Я встал. Андроид— хранитель сделал шаг ко мне. Я подошел к инструментальному автомату, производящему мелкий ремонт внутри корабля. Он был предназначен для пилота и, кажется, не имел обратной связи с мнемокопией…

— Лучевой нож, — приказал я. Одна из многих лап автомата, заканчивающаяся ножом, высунулась вперед. Одновременно отозвался ОН. — Что ты хочешь делать? Ведь… — Рассеки на полметра вглубь, — приказал я, показывая то место в стене, где проходил канал.

Блеснуло зеленое пламя, и ЕГО голос умолк на полуслове. Канал был перерезан.

— Профессор, профессор! — кричал я, дергая старика, лежащего на эластичном поле. — Что ты хочешь? — спросил он тихо. — Слушай и запоминай. Ты спустишься вниз к атомному реактору и точно через десять минут — смотри на синхронизатор

— польешь быстросхватывающейся токопроводящей жидкостью предохранители питания. Вот тебе пистолет с жидкостью под давлением. — Я взял пистолет у инструментального автомата и сунул его в карман скафандра профессора. — Помни, через десять минут, — повторил я. Я уже слышал металлический топот андроидов, бегущих по коридору. В кабину влетели три андроида, сбили меня с ног и бросились к стене, к перерезанному каналу.

Когда я выходил из кабины, профессор медленно поднимался с эластичного поля. Я пошел в комнату рядом с главным залом, в стенах которой помещались координационные центры. Андроид не отходил от меня ни на шаг.

— Зачем ты вывел из строя канал?-спросил ОН, как только я вошел в комнату.

— Чтобы доказать тебе, что на этом корабле можно кое-что сделать и против твоей воли. — Ты грозишь мне?

— Нет, но хочу доказать, что ты здесь не всемогущ.

— Я разобрал тот автомат на части и уничтожу все остальные, которые мне не подчиняются… Я позабочусь о том, чтобы у тебя не было никаких шансов, даже минимальных.

Я взглянул на часы. Оставалось еще три минуты.

— Меня раздражает этот андроид, — сказал я.

— Это для твоего же блага. Он оберегает тебя от тебя самого.

— Возможно. Но мне нравится симметрия. Андроид! — крикнул я.

Автомат прибежал, топая металлическими ступнями по акриновому паркету. — Стань с другой стороны, — сказал я ему. Он выполнил приказание с той же характерной короткой задержкой. Еще одна минута. Еще полминуты. Он должен говорить, а когда вдруг замолчит на полуслове…

— Я согласен на транспозицию при одном условии.

— Правда? — ОН казался обрадованным. — Да, если мы, конечно, придем к соглашению. — При каком ус…

Умолк! Перестал говорить! Профессор замкнул контуры питания.

— Уничтожай все на метр вглубь! — Приказал я андроиду, показывая на стену. — Ну, уничтожай! — повторил я, потому что автомат не дрогнул.

И тогда я услышал смех. Это был ЕГО смех. Смех мнемокопии профессора. Значит, не удалось, профессор не повредил питания. Он смеялся еще некоторое время, а потом спросил:

— Ты хотел меня уничтожить?

— Хотел.

— И жалеешь, что не удалось?

— Жалею… Ты не представляешь себе как жалею…

— Ты забыл об андроиде, Гоер, — засмеялся он снова. — Через андроид, через твоего хранителя, я слышал вас также хорошо, как через канал связи. Он был прав, а я оказался последним идиотом.

Но этот андроид все время молчал, ничего не делал и только сопровождал меня, так что я просто забыл о нем. А он нас слышал.

— Что с профессором? — спросил я.

— Вот я.

— Я спрашиваю о профессоре. Ты — только мнемокопия…

— Другого профессора нет.

— Ты убил его?

— Я распылил свой белковый эскиз на атомы. Собственно, я благодарен тебе, потому что этот мой не совсем удачный прототип только раздражал меня. Но во мне еще кое-что осталось от вашего мышления, и мне трудно было решиться… на какую-нибудь радикальную меру… А так… — Как ты мог!

— Я защищался. Он хотел вывести из строя систему питания. Теперь я профессор, единственный профессор, профессор биофизики из университета в Лиме. Профессор в несколько измененном виде. Никакая не мнемокопия, а профессор. Понимаешь? И я решил это уравнение, не он. Я! Минуту я молчал.

— Ну что ж, вернемся к нашей теме, — сказал он наконец.

— Мы говорили о твоей транспозиции. Я повторяю свое обещание: после того как транспозиция будет окончена, я отошлю тебя на Землю. Правда, отошлю. — А если я не соглашусь?

— Ну что ж… Придется применить силу, хотя я предпочел бы избежать этого. Итак, у меня остался только один шанс, последний.

— Хорошо, — сказал я. — Согласен.

— Вот и прекрасно! Я искренне рад, — сказала мнемокопия.

— При условии, что ты дашь мне два автомата… Разумеется, они останутся под твоим контролем все время… Но они необходимы при транспозиции. Обычно я сам провожу синхронизацию… Так было во время твоей транспозиции, но не могу же я одновременно и синхронизировать и подвергаться транспозиции.

Он не ответил. Неужели заподозрил что-то? Но ведь он не мог знать о том, что никакая синхронизация не нужна, не мог знать, что, когда он транспонировался, меня даже не было в зале…

— Я согласен на транспозицию, но выдвигаю свои условия,

— добавил я. Надо было рассеять его подозрения.

— Я тебя слушаю, — ответил ОН после минуты молчания.

— Прежде всего, мы будем равноправными мнемокопиями. Не может быть и речи ни о каком вмешательстве твоей индивидуальности в мою.

— Согласен. Это само собой разумеется.

— Управлять космолетом мы будем совместно и на равных правах.

— Хорошо.

— Половина всех автоматов получает обратные связи на мою мнемокопию и будет подчиняться только ей. — Хорошо.

— Вот, пожалуй, и все. Если будет что-нибудь еще…

— Мы наверняка договоримся. Я хочу видеть в тебе товарища… Прислать автоматы?

— Пришли в главный зал и приготовь транспозиционный стол. Я сейчас приду туда…

Я прошел в главный зал, а потом явились автоматы. Я учил их, закреплял в их памяти ход транспозиции. Они будут делать то же, что делают другие автоматы, пока не наступит тот момент… Тогда они замкнут контуры возникающей мнемокопии, мои знания космогонии належатся на воспоминания детства… Возникнет хаос токов, скачки потенциалов. Но эти токи не останутся внутри стальных шкафов, которые должны были бы стать оболочкой моей мнемокопии. Они поплывут обратно по толстым черным проводам и наткнутся на белковые контуры моего мозга. Белковые контуры не выдержат таких перегрузок и неизбежно изменят свою структуру. Степень сложности нервной сети упадет… и я перестану существовать. А ты, мнемокопия, думаешь, что одержала победу, что, если транспозиция не удастся сразу, ты сможешь повторять ее… повторять до тех пор, пока, наконец, Эксперимент не удастся! Ошибаешься, мнемокопия, я не упущу этой последней возможности, возможности умереть… Потом ты полетишь к Антаресу, но без меня.

— Ты уже готов? — спросил ОН.

— Да, — кажется, я сказал это спокойно, так спокойно, как человек, собирающийся вздремнуть.

Андроид коснулся моего плеча. Я понял и пошел к столу. Автомат поднял меня и положил на белую плиту. Итак, это конец, действительно конец. Я уже не увижу Альтреи, единственного города, который любил. Уже никогда вечером, из окон моего кабинета на тридцать третьем этаже небоскреба не увижу белых огней ракет, взмывающих вверх на фоне чернеющего ночного неба. Почему же они не начинают? Чего ОН ждет?

— Почему ты не начинаешь?

— …

— Отвечай!

— Ты… ты выиграл, Гоер… Я… — Он запнулся, и все контрольные лампочки задрожали.

— Что случилось? — Я соскочил со стола и подбежал к зеленым экранам центрального пульта. Кривые на экранах ЕГО сети роились белыми искрами замыканий.

— И… теперь… я… — Он не окончил, лампы в главном зале начали пульсировать медленным, хаотичным, собственным ритмом.

— О чем ты говоришь, мнемокопия?

— Ты выиграл… Я… я… кажется… умираю…

— Но…

— …умираю… и… боюсь… это замыкание… ужасное замыкание… Скорее бы уж… дошел…

— Что должно дойти?

— …гелий… жидкий гелий…

— Откуда? Из охлаждения реактора?

— Да… метателем… разбил… случайно… я хотел… чтобы… на… атомы… потому что… я… только…

— Ты пытался остановить? — спросил я и в тот же момент понял всю бессмысленность этого вопроса. С такими связями самосохранения, как у него, он наверняка уже сделал бы все, что только было возможно. Но наступила сверхпроводимость. Автоматы отказывают, когда температура близка к абсолютному нулю.

Вдруг левый экран погас, покрылся серым налетом. — Ох… довольно!.. — это был приглушенный хрипящий крик. — Не могу… скорее бы… скорее бы… реактор…

Реактор! Ну, конечно же, реактор! — Немедленно блокируй его, слышишь? Я хочу жить! Хочу жить!

Я подбежал к пультам и начал колотить в них кулаками. ОН не отвечал. Может быть, ОН уже не слышал, а может быть, просто не обращал на меня внимания. Тысячи тонн жидкого гелия медленно заливали системы его мозга. Я кинулся к шлюзам. Бежал по залам и коридорам. В третьем зале в навигационных системах уже одна за другой гасли красные контрольные лампочки. В коридоре повеяло холодом.

Я подбежал к главной двери. Там на полу лежал андроид и ползал по кругу, словно хотел головой коснуться ног. На его панцире белел иней. Я перескочил через него.

И вдруг я остановился. Мне показалось, что кто-то шептал мое имя. Да, это стены шептали голосом мнемокопии так тихо, что я едва мог расслышать. — Гоер… Гоер…

— Я слышу тебя, профессор! — И вдруг я уразумел, что я, кибернетик, сказал мнемокопии «профессор».

Но он уже молчал. Только у шлюзов, когда контрольные лампы реактора погасли, я понял, что ОН хотел мне сказать.

— Благодарю, профессор! — крикнул я, но он меня не слышал.

Я раскрыл шлюзы, вскочил в ракету и захлопнул люк. Нажал рычаг старта и взмыл в пустоту, оставляя за собой черный корпус космолета. Я поискал Солнце. Нашел его маленький светлый кружочек. Автомат настроил приемник, и я услышал сигнал с Земли, передаваемый для ракет дальнего радиуса действия.

Я снова был в космосе. И тогда мне на ладонь упала капля. Я удивленно посмотрел на нее. Это от моего дыхания таял на скафандре белый иней.