Сара коснулась пальцами своей груди и поежилась под накидкой. Когда ее дети были младенцами, грудь была круглая и полная, и малыши перемазанными в молоке губками сосали ее, прижимаясь носиками к тугой плоти. Даже сейчас она отчетливо помнила, как их десны плотно охватывали ее соски, как сжатые в кулачки ручонки прижимались к ее телу, когда тугая струя молока ударяла им в ротики. У Сары всегда было много молока, куда больше, чем это было нужно для ее младенцев; она помнила болезненное напряжение груди при первом голодном крике проснувшегося ребенка. Молоко сочилось у нее из груди и капало в открытый ротик малыша еще до того, как он начинал сосать.
А мальчик, ее первенец, всегда был жаден до еды и относился к процессу кормления очень серьезно. Он хмурил бровки, когда сосал, тыча пухлыми кулачками ей в грудь.
Как же она любила его! Как целовала каждую складку его пухлого тельца, каждый розовый пальчик на руках и ногах. Она до сих пор помнила нежный аромат его шейки: теплый ванильный запах, который всегда приводил ее в восторг.
Двуколка запрыгала по замерзшим комьям грязи, и Сара закрыла глаза, не желая прерывать свои воспоминания. Ребенок всегда спал рядом с ней, и порой по ночам, когда он просыпался и начинал чмокать губами, она расстегивала сорочку и кормила его грудью. Насытившись, он засыпал у ее груди, приоткрыв испачканный в молоке ротик и зажмурив свои ярко-голубые глазки.
Она повсюду носила его с собой, придумала даже специальную перевязь, в которой он мог лежать у нее на груди, убаюканный постоянным движением. Да и позднее, когда ее сынок подрос и спал уже меньше, он лежал в этой перевязи, показывая пальчиком на привлекшую его внимание вещь и что-то весело лопоча. Каким же счастливым ребенком он был! Всегда улыбающийся, столь же связанный с телом матери в младенчестве, как был связан с ней в ее чреве.
Возможно, будь его отец жив, раздели он с ней радость рождения их ребенка, она была бы более сдержанна в проявлениях своей материнской любви. Но, не зная отца, ребенок буквально впитывал в себя всю ту любовь, которую она дарила ему с каждым глотком молока из своей груди.
Браслет всегда восхищал малыша, и, когда он подрос настолько, что мог уже сидеть и ползать по полу с такой скоростью, что она только диву давалась, он все время просил дать ему поиграть с ним. Ребенок гукал и указывал на браслет пальцем до тех пор, пока мать не давала ему «игрушку». И тогда малыш мог сидеть часами, играя с драгоценным украшением, беря в рот подвески и пробуя грызть твердый сияющий изумруд, из которого был сделан
маленький лебедь.
Когда за ней пришли из замка Равенспир, сын уже начинал ходить, пища от восторга, еще неуверенно переставляя свои пухлые короткие ножки и ковыляя на них в распростертые материнские объятия.
Был разгар лета, когда Равенспиры пришли за ней. Она слышала стук копыт по посыпанной щебнем дорожке, которая вела к дому. Выглянув из окошка детской комнаты, она увидела внизу четверых людей с суровыми лицами, в шлемах с роскошными плюмажами. Она знала, что они придут, знала с того момента, как ее муж умер и она осталась беззащитной в домике, находившемся всего лишь в десяти милях от замка Равенспир. Но шли месяцы, а они все не появлялись, и она уже почти перестала бояться, тешась обманчивым чувством собственной безопасности. Хотя, разумеется, она должна была знать, что Равенспиры не из тех людей, которые прощают нанесенное оскорбление.
Она спустилась к ним. Даже сейчас, трясясь в двуколке рядом с Дженни и Эдгаром, Сара помнила, как на подламывающихся ногах вошла в залу, посреди которой стояли мужчины в кожаных костюмах для верховой езды. Они похлопывали себя хлыстами по сверкающим сапогам, окидывая ее холодными, жесткими взглядами.
Они сказали, что ей необходимо прибыть в Эли и дать свидетельские показания перед судом магистрата по делу о земле, право собственности на которую было утрачено в водовороте гражданской войны. Такие дела не были чем-то необыкновенным в годы, последовавшие за реставрацией монархии Карла 2; тогда суды были завалены исками роялистов и встречными исками обездоленных сторонников парламента. Ее домочадцы даже не представляли себе, что такое вызов в суд, а так как штрафом за неявку была моментальная утрата прав на спорную землю, слугам даже не пришло в голову, что их хозяйка может проявить несговорчивость.
Собственно говоря, у нее не было никакого другого выхода. Совершенно спокойно они пригрозили ей убить ее сына, и граф Равенспир, добрососедски улыбаясь, даже приставил острие своего кинжала к ее ребрам. Его голос, интонации, вкрадчивые и мягкие, любому постороннему человеку показались бы образцом вежливого обращения, если только не слышать произносимых им слов. Они увели ее в заброшенную избушку, обычно служившую лодочникам местом отдыха и пьяного разгула. Но те, как и большинство местных жителей, не любили совать нос в чужие дела.
В течение четырех дней Равенспиры убеждали ее дать нужные им показания весьма специфическим образом: они по очереди насиловали ее и оставили в покое только тогда, когда она превратилась в окровавленное, измученное, почти лишившееся рассудка существо. Даже сейчас в ушах Сары звучал их смех на лестнице, по которой они поднимались к ней. Она забивалась от них в самый дальний угол чердака, вся исцарапанная, грязная, покрытая запекшейся кровью, мучившаяся мыслями о том, что они могли заронить в нее…
— Мы приехали, миссис Сара… Миссис Сара, — прикоснулся к ее руке Эдгар.
— Мама!
Испуганный возглас Дженни вырвал Сару из кошмарных воспоминаний. Она вздрогнула от неожиданности, словно разбуженная пинком ноги, совсем как много лет назад: ее именно так заставляли проснуться, когда в них снова просыпалось желание… желание услышать ее стоны и мольбы…
— Мама, мы уже дома. Ты заболела?
Сара усилием воли заставила себя выйти из двуколки. Эдгар, стоявший с поднятыми руками, готовый помочь ей, поймал Сару в объятия, когда она едва не упала, ступив на землю.
— Эге, мисс Дженни, мне кажется, ваша мама тоже приболела, — озабоченно произнес он. — Помогу-ка я ей войти в дом.
Дженни последовала за ними. Она прикоснулась к матери, которая, дрожа, сразу остановилась у двери. Дженни провела кончиками пальцев по лицу и глазам Сары.
Внезапно та встряхнула головой, подняла руку и пожала запястье дочери, уверяя ее таким образом, что с ней все в порядке. Она через силу улыбнулась и Эдгару, стоявшему здесь же с озабоченным выражением на обычно невозмутимом лице.
— Тогда я пойду, а? — неуверенно спросил он.
Сара кивнула и отпустила руку Дженни. Подойдя к Эдгару, она обеими руками взяла его ладонь и пожала ее, что говорило лучше всяких слов. Когда она легко поцеловала его в щеку, Эдгар покраснел и, пятясь, двинулся из домика.
— Ну, так я заеду утром за мисс Дженни.
— Я буду готова к семи, — сказала девушка, вставая рядом с матерью, чтобы помахать ему на прощание рукой.
Обняв мать за плечи, она с облегчением почувствовала, что та уже не дрожит. Дженни не сомневалась, что причиной недавнего волнения Сары было посещение замка Равенспир, который всегда наводил на нее ужас.
Сара вернулась в дом, снова сев за прялку, словно и не вставала из-за нее. Взгляд ее на мгновение остановился на незрячем, благородном лице дочери. Один из этих четырех дьяволов Равенспиров был отцом Дженни. Хотя никакого значения это не имело. Дженни была ее дочерью. Пусть она была зачата в ненависти и до сих пор носила на себе, как след этого, свою слепоту. Она была чиста и незапятнанна. И принадлежала только своей матери.
Глава 15
-Я принесла вам поесть, милорд.
Дорис вошла в комнату Ариэль, неся перед собой нагруженный снедью поднос.
Саймон, сидевший перед камином и заворожено глядевший на пламя, вышел из своего полусонного состояния, только сейчас поняв, как он проголодался.
Собаки тоже сонно посапывали, когда Дорис поставила поднос на столик рядом с камином.
— Эдгар уже вернулся, милорд. Может быть, мне лучше отвести собак к нему? Им так или иначе надо погулять.
— Да, будьте так добры.
Саймон взял трость и, встав с кресла, потянулся всем телом. Он улыбнулся Дорис, потом, хромая, подошел к кровати. Ариэль крепко спала, тяжело, со свистом, дыша. На ее бледном лице выступил пот, к влажному лбу прилипли пряди медовых волос.
— Я приготовила лавандовой воды, милорд, — поспешно подошла к Саймону Дорис, держа флакон с ароматной жидкостью и салфетку. — Если мы оботрем водой лоб леди Ариэль, ей будет лучше даже во сне.
— Боюсь, из меня получится никудышная сиделка, — печально произнес Саймон, глядя на то, как Дорис умело обходится со своей спящей пациенткой. — Мне кажется, мы должны снова растереть ей грудь этой мазью.
— Я позабочусь об этом, милорд. А вы лучше сядьте и поешьте. Мы на кухне не знали, что вам больше по вкусу, но миссис Гертруда велела передать — если вы не захотите говядины и оленины, то есть еще запеченный угорь и она может сделать для вас ручьевую форель в масле.
— Все чудесно, — ответил Саймон, присаживаясь к подносу с жареной говядиной на ребрышках и паштетом из оленины.
Кроме этого, на подносе еще стояла открытая бутылка кларета, чашка салата из сельдерея и свеклы, большущий кусок чеддера, ломоть пшеничного хлеба, кусок пирога с терном и чашка густого сливочного соуса к нему. Отличная, сытная еда его детства, подумал Саймон, ощущая, как слюна заполнила ему рот. Он налил себе стакан кларета.
Ромул и Рем терпеливо сидели около двери. Похоже, они понимали, что Дорис должна выпустить их на прогулку, и пристально наблюдали, как она двигается по комнате, бросая новую порцию сухих трав на сковороду, забирая из постели остывшие грелки, оправляя простыни и подушки.
— Я забираю собак, милорд, вам нужно еще что-нибудь?
— Нет, ничего… хотя попросите Эдгара рассказать, как чувствует себя кобыла. Леди Ариэль обязательно спросит о ней, когда проснется.
— Хорошо, сэр.
Дорис присела в реверансе, прижимая грелки к своей пышной груди, подозвала собак и вышла из комнаты.
Саймон спокойно ужинал, запивая еду кларетом. Пожалуй, это был самый приятный вечер за все время его пребывания в замке Равенспир. Когда запах сухих трав в воздухе стал, по его мнению, слабее, он подбросил на сковороду новую порцию, после чего сонное дыхание его жены стало глубже и легче.
От раздумий его отвлек резкий стук в дверь. Похоже было, что стучали скорее эфесом шпаги, чем рукой. Не успел он ничего ответить, как дверь в комнату распахнулась: на пороге, покачиваясь, стоял Оливер Беккет с бокалом бренди в руке; другой рукой он вкладывал кинжал в ножны.
— Как себя чувствует моя крошка? — осведомился он, устремляя взор на кровать. — Вы вроде бы выступаете в качестве сиделки, граф Хоуксмур?
Хохотнув, молодой человек вошел в комнату, громко захлопнув за собой дверь.
— Я бы сказал, довольно низкое занятие для одного из солдат королевы. Что бы сказал об этом его светлость Мальборо?
В комнате снова раздался его резкий, неприятный смех.
— Хотя, я думаю, он решил бы, что работа сиделкой — все, что остается на долю инвалида.
— Вам что-нибудь надо, Беккет? — спросил Саймон, потягивая кларет и глядя на незваного посетителя с холодным любопытством.
— О, я пришел всего лишь проведать мою крошку! — ответил Оливер, нетвердой походкой приближаясь к кровати. — Должны же вы понять чувства любовника.
Он бросил через плечо изучающий взгляд на Саймона, спокойно сидевшего в своем кресле. Подобное безразличие к его вызывающим словам пришлось не по вкусу Оливеру. Он снова повернулся к лежавшей на кровати Ариэль.
— Вообще-то не такая уж она красотка, моя крошка, — издевался он. — Она всегда была скорее просто симпатичным созданием. А болезнь превратит любую милашку в сущую ведьму. Боюсь, что моя девочка не станет исключением.
Он провел пальцем по влажному от пота лицу Ариэль.
— Исхудала и побледнела, — сказал он, качая головой. — Никто из нас не может понять, зачем она так по-дурацки поступила. А вы понимаете, Хоуксмур?
Саймон не удостоил его ответом. Он спокойно потягивал кларет, вытянув ноги к огню, и выжидал тот момент, когда у него не будет другого выхода, как только принять вызов Оливера Беккета.
— Да, никто из нас не может понять, почему Ариэль подставила под удар свою лошадь вместо Хоуксмура. То, что она упала на лед, вполне объяснимо: малышка всегда была порывиста и никогда не думала о своей безопасности. Но рискнуть своей лошадью…
Молодой человек с преувеличенным сомнением покачал головой и отхлебнул из бокала, который держал в руке.
— Нет, только не Ариэль. К тому же в этом не было крайней необходимости, — снова хохотнул он. — Даже поработай сокол над вашим лицом, хуже оно бы не стало,
— Ведь верно?
— Мне кажется, Ариэль удивила нас обоих, — бесстрастно заметил Саймон.
Оливер сделал было шаг к камину, но что-то в выражении глаз его собеседника удержало его на месте. Он прислонился спиной к высокой спинке кровати.
— Вы уже успели оценить ее, Хоуксмур? Успели узнать, что ей нравится? Успели заметить то маленькое родимое пятнышко у нее на…
— Вы мне надоели, Беккет, — все тем же спокойным, тихим голосом оборвал его Саймон. — Должен сказать, что вы самый скучный и надоедливый сопляк, какого мне приходилось в жизни встречать.
Лицо Оливера залилось багровым румянцем. Рука его метнулась вниз, к рукояти кинжала, но Саймон смотрел все так же спокойно и невозмутимо.
— Не думайте, что она ваша, Хоуксмур, — произнес Оливер хриплым от ненависти голосом. — Она принадлежит нам. Своим братьям и мне.
— В самом деле? — иронически приподнял бровь Саймон. Голос его звучал лишь слегка удивленно, хотя глаза светились недобрым блеском. — А я-то думал, что она моя жена!
В руке Оливера внезапно очутился кинжал.
Саймон не шевельнулся, взор его по-прежнему был прикован к лицу Оливера, оценивая, на что способен тот в приливе пьяной ярости.
— Вы нападаете на безоружного человека, — тихо произнес Саймон.
— У вас кинжал на поясе, — бросил в ответ Оливер. — Обнажите его, и мы померяемся силами до первой крови.
Саймон только презрительно рассмеялся в ответ на это предложение:
— Я сражаюсь на поле боя, Беккет, как и подобает мужчине, а не в спальнях больных женщин.
Кинжал Оливера внезапно взметнулся вверх, просвистел всего в дюйме от лица графа и вонзился в деревянную спинку кресла. Саймон не отреагировал на нападение ни единым жестом.
— Как же вы несдержанны, Беккет, — произнес он, выдергивая кинжал из спинки и протягивая его владельцу рукоятью вперед. — Вам надо учиться хладнокровию… по крайней мере, когда вы имеете дело со мной, — прибавил он.
— Вы мне угрожаете? — Оливер был растерян; чувствовалось, что он не может найти достойного пути для отступления.
Саймон покачал головой.
— Я думал скорее о том, что заставило вас это сделать, Беккет.
Оливер круто развернулся на каблуках, запнулся о край ковра и едва не упал. Ему, однако, удалось устоять на ногах, схватившись за спинку кровати.
Все еще неверными шагами, покачиваясь, он направился к двери.
— Вы ее не получите, — заявил он, взглянув на Саймона через плечо злобно сощуренными глазами. — Вы ее не получите, Хоуксмур!
Дверь со стуком захлопнулась.
И что только Ариэль нашла, в нем? Мысль о том, что этот напыщенный глупец познал Ариэль раньше его, терзала Саймона.
Какое же маленькое родимое пятно он имел в виду? Одно было у нее под правой грудью и еще одна родинка — справа, на изгибе бедра…
Саймон изо всех сил сжал зубы, не давая слепой ярости овладеть его чувствами. Его трясло при одной, мысли о пальцах Беккета, скользивших по прекрасному телу Ариэль.
Молодая женщина пошевелилась, пробормотала что-то, сбрасывая с себя одеяла. Ее ночная сорочка стала почти прозрачной от пота и прилипла к груди. От беспокойного сна обнажился живот Ариэль и маленький золотой треугольник внизу…
Саймон смочил салфетку лавандовой водой и обтер ее тело. Это как будто успокоило Ариэль, она перестала бормотать и затихла. Пошарив в шкафу, Саймон нашел свежую сорочку в стопке белья, пересыпанного пахучими лепестками розы. Затем склонился над своей женой, подтянул повыше пропитанную потом сорочку и слегка приподнял одной рукой Ариэль, чтобы вытянуть из-под нее подол. Раскрасневшись от жара, она выглядела какой-то бесплотной; Саймон почти не чувствовал ее веса.
Саймон осторожно раздел Ариэль, потом снова протер все ее тело влажной холодной салфеткой и натянул свежую сорочку. Простыни постели тоже увлажнились и сбились, но тут уж он ничего не мог сделать без помощи Дорис.
Девушка появилась через полчаса, по пятам за ней следовали собаки.
— Я принесу свежие простыни, милорд, — ответила она, когда Саймон объяснил ей, в чем дело.
Дорис захватила поднос и вскоре вернулась со стопкой свежих простыней и горячими грелками.
— А грелки зачем? — спросил Саймон. — Она ведь и, так уже потеет?
— Мы должны справиться с лихорадкой, сэр, — объяснила ему Дорис с уверенным видом. — Леди Ариэль как-то мне рассказывала, что надо делать, если у человека жар. Вы не могли бы приподнять ее? — нерешительно спросила она.
Саймон поднял тело Ариэль над кроватью. Глаза молодой женщины на несколько секунд приоткрылись, но она не узнавала окружающих, и это испугало его. Он сел в кресло, держа жену на коленях, прислушиваясь к ее несвязному бормотанию, ощущая ее бестелесную хрупкость. Если таково было действие опия, то ничего удивительного, что Ариэль так не хотела принимать его.
— Вот и все, милорд. Я застелила постель свежим бельем, — объявила Дорис, поправляя подушки.
Саймон уложил свой драгоценный груз обратно в постель, а Дорис обложила тело Ариэль грелками и закрыла ее одеялами, набросив поверх них еще один плед.
— Это, похоже, все, милорд?.. Ах да, Эдгар сказал, что с чалой все в порядке, как и следовало ожидать. Он прижег ей раны и смазал их, кобыла сразу успокоилась.
— Благодарю вас, — сказал Саймон, доставая из кармана гинею и с улыбкой протягивая ее служанке. — Спокойной ночи, Дорис.
Та расширенными от удивления глазами взглянула на графа, потом присела в реверансе и пустилась бежать со всех ног, словно боясь, что монета растворится в воздухе, если она промедлит хоть секунду.
Саймон снова пошарил в кармане: доставая оттуда гинею, он нащупал еще какой-то предмет. Вынув из кармана браслет Ариэль, он поднес его поближе к свече. Чем же безделушка, так взволновала Сару? Казалось, браслет уже был ей знаком раньше.
И вообще, похоже, что эта вещица представлялась волнующе странной не только ему. Да, с браслетом, несомненно, была связана какая-то тайна.
Он положил драгоценность в верхний ящик столика Ариэль и снова вернулся к кровати. Почувствовав внезапную усталость, Саймон зевнул. Где бы ему соснуть? Спать в ее кровати, чересчур жаркой от тела Ариэль и множества грелок, ему совершенно не улыбалось. До своего ранения он преспокойно устроился бы в кресле, а то и просто на полу, завернувшись в свой плащ. Но тогда у него было другое тело: гибкое, молодое, сильное и совершенно нечувствительное к небольшим неудобствам.
В его воображении, как искушение, возникла его собственная, свежая и прохладная, постель в комнате напротив. Но он дал слово Ариэль.
Саймон запер дверь на ключ. Потом подбросил дров в камин, добавил сухих трав в сковороду и, тяжело вздохнув, снял куртку, сапоги и прилег поверх одеял рядом с тихо посапывающей Ариэль. Прикрывшись самым верхним пледом, он повернулся на бок лицом к жене, обнял ее одной рукой и погрузился в дремоту. Собаки устроились на коврике перед камином и разом удовлетворенно вздохнули.
Эдгар снова промыл раны чалой кобылы и сменил повязку, которая должна была предохранять от заражения. Кобыла тихонько заржала; манипуляции конюха причиняли ей боль, Эдгар прикрыл спину лошади толстой попоной, наполнил кормушку свежим овсом и сел рядом со стойлом. Кобыла понюхала было овес, но отвернулась.
Эдгар как раз снимал свой кожаный фартук, когда дверь в его каморку открылась и худенький паренек протянул ему дымящийся кувшин.
— Лорд Хоуксмур посылает это вам, сэр. Вроде как в благодарность.
Эдгар понюхал содержимое кувшина.
— Похоже на свежее пиво, приправленное пряностями и яблочным бренди. — Он облизнул губы. Холодными зимними ночами это был его любимый напиток. — Что ж, это весьма любезно с его стороны, парень. Спасибо.
Взяв кувшин, он повернулся к горящей жаровне и вздохнул, предвкушая наслаждение.
Паренек, тряхнув длинными волосами, исчез в ночи, захлопнув за собой дверь.
Эдгар сел на свою лежанку, протянул ноги к жаровне и сделал добрый глоток приправленного пряностями пива. Яблочное бренди тут же ударило ему в голову, теплом разливаясь по жилам. Конюх вытянулся на лежанке, подложив под голову тощую подушку, и принялся потягивать любимый напиток. Но не успел он осушить кувшин до дна, как тот выпал на пол из его внезапно ослабевших пальцев, расплескав свое содержимое на жаровню; угли зашипели и погасли. Кувшин откатился к противоположной стене, голова Эдгара бессильно упала на подушку.
Минут десять спустя дверь в каморку неслышно открылась, и в щель просунулась голова. Человек прислушался к царившей в каморке мертвой тишине, потом убрал голову и тихо прикрыл за собой дверь.
— Он готов, — прошептал человек троим другим, которые ждали его у двойных дверей конюшни. — Кобыла в пятом стойле.
Крадучись в темноте, воры проскользнули в конюшню, отсчитывая стойла; их глаза постепенно привыкали к темноте, которую слегка рассеивал лишь свет звезд, проникавший сквозь высокое полукруглое окно над дверью, которую они закрыли за собой.
В пятом стойле и вправду стояла кобыла. Руки воров скользнули по ее животу, чтобы удостовериться, что кобыла и в самом деле жеребая. Когда на голову ей скользнула уздечка, кобыла от удивления негромко заржала, но мешок с овсом заглушил ее ржание.
Затем воры вывели кобылу из конюшни и повели по лугу вниз к реке. Рядом с мостками была пришвартована небольшая баржа. Когда люди с кобылой приблизились, из тени деревьев выступил человек.
— Дайте взглянуть.
Голос его был хриплым от напряжения. Человек провел руками до животу кобылы и довольно хмыкнул.
— Та самая, все в порядке. Следите, чтобы с нее не упала попона, я не хочу, чтобы она замерзла здесь, на реке.
Сделав шаг назад, человек жестом показал, что кобылу можно грузить на баржу.
Кобыла доверчиво двинулась вперед. Ей еще не представилось случая узнать, что далеко не всем человеческим существам можно доверять. Руки, которые до этого касались ее, делали это очень осторожно; голоса, которые она до этого слышала, были мягкими и заботливыми. Да и чего ей было бояться графа Равенспира, который сам провел ее в поводу на баржу и привязал уздечку к поручням. Кобыла была слишком большой ценностью, и с ней обращались с величайшей осторожностью.
Глава 16
Дженни стояла у калитки, пытаясь услышать звук подъезжающей двуколки Эдгара. Еще не рассвело, и руки ее, державшие корзинку, мерзли даже в перчатках. Она услышала, как у нее за спиной открылась дверь домика.
— Эдгар опаздывает, — сказала она матери, обернувшись. — На него это не похоже.
Повернувшись, Дженни сделала несколько шагов по дорожке, ведущей к домику.
— Не надо тебе стоять на таком холоде, мама.
Она ласково подтолкнула Сару в тепло комнаты, зашла сама и закрыла за собой дверь.
— Заварю-ка я пока чаю.
Сара кивнула. Нахмурясь, как и дочь, она подошла к маленькому окошку. Эдгар всегда был надежным человеком. И если он говорил, что приедет в семь часов, этому можно было верить.
— Надеюсь, с ним ничего не случилось, — словно отвечая на мысли Сары, сказала Дженни, ставя на стол закипевший котелок с водой. — Только бы он не перевернулся по дороге на своей двуколке.
Девушка залила кипятком листья малины в чайнике, и по комнате поплыл приятный аромат.
Сара поставила на стол кружки и отрезала несколько ломтей хлеба. Намазав хлеб толстым слоем масла, она положила поверх масла мед и протянула один ломоть Дженни.
— Пожалуй, я тоже позавтракаю, — согласилась та, наливая себе в кружку чай и откусывая хлеб. — Может быть, мне стоит дойти до проселка и попросить кого-нибудь подвезти меня в замок. Или кто-нибудь из проезжих расскажет, почему Эдгар запаздывает.
Но Дженни уже понимала, что с Эдгаром что-то случилось, и не возражала, когда Сара набросила на плечи накидку, чтобы проводить дочь в предрассветных сумерках до проселка, связывающего деревеньку и замок.
Довольно скоро возле стоявших на проселке женщин остановилась телега.
— Доброе утро, миссис Сара, мисс Джейн, — приветствовал их возница, приподняв шапку. — Не замерзли вы в такой холод? Может, я могу вас подвезти?
— Мы ждали Эдгара из замка, Жиль, — ответила Дженни, узнав голос возницы. — Он должен был заехать за мной в семь часов, но почему-то задерживается. Леди Ариэль вчера сильно простудилась, и я хотела взглянуть, как она сегодня себя чувствует.
— Понятно, мисс Дженни, я вас подброшу, — сказал возница, спрыгивая с телеги, чтобы помочь девушке. — Леди Ариэль серьезно приболела? А ваша мама тоже поедет?
И он вопросительно посмотрел на Сару, которая решительно покачала головой и отступила на обочину. Сегодня у нее не было никакой необходимости снова вступать под своды замка Равенспир.
— У Ариэль была лихорадка, — ответила Дженни, уловив движение матери и поняв, что в замок она поедет одна. — Понимаете, у нее всегда были слабые легкие, и каждый раз, когда она простуживалась, с ней приходилось повозиться.
— Ну да, — рассудительно сказал возница, махая рукой Саре и снова садясь на свое место. — Нам никак нельзя позволить леди Ариэль разболеться. Что тогда будет со всеми нами?
И он опытной рукой развернул телегу на узком проселке, собираясь двинуться в ту сторону, откуда только что приехал.
— Хотя скоро мы все равно потеряем ее. Когда она переедет в Хоуксмур.
Дженни пробормотала что-то, что могло быть истолковано как согласие с его словами. Даже если Ариэль и не переедет в Хоуксмур, она не собирается оставаться в Равенслире.
Девушка погрузилась в размышления о планах своей подруги, на время позабыв свою тревогу об Эдгаре, и очнулась только, когда возница притормозил у сводчатого входа в огород позади замка Равенспир.
— Приехали, мисс Дженни. Проводить вас?
— Нет, спасибо вам, Жиль, я найду дорогу сама. Возница спрыгнул на землю, чтобы помочь девушке спуститься с телеги.
— На кухне всегда много народу, они и проводят вас. Дженни улыбнулась Жилю и направилась к замку. Она уверенно прошла по узкой тропинке между грядками огорода и подошла к двери на кухню.
— О, мисс Дженни! Вы пришли, чтобы навестить леди Ариэль, как я понимаю, — донесся до слепой приветливый голос Гертруды.
— Эдгар должен был заехать за мной в семь часов, но так и не появился, — Дженни позволила усадить себя в кресло у длинного кухонного стола. — Меня подвез Жиль.
— Ну и дела! — нахмурилась Гертруда. — Да и я что-то не видела сегодня утром Эдгара. Он обычно приходит сюда около шести позавтракать.
Кухарка обвела взглядом суетившийся на кухне народ.
— Эй, мистер Тимсон! Вы не видели сегодня Эдгара?
Тимсон покачал головой.
— Да вроде бы нет, миссис Гертруда.
Оглядевшись вокруг, он поймал за руку одного из поварят.
— Слушай, парень, сгоняй-ка в конюшню и взгляни, есть ли там мистер Эдгар.
Мальчонка бросился бежать сломя голову, а Гертруда присела рядом с Дженни, успокаивающе говоря:
— Ну а как чувствует себя ваша мама? Дорис сказала мне, что она тоже была здесь вчера, чтобы проведать леди Ариэль.
— Все в порядке, благодарю вас, — ответила Дженни, стараясь изгнать из памяти странное поведение матери накануне. После возвращения из замка Сара чувствовала и вела себя вполне нормально, так что не было смысла снова возвращаться к этому.
— О, миссис Гертруда, мистер Тимсон, быстрее идите сюда! — вбежал в кухню поваренок; глаза его округлились от возбуждения и страха. — Мистер Эдгар — он умер! Лежит совершенно холодный!
— Что?!
Тимсон был у двери еще до того, как Дженни и Гертруда успели подняться на ноги. Он схватил поваренка за ухо.
— Если это одна из твоих дурацких шуток, я тебе уши оборву!
— Да нет, мистер Тимсон, Клянусь Богом, нет! — бубнил паренек, не поспевая за слугой.
Гертруда, не церемонясь, взяла Дженни за руку и поспешила с ней за остальными.
Эдгар лежал на своей лежанке рядом с теперь уже остывшей жаровней. Глаза его были закрыты, лицо бледно как мел. Он не дышал, не заметно было ни малейшего признака жизни.
Тимсон замер рядом с лежанкой, беспомощно глядя на неподвижную фигуру. Гертруда приблизилась к нему вместе с девушкой, потом отступила на шаг, чтобы та могла осмотреть конюха. Дженни нагнулась, быстро расстегнула куртку Эдгара и просунула руку под фуфайку домашней вязки. Потом приложила ухо к груди Эдгара, притронулась пальцами к его рту.
— Он жив, — спокойно произнесла она.
— О-о-о, но мне так показалось, мистер Тимсон!.. — заныл поваренок, отступая подальше от слуги. — Честное слово, я думал, что он умер. Я и не думал шутить, мистер.
— Валяй отсюда! — велел Тимсон, угрожающе подняв руку.
Поваренок мгновенно исчез.
— Он просто мертвецки спит, — во весь голос объявила Гертруда, — Мне случалось видеть такое и раньше. Мертвецкий сон, а потом его душа отлетит к престолу Господа.
Она вытерла глаза уголком фартука.
— Бедный мистер Эдгар. Он был такой хороший человек. Леди Ариэль останется теперь одна-одинешенька.
Эдгар пошевелился, с губ его сорвался слабый стон.
— Спит он мертвецки или нет, но мне кажется, что он все-таки просыпается, — заметил Тимсон.