Ф.Скотт Фицджеральд
      Три часа между самолетами
      1
      Дональд понимал, что шансов у него мало, но настроение было подходящее, сил полно, делать все равно нечего, а вся докучливая работа осталась позади. Сейчас он вознаградит себя. Если удастся.
      Самолет приземлился, Дональд ступил на землю, летняя ночь прерий поглотила его, и он пошел к глинобитному домику на краю аэропорта, выстроенному в духе старых железнодорожных вокзалов. Он не знал, жива она или нет, по-прежнему ли в этом городе и какую носит фамилию. Он волновался все сильнее, когда листал телефонную книгу, отыскивая номер ее отца, который за эти двадцать лет вполне мог умереть.
      Нет. Судья Хармон Холмс - Хиллсайд, 3194.
      Он попросил позвать мисс Нэнси Холмс. Женский чуть насмешливый голос ответил:
      - Нэнси теперь миссис Уолтер Гиффорд. А кто ее спрашивает?
      Но Дональд повесил трубку. Он выяснил, что хотел, а времени у него было всего три часа. Он не помнил никакого Уолтера Гиффорда - и когда листал телефонную книгу, снова встревожился. Она ведь могла, выйдя замуж, переехать в другой город.
      Нет. Уолтер Гиффорд - Хиллсайд, 1191. Он облегченно вздохнул.
      - Я слушаю!
      - Здравствуйте. Можно попросить миссис Гиффорд? Это говорит ее старый знакомый.
      - Я вас слушаю.
      Он сразу узнал - или это только почудилась ему? - своеобразное очарование ее голоса.
      - Это говорит Дональд Плант. Мы с вами виделись в последний раз, когда мне было двенадцать лет.
      - Да? - с вежливым удивлением спросила она; но он так и не понял, рада ли она и узнала ли его.
      - Дональд! - повторила она. Теперь в ее голосе слышалось нечто большее, чем просто попытка вспомнить. - ...Когда ты возвратился? - Потом теплее: Где ты?
      - На аэродроме. Через несколько часов улетаю.
      - Так приезжай.
      - А не поздновато ли?
      - Господи, нет, конечно! - воскликнула она. - Я сижу дома одна, тяну виски с содовой. Скажи шоферу...
      По дороге Дональд перебирал в памяти их разговор. Его слова "на аэродроме" доказывали, что он по-прежнему богат и респектабелен. Нэнси одна - и это могло означать, что она теперь не очень привлекательная особа и у нее нет друзей. Муж, возможно, в отъезде или уже спит. И может быть, оттого, что мысленно он всегда видел ее десятилетней девочкой, упоминание о виски покоробило его. Но он тут же с улыбкой подумал, что ведь ей уже около тридцати.
      Дорога свернула к дому, и в дверях освещенной комнаты возникла прелестная темноволосая женщина со стаканом в руке. Он наконец воочию увидел ее, вздрогнул и, выходя из такси, спросил:
      - Миссис Гиффорд?
      Она включила свет над подъездом и не отрываясь глядела на него широко открытыми, испытующими глазами. Потом сквозь недоумение проступила улыбка.
      - Дональд, это и правда ты! Как мы все меняемся. Вот это встреча!
      Они вошли, перебрасываясь ничего не значащими фразами, повторяя: "Сколько лет, сколько зим", - и у Дональда екнуло сердце. Отчасти оттого, что ему представилась их последняя встреча, - когда она, задрав нос, проехала мимо на велосипеде, - а отчасти из страха, что говорить будет не о чем. Как на сборе бывших однокашников: чувствуешь, что прошлого не вернуть, и изб всех сил скрываешь это в суете шумного веселья. Он с ужасом понял, что эта встреча может оказаться тягостной и пустой. И очертя голову начал:
      - Ты всегда была хорошенькая. Но я не ожидал, что ты стала такая красавица.
      Это подействовало. Он вовремя сообразил, что к чему, сделал смелый комплимент, и из скучающих друзей детства они превратились в малознакомых людей, которые нравятся друг другу.
      - Хочешь виски? - спросила она. - Нет? Не подумай, ради бога, что я пью втихомолку, просто сегодня меня заела хандра. Я ждала мужа, а он дал телеграмму, что задерживается на два дня. Он очень милый, Дональд, и очень красивый. Вроде тебя, и волосы такие же, - она запнулась, - по-моему, он увлекся кем-то в Нью-Йорке, не знаю...
      - Глядя на тебя, этому не поверишь, - сказал он. - Я был женат шесть лет и, было время, точно так же мучил себя. Но в один прекрасный день раз и навсегда покончил с ревностью. Когда моя жена умерла, я понял, что это было правильно. Теперь в памяти осталось только хорошее - ничто не испорчено, не запачкано, не за что корить себя.
      Она внимательно смотрела на него, участливо слушала.
      - Сочувствую, - сказала она. И, выждав сколько положено, продолжала: Ты очень изменился. Ну-ка, повернись. Я помню, отец говорил: "У этого парня есть голова на плечах".
      - И ты не поверила?
      - Нет, я задумалась. До тех пор я считала, что у всех есть голова на плечах. Мне это запомнилось.
      - А что еще тебе запомнилось? - спросил он улыбаясь.
      Нэнси вдруг встала и быстро отошла на несколько шагов.
      - Ну, это уже нечестно! - с упреком сказала она. - Наверное, я была испорченной девчонкой.
      - Вот уж нет, - твердо сказал он. - Знаешь, пожалуй, я все-таки выпью.
      Нэнси наливала виски с содовой, все еще отвернувшись, и он сказал:
      - Ты что думаешь, другие девчонки никогда не целуются?
      - А ты о чем-нибудь другом можешь говорить? - спросила она. Но тотчас, смягчившись, добавила: - А чего, там! Все равно было хорошо. Как в песне поется.
      - А помнишь, как катались на санях?
      - Еще бы! А пикник у этой, у Труди Джеймс? И еще в Фронтенаке в то... ну, в общем, летом.
      Сани он помнил лучше всего - как он целовал ее холодные щеки на соломе в углу саней, а она смеялась, запрокинув голову к белым, холодным звездам. Другая парочка сидела к ним спиной, и он целовал ее тонкую шею и уши, но ни разу - губы.
      - И еще вечеринка у Маков, где играли в почту, а я не пошел, потому что болел свинкой, - сказал он.
      - Я не помню.
      - Ну как же, ты была там. И тебя целовали, а я с ума сходил от ревности... С тех пор я никогда так не ревновал.
      - Странно, не помню. Может быть, я старалась забыть.
      - Но почему? - удивился он. - Мы были совсем невинные дети. Знаешь, Нэнси, когда я рассказывал жене о своем детстве, я всякий раз говорил ей, что любил тебя почти так же, как ее. Но, наверное, не почти, а так же. Когда мы отсюда уехали, ты у меня застряла в сердце, как заноза.
      - Тебя это так... так глубоко задело?
      - Еще бы! Я... - Он вдруг сообразил, что они стоят в двух шагах друг от друга и он говорит так, словно и сейчас влюблен в нее, а она смотрит на него - и ее губа полураскрыты, а глаза затуманены.
      - Говори, - сказала она. - Стыдно признаться, но мне приятно тебя слушать. Я не знала, что ты тогда так страдал. Мне казалось, что страдала только я.
      - Ты! - вскричал он. - Неужели ты не помнишь, как бросила меня возле аптеки. - Он рассмеялся. - И еще показала мне язык!
      - Совершенно не помню. Мне казалось, что это ты бросил меня. - Ее рука легко, словно в утешение, опустилась на его руку. - У меня наверху альбом с фотографиями, я его не открывала целую вечность. Пойду разыщу.
      Минут на пять Дональд остался один и думал, как безнадежно по-разному люди помнят одно и то же событие и еще, что взрослая Нэнси столь же пугающе влечет его к себе, как влекла девочкой. За полчаса у него в душе появилось чувство, которого он не испытывал с тех пор, как умерла жена, и не надеялся, что еще испытает когда-нибудь.
      Сидя рядом на кушетке, они открыли альбом. Нэнси поглядывала на него и счастливо улыбалась.
      - Это все-таки так приятно, - сказала она. - Так приятно, что ты такой милый и так красиво вспоминаешь обо мне. Знаешь что?.. Знала бы я это тогда! Когда ты уехал, я ненавидела тебя!
      - Как жаль, - мягко сказал он.
      - Теперь - нет, - успокоила она его и добавила внезапно: - Поцелуй меня, и давай помиримся... Вот так верная я жена, нечего сказать, заметила она через минуту. - А ведь я, как вышла замуж, целовалась раза два, не больше.
      Он был взволнован, но еще больше смущен. Кого он целовал? Нэнси? Или только память о ней? Или эту милую робкую незнакомку, которая тут же отвернулась от него и перевернула страницу альбома?
      - Погоди, - сказал он. - Я не успеваю разглядеть фотографии.
      - Больше не надо. Я и сама не каменная.
      Дональд произнес одну из тех банальностей, которые могут значить и очень много, и ничего.
      - Правда, ужасно будет, если мы влюбимся друг в друга снова?
      - Перестань! - Она рассмеялась, часто дыша. - Все прошло. Это была минута. Минута, которую мне надо забыть.
      - Не рассказывай мужу.
      - Отчего же? Я рассказываю ему все.
      - Ему будет неприятно. Никогда такое не рассказывай мужчине.
      - Хорошо, не буду.
      - Поцелуй меня еще, - вырвалось у него, но Нэнси перевернула страницу и радостно показывала ему фотографию.
      - Вот ты, - воскликнула она. - Смотри!
      Он поглядел. Маленький мальчик в коротких штанишках стоит на пристани, позади него видна парусная лодка.
      - Я помню тот день, когда тебя снимали. - Она с торжеством рассмеялась. - Снимала Китти, а я потом стащила у нее карточку.
      Первую минуту Дональд не узнавал себя на фотографии, потом пригляделся и окончательно убедился, что это не он.
      - Это не я, - сказал он.
      - Нет, ты. Мы ездили в Фронтенак, вспомни, в то самое лето, когда мы... ну, когда мы лазили в пещеру.
      - Какую пещеру? Я был в Фронтенаке всего три дня. - Он склонился к слегка пожелтевшей фотографии. - Нет, это не я. Это Дональд Бауэрс. Мы были немного похожи.
      Теперь она глядела на него во все глаза, откинувшись назад, как-то сразу отдалившись.
      - Но ты и есть Дональд Бауэрс! - воскликнула она. Ее голос звучал громче. - Хотя нет. Ты Дональд Плант.
      - Я так и сказал, когда звонил.
      Она вскочила, ее лицо исказилось.
      - Плант! Бауэрс! Что я, с ума сошла? Или это виски? Я немного выпила перед тем, как ты приехал. Стойка! Что я тебе наговорила?
      Он переворачивал страницу альбома, стараясь сохранить невозмутимость индейца.
      - Ничего особенного, - сказал он. Перед его глазами снова и снова мелькали картины, в которых не было его: Фронтенак - пещера - Дональд Бауэрс. - Все-таки это ты меня бросила!
      Нэнси говорила с другого конца комнаты.
      - Никому об этом не рассказывай, - сказала она. - Пойдут слухи.
      - А рассказывать-то и не о чем, - неуверенно ответил он. И подумал: "А ведь она и правда была испорченная девчонка".
      Его вдруг охватила жгучая бешеная ревность к маленькому Дональду Бауэрсу - его, который навсегда покончил с ревностью. В пять шагов он оказался рядом с ней, и словно не было ни этих двадцати лет, ни Уолтера Гиффорда.
      - Поцелуй меня еще, Нэнси, - сказал он и встал на одно колено возле ее кресла, положив ей руку на плечо. Но Нэнси отпрянула.
      - Вы опоздаете на самолет.
      - Ерунда. Я могу полететь на другом. Какая разница!
      - Пожалуйста, уходите, - холодно сказала она. - И постарайтесь понять, каково мне сейчас.
      - Неужели вы совсем меня не помните, - вскричал он, - неужели забыли Дональда Планта!
      - Помню. Вас я тоже помню... Но все это было так давно. - У нее снова стал чужой голос. - Такси вызовите по номеру Крествуд, восемьдесят четыре восемьдесят четыре.
      На пути в аэропорт Дональд все время покачивал головой. Он уже пришел в себя, но не мог до конца понять, что произошло. Только когда самолет, взревев, устремился в черное небо и они, оторвавшись от земли, сами стали маленькой планетой, отрезанной от остального мира, он подумал, что этот случай чем-то напоминает их полет Пять ослепительных минут он жил, как безумный, сразу в двух мирах. Неразделимо и безнадежно смешались в нем двенадцатилетний мальчик и тридцатидвухлетний мужчина.
      А еще он многое потерял за эти часы между рейсами, но вторую половину жизни человек постоянно что-то теряет, а потому, вероятно, это было не так уж важно.
      1941