Он окинул мою любимицу жадным взглядом.

– Продайте мне дронта, – сказал он, – и я освобожу вас от платы на четыре месяца.

– Она не продается, – твердо ответила я. Пиквик дрожала у меня за спиной.

– Ах так? – сказал домовладелец. – Тогда два дня на оплату счетов, или я дам пинка под твою ТИПА-задницу. Усекла?

– Вы очень любезны.

Он злобно глянул на меня, сунул мне счет и пошел дальше по коридору пугать других жильцов.

Денег, чтобы заплатить за три месяца вперед, у меня не было, и он это знал. Порывшись в своих бумагах, я в конце концов нашла соглашение о найме и увидела, что он прав: такая статья в договоре присутствовала, правда, распространялась она явно на каких-то крупных и опасных тварей вроде саблезубого тигра, но он был в своем праве. Карточки мои давно опустели, а кредит почти иссяк. ТИПА платит ровно столько, чтобы хватало на еду да на крышу над головой, покупка машины выгребла мои сбережения подчистую, а я даже еще не видела счета из гаража за ремонт. С кухни послышалось тревожное щелканье.

– Я скорее себя продам, – заверила я Пиквик, которая выжидательно стояла, держа в клюве ошейник с поводком.

Сунув банковские счета в коробку из-под обуви, я приготовила ужин и уселась перед телевизором, включив «ЖАБ-ньюс».

– Глава русской делегации на переговорах согласился с предложением министра иностранных дел принять Танбридж-Уэллз в качестве репараций, – похоронным тоном вещал ведущий. – Маленький городок площадью в две тысячи акров станет русским анклавом на территории Англии и будет переименован в Бочкомост-Источник, а все население новой русской колонии получит двойное гражданство. С места событий передает Лидия Сандалик. Лидия, как дела?

На экране возникла неповторимая репортерша «ЖАБ-ньюс» на фоне главной улицы Танбриджа.

– Население сонного кентского городка пребывает в изумлении и смятении, – мрачно ответила Сандалик, окруженная стайкой слегка озадаченных пожилых людей с тяжелыми сумками. – Паническая скупка теплой одежды сменилась гневом по адресу министра иностранных дел, который принял подобное решение, даже не упомянув о пакете компенсаций. Рядом со мной кавалерийский офицер в отставке, полковник Виловбокус. Скажите, полковник, как вы отреагировали на сообщение о том, что через месяц ваша фамилия может поменяться на Вилобоков?

– Ну, – скорбным тоном произнес полковник, – я в ужасе, это решение отвратительно! Ничего более гнусного я и вообразить не могу! Я сорок лет сражался с русскими не для того, чтобы, выйдя в отставку, менять фамилию! Мы с миссис Виловбокус уедем, безусловно!

– Поскольку Российская Империя – вторая из богатейших стран мира, – продолжала Лидия, – Танбридж-Уэллз может оказаться, подобно острову Фетлар, важной оффшорной зоной для размещения капиталов богатой русской знати.

– Безусловно, – согласился полковник, как следует подумав. – Я бы подождал и посмотрел, как все обернется, а уж потом принял окончательное решение. Но если после передачи этого города русским у нас начнутся морозные зимы, мы вернемся в Брайтон. У меня, знаете ли, от холода суставы опухают.

– Вот и ответ на ваш вопрос, Карл. С вами была Лидия Сандалик, «ЖАБ-ньюс», Танбридж-Уэллз.

На экране снова возникла студия.

– У телеканала «Крот-ТВ» неприятности, – продолжал ведущий. – Тяжелым ударом для продюсеров популярного многосерийного шоу исторической реконструкции «Кортес жив, Кортес будет жить!», посвященного завоеванию империи ацтеков, стало решение жрецов не просто исключить одного участника шоу из тайного совета Теночтитлана, но принести его в жертву богу Солнца. Шоу закрыто, начато расследование. «Крот-ТВ» заявляет, что «сожалеет о случившемся», но указывает, что «шоу осталось самым популярным на ТВ даже после кровавого жертвоприношения». Бретт?

На экране опять появился диктор.

– Спасибо, Карл. Мамонт Майкл, две с половиной тонны весом, молодой самец из киркбрайд-ского стада, первым достиг пастбища в Редруте сегодня вечером в шесть часов двадцать семь минут. Репортаж Поля Перрекатти. Поль?

На экране раскинулось ничем не примечательное корнуолльское поле. Толпа телерепортеров и зевак почти скрыла усталого мамонта. Поль Перрекатти, как всегда, щеголял в комбинезоне стрелка зенитной батареи и вид имел весьма разочарованный – он-то мечтал о репортажах с крымского фронта, а пришлось рассказывать о каком-то косматом травоядном.

– Спасибо, Бретт. Что же, настал наконец сезон миграций, и все букмекерские конторы гудят, ведь первым оказался Майкл, и он принесет тем, кто на него поставил, двести процентов выигрыша…

На соседнем канале шла викторина «Назови этот фрукт!», тошнотворное шоу. Я переключилась на документальный фильм о связях вигов с бэконианскими радикальными группировками в семидесятые годы. Затем пробежалась по остальным каналам и опять вернулась на «ЖАБ-ньюс». Зазвонил телефон, пришлось снять трубку.

– Это Майлз.

Он говорил запыхавшись, будто только что отжался сто раз за три минуты.

– Кто?

– Майлз.

– А! – обалдев, сказала я.

Так значит, это Майлз. Майлз Хок. Хозяин трусов на резинке и безвкусной спортивной куртки.

– Четверг? С тобой все в порядке?

– Со мной? Все отлично. Хорошо. Все в полном порядке. Лучше и не бывает. Лучше, чем… а как ты?

– Мне прийти? Ты как-то странно разговариваешь.

– Нет! – ответила я несколько резковато. – То есть нет, спасибо… мы ведь виделись… ааххх…

– Две недели назад?

– Да. И я очень занята. Бог знает как занята. Никогда такого завала на работе не было. Уж такая я. Занятая, как пчелка…

– Я слышал, ты показала дулю Скользому.

Я забеспокоился.

– Скажи, мы с тобой когда-нибудь…

Я не могла спросить о том, о чем так хотела узнать.

– Мы с тобой – что?

– Мы с тобой…

– Мы с тобой когда-нибудь… ходили смотреть на миграцию мамонтов?

Черт побери!

– Мамонтов? Да нет. А надо? Четверг, с тобой действительно все в порядке?

Меня охватила паника – глупость полная, учитывая обстоятельства. Ведь сталкиваясь с такими людьми, как Аид, я вовсе не паниковала.

– Да. То есть нет. Ой, в дверь звонят. Наверное, такси.

– Такси? А что с твоей машиной?

– Это пиццу привезли! На такси развозят пиццу! Мне надо идти!

Не дав ему продолжить, я бросила трубку. Стукнула несколько раз себя по лбу, приговаривая:

– Идиотка… идиотка… идиотка!..

Я забегала по квартире как чокнутая, задергивая все шторы и выключая свет на случай, если этот самый Майлз вдруг приедет меня проведать. Сидела-сидела в темноте, слушая, как Пиквик бродит по квартире, наталкиваясь на мебель, а потом решила, что совсем спятила и надо лечь да почитать на сон грядущий «Робинзона Крузо».

Я взяла с кухни фонарик, разделась в темноте, забралась в постель, поудобнее улеглась на новом матрасе и начала читать, в душе надеясь повторить относительный успех со «Сказками крольчихи Флопси». Я дошла до сцены кораблекрушения и спасения Крузо на острове, пропустила занудные философствования и размышления о религии. На мгновение я остановилась и окинула взглядом спальню, чтобы посмотреть, не изменилось ли что-нибудь. Все оставалось по-прежнему. Единственной переменой были лучи от фар, скользившие по стенам, когда машины сворачивали с дороги напротив моих окон. Послушав, как сама с собой щелкает клювом Пиквик, я вернулась к чтению. Оказывается, я устала куда больше, чем думала, и едва снова взялась за чтение, как, сама не заметив, задремала.

Мне приснился какой-то остров, жаркий и сухой. От легкого ветерка лениво покачивались пальмы, сияло ярко-голубое небо, солнечный свет заливал песок. Я босиком шла по воде вдоль берега, и волны холодили мне ноги. На рифе в нескольких сотнях ярдов от меня лежал разбитый корабль с переломанными мачтами и спутанными снастями. На моих глазах на борт вскарабкался нагой человек, пошарил на палубе, натянул штаны и исчез в трюме. Я подождала немного, но он больше не появлялся, и я двинулась дальше. И там, в тени пальмы, увидела Лондэна. Он сидел и с улыбкой глядел на меня.

– На что ты смотришь? – спросила я, улыбнувшись в ответ и прикрывая глаза от солнца.

– Я и забыл, как ты красива.

– Ой, перестань!

– Я не шучу, – ответил он, вскочил на ноги и крепко обнял меня. – Я так по тебе скучал.

– Я по тебе тоже. Но где ты?

– Точно и сам не знаю, – с растерянным видом ответил он. – Честно говоря, мне кажется, меня вообще нигде нет – разве что здесь, в твоих воспоминаниях.

– Это мои воспоминания? И как они тебе?

– Ну, – ответил Лондэн, – есть тут по-настоящему великолепные места, но есть и страшные. В этом они чем-то похожи на Майорку. Чаю хочешь?

Я огляделась в поисках чая, но Лондэн просто улыбался.

– Я тут недолго, но уже усвоил парочку трюков. Помнишь то местечко в Винчестере, где мы ели булочки с пылу с жару? Помнишь, на втором этаже, когда на улице лил дождь и человек с зонтиком…

– «Дарджилинг» или «ассам»? – спросила официантка.

– «Дарджилинг», – ответила я, – и две порции сливок. Мне с земляникой, а моему другу – с айвой.

Остров исчез. Теперь мы сидели в чайной в Винчестере. Официантка что-то записала в блокнотике, улыбнулась и ушла. Почти все столики занимали симпатичные супружеские пары средних лет, сплошь в твидовых костюмах. Все было так, как я запомнила, – и неудивительно.

– Ловко! – воскликнула я.

– Я тут ни при чем! – рассмеялся в ответ Лондэн. – Это все ты. До самых мелочей. Запахи, звуки – все твое.

Я огляделась вокруг в молчаливом изумлении.

– И я все это могу вспомнить?

– Не совсем, Чет. Еще раз посмотри на наших соседей.

Я повернулась на стуле и окинула чайную взглядом. Все пары были более-менее похожи. Все средних лет, в твидовых костюмах и все говорили с характерным столичным произношением. На самом деле они и не ели, и не разговаривали по-настоящему – просто создавали видимость многолюдной чайной.

– Замечательно, правда? – возбужденно сказал Лондэн. – Поскольку ты не можешь как следует вспомнить всех, кто там был, твой разум просто заполняет комнату обобщенными образами тех, кого ты могла бы увидеть в этой чайной в Винчестере. Так сказать, мнемонические обои. Здесь все кажется знакомым. Столовые приборы как у твоей мамы, картины на стенах – пестрая смесь тех, что висели у нас дома. Официантка – гибрид Лотти, подававшей ланч вам с Безотказэном, и женщины из фаст-фуда. Все белые пятна твоих воспоминаний заполнены чем-то, что ты действительно помнишь. Это примерно как подтасовка фактов для затыкания дыр.

Я снова посмотрела на наших соседей, которые теперь показались мне безликими.

Вдруг я вспомнила кое-что, и это «кое-что» меня ужасно встревожило.

– Лондэн, ты, случаем, не забирался в мои подростковые воспоминания?

– Конечно нет. Это все равно что читать чужие письма.

Услышанное меня обрадовало. Меньше всего мне хотелось посвящать Лондэна в историю своего идиотского увлечения парнем по имени Даррен и потери невинности с этим неумелым идиотом на заднем сиденье угнанного «морриса-восемь». Впервые я пожалела, что у меня хорошая память и что дядя Майкрофт не усовершенствовал свое устройство для ее очистки.

Лондэн налил мне чаю и спросил:

– А как дела в реальном мире?

– Мне надо как-то пробраться в книги, – поведала я ему. – Завтра утром придется поехать на гравиметре в Осаку и попробовать найти миссис Накадзима. Далековато, но кто знает, может, выгорит?

– Осторожно, не…

Лондэн осекся, словно кто-то за моей спиной привлек его внимание. Обернувшись, я увидела того, кого меньше всего хотела бы здесь встретить. Я вскочила, отшвырнула в сторону стул, выхватила пистолет и направила его на высокого мужчину, который только-только вошел в чайную.

– Не поможет! – осклабился Ахерон Аид. – Единственный способ убить меня здесь – забыть обо мне, но ты скорее о своем милом муженьке забудешь.

Я посмотрела на Лондэна, и он возвел очи горе.

– Извини, Чет. Я собирался рассказать тебе о нем. В твоих воспоминаниях он живехонек – но безобиден, уверяю тебя.

Аид велел паре рядом с нами убираться, если им жизнь дорога, и сел на их место, принявшись за их недоеденное печенье с тмином. Он выглядел в точности таким, каким я видела его в последний раз на крыше Торнфильда, – одежда на нем до сих пор немного дымилась. Я даже ощущала сухой жар углей, оставшихся от старого дома Рочестера, почти слышала треск огня и страшный предсмертный вопль Берты, когда Аид сбросил ее вниз. Злодей надменно усмехнулся. В моих воспоминаниях он был в относительной безопасности и знал это: прогнать его я могла, только проснувшись.

Я сунула пистолет в кобуру.

– Привет, Аид, – сказала я ему, садясь на место. – Чаю?

– Мне? Как любезно.

Я налила ему чаю. Он положил в чашку четыре ложечки сахара, перемешал, посмотрел на Лондэна оценивающим взглядом, а потом спросил:

– Так значит, вы и есть Парк-Лейн, да?

– То, что от него осталось.

– И вы с Нонетот любите друг друга?

– Да.

Я взяла Лондэна за руку, словно подтверждая его слова.

– Когда-то и я был влюблен, знаете ли, – проговорил с отрешенной печальной улыбкой Аид. – Даже до безумия – по-своему, конечно. Мы вместе планировали гениальные преступления, а на первую годовщину нашего союза подожгли большой жилой дом. А потом сидели на высоком холме поблизости и смотрели на огонь, озаряющий небеса под вопли перепуганных жителей – они звучали для нас словно симфония.

Он грустно вздохнул.

– Но у нас ничего не вышло. Путь настоящей любви редко бывает гладок. Мне пришлось ее убить.

– Вам пришлось ее убить?

– Да, – вздохнул он, – но я не причинил ей боли и сказал, что мне очень жаль.

– Какая душещипательная история, – пробормотал Лондэн.

– Мы в чем-то похожи, мистер Парк-Лейн.

– Искренне надеюсь, что нет.

– Мы живы только в воспоминаниях Четверг. Она не избавится от меня до самой смерти, как и от вас, – в этом есть некая ирония, не правда ли? Мужчина, которого она любит, и мужчина, которого она ненавидит!..

– Он вернется, – решительно ответила я. – Вернется, как только я вызволю Джека Дэррмо из «Ворона».

Ахерон рассмеялся.

– Я не стал бы так доверять обещаниям «Голиафа». Лондэн мертв, как и я, а то и прочнее – я, по крайней мере, не погиб в раннем детстве.

– Но я прикончила тебя, Аид, – сказал я, передавая ему джем и ножик, чтобы он сделал себе тартинку, – и с «Голиафом» тоже разделаюсь.

– Посмотрим, – задумчиво ответил Ахерон, – посмотрим.

Я подумала о воздушном трамвае и упавшей с неба «испано-суизе».

– А ты не пытался вчера меня убить, Аид?

– Если бы! – ответил он, со смехом размахивая ложечкой для варенья. – С другой стороны, почему бы и нет. Правда, здесь я только в облике твоего воспоминания обо мне. Очень надеюсь, что я все-таки не погиб, и существую где-нибудь в реальном мире, и замышляю, замышляю, замышляю зло!

Лондэн встал.

– Пошли, Чет. Пусть этот паяц облопается нашими булочками. Помнишь, как мы впервые поцеловались?

Чайная внезапно исчезла, ее сменила теплая крымская ночь. Мы снова находились в лагере Аардварк и смотрели на обстрел Севастополя на горизонте. Самый замечательный фейерверк на свете – если забыть, что там происходит на самом деле. Приглушенный расстоянием грохот орудий почти убаюкивал. Мы оба были в полевой форме и стояли рядом, но не прикасались друг к другу – один бог знает, как нам этого хотелось.

– Где мы? – спросил Лондэн.

– Там, где впервые поцеловались, – ответила я.

– Нет! – воскликнул он. – Я помню, как мы с тобой смотрели на бомбардировку, но в тот вечер мы только разговаривали. На самом деле я впервые поцеловал тебя, когда ты везла меня на передовые позиции и мы застряли на минном поле.

Я громко рассмеялась.

– Когда доходит до романтических воспоминаний, выясняется, что у мужчин память дырявая! Мы стояли рядом и отчаянно хотели прикоснуться друг к другу. Ты положил руку мне на плечо, притворившись, будто хочешь что-то мне показать, а я обняла тебя… вот так. Мы ничего не говорили, но когда обнялись, нас словно током прошило!

Мы прикоснулись друг к другу. Все так и случилось. Дрожь пронзила меня, прошла по моему телу с головы до ног, стремительно вернулась в сердце и выступила на шее капельками пота.

– Что ж, – тихо произнес Лондэн через несколько минут. – Твоя версия мне больше нравится. Но если мы поцеловались здесь, тогда ночь на минном поле была…

– Да, – сказала я. – Да, правда.

И мы оказались там. Это было две недели спустя. Как на необитаемом острове, сидели мы возле маленького броневичка ночью, в мертвой тишине посреди минного поля, отмеченного, вероятно, самым большим количеством знаков «Стой! Опасная зона!» в округе.

– Подумают, что ты это нарочно, – сказала я ему, когда невидимые бомбардировщики прогудели у нас над головой, направляясь куда-то, чтобы разбить кого-то в лепешку.

– Насколько я помню, все ограничилось выговором, – заметил он. – И потом, разве мы случайно туда попали?

– То есть ты нарочно заехал на минное поле, дабы меня там поиметь? – со смехом спросила я.

– Ничего подобного, – возразил Лондэн. – Да и опасности никакой.

Он торопливо достал из кармана карту.

– Капитан Птитс нарисовал ее для меня.

– Ах ты коварный негодяй! – воскликнула я, бросая в него пустой жестянкой из-под НЗ. – Я ж перетрусила до ужаса!

– Ага! – ухмыльнулся мой супруг. – Значит, в мои объятия тебя швырнула не любовь, а ужас?

– Ну, – пожала я плечами, – может быть, того и другого понемножку.

Лондэн наклонился ко мне, но тут я кое о чем вспомнила и приложила палец к его губам.

– Но ведь тогда получилось не самым лучшим образом, да?

Он помолчал, улыбнулся и прошептал мне на ухо:

– А на мебельном складе?

– Это уже в твоих мечтах, Лондэн. Хорошо, я намекну. Твоя нога все еще при тебе, и у нас недельный отпуск – по счастливому совпадению, в одно и то же время.

– Это не было совпадением, – улыбнулся Лондэн.

– Опять капитан Птитс?

– Две сотни плиток шоколада, но они того стоили!

– Лонд, ты знаешь, что ты развратник, а? Но ты самый лучший развратник на свете! Короче, – продолжала я, – мы решили проехаться на велосипедах по Валлийской республике.

Пока я говорила, броневичок исчез и ночь растворилась. Мы шли, держась за руки, по небольшому леску к берегу реки. Стояло лето, вода весело бормотала, стекая по камням, пружинистый мох теплым ковром ложился нам под ноги. В голубом небе ни облачка, лучи солнца сквозили в зеленой листве у нас над головами. Мы раздвинули низкие ветви и двинулись на шум водопада, а потом набрели на два прислоненных к дереву велосипеда. Футляры на седлах были открыты, и палатка почти готова, осталось только воткнуть несколько колышков. Сердце у меня забилось сильнее, когда на меня снова нахлынули воспоминания об этом солнечном дне. Мы занялись было палаткой, но на мгновение остановились, охваченные страстью. Я сжала руку Лондэна, а он обнял меня за талию. Он улыбнулся мне своей забавной полуулыбкой.

– Когда я был жив, часто возвращался к этим воспоминаниям, – признался он. – Это одни из моих любимых, и, что удивительно, твоя память большинство деталей сохранила в точности.

– Правда? – спросила я, а он в ответ нежно поцеловал меня в шею.

Я вздрогнула и провела пальцами по его обнаженной спине.

– Абсолютная – щелк! – правда!

– Что ты сказал?

– Ничего – щелк-щелк! – а что?

– О нет! Только не сейчас!

– Что? – спросил Лондэн.

– Мне кажется, я…

– … просыпаюсь.

Но я уже разговаривала сама с собой. Я снова лежала в своей постели в Суиндоне, мое путешествие по воспоминаниям грубо прервала Пиквик, которая смотрела на меня с ковра, держа в клюве поводок и тихонько пощелкивая. Я бросила на нее гневный взгляд.

– Пики, ну ты и паразитка. Только-только что-то хорошее началось – и тут ты!

Она уставилась на меня, не понимая, в чем ее обвиняют.

– Я собираюсь оставить тебя у мамы, – сообщила я ей, садясь в постели и потягиваясь. – Мне надо на пару дней в Осаку.

Она склонила голову набок и с любопытством воззрилась на меня.

– Вы с малышом будете в хороших руках, обещаю.

Под ноги попалось что-то жесткое и щетинистое. Я посмотрела на предмет и усмехнулась про себя. Добрый знак. На ковре лежала старая скорлупа от кокосового ореха. Более того, ноги у меня были в песке! В конечном счете мое вчитывание в «Робинзона Крузо» оказалось не совсем безрезультатным.