Однако теперь Делакруа уже не был уверен в том, что хочет именно этого. Гнев его куда-то улетучился, уступив место любопытству и безошибочно узнаваемому появлению желания. Не такой уж она и ребенок. Эти завораживающие глаза - отнюдь не детские глаза. Если Женевьева этого хочет, чем он в конце концов рискует, пойдя ей навстречу? Правда, обучение неопытных девушек не входило в круг занятий, приносивших каперу большое удовольствие, но, если чутье ему не изменяет, эта фея с тигриными глазами обещала стать весьма пылкой ученицей.
      - Ну что ж, желаете учиться - я готов способствовать. - И, продолжая улыбаться, Доминик стянул платье с ее бархатистого плеча, затем бретельку, обнажив перламутровую грудь с розовым "наконечником".
      Губами он легко провел по мягкой выпуклости и, когда язык коснулся затвердевшего холмика, услышал ее сдавленный вздох. Еще один, последний раз посмотрел ей в лицо и увидел там то же, что видел за минуту до этого. Теперь ее приоткрытые губы и глаза, в которых плескалось любопытство, еще откровеннее свидетельствовали о нетерпеливом возбуждении. "Интересно, пожалеет ли она об этом потом?" - словно услышал он последнее неясное бормотание совести.
      - Женевьева, если вы собираетесь остановить меня, сделайте это сейчас, потом будет поздно.
      Вместо ответа она нежно погладила его по щеке, и Доминик издал короткий вздох, покоряясь сладостной неизбежности.
      Он приник губами к ямочке у нее под горлом и ощутил быстрое, неровное биение пульса. Подложив руку девушке под спину, приподнял ее и нащупал крючки платья. Под его нетерпеливыми пальцами они вмиг расстегнулись, и Женевьева снова упала на кровать. Склонившись к ее плечу, Доминик с мучительной медлительностью стянул до пояса платье, затем белье. Затем он снова приподнял девушку и, скомкав, поднял юбки, обнажив ее бедра.
      Нагой спиной Женевьева ощущала прохладу шелкового покрывала. На какой-то миг ее охватила паника. Что с ней происходит? Как это могло случиться? Почему позволяет, нет, даже поощряет это? Но уже в следующий миг, почувствовав его крепкую руку на своем животе, Женевьева обо всем забыла. Ее волосы разметались по подушке, а кровь все кипела и кипела в жилах. Конечно, у нее не было никакого опыта, но в ней уже просыпалась женщина - всплывал восторг плотского наслаждения, наполняя все тело влажным теплом.
      Ладонь Доминика проскользнула меж ее сомкнутых бедер и начала медленно обследовать интимную плоть, отчего слезы стыдливого наслаждения наполнили глаза, но Женевьева скрыла их, опустив ресницы. Доминик снова захватил ее губы своими, а рука продолжала ласково, но неумолимо двигаться к трепещущему зениту желания. Вдруг он почти с дьявольской расчетливостью убрал руку на несколько долгих секунд, и Женевьева вся воспламенилась терзающим, адским огнем отчаянного желания и мучительной жаждой его утоления.
      Она медленно подняла длинные влажные ресницы, и ее полные страсти глаза встретились с устремленным на нее взглядом. Его глаза бирюзовым огнем страстно горели на напряженном лице от едва сдерживаемого вожделения. Младшая Латур поняла, что больше не увидит в глазах капера унизительной насмешки. Оборонительные укрепления Делакруа рухнули: его желание было столь же сильным, открытым и осознанным, как и ее.
      Женевьева дрожала, чувственный огонь медленно охватывал ее, пока Доминик лихорадочно стаскивал с себя одежду. Затем он раздвинул ее бедра и повлажневшую нежную плоть. На миг почувствовав сопротивление, он нежно коснулся языком уголка ее рта и прошептал ласковые, успокаивающие слова.
      Резкая разрывающая боль обожгла Женевьеву. Ее невольно вырвавшийся крик Доминик погасил поцелуем, и боль отступила. Очень нежно Доминик целовал ее глаза, кончик носа, чувствительные уголки губ. Ласкал грудь и соски, которые становились податливыми под его легким прикосновением, и напряжение начало покидать ее. Продолжая гладить ее трепещущее тело, он входил в нее глубже, глубже, и, когда достиг, казалось, самого донышка этой маленькой бездны, Женевьева испытала невыразимое наслаждение.
      Двигаясь внутри ее плавно и равномерно, Доминик все время наблюдал за ней, прислушиваясь к тому, что происходит в ее теле, в своем собственном, и, когда почувствовал, что она готова, ускорил ритм. Женевьева, обхватив его стальные плечи, отдалась ему целиком, и оба они, как в омут, бросились в водоворот страсти.
      ***
      Женевьева лежала неподвижно, прислушиваясь к тихому тиканью часов и прижимаясь к дремлющему Доминику. Удивительный покой, какого она никогда прежде не испытывала, растекался по ее телу. Так вот, значит, что это такое, что приводит в оцепенение и отвращает Элен, о чем шепчутся на террасе матроны, что так пугает Элизу, хоть она и любит величественно рассуждать о супружеском долге. Вот это восхитительное событие - долг? Ее тихий радостный смех наполнил комнату и заставил Доминика очнуться от собственных раздумий.
      - Что тебя так позабавило. Тигриные Глазки? - Приподнявшись на одном локте и склонившись над ней, Делакруа изучающе вглядывался в ее лицо.
      - Я, кажется, пропала.
      - Напротив, - растягивая слова, возразил он и накрутил себе на палец ее золотистый локон. - Ты, по-моему, стала гораздо лучше. Девственность утомительное бремя для страстной женщины.
      - А я - страстная женщина? - спросила она без всякого удивления и кокетства. Доминик рассмеялся:
      - О да, Женевьева. Без сомнения. - С неожиданной энергией он встал с постели и распахнул дверь:
      - Сайлас, принеси вина и ужин на двоих.
      Женевьева смотрела, как он в своей великолепной, лишенной ханжеской стыдливости наготе подошел к столу и налил в бокал бренди. Мужчины и впрямь очень красивы, решила она. Для художника мужское тело должно быть не менее привлекательным, чем женское. Хотя в обоих случаях это, разумеется, зависит от конкретного натурщика. Тот, кто возвращался сейчас к кровати, был бы непревзойденным натурщиком: тонкая талия, стройные узкие бедра и длинные мускулистые ноги, слегка покрытые вьющимися волосами.
      Доминик перехватил ее откровенно оценивающий взгляд, и улыбка тронула его губы, затеплилась в глазах.
      - Страстная-то ты, может быть, и страстная, фея, но, полагаю, тебе лучше прикрыться, пока сюда не вошел Сайлас. Его-то все это ничуть не волнует, но если ты более или менее соответствуешь моему представлению о маленькой Женевьеве, то тебе будет небезразлично.
      Намек не понять было невозможно: разумеется, Доминик считал, что в ней менее - невинности и более - развратности. Женевьева вскочила с постели, схватила покрывало и укуталась в него. В ее ситуации возражать против правды было неуместно: она появилась в этой комнате невинной девочкой, а сейчас ведет себя как самая бесстыдная распутница. Женевьева не думала, что Доминик, сказав это, хотел обидеть или унизить ее; это было просто констатацией факта. Похоже, придется пересмотреть собственное представление о себе. Забавно, но подобная мысль вовсе не показалась ей ни шокирующей, ни настораживающей - лишь волнующей.
      Громко постучав в дверь, вошел Сайлас, неся поднос с холодным мясом, сыром, пирожными, графином вина и двумя бокалами. Конечно, он не мог не заметить Женевьеву, покоящуюся на подушках, и ее одежду, разбросанную по полу, но его невидящий взгляд был устремлен прямо перед собой. Оставив поднос на столе и подойдя к двери, он, однако, сказал:
      - Можно два слова, месье?
      Доминик, в этот момент надевавший панталоны, нахмурился.
      - Ну, давай. - Закрепив кушак, он прошел к столу, налил вина в один бокал и бренди себе - в другой.
      - Анжелика... - Сайлас прокашлялся. - Она желает знать, когда освободится комната.
      - Можешь передать, что я не знаю, - резко бросил Доминик. - Пусть переночует в другой.
      - Кто такая Анжелика? - спросила Женевьева, принимая бокал рубинового вина.
      Лицо Делакруа стало непроницаемым, словно на него упало забрало.
      - Тебя это не касается. Пей свое вино.
      - Но это ее дом? - продолжала настаивать Женевьева, явно не обращая внимания на предупреждение. - Во всяком случае, не думаю, что это может быть твоей спальней.
      Доминик вздохнул и постарался проглотить грубое замечание, готовое было сорваться с губ.
      - Дом принадлежит мне, это моя спальня. Но я здесь не живу.
      - Конечно, здесь живет Анжелика. - Женевьева" сделала глоток и снова оглядела комнату. - Она скорее всего квартеронка на содержании?
      - Совершенно верно. - Доминик снова вздохнул. - Я не желаю далее участвовать в этом допросе. Анжелика не имеет к тебе никакого отношения, так же как и ты к ней. Это ясно?
      Женевьева пожала плечами. Предмет едва ли стоил спора, и ничего удивительного в том, что Доминик Делакруа содержал любовницу-квартеронку, тоже не было, во всяком случае, это куда менее удивительно, чем то, что Женевьева Латур сидела в постели этой квартеронки. Вся разница между ними состояла в том, что одна продавала то, что другая дарила.
      - Когда ты собираешься послать ультиматум папа? - спросила Женевьева, переключая допрос на предмет не менее интересный, не забыв при этом взять сырную тарталетку с блюда, которое Доминик поставил ей на кровать.
      - Когда я сделаю что? - вопрос прозвучал, как щелчок хлыста, и Женевьева с замиранием сердца осознала, что невольно предала Николаса.
      Она не собиралась открывать, что знает все детали плана Доминика, только хотела дать понять, что догадалась о них в общих чертах и готова помочь Доминику, чтобы у него отпала нужда использовать ее сестру. Но события этого вечера притупили бдительность Женевьевы. Капер оставался очень опасным человеком, хотя и подарил ей восхитительную ночь.
      - Вижу, мне придется объяснить Николасу, что следует держать язык за зубами, по крайней мере когда речь идет о моих делах, - задумчиво произнес Доминик.
      - Пожалуйста... - робко пробормотала Женевьева. - Николас не виноват. Это я заставила кузена все рассказать. Разлетающиеся брови Делакруа недоверчиво приподнялись:
      - Я знаю, что ты на многое способна, что ты утомительно настырна и решительна, но не думаешь же ты, что я поверю, моя дорогая Женевьева, будто у тебя есть способ заставить взрослого мужчину разболтать то, что он должен хранить в тайне? Если, конечно, ты не имеешь в своем распоряжении камеры пыток, где вырывают ногти и вздергивают на дыбе.
      - Нет, конечно, нет! Просто Николас понимал, что, рассказав все мне, он не создаст для тебя никаких сложностей. Видишь ли...
      Ей было трудно говорить под этим немигающим ледяным взглядом. Ах, если бы хоть один мускул дрогнул на его лице, если бы Доминик моргнул хоть раз. Такая полная неподвижность была страшнее всего, что она могла себе представить. Но он продолжал молчать, и, набрав воздуха в легкие, она начала снова:
      - Я оказалась здесь сегодня, чтобы заменить собой Элизу в твоем плане и... - "шантажировать", разумеется, было самым подходящим словом, но она не решалась его произнести, - ..вынудить папа сделать то, что тебе нужно.., в деле с бухтой для кораблей.
      - Понимаю. А что заставило вас решить, будто вы, мадемуазель, и есть равноценная замена? - холодно поинтересовался он. - Дело в "средствах", как вы справедливо изволили выразиться некоторое время назад. Но не думаю, что у вас есть те самые "необходимые средства".
      Гневный румянец залил ее лицо.
      - После того, что между нами произошло, не думаю, что ты имеешь право так говорить. Можешь сообщить папа всю правду: я потеряла невинность. И сделай этот факт достоянием всех и каждого, демонстративно средь бела дня привезя меня обратно на Ройял-стрит. Через час эта сплетня будет у всех на устах.
      - Так-так. - Доминик подошел к изножью кровати и пристально посмотрел на Женевьеву. - Отлично придумано. Поздравляю. - В его голосе звучала нескрываемая насмешка. - И ты думаешь, что угроза твоей незапятнанной репутации будет достаточным стимулом для твоего отца?
      - Я такая же его дочь, как Элиза, - огрызнулась Женевьева.
      - Несомненно. Но у тебя нет страстного воздыхателя, который позарез нужен твоему отцу. Ты, разумеется, пострадаешь от утраты доброго имени, потому что приличной партии тебе в этом случае не видать, но скажи, чем это может так уж навредить твоему отцу? Да, небольшой урон его репутации это нанесет, но меньший, чем деловое партнерство с капером.
      Возразить было нечего. Женевьева, опустив глаза, обводила ногтем вышитый узор на покрывале.
      - Да, ты прав. В отчаяние папа не придет. Скорее всего отошлет меня в монастырь и вычеркнет из своей жизни.
      Заразительный громкий смех вдруг прокатился по комнате. Женевьева в изумлении подняла голову. Бирюзовые глаза теперь выражали явное удовольствие:
      - Это было бы страшным бедствием для тебя и для урсулинок. Так что подобное развитие событий следует предотвратить любой ценой. Монашка! - Смех на время сделал Доминика менее суровым, плечи его тряслись, он смотрел на Женевьеву, откинувшуюся на подушках, на водопад золотистых волос, разметавшихся по ним, на ее желто-карие глаза, сверкавшие негодованием. Нет... О нет.., мы решительно не должны допустить этого!
      - Перестань смеяться! - сердито потребовала Женевьева. - Мне не нравится, когда надо мной издеваются.
      - Тогда не надо рисовать мне столь восхитительно абсурдные картинки, притворно-извиняющимся тоном возразил Доминик, возвращаясь к столу и снова наливая себе бренди. - Надо вернуть тебя домой так, чтобы никто ничего не узнал.
      - А что же ты будешь делать с бухтой? - упорствовала Женевьева. - Не можешь же ты по-прежнему рассчитывать на Элизу.
      - Почему бы и нет? - любезно поинтересовался он. - Уверяю тебя, теперь, зная истинную природу твоей заинтересованности, я сумею с легкостью обойти все твои рогатки.
      В этом Женевьева не сомневалась. Увы, больше ей не предоставится возможности спасти Элизу от капкана.
      - Мне остается лишь рассказать ей правду, - упрямо сказала она. - Николас, может быть, и трус, но, думаю, в сложившейся ситуации подтвердит мой рассказ.
      Бирюзовые глаза зловеще потемнели.
      - А почему Элиза должна тебе верить? Ведь история получилась вполне фантастической, не так ли? К тому же у твоей сестрицы, похоже, маловато здравого смысла, да и какого бы то ни было другого тоже.
      Неприкрытое презрение к Элизе, прозвучавшее в его голосе, вызвало у Женевьевы желание возразить, но она не могла отрицать правоту Делакруа. Некоторое время они молчали, наконец Доминик сказал:
      - Дело в том, что я решил отказаться от прежнего плана, поэтому можешь успокоиться насчет своей драгоценной сестрицы.
      - А почему бы тебе просто не взять то, что тебе нужно? - спросила Женевьева. - С озера плантация открыта любому взгляду, но внутри есть глубокая бухта, которой не видно с озера и куда никто никогда не заплывает, насколько мне известно, потому что ее окружают болота. Не знаю, как кто-нибудь смог бы узнать, что ты там. Тебя могут увидеть только летом, когда семья выезжает на отдых и папа объезжает свои владения. Но я успею предупредить тебя о надвигающейся опасности... - под его буравящим взглядом голос Женевьевы становился все тише и наконец замер совсем.
      - Эта бухта... Как я ее найду? - Доминик подошел к секретеру и положил перед собой бумагу и перо.
      - Я могу тебе показать, - робко предложила Женевьева, глядя ему в спину и не понимая, что он там пишет. - Туда можно добраться только по воде, но если ты возьмешь меня на корабль...
      - А как ты объяснишь свое отсутствие в течение нескольких дней? продолжая что-то писать, перебил ее Доминик.
      - Не смейся, но я время от времени провожу несколько дней в монастыре, изучая с матерью-настоятельницей латынь и высшую математику. - Женевьева замолчала, потому что Делакруа резко повернулся и удивленно посмотрел на нее, подняв брови, затем кивнул и вернулся к своим бумагам. - Никто, не станет меня искать, если я скажу, что еду на пару дней в монастырь.
      Доминик ответил не сразу. Он перечитал только что написанное, потом присыпал листок песком для просушки чернил, встал и направился к двери. Сайлас появился, не успело еще отзвучать эхо хозяйского призыва, и замер на пороге, ожидая распоряжений.
      - Отвези это в дом Латура, - сказал он, вручая послание слуге. - Отдай лично в руки Николасу Сен-Дени. Никто другой этого видеть не должен, понял?
      - Да, месье, - кивнул Сайлас. - Я вам сегодня еще понадоблюсь?
      - Нет. Разбудишь меня на рассвете. - Матрос-слуга удалился, а Доминик подошел к кровати, и в его глазах читалось намерение, от которого Женевьева затрепетала. - Если ты сыта, полагаю, настало время продолжить обучение. Перевернем первую страницу и двинемся дальше.
      Рука с длинными пальцами взялась за край простыни, которую она судорожно натянула до самой шеи, и начала медленно отдергивать ее, дюйм за дюймом обнажая Женевьеву. Та почувствовала, как быстрее забилось ее сердце. Глаза сосредоточились на замысловатом кольце-печатке, мерцавшем на его пальце, которым он легко, словно перышком, проводил по ее животу.
      - Что ты написал Николасу? Ты.., ты согласен с моим планом? - Слова беспомощно бились о ее губы, она тщетно пыталась взять себя в руки и сосредоточиться.
      - Запомни: никогда нельзя смешивать дело с удовольствием, моя Женевьева, тихо сказал Доминик менторским тоном, склоняясь в поцелуе над ее животом. - А также запомни, что нужно научиться быть хоть немного терпеливой. Я скажу тебе все, что сочту нужным, и только тогда, когда сочту нужным.
      Женевьева, разумеется, самонадеянно поспорила бы с ним, если бы могла, если бы именно это было для нее важно в данный момент. Может быть, другая Женевьева в той, прежней своей жизни так и поступила бы, но второй "урок" потребовал полной отдачи. Ведь теперь ей надо было не просто принимать, но и отдавать, дарить наслаждение за наслаждение. Это отнимало все ее силы. Она скользила пальцами по восхитительным изгибам, мягким и твердым выпуклостям его тела, превратившегося в ее собственную возбуждающую игрушку, и интимные открытия, которые она делала, давали всему ее существу неведомую прежде силу дарить наслаждение.
      Новая Женевьева Латур, в конце концов заснувшая в объятиях капера на постели его любовницы-квартеронки, далеко продвинулась в тот день по тропе любви и теперь лишь отдаленно напоминала ту девочку, которая всего лишь несколько часов назад отчаянно выступила в свой крестовый поход.
      Глава 7
      Аромат крепкого кофе защекотал ноздри Женевьевы. Она тревожно оглядела незнакомую обстановку. Комната все еще была погружена в темноту, которую слегка рассеивал свет масляной лампы на каминной доске.
      - Доброе утро, Женевьева, - услышала она рядом. Голос звучал по-деловому и совершенно не соответствовал ошеломляющим, странным ощущениям, которые она испытывала от прикосновения прохладных простыней и тепла лежащего рядом тела, такого же обнаженного, как и ее собственное.
      - Уже утро? - спросила она, оттягивая момент, когда придется посмотреть на него. - Еще так темно...
      - Очень раннее утро, - уточнил Доминик. - Позволь привлечь твое внимание к подносу у изголовья. Если ты выпьешь кофе, мы оба сможем более или менее трезво взглянуть в лицо новому дню.
      Женевьева медленно села, нервно натянув на грудь простыню, и затуманенным взором посмотрела на сервировочный столик рядом с кроватью. На нем стоял поднос, накрытый льняной салфеткой. Из серебряных кофейника и молочника поднимались струйки пара. От корзинки с горячими воздушными булочками шел соблазнительный аромат свежевыпеченной сдобы.
      Наклонившись над изголовьем кровати, Доминик с улыбкой наблюдал, как она наливает горячее молоко в широкую чашку, а потом добавляет крепкий черный кофе. Она занималась этим обыкновенным делом с таким усердием, что даже высунула кончик языка. Впрочем, наливать кофе с молоком для мужчины, который тебя похитил.., едва ли можно назвать обычным делом.
      - Спасибо. - Делакруа принял из ее рук чашку с вежливой улыбкой.
      Женевьева налила кофе себе и с изысканной галантностью протянула Доминику корзинку с булочками. Он с такой же галантностью отказался, а она с удовольствием взяла одну. Сосредоточенность на еде давала возможность оттянуть разговор. Ведь Женевьева понятия не имела, о чем принято говорить в подобной ситуации. Нужно спросить партнера, хорошо ли он спал? Или вежливо поинтересоваться его планами на предстоящий день? Или рассказать о собственных?
      Губы Доминика тронула улыбка - ему не составляло никакого труда разгадать ее мысли. "Рядом с таким милым существом чрезвычайно приятно проснуться", неожиданно подумал он. Для него утро после ночи любви обычно было тяжелым испытанием. Но кожа Женевьевы оставалась свежей и упругой, спутавшиеся блестящие волосы очаровательно рассыпались по плечам. Желто-карие глаза были ясными и блестящими, и, когда он стряхнул крошку с ее губы, Женевьева очень нежно посмотрела на него и рассмеялась без всякого жеманства, но с некоторой робостью.
      - Тебе нечего бояться, - ласково сказал он, проводя пальцем по ее губам. Ты ведь ни о чем не жалеешь?
      Она решительно затрясла головой, отчего ее шелковистые локоны запорхали в воздухе.
      - Как я могу жалеть о том.., о том... - Она вздохнула, подыскивая слова, чтобы выразить невыразимое. - Я не знаю, как объяснить то, что я чувствую, но я напоминаю себе колодец, который наполнили до краев.
      - И будут наполнять впредь, - ласково пообещал Делакруа. - Раз ты так быстро научилась получать и дарить удовольствие, никто уже этого у тебя не отнимет. - Он нежно поцеловал ее в висок и протянул пустую чашку. - Налей мне еще. И нам нужно одеваться. Скоро сюда придет Николас, чтобы отвезти тебя домой.
      Безысходное отчаяние вдруг навалилось на Женевьеву. Делакруа говорил так, словно в дальнейшем "колодец" ее наслаждения не будет иметь к нему никакого отношения: роль наставника выполнена, он подготовил ее к тому, чтобы выпустить в новый для нее мир. Но гордость не позволяла ей спросить. И, делая вид, что сосредоточена на кофе, она поинтересовалась:
      - Так зачем Николас сюда придет?
      - Отвезет тебя домой, чтобы все подумали, будто вы с ним просто совершали прогулку перед завтраком. Даже если твое ночное отсутствие кем-то было замечено, последствия не выйдут за стены вашего дома.
      - Никто ничего не заметил, - возразила она. - Табита никогда не входит ко мне в спальню, пока я не позвоню. Что касается остальных, то никто не встанет раньше девяти, особенно после вчерашнего бала. Делакруа кивнул, застегивая сорочку:
      - На это я как раз и рассчитывал. Если хочешь умыться, в кувшине - горячая вода.
      Поняв намек, Женевьева сбросила с себя покрывало и спустила ноги на пол. Однако еще с минуту, сидя на краешке кровати, хмурилась, глядя себе под ноги.
      - Что случилось? - Доминик, закрепляя кушак, подошел к ней и поднял указательным пальцем ее подбородок. - Тебя что-то беспокоит, фея?
      Ободренная его ласковым тоном, Женевьева нерешительно сказала:
      - Я хочу спросить тебя...
      - Так спрашивай. Ты ведь не привыкла отступать. - Доминик явно поддразнивал ее. Она смущенно улыбнулась:
      - Прошлой ночью, когда... - Ну что такого трудного в этом вопросе? Женевьева глубоко вдохнула. - Когда в самом конце ты вдруг ушел из меня, это чтобы я не забеременела?
      - Да, - резко бросил он. - Я не заинтересован в том, чтобы положить начало племени бастардов.
      - Между прочим, я тоже, - огрызнулась Женевьева, задетая таким тоном.
      - Я и не предполагал, что ты заинтересована. А теперь одевайся. Сейчас придет Николас.
      - Не обязательно так пренебрежительно разговаривать со мной, - проворчала Женевьева. - Я не виновата в том, что плохо осведомлена в вопросах, в которых, не сомневаюсь, прекрасно разбирается твоя любовница-квартеронка.
      Доминик, к ее все возрастающему раздражению, залился смехом:
      - Поскольку у тебя не было нужды в подобной осведомленности, это не так уж и удивительно. - Все еще содрогаясь от смеха, он пошел к двери. - Оставайся здесь, пока я не приду за тобой.
      Женевьева не удержалась от детского, но принесшего ей некоторое удовлетворение желания показать ему вслед язык и направилась к умывальному столику. Проводя губкой по груди, она вдруг спиной почувствовала устремленный на нее взгляд. Женевьева застыла от крайней неловкости. Стряхнув оцепенение, она обернулась.
      На пороге стояла женщина. Большие карие глаза спокойно и оценивающе осматривали Женевьеву, словно предмет, предназначенный для аукционных торгов. Младшей Латур не раз приходилось наблюдать это со стороны, но никогда прежде она не могла представить себе, как чувствует себя человек, которого разглядывают с такой откровенностью.
      Женщина была очень красива: шелковистая кожа, такая же светлая, как у самой Женевьевы, и блестящие темные волосы, колечками ниспадающие на плечи. На ней был пеньюар темно-синего цвета, отделанный кружевными рюшами; пояс из тонкой ленты подчеркивал узкую талию, округлые груди и бедра.
      - Что вам угодно? - прошептала Женевьева, оглядываясь в поисках чего-нибудь, чем можно было прикрыться, но все ее вещи были в другом конце комнаты; под рукой оказалось лишь маленькое полотенце, висевшее рядом с умывальником. В конце концов Женевьева решила, что неловкие попытки прикрыть свою наготу более унизительны, чем демонстрация самой наготы, и не стала суетиться.
      Женщина ничего не ответила на ее вопрос, но в том и не было необходимости, Женевьева догадалась. Это могла быть только Анжелика, и было совершенно ясно, что ей угодно: сравнить шансы. Снизу послышался стук дверного молоточка, женщина отскочила, в глазах ее появился страх, и она исчезла так же бесшумно, как появилась, тихо прикрыв за собой дверь.
      Потрясенная, Женевьева быстро оделась. В том, как эта квартеронка рассматривала ее, не было ничего дружественного. В огромных влажных глазах таились неприкрытая враждебность и некоторое презрение - физические достоинства Женевьевы она сочла более чем скромными. Разумеется, "узурпаторше" действительно недоставало роста и округлости форм, вынуждена была признать Женевьева, расчесывая волосы позаимствованной гребенкой. И ничего удивительного в том, что Анжелике неприятно ее присутствие здесь, в ее спальне, на ее постели, с ее покровителем. И правда, что заставило Доминика привезти Женевьеву именно сюда? Ну да, конечно!
      Он ведь не собирался делить ложе со своей предполагаемой жертвой. Скорее всего получил согласие Анжелики на либретто, совершенно не похожее на то, что тут разыгралось.
      Женевьева подошла к окну. Отдернув штору, она выглянула на улицу, которую видела прошлым вечером. Было всего семь часов утра, но уже совсем рассвело, однако и теперь узнать улицу не представлялось возможным. Впрочем, Женевьева догадывалась, что это Рэмпарт-стрит - где же еще мог креольский джентльмен поселить свою любовницу-квартеронку?
      - Николас уже здесь, - доложил Доминик, появляясь в дверях.
      - Что ты ему сказал? - Оказалось, что Женевьеве небезразлично, что узнает ее кузен.
      - Ничего. - Доминик улыбался. - Скажи сама что хочешь. Я лишь велел сделать так, чтобы по возвращении домой на твоем добром имени не появилось ни единого пятнышка. - Он накинул ей на плечи плащ, тщательно спрятал волосы под капюшон и, взяв ее лицо в ладони, сказал:
      - Думаю, тебе следует начинать сборы в монастырь урсулинок.
      - Когда?
      Нельзя было не признать: сердце ее забилось сильнее при мысли о том, что прошлая ночь не стала началом конца их знакомства. Из-за этого волнения она забыла рассказать Доминику о визите Анжелики.
      - Как только ты будешь готова. - Доминик легко коснулся губами ее губ. Приходи сюда завтра после полудня. Я буду тебя ждать.
      - Но я не знаю куда "сюда", - напомнила ему Женевьева. - И ума не приложу, как мне незамеченной выйти из дома средь бела дня.
      У Доминика брови поползли вверх.
      - Мадемуазель Женевьева, не надо кокетничать. На меня это не действует. Если захочешь прийти сюда завтра днем - найдешь способ. Ты, наверное, забыла, что у меня была неприятная возможность убедиться в твоих способностях добиваться того, что ты пожелаешь. - Он рассмеялся, но по-доброму. - Этой способностью обладаю и я, дорогая фея. Мы с тобой - два сапога пара, так что не пытайся обмануть того, кто знает тебя не хуже, чем ты сама.
      У Женевьевы мурашки пробежали по спине при этих словах. Наверное, они действительно "два сапога пара". Иначе как могло случиться то, что случилось, и что. Господи прости, она здесь делает?
      - Я приду, - тихо пообещала она. - Это ведь Рэмпарт-стрит, правда?
      - Именно так. А дом ты узнаешь, если внимательно посмотришь на него, когда выйдешь. Ну, пора. - И Доминик взял ее под локоть.
      Значит, страстного прощания не будет? И никаких воспоминаний? И романтического обмена признаниями? Каперу предстоял трудовой день, это ясно, и мыслями он уже был весь в делах. Женевьева пожала плечами: "Я и не собиралась мешать ему!" Они спустились по лестнице, которой она не видела по прибытии. Казалось, и то одеяло было в какой-то другой жизни, и завернута в него была другая девушка.
      Николас стоял в квадратном холле с вытянутым лицом и темными кругами под глазами. От тревоги? Нечистой совести? Или просто оттого, что не выспался? Этого Женевьева сказать не могла. Но было совершенно ясно по взгляду, брошенному им на капера, что Сен-Дени не намерен делать ничего, что разозлило бы Делакруа, - например, требовать сатисфакции за подлое похищение его кузины.
      - Доброе утро, Николас, - бодро приветствовала его Женевьева. - Как повеселился на балу? Надеюсь, Элиза не обманулась в своих ожиданиях? Месье Делакруа. - Она протянула руку кацеру, стоявшему на лестнице. - Благодарю за гостеприимство.
      Смешинки плясали в его бирюзовых глазах. Но он почтительно поцеловал ей руку:
      - Это я благодарю вас, мадемуазель. Надеюсь, мы скоро увидимся снова.
      Склонив голову, Женевьева сделала легкий реверанс и повернулась к кузену.