- А тот?
      - Кто?
      - Тот, из бункера?
      - А, Бертольд. Он тоже все подписал. У него просто не было денег. У него было только сердце. Больное сердце.
      - Кем он был?
      - Электроником. Уже в возрасте. Однажды он сказал мне, что еще помнит времена, когда электронные контуры составляли из отдельных транзисторов.
      - И долго он жил?
      - Несколько лет. Он уже был здесь, когда я пришла. Спокойный, молчаливый, совсем незаметный человек. Он сидел в своей лаборатории и иногда даже не выходил к обеду. В тот раз он тоже не пришел, а потом Джосп нашел его в бункере. Бертольд знал, что войти внутрь - значит обречь себя на верную смерть.
      - Точно так же, как отойти слишком далеко от института? - Мольнар задал этот вопрос нарочно, хотя уже предвидел ответ.
      - Не совсем. В бункере поле обрывается резко. Оно там хорошо экранировано... и эффект такой, словно сердце вдруг остановилось. Так говорил Эгберг. А выйти за пределы института - это медленная агония. Напряженность поля уменьшается постепенно с каждым метром.
      - Он упал в бункер?
      - Видимо, соскользнул по пандусу. Там есть пандус, - добавила она. - Он ослаб прежде, чем успел выйти, так утверждает Эгберг.
      - А вы?
      - Что я?
      - Что вы об этом думаете? - Мольнар заметил, как она быстро взглянула на экран.
      - Я? Ослаб. Это был пожилой человек. Пожалуй, так, - добавила она тише. - Хотите пить?
      - Нет. Благодарю вас, - он прикрыл глаза, думая о пожилом человеке, умершем в бункере, потому что его искусственное сердце не получало энергии от поля, генерируемого в институте. Искусственное сердце остановилось, как настоящее. Он вспомнил, как тогда, у проходной, упал, - и снова увидел верхушки сосен, расплывающиеся на фоне неба. Потом заснул.
      * * *
      Через несколько дней Мольнар уже мог передвигаться по комнате от кровати к креслу. Эгберг приходил два раза в день с Дорном, своим молчаливым ассистентом, которого Мольнар видел на экране в день прибытия после ужина. Дорн вел себя как врач, обычный врач, и они говорили о температуре тела Мольнара, о давлении и дыхании. Мольнар ждал, когда же, наконец, Эгберг скажет ему, что он стал новым приобретением фермы, фермы Эгберга, но тот осматривал его швы и уходил. Мольнар был еще слаб, слишком слаб. Иногда приходил один Дорн, но Мейдж никогда. Мольнар не спрашивал о ней. Он обдумал все возможности и не спрашивал. Если ее отсутствие было результатом решения Эгберга, который слышал их разговор и решил, что она сказала слишком много, то спрашивать о ней не имело смысла. Если же ее отсутствие было случайностью, то в будущем она могла явиться источником информации, которой он никогда не получит от Эгберга или Дорна, потому что Дорн практически все время молчал. Только раз, нанося красным карандашом новые данные на карту болезни Мольнара, он совершенно неожиданно сказал:
      - Я когда-то учился по вашему учебнику, профессор.
      - Да?
      - По новому изданию. Оно появилось, когда я был еще студентом.
      Мольнар помнил это издание. Издатель разыскал его после нескольких месяцев поисков. Он помнил представителя фирмы в темном костюме с черным портфелем, из которого тот вынул заранее подготовленный договор. Встреча произошла за маленьким столиком, покрытым местами прожженной скатертью. Представитель фирмы то и дело вытирал лицо белым платочком и, кажется, до последней минуты не был уверен, что перед ним сидит тот самый профессор нейроники, учебник которого хочет издать его фирма. Позже Мольнар получил чек на такую сумму, которая позволила ему купить лодку с мотором. Потом он ловил рыбу с собственной лодки, и мужчины, с которыми он работал, завидовали ему.
      - Помню эту книжку, - сказал Мольнар. - Когда ее издавали, я считал, что они могли бы найти кое-что получше и уж наверняка поновее.
      - Это был хороший учебник, - сказал Дорн. - Сегодня-то уже все изменилось, но в то время он был вполне на уровне. Вы согласны?
      - Не знаю. Сейчас я не смог бы написать даже такого учебника. Все забыто...
      - Я не хотел вас обидеть, профессор, - сказал Дорн. - Впрочем, думаю, вы смогли бы работать и сейчас. Такие вещи не забываются.
      - Пожалуй, не смог бы. Я слишком стар. А вы слишком молоды, чтобы это понять.
      - И все-таки я думаю, что я прав.
      - А может, у вас просто нет выбора.
      - Не понимаю.
      - Что же вы еще можете делать, будучи объектом на ферме Эгберга!
      - Я... Я не объект. Я здесь работаю.
      - Но вы здесь живете и никогда не выходите отсюда.
      - Я считаю, профессор, что любой молодой врач, который хочет чего-то добиться, должен несколько лет проработать как я, быть всегда на месте, все делать собственными руками.
      - Вы врач?! Не острите, юноша! Вы экспериментатор, вы худшая разновидность экспериментатора, которая когда-либо существовала! Вы экспериментируете на собственном виде, на людях, которые могли бы быть вашими друзьями, родственниками, детьми. Пересадка мозга, изменение индивидуальности. Человек постепенно перестает быть собой, начинает чесать за ухом или ощущать жажду, стоит вам нажать кнопку. С отвращением отворачивается от любимой или способен разодрать ей глотку, если вы сделаете соответствующее движение пальцем.
      - Вы преувеличиваете, профессор!
      - Нет, я говорю правду, и только правду. Все, что я думаю об этих экспериментах и таких людях, как вы. Я не искажаю этой правды, как это делаете вы.
      Дорн не ответил. Он положил в карман белого халата карандаш, который до этого вертел в пальцах, и вышел.
      "Теперь он будет размышлять над тем, что я ему сказал, - подумал профессор, - разумеется, если такие люди, как он, вообще размышляют над тем, что делают".
      * * *
      Под вечер он выходил в сад и, пока еще было тепло, прогуливался по узким аллейкам среди кустов, а когда жара спадала, ложился на траву или на каменный бордюр бассейна и смотрел на небо. Часы проходили, и, когда начинало смеркаться, он возвращался в свою комнату, куда Джосп приносил ему ужин. Когда Джосп уезжал на небольшом крытом брезентом пикапе, ужин приносила Мейдж. Она ставила поднос на столик, иногда справлялась, как Мольнар себя чувствует, но всегда делала это уже в дверях, когда выходила. Она не глядела на экран или в выпуклые линзы видеопередатчиков, но Мольнар и без того знал, что объективы аппаратов смотрят на них глазами Эгберга, а может, Дорна. Лишь Джосп, казалось, не замечал их, но он был не объектом, а человеком, для которого мир не кончался за оградой института. Он был исполнителен, силен и курил те же сигареты, которые когда-то курил Мольнар. Их дым оставался в комнате, когда Джосп выходил, и Мольнар чувствовал их запах еще ночью, засыпая. Однажды он взял одну сигарету из пачки, которую Джосп положил рядом с подносом. Поискал спички, но их не было. Джосп щелкнул большой бензиновой зажигалкой, и Мольнар почувствовал во рту вкус дыма.
      - Доктор не разрешает, да? - спросил Джосп.
      - Нет. Сам бросил.
      - Я не могу. Когда-то пробовал. А сигареты ничего. Я их покупаю в городке, контрабандные.
      - Да, но для этого надо туда ездить.
      - Э, не жалейте! Вонючая дыра.
      - Но вы можете ездить дальше.
      - Не могу. Доктор не позволяет. Все мы здесь должны быть всегда на месте.
      - А сам он ездит?
      - Когда-то ездил к семье, недалеко отсюда, пятьдесят миль. Теперь и он не ездит.
      - Почему?
      - Не знаю. Говорят, развелся с женой.
      - А в действительности?
      - Он со мной не делится, - Джосп взял поднос.
      - А вам еще не надоело?
      - Немного. Но здесь хорошо платят. Где-то ведь надо работать.
      - У вас здесь много работы.
      - Все делаю. Сами видите.
      - У вас многосторонняя квалификация. Институт - это почти фабрика, по крайней мере по количеству потребляемой энергии.
      - Не надо преувеличивать.
      - Хотелось бы мне когда-нибудь взглянуть на вашу аппаратуру.
      - К сожалению, это невозможно. У нас на этот счет есть точные инструкции. Какая-нибудь авария, и большинство экспериментов пришлось бы прервать. Не говоря уж, о биологическом материале, который здесь довольно дорог. Разумеется, у нас есть гарантия.
      - Аварийная установка?
      - Да.
      - Ясно. При небольшой мощности это самый простой выход.
      Джосп внимательно посмотрел на Мольнара.
      - Мне говорили, вы нейроник.
      - Мало ли что говорят. Моя специальность гораздо ближе к вашей, чем вам это кажется, - Мольнар сказал это, не раздумывая над тем, что говорит. Он уже думал о другом: о небольшой мощности, потребляемой институтом, и понял, что один из них - Эгберг или Джосп - говорит неправду. "Я это выясню", решил он, даже не заметив, как Джосп вышел.
      Мейдж он встретил на следующий день в саду.
      - Мейдж... У вас есть немного свободного времени?
      Она остановилась в нерешительности, потом не очень уверенно ответила:
      - Мне надо быть в секретариате.
      - А может, вам неловко разговаривать со мной здесь?
      - Нет, почему же.
      - Мне казалось, что мы теперь редко встречаемся.
      - У меня масса работы.
      - Я не отниму у вас много времени. Я хочу знать только одно. Лично вы испытали когда-нибудь на себе результаты исчезновения поля?
      - Я нет, но Бертольд...
      - Мы сейчас говорим не о Бертольде. Сами вы никогда ничего не замечали? Головокружение в частично экранированных помещениях или что-нибудь подобное?..
      - Нет. А почему вы спрашиваете?
      Мольнар ответил не сразу.
      - Я скажу вам, - решился он наконец. - Я подозреваю, что этого поля вообще нет.
      - То есть как нет?
      - Просто нет. Точнее, оно существует только в вашем воображении и воображении еще нескольких объектов фермы, как вы их называете. Это гениальная по своей простоте выдумка Эгберга.
      - Что-то не понимаю.
      - Но это же просто. Скажите, остались бы вы здесь, несмотря на все обязательства, данные вами перед операцией, если б не поле?
      - Ну, разумеется, нет! Ах... понимаю! Вы думаете, он мог бы так поступить? Убедить нас в существовании поля, которого в действительности нет?
      - Мог бы наверняка. Вы не знаете своего шефа.
      - И. вы убеждены, что он именно так поступил?
      - Нет... Честно говоря, нет. И поэтому, я хотел бы предложить вам проделать один эксперимент.
      - Чем я могу вам помочь?
      - Вы спуститесь в бункер, Мейдж, на две-три минуты, не больше. Если с вами ничего не случится, вы будете свободны.
      Она внимательно смотрела на него.
      - Я думаю, войти туда - значит умереть. А я не хочу умирать.
      - Вы хотите остаться здесь до конца жизни? Несколько дней тому назад...
      - Тогда у меня был тяжелый день. Иногда это бывает. Но я хочу жить, даже здесь, если нельзя иначе.
      - Слушайте, Мейдж. О смерти нечего и говорить. Я буду вас страховать снаружи. И просто вытащу оттуда, если вы потеряете сознание. За одну секунду не умирают. Я обвяжу вас веревкой и вытащу.
      - Иначе этого проверить нельзя?
      - Нельзя. Ну так как?
      Она не ответила.
      - Это важно и для вас. Кроме меня, никто поставить опыт не решится. Все вы здесь боитесь Эгберга. Не возражайте. Это видно. А чтобы проделать этот опыт, одного человека мало. Вспомните о Бертольде. Если б его тогда кто-нибудь вытащил, он жил бы и сейчас. Но он пытался сделать это один.
      - Пытался?
      - Я так думаю. Он должен был заметить то же, что и я.
      - Я боюсь, профессор, но попробую. Если я умру - это останется на вашей совести.
      Мольнар ждал, что она улыбнется, но она смотрела на него так же серьезно, как и раньше.
      - Когда вы хотите попробовать, профессор?
      - Сейчас. Вы можете? Веревка готова.
      - Хорошо. Только сменю платье.
      - Зачем?
      - На всякий случай...
      - Послушайте, Мейдж, перестаньте дурачиться. Пошли!
      На этот раз она улыбнулась.
      - Хорошо. Пошли. Не бойтесь, профессор. Это решено.
      В институт они вернулись порознь и встретились на лестнице, ведущей в подвал. Рядом с широкими ступенями шел бетонный пандус, оканчивающийся у входа в бункер. Мольнар еще раньше приходил сюда и спрятал здесь веревку, сделанную из двух коротких шнуров, связанных морским узлом и служивших для опускания гардин в его комнате. Мейдж даже не проверила узла. Он крепко обвязал ее в поясе, так что она едва могла дышать, а потом несколько раз дернул веревку, чтобы проверить, выдержит ли она.
      - Готово, - сказал он.
      Мейдж без колебаний вошла в бункер. Он переждал несколько секунд, потом спросил:
      - Что вы чувствуете?
      - Пожалуй, ничего. Только жарко.
      - Это от волнения...
      Он смотрел на часы. Прошла минута.
      - А сейчас?
      - Ничего. Совсем ничего.
      Через пять минут, когда она вышла из бункера, он знал, что был прав.
      - Мы выиграли, Мейдж, - сказал он, развязывая веревку. В полумраке он видел ее лицо.
      - Значит, я свободна? - медленно спросила она.
      - Да.
      - Это прекрасно, профессор, - она резко повернулась и побежала по пандусу наверх, к светлому прямоугольнику выхода.
      Мольнар свернул веревку, спрятал между ящиками и пошел вслед за девушкой по ступеням. На половине дороги он увидел сандалию.
      * * *
      Итак, поля не было. Теперь он мог попросту выйти за ограду, спуститься вниз в городок. Какой-нибудь корабль наверняка забрал бы его, а через пять-шесть дней он был бы уже дома, если за это время его комнату не сдали кому-нибудь другому. Но ведь Бертольд умер, и это его беспокоило. Мольнар был уже немолод и никогда не действовал слишком поспешно. Он решил повторить эксперимент. "Теперь туда войду я, а Мейдж будет страховать, - думал он. Только хватит ли у нее силы, чтобы вытащить меня, если я потеряю сознание". Он решил, что подумает об этом после ужина. Но после ужина пришел Эгберг.
      - Я думаю, профессор, нам пора поговорить, - сказал он и сел в кресло, сняв с него какие-то вещи Мольнара.
      - Давно жду.
      - Раньше я не мог, потому что еще не знал результатов анализов. Теперь у меня есть полная картина состояния вашего организма.
      - Полная?
      - Да. Мы установили это достаточно точно. Оказалось, что мое решение было правильным. Состояние вашего организма не оправдывает вживления автономного сердца.
      - Как это понимать?
      - Ваше теперешнее сердце работает от внешней энергии, вырабатываемой генератором силового поля института. Поэтому вы не можете покинуть институт.
      - И вы не намерены дать мне автономное сердце?
      - Нет.
      - Люблю прямые ответы. Но это беззаконно. Я не давал согласия на такую операцию.
      - Я спасал вашу жизнь и выбрал ту систему искусственного сердца, которая у меня была. Вы знаете так же хорошо, как и я, что ни один судья в этом случае не присудит меня даже к штрафу.
      - Но я имею право заменить сердце.
      - Разумеется. Если закупите автономную систему, а также оплатите расходы, связанные с пересадкой.
      - Вы же знаете, Эгберг, что это нереально.
      - Знаю.
      - И как долго вы собираетесь меня здесь держать?
      - Отключить ваше сердце я не могу, потому что это поставило бы под угрозу вашу жизнь. К тому же это наказуемо. Я мог бы, разумеется, передать вас в государственный институт, но, учитывая наше длительное знакомство, это отпадает...
      - Значит, до смерти?
      - Будем говорить открыто, у вас нет других перспектив, профессор.
      - Зачем эта откровенность? Я и так прекрасно понимаю.
      - Я говорю это не без цели. Ваша кровеносная система и почки в скверном состоянии. Кроме того, я подозреваю наличие новообразования в печени. В сумме два-три года жизни.
      - На большее я и не рассчитывал.
      Мольнар встал и хотел зажечь свет. В комнате было уже темно, и он не видел лица Эгберга, а знал, что разговор еще не окончен.
      - Сядьте, профессор. Я задержу вас еще минуточку.
      Мольнар сел.
      - Я хочу кое-что предложить вам, профессор, - тихо сказал Эгберг. Пересадку вашего мозга в молодое и здоровое тело, абсолютно здоровое. Экспериментальная операция. Насколько я знаю, в мире сделано лишь несколько операций подобного типа. Разумеется, за результат трудно поручиться...
      - Доктор Эгберг, - прервал Мольнар, - вы смеетесь! Вы знаете, я думаю об этом не первый день...
      - Теоретически! Но в данном случае речь идет о вашей жизни!
      - Вы что же думаете, что из-за полутора десятков лет жизни я соглашусь на это? То, что вы предлагаете, - обычное, банальное преступление!
      - Ничего подобного! Один человек умирает, потому что в его здоровом теле погибает мозг. А у другого износилось тело, но исправен мозг. Из этих двух человек, двух почти мертвых людей я делаю одного - здорового. Я делаю человека! Человека, которого не было.
      - Вы лишены воображения, доктор. Это тоже уродство... А если мозг, пересаженный в новое тело, не пожелает умереть вместе с этим телом и станет искать нового, очередного носителя, а потом следующего! Иметь всегда двадцать с небольшим лет, до смерти мозга! Вы никогда об этом и не мечтали. Достаточно сменить пять, шесть носителей. Нет физической старости. Молодость, вечная молодость в очередном теле.
      - Вы преувеличиваете, профессор. Будут разработаны законы...
      - Это ничего не меняет. Паразитирование на собственном биологическом виде, вот к чему ведут ваши эксперименты.
      - Я слышал уже это несколько лет назад.
      - Как видите, мое мнение не изменилось. А теперь прошу вас уйти.
      * * *
      Мольнар долго не мог уснуть. Он думал о человеке, в тело которого Эгберг хотел перенести его мозг. Это наверняка должен быть мужчина, молодой мужчина, и в записи электрической активности его мозга Эгберг обнаружил те изменения, которые предвещают смерть. Вероятно, у него были коллеги, родственники, он читал спортивную хронику и, когда хотел быть один, заплывал в море далеко от берега. Мольнар перевернулся на другой бок, потом встал, прошел в ванную и, открыв кран с холодной водой, сунул под струю голову.
      Он уже совсем засыпал, когда его разбудил Эгберг, спросив с экрана, когда он последний раз видел Мейдж. В этот момент Мольнар понял, что пойдет в бункер один.
      Он спустился туда без колебания на следующий день утром. Он не мог дольше ждать. Знал, что Эгберг не откажется от своих планов. Он сделал два шага вглубь. Остановился. Дыхание участилось. "Это от страха", - подумал он. Потом почувствовал головокружение, спазму и понял, что уже не выйдет из бункера.
      * * *
      Когда он очнулся, было совсем темно. Он помнил, как вошел в бункер, и знал, что с тех пор прошло много дней. Состояние, в котором он находился, не было анабиозом, потому что его мозг отмечал течение времени. Кроме того, были еще какие-то отрывки наблюдений, но нереальные, расплывающиеся, когда он концентрировал на них внимание. Он дышал нормально, не чувствовал боли. Спустя мгновение понял, что кто-то коснулся его головы. Неожиданно он начал видеть - ему сняли повязку с глаз. Перед ним стоял Дорн.
      - Вы меня видите? - спросил Дорн.
      - Вижу, - ответил Мольнар. Говорить было трудно.
      - Слышите меня хорошо?
      - Да.
      - Попытайтесь встать.
      Мольнар встал. Все тело было какое-то одеревенелое, движения некоординированные. Он сделал два шага и покачнулся.
      - Вы ослабли? - спросил Дорн.
      - Нет. Онемение.
      - Это не онемение, а отсутствие координации. Координация восстановится через несколько дней. Сейчас пройдем в кабинет.
      Дорн открыл дверь и прошел в кабинет Эгберга. Эгберга там не было.
      - Вы меня спасли? - спросил Мольнар.
      - Да.
      - А Эгберг?
      - Он оставил вам письмо. Присядьте. - Дорн полез во внутренний карман пиджака и подал Мольнару запечатанный конверт. - Если вы чувствуете себя хорошо, я пройду в соседнюю лабораторию. Если я вам понадоблюсь - крикните.
      Мольнар разорвал конверт. Письмо было написано от руки.
      "Уважаемый профессор!
      Это письмо является продолжением нашего разговора, который мы в тот раз не докончили. Так вот, человек, тело которого я хотел вам тогда предложить, это я. Если, вы читаете это письмо, значит пересадка удалась, и вы мозг моего тела..."
      - Дорн! - крикнул Мольнар.
      Дорн приоткрыл дверь.
      - Зеркало!
      - Пожалуйста, - Дорн подал ему небольшое зеркальце, и Мольнар увидел лицо Эгберга. Лицо было какое-то другое. Спустя мгновение Мольнар понял, что глаза остались его. Он отложил зеркало.
      "Я убежден, - продолжал он читать, - что поступил правильно. Все, что касается вашего организма, я вам изложил во время разговора совершенно объективно. У меня же обнаружена опухоль мозга, довольно быстро прогрессирующая, так что мне следовало поспешить, чтобы успеть запланировать и подготовить операцию. Причины моего решения двояки: во-первых, личные, их вы наверняка не поймете. Во всяком случае, если вы одобрите эту пересадку, вас ждет, предположительно, двадцать лет жизни, возможность научной работы в институте, который с этого момента становится вашей собственностью. Моими личными проблемами я вас не отягощаю. С женой я разведен, материально она обеспечена. Жена моя знает фактическое положение вещей, и с этой стороны я не предвижу никаких осложнений. Второй причиной моего решения является тот факт, что ваша профессиональная подготовка позволит институту продолжать работу. Весьма ценными могут оказаться ваши субъективные наблюдения в послеоперационный период. Я предложил бы вам написать доклад по этому вопросу. Разумеется, решение остается за вами. Что касается операции, то ее проделал Дорн. Мое согласие на пересадку вы найдете в документах, вы же, с точки зрения закона, представляете собою "тело, оставшееся после несчастного случая". Таким образом, здесь тоже все в порядке, поскольку закон не запрещает пересадки мозга при подобных обстоятельствах. Кроме того, в случае вашего несогласия с моим решением вы в любой момент можете ликвидировать результаты пересадки и умереть.
      Мне хотелось бы объяснить вам еще одно обстоятельство. То, что вы спустились в бункер, доказывает, что вы не верите в существование силового поля, генерируемого в институте и поставляющего энергию вашему сердцу. Ваши предположения справедливы. Такого поля нет. Ваше сердце питалось от батареи, содержащей радиоактивные элементы и вживленной вместе с сердцем. Однако ритм работы сердца регулировался извне путем импульсов, передаваемых непосредственно генератором института. Когда вы вошли в бункер, синхронизация прекратилась. Результаты этого вы почувствовали на себе. Должен признаться, я предполагал, что вы спуститесь в бункер, и мы там ждали вас. Собственно, с момента ухода Мейдж мне все стало ясно. Веревка, найденная около бункера, только подтвердила мои предположения. Однако вы не могли знать, что Мейдж, у которой был пересажен продолговатый мозг, совершенно не зависела от нашей синхронизации, вы же - да. Что ж, в определенном смысле вы действовали себе во зло и с уходом Мейдж вы потеряли очень хорошую секретаршу. Но этого вы предвидеть не могли.
      Я предоставляю вам право решить, стоит ли давать коммюнике, касающееся пересадки. Иными, словами, вы можете жить как Эгберг или же под собственным именем. Все документы, необходимые и в том и в другом случаях, приготовлены.
      Эгберг".
      Мольнар отложил письмо и несколько минут сидел неподвижно, не думая ни о чем.
      Затем в кабинет заглянул Дорн.
      - Как ваше самочувствие? - спросил он.
      - Превосходно.
      - Я горжусь этой операцией, - сказал Дорн. - Вы будете давать сообщение в газеты?
      Мольнар не ответил. Потом спросил:
      - Что с моим телом?
      - Кремировано и погребено. Три месяца тому назад. Пересадка такого рода - это многофазная операция.
      - А его мозг?
      - Отделен.
      - Жив?
      - Да. Взгляните, - Дорн подошел к пульту и нажал кнопку. На экране появился большой сосуд, заполненный почти бесцветной жидкостью, в которой плавал мозг. Мольнар видел соединенные с мозгом глаза. Один глаз смотрел на них прямо с экрана. В динамике слышался тихий шелест насосов, перегоняющих питательную жидкость, потом он увидел запись электрических токов в мозге Эгберга. Это была запись активности бодрствующего мозга! Этот мозг видел, мыслил... и знал! Стеклянные стенки сосуда, из которого нет выхода, - вот весь его мир.
      - Это его решение? - спросил Мольнар Дорна.
      - Нет. Но мозг был нам нужен для опыта в области управления движением грузовых ракет к планетам. Мы здесь разрабатываем эту тему.
      - Но его мозг?
      - Новообразование пока не дает особенных эффектов.
      - Значит, он не давал на это согласия?
      - Нет, но послеоперационные отходы мы всегда используем.
      - Дорн, вы обычный мерзавец, - сказал Мольнар и, кивнув в сторону экрана, спросил: - Который это зал?
      - Седьмой.
      - Дайте мне ключи. Ключи Эгберга.
      - Они у Джоспа.
      - Принесите.
      - Но...
      - Я сказал, принесите. Здесь решаю я.
      Спустя минуту Дорн вернулся с ключами.
      - Останетесь здесь, - сказал Мольнар.
      Он прошел по коридору и открыл дверь седьмого зала. Стараясь не оказаться в поле зрения глаз, он подошел к насосу, подающему в сосуд питательную жидкость, и отключил его. "Это будет лучшим выходом, - подумал он, - он умрет от недостатка кислорода и даже не отдаст себе в этом отчет. Он просто заснет и больше не проснется. Если бы я выпустил жидкость из сосуда, он умер бы быстрее, но знал бы, что умирает". Мольнар еще некоторое время рассматривал кривую активности мозга на экране осциллографа, потом вышел, замкнул дверь и тут увидел Дорна.
      - Отдайте мне свои ключи, - сказал Мольнар.
      - У меня... У меня их нет.
      - Ну что же... Оставьте их у привратника. С этого момента вы больше не работаете в институте.
      - Почему? Ведь я...
      Мольнар не слушал. Слегка покачиваясь и то и дело опираясь рукой о стену, он спустился по лестнице в подвал. Подошел к двери силовой. Замок был сложным, а пальцы еще не приобрели нужной гибкости. Наконец ему удалось войти внутрь. Лампы загорелись автоматически. Он увидел толстые медные провода, рубильники и щиты с изображением черепа и перекрещивающихся костей. Это была главная сеть. Он поискал аварийную. Сначала выключил аккумуляторы и сорвал провода.
      - Что вы делаете?!
      Это был Дорн.
      - Немедленно выйдите вон! - сказал Мольнар.
      - Но этого же нельзя делать... опыты... все остановится. Препараты погибнут.
      Мольнар потянулся к главному рубильнику.
      - Нет! - крикнул Дорн и кинулся на него.
      Мольнар оттолкнул Дорна. Рука Эгберга была сильной. Дорн ударился головой о распределительный щит и упал. Мольнар рванул рубильник. Свет погас. Он вырвал предохранители, кинул их в ящик с аккумуляторами и вышел на лестницу. Где-то наверху ревела сирена.
      "Препараты погибнут", - подумал он. Потом вспомнил о трехмесячной жизни мозга Эгберга, бессонном бдении, стеклянных стенках сосуда и глазах, у которых нет мускулов, чтобы изменить положение, о бдении в полном сознании того, что, кроме ожидания, уже ничего не может быть.
      Он пошел к воротам.
      - Вы уходите, доктор? - спросил привратник.
      - Да.
      - Мне пойти с вами?
      Мольнар внимательно взглянул на него.
      - Зачем?
      - Вы спасли мне жизнь, доктор. И вы уходите, когда в институте тревога и я слышу сирену. Вы уходите надолго?
      - Да, но ты останься... Санчо.
      - Меня зовут Томб.
      - Меня тоже по-настоящему зовут Мольнар.
      Он кивнул Томбу, вышел за ворота и начал спускаться по тропинке вниз.