Рассказы

Мужчина поднял налитые кровью глаза.

— Горди! — произнес гуляка с торчащими зубами. — Горди!

— Здорово! — хрипло отозвался тот.

Зубастый осуждающе погрозил ему пальцем и окинул женщину высокомерно-презрительным взглядом.

— Что я тебе говорил, Горди?

Гордон заерзал на стуле.

— Поди к черту!

Но Дин не трогался с места и продолжал грозить пальцем. Женщина вскипела.

— Убирайся отсюда! — яростно крикнула она. — Ты пьян, вот что.

— Он тоже пьян, — заявил Дин, перестав грозить пальцем и направив его на Гордона.

Питер Химмель с осовелым видом подтащился поближе. Он был настроен теперь на риторический лад.

— Ну, ну, — начал он таким тоном, словно его призвали уладить ссору между детьми, повздорившими из-за пустяков. — Что у вас тут такое?

— Уведите вашего приятеля, — сказала Джул резко. — Чего он привязывается?

— А в чем дело?

— Вы слышите, что я говорю? — взвизгнула она. — Уберите отсюда вашего приятеля, он пьян.

Ее взвинченный голос прозвучал громко, покрывая ресторанный гам, и официант бросился к их столику.

— Пожалуйста, прошу вас, тише!

— Этот парень пьян, — громко повторила Джул. — Он оскорбил нас.

— Ага, Горди! — не унимался обвиняемый. — Что я тебе говорил. — Он повернулся к официанту. — Мы с Горди при… приятели. Хотел… хотел помочь ему, верно, Горди?

Гордон поднял на него глаза.

— Помочь мне? Ну нет, черт побери!

Джул вскочила, схватила Гордона за руку, потянула его со стула.

— Пойдем, Горди, — громко прошептала она, наклоняясь к нему. — Пойдем отсюда. Этот парень пьян и лезет на рожон.

Гордон дал поднять себя и направился к выходу. Джул на секунду обернулась и сказала, обращаясь к виновнику их бегства:

— Мне все про тебя известно! — В голосе ее звучало бешенство. — Хорош друг, нечего сказать! Он мне все про тебя рассказал.

Она подхватила Гордона под руку, они протискались сквозь толпу любопытных, заплатили по счету и скрылись.

— А вы, пожалуйста, сядьте на место, — сказал официант Питеру, когда они ушли.

— Что это значит — сядьте на место?

— Да, сядьте на место или уходите.

Питер повернулся к Дину.

— А ну, — предложил он, — давай поколотим этого официанта.

— Давай.

Они шагнули к официанту, скорчив зверские рожи. Официант отступил.

Питер неожиданно потянулся к столу, захватил с тарелки полную пригоршню холодной закуски и с размаху швырнул вверх. Кусочки мяса, описав в воздухе параболу, медленно, словно большие хлопья снега, опустились на головы сидевших за соседними столиками.

— Эй, ты! Полегче!

— Уберите его отсюда.

— Питер, сядь ты!

— Прекрати это!

Питер рассмеялся и начал раскланиваться.

— Благодарю почтеннейшую публику за теплый прием. Если кто-нибудь ссудит мне еще немного закуски и цилиндр, представление можно будет повторить.

К Питеру уже спешил вышибала.

— Вам придется оставить зал, — сказал он Питеру.

— Черта, с два!

— Это мой друг, — возмущенно заявил Дин.

Вокруг них собралось уже несколько официантов.

— Вышвырните его вон!

— Тебе лучше уйти, Питер.

Произошла короткая схватка, и обоих приятелей оттеснили к дверям.

— У меня тут шляпа и пальто! — крикнул Питер.

— Ну, ступайте, заберите их, да поживее.

Вышибала отпустил Питера. Тот с очень хитрым, как ему, должно быть, казалось, видом мгновенно уселся за какой-то столик и, вызывающе расхохотавшись, показал нос раздосадованным официантам.

— Пожалуй, я посижу еще немного, — заявил он.

Началась погоня. Четверо официантов стали приближаться к столику с одной стороны, и еще четверо — с другой. Дин схватил двоих из них сзади за пиджак, и опять поднялась возня, приостановившая на некоторое время охоту за Питером. В конце концов Питера изловили снова, но он успел все же перевернуть сахарницу и несколько чашек с кофе. Еще одна задержка произошла у кассы, где Питер пытался уплатить за порцию закуски, которую он решил прихватить с собой, чтобы швырнуть в полицейских.

Однако, невзирая на поднятую вокруг него суматоху, самый факт удаления его из ресторана прошел почти незамеченным, ибо взоры всех были в эту минуту обращены на нечто совсем иное, исторгшее невольный единодушный возглас восхищения.

Огромное окно ресторана стало вдруг молочно-голубым, как на лунных пейзажах Максфилда Пэрриша. Этот голубоватый свет проник, казалось, извне вплотную к стеклу, силясь пробиться в зал. Рассвет пришел на Колумбус-Серкл, волшебный тихий рассвет, вырвав из мрака высокую статую бессмертного Христофора и растворив в своем странно призрачном сиянии тусклый желтый свет электрических ламп.

X

Мистер Вход и мистер Выход не попали ни в одну перепись. Напрасно стали бы вы искать упоминание о них среди записей рождений, браков или смертей или в списках должников какого-нибудь торговца бакалеей. Забвение поглотило их, и все свидетельства того, что они когда-либо существовали, стали теперь уже столь смутны и туманны, что их не принял бы во внимание ни один суд. И тем не менее мне доподлинно известно, что в течение какого-то короткого промежутка времени мистер Вход и мистер Выход жили, дышали, откликались на эти наименования и проявляли себя каждый на свой лад.

За недолгий период их существования они разгуливали в обычных для того времени костюмах по большому проспекту огромного города одной великой страны. Над ними смеялись, их кляли, за ними гнались и от них убегали. Затем они исчезли, и никто о них больше не слышал.

Они уже начинали обретать зримую форму в ту минуту, когда такси с открытым верхом промчалось по Бродвею в тусклом свете майской зари. В такси восседали души мистера Входа и мистера Выхода, с изумлением обсуждая голубоватое сияние, внезапно разлившееся по небу позади статуи Христофора Колумба, обсуждая и старые серые лица уже восставших от сна, проносившихся мимо, как клочки бумаги, гонимые ветром по поверхности серого озера. Они были единодушны во всем, начиная от абсурдности изгнания их из ресторана Чайлда, кончая абсурдностью жизни вообще. Пробуждение дня ошеломило их и повергло их восторженные души в состояние слезливо-пьяного экстаза. С такой силой и непосредственностью ощутили они вдруг радость бытия, что не могли не выразить своих чувств громкими криками.

— Ого-го-го! — возопил Питер, приставив ладони рупором ко рту, и Дин тотчас последовал его примеру, испустив крик, исполненный, несмотря на свою абсолютную нечленораздельность, не менее глубокого внутреннего смысла.

— Э-гей! Ба-ба-ба-ба! Э-гей! О-го!

Пятьдесят третья улица явилась им в образе пикантной, стриженой брюнетки, восседавшей наверху автобуса. Пятьдесят вторая обернулась дворником, который едва уцелел и, отскочив в сторону, послал им вдогонку испуганный и негодующий возглас:

— Глядеть надо!

На Пятидесятой улице группа людей, толпившаяся на ослепительно белом тротуаре перед ослепительно белым зданием, обернулась, чтобы проводить их взглядом и громким напутствием:

— Хорошо погуляли, а?

На Сорок девятой улице Питер повернулся к Дину.

— Чудесное утро, — сказал он с чувством, щуря осовелые глаза.

— Да, как будто.

— Неплохо бы закусить?

Дин согласился с некоторым дополнением:

— Закусить и выпить.

— Закусить и выпить, — повторил Питер, и они поглядели друг на друга и понимающе покивали головой. — Здравая мысль.

Тут оба громко расхохотались.

— Закусить и выпить! Ох, черт побери!

— Не выйдет, — объявил Питер.

— Что, не подадут? Не беспокойся. Мы заставим их подать. Пустим в ход силу.

— Пустим в ход убеждение.

Такси неожиданно свернуло с Бродвея, промчалось по поперечной улице и остановилось перед внушительным, похожим на саркофаг зданием на Пятой авеню.

— Это что же такое?

Шофер объяснил, что это «Дельмонико».

Сообщение озадачило их. Пришлось посвятить несколько минут сосредоточенному размышлению: ведь если такое распоряжение было дано, к тому, вероятно, имелись причины?

— Насчет пальто какого-то говорили, — напомнил им шофер.

Вот оно в чем дело! Пальто и шляпа Питера! Он оставил их у «Дельмонико». Сделав это открытие, они вылезли из такси и под руку направились к подъезду.

— Эй! — окликнул их шофер.

— Ну?

— А платить кто будет?

Они возмущенно замотали головой.

— Потом. Сказано — жди.

Но шофер запротестовал; он желал получить деньги немедленно. С надменно-снисходительным видом, изумляясь собственной железной выдержке, они уплатили ему.

В полутемной пустой гардеробной Питер тщетно пытался разыскать свое пальто и шляпу.

— Пропало, как видно. Стянул кто-то.

— Кто-нибудь из шеффилдских студентов.

— Скорей всего.

— Наплевать. Я оставлю здесь свое, — великодушно предложил Дин, — тогда у нас с тобой опять всего будет поровну.

Он снял пальто и шляпу и подошел к вешалке, но тут его блуждающий взгляд наткнулся на дверь гардеробной, и два квадратных куска картона, приколотые к дверным створкам, привлекли к себе его внимание. На картонке слева крупными черными буквами было обозначено: «Вход». На правой он прочел не менее лаконичную надпись: «Выход».

— Погляди!.. — радостно воскликнул он.

Питер поглядел, куда он тычет пальцем.

— Ну?

— Посмотри-ка на эти штуки. Давай возьмем их.

— Отличная мысль.

— Очень ценная находка — пара таких редкостных объявлений. Может пригодиться.

Питер снял картонку с левой двери и начал примерять, куда бы ее сунуть, чтобы унести с собой. Задача эта представляла известные трудности вследствие довольно значительных размеров картонки. Тут Питера осенила какая-то мысль, и он с важным и таинственным видом повернулся к Дину спиной. Затем театрально раскинул руки в стороны и повернулся обратно, приглашая Дина полюбоваться на него. Картонка была засунута за жилет. Она совершенно закрывала манишку, и от этого казалось, что крупные черные буквы выведены на самой манишке: «Вход».

— Ого! — возликовал Дин. — Мистер Вход.

Он засунул таким же способом вторую картонку себе за жилет.

— Мистер Выход! — торжествующе провозгласил он. — Мистер Вход, разрешите вам представить мистера Выхода.

Они шагнули друг к другу и обменялись рукопожатием. Тут их снова одолел смех, и они расхохотались так, что едва устояли на ногах.

— Уф!

— Что ж. Надо бы, пожалуй, перекусить слегка.

— Мы сейчас отправимся… Ну да, отправимся в «Коммодор».

Поддерживая друг друга, они выбрались из подъезда и, взяв курс на восток, зашагали по Сорок четвертой улице к ресторану «Коммодор».

В момент их появления на улице проходивший мимо коренастый, темноволосый, очень бледный и усталый с виду солдат обернулся и поглядел на них. Приветствие уже готово было сорваться с его губ, но, встретив холодный изумленный взгляд, он понял, что его не узнали. Подождав, пока приятели нетвердым шагом прошествовали мимо, он хмыкнул и последовал за ними на некотором расстоянии, время от времени восклицая негромко, как бы в радостном предвкушении чего-то забавного:

— Ну и ну!

А мистер Вход и мистер Выход между тем воодушевленно излагали друг другу свои планы на ближайшее будущее.

— Мы хотим выпить. И закусить. Одно без другого не пойдет. Только все вместе.

— Подавайте нам все вместе.

— Все вместе.

Уже совсем рассвело, и прохожие начали с любопытством поглядывать на них. По-видимому, эти два молодчика обсуждали нечто в высшей степени забавное, так как на них то и дело нападал такой неукротимый приступ смеха, что они, держась под руку, едва не складывались пополам.

Достигнув ресторана «Коммодор», они перебросились несколькими крепкими словечками с заспанным швейцаром, соединенными усилиями одолели вращающуюся дверь и через сравнительно пустынный, но потрясенный их появлением вестибюль проследовали в ресторан, где ошеломленный официант проводил их к столику в самом дальнем углу. Некоторое-время они безрезультатно изучали меню, читая друг другу вслух названия всех блюд подряд.

— Не вижу здесь ничего спиртного, — с укором сказал наконец Питер.

Официант произнес нечто не вполне членораздельное.

— Повторяю, — тоном неслыханного долготерпения изрек Питер, — в этом меню бросается в глаза совершенно необъяснимое и возмутительное отсутствие спиртных напитков.

— Обожди! — самодовольно сказал Дин. — Я сейчас все ему объясню. — Он обратился к официанту: — Подай-ка нам… Подай-ка нам… — Он снова уткнулся в меню. — Подай нам бутылку шампанского и… ну… ну, скажем, бутерброд с ветчиной, что ли.

На лице официанта отразилось колебание.

— Подавай! — рявкнули разом мистер Вход и мистер Выход.

Официант кашлянул и исчез. Наступила небольшая пауза, во время которой вновь прибывшие были незаметно для себя подвергнуты пристальному изучению со стороны старшего официанта. Затем прибыло шампанское, и при виде его мистер Вход и мистер Выход сразу воспряли духом.

— Подумать только, что они не хотели подать нам шампанского к завтраку! Подумать только!

Некоторое время они пытались разобраться в этом чудовищном безобразии, но оказалось, что это им не под силу. Невозможно было представить, что кто-то может возражать против того, чтобы кому-то подали шампанское к завтраку!

Официант откупорил бутылку, пробка громко хлопнула, и в бокалах запенился бледно-золотистый напиток.

— Ваше здоровье, мистер Вход!

— Ваше здоровье, мистер Выход!

Официант удалился. Время текло. Шампанское в бутылке убывало.

— И все-таки это… это сногсшибательно, — неожиданно изрек Дин.

— Что сногсшибательно?

— А то, что они не хотели подать нам шампанское к завтраку.

— Сногсшибательно? — Питер задумался. — Да, именно так — сногсшибательно.

Снова ими овладел неудержимый приступ смеха, и они раскачивались на стульях взад и вперед, охая и повторяя: «Сногсшибательно! Сногсшибательно!» — и при каждом новом повторении слово это вызывало у них все больший восторг.

Нахохотавшись всласть, решили потребовать еще бутылку шампанского. Недоверчивый официант отправился держать совет со своим непосредственным начальством, и этот чрезмерно осторожный субъект заявил коротко и ясно, что шампанского им больше не подадут. Зато им был подан счет.

Через пять минут они под руку покинули ресторан «Коммодор» и, провожаемые удивленными и любопытными взглядами прохожих, зашагали по Сорок второй улице и дальше — по Вандербильд-авеню, к отелю «Билтмор». Там они проявили неожиданную хитрость и не ударили в грязь лицом: держась неестественно прямо, они скорым шагом прошли через вестибюль.

В ресторане все повторилось снова. Между спазматическими взрывами хохота приятели толковали о политике, о студенческих делах и о том, какие они оба славные парни. Случайный взгляд, брошенный на часы, открыл им, что время близится к девяти, и тут в их мозгу смутно оформилась новая идея: а ведь это была незабываемая ночь, важнейшая веха в жизни каждого! Они не спеша распили вторую бутылку. Стоило одному произнести слово «сногсшибательно», как обоих начинало корчить от хохота. Зал вертелся и плыл у них перед глазами, и, вдыхая тяжелый, спертый воздух, они ощущали в нем какую-то странную легкость.

Они уплатили по счету и покинули ресторан.

В эту минуту дверь в подъезде повернулась (быть может, в сотый раз за это утро), и в вестибюль вступила красивая молодая девушка, очень бледная, с темными кругами под глазами. На ней было сильно помятое бальное платье, и ее сопровождал тучный полицейский, что выглядело несколько неожиданно.

У подножия лестницы эта пара столкнулась лицом к лицу с мистером Входом и мистером Выходом.

— Эдит!.. — начал мистер Вход восторженно, бросаясь к девушке и пытаясь отвесить ей низкий поклон. — Дорогая моя, доброе утро…

Тучный полицейский вопросительно поглядел на девушку, как бы спрашивая ее разрешения убрать этого молодого человека с дороги.

— Прошу прощенья, — немного подумав, прибавил Питер. — Доброе утро, Эдит.

Схватив Дина за локоть, он подтолкнул его вперед.

— Познакомьтесь с мистером Выходом, Эдит. Это мой лучший друг. Мистер Вход и мистер Выход. Неразлучны.

Мистер Выход шагнул вперед и поклонился. Правду сказать, он шагнул так стремительно и поклонился так низко, что покачнулся и едва не упал, но кое-как удержался на ногах, слегка опершись о плечо Эдит.

— Я — мистер Выход, Эдит, — сообщил он радостно, но невнятно. — Мы — Мистервход и Мистервыход.

— Миссвходмиссвыход… — горделиво подтвердил Питер.

Но Эдит смотрела мимо них, куда-то вверх, на галерею, опоясывающую вестибюль. Она чуть кивнула тучному полицейскому, и тот быстрым, решительным движением раздвинул в стороны мистера Входа и мистера Выхода. В образовавшийся проход шагнула Эдит — за ней ее провожатый.

Однако, сделав еще несколько шагов, Эдит снова остановилась. Остановилась и показала на коренастого, темноволосого солдата, который с недоумением и ужасом глазел на всех находившихся в вестибюле и особенно на мистера Входа и мистера Выхода.

— Вот он! — вскричала Эдит. — Смотрите.

Голос ее прозвучал очень громко, даже пронзительно. Вытянутый вперед указательный палец слегка дрожал.

— Этот солдат сломал ногу моему брату!

Раздалось сразу несколько возгласов. Какой-то человек в визитке вскочил и стремительно вышел из-за конторки. Тучный полицейский как тигр прыгнул к маленькому темноволосому солдату. И тут все, кто был в вестибюле, окружили эту небольшую группу и заслонили ее от мистера Входа и мистера Выхода.

Но для мистера Входа и мистера Выхода все происшедшее было лишь одной из пестрых, мгновенно сменяющих друг друга картин крутящегося перед глазами радужного калейдоскопа.

Они слышали громкие возгласы, видели, как ринулся вперед полицейский, а затем все смешалось.

Они оказались в лифте, который возносил их на небо.

— Простите, какой вам нужен этаж? — спросил их лифтер.

— Любой, — сказал мистер Вход.

— Самый верхний, — сказал мистер Выход.

— Это верхний этаж, — сказал лифтер.

— Пусть прибавят еще один, — сказал мистер Выход.

— Нам надо выше, — сказал мистер Вход.

— На небо, — сказал мистер Выход.

XI

В номере небольшой гостиницы где-то возле Шестой авеню Гордон Стеррет проснулся, чувствуя резкую боль в затылке и болезненную дрожь во всем теле. Он поглядел на серые, сумрачные тени, лежавшие в углах комнаты, и на треснувшее от времени кожаное сиденье стула, стоявшего у стены. Он увидел одежду — смятую, разбросанную по полу одежду — и почувствовал тяжелый запах винного перегара и табака. Окна были плотно закрыты. За окнами сиял день, и солнечный луч с плавающими в нем пылинками бил в стекло. Луч падал прямо на спинку широкой деревянной кровати, на которой лежал Стеррет. Он лежал совершенно неподвижно, как в столбняке, в дурмане, глядя прямо перед собой широко раскрытыми глазами, и в голове у него что-то скрежетало и постукивало, как части несмазанной машины.

Прошло секунд тридцать после того, как он заметил этот пыльный луч и рваную обивку стула, и лишь тут до его сознания дошло, что рядом с ним кто-то дышит. Прошло еще полминуты, прежде чем он вспомнил, что сочетался браком с Джул Хадсон и с этим уже ничего нельзя поделать.

Через полчаса он вышел из гостиницы и в магазине спортивных товаров купил револьвер. Потом взял такси и поехал на Восточную Двадцать седьмую улицу, где снимал комнату. Там он присел к столу, на котором были разложены его рисовальные принадлежности, и пустил себе пулю в висок.

Перевод Т. Озерской.

Ледяной дворец

I

Дом был облит золотистой охрою, словно декоративная ваза, и редкие пятачки тени давали особенно почувствовать напор затопляющего света. Дома ближайших соседей, Баттеруортов и Ларкинов, прятались за высокими раскидистыми деревьями, а дом Хэпперов стоял на самом солнцепеке и целый день с добродушным терпением караулил пыльную дорогу. Место действия — Тарлтон, в самом южном углу штата Джорджия, время — сентябрь, полдень.

Сверху, из спальни, опустив на подоконник подбородок, девятнадцатилетняя Салли Кэррол Хэппер наблюдала за стареньким «фордом» Кларка Дарроу, свернувшим к их дому. Автомобиль дышал жаром, солнце и мотор нещадно накалили его металлические части, и сам Кларк Дарроу, со страдальчески-напряженным выражением оцепеневший за рулем, ощущал себя частью механизма, и притом весьма ненадежной. Под протестующий скрежет колес он осторожно переехал присыпанную пылью наезженную колею, потом, ожесточившись лицом, до отказа вывернул баранку и в целости доставил себя и автомобиль почти к порогу дома. Мотор издал жалобное агонизирующее бормотание, наступила тишина, и воздух разрезал резкий свист.

Сонными глазами смотрела вниз Салли Кэррол. Ей захотелось зевнуть, но для этого требовалось поднять голову, и, подавив зевок, она продолжала молча созерцать автомобиль, между тем как его владелец, застыв в картинно скучающей позе, ждал ответа. В следующую минуту новый свист пронзил пыльное безмолвие.

— Доброе утро.

Кларк ужом потянулся из кабины и скосил глаза на окно.

— Утро ты уже проспала, Салли Кэррол.

— Правда?

— Что делаешь?

— Яблоко ем.

— Поехали купаться?

— Можно.

— Тогда, может быть, поторопишься?

— Может быть.

Салли Кэррол глубоко вздохнула и с великой неохотой поднялась с пола, где остались следы ее занятий — обкусанное яблоко и раскрашенные для сестренки бумажные куклы. Она подошла к зеркалу, не спеша и с удовольствием полюбовалась на свое приветливое отражение, мазнула помадой губы, припудрила нос и накрыла коротко стриженную русую голову соломенной шляпкой с розочками. Под ноги ей попало блюдце с водой от красок, она чертыхнулась, но прибирать не стала и ушла из комнаты.

— Как дела, Кларк? — спросила она минуту спустя, ловко перепорхнув через бортик кабины.

— Превосходно, Салли Кэррол.

— Куда мы едем?

— На пруд к Уолли. Я обещал Мэрилин заехать за ней и Джо Юингом.

Кларк был смуглый, поджарый, немного сутулился при ходьбе. У него был колючий взгляд и довольно неприветливое лицо, пока он не улыбнется, а улыбался он светло и часто. Кларк имел «доход», которого ему едва хватало на себя и на бензин, и, окончив технический колледж своего штата, он третий год сонно слонялся по мирным улочкам родного городка, делясь планами, как выгоднее поместить свой капитал.

Убивать время оказалось совсем не трудным делом; прекрасно поднималась молодая девичья поросль, и всех ярче цвела необыкновенная Салли Кэррол; подруг не приходилось упрашивать съездить купаться, сходить на танцы, поамурничать душистыми летними вечерами, и Кларка они все буквально обожали. От пресыщенности женским обществом спасали приятели, которые собирались в самом скором времени заняться делом, а пока были всегда не прочь составить компанию в гольф или бильярд, посидеть за квартой пшеничной. Время от времени кто-нибудь из них перед отъездом в Нью-Йорк, Филадельфию или Питтсбург делал прощальный обход друзей, но основную массу навсегда засасывал этот рай, где небо навевало грезы, сумерки высыпали светляков, на ярмарках шумели негры и, главное, где водились такие нежные, с мелодичными голосами девушки, прошедшие бесплатную школу семейных преданий.

«Форд» завелся, закипая от раздражения, и Кларк и Салли Кэррол, поднимая пыль, с треском пронеслись по Вэли-авеню и выкатились на мостовую Джефферсон-стрит; миновав редкую россыпь особняков на поверженной в сон Миллисент-плейс, дорога устремилась в центр города. Здесь уже ехать было небезопасно — самое людное время; прохожие беспечно толклись на мостовой, с черепашьей скоростью тянувшийся трамвай гнал перед собой протяжно мычавшее стадо; казалось, и магазины вот-вот сморит глубокий сон — так откровенно зевали их двери и щурились от света витрины.

— Салли Кэррол, — подал голос Кларк, — это правда, что ты помолвлена?

Она быстро взглянула на него.

— Кто тебе сказал?

— Значит, правда?

— Ничего себе вопрос!

— Одна знакомая сказала, что ты помолвлена с янки, с которым познакомилась прошлым летом в Ашвилле.

Салли Кэррол вздохнула.

— Не город, а старая сплетница.

— Не выходи за янки, Салли Кэррол. Что мы без тебя будем делать?

Салли Кэррол минуту помолчала.

— За кого же прикажешь выходить? — спросила она.

— Предлагаю свои услуги.

— Милый, — развеселилась она, — где тебе содержать еще и жену? И потом, я слишком хорошо тебя знаю, я не смогу влюбиться в тебя.

— Это не причина, чтобы выходить за янки, — настаивал Кларк.

— А если я его люблю?

Он покачал головой.

— Это невозможно. Он не нашей породы.

Автомобиль стал перед широко раскинувшимся ветхим домом, и разговор прервался. На пороге появились Мэрилин Уэйд и Джо Юинг.

— Здравствуй, Салли Кэррол!

— Привет!

— Как жизнь?

— Салли Кэррол, — спросила Мэрилин, когда машина тронулась, — ты помолвлена?

— Господи, откуда это все пошло? Хоть не смотри на мужчину — сразу весь город объявит женихом и невестой.

Зацепив взглядом гайку над дребезжавшим ветровым стеклом, Кларк неотрывно глядел вперед.

— Салли Кэррол, — с неожиданным чувством спросил он, — ты что, не любишь нас?

— Кого?

— Ну, всех нас?

— Ты сам знаешь, Кларк, что я вас люблю. Я всех здесь обожаю.

— Тогда зачем выходить замуж за янки?

— Не знаю, Кларк. Я еще ничего не решила… только мне хочется поездить, посмотреть людей. Я хочу развиваться, увидеть настоящую жизнь.

— Что-то я не пойму.

— Я вас всех люблю, Кларк, — и тебя, и Джо, и Бена Эррота, но у вас впереди…

— Одни неудачи, что ли?

— Да. Я даже не про деньги говорю, в вас вообще есть что-то незадачливое, грустное… не могу я тебе объяснить.

— И все потому, что мы остаемся в Тарлтоне?

— Конечно, Кларк, и еще потому, что вам здесь нравится, что вы ничего не хотите менять, не хотите думать, стремиться.

Он кивнул, и она сжала его руку.

— Я бы и не хотела видеть тебя другим, Кларк, — мягко выговорила она. — Ты очень славный. Я никогда не перестану любить все, из-за чего ты пропадаешь, — что ты живешь вчерашним днем и вообще коптишь небо, что ты такой безалаберный и добрый.

— И все равно уезжаешь?

— Да, потому что я никогда не смогла бы выйти за тебя замуж. Никто не займет твоего места в моем сердце, но если я здесь останусь, я не буду знать покоя. У меня будет такое чувство, словно я заживо себя схоронила. Понимаешь, во мне две души. Ты любишь ту, которая все время спит; а на другую нет угомона, из-за нее я бываю как сумасшедшая. И в других краях она может мне пригодиться, она будет при мне и тогда, когда я утрачу свою красоту.

Порыв прошел, она оборвала себя и, сразу загрустив, вздохнула:

— Да что говорить…

Медленно опустив голову на спинку сиденья, она подставила пахучему ветерку полуприкрытые ресницами глаза и растрепавшиеся стриженые волосы. Они уже выехали из города, с обеих сторон их обступало изумрудное буйство кустарников и травы, высокие деревья осеняли дорогу милосердной крапчатой тенью. По пути попадались убогие негритянские хижины с обязательным седым стариком, курившим кукурузную трубку на порожке, и стайкой полуголых негритят, прогуливавших по некошеной траве перед домом своих растерзанных кукол. Вдалеке, изнемогая, лежали хлопковые поля, и даже работники казались бесплотными тенями, которые сошлись не поработать, а кое-как исполнить некий обряд, издревле принятый здесь в эту пору. И все это сонное царство, эти деревья, лачуги и мутные реки затоплял зной, который был не наказанием, а милостью неба, одарявшего землю материнским теплом.

— Приехали, Салли Кэррол!

— Ребенок спит без задних ног.

— Отмучилась, бедняжка, лень ее сгубила.

— Вода, Салли Кэррол! Холодненькая!

Она открыла сонные глаза.

— Надо же, — улыбнувшись, пробормотала она.

II

В ноябре из своего северного города приехал на четыре дня Гарри Беллами — высокий, широкоплечий, энергичный. В его планах было решить вопрос, остававшийся открытым с лета, со времени их встречи в Ашвилле. И вопрос решился быстро — хватило нескольких безмятежных полуденных часов и вечера у жаркого камина. Гарри Беллами подходил ей по всем статьям, не говоря уже о том, что она его любила, то есть предназначенной для этого стороной ее души он завладел всецело. А в душе Салли Кэррол всему было свое место.

Перед его отъездом они под вечер пошли гулять, и она почувствовала, как ноги сами ведут ее любимым маршрутом — на кладбище. Ласковое закатное солнце серебрило камни, золотило зелень, и у железных ворот она в нерешительности остановилась.

— Ты не меланхолик, Гарри? — со слабой улыбкой спросила она.

— Упаси бог!

— Тогда пойдем. Некоторые кладбища не любят, а мне нравится.

Они прошли в ворота и по дорожке углубились в волнистую долину могил; пятидесятые годы лежали пепельно-серые неприбранные; семидесятые щеголяли причудливой лепкой цветов и урн; девяностые поражали воображение страховидной красотой — на каменных подушках тяжелым сном спали упитанные мраморные херувимы, свисали гирлянды безымянных гранитных цветов. Кое-где у холмиков стояли на коленях женщины с живыми цветами в руках, большинство же могил оставались непотревоженными, и прелые листья на них источали аромат забвения.

Они поднялись на вершину холма и подошли к высокому круглому могильному столбику, испещренному пятнами сырости и наполовину скрытому вьющимся кустарником.

— Марджори Ли, — прочитала она. — Тысяча восемьсот сорок четыре — тысяча восемьсот семьдесят три. Подумать только! Умерла в двадцать девять лет. Милая Марджори Ли. Ты ее представляешь себе, Гарри?

— Да, Салли Кэррол.

Ее рука скользнула в его ладонь.

— Мне кажется, она была брюнетка, вплетала в волосы ленту и носила пышные юбки небесно-голубого или темно-розового цвета.