- Что это за вино? - Взяв в руки бутылку, он пристально посмотрел на этикетку. - Должно быть хорошим. Эта партия "Риохи" была недурна.
      - Плохое вино? - испуганно засуетилась Анжелика. - Наверное, показалось? Попробуй еще.
      Доминик попробовал, потом поднес бокал к свету.
      - Мути нет, но что-то не так. Не открывай больше бутылок из этой партии, пока я не проверю. - И поставил бокал на поднос, в котором оставалось еще около трети, явно не собираясь допивать вино.
      "В следующий раз нужно будет выбрать вино с более резким запахом", решила Анжелика. По крайней мере недовольство ее присутствием несколько растворилось в дискуссии о вине, к тому же Доминик выпил достаточно. Она подошла к покровителю, просунула руки ему под сюртук и провела пальцами по груди, ощутив тепло под тонкой льняной тканью сорочки.
      - Принести тебе что-нибудь еще, пока Не приехала твоя гостья?
      Грудь Анжелики, тесно прижимавшаяся к нему, тяжело вздымалась, и, опустив глаза, Доминик увидел под слоем румян и пудры ее хорошенькое личико, ряд жемчужных зубов, выпуклость грудей, приподнятых корсетом так, что соски почти выглядывали из выреза. Ничего не ответив, он подошел к окну и выглянул на улицу. Стоя спиной к Анжелике, капер не заметил, какой злобой вспыхнули ее глаза и как искривились губы при столь демонстративном пренебрежении ее чарами.
      "Женевьева, - думал меж тем Доминик, - конечно, не решится выйти из дома в такой ливень". Ломая голову, как бы помочь ей, он даже подумывал, не поездить ли по улицам в экипаже туда-сюда, чтобы поискать фигурку в цветастом платье. Но даже если предположить, что Женевьева бросит вызов природе, как догадаться, по какой из многочисленных улиц пойдет она с Ройял на Рэмпарт-стрит? Словом, занятие окажется бессмысленным. А если он разминется с ней, и Женевьева не застанет его дома? Черт побери! Делакруа вдруг понял, как ему нестерпимо хочется увидеть ее, и немедленно. Для Доминика было крайне неожиданно не только то, что он так страстно желает свидания с женщиной, но и то, насколько его пугает вероятная невозможность этой встречи.
      - Сайлас! Возьми зонт и поищи ее. На ней будет платье служанки и тюрбан.
      Не слишком точное описание, но больше он ничем не мог помочь слуге. Сайлас беспрекословно надел мокрый клеенчатый плащ и стоически отправился патрулировать улицу.
      - Она промокнет до нитки, - с сочувствием сказала Анжелика. - Я приготовлю пунш, чтобы твоя дама не простудилась.
      Наградой ей был благодарный взгляд.
      - Это очень благородно с твоей стороны, Анж. Приготовь на всякий случай.
      Стараясь скрыть победную улыбку, Анжелика отправилась на кухню. Доминик и не задумался над тем, почему это квартеронка так охотно предложила свою помощь и, казалось, не испытывала ни малейшей ревности. "Но с другой стороны, почему он должен думать об этом? - с горечью напомнила себе Анжелика. - Он ведь не сомневается, что его официальная содержанка не имеет права возражать, как бы он ни поступал". В конце концов, за то, что она ему давала, Доминик обеспечивал ее. Это было обыкновенное соглашение, испокон веку практикующееся в обществе, и, если женщина, заинтересована в том, чтобы оно действовало и дальше, она не должна предпринимать ничего, что могло бы разозлить ее благодетеля. Если только у нее нет способа завладеть и его телом, и его душой. Только тогда в ее власти будет изменить соотношение сил.
      ***
      Подняв фонтан брызг, Женевьева перескочила через глубокую лужу и выругалась: ее туфли наполнились водой. "Нужно быть сумасшедшей, чтобы решиться на такое, но если бы я осталась дома еще минуту, слушая, как Элиза и Элен обсуждают воланы и рюши, то грохнула бы что-нибудь об пол - быть может, одну из тех бесценных французских статуэток, которые принесла в дом моя мать как часть своего приданого и которые стали бы частью моей собственности", угрюмо думала Женевьева. Ее вспышки Гнева, как и вспышки ярости ее отца, всегда, хоть и ненамеренно, имели пагубные последствия в отличие от Элизиных. Та начинала плакать и бушевать, однако не нанося ни малейшего вреда имуществу и всегда вызывая огромное сочувствие у окружающих.
      За обедом Женевьева получила от отца разрешение на визит к урсулинкам и должна была немедленно сообщить об этом Доминику. Капер может отправиться на озеро Борн один. Теперь он знает, где находится бухта, и Женевьева в качестве проводника, в сущности, ему уже не нужна. Он, несомненно, бывалый мореход, чтобы вообще нуждаться в чьей-либо помощи.
      Несмотря на плотную накидку, которую ветер то и дело грозил сорвать, миткалевое платье промокло насквозь, и потемневшая юбка прилипала к ногам. Из тюрбана, наполнившегося водой и осевшего почти на глаза, ей на спину стекала холодная струйка. Женевьева не могла припомнить, чтобы когда-нибудь чувствовала себя так гадко.
      Она свернула с улицы Урсулинок на Рэмпарт-стрит, и воспоминание о своей спальне, горячей ванне и Табите, хлопочущей вокруг с пушистыми махровыми полотенцами и горячим чаем, накатило на Женевьеву с, неодолимой силой.
      Она замерзла, промокла и чувствовала себя слишком несчастной, чтобы встречаться сейчас с незнакомыми людьми. А Доминик Делакруа, если оставить в стороне одно существенное обстоятельство, был незнакомцем. Почему, собственно, она вообразила себе, что Доминик отнесется к ней сочувственно? Вполне вероятно, он рассмеется и скажет, будто никак не ожидал ее в такую непогоду, так что сама, мол, виновата.
      Жалко шмыгнув носом, она остановилась посреди реки, в которую превратился тротуар. Надо вернуться домой. В конце концов, потребность в упражнениях и прогулке на свежем воздухе уже удовлетворена. Но в тот момент, когда она повернула назад, послышался голос:
      - Мадемуазель! - Женевьева резко обернулась и увидела, что ей навстречу спешит некто в клеенчатом плаще и с огромным зонтом. - Мадемуазель, следуйте за мной, пожалуйста.
      Это был Сайлас, тот самый похититель, который не проявил ни малейшей щепетильности в выборе средств, когда утихомиривал ее. "Правда, он всего лишь выполнял приказ, это Доминику недостало щепетильности", - напомнила себе Женевьева. Слуга подошел и поднял зонт над ее головой. И хотя прикрываться зонтом уже поздновато, но отказаться было бы нелюбезно.
      Они дошли до дома, у порога которого плескалась бурлящая на тротуаре вода, и Сайлас стукнул молоточком. Дверь в тот же миг распахнулась, и на пороге появился элегантный, причесанный волосок к волоску Доминик, который сказал именно то, что она боялась услышать и чего он вовсе не собирался говорить:
      - Глупая девочка! Что заставило тебя выйти из дома в такой ливень? Ты выглядишь как мокрый котенок! - В голосе Делакруа ей послышалось скорее раздражение, чем радость, и это было уже чересчур.
      - Мне нужны упражнения на воздухе, - огрызнулась она, поворачиваясь, чтобы уйти.
      - Вернись! - Доминик схватил ее за руку и втащил в холл, мокрую и униженную. - Ты никуда не уйдешь, а отправишься наверх и примешь ванну. - И, подталкивая ее к лестнице, давал распоряжения Сайласу:
      - Немедленно принеси горячей воды и пунша.
      Женевьева вопреки тому, чего желала больше всего на свете, все-таки попыталась освободиться от обнимавшей ее за талию руки и сердито оглядывалась по сторонам. И тут ее глаза встретились с устремленным на нее взглядом Анжелики, которая стояла в дверях гостиной, наблюдая за происходящим с враждебным недоумением. Толкая вверх по лестнице упирающуюся, совершенно мокрую Женевьеву, Доминик вовсе не выглядел как умирающий от любви человек, что, впрочем, не удивило Анжелику: кому понравится растрепанное, заляпанное грязью, одетое в какие-то жуткие тряпки существо. Может быть, ему просто от нее что-то нужно и таким способом он пытается получить желаемое? Женевьева довольно беспомощно отбивалась от Доминика, зная уже, что сопротивляться бессмысленно.
      - Не будешь ли ты любезна делать то, что тебе велят, Женевьева, повелительно сказал Доминик. - Не заставляй нести тебя, потому что тогда и я промокну. И если ты не сбросишь мокрую одежду, то заработаешь воспаление легких.
      - Если мне будет позволено вернуться домой, я там и переоденусь! закричала она в ответ. - Я пришла сюда вовсе не затем, чтобы со мной обращались как с ребенком.
      Доминик только усмехнулся:
      - Ну разумеется, нет; Я прекрасно знаю, зачем ты сюда пришла, и мы непременно займемся этим в свое время. - И снова по-хозяйски подтолкнул ее.
      Женевьева, к своему великому стыду, почувствовала, что краснеет. Спотыкаясь, гостья пошла наверх, справедливо решив, что дальнейшее сопротивление поставит ее в еще более неловкое положение. Она все еще чувствовала спиной взгляд квартеронки.
      - Ты обещал, что Анжелики не будет дома, - упрекнула Женевьева, сознавая, что в этом-то уж она точно права.
      - Да, прости, - небрежно извинился он, вталкивая ее в спальню. - Анжелике некуда было пойти в такой дождь. Ты ей не мешаешь, и она, разумеется, не будет мешать тебе, так что не думай о ней. - Развязав шнурок капюшона, Доминик снял с Женевьевы тяжелую от воды накидку. - Вылезай немедленно из этих тряпок. Я отдам их Сайласу, и он их высушит на кухне.
      - Но в чем же, Господи, я тогда останусь? - не без сарказма спросила Женевьева, снимая тюрбан и встряхивая потемневшими влажными волосами. - В любом случае ничего Анжеликиного я не надену.
      - Нет, конечно, - согласился он с пугающим спокойствием. - Ее вещи тебе велики. - Крутанув ее, словно волчок, он расстегнул крючки на платье и стянул его вниз. - Теперь сними его.
      - Да, но что я надену? - повторила Женевьева, переступая через кучу ярких тряпок, прилипших к мокрым щиколоткам.
      - Не вижу необходимости, чтобы ты вообще что-нибудь надевала, - ответил Доминик весело и стащил с Женевьевы сорочку.
      Он взял в ладонь ее прохладную округлую грудь и стал ласкать сосок, пока тот не превратился в твердый, тугой бутон. У Женевьевы перехватило дыхание. Острое ощущение, появившееся у нее внизу живота, было почти болезненным, и руки ее невольно взлетели и обхватили его мощные плечи. Она чувственно облизнула верхнюю губу. Этот столь выразительный знак растущего желания не ускользнул от Доминика - в бирюзовых глазах вспыхнул огонь ответной страсти. И тут раздался громкий стук в дверь.
      - Одну минуту, Сайлас, - со скорбной улыбкой произнес Доминик и с явным нежеланием освободил грудь Женевьевы из мучительно-сладкого плена. - Снимай это, живо. - Большим и указательным пальцами он взялся за шнурок, стягивавший на талии панталоны, и те упали к ее ступням. Бросившись к шкафу, он выхватил оттуда какое-то шелковое одеяние с парчовыми кистями и накинул ей на плечи. Это будет подходящим прикрытием.
      Женевьева хотела снова заявить, что не станет надевать одежду Анжелики, но Доминик разрешил Сайласу войти, и пришлось повернуться спиной к двери, поспешно просовывая руки в рукава. Тут ей стало ясно, что халат не мог принадлежать Анжелике. Рукава доставали ей почти до колен, и обернуться в этот наряд она могла бы по крайней мере раза три. Ноги ее путались в складках, ниспадавших на пол и образовавших вокруг некое подобие многоцветного шелкового моря. Поэтому Женевьева и стояла неподвижно лицом к стене, пока у нее за спиной шли какие-то приготовления.
      - Возьми эти вещи и высуши их, Сайлас! - Доминик собрал разбросанную одежду и вручил все невозмутимому матросу.
      - Ты что, как жена Лота, превратилась в соляной столп? - поддразнил Женевьеву Доминик, его вибрирующий, глубокий голос звучал весело. - Ты уже минут десять стоишь как вкопанная.
      Спеленутая необычным нарядом, Женевьева неловко повернулась:
      - Боюсь, ходить в этом одеянии мне будет трудновато. Оно, видимо, принадлежит великану.
      - Это принадлежит мне, но по сравнению с тобой, фея, почти любой покажется великаном. Снимай халат и марш в ванну.
      Доминик скинул сюртук, расстегнул перламутровые пуговицы на манжетах сорочки и осторожно закатал рукава.
      Увидев бронзовую кожу, мощные мускулы предплечий, Женевьева судорожно сглотнула. "Рукава он мог закатать лишь с одной целью", - рассеянно подумала она, борясь с парчовыми кистями. Только Табите позволялось мыть ее в ванне, вытирать полотенцем. Так она делала с тех самых пор, как родилась Женевьева. Мужчины этого никогда не делают. Или делают?
      Доминик потрогал рукой воду в фарфоровой сидячей ванне и мягко позвал:
      - Поторопись, вода остывает. Почему она так робеет? Прошлой ночью ей вовсе не было неловко. Она без малейших колебаний сама предложила ему себя, поддавшись необоримому зову собственной плоти. Что же изменилось? Может быть, дело в том, что сейчас день? Мысль была настолько нелепа и прозаична, что Женевьева чуть не рассмеялась. И, решив, что это обыкновенная нервозность, стоять столбом просто глупо, скинула халат.
      Доминик окинул ее взглядом с головы до ног, прищурился, и на губах его заиграла манящая улыбка.
      Женевьева пересекла комнату, ступнями ощущая поверхность ковра - мягкую, теплую и чуть покалывающую. Казалось, все ее чувства до предела обострены: она слышала дробь дождя по оконному стеклу, плеск воды под пальцами Доминика, шуршание его штанов из оленьей кожи, когда он опустился возле ванны на колени.., видела, как пляшут отраженные в зеркалах фитильки масляных ламп.., чувствовала запах свечного воска, чужих сладких духов, рассыпанной на туалетном столике пудры, мыла, которое Доминик держал в руках, и собственных мокрых волос, пряди которых прилипли к лицу.
      Женевьева подошла к ванне, постояла немного, поджимая пальцы ног и икрами прижавшись к бедру ожидавшего ее на коленях Доминика. Молча медленно он обхватил тонкую щиколотку; рука его Поползла выше, ласково пощекотала мягкую чувствительную ямочку под коленом, скользнула по бедру и легко коснулась ягодицы. Женевьева задрожала и подумала, что не сможет двинуться с места и войти в ожидающую ее воду. Дразнящие движения ищущих пальцев Доминика лишали ее воли, и в следующее мгновение она упала на колени рядом с ним.
      Он отнял руку, и Женевьева почувствовала, как коже ее стало холодно.
      - Садись, фея, - велел он охрипшим голосом, помог переступить через край ванны и молча смотрел, как она медленно погружается в благословенно теплую воду. - А теперь, - ласково пообещал Доминик, - я устрою тебе такое купание, какого у тебя никогда еще не было. Откинь голову.
      Одной рукой взяв медный кувшин, из которого поднимался пар, другой он поднял мокрую от дождя копну ее волос и тонкой, приятной струей начал лить воду Женевьеве на голову и плечи.
      - У тебя невероятно красивые волосы, - прошептал он голосом, таким же ласковым, как прикосновение его рук. - Я никогда не видел волос такого необычного цвета и таких шелковистых.
      Слушая его нежный шепот и ощущая чувственное касание его рук, Женевьева вздрагивала от легких приятных волн, пробегавших по спине, и, крепко сомкнув веки, полностью отдалась сладостному восторгу: теплому потоку воды, энергичному движению его рук, высушивающих мохнатым полотенцем блестящую копну волос, а потом осторожно наматывающих полотенце ей на голову в виде чалмы.
      Ни один дюйм кожи не укрылся от ласкового прикосновения его намыленных рук, хотя Доминик не столько мыл ее, сколько расчетливо, искусно и умело возбуждал. Казалось, он намерен был отыскать самые чувствительные и сокровенные места, и Женевьева сама с удивлением открывала их для себя. Выяснилось, что уши удивительно чувствительны к порхающим прикосновениям его языка, вызывающим сладкую чувствительную боль. А ноги... Когда Доминик проводил рукой по ее ступням, массировал пальчики, это отзывалось истомой в самых неожиданных частях ее тела. В конце он широко развел ее бедра, и жаркая плоть запульсировала под его пальцами. Женевьева почувствовала изысканное наслаждение, которое стало логическим, неизбежным продолжением всего того, что он делал раньше, и замыкало круг возбуждающих прикосновений к каждой клеточке ее тела.
      Когда он, растерев ее полотенцем, положил на постель, Женевьева думала, что это вот и есть предел наслаждения. Однако, наблюдая за тем, как Доминик раздевается, быстро, без лишних движений, как подходит к ней, мощный и завораживающе красивый, как страсть заставляет восстать его плоть, она ощутила, что у ее тела и у ее мозга нет предела для наслаждения.
      Доминик стоял у края кровати, глядя на нее сверху в вниз.
      - Скажи что хочешь меня, - страстно сказал он. Женевьева обхватила пульсирующий ствол, которому предстояло наполнить ее. Она понимала, что имеет в виду Доминик: прежде он заботился только о ней, старался доставить ей удовольствие, следил за тем, чтобы не причинить боли ее нежной неопытной плоти неосторожным движений. Теперь он хотел получить то, чему научил ее.
      - Хочу, - прошептала она.
      И встала на колени, и, как он научил ее, нежно взяла губами его восставшую плоть, каждым натянутым нервом воспринимая его желание и стараясь дарить наслаждение... Женевьева чувствовала его руки на своей склоненной голове пальцы лихорадочно перебирали ее чуть влажные на затылке волосы, - слышала его частое, прерывистое дыхание, когда обхватывала руками и впивалась пальцами в его сильные, упругие ягодицы. Страсть вскипала в Доминике со все возрастающей силой, он стиснул Женевьеву в железном объятии, и они сплелись в единую, неразделимую спираль. Потом он вдруг внезапно, к ее полному изумлению, отстранился от нее и, не в силах больше ждать, прижал спиной к постели.
      Женевьева смотрела вверх, в незнакомые глаза - глубокие, темно-синие Океаны бушующей страсти.
      - На этот раз ты должна идти со мной до конца, как ты умеешь, фея, произнес он охрипшим голосом, опускаясь, чтобы она могла принять его жаждущую плоть.
      Женевьева услышала собственный стон - ее тело сомкнулось вокруг его плоти... А он проникал в нее все глубже и глубже, и с каждым толчком движение его становилось все более настойчивым. Теперь его ничто не сдерживало, и его плоть стала частью ее самой. Женевьева поняла, что ее наслаждение зависит от нее самой и стала двигаться в такт ему, нетерпеливо впиваясь ногтями в его ягодицы. Еще миг - и взрыв сотряс все ее существо, она закричала на всю комнату, и почти одновременно раздался крик Доминика.
      ***
      Прошла вечность, прежде чем, очнувшись, она снова почувствовала тяжесть его тела, казалось, готовую раздавить ее, ощутила его сухие губы на своей шее и вновь осознала себя. Она лежала, широко раскинув руки и все еще обнимая его ногами, в той позе, в какой рухнула в забытье после взрыва. Когда Женевьева ласково провела рукой по его гибкой мускулистой спине, Доминик приподнялся и поцеловал ее в губы. "Поцелуй-подтверждение, - подумала Женевьева, - но подтверждение чего?" Этого она не знала.
      Делакруа медленно перекатился через нее и лег рядом, его теплая рука по-хозяйски сжимала ее бедро. Потом с загадочным тихим смешком он встал с кровати.
      - Что смешного? - спросила Женевьева; теперь, когда его не было рядом, она вдруг почувствовала страшную неуверенность в себе.
      - Ну что ты, я смеюсь не над тобой, я смеюсь оттого, что всегда приятно убедиться в собственной правоте. Да и насчет тебя. - Доминик наклонился, чтобы еще раз поцеловать ее.
      - Ив чем же именно ты не ошибся? - настойчиво спросила она, поскольку Делакруа явно не был склонен углубляться в подробности.
      Доминик тряхнул головой и хитро улыбнулся:
      - Я-то знаю, а тебе это предстоит еще открыть, фея.
      - Не думаю, будто осталось что-то, чему мне еще предстоит научиться в любви. - И Женевьева насупилась.
      - А вот тут ты сильно ошибаешься, моя дорогая! - И Доминик от души рассмеялся. - Ты только скользнула по поверхности, в чем у тебя будет возможность убедиться, когда мы отправимся на озеро Борн.
      Женевьеву снова охватил азарт:
      - Когда это будет? Пана уже позволил мне отправиться к урсулинкам.
      - Послезавтра. - Доминик ополоснул остывшей водой лицо и шею и потянулся за мылом. - Сайлас будет ждать тебя под монастырской стеной в три часа и отвезет на "Танцовщицу". Мы уйдем с вечерним приливом.
      - Что мне взять с собой?
      Доминик был озадачен. Мужчина не понимал, зачем что-либо брать? К тому же на корабле так мало места для вещей.
      - Но надо же мне взять дорожную сумку, - объяснила Женевьева, выбираясь из постели. - Я ведь не могу уехать из дома на три дня без сменной одежды и прочих принадлежностей. Подумай, как странно бы это выглядело.
      Доминик что-то недовольно буркнул себе под нос, но вынужден был согласиться:
      - Ну что ж, раз тебе нужна дорожная сумка, полагаю, глупо оставлять ее пустой. Я никогда не брал на "Танцовщицу" женщин, равно как и члены команды. Молю Бога, чтобы они не слишком бурно возражали.
      - А почему они должны возражать? - недовольно спросила Женевьева, отпивая глоток пунша, который, нетронутый, так и стоял на сервировочном столике.
      - Моряки очень суеверны. Они могут счесть твое присутствие дурным знаком, - объяснил капер. - Иди-ка теперь ты помой мне спину.
      Глава 9
      - Все, Джонас, ты можешь идти. Я сама позвоню в дверь. Перед тяжелыми деревянными воротами в каменной монастырской стене Женевьева улыбалась своему провожатому, который, поставив на тротуар чемодан хозяйки, с сомнением смотрел на нее.
      - Я должен проводить вас внутрь, мадемуазель.
      - В этом нет необходимости. - Женевьева взялась за веревку для звонка, подвешенного над дверью рядом с зарешеченным окошком. - Мне просто необходимо собраться с мыслями перед встречей с монахинями.
      Джонас поскреб засаленные волосы. Здесь, под стеной монастыря, с мадемуазель Женевьевой ничего дурного не может случиться, а если она хочет подготовиться к вступлению в святую обитель, так это ее право вполне можно понять. С другой стороны, слуга не знал, как к этому отнесется месье Латур, что было очень важным соображением.
      Женевьева надеялась, что в сопровождающие ей дадут одного из молодых рабов. Любой, кроме Джонаса, с тех пор как она себя помнила, без единого звука повиновался бы ее распоряжению и удалился.
      - Ты вернешься поздно, - уговаривала она старого слугу, - а я знаю, что мадам хотела послать тебя на рынок. Ты еще не успеешь дойти до конца улицы, как я уже позвоню.
      Немного поразмыслив, Джонас кивнул. Женевьева была его любимицей, к тому же подобную просьбу нельзя счесть неразумной. Помахав ей рукой, он двинулся по улице, добрел до угла, но там остановился и обернулся. Женевьеве ничего не оставалось, как бодро дернуть веревку. Звон колокольчика достиг ушей старика, и он, удовлетворенно махнув еще раз, скрылся за углом.
      Пока никто не успел открыть ворота, Женевьева, схватив чемодан, ринулась к противоположному углу. На углу Женевьеву ждал закрытый экипаж. Как только она поравнялась с ним, дверца распахнулась.
      - Куда это вы так летите? - спросил Сайлас, ступая на тротуар. - Я не уеду, не дождавшись вас.
      - Я вас не видела, - задыхаясь, объяснила Женевьева. - Мне нужно убраться подальше от монастыря, пока ворота не открыли.
      Сайлас безразлично буркнул что-то себе под нос. Подробности его мало интересовали. Он заботился лишь о том, чтобы точно выполнить приказ хозяина, хоть и не одобрял его. Жестом он показал Женевьеве на открытую дверцу, и та быстро села в экипаж, желая как можно скорее оказаться в безопасности, подальше от этой улицы. Сайлас и чемодан немедленно тоже оказались в экипаже, дверца захлопнулась, и лошади рванули вперед.
      Женевьева выглянула в маленькое окошко, чтобы понять, какой дорогой они едут к пристани. Но вместо того чтобы следовать по направлению к набережной, они двигались по Чартрес-стрит. Возле биржи Масперо экипаж остановился.
      - Что мы здесь делаем?
      Сайлас ответил не сразу. Он открыл дверцу, спрыгнул на землю и, как обычно, молча показал, что необходимо следовать на ним на биржу. Там они поднялись по лестнице в контору, где Женевьева уже однажды побывала. На сей раз, однако, кабинет оказался пуст.
      - Месье хочет, чтобы вы переоделись вот в это, - коротко сообщил Сайлас, указывая на одежду. - Я буду ждать вас за дверью.
      Осмотр показал, что в аккуратно сложенной стопке были полотняные бриджи, батистовая сорочка, чулки, вязаная шапочка и пара черных туфель с дешевыми пряжками. Женевьева была удивлена. Она никогда в жизни не носила бриджей, хотя, бывало, завидовала той свободе движений, какую дает мужская одежда. Быстро скинув старое, выцветшее и явно вышедшее из моды платье, натянула бриджи, обнаружив, к своему удивлению, что они пришлись ей точно впору. "Хотя ничего удивительного в этом нет, - подумала она, продевая руки в рукава сорочки. - У Доминика такой большой опыт по части женских форм, что он наверняка может определить размер на глаз".
      Зеркала в комнате, к сожалению, не было, поэтому посмотреть на себя не удалось. Убрав волосы под шапочку и сунув ноги в туфли, Женевьева поняла, что они великоваты. Но рядом лежала папиросная бумага, видимо, для того тут и оставленная, чтобы набить ею мысы, Открыв дверь и встретив оценивающий взгляд Сайласа, Женевьева невольно зарумянилась от смущения. Жаль, что у нее нет возможности составить собственное представление о своем внешнем виде, прежде чем показываться ему на глаза. Но Сайлас, кажется, остался доволен, так как коротко кивнул и указал рукой в сторону лестницы.
      Они снова сели в экипаж. Там Женевьева запихала в чемодан, где, к счастью, не было ничего, кроме щетки для волос, гребенки, лент и пары чистого белья, свое смятое платье, нижнюю юбку, лифчик, чулки и туфли.
      - Почему мне нужно было одеться таким образом? - спросила она молчаливого Сайласа.
      - Месье велел.
      Поскольку Сайлас, видимо, считал подобный ответ исчерпывающим, Женевьева тоже замолчала. Экипаж ехал вдоль набережной, подпрыгивая на мощеной мостовой.
      На сей раз она соскочила на тротуар опередив своего провожатого и нетерпеливо стала читать названия, выведенные на покачивающихся судах. Неловкость от того, что она в мужском костюме, исчезла и появилось восхитительное чувство свободы: маскарад оказался в высшей степени удачным, и девушка чувствовала себя в новом наряде удивительно удобно. Никто бы не узнал в этом мальчишке Женевьеву Латур.
      - Туда, парень. - Сайлас тронул ее за плечо и, взяв на плечо чемодан, пошел по сходням на палубу белоснежного фрегата.
      Очутившись на сверкающей, до блеска надраенной палубе, Женевьева стала искать Доминика. Она ожидала, что здесь будет царить шумная предотъездная суета, но увидела спокойствие и идеальный порядок. Матросы стояли, выстроившись вдоль борта в состоянии полной готовности к отплытию. Хозяина корабля нигде не было видно. Сайлас повелительно кивнул, указывая направление, и она, спустившись за ним по тесной лесенке и пройдя по тесному коридору, очутилась в каюте, которая несказанно удивила ее.
      Женевьева не знала, чего ожидать на корабле Доминика Делакруа, но ей представлялись пиратские картинки: абордажные сабли, пистолеты, бутылки пустые и полные, головорезы с серьгой в ушах и заткнутыми за пояс ножами, тесные, грязные, переполненные трюмы, куда матросы заглядывают лишь для того, чтобы урвать часок сна между сражениями и приключениями. То же, что увидела сейчас Женевьева, было обычной комнатой, разве что с круглыми, а не прямоугольными окнами. В эти окна, выходящие на корму, заглядывало солнце и освещало полированную поверхность стола и стульев, великолепие изумрудного ковра, сверкало в хрустальных гранях графина и бокалов, мерцало на тяжелых серебряных подсвечниках. Широкая кровать, никоим образом не напоминающая походную койку, стояла как раз под окнами.
      Сайлас опустил чемодан на пол:
      - Месье желает, чтобы вы поднялись на мостик, как только распакуете вещи. - И, не сказав больше ни слова, вышел, закрыв за собой дверь.
      Женевьева была слишком взволнована, чтобы заниматься своими вещами. Она никогда не плавала на таком большом корабле, хотя излазила вдоль и поперек остовы судов, строящихся на верфи у отца, внимательно прислушиваясь к разговорам кораблестроителей, так что навигационная терминология и конструкция судов были ей знакомы. Но сейчас ей, сбежавшей из монастыря и от всей своей прошлой жизни, предстояло отправиться под носом у всего новоорлеанского общества с капером (да каким!) в плавание, которое нанесет серьезный урон ничего не подозревающему отцу и доставит неслыханно огромное, бесстыдно запретное наслаждение ей самой. Взгляд на мгновение задержался на широкой кровати. Доминик сказал, что никогда не брал с собой в плавание женщин. Быть может, его слова означали, что он никогда не делил эту постель ни с кем другим? Эта мысль доставила Женевьеве явное удовлетворение.
      Покинув каюту, она прошла по узкому коридору, поднялась по лесенке, выбралась на залитую солнцем палубу, отыскала ведущий на капитанский мостик трап именно там, где и ожидала, и, начав проворно взбираться по нему, услышала дробь подбираемых швартовых тросов, скрежет подъемного ворота и мерный топот ног. Матросы, взявшись за перекладины, крутили ворот. Кто-то затянул монотонную ритмичную песню, моментально подхваченную остальными, и Женевьева почувствовала небывалое ощущение свободы, словно птица, выпущенная из клетки и впервые вольно взмахнувшая крыльями.
      Вдруг наверху послышался властный голос, отдававший приказы. Доминик стоял за спиной рулевого, заложив руки за спину, и, задрав голову, напряженно наблюдал, как большие белые паруса наполняются ветром. Он обводил взглядом изгибы береговой линии, оживленное движение судов на Миссисипи - ничто не ускользало от его взгляда. Он немедленно и безошибочно принимал решения. Это был совсем не тот Доминик, какого она видела в бальном зале или в спальне. Не безукоризненно одетый креольский джентльмен с циничными речами и вопросительно поднятой бровью, а моряк, пират, авантюрист за работой - в рубашке с короткими рукавами и бриджах; сильная, загорелая шея выступала из открытого ворота рубашки; густую копну волос цвета темного ореха трепал ветер.
      Женевьева вдруг почувствовала себя здесь лишней, чуть ли не помехой успешному выполнению этой работы. Вместо того чтобы подойти к Доминику и засвидетельствовать свое прибытие, она, прислонившись к перилам палубы, стала наблюдать, как матросы на корме споро выполняют привычную работу. Капер продолжал прокладывать курс, и фрегат, маневрируя среди других судов и оставляя позади себя след бурлящей воды, уверенно двигался вниз по реке.