые плантаторы и владельцы рудников прогорели бы, а вместе с ними и мы, купцы.

— Мальгаши, — подчеркивает с достоинством Тинер, — должны пройти такую жесткую школу труда, прежде чем сумеют принять нашу цивилизацию.

— Жесткая школа труда, — замечаю я, — это значит работать и ничего взамен не получать?

Тинер делает рукой резкое, недовольное движение:

— Ничего не получать? А разве налоги не обращаются в добро прежде всего для самих мальгашей? Ведь их жизненный уровень повышается соразмерно с общим развитием колоний! Для их благосостояния созданы железные дороги, автострады и автобусы; для них строятся многочисленные школы, для них организуется все более густая сеть охраны здоровья. Просто немыслимо перечислить все выгоды для туземцев.

И Тинер, богатый оптовый торговец из Мароанцетры, горячий поклонник Мадагаскара, с гордостью наблюдает за работой туземцев в Фульпуэнте.

Среди грузчиков появился Ракото. Он только что уложил мешок с кофе в бункер судна и мчится за новым. Ракото девятнадцать лет, у него лицо веселого сорванца, он любит пошутить. Мы останавливаем его:

— Эй, Ракото, постой! Возьми папиросу!

Ракото послушно останавливается, он рад угощению. Папиросу прячет за ухо.

— Ты когда-нибудь ездил в автобусе?

Нет, Ракото еще не ездил в автобусе.

— А в гостинице Фумароли был?

Ракото, разумеется, никогда не был в большой гостинице в Тананариве и ни в какой другой гостинице острова. Хотя гостиницы построены на деньги с его налогов, но в них живут колонизаторы, а мальгаши только прислуживают им. Ракото не принадлежит и к тем привилегированным услуживающим мальгашам.

— Читать умеешь?

Нет, Ракото не умеет читать, он хохочет от одной мысли об этом. В местности, где он живет, нет школы. Коричневый грузчик с беспокойствам поглядывает на стоящий неподалеку большой деревянный склад с окошком. Он порывается бежать. Показывает на склад:

— Вазаха смотрит!

Вазаха — это белый человек. Мы втискиваем в потную ладонь его целую пачку папирос «Голуа».

— Постой еще секунду, постой! Скажи, родные у тебя есть?

У Ракото есть семья, жена.

— А дети?

Был ребенок, шестимесячный. Но умер недавно.

— Отчего?

Известно, малярия.

— А что, лекарства не помогли?

Не было лекарств, не получал он никаких лекарств.

Ракото убегает от нас, охваченный паникой. Причиной внезапного страха был не вазаха, дежуривший на складе, а мы сами: Ракото испугался неожиданного подарка — целой пачки папирос. Суеверный мальгаш не понимает такой щедрости. Он подозревает опасное колдовство. Быть может, чужие вазахи хотят опутать его душу? Быть может, белые — мпамосавы, злые чародеи, навязали ему такой щедрый подарок, чтобы покрепче усыпить его бдительность? О, Ракото не даст себя одурачить! Ракото осторожен, проницателен, бдителен! Он бросает на нас враждебный взгляд и со сдавленным стоном на устах и с пачкой папирос в кулаке убегает что есть мочи. Он бдителен!

Невольно напрашивается вопрос: когда же Ракото прозреет и бдительность свою направит по верному пути — на настоящих врагов? Пока что благодаря современному чуду, по выражению купца Тинера, в виде подушного налога ободранный, нищий Ракото совершает огромный, непосильный подвиг. Деньги, которые он отдает, приводят в движение громадную колониальную машину, а дешевый труд его рук обеспечивает благополучие не только чиновников, но и колонизаторов. Ракото — известный лентяй!

Индус Амод был не прав. Ночью буря не нарушила тишины. Мы плаваем в собственном поту на мокрых простынях. На следующий день Индийский океан был так же спокоен и гладок, как и до сих пор. В этот день мы вошли в порт острова Сент-Мари. Остров овеян запахом гвоздики, деревья которой здесь растут повсюду, и воспоминаниями об одной из самых бурных страниц в истории человечества.

Сент-Мари был в течение XVII и в начале XVIII века островом европейских пиратов. Изгоняемые из американских вод, они переносили свой промысел в Индийский океан. В 1700 году морские пираты достигли огромного могущества, и богатые флотилии восточно-индийских компаний всецело зависели от их милости. Жертвами пиратов были не только европейские суда, ведущие торговлю с Индией и архипелагом коренных островов, — разбойники так же рьяно действовали у выходов Красного моря и Персидского залива. Здесь они охотились за арабскими, персидскими и индусскими купцами, а вблизи Мадагаскара захватывали много рабов для продажи в других частях света.

После кровавых набегов пираты возвращались на остров Сент-Мари отдыхать и кутить. Здесь создавалась какая-то дьявольская республика разбойничьей братии, которая придерживалась нескольких строгих правил своеобразного savoir vivre (уметь жить). В иные годы на острове находили приют до тысячи пиратов всех морских национальностей, но главенствовали англичане. Бесшабашные пьянки часто кончались повальной резней. Единственное в своем роде скопище существовало примерно до 1720 года, пока объединенная экспедиция военных кораблей европейских государств не положила конец могуществу выродков. Многих уничтожили, иных прогнали.

Такое огромное сборище пиратов на острове не могло не повлиять на судьбы Мадагаскара. Когда разбойников окончательно прогнали с Сент-Мари, часть беглецов двинулась на большой остров. Здесь у мальгашей уже укрывалось много бандитов, пресытившихся награбленным добром. Они вступали с туземцами в родственные связи, деспотически вводили свои порядки и создавали династии своеобразных царьков. Все жестокие обычаи своего прежнего существования пираты насаждали теперь среди мальгашей.

Даже через полстолетия пираты играли немаловажную роль в жизни Мадагаскара. Беневский заключал союзы с их потомками, так называемыми «зана малата». Селились они главным образом на восточном побережье острова, и этим можно объяснить довольно светлый цвет кожи у многих мальгашей племени бецимизараков.

Давно отшумевшие бури! Сегодня островок Сент-Мари приветствует пришельца пряным запахом гвоздики с туземных плантаций; а коричневые лица отпрысков племени бецимизараков озаряет кроткая улыбка.

На четвертый или пятый день путешествия мы высадились в Мароанцетре.

Маленький сонный городок, резиденция шефа дистрикта1, дремлет под сенью раскидистых манговых деревьев. Городок расположен в устье реки Антанамбалана, у залива Антонжиль. Несколько десятков деревянных лавчонок принадлежат индийцам и китайцам. Несколько десятков купцов-оптовиков — французы и креолы из Рениона. Остальные жители — мальгаши племени бецимизараков. Городок лежит в болотистой долине, и все население болеет малярией.

Я поступил неосмотрительно, рассказав индусу Амоду о своем намерении искать следы Беневского. Французы в Мароанцетре — народец подозрительный и склонны к преувеличениям. Они решили, что мы затеваем какие-то козни против французской колонии. Вбили себе в голову, что нас интересует деятельность Беневского потому, что Польша хочет заявить права на Мадагаскар как на свою колонию. Какая чепуха! Но когда мы стали готовиться к экспедиции в глубь острова, нас на каждом шагу в Мароанцетре подстерегали всевозможные препятствия. Даже повара-мальгаша, необходимого в таком путешествии, мы не могли найти. Пребывание здесь Беневского не оставило никаких следов. Однажды мы с Богданом Кречмером отправились за город. Прошли несколько километров к устью на диво могучей реки Антанамбаланы. В старых географических картах указано, что на этом месте некогда находилось селение и форт Луисберг. Сегодня волны Индийского океана глухо бьются о песчаный пляж, такой пустынный, словно здесь никогда не ступала нога человека, и извечный ветер тихо шумит в иглах одиноких деревьев казуарины.

Когда мы возвращались обратно, я невольно вспомнил Ракото, молодого грузчика из Фульпуэнте. Вот идет ремонт плотины. Полтора десятка заключенных работают под наблюдением стражника с ружьем. Можно предложить ему папиросу и поговорить с узниками? Стражник разрешает. Большинство осуждено за неуплату налогов, остальные — за всякие мелкие прегрешения. Врожденного юмора они не потеряли. Смеясь, намекают, что тоже не прочь покурить.

Мы нашли, наконец, повара, пожилого мальгаша по имени Марово. Предприимчивый креол из Мароанцетры взялся за солидную плату довезти нас на своем небольшом грузовике до Амбинанитело. Туда ведет единственная дорога, порядочно заболоченная на всем тридцатикилометровом пути.

В день отъезда к нам явился некий бецимизарака с просьбой подвезти его.

Он — учитель Рамасо2 из Амбинанитело. Оказывается, там есть маленькая школа. Мы, конечно, охотно соглашаемся, хотя грузовик порядочно перегружен. Рамасо немногим больше тридцати лет. Одет он тщательнее других соотечественников. У него очень темная коричневая кожа и выразительный взгляд. Глаза черные, как у всех мальгашей, спокойные, интеллигентные, вызывающие доверие. Рамасо необычайно вежлив, но без тени угодливости.

— Я не займу много места, — говорит он с улыбкой, показывая на свою небольшую фигуру, — я легкий.

Рамасо тщедушен и худ. Чувствуется, что в его доме не густо. Однако он пользуется почетом. Провожают его трое мальгашей с торжественным видом. Прощаясь, они выказывают ему всяческое уважение.

— Это, вероятно, ваши родственники, — говорю я, когда мы двинулись.

— Нет, не родственники.

И тут же, боясь показаться неучтивым, объясняет:

— Это мои товарищи.

Необычное в устах мальгаша слово заставляет быть любопытным:

— Какие товарищи?

— Товарищи… общих убеждений.

Я стараюсь разгадать выражение его лица, но он устремил неподвижный взгляд вдаль и смотрит на дорогу.

— Вазаха естествоиспытатель? — спрашивает он немного погодя, желая, вероятно, перевести разговор на другую тему.

Мы едем по раскинувшейся жаркой долине, орошаемой частыми дождями. Природа блещет райским великолепием; среди зелени апельсиновых рощ, хлебных деревьев и папай — дынных деревьев мелькают тростниковые хижины на сваях. Утренний воздух наполнен гомоном птиц.

В той части долины, которую мы проезжаем через час, происходила первая битва, решившая участь Беневского в борьбе за власть. Сафиробаи — многочисленное племя, заселявшее в то время эти места, отклонили все условия выгодного союза и объявили Беневскому войну не на жизнь, а на смерть. В половине пути до Амбинанитело расположена деревня Маниина. Вероятно, неподалеку от этого места Беневский переправил свои отряды через реку, ударил с трех сторон на укрепленный лагерь вождя Махертомпа и нанес ему чувствительный удар. Последующие стычки, происходившие в верховьях реки Антанамбалана, заставили туземцев бежать на северную часть острова. Рисовые поля вблизи Луисберга достались самбаривам, верным союзникам белых. Когда впоследствии раскаявшиеся сафиробаи запросили мира и вернулись, Беневский отдал прежним владельцам рисовые поля, простиравшиеся на правом берегу реки.

— Приближаемся! — прервал мое раздумье Рамасо.

Мы проехали большую часть приморской долины; виднеющиеся на горизонте горы придвинулись ближе. Перед нами появилась внушительная крутая возвышенность, соединенная боковой цепью вершин с отдаленными высокими горами. Дорога вьется между подножием горы и рекой. За следующим поворотом перед нашими глазами открылся великолепный вид на новую плодородную долину, со всех сторон окруженную горами, с деревней посреди рисовых полей.

— Амбинанитело, — показывает Рамасо.

— Долина Здоровья Беневского, — говорю я, пытаясь скрыть волнение.

СТАРЫЙ ДЖИНАРИВЕЛО

Есть в жарком поясе нашей планеты уединенные уголки, где, кажется, всегда царит весна и вечно юная улыбка никогда не покидает людей и природу. Красота этих радостных мест — неизгладимая, неувядаемая. Восхищение ими никогда не ослабевает.

Беневский открыл над рекой Антанамбалана долину Здоровья. Красоты долины поразили его, и он на некоторое время остался там жить. Все, кто ни побывал в долине Амбинанитело, как зачарованные восхищаются ею. И по сей день она считается самым красивым уголком на земном шаре.

Большие синие бабочки гордо парят в воздухе, и в их сверкающих крыльях отражается сияние неба. В других местах люди науки назвали их оризабус, но здесь сверкающие воздухоплаватели не имеют никакого мудреного прозвища. Туземцы считают их важными, добрыми духами лоло, стерегущими благополучие и счастье долины.

Две другие могучие, непобедимые и божественные силы сковывают очаровательную долину и держат в руках ее судьбу, то благословляя, то накликая бедствия.

Первая — огромная, пересекающая долину, капризная река Антанамбалана, прошлое которой славно, а берега живописны. Вторая — дикие горы. Они опоясывают со всех сторон долину и покрыты тропическим лесом. Горы дерзкие, великолепные, непроходимые, безлюдные, таящие всякие диковины. Как зловещие призраки, стоят они вокруг и ревниво охраняют долину от остального мира.

В долине ведут полусонную жизнь около тысячи мальгашей племени бецимизараков. У них есть небольшие рисовые поля, расположенные вокруг селения, и множество духов предков, которых они глубоко чтут. Люди они скромные и кроткие. К морю в Мароанцетру ходят редко. Существованию своему в долине они обязаны, вероятно, Беневскому. Во время войны он привел сюда и поселил их предков, а своих союзников — самбаривов.

В долине Амбинанитело свыше тысячи гектаров плодороднейшей земли. Однако она не привлекает европейцев. Амбинанитело расположена слишком далеко от великих магистралей мира. История рассказывает, что только однажды и ненадолго прибыла сюда большая группа европейцев. Это было тогда, когда Беневский построил здесь крепость Августа и лагерь для отдыха.

Теперешние жители долины не привыкли к белым людям и сторонятся их. Они пляшут при лунном свете, чтут своих предков, верят в злых духов, регулярно выплачивают французам налоги и не любят белых. Когда белый человек появляется в деревне, он вызывает шумное оживление среди молодежи и тихое беспокойство у стариков. Собаки жалобно скулят.

— Вы привезли с собой много вещей! — в грустном раздумье говорит Джинаривело, коричневый старик с печальными глазами и привлекательным лицом.

— Да! — отвечаю я с самой непринужденной улыбкой. — Я приехал к вам надолго. Вы мне должны рассказать все, что знаете о Беневском.

Но старик смущенно смотрит на меня: он не понимает, чего я хочу; он ничего не знает о Беневском, он не помнит такого вазаху.

— Как это не знаешь? Во времена дедушки твоего дедушки он прибыл сюда к вам как вождь-победитель, и вы избрали его своим ампансакабе — великим королем. Главный его лагерь был в Мароанцетре, но здесь, в долине Амбинанитело, он тоже жил.

Нет, старик Джинаривело ничего не знает об этом человеке и никто в долине не знает. Джинаривело хочет увильнуть от неприятного разговора. Напряженно смотрит вдаль, на широкую реку, как бы взывая к ней о помощи.

— Река!.. — смеясь, не уступаю я. — Прежде чем подружиться с Беневским, вы пытались уничтожить его, сбрасывая в реку целые деревья страшного тангуина; его плодами вы хотели отравить воду.

Нет, Джинаривело ничего этого не помнит. Он, видно, и в самом деле не знает истории Беневского. К тому же ему надоел разговор со мной. Он пропускает мимо ушей горячие заверения, что я прибыл сюда как искренний друг и хочу подружиться со всеми жителями долины. Джинаривело не нужна моя дружба, он хочет только покоя, хочет отдохнуть в своей хижине. Он беспомощно улыбается, но в его улыбке чувствуется презрительное превосходство.

Мы медленно шагаем по удивительному лугу у самого берега реки. Вместо травы луг устилает густой ковер необычайно чувствительной невысокой мимозы. От малейшего прикосновения ноги перистые листочки судорожно свертываются, веточки резко сгибаются и даже кусты, встревоженные прикосновением, припадают к земле как подкошенные. За нами остается широкая полоса омертвевших, как бы присевших на корточки мимоз. Растения инстинктивно защищаются от чужого враждебного прикосновения.

Джинаривело сосредоточил все свое внимание на мимозах. Самозащита этих растений от ноги человека подсказывает ему желанное сравнение. И вот Джинаривело уподобляется притаившейся мимозе, он хочет чувствовать себя растением, хочет проникнуть в его душу. Сознание родства прибавляет ему сил, увеличивает упрямство. Против чужого нахала рождается союз туземца с похожим на него растением. Джинаривело поднимает голову и становится надменным.

Энергичным движением я срываю несколько веток мимозы и приношу в хижину, отведенную мне под жилье Мимозу ставлю в стакан с водой, а стакан ставлю на стол.

Минуту спустя вода проникает в клетки растения и сламывает его упорство. Ветки снова ожили, поднялись, стали упругими; листья широко и дружно развернулись.

Джинаривело видит, как растение поддается, и не может оторвать взгляда от странного явления. И действительно, странно: мимозы похожи сейчас на ручных зверенышей. Они послушны и готовы принимать пищу из рук белого человека в его собственной хижине. А ведь только что они были замкнутыми и отталкивающими.

Джинаривело оттаял. Он потерял в растении союзника и впервые взглянул на меня дружелюбней.

ОТРАВЛЕННЫЙ ПЕТУХ

Деревня Амбинанитело большая, богатая, чистая, стоит на белом, хорошем песке. Она расположена в центре долины, окружена рекой и рисовыми полями. В самой деревне растут кокосовые пальмы. Пальм множество, пальмы всюду. Деревня, собственно, сплошное зеленое урочище, большая роща этих чудесных деревьев — друзей человека, красивых и полезных. Они не задерживают целиком горячее солнце, а пропускают вниз такое количество лучей, какое необходимо для здоровья и счастья людей. Весь день с растущих высоко листьев падает на землю тень — таинственные знаки с неба. Они как бы олицетворяют жизненные пути людей, находящихся под покровительством пальм. Пути эти всегда светлы и находятся под счастливой звездой.

Мальгаши живут в хижинах, построенных из бамбука, тростника и пальм. Хижины эти высоко подняты на сваях и продуваются свежим воздухом. В Амбинанитело нет каменных домов, здесь в них не нуждаются. Жилища расположены довольно далеко друг от друга согласно извечному мудрому мальгашскому обычаю: сосед соседу не должен заглядывать внутрь хижины, но может перекинуться с ним словом и пожелать издали доброго утра. На расстоянии отношения всегда искренни и хорошие пожелания всегда сбудутся.

Но сегодня из хижины в хижину передаются нехорошие предчувствия, звучат тревожные слова. Приехал чужой, белый человек, хочет жить поблизости, в деревне. Чем это грозит? Чужой вазаха уверяет в своей дружбе, но можно ли ему доверять? А если и можно, не вызовет ли присутствие иноземцев неудовольствие духов и не навлечет ли беды на долину? В таких исключительных случаях только скрытые силы могут дать исчерпывающий ответ.

Итак, вскоре после приезда в Амбинанитело у нашей хижины собралась вся деревня. Женщины ритмически хлопают в ладоши и что-то поют, а какой-то пожилой туземец произносит торжественную речь, в которой часто повторяется слово вазаха. Сначала мы думали, что они дружески приветствуют нас, гостей, тем более что настроение собравшихся показалось нам хорошим. Детишки радовались и носились, а молодые девушки то тут, то там разражались звонким смехом.

Все это происходит на наших глазах, тут же на дворе, между нашей

хижиной и домом старосты, шефа кантона3. Увы, старосты нет дома, он объезжает свой район. Мы стоим на веранде, со всех сторон окружающей нашу хижину, и с любопытством наблюдаем за зрелищем. Однако через некоторое время мы поняли, что это совсем не дружеское приветствие.

— Ого, что это? — шепчет Кречмер, толкнув меня в бок. — Смотрите, какими серьезными стали их лица.

— Как жаль, что мы не знаем языка, — сокрушаюсь я.

— Может быть, позвать повара Марово, он нам объяснит.

— А где он?

Он неподалеку, в кухоньке, построенной из тростника тут же за нашей хижиной. Приведенный Богданом, Марово становится рядом, смотрит, слушает.

— Скажи, что они поют?

Лицо Марово тупеет, словно он не умеет сосчитать до трех.

— Не знаю, не понимаю, — бормочет он. И хотя он неплохо владеет французским языком, сейчас язык ему не повинуется. — Ничего не лезет в голову. Не понимаю.

— Они поют на наречии бецимизараков?

— Не знаю… Я плохо слышу… Кажется, поют…

— Но что поют?

— Откуда я знаю!

— Почему ты говоришь неправду, Марово? Ты что-то скрываешь.

Ничего нельзя выжать из повара. Бессмысленная улыбка плотно отгородила его от нас.

— Новая разновидность мимозы, — кисло говорю Богдану.

— Внимание! — шепчет мой товарищ.

Картина во дворе меняется. Среди медленно танцующих людей образовался небольшой круг. Туда впустили петуха. Перепуганная шумом птица бросилась наутек. Но куда бы она ни сунулась, тут же людская стена преграждала ей путь. Тогда петух попытался взлететь, но толпа поймала его и снова потащила в круг. Удирать было некуда.