1

ОБРЕТЕНИЕ ИМЕНИ

ОН ЖДАЛ.

Поеживаясь, мальчик жался к тлеющим углям небольшого костерка. Он давно не спал, поэтому — его светло-голубые глаза глубоко запали в темных глазницах. Он медленно шевелил сухими, потрескавшимися губами, повторяя заклинание, услышанное от отца. Горло болело, когда он произносил святые слова. Его черные волосы припорошила пыль, оттого что приходилось ночевать на земле; он заранее решил не смыкать глаз в ожидании видения, но усталость уже трижды брала свое. Несколько дней голода еще больше подчеркнули его худобу и обрисовали высокие скулы, и теперь он выглядел костлявым и бледным. Из одежды на нем была только набедренная повязка, в каких обычно ожидают прихода видения. В первую же ночь он почувствовал, как ему не хватает кожаной рубахи и штанов, прочной обуви и темно-зеленой накидки.

Ночное небо приобрело предрассветный серый оттенок, звезды начали бледнеть. Казалось, сам воздух замер в ожидании первого вздоха нового дня. Наступившая тишина завораживала и пугала, и мальчик на секунду задержал дыхание, подражая окружающей его природе. Но тут его коснулось почти неуловимое дуновение ветра, мягчайшее дыхание ночи, и он снова начал вдыхать воздух.

Когда небо на востоке посветлело, он протянул руку и, взяв сосуд из тыквы, сделал несколько неторопливых мелких глотков, растягивая удовольствие. Это все, что ему было позволено до прихода видения, зато потом он сможет спуститься вниз, домой, и по дороге, в миле оттуда набрать воды из ручейка.

Вот уже два дня он сидел у вершины горы Шата-на-Хиго, где мальчики обретали статус мужчины, и ждал видения. Перед этим он постился, пил только травяной чай и воду, затем, отведав традиционную еду воина — сушеное мясо, черствый хлеб и горький травяной отвар, — он полдня карабкался по пыльной тропе восточного склона святой горы, пока не добрался до крошечной впадины в десятке ярдов от вершины. На площадке едва разместились бы шесть человек, но мальчику, начавшему третий день ритуала, она показалась просторной. Детство, проведенное в большом доме среди многочисленных родичей, не подготовило его к одиночеству, он впервые в жизни проводил так много времени без компании.

Как повелось среди его народа оросини, мальчик начал ритуал возмужания за три дня до летнего солнцестояния, который жители низины называли праздником Банаписа. Ему предстояло встретить новый год и окончание детства в размышлениях о традициях семьи и клана, своего племени и народа и воззвать к мудрости предков. Пришла пора самоуглубления и медитации, во время которой мальчику следовало осознать свое место в мире и ту роль, которую ему отвели боги. Именно в этот день он должен был получить свое мужское имя. Если все сложится удачно, то он еще успеет домой на вечерний праздник.

Ребенком его звали Киели, уменьшительное от Киелианапуна, то есть рыжая белка, умный и шустрый зверек, обитавший в родных лесах. Оросини считали белку знаком удачи — ее никогда не видно, но она всегда где-то рядом. И Киели тоже слыл везунчиком.

Мальчик не мог справиться с охватившей его дрожью, за свою жизнь он почти не нагулял жира, так что скудный запас подкожных отложений не спасал от ночной свежести. Даже в середине лета на вершинах гор в его стране было холодно после захода солнца.

Киели ждал видения. На его глазах небо неторопливо светлело, переходя от серого к бледно-голубому, а потом и розоватому оттенку по мере восхода солнца. Он увидел, как солнечные лучи коснулись далеких вершин, и вот уже бело-золотистый шар возвестил о наступлении еще одного дня одиночества. Киели отвел взгляд от поднявшегося над горами солнечного диска, понимая, что иначе ослепнет. Наконец солнце начало разгонять ночную промозглость, и он перестал дрожать. Киели поначалу сгорал от нетерпения, но потом усталость притупила остроту ощущений, он почти успокоился и погрузился в размышления.

Все мальчики племени оросини проходили через этот ритуал в одном из многочисленных святых мест, разбросанных по всей стране. Бессчетное количество лет мальчики карабкались к вершинам и возвращались оттуда мужчинами.

Киели кольнула зависть, когда он вспомнил о своих сверстницах в деревне, сидящих сейчас в круглом доме вместе с женщинами, болтающих и поющих. Девчонки почему-то обретали свои женские имена без лишений и мук, выпадавших на долю мальчиков. Киели тут же отогнал от себя эту мысль: задерживать внимание на том, что тебе не подвластно, — пустые хлопоты, как сказал бы его дедушка.

Он вспомнил деда, Смешинку В Глазах. Дед последний говорил с ним, перед тем как Киели вышел на одинокую тропу, уводившую из родной деревни. Старик, как всегда, улыбался; Киели вообще не мог припомнить, чтобы улыбка когда-нибудь сходила с его лица. Дед прожил в горах почти восемьдесят лет, и лицо его теперь напоминало коричневую дубленую кожу, но, несмотря на все годы, проведенные под лучами солнца, клановая татуировка на его левой щеке по-прежнему не выцвела.

Мужественное лицо старика с глазками-буравчиками всегда обрамляла седая шевелюра до плеч. Киели пошел больше в деда, чем в отца: у обоих была кожа оливкового цвета, становившаяся летом темно-коричневой и никогда не обгоравшая на солнце, и в юности у деда тоже были волосы черные как вороново крыло. Деревенские жители поговаривали, что без чужака тут не обошлось; мол, в их семейство когда-то давно, несколько поколений тому назад, затесался невесть кто, ведь все оросини были светловолосыми.

Прощаясь, дедушка прошептал:

— Когда в день летнего солнцестояния сосуд с водой опустеет, помни: если боги до того момента не сообщили твоего имени, значит, тебе позволено выбрать его самому.

А потом старый вожак шутливо стиснул его в крепком объятии и вытолкнул на тропу. Другие мужчины деревни Кулаам смотрели на них издалека, улыбались и даже смеялись, радуясь предстоящему празднику, ведь пора, когда юноша обретает мужское имя, всегда сопровождается весельем.

Киели запомнил напутствие дедушки и теперь сомневался лишь, случалось ли какому-нибудь мальчишке действительно получить свое имя от богов. Взвесив на ладони сосуд, он решил, что воды ему не хватит и до полудня. Киели знал, что найдет воду, спустившись до середины тропы, где течет ручей, но он также знал, что для этого ему придется покинуть впадину, когда солнце будет в зените.

Он посидел тихонько, вспоминая родную деревню, — мысли проносились у него в голове, как пенистые гребешки по ручью. Потом он решил, что если ни о чем не думать, если не стараться изо всех сил найти свое видение, то оно придет само по себе. Он скучал по семье и хотел вернуться домой как можно скорее. Его отец, Лосиный Зов На Рассвете, был для него образцом для подражания — сильным, дружелюбным, добрым и решительным, бесстрашным в бою и нежным с детьми. Киели скучал по матери, Шепоту Ночного Ветра, и своей младшей сестренке, Милиане, но больше всего он тосковал по старшему брату, Солнечной Руке, который прошел через свой ритуал видения всего два года тому назад; когда он вернулся домой, оказалось, что у него сгорела на солнце вся кожа, если не считать бледного отпечатка собственной ладони, пролежавшей на груди весь день. Дедушка тогда еще пошутил, что Рука не первый мальчик, увидевший свое видение во сне. Рука всегда был добр со своими младшими братишкой и сестренкой. Он приглядывал за ними, когда мать уходила в поле собирать колоски, в лесу показывал им лучшие ягодные места. При воспоминании о тех ягодах, смешанных с медом и намазанных на теплый хлеб, у него потекли слюнки.

Праздник будет веселым, а мысль об угощении, поджидавшем его внизу, вызвала у Киели голодные спазмы. Когда он вернется, ему позволят сидеть в длинном доме вместе с мужчинами, а не торчать в круглом доме вместе с матерью, остальными женщинами и детьми. От этой мысли у него защемило в груди, ведь пение женщин, занимавшихся домашними делами, их смех и болтовня, сплетни и шутки были частью его жизни столько, сколько он себя помнил. Тем не менее он с гордостью предвкушал, как будет отныне проводить время среди мужчин клана.

Его снова охватила дрожь, но солнце продолжало светить, и мальчик, вздохнув, постарался расслабиться. Он вытянул онемевшие ноги, потом встал на колени и занялся костром. Несколько свежих веток занялись от тлеющих угольков, он подул на пламя, и оно разгорелось как следует. Когда воздух окончательно прогреется, он больше не будет заниматься костром, пусть тот погаснет сам по себе, но сейчас он наслаждался близким теплом.

Прислонившись спиной к скале, медленно согревавшейся на солнце, Киели сделал еще один глоток воды, после этого тяжело вздохнул и снова обратил взгляд на небо. «Ну где же это видение? — думал он. — Почему боги до сих пор не дали мне нового имени?»

Этому имени предстояло стать ключом к его на-ха-тах, тайной сути его существа, той самой, что известна только ему и богам. Люди будут знать его имя, ведь он сообщит его с гордостью, но никто не узнает, каково было его видение и что оно сказало ему о том месте, которое он займет в мире, о его миссии, предназначенной ему богами, или о его судьбе. Дедушка когда-то рассказывал, что очень немногие мужчины действительно разобрались в своем на-ха-тах, хотя сами этого не сознают. Видение — это лишь первый намек богов на то, что они предназначают этому мужчине. Иногда, рассказывал дедушка, задача очень проста — быть хорошим мужем и отцом, заботиться о благосостоянии деревни и всего народа, служить примером для других, и тогда, возможно, окажется, что его истинное предназначение в том, чтобы стать отцом для кого-то избранного, особенного, нарифа, но этот план становится ясен только спустя много лет после смерти мужчины.

Киели знал, что мог бы сказать ему дедушка в эту секунду: не нужно так волноваться, просто откинь все заботы и позволь богам довести до тебя их волю. Киели знал, что отец сказал бы то же самое, добавив лишь одно: чтобы охотиться, или держать совет в длинном доме, или быть хорошим мужем, для начала нужно научиться терпеть и слушать.

Мальчик закрыл глаза и прислушался к шуму ветра в горах. Ветер что-то ему говорил, шелестя кронами кедров и сосен. Иногда ветер мог быть и жестоким, прорываясь сквозь самый теплый мех своим острым морозным дыханием. А иной раз он нес благословенную прохладу в жаркий летний день. Отец научил Киели различать голоса ветра, внушив сыну, что познать язык ветра — значит слиться с ним в одно целое. Ястребы и орлы, гнездящиеся среди горных вершин, вот кто в совершенстве владеет этим языком.

Тихое утро пронзил громкий визг, Киели резко повернул голову и увидел всего в нескольких ярдах от того места, где он лежал, серебристого ястреба, напавшего на кролика. Это был самый редкий вид из всех ястребов, обитавших в горах, — серое оперение с черными вкраплениями на голове и шее, но маслянистые отблески перьев делали птицу серебряной, когда она проносилась на фоне чистого неба. Один взмах крыльев — и ястреб, крепко схватив затрепыхавшуюся жертву, взмыл вверх. Словно котенок в зубах у матери, кролик безжизненно повис в птичьих когтях, явно смирившись со своей судьбой. Киели знал, что животное впало в транс — природа проявляла доброту, притупляя его боль и страх. Как-то раз он уже такое видел, когда на земле неподвижно лежал раненный стрелой олень и ждал, что охотник из сострадания нанесет последний удар ножом.

А вдалеке лениво кружили другие птицы, ловя теплые волны от быстро нагревавшихся скал, чтобы затем отправиться на поиски собственных жертв. Он знал, что это грифы. Их огромные крылья позволяли им планировать в волнах теплого воздуха, осматривая местность в поисках падали или умирающего животного. На земле они неуклюже скакали к туше павшего животного, но в воздухе были великолепны.

На юге он заметил чернохвостого коршуна, зависшего в воздухе; опустив хвост и быстро сделав два-три взмаха крыльями, птица замерла, чтобы чуть снизиться, потом снова последовали несколько взмахов — и вот уже коршун нацелился на жертву. С невероятной, почти сверхъестественной быстротой и точностью хищник ринулся на землю, выпустив когти и наклонив голову, и уже через секунду взмыл вверх, держа в лапах попискивающую полевку.

Издалека до мальчика доносились звуки леса. Мелодия дня отличалась от ночной, но в эту минуту дневные обитатели лесов начинали обнаруживать свое присутствие, тогда как их ночные соседи уже искали укрытия, чтобы поспать. Где-то поблизости трудился дятел, выискивая насекомых в коре дерева. По стуку Киели понял, что это большая птица с красной макушкой добывает себе пропитание: такие дятлы выстукивают медленно, громко и настойчиво, этот ритм совершенно не похож на более изящное стаккато их меньших собратьев с голубыми крыльями.

Солнце поднялось еще выше на утреннем небе, и вскоре костер погас; впрочем, он уже был не нужен, так как скалы успели вернуть себе дневное тепло. Киели поборол желание допить остатки воды, понимая, что следует сохранить их до тех пор, пока он не будет готов спуститься на ведущую к дому тропу. Напиться вволю он еще успеет у ручья, но сначала нужно туда добраться, а если сейчас он израсходует всю воду, то, вполне возможно, вообще не сумеет проделать этот путь.

Мальчики редко погибали в горах, но все же такое случалось. Племя старалось как можно лучше подготовить каждого ребенка, но те, которым не удалось пережить суровый ритуал обретения имени, считались обделенными богами, и скорбь их родственников вносила горестную ноту в празднование летнего солнцестояния.

Жара нарастала, воздух стал совсем сухим, и неожиданно Кнели понял, что приближается са-тата. Ветер с севера весь год приносил с собою холод, но летний ветер с запада с каждой минутой становился все жарче и суше. Мальчик и раньше видел, как трава сгорала на корню, становясь коричневой и ломкой, и плоды на ветвях лишались всех соков меньше чем за три дня, если дул этот ветер. Мужчины становились беспокойными, а женщины раздраженными, когда са-тата задерживался больше чем на несколько дней, и кожа у всех горела. В такие дни Киели с братом купались в реках и озерах, но по дороге домой они успевали так обсохнуть, как будто вообще не погружались в прохладную воду.

Киели также понимал, что над ним нависла опасность: если он здесь останется, са-тата высосет из его тела все соки. Мальчик взглянул на небо и определил, что до полудня ждать не больше двух часов. Он посмотрел на солнце, проделавшее уже полпути до своего зенита, и заморгал от навернувшихся слез. Он позволил себе на несколько мгновений отключиться, размышляя, кого посадят с ним рядом на празднике. В эти минуты, пока Киели ожидал в горах знака от богов, его отец встречался с отцом какой-нибудь юной девушки из местных. У них в деревне были три подходящие девушки, каждая из которых могла стать невестой Киели: Рапануана, дочь Дыма В Лесу, Джанатуа, дочь Сломанного Копья, и Перышко Синекрылого Чирка, дочь Подпевающего Ветру.

Перышко Синекрылого Чирка была на год его старше и получила свое женское имя тоже на год раньше, но ни в одной из соседних деревень для нее не нашлось сверстника, кому бы ее просватать. В этом году таких оказалось целых шестеро, включая Киели. У этой девчонки было какое-то странное чувство юмора — Киели никогда не понимал, почему она все время хихикает, что находит смешного. Она часто веселилась, глядя на него, и он испытывал неловкость, если попадался ей на глаза. Хотя он хорошо это скрывал, он даже ее побаивался. Но Рапануана была толстой и взбалмошной, а Джанатуа костлявой и настолько застенчивой, что вообще теряла дар речи в обществе мальчиков. Перышко Синекрылого Чирка была сильной и высокой и прищуривала глаза цвета меда всякий раз, заливаясь смехом. Ее светлая кожа, гораздо светлее, чем у остальных девчонок, была усеяна веснушками, а овальное личико обрамляла густая шевелюра цвета летней пшеницы. Киели молился богам, чтобы его отец отправился именно к ее отцу в ночь перед летним солнцестоянием. Потом вдруг его охватила паника, когда он понял, что отец вполне мог встретиться с кем-нибудь из близлежащих деревень: например, с отцом туповатой Пиалуи или хорошенькой, но вечно всем недовольной Нандии!

Мальчик вздохнул. Здесь он был бессилен. Он слышал много историй, какие обычно рассказывают у костра, о тосковавших друг по другу мужчинах и женщинах; множество из этих сказаний было заимствовано у певцов из долин, которым иногда случалось забредать в горы, где жило племя оросини. Тем не менее так повелось среди его народа, что отец всегда выбирал невесту сыну или жениха дочери. Иногда мальчик — нет, поспешил поправить себя он, мужчина — возвращался с гор, получив свое имя, и обнаруживал, что на празднике по случаю его возмужания рядом с ним не будет никакой невесты и ему придется ждать еще целый год. И совсем редко случалось, что никто из отцов не желал отдавать свою дочь новоиспеченному мужчине, и тогда тот покидал деревню и отправлялся на поиски жены или смирялся с одиночеством. Один раз Киели слышал о вдове, чей отец умер раньше ее мужа, и тогда женщина приняла в свою хижину какого-то скитальца, но никто из окружающих не считал это настоящим браком.

Киели снова вздохнул. Ему хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Он мечтал поесть и отдохнуть на собственной постели, он мечтал, что его подругой станет Перышко Синекрылого Чирка, пусть даже она его смущает.

Шум, донесшийся с ветром, подсказал мальчику, что где-то недалеко бродит медведица с детенышем. Киели насторожился, заслышав встревоженный рев зверя. Черную медведицу явно что-то напугало, раз она так близко подошла к горе. Наверное, какая-нибудь большая кошка — сюда могли забрести леопард или пума, но только не пещерный лев — так высоко в горы львы не забирались. «Может быть, вышел на охоту летающий ящер?» — подумал мальчик, вдруг ощутив себя маленьким и беспомощным среди голых скал.

Сородич дракона, летающий ящер, мог легко справиться с несколькими умелыми воинами, поэтому для такого зверя мальчишка с ритуальным кинжалом в одной руке и сосудом с водой в другой — лишь легкая закуска.

Медведицу могли спугнуть и другие животные, вышедшие на охоту; дикие собаки и волки обычно избегали медведей, но были не прочь закусить медвежонком, если удавалось отогнать мать от одного из детенышей.

А может быть, переполох вызвали люди.

Вдалеке он заметил целую стаю грифов. Мальчик вскочил, чтобы лучше их рассмотреть, и почувствовал, как у него от резкого движения закружилась голова. Опершись одной рукой о скалу, он пристально вглядывался вдаль. Солнце поднялось достаточно высоко и рассеяло утреннюю дымку, так что он ясно видел, как кружат вдали грифы и коршуны. О зоркости Киели в родной деревне ходили легенды: не многие могли видеть на таком расстоянии, как он. Дедушка подшучивал: мол, у внука, может, и есть какие-то недостатки, но глаз у него ястребиный.

В первое мгновение Киели даже не осознал смысл увиденного, но потом до него дошло: птицы кружат над деревней Капома! Тревога пронзила его как стрела, и, ни секунды не колеблясь, он начал спускаться по тропинке. Капома располагалась ближе остальных к его родной деревне.

Существовало только одно объяснение увиденному: у Капомы идет битва. Мальчика охватила паника. Более того, ясно, что никто не позаботился о мертвых. Если по долине бродят налетчики, то Кулаам будет их следующей целью!

Голова у него пошла кругом от мысли, что его семья сражается без него. Мальчишкой ему дважды приходилось оставаться в круглом доме вместе с женщинами, пока мужчины отражали натиск налетчиков. В первый раз это была клановая битва с мужчинами из деревни Каханама, а во второй — сражение с гоблинами, напавшими, чтобы забрать детей для своих дьявольских жертвоприношений. Мощное укрепление вокруг деревни выдержало обе атаки. «Кто на этот раз?» — спрашивал себя мальчик, скатываясь по крутой тропе.

Моррелов, темных эльфов, иначе известных как Братство Темной Тропы, не видели в этих районах с тех времен, когда дедушка Киели был еще мальчиком, а тролли обычно обходили племя оросини стороной. Клановые междоусобицы временно затихли. Жители Высоких Пределов на северо-востоке в последнее время стали на удивление миролюбивыми, а Латагору и герцогству Фаринда на юге нечего было делить с племенем оросини.

Значит, налетчики. Работорговцы из города Инаска или Сторожевого Поста, что в Мискалоне, иногда отваживались на вылазки в горы. Рослые, сильные, рыжеволосые и светловолосые оросини высоко ценились, выставленные на торги в Империи Великого Кеша. Страх сковал Киели, лишая его возможности думать.

Он допил скудные остатки травяного настоя, прикрепил тыквенный сосуд к поясу веревкой, затем, пошатываясь, сделал несколько шагов по траве и потерял равновесие. Пытаясь удержаться, он лишь ударился о большой валун и повредил левую руку. Перелома не было, но от плеча к локтю расплылось огромное красное пятно, которое неминуемо превратится в темный синяк. Шевелить рукой было больно. Мальчик попытался подняться, но тут живот скрутило от боли, он снова опустился на землю, и его вырвало.

Все поплыло перед глазами, окрасившись в ярко-желтый цвет, и Киели распластался на тропе. Небо над головой стало ярко-белым, солнце обжигало лицо, глаза его постепенно теряли зоркость. Казалось, земля под ним разверзлась и он падает в бездонную темную пропасть.

Он очнулся оттого, что левую руку пронзила боль. Открыл глаза: все кружилось. Затем ему удалось сконцентрировать взгляд, и он кое-что увидел.

На его руке покоился вытянутый коготь. Киели не повернул головы, просто скосил глаза. В нескольких дюймах от его носа сидел серебристый ястреб, согнув одну лапу так, чтобы когтями держать его руку. Когти впивались в кожу, но не прокалывали ее. Словно желая пробудить оглушенного мальчика к жизни, ястреб слегка сжал когти.

Киели невольно взглянул в черные глаза птицы. Та снова сжала когти, и боль опять пронзила его руку. Киели не мог отвести от ястреба глаз. И тут в его голове зазвучали слова:

«Встань, мой младший брат. Встань и будь когтем для своего народа. Ты чувствуешь мой коготь на своей руке. Запомни, ты тоже можешь удерживать и защищать, прогонять и мстить».

Киели ясно услышал эти слова. Внезапно он оттолкнулся от земли и выпрямился в полный рост, удерживая ястреба на руке.

Птица захлопала крыльями, чтобы удержаться.

Забыв на секунду о боли, Киели принялся разглядывать ястреба. Тот тоже разглядывал его, а потом наклонил голову, словно кивнул в знак согласия. Они еще раз сцепились взглядами, после чего птица, издав резкий крик, взмыла ввысь, ее крылья только раз щелкнули над ухом юноши. Киели почувствовал еще один болезненный укол и, потянувшись, дотронулся до правого плеча. Только тут он обратил внимание, что на руке остались мелкие отметины от когтей птицы.

«Неужели это и было моим видением?» — удивился он. Он никогда не слышал, чтобы ястреб вел себя подобным образом. Затем он вспомнил причину, по которой торопился с горы.

Горячее солнце по-прежнему поджаривало скалы вокруг него. Киели чувствовал слабость, левая рука беспрестанно ныла, но ум его был ясен, и он знал, что доберется до ручья. Юноша продолжил свой путь, осторожно ступая среди камней, чтобы вновь не упасть и не пораниться еще больше. Если его племени суждено участвовать в битве, то, несмотря ни на какие раны, он встанет рядом с отцом и другими родственниками, чтобы защитить свой дом. Ведь он теперь мужчина.

Киели споткнулся на пыльной тропе, каждый шаг давался ему с трудом, левая рука не позволяла о себе забыть, сковывая его движения мучительной болью. Тогда он призвал на помощь притупляющее чувства заклинание, чтобы уменьшить боль. Вскоре боль действительно отступила, хотя заклинание оказалось не таким чудодейственным, как об этом рассказывал дедушка; рука по-прежнему ныла, но, по крайней мере, теперь у него от боли не кружилась голова.

Он дошел до ручья и сразу нырнул в него, что было, конечно, глупостью с его стороны, так как рука буквально взорвалась от боли. У него перехватило дыхание, Киели принялся хватать ртом воздух и чуть не захлебнулся. Тогда он перевернулся на спину, отплевываясь, и еще целую минуту после этого откашливался. Наконец он встал на мелководье на четвереньки и стал глотать воду. Напившись, быстро наполнил водой тыквенный сосуд, снова привязал его к поясу и продолжил путь.

Его мучил голод, но, утолив жажду, он сумел привести мысли в порядок. До деревни предстояло шагать не меньше двух часов. Если бежать, то он окажется дома в три раза быстрее, хотя при такой слабости вряд ли ему удастся пробежать весь путь. Вскоре он вошел в густой лес, где было не так жарко, и ускорил шаг, переходя на трусцу на открытых участках тропы и стараясь двигаться бесшумно. Все его мысли занимала предстоящая битва.

На подходе к деревне Киели услышал шум боя. Потянуло дымом. Женский крик пронзил его сердце так, словно в него ударили ножом. Не был ли это крик его собственной матери? Не важно, кто кричал, важно то, что эту женщину он знал всю свою жизнь.

Киели крепко зажал в правой руке ритуальный кинжал. Как он сейчас жалел, что одна рука бездействует и что у него нет меча или копья! Жаркими днями он не испытывал необходимости в обычном одеянии, хотя по ночам вспоминал о плаще и рубахе, но именно в эту минуту он почувствовал себя особенно уязвимым. Тем не менее он поспешил вперед, мысли о битве притупили боль в руке и заставили позабыть об усталости.

Удушающие клубы дыма и треск пламени предупредили о страшном зрелище за секунду до того, как он его увидел. Он достиг той точки тропы, где она выходила из леса и огибала огороды, прежде чем подвести к укреплению. Ворота оказались открытыми, как всегда было в мирное время. Никакой враг никогда не нападал в день летнего солнцестояния, когда объявлялось всеобщее перемирие, даже в военное время. Оглядев деревянные стены и земляной вал, мальчик понял, что враги промчались в ворота еще до того, как прозвучал набат. Большинство жителей в то время находились на центральной площади, готовясь к пиру.

Повсюду полыхал огонь. Киели разглядел в черных клубах дыма всадников и очертания тел на земле. Мальчик замер, обдумывая следующий шаг. Пробежать дальше по тропе означало стать мишенью. Он решил сделать круг вдоль леса и подойти к деревне с другой стороны, где стоял дом Табуна Скакунов.

Он двинулся вправо, откуда дул ветер, и вскоре дым рассеялся. Перед ним предстала картина бойни. Многие из его друзей лежали бездыханными на земле. Он с трудом верил своим глазам.

По деревне, поджигая жилища, носились всадники, облаченные не в форму, а в разномастные одежды. Наемники или работорговцы, решил Киели. Потом он увидел на некоторых плащи с гербом герцога Оласко, правителя всесильного герцогства, расположенного на юго-востоке. Но к чему им помогать налетчикам, напавшим на горное племя оросини?

Достигнув задворок дома Табуна Скакунов, Киели продолжил путь ползком. За углом он разглядел лежавшего неподвижно воина-оласканца. Отбросив в сторону свой кинжал, Киели решил завладеть мечом убитого. Если никто не заметит, то он попытается заодно вынуть круглый щит из левой руки убитого. Держать щит больной рукой будет нелегко, но зато это может спасти ему жизнь.

Шум боя раздавался на другом конце деревни, поэтому Киели рассчитывал напасть на врагов с тыла. Добравшись до солдата, он на секунду замер.

Из-за дыма он едва мог разглядеть двигавшиеся вдалеке фигуры, но до него доносились крики гнева и боли это его сородичи давали отпор налетчикам.

Глаза защипало от едкого дыма, и он заморгал, смахивая слезы. Перевернув тело убитого на спину, он потянулся к ножнам, но в ту же секунду человек открыл глаза. В первое мгновение Киели замер, а когда рванул на себя меч, воин сделал выпад щитом, угодив ему прямо в лицо.

Киели упал на спину, перед глазами все поплыло, земля ушла из-под ног. Его спасла только врожденная быстрота реакции, ибо когда солдат вскочил с земли и, вытянув из-за пояса кинжал, попытался заколоть Киели, мальчишка увильнул.

Сначала Киели подумал, что ему удалось избежать ранения, но боль тут же пронзила грудь, и хлынула кровь. Рана оказалась неглубокой, но обширной — порез шел от левой ключицы к правому соску и спускался до нижнего ребра.

Киели рубанул отобранным мечом и чуть не выронил его, когда солдат ловко отразил удар щитом.

Последовала новая атака, и мальчик понял, что противник превосходит его во всем. Киели едва сумел избежать удара кинжалом в живот. Если бы солдат действовал мечом, а не коротким кинжалом, то Киели лежал бы теперь на земле с вывороченными наружу кишками.

Страх чуть не сковал юного воина, но тут же отступил, когда Киели вспомнил о семье, сражавшейся не на жизнь, а на смерть всего в нескольких ярдах, за дымовой завесой.

Заметив секундную нерешительность юноши, солдат злобно ухмыльнулся и снова начал наступать. Киели сознавал, что его единственное преимущество — длина лезвия, поэтому он подставил под удар свою израненную грудь, а сам неловко занес меч обеими руками, словно собираясь обрушить его на голову солдату. Как мальчик надеялся, так и вышло: солдат инстинктивно поднял щит, чтобы принять удар, и одновременно отвел в сторону руку с кинжалом для решительной атаки.

Киели, однако, рухнул на колени и, прочертив мечом в воздухе дугу, сильно ударил солдата по ноге, отчего тот с криком упал. Из рассеченных артерий брызнула во все стороны кровь. Вскочив с земли, Киели наступил на руку с кинжалом и, нацелив острие меча противнику в горло, положил конец его агонии.

Мальчик попытался вытереть досуха сжимавшую меч ладонь, но обнаружил, что кровь льется в три ручья из длинного пореза на груди, и понял, что вскоре совсем потеряет силы, если не перевяжет рану. А еще он подумал, что ранение, вероятно, гораздо опаснее, чем ему показалось сначала.

Когда он поспешил на шум битвы, порыв ветра на секунду разогнал дым, и Киели разглядел центральную площадь деревни. Столы с яствами и питьем для целого дня празднования были перевернуты, все блюда валялись на земле, цветочные гирлянды втоптаны в почву, щедро политую кровью. Киели замер от ужаса, у него комок подкатил к горлу. Он заморгал, чтобы не пролить слез, хотя что их вызвало — дым, ярость или отчаяние, — он не знал. Невдалеке лежали три маленьких тельца: ребятишек явно убили в тот момент, когда они бежали в укрытие. Потом он разглядел, что его сородичи выстроились стеной вокруг дома, где, как он знал, прятались женщины и дети. У женщин тоже было оружие — ножи и кинжалы, — чтобы защищать детей, если погибнут мужчины.

Мужчины, которых он знал всю свою жизнь, на его глазах падали замертво один за другим, несмотря на то что отчаянно сражались, защищая свои семьи. Нападавшие солдаты тоже сомкнули ряды, выставив вперед копья, а за их спинами возвышались всадники и спокойно разряжали в селян свои самострелы.

Лучники племени оросини отвечали, как могли, но исход битвы был очевиден даже такому юнцу, как Киели. Он понимал, что не доживет до конца этого дня, но все равно не мог оставаться за спинами врагов, ничего не предприняв.

Он двинулся вперед на нетвердых ногах, направляясь к всаднику на черном коне, в котором угадал предводителя налетчиков. Рядом с ним находился другой всадник в черных одеждах. Волосы его были также черны и забраны за уши, спускаясь до плеч.

Всадник почуял сзади что-то неладное и обернулся как раз в тот момент, когда Киели перешел на бег. Мальчик ясно разглядел его лицо: коротко остриженная темная бородка, длинный нос, придававший ему неприятный вид, и поджатые губы, словно он о чем-то задумался, перед тем как услышал сзади шум. Глаза всадника слегка округлились при виде вооруженного окровавленного мальчишки, потом он спокойно сказал что-то офицеру, и тот тоже обернулся. Всадник в черном не спеша поднял руку, в которой оказался маленький самострел, и прицелился.

Киели понимал, что нужно нанести удар, прежде чем палец врага нажмет на курок. Но за два шага до всадника его колени ослабели. Меч в руках внезапно потяжелел, словно был изготовлен из свинца и камня, да и сама рука не смогла выполнить команду — нанести сокрушительный удар по врагу.

Мальчик находился в одном шаге от черного всадника, когда тот выстрелил. Заряд угодил прямо Киели в грудь, чуть ниже первой раны.

От удара мальчика развернуло, и кровь забрызгала обоих мужчин. Меч отлетел далеко в сторону, выпав из обессилевших пальцев. Киели рухнул сначала на колени, а потом на спину, утратив зрение от боли и шока.

Вокруг что-то кричали, но звук был глухой, и Киели не разобрал ни слова. На секунду зрение к нему вернулось: высоко в небе над ним сделал круг серебристый ястреб, и Киели показалось, что птица смотрит прямо на него. В голове у него вновь прозвучал знакомый голос:

«Не торопись, маленький брат, твое время еще не пришло. Стань моим когтем и прогони наших врагов».

Его последняя мысль была о птице.

2

В ТАВЕРНЕ «У КЕНДРИКА»

КИЕЛИ очнулся от боли. Он не мог заставить себя открыть глаза, но все же понимал, что находится еще на этом свете. До него дотронулись чьи-то руки, и откуда-то издалека донесся приглушенный голос:

— Этот пока жив.

Ему вторил другой голос:

— Давай отнесем его в повозку. Он потерял много крови.

Киели про себя отметил, что все это прозвучало на наречии торговцев, так называемом общем языке, а не на диалекте племени оросини.

Он почувствовал, как его подняли и понесли, и тут снова потерял сознание.

Боль пронизывала все его тело, когда он пришел в себя. Он с трудом открыл глаза и попытался приподнять голову. От усилия нахлынула новая волна боли, желудок сжался, но Киели не вырвало, так как просто было нечем. Невыносимая боль сжала грудь, и он застонал.

Перед глазами все расплывалось, так что он не смог разглядеть, кому принадлежали мягкие руки, толкнувшие его обратно на постель; при этом кто-то приговаривал:

— Лежи спокойно, паренек, дыши ровно.

Киели различал только какие-то смутные очертания и проблески молний в небе. Он заморгал, пытаясь сфокусировать зрение.

— На-ка, — произнес другой голос над ним, и губ коснулась фляга с водой.

— Выпей глоточек, — сказал первый голос. — Ты потерял много крови, и мы уж думали, ты не выживешь.

Глоток воды сразу вызвал спазм, так что Киели отрыгнул то, что выпил.

— Попробуй еще раз, — велел невидимый ему человек.

Киели послушался, и на этот раз ему удалось удержать в себе сделанный глоток. Внезапно его охватила нестерпимая жажда. Он хотел выпить еще, но флягу отняли от губ. Тогда он попытался поднять руку, чтобы схватить флягу. Оказалось, что рука не слушается.

— Я сказал, мелкими глотками, — строго произнес голос.

Фляга вновь оказалась у его рта, и он принялся покорно пить, наслаждаясь прохладной влагой, стекавшей по горлу.

Все свои скудные силы он сосредоточил на том, чтобы удержать выпитую воду. Потом он поднял глаза от края фляги и попытался разглядеть черты лица своего благодетеля, но увидел лишь расплывчатый овал под седой шевелюрой. После этого он вновь погрузился в темноту.

Во время пути они вдруг сделали привал на несколько дней. Киели открыл глаза и увидел, что находится в амбаре или сарае, точнее он не мог определить. А еще он уловил тяжелый запах мокрой земли и заплесневелой древесины и понял, что недавно прошел дождь.

После этого сознание то возвращалось к нему, то снова покидало его. Очнувшись однажды, как он понял, вечером, Киели догадался, что повозка, в которой он лежит, едет по лесу, но совершенно незнакомому лесу. Он сам не знал, отчего вдруг так решил — наверное, краем глаза увидел деревья, абсолютно не похожие на высокие кедры и осины его родных краев. Вокруг росли дубы, вязы и еще какие-то неизвестные ему деревья. Он вновь погрузился в тревожное забытье.

Он помнил, как во время пути ему насильно вкладывали в рот пищу и он заставлял себя глотать, хотя горло протестующе сжималось и грудь жгло, как огнем. Он явно видел тревожные сны, потому что несколько раз просыпался весь в поту, с сильно бьющимся сердцем. Кажется, во сне он звал отца.

Однажды ему приснилось, что он снова в теплом круглом доме вместе с матерью и остальными женщинами. Он почувствовал, что его окутывает их нежность, но тут же проснулся на земле от запаха мокрой почвы и дыма недавно разведенного костра, а по бокам от него спали двое мужчин. Киели бессильно опустил голову на подушку, недоумевая, как он сюда попал. Тут память вернулась, и он вспомнил нападение на родную деревню. На глаза навернулись слезы, и он заплакал, чувствуя, как в душе умирает всякая надежда и радость.

Он не мог сосчитать, сколько дней они пробыли в пути. Знал лишь, что о нем заботились двое мужчин, но не припоминал, называли ли они ему свои имена. Он помнил лишь, что они задавали ему вопросы, а он отвечал, но о чем шла речь, в памяти не сохранилось.

Затем однажды утром к нему вернулась связность мыслей.

Киели открыл глаза и, хотя был еще слаб, отметил, что ясно воспринимает окружающее. Он лежал в большом амбаре со сквозными дверями. Откуда-то, наверное, из конюшни неподалеку, до него доносилось фырканье лошадей. Он лежал под двумя одеялами на соломенном тюфяке. В воздухе чувствовался легкий дымок — наверное, от кованого железного ящика с углями, который использовался как походная печка. В амбаре, полном сена, это было гораздо безопаснее, чем разводить открытый огонь. Киели оперся на локоть и огляделся по сторонам. Дым немного пощипал глаза, но большая его часть улетучивалась в открытые двери. Было тихо, поэтому Киели решил, что дождь прекратился.

Его затекшее тело болело, но уже не так мучительно, как раньше.

На деревянной табуретке сидел какой-то человек и внимательно смотрел на него. Глаза у него были темные, волосы, достигающие плеч, почти сплошь седые, с редкими черными прядями. Обвисшие усы обрамляли рот с плотно сжатыми губами — видимо, человек о чем-то задумался.

Поморгав немного, Киели спросил:

— Где я?

В глазах человека промелькнуло любопытство.

— Ты снова с нами? — риторически поинтересовался он и, на секунду замолчав, крикнул через плечо в сторону дверей: — Роберт!

Двери тут же распахнулись, в амбар вошел второй мужчина и, подойдя к Киели, опустился рядом с ним на колени.

Этот незнакомец оказался старше первого, он был абсолютно седой, но в его взгляде, когда он посмотрел в глаза мальчику, почувствовалась сила.

— Ну, Коготь, как ты себя чувствуешь? — тихо спросил он.

— Какой Коготь?

— Ты сказал, что тебя зовут Коготь Серебристого Ястреба, — ответил старик.

Киели заморгал, пытаясь собраться с мыслями и понять, почему он такое сказал. Потом он вспомнил посетившую его птицу и осознал, что это и было то самое видение, что даровало ему имя. В голове пронеслось далекое эхо: «Встань и будь когтем для своего народа».

— Что ты помнишь?

— Я помню битву… — Он почувствовал, как внутри все оборвалось, на глаза навернулись слезы. С трудом переборов себя, юноша спросил: — Они все мертвы, да?

— Да, — ответил тот, кого звали Роберт. — А что ты помнишь после битвы?

— Повозку… — Киели, которому отныне нужно было называть себя «Коготь», прикрыл на секунду веки, а потом продолжил: — Вы увезли меня.

— Точно, — подтвердил Роберт. — Не могли же мы оставить тебя умирать от ран. — Потом тихо добавил: — Кроме того, нам нужно было кое-что узнать о тебе и о битве.

— Что именно? — спросил Коготь.

— Это может пока подождать.

— Где я? — продолжал задавать вопросы Коготь.

— Ты на хуторе Кендрика.

Коготь порылся в памяти. Ему уже приходилось слышать об этом месте, но подробностей он так и не вспомнил.

— Почему я здесь?

Тот, у кого были обвисшие усы, рассмеялся.

— Потому что мы спасли твое жалкое тело, и это именно то место, куда мы направлялись.

— А кроме того, — добавил Роберт, — это очень хорошее место для отдыха и поправки здоровья. — Он поднялся, и ему пришлось согнуться под низким потолком. — Это хижина лесника, которая пустует уже несколько лет. Кендрик разрешает нам пользоваться своим амбаром и не берет за это плату. В его таверне, конечно, комнаты потеплее, кровати почище, да и еда получше.

— Но зато там побольше глаз и ушей, — добавил его спутник.

Роберт метнул на него взгляд и слегка покачал головой.

Тогда первый сказал:

— Ты носишь мужское имя, а я не вижу никаких татуировок у тебя на лице.

— Битва произошла в тот день, когда я должен был обрести имя, — едва слышно ответил Коготь.

Второй, которого звали Роберт, снова посмотрел на своего товарища, после чего опять переключил внимание на юношу.

— С тех пор прошло больше двух недель, паренек. После того как Паско обнаружил тебя в твоей деревне, ты так с нами и ездишь.

— А кто-нибудь еще выжил? — спросил Коготь срывающимся голосом.

Роберт вернулся к юноше, склонился над ним и осторожно опустил руки ему на плечи.

— Погибли все до одного.

— Ублюдки действовали тщательно, ничего не скажешь, — добавил Паско.

Кто это был? — спросил Коготь. Роберт мягко заставил юношу снова опуститься на тюфяк.

— Отдохни. Паско скоро накормит тебя горячим супом. Ты был на краю гибели. Мы очень долго думали, что тебе не выкарабкаться. Выхаживали тебя только водой и холодным бульоном. Пора тебе восстановить силы. — Он сделал паузу. — Нам есть о чем поговорить, но впереди еще много времени. Очень много времени, Коготь Серебристого Ястреба.

Коготь не хотел отдыхать, он хотел получить ответы на свои вопросы, но ослабевшее тело предало его, он опустился на солому и с удовольствием погрузился в сон.

Проснулся он под пение птиц и почувствовал, что зверски голоден. Паско принес ему большую глиняную кружку горячего бульона и заставил пить не торопясь. Роберта пока нигде не было видно.

Коготь обжегся горячей жидкостью и, выжидая, пока она остынет, спросил:

— Что это за место?

— Таверна «У Кендрика»? Обычное заведение… Построено среди лесов Латагора.

— Почему?

— Что «почему»? Почему мы здесь или почему ты выжил?

— Наверное, и то и другое, — ответил Коготь.

— Сначала отвечу на второй вопрос, — сказал Паско, присаживаясь на низкую табуретку и держа в руке такую же кружку бульона. — Мы нашли тебя посреди побоища, какого я не видел со времен своей юности, когда служил солдатом у герцога Дангаррена, в Фар-Лорене. Мы бы оставили тебя вместе с остальными на корм воронам, если бы я не услышал твой стон… хотя это был даже не стон, а скорее громкий вздох. Ты выжил по воле случая. Ты был весь в крови, да еще эта рваная рана на груди. Не удивительно, что поначалу мы приняли тебя за мертвяка. Однако ты дышал, поэтому хозяин велел забрать тебя. У него добрая душа, будь уверен.

— Мне бы следовало поблагодарить его, — сказал Коготь, хотя его терзало мучительное сознание того, что он остался жив, когда все родные погибли. По правде сказать, в его душе не было ни малейшей благодарности.

— Думаю, он найдет способ, как взять с тебя плату, — сказал Паско, вставая. — Не хочешь немного размять ноги?

Коготь кивнул. Когда он начал подниматься, то оказалось, что все тело болит, а голова кружится. Сил у него не было.

— Осторожно, парнишка. — Паско поспешил протянуть Когтю руку. — Ты слабее новорожденного котенка. Понадобится еще много дней отдыха и хорошее питание, прежде чем ты обретешь былую форму, но сейчас тебе не помешает понемногу начать двигаться.

Паско довел Когтя до дверей амбара, и они вместе переступили порог. Утро было бодряще свежим. Коготь сразу решил, что они находятся в низине: воздух здесь пах совершенно иначе, чем на его родных высокогорных лугах. Ноги у него подгибались, и он был вынужден семенить. Паско остановился и позволил юноше оглядеться.

Они находились на большом конюшенном дворе, окруженном высокой стеной из плотно пригнанных камней. Коготь тут же признал в ней конструкцию укрепления, так как в нескольких местах вровень со стеной поднимались каменные ступени, неподалеку от главной постройки, которая, как он решил, и была таверной. В зубчатой стене виднелись амбразуры, по верху была проложена дорожка, достаточно широкая, чтобы разминуться двум часовым.

Таких больших построек, как эта таверна, Когтю еще не доводилось видеть: по сравнению с ней дома в его родной деревне казались жалкими лачугами. Таверна под каменной черепицей, а вовсе не крытая соломой или хворостом, возвышалась на три этажа. Дом покрасили в белый цвет, а ставни и двери были жизнерадостно-зелеными. Из нескольких труб на крыше валил серый дым.

У стены амбара стояла повозка, и Коготь предположил, что именно на ней его сюда и доставили. Вдалеке он разглядел верхушки деревьев, из чего сделал вывод, что лес вокруг таверны вырублен.

— Расскажи, что ты видишь? — неожиданно поинтересовался Паско.

Коготь бросил взгляд на мужчину, который не сводил с него внимательных глаз. Юноша начал было отвечать, но вспомнил совет деда стараться за очевидным разглядеть суть, поэтому замолчал и жестом попросил Паско помочь ему дойти до ближайших ступеней. С трудом взобравшись на стену, он оглядел окрестности.

Таверна возвышалась в центре поляны, созданной природой, но большое количество пней указывало, что за несколько лет поляну порядком расширили.

— Ну так что ты видишь? — снова спросил Паско.

Коготь, по-прежнему отмалчиваясь, направился по стене в сторону таверны. Пока он шел, перед его мысленным взором предстал весь план постройки под названием «У Кендрика». Но решиться на ответ было трудно. Общим языком он владел не хуже любого мальчишки в деревне, но ему редко доводилось на нем говорить, разве только когда приезжали торговцы… При мысли о родной деревне к нему вернулась неизбывная тоска, но он загнал чувства в глубину и начал подбирать слова. Наконец он произнес:

— Это крепость, а не таверна. Паско заулыбался.

— Вообще-то, и то и другое. Кендрик недолюбливает некоторых своих соседей.

Коготь кивнул. Стены вокруг таверны были толстыми, лес вокруг расчистили так, чтобы у лучников на стене был ясный обзор. Дорога из леса делала резкий поворот к таверне, а потом огибала стену и вела к воротам, сооруженным с другой стороны. Такое укрепление не удалось бы разрушить при помощи пущенной в него горящей повозки, выстояло бы оно и против тарана.

Он еще раз осмотрелся. Лучники в верхних этажах могли создать вторую линию обороны в поддержку тех, которые выстроились на стене. Коготь повнимательнее посмотрел на двери и увидел, что они укреплены железными полосами. Наверное, изнутри они запирались на засов. Такие двери по силам взломать разве что великанам с тяжеленными топорами. Потом Коготь перевел взгляд наверх и заметил над каждой дверью по отдушине. Из любой можно было лить горячее масло или кипяток на головы нападающих.

Наконец юноша произнес:

— Должно быть, соседи у него неприятные.

— Не сомневайся, — хмыкнул Паско.

Пока они стояли на стене, разглядывая таверну, дверь ее открылась и появилась какая-то девушка с большим ведром. Бросив взгляд наверх, она махнула рукой.

— Привет, Паско!

— Привет, Лила!

— Что за приятель у тебя появился? — поинтересовалась она. На вид ей можно было дать на несколько лет больше, чем Когтю. В отличие от девушек его родного племени она была темненькой: смуглая кожа с оливковым оттенком и черные как ночь волосы. Большие карие глаза заискрились, когда она рассмеялась.

— Так, один паренек, на дороге подобрали, — ответил Паско. — Оставь его в покое. Тебе и без того ухажеров хватает.

— Нет, не хватает! — задорно прокричала она и, качнув ведром, продолжила свой путь. — Мне бы не помешал помощник, чтобы принести воды. — Она зазывно улыбнулась.

— Ты здоровая и сильная, а он, посмотри, совсем слаб после ранения. — Паско помолчал немного, потом спросил: — А где Ларс и Гиббс?

— Кендрик куда-то их отослал с поручением, — ответила Лила на ходу.

Когда девушка скрылась из виду, Коготь спросил:

— Что мне теперь делать?

Его охватывали тоска и чувство беспомощности, каких он не знал за всю свою недолгую жизнь. Остаться без семьи… При мысли о родной деревне слезы снова навернулись ему на глаза. Племя оросини отличалось эмоциональностью: сородичи Киели всегда бурно выражали радость, а во времена печали не стыдились слез. Но в присутствии чужаков они вели себя сдержанно. Все это теперь потеряло для Когтя всякий смысл, и он позволил слезам катиться по лицу.

Паско, притворившись, что ничего не замечает, ответил:

— Ты лучше спроси у Роберта, когда он вернется. Я делаю лишь то, что мне велят. Ты действительно обязан ему жизнью, поэтому за тобой должок. А теперь давай еще немного проветримся, а потом пойдешь обратно в амбар отдохнуть.

Когтю хотелось как следует все здесь осмотреть, ведь в такой огромной постройке, как эта, наверняка множество диковин, решил он. Но Паско повел его обратно в амбар, и, добравшись до тюфяка, Коготь даже обрадовался, что не предпринял долгую прогулку, так как совершенно выбился из сил. Все тело болело, и юноша понял, что даже самыми осторожными движениями бередит плохо затянувшуюся рану, которой предстояло еще долго заживать. Он припомнил случай, когда Медведя На Задних Лапах ранил клыком дикий кабан. Бедняга хромал почти полгода, прежде чем нога обрела былую гибкость.

Коготь прилег на тюфяк и закрыл глаза, а Паско тем временем тихонько возился с вещами, перенесенными из повозки. Еще каких-то полчаса назад, только проснувшись, юноша чувствовал себя вполне бодрым, но сейчас сон одолел его мгновенно.

Коготь от природы был терпелив, а потому в следующие дни не стал надоедать Паско расспросами. Ему было ясно, что этот человек неразговорчив, к тому же ему велели не слишком распускать язык. Так что Когтю предстояло выяснить все самому, используя собственную смекалку и наблюдательность.

Мысль о гибели его народа никогда не покидала Когтя, как и боль потери. Он целую неделю лил слезы по ночам, но время шло, и он отрешился от своего горя, чтобы думать о мести. Он знал, что где-то живут убийцы, виновные в истреблении всего его племени. Когда-нибудь он обязательно выследит их и покарает — иначе он не был бы оросини. Но у него хватало здравого смысла понять, что в одиночку вряд ли получится отомстить, и, кроме того, ему понадобится много сил, знаний и умений. Он надеялся, что предки не оставят его, направят по верному пути. Серебристый Ястреб стал его тотемом: мальчишка, которого когда-то звали Киелианапуна, отомстит за свой народ.

Дни шли один за другим, похожие как близнецы. Каждое утро он просыпался и завтракал, потом они с Паско отправлялись на прогулку, поначалу ходили вокруг таверны, позже осматривали близлежащие леса. Силы постепенно возвращались, и юноша начал помогать Паско в повседневных делах: таскал воду, рубил дрова, чинил конскую упряжь. Он был смышленым, все схватывал буквально на лету, и у него была неистребимая страсть к самосовершенствованию.

Иногда Коготь мельком видел Роберта, когда тот спешил по делам, часто в компании одного из трех мужчин. Коготь не просил Паско назвать ему их, но всех троих хорошо запомнил. Первым был, как догадался Коготь, сам Кендрик. Высокий, седовласый, с густой бородой, он вышагивал по всему хутору с видом хозяина. Он носил рубаху из тонкой, дорогой материи, на пальце — золотое кольцо с темным камнем, а штаны и ботинки почти не отличались от тех, в которых ходили слуги. Он часто выходил на двор, чтобы отдать распоряжения Лиле или двум парням — Ларсу и Гиббсу, которые часто наведывались в амбар, так как в их обязанности входило приглядывать за лошадями постояльцев.

Второй из спутников Роберта был совершенно седым, хотя лет ему было никак не больше тридцати. Коготь даже прозвал его Снежная Вершина. Не такой высокий, как Кендрик или Роберт, он все равно умудрялся смотреть на них сверху вниз. Всем своим поведением он напоминал Когтю вожака или шамана, и вообще от него исходила какая-то сила. У него были светло-голубые глаза и очень загорелое лицо. Одевался он в темно-серую робу с затейливо расшитыми рукавами и подолом. Временами он опирался на деревянный посох, иногда выходил из таверны в широкополой шляпе под цвет одежды.

Последний из троих слегка напоминал Снежную Вершину, словно они были братьями, но волосы у него были темно-каштановые, почти как у Когтя. Глаза тоже были темные, карие, а в манерах или движениях угадывался воин или охотник. Коготь мысленно прозвал его Клинком, ибо левая рука этого человека почти никогда не покидала эфеса меча с таким тонким лезвием, какого Когтю еще не доводилось видеть. Одет он был в синие бриджи, заправленные в высокие сапоги, и темно-серую рубаху, поверх которой носил застегнутый жилет. Он тоже не показывался из дома без шляпы, двойника широкополого головного убора Снежной Вершины, только его шляпа была черной. Однажды Коготь увидел, как Клинок покидал таверну на рассвете, неся в руке большой лук, вечером того же дня он вернулся с перекинутым через плечо выпотрошенным оленем. Юноша невольно испытал восторг: умелые охотники высоко ценились среди оросини.

К Паско и Когтю эти трое относились так, словно те были частью окружающей среды, то есть не замечали их. Только Лила время от времени громко приветствовала то Паско, то Когтя, иногда кивала им или махала рукой. Ларс, коренастый рыжеволосый парень, и Гиббс, стройный юноша постарше, иногда заговаривали с ними, просили помочь в мелочах. Но оба избегали пустых разговоров. Когтю казалось, что они с Паско просто не существуют для обитателей таверны.

Прошел целый месяц, и однажды Коготь проснулся утром и увидел, что Роберт о чем-то серьезно разговаривает с Паско. Юноша быстро поднялся, оделся и подошел к ним.

— А-а, юный Коготь, — обратился к нему Роберт с улыбкой. — Паско рассказывает, что дела у тебя пошли на поправку.

Коготь кивнул.

— Раны затянулись, и боли почти нет.

— А поохотиться сможешь?

— Да, без колебания ответил Коготь.

— Отлично. Тогда идем со мной.

Роберт вышел из амбара, Коготь постарался не отставать. Пока они шли к таверне, Коготь сказал:

— Господин, я у вас в долгу.

— Не буду спорить, — ответил Роберт.

— Как мне расплатиться? Роберт остановился.

— Я ведь спас тебе жизнь?

— Да, ответил юноша.

— Если я правильно понимаю обычаи твоего народа, то теперь у тебя передо мной пожизненный долг, верно?

— Да, — спокойно ответил Коготь.

Пожизненный долг был сложным понятием, включавшим годы службы, как прямой, так и опосредованной. Когда мужчина племени оросини спасал жизнь другому, то спасенному полагалось быть к его услугам в любую минуту. Он словно становился членом семьи, но не пользовался привилегиями родственника. Делом чести для него становилось обеспечить семье спасителя пищу, пусть даже его собственная семья голодала, и убрать урожай, когда его поле оставалось нетронутым. В общем, спасенный служил тому, перед кем был в долгу, как только мог. Поэтому Коготь отныне должен был считать Роберта своим хозяином. И так до тех пор, пока Роберт сам не освободит его от службы.

— Тяжелый долг, не так ли?

— Да, — бесстрастно ответил Коготь.

Легкий ветерок шелестел листвой далеких деревьев. Роберт помолчал, словно погрузившись в раздумье, а потом сказал:

— Я испытаю тебя, юный Коготь. Посмотрю, насколько ты отважен. Тогда будет ясно, сгодишься ли ты мне.

— Для чего сгожусь, хозяин?

— Для многого. Пройдет еще несколько лет, а ты не узнаешь и половины тех дел, которые я могу тебе поручить. Если же ты мне не подойдешь, то я на несколько лет передам тебя в услужение Кендрику, чтобы ты научился сам заботиться о себе в новом мире, не похожем на тот, в котором жил раньше, ибо ты уже не можешь вернуться на высокогорье оросини.

Выслушав эти слова, прозвучавшие для него как удар, Коготь даже бровью не повел. Роберт сказал правду. Если только кто-нибудь не выжил чудом в той бойне, сумев уползти в горы, теперь он был последним представителем племени оросини, а в горах одиночке не продержаться.

Наконец Коготь спросил:

— А если я все-таки не слабак?

— Тогда ты увидишь и узнаешь то, что никогда не могло бы пригрезиться ни одному оросини, мой юный друг. — Он обернулся, услышав за спиной шаги. Это был Клинок, вооруженный двумя луками — один через плечо, второй в руке — и еще колчаном, полным стрел. — А, вот и он. — Потом Роберт снова обратился к Когтю: — Этого человека ты уже видел, я уверен. Ты очень наблюдателен, как я успел заметить. Познакомься, Коготь, это Калеб. Он и его брат Магнус — мои товарищи.

Коготь кивнул мужчине, который молча его изучал. Разглядев Калеба вблизи, Коготь пришел к выводу, что он гораздо моложе, чем казалось на первый взгляд, — всего-то лет на десять старше его самого, но держится с видом опытного воина.

Калеб вручил Когтю лук и колчан, который тот привязал к поясу, после чего внимательно осмотрел лук. Когда Коготь учился стрелять, то использовал оружие размером поменьше. Теперь он под внимательным взглядом Калеба начал осматривать тетиву. На одном конце она слегка ослабла, хотя и не настолько, чтобы луком нельзя было пользоваться. Но Коготь все равно поинтересовался:

— Лишняя найдется? Калеб кивнул.

Тогда Коготь, закинув лук за спину, решительно заявил:

— Пошли охотиться.

Калеб повернулся, направился к лесу, и вскоре оба уже резво шагали по тропе.

Они молча продвигались среди деревьев. Через полчаса Калеб вывел юношу на звериную тропу. Коготь озирался, запоминая приметы, с помощью которых в случае необходимости сумеет найти дорогу обратно.

Калеб шел ровно и быстро; в иное время Коготь с легкостью выдержал бы такой темп. Но после ранения он порядком ослаб и уже через час почти выдохся. Он уже подумывал, не заикнуться ли о привале, когда Калеб остановился. На поясе у него, сбоку, где обычно висели ножны с мечом, на этот раз был укреплен бурдюк с водой, который он теперь отвязал и передал Когтю. Юноша кивнул, сделал несколько глотков, лишь бы промочить горло, и протянул бурдюк Калебу. Молчун-охотник знаками показал Когтю, чтобы тот попил еще, но Коготь отрицательно покачал головой. Глядя на окружавший их густой лес, он понимал, что найти источник воды здесь не составит труда, но срабатывала врожденная привычка: он вырос в горной местности, где вода была большой редкостью, поэтому научился утолять жажду одним глотком.

Они возобновили путь, но теперь Калеб тщательно осматривал тропу, пытаясь обнаружить звериный след. Через несколько минут они вышли на луг, и Коготь остановился в изумлении: трава здесь, очевидно от жаркого солнца и обильных дождей, выросла почти ему по пояс.

Юноша быстро отвязал лук и постучал им по плечу Калеба, а когда тот обернулся, показал, что нужно идти влево. Они двинулись через луг, Коготь то и дело присаживался и искал отпечатки следов. Вскоре он нашел один на влажной земле и тихо сказал:

— Медведь. — Вытянув руку он пощупал сломанные травинки. На разломе они были все еще влажными. — Близко.

Калеб кивнул.

— Ты зоркий, — тихо произнес он.

Они пошли по следу и пересекли уже чуть ли не половину луга, когда Калеб поднял руку, давая знак остановиться. Только тогда Коготь услышал доносящееся издалека сопение зверя и глухой стук.

Дальше они двинулись ползком и вскоре оказались возле небольшого ручейка. На другом берегу стоял огромный бурый медведь. Он перекатывал поваленное дерево, драл его когтями, стараясь добраться до пчелиного гнезда, обитатели которого встревоженно кружили вокруг зверя. Медведь разворотил рассохшееся дупло и вывернул наружу полные соты. Пчелы, не причиняя ему особого вреда, жалили толстую шкуру, только редким удачливым насекомым удавалось ранить противника в единственно незащищенную нежную часть — кончик носа. Тогда медведь принимался яростно рычать, но уже через секунду снова занимался сотами.

Коготь постучал по плечу Калеба и показал знаками, что нужно ползти к медведю, но его спутник покачал головой и жестом дал понять, что они вернутся той же дорогой, какой пришли.

Охотники тихо отошли от ручья, а вскоре Калеб вновь перешел на быстрый шаг и вывел их на дорогу.

С наступлением ночи оба вернулись в таверну. Калеб нес на плечах убитого оленя, а у Когтя с пояса свисала пара диких индюшек.

У ворот охотников поджидал Роберт, а когда они приблизились, появился Гиббс и взял у Когтя добычу. Роберт вопросительно взглянул на Калеба, и тот улыбнулся.

— Парень умеет охотиться.

Коготь, наблюдавший за Робертом, увидел, как на его лице промелькнуло довольное выражение. Он не был уверен, что все правильно понял, но не сомневался, что речь шла не просто об охоте в лесу.

Калеб последовал за Гиббсом, исчезнувшим в боковой двери, которая вела на кухню.

А Роберт положил руку на плечо Когтя.

— Тогда начнем.

3

СЛУГА

КОГОТЬ выбился из сил, карабкаясь по холму. Он шел за Лилой от лесного ручья, нагруженный огромной корзиной с мокрым бельем. Всю предыдущую неделю он трудился под началом девушки, выполняя различные поручения.

Роберт настоял на единственном странном условии: чтобы она разговаривала с ним исключительно на ролдемском наречии и отвечала на его вопросы, только если они заданы правильно. Некоторые слова в этом наречии пришли из общего языка, представлявшего собой смесь наречий Нижнего Кеша и Королевства и немало обогатившегося за годы торговли между двумя многочисленными народами.

У Когтя оказался хороший слух, и он быстро осваивал язык с помощью своей жизнерадостной наставницы.

Она была на пять лет его старше и, если верить ее рассказам, попала к Кендрику случайно. По ее словам выходило, будто она прислуживала принцессе королевства Ролдем, которая собиралась заключить брак, исходя из государственных соображений, с аристократом из приближенных принца Аранорского. В зависимости от способности Когтя воспринимать скороговорку Лилы и частоты, с которой она изменял а свой рассказ, ее выкрали из процессии, когда принцесса направлялась к жениху, то ли пираты, то ли бандиты и продали в рабство, откуда девушку освободил какой-то добрый благодетель или она убежала. В любом случае девчонка из далекого островного государства в Королевском море добралась до таверны Кендрика, где и служила последние два года.

Она была неизменно весела, остра на язык и очень смазлива. Коготь быстро попал под ее обаяние.

На душе у него все еще становилось тяжело при мысли о Перышке Синекрылого Чирка, лежащей мертвой где-то среди тел своих родственников. Он прогнал из головы эту картину и сосредоточился на том, чтобы дотащить свой груз.

Лила, видимо, решила, что раз его отрядили к ней в помощники, то ей больше не нужно по нескольку раз на день наведываться к ручью для стирки. Она отыскала где-то высоченную корзину и прикрепила к ней ремни, чтобы Когтю было удобнее тащить ношу на спине.

Отнести одежду к ручью не составляло большого труда; другое дело — тащить мокрые вещи обратно в таверну.

— Калеб говорит, ты хороший охотник. Коготь отозвался не сразу: ему все еще приходилось подбирать слова.

— Я охотился всей жизнью.

Она подметила ошибку, и он послушно повторил за девушкой:

— Я охотился всю жизнь.

Когтю не доставляло удовольствия слушать болтовню Лилы: половину из всего, что она говорила, он все равно не понимал, хотя старался ловить каждое слово, а вторая половина состояла из кухонных сплетен о людях, которых он едва видел.

Но потерянным он чувствовал себя не только из-за этого. Коготь по-прежнему проводил ночи в амбаре, хотя теперь в одиночестве, так как Роберт услал Паско по какому-то поручению. Роберта он видел изредка, когда тот мелькал в окошке таверны или пересекал задворки, направляясь в отхожее место. Иногда его спаситель останавливался на минуту, чтобы переброситься с Когтем парой праздных фраз, и при этом говорил либо на общем языке, либо на ролдемском. Отвечал он тоже как житель Ролдема, если Коготь заговаривал на этом наречии.

Когтя до сих пор не допускали во внутренние помещения таверны. Он не находил это странным; никакого чужака никогда бы не подпустили к жилищу оросини, а ведь это было другое племя. Раз он теперь находился в услужении, то и спать ему, скорее всего, полагалось в амбаре. Вообще-то он еще многого не понимал в окружавшем его.

Теперь он уставал гораздо чаще и сильнее, чем когда-либо прежде, и сам не понимал почему. Он был молод, жизнелюбив и, как правило, полон энергии, но, с тех пор как он стал жить здесь, ему каждый день приходилось бороться с тяжелыми мыслями и почти непреодолимой печалью. Если Роберт или Паско давали ему поручение или он находился в компании Калеба и Лилы, то он отвлекался от мрачных раздумий, но, когда оставался один, угнетающие мысли неизменно возвращались к нему. Ему очень не хватало мудрого совета дедушки, в то же время воспоминания о семье погружали его в еще больший мрак, и он чувствовал себя загнанным в черную ловушку, из которой не было выхода.

Его соплеменники были открытыми друг с другом: оросини не стеснялись выражать свои мысли и чувства даже перед не самыми близкими родственниками; в то же время на чужаков они производили впечатление бесстрастных и неразговорчивых людей. Общительный даже по меркам своего народа, Коготь казался окружающим его людям почти немым. В душе он терзался оттого, что лишен возможности открыто выказывать чувства, как в детстве, и хотя детство для него закончилось всего несколько недель тому назад, ему казалось, что прошло несколько столетий.

Паско и Лила готовы были с ним общаться, если он задавал вопросы, но Лила предпочитала увиливать от прямого ответа или откровенно врать, а Паско вообще частенько отмахивался от него как от мухи, чтобы не отвлекаться от работы. Тогда Коготь испытывал разочарование, которое лишь усугубляло его мрачное настроение. Единственную короткую передышку от этой давящей тьмы он получал, когда отправлялся на охоту вместе с Калебом. Молодой охотник отличался еще большей сдержанностью, чем Коготь, и часто, проведя в лесу целый день, они не перекидывались и десятком слов.

Оказавшись в конюшенном дворе, Лила воскликнула:

— О, да у нас гости!

Возле амбара стояла карета из черного лакированного дерева с золочеными украшениями, Гиббс и Ларс проворно распрягали пару красивейших вороных коней, каких Когтю еще не доводилось видеть.

Коневодство было не основным занятием для горных племен оросини в отличие от других народов этой стороны, но все же юноша мог распознать прекрасного скакуна. Кучер наблюдал за работой двух слуг, следя за тем, чтобы с хозяйскими лошадьми обращались как подобает.

— Похоже, к нам снова с визитом граф де Барж, — сказала Лила.

Когтю стало любопытно, кто это такой, но он промолчал.

— Отнеси корзину на заднее крыльцо, — велела Лила.

Коготь исполнил приказание, а девушка, улыбаясь, исчезла за кухонными дверьми.

Оставшись без дела, Коготь повернулся и направился к амбару. Там он нашел Паско, занятого починкой старой повозки и при этом мычащего под нос какую-то бессмысленную мелодию. На секунду подняв глаза, Паско тут же вернулся к работе, бросив:

— Подай-ка мне вон то шило, парень.

Коготь послушно подал ему инструмент и наблюдал, как Паско обрабатывает новый кожаный ремешок для упряжи.

— Когда живешь в большом городе, — принялся рассуждать Паско, — всегда найдутся умельцы, готовые сделать эту работу за тебя, но если окажешься на дороге в нескольких милях от ближайшего жилья и у тебя порвется упряжь, то полезно знать, как самому ее починить. — Он помолчал, а потом передал шило Когтю. — Покажи, как ты умеешь пробивать им дырки.

Юноша уже несколько дней наблюдал, как Паско трудится над этой новой упряжью, а потому знал, что от него требуется. Он начал обрабатывать ремешки, где, по его предположению, должны были располагаться язычки пряжек. В тех случаях, когда он не был уверен, он поднимал глаза на Паско, а тот одобрительно кивал или, наоборот, указывал на ошибку. Наконец с ремешком было покончено, и Паско спросил:

— Когда-нибудь шил кожу?

— Я помогал матери сшивать шкуры… — Голос Когтя сорвался. Любое упоминание о семье повергало его в глубокое отчаяние.

— Сгодится, — одобрил Паско, вручая ему кусок кожи с уже проделанными отверстиями. — Возьми пряжку, — он указал на большую железную пряжку, такими обычно пристегивали лошадей к постромкам, — и пришей ее к концу этого ремешка.

Коготь внимательно изучил ремешок и увидел, что его для прочности сшили из двух кусков кожи. С одной стороны ремешок был гладкий. Коготь взял пряжку и нанизал ее на длинный ремешок, пропустив металлическое кольцо по гладкой стороне, потом поднял глаза на своего наставника.

Паско кивнул и слегка улыбнулся. Коготь взял толстую иглу для кожевенных работ и начал пришивать пряжку. Когда работа была закончена, Паско сказал:

— Неплохо, но ты сделал ошибку.

Глаза Когтя слегка округлились от удивления.

— Взгляни на второй ремешок. — Паско указал на парный ремешок, пряжка к которому была уже пришита.

Коготь сравнил два ремешка и убедился, что сделал слишком короткую петлю. Кивнув, юноша взял в руки тяжелый нож и начал аккуратно пороть шов, стараясь не повредить кожу, после чего исправил ошибку.

— Теперь правильно, — кивнул Паско, когда Коготь закончил работу. — Если берешься за какое-то дело в первый раз, а рядом находится готовый образец, потрать минутку, рассмотри его внимательно, прежде чем начать действовать. Так ты избежишь многих ошибок, а ведь одна ошибка порой может стоить человеку жизни.

Коготь кивнул, хотя счел это замечание странным. Немного погодя он признался:

— Паско, я хочу с тобой поговорить.

— О чем?

— О своей жизни.

— Об этом тебе лучше побеседовать с Робертом, ответил слуга. — Со временем он сам тебе все расскажет, не сомневайся.

— У моего народа принято наставлять мальчика, когда он становится взрослым. Старший всегда готов направить младшего, помочь ему сделать мудрый выбор. — Коготь замолчал, уставившись на секунду в воображаемую даль, словно увидел что-то сквозь стены амбара. — У меня был такой наставник…

Паско ничего не сказал, только пристально посмотрел на него.

Коготь еще долго пребывал в оцепенении, потом вернулся к работе. Прошло много времени, прежде чем он снова заговорил:

— Мне предстояло присоединиться к мужчинам в длинном доме, охотиться, сеять зерно, потом жениться и завести детей. Я знаю, для чего был рожден, Паско. — Он помолчал и посмотрел на слугу. — И у меня должен был быть наставник. Теперь все это не важно. Я здесь, в этом амбаре, с тобой, и я не знаю, что меня ждет. Что со мной будет?

Паско вздохнул и отложил в сторону шкуру, над которой трудился. Взглянув юноше в глаза, он похлопал его по плечу.

— В жизни все меняется мгновенно, парень. Запомни, ничто не длится вечно. По какой-то причине боги не дали тебе погибнуть вместе с твоим народом. Тебе была дарована жизнь, значит, у тебя есть свое предназначение. Но я не стану притворяться, будто знаю его. — Он помолчал, словно обдумывая свои слова, после чего добавил: — Возможно, твоя первая задача — узнать свое предназначение. Думаю, тебе следует поговорить с Робертом прямо сегодня. — Он направился к дверям, бросив через плечо: — Я перекинусь с ним парой слов и узнаю, станет ли он говорить с тобой.

Коготь остался в амбаре один. Он посмотрел на незаконченную упряжь и вспомнил, как дедушка однажды сказал ему: занимайся делом, которое у тебя есть, и не беспокойся о том, которое будет. Поэтому юноша сосредоточился на работе, стараясь затягивать стежки как можно крепче.

Прошли недели, наступила осень. Коготь почувствовал перемену в воздухе, как дикое животное, прожившее всю жизнь в горах. Низинные луга вокруг земель Кендрика во многом отличались от родного высокогорья, но чем-то были и похожи, поэтому юноша ощутил ритм смены времен года.

Охотясь с Калебом, он отметил, что мех кроликов и других зверюшек стал гуще в преддверии зимних холодов. С многих деревьев опадали листья, а другие постепенно окрашивались в красные, золотистые, бледно-желтые цвета.

Птицы улетали на юг, а у зверей, плодящихся осенью, наступил брачный период. Однажды днем Коготь услышал рев ящера, вызывающего на бой самца-соперника, случайно забредшего на его территорию. Дни становились короче, и на юношу напала меланхолия. Приход осени означал сбор урожая, засолку мяса и рыбы, походы в лес за орехами, починку плащей и одеял — в общем, подготовку к суровой поре.

Зима грозила еще больше обострить чувство потери: снежные заносы в горах отрезали деревню от всех до первого потепления, именно в это время оросини особенно сплачивались. Часто в один дом набивалось по две, три или даже четыре семьи, и начинались разговоры — звучали старые, всем давно известные истории, но слушатели все равно внимали им с неизменным восторгом.

Коготь вспоминал, как пели женщины, расчесывая волосы своих дочерей или готовя еду, как тихо перешучивались между собой мужчины, и понимал, что грядущая зима вдали от дома станет для него суровым испытанием.

Однажды, вернувшись с охоты, он снова увидел на дворе карету графа Рамона де Баржа. Калеб нес пару жирных кроликов, угодивших в ловушки, а Коготь сбросил на заднее крыльцо кухни тушу только что убитого оленя.

— Хорошо поохотились, — сказал Калеб.

Юноша кивнул. Проведя весь день в лесу, они, как обычно, едва перекинулись парой слов, объясняясь в основном жестами, так как одинаково хорошо чувствовали природу. Калеб охотился ничуть не хуже, чем соплеменники Когтя, хотя в его родной деревне ему под стать нашлось бы охотников десять, не больше…

— Отнеси оленя на кухню, — велел Калеб.

Коготь засомневался. До сих пор он ни разу не переступал порога таверны и не был уверен, что сейчас ему следует это сделать. Впрочем, Калеб не стал бы приказывать ему поступить против правил, поэтому юноша вновь положил оленя на плечо и двинулся к двери из толстых дубовых досок с коваными железными полосками, больше подходящей для крепости, чем для жилого дома. Коготь был уверен, что Кендрик, строя свою таверну, думал не только об удобстве, но и об обороне.

Коготь взялся за тяжелую железную ручку и толкнул дверь, которая открылась на удивление легко. Он шагнул в кухню и оказался в совершенно незнакомом мире.

Оросини готовили еду на открытом огне или в больших общих печах, но печи у них никогда не располагались по центру кухонь. Поэтому представшее взору Когтя показалось ему сначала полным хаосом. Он остановился как вкопанный, охватывая взглядом всю картину, и только тогда разглядел, что здесь есть свой порядок. Лила подняла глаза и, заметив юношу, поприветствовала его дружелюбной улыбкой, а потом вновь сосредоточилась на содержимом большого котла, висевшего над одним из трех огромных очагов. Крупная женщина проследила за взглядом Лилы и уставилась на тощего парня с тушей на плече.

— Выпотрошена? — сурово спросила кухарка. Коготь кивнул, а потом зачем-то добавил:

— Но шкура не снята.

Кухарка указала на массивный крюк в углу над большим металлическим тазом, предназначенным, как предположил юноша, для сбора крови и требухи. Он отнес туда оленя и подвесил на ремешке, связывавшем задние ноги животного, после чего повернулся в ожидании дальнейших распоряжений.

Прошло несколько минут, пожилая женщина оглянулась и увидела, что он стоит без дела.

— Знаешь, как свежуют оленя? — так же сурово спросила она.

Он кивнул.

— Тогда действуй!

Коготь, нимало не колеблясь, принялся привычно и умело сдирать с оленя шкуру. Его не заботило, кто эта женщина и почему она отдает ему приказы: в его племени было заведено, что женщины занимаются приготовлением еды, а мужчины исполняют их распоряжения и следят за огнем.

Он быстро покончил с делом и обернулся в поисках тряпки, чтобы вытереть нож. Тут же кто-то перебросил ему лоскут ветоши. Оказалось, это постарался Гиббс, который, стоя перед большой колодой с грудой овощей, крошил их увесистым ножом.

Кроме Гиббса Коготь разглядел других слуг: одни жарили мясо, другие пекли хлеб в печах. Ароматы кухни неожиданно захлестнули Когтя, и он почувствовал нестерпимый голод.

На секунду вкусные запахи вернули воспоминания о матери, и слезы опять подступили к его глазам. Но тут Коготь увидел, что большая дверь распахнулась и в кухню неспешно вошел человек средних лет, сильно располневший, с большим животом, выпиравшим над поясом, в бриджах, заправленных в невысокие сапоги, и в просторной белой рубахе, усеянной пятнами от соусов и вина. В черной шевелюре вошедшего, завязанной на затылке в конский хвост, пробивалась седина; длинные бакенбарды почти сходились на подбородке. Толстяк осмотрел кухню критическим взглядом, не находя, к чему придраться. Но вот его взгляд упал на Когтя.

— Эй ты, парень. — Он ткнул в Когтя пальцем, но глаза его при этом смеялись, а на губах играла легкая улыбка. — Чем ты тут занимаешься?

— Я содрал шкуру с оленя, господин, — запинаясь, ответил Коготь, так как незнакомец обратился к нему на ролдемском наречии.

Толстяк подошел ближе.

— Это ты уже сделал, — сказал он преувеличенно громко. — А чем ты сейчас занят?

Коготь помолчал секунду, потом нашелся:

— Жду, пока кто-нибудь даст мне следующее поручение.

Лицо толстяка расплылось в улыбке.

— Отлично сказано, парень. Ты тот самый, кто живет в амбаре… Коготь, кажется?

— Да, господин.

— Я Лео, а это мое королевство, — пояснил человек, широким жестом раскидывая руки в стороны. — Всю свою жизнь я служу поваром как аристократам, так и простолюдинам, от Ролдема до Крондора, и никто пока не жаловался на мою стряпню.

Кто-то в шумной кухне пробурчал:

— Потому что не успели и слова выговорить перед смертью.

Слуги так и покатились с хохоту, но тут же примолкли. Лео обернулся с неожиданной проворностью и сверкнул глазами.

— Эй ты, Гиббс! Я узнал, кто у нас тут такой умный. Займешься помоями.

Гиббс, окаменев, проговорил:

— Но это дело для новичка, Лео. Я должен прислуживать за столом.

— Только не сегодня, мой речистый Гиббс. Твое место займет паренек, а ты прислужишь свиньям!

Гиббс уныло поплелся из кухни, а Лео подмигнул Когтю.

— Это прочистит ему мозги. — Он оглядел юношу с ног до головы, отметив про себя его затрапезный вид. — Ступай за мной.

Лео повернулся и, толкнув ту же дверь, через которую вошел, двинулся вперед, даже не убедившись, что парень выполняет его приказ. Коготь отстал лишь на шаг.

Комната, где они оказались, явно предназначалась для слуг. Вдоль стен вытянулись длинные столы. На одном из них были выставлены блюда, тарелки, кубки и прочие столовые принадлежности.

— Здесь мы храним посуду, — заметил Лео, указывая на очевидное. — Если понадобится, мы покажем тебе, как правильно накрывать стол для гостей. — Он показал на другой стол, который теперь пустовал. — А сюда ставят горячие блюда. Их будут подавать на ужин Лила и Мегги.

Он толкнул вторую дверь, и Коготь, последовав за толстяком, оказался в широком коридоре. Всю противоположную стену занимали полки, уставленные всякой всячиной: лампами, свечами, кружками, кубками, — словом, всякой утварью для гостиницы, где хорошо идут дела.

— Здесь Кендрик держит разные нужные вещи, — прокомментировал Лео и указал на дверь в левом конце коридора. — Это общая комната. Если к нам заезжает торговый караван или патруль из какого-нибудь замка, то здесь полно горластых пьяных дураков. — Он показал на дверь в другом конце коридора. — А это столовая для знати и почетных гостей. Сегодня вечером мы подаем угощение именно туда.

Он прошелся вдоль полок, пока не нашел то, что искал, — длинную белую рубаху.

— Надень вот это, — велел он Когтю.

Коготь быстро натянул приятно холодившую тело рубашку и завязал шнурки на манжетах пышных рукавов.

— Дай-ка взглянуть на твои руки, парень, — потребовал Лео.

Коготь послушно вытянул руки, повернув их ладонями кверху.

— Я не фанатик чистоты, как некоторые, но нельзя же с такими ногтями прислуживать господам, — сказал толстяк и указал на кухню. — Возвращайся и вымойся как следует. Поорудуй щеткой, чтобы вычистить кровь и грязь из-под ногтей.

Коготь вернулся на кухню тем же путем и подошел к большой кадке с мыльной водой. За деревянным столом, где прежде стоял Гиббс, теперь он увидел Лилу, которая заканчивала шинковать овощи.

Когда Коготь приступил к мытью рук, она улыбнулась.

— Будешь сегодня подавать?

— Наверное, — ответил Коготь. — Мне пока не сказали.

— На тебе рубаха подавальщика, — сообщила девушка. — Значит, будешь прислуживать за столом.

— А что нужно делать? — спросил Коготь, стараясь подавить внезапное волнение.

— Лео тебе все скажет, — продолжала улыбаться Лила. — Это легко.

Коготь осмотрел руки, убедился, что ногти чисты, и вернулся в коридор.

— Ну ты и здоров возиться, — проворчал повар.

Коготь подумал, что повар смахивает на его деда — тот тоже все время для виду бранился, а на самом деле был очень добр.

— Иди за мной, — велел Лео.

Коготь последовал за ним в столовую — длинную комнату с огромным столом, каких юноше из племени оросини еще не приходилось видеть. В торцах стола стояли по два стула с высокой спинкой, а вдоль каждой стороны размещалось по восемь стульев. Столешница из старого дуба, которую смазывали маслом и растирали тряпками на протяжении многих лет, блестела, как темное золото; от края до края стола отпечатались многочисленные следы от винных кубков и пивных кружек. Заметив изумление Когтя, Лео сказал:

— Знаменитый стол Кендрика. Вырезан из цельного ствола древнего дуба. Два десятка мужчин на двух мулах с трудом притащили его сюда. — Он огляделся и взмахнул рукой. — Когда стол установили, Кендрик построил вокруг него эту комнату. — Повар усмехнулся. — Не знаю, что бы Кендрик делал, если бы пришлось заменять стол. Этот можно было бы порубить топорами на дрова, но как притащить сюда второй такой же?

Коготь провел рукой по столешнице и убедился, что она невероятно гладкая.

— Сотни мальчишек вроде тебя тысячи раз натирали ее тряпками, потому так и блестит. Тебе тоже придется приложить к этому руку. — Лео отвернулся и внимательно оглядел столовую. — Итак, что тебе предстоит делать. — Он показал на длинный стол вдоль стены. — Через несколько минут сюда поставят кувшины с элем и графины с вином, тогда и начнется твоя работа. Видишь эти бокалы?

Коготь кивнул.

— В одни нужно наливать пиво, в другие вино. Ты хотя бы разницу знаешь?

Когтю захотелось улыбнуться, но он сдержался и невозмутимо ответил:

— Я пробовал и то и другое. Лео притворно нахмурился.

— Перед гостями будешь обращаться ко мне «господин повар», ясно?

— Да, господин повар.

— Что ж, о чем это я? — Лео на секунду сбился. — Ах да, твоя задача — прислуживать с этой стороны стола. Только с одной стороны, понятно?

Коготь кивнул.

— Следи за гостями, сидящими перед тобой. По эту сторону стола их будет шестеро, по другую — семеро и двое во главе. — Он указал на пару стульев у правого конца стола. — Напротив не будет никого.

— Шестеро с моей стороны, господин повар, повторил Коготь.

— Будешь следить за тем, чтобы бокалы были все время полны. Если кому-то из гостей придется просить еще эля или вина, то пострадает честь Кендрика, а я посчитаю это личным оскорблением и, скорее всего, попрошу Роберта де Лиеса, чтобы он велел Паско тебя отколотить.

— Да, господин повар.

— Убедись, что подливаешь эль в бокалы с элем, а вино только в те, где было вино. Я слышал, что некоторые варвары из Кеша любят их смешивать, хотя не очень-то верю в эти сказки. В любом случае, попробуй только смешать вино с пивом, и я попрошу Роберта де Лиеса, чтобы он велел Паско тебя поколотить.

— Да, господин повар.

Повар слегка съездил Когтя по затылку.

— Если мне взбредет в голову, я попрошу Роберта де Лиеса, чтобы он велел Паско тебя поколотить только потому, что ты мальчишка. Все вы, мальчишки, лентяи и забияки. Жди здесь.

С этими словами повар ушел, оставив юношу одного в столовой.

Коготь начал озираться. На стене за спиной он разглядел гобелены, а в правом углу комнаты, если стоять лицом к столу, обнаружил небольшой очаг. Второй такой же располагался напротив, в левом углу. Ясно, что эти два очага могли хорошо обогреть длинную комнату даже в самый холодный вечер.

Через минуту в столовой появился Ларс, неся огромное блюдо с разделанной бараниной. Затем появились и другие слуги — раскрасневшиеся и взволнованные Мегги с Лилой и кое-кто из тех, кого Коготь приметил на кухне, но имен пока не знал, — все они торопливо несли блюда с дымящимися овощами, горячим хлебом, горшочки с приправами и медом, миски со свежевзбитым маслом и подносы с жареными кроликами, утками и цыплятами. Слуги бегали взад-вперед, таская новые блюда, пока не заполнили весь стол. Многие яства Коготь видел впервые. Среди знакомых фруктов — яблок, груш и слив — он увидел плоды странного цвета и формы.

Затем принесли напитки. Ларс остался стоять напротив Когтя по другую сторону стола, Мегги заняла место у левого края дальнего стола, а Лила — у правого, за спиной Когтя.

Наступила короткая пауза, слуги смогли перевести дыхание, но уже через секунду двери столовой распахнулись и торжественным шагом вошли хорошо одетые мужчины и женщины, каждый из вошедших занял свое место за столом, отведенное ему по рангу, как решил Коготь. Гости останавливались за стульями, и те, кто входил позже, тоже занимали заранее известные им места. Когтю показалось, что здесь царит почти такой же порядок, как когда-то в длинном доме его родной деревни, где главенствовали мужчины. Старший вожак занимал самое почетное место, второй по старшинству садился по правую руку от него, третий — по левую и так далее, пока не рассаживались все мужчины деревни. Порядок менялся только в случае смерти кого-нибудь, так что любой мужчина занимал одно и то же место в течение многих лет.

Последним вошел Кендрик, одетый почти так же, как в тот раз, когда Коготь впервые его увидел. Лишь шевелюра и борода его были приведены в порядок — вымыты и расчесаны. Кендрик шагнул к стулу во главе стола и отодвинул его перед почетным гостем.

Коготь заметил, что Ларс двинулся к следующему стулу и начал его отодвигать. Когтю понадобилась всего лишь секунда, чтобы подойти к первому гостю с другой стороны стола и последовать примеру Ларса. Он выдвинул стул, слегка его развернув, чтобы гостья, красивая женщина средних лет с роскошным изумрудным ожерельем на шее, могла подойти к столу и сесть. Коготь ненамного отстал от остальной прислуги и справился с задачей безукоризненно.

Он догадался, что затем следует перейти к следующему стулу и повторить все сначала. Наконец все гости расселись, и он, вновь последовав примеру других слуг, вернулся к столу.

Девушки начали разносить еду, а Ларс взял кувшин с элем в одну руку, графин с вином — в другую и подошел к человеку, сидевшему во главе стола. Коготь, слегка растерявшись, посмотрел на Кендрика. Хозяин взглядом показал ему, чтобы он действовал так же, как Ларс.

Коготь послушно начал подражать Ларсу: подошел к одному из почетных гостей и предложил ему на выбор вина или эля. Человек заговорил на ролдемском с сильным акцентом, но Коготь разобрал, что он предпочитает вино, и осторожно наполнил его кубок, стараясь не пролить ни капли.

После этого он начал обходить остальных гостей.

Остаток вечера прошел гладко. Во время трапезы гости не сидели с пустыми кубками. Когда кувшины и графины пустели, одна из девушек уносила их на кухню и вновь наполняла.

Неопытному Когтю казалось, что все идет как по маслу. Когда в конце ужина он вновь попробовал наполнить кубок почетного гостя во главе стола, тот отказался, закрыв кубок ладонью. Коготь не знал, что сказать, поэтому просто поклонился и вернулся на место.

Кендрик так и простоял всю трапезу за спиной почетного гостя, следя за тем, насколько расторопны его слуги и успевают ли выполнять малейшие прихоти гостей.

Когда ужин подошел к концу и гости высказали пожелание удалиться, Коготь поспешил к той женщине, которую усаживал первой, лишь на секунду отстав от Кендрика и Ларса, которые осторожно помогали присутствующим выйти из-за стола.

Последний гость ушел, за ним удалился Кендрик. Не успела закрыться дверь в общую комнату, как раскрылась противоположная дверь, ведущая из помещения для прислуги, и появился громогласный Лео.

— Чем вы тут заняты! Быстро все убрать!

Мегги, Лила и Ларс начали хватать тарелки и блюда, Коготь последовал их примеру, вынося посуду на кухню.

Юноша быстро сообразил, что от него требуется, и уже с легкостью предвидел следующие действия. К концу ночной работы он совсем освоился, понимая, что в следующий раз гораздо лучше справится со своими обязанностями.

Когда кухонные слуги начали готовить завтрак и замешивать тесто для утреннего хлеба, к нему подошла Лила.

— Прежде чем ляжешь спать, подойди к Кендрику, он хочет с тобой поговорить.

Коготь оглянулся.

— Куда?

— В общую комнату, — ответила она.

Он нашел Кендрика сидящим за одним из длинных столов рядом с Робертом де Лиесом. Мужчины потягивали эль из кружек.

— Парень, тебя зовут Коготь? — спросил Кендрик.

— Да, господин.

— Коготь Серебристого Ястреба, — добавил Роберт.

— Такие имена дают у оросини, — сказал Кендрик.

— Да, господин.

— Время от времени сюда забредали твои соплеменники, но это случалось редко. Оросини, похоже, не любят спускаться с гор.

Коготь кивнул, не зная, следует ли что-то отвечать.

Несколько секунд Кендрик молча его изучал, после чего продолжил:

— Ты не говорлив. Это хорошо. — Он поднялся и подошел вплотную к юноше, словно хотел разглядеть в его лице то, чего не смог увидеть на расстоянии. Всмотревшись в него как следует, Кендрик поинтересовался: — Что тебе велел делать Лео?

— Я должен был разливать вино и эль, не путая кубки.

— И все?

— Да, господин.

Кендрик улыбнулся.

— Лео находит забавным поручить дело необученному мальчишке. Придется снова с ним поговорить. А ты неплохо справился, никто из гостей не догадался, что у тебя нет никакого опыта. — Он повернулся к Роберту. — Оставляю его тебе. Спокойной ночи.

Роберт кивнул в ответ, после чего дал знак Когтю, чтобы тот подошел и сел.

Коготь так и сделал, и теперь Роберт начал внимательно его изучать. Наконец он спросил:

— Ты знаешь, как зовут человека, сидевшего во главе стола?

— Да, — ответил Коготь.

— Кто же он?

— Граф Рамон де Барж.

— Откуда тебе это известно?

— Я видел его в прошлый раз, когда он приезжал в таверну. Лила назвала мне его имя.

— Сколько колец у него было на левой руке? Вопрос удивил Когтя, но он ничего не сказал, стараясь припомнить. Мысленно представив руку графа, сжимавшую кубок с вином, он сказал:

— Три. Большой красный камень в серебряной оправе на мизинце. Резное золотое кольцо на безымянном пальце и золотое кольцо с двумя зелеными камнями на указательном.

— Хорошо, — с некоторым удивлением произнес Роберт. — Зеленые камни называются изумрудами, а красный — это рубин.

Коготь не мог понять, к чему все эти вопросы, но ничем не выказал своего недоумения.

— Сколько изумрудов было в ожерелье дамы, сидевшей по левую руку от графа?

После небольшой паузы Коготь ответил:

— Кажется, семь.

— Ты уверен или тебе кажется? Поразмыслив, Коготь признался:

— Мне так кажется.

— На самом деле их было девять. — Роберт продолжал вглядываться в лицо юноши, словно ожидая, что тот скажет что-то еще, но Коготь хранил молчание. После долгой паузы Роберт продолжил свои расспросы: — Ты помнишь, о чем говорил граф с гостем по правую руку от него, когда ты подавал эль даме, сидевшей между ними?

Коготь задумался на минуту, шаря в памяти.

— Кажется, насчет собак.

— Кажется или уверен?

— Уверен, — ответил Коготь. — Они говорили о собаках.

— О каких собаках?

— Об охотничьих. — Юноша помолчал, но затем добавил: Я пока не очень хорошо разбираю ролдемское наречие.

Де Лиес несколько секунд оставался неподвижен, потом кивнул.

— Сойдет.

После этого он принялся просто-таки сыпать вопросами: кто что ел, о чем говорили за ужином, какие наряды и украшения были на дамах, сколько выпил каждый гость, так что вскоре Когтю начало казаться, что он просидит здесь всю ночь.

Неожиданно Роберт сказал:

— Ладно, всё. Возвращайся в амбар и отдыхай, пока тебя не позовут. Потом переедешь сюда, в комнаты для прислуги. Поселишься вместе с Гиббсом и Ларсом.

— Значит, я буду в услужении у Кендрика?

— Какое-то время, юноша, — улыбнулся Роберт. — Какое-то время.

Коготь поднялся и вышел через кухню, где перед очагом уже были разложены караваи для выпекания ранним утром. Вспомнив, что уже много часов у него не было ни крошки во рту, Коготь взял яблоко из большой миски и впился в него зубами. Он подумал, что эти яблоки приготовили для начинки, а потому потеря одного не будет для Лео слишком ощутимой.

Выйдя во двор, он увидел, что небо на востоке начинает светлеть. Вскоре наступит тот предрассветный час, который его народ называл Волчий Хвост, время суток, когда люди его племени выходили на охоту или отправлялись в дальний путь.

Коготь вошел в амбар и рухнул на свой тюфяк как подкошенный. Недоеденное яблоко выкатилось из его руки. Коготь задался вопросом, какая судьба ему уготована и почему Роберт задавал ему так много бессмысленных вопросов, но тут усталость взяла свое, и он погрузился в сон.

4

ИГРЫ

КОГОТЬ нахмурился. Он смотрел на карты, разложенные на столе, и пытался сделать правильный выбор, который мог бы привести к победе в игре. Внимательно изучив четыре только что перевернутые карты, он понял, что продолжать игру бессмысленно.

Вздохнув, отчасти от разочарования, отчасти от скуки, он смел карты и начал их тасовать, борясь с желанием обернуться и посмотреть, как отреагировали на это те двое, что внимательно за ним наблюдали.

Белоголовый человек, которого он прозвал Снежная Вершина, на самом деле его звали Магнус, стоял возле Роберта, а тот сидел на табуретке, принесенной в общую комнату из столовой. Неделю тому назад Роберт научил Когтя играть в карты.

Колода состояла из пятидесяти двух карт четырех мастей: чашки, палочки, мечи и ромбики, каждая своего цвета, чашки — синие, палочки — зеленые, мечи — черные, ромбики — желтые. Такими картами играли главным образом в лин-лан, пашаву и или пой-кир. Роберт показал Когтю несколько игр и заставил юношу сыграть несколько конов каждой игры, чтобы тот запомнил правила и порядок мастей начиная с карты, называемой «тузом» (название, как объяснил Роберт, восходило к слову «единица» на языке Бас-Тайры), и до короля. Младшие карты обозначались цифрами от двойки до десятки, но Коготь не видел логики, почему единица или та карта, которую он считал номером один, была самой ценной, превосходя по старшинству короля, даму и рыцаря.

Коготь едва заметно улыбнулся своим мыслям. Он не понимал, почему его раздражал такой незначительный факт, как тот, что самое маленькое число, единица, обозначало самую ценную карту. Тем не менее он преуспел в играх, преподанных ему Робертом. Затем Роберт показал, как играть одному, используя колоду для праздной забавы, если нет партнеров. Эти игры были все более или менее похожи одна на другую, отличаясь только «раскладом», как называл это Роберт, и правилом, по которому карты вынимались из колоды. В некоторых играх игрок должен был выложить карты в ряд по старшинству, по цветам: светлый — темный, или в сочетании картинок и номеров.

Еще вчера Роберт вызвал Когтя с кухни — гостей не ожидалось, поэтому особой нужды в нем там не было, — и привел в столовую, где показал новую игру — четыре короля.

Это была трудная игра. Сначала слева направо выкладывались четыре короля, затем еще четыре карты картинкой вверх. Цель игры — разложить все карты по масти с одним условием: масть шла к масти, а номер к номеру. Следующей целью было создать квадрат из четырех одинаковых по достоинству карт. Так продолжалось до тех пор, пока четыре туза не оказывались вместе, после чего их сбрасывали. Потом наступала очередь сбрасывать двойки, тройки и так далее, пока не оставались только короли.

Коготь почти сразу понял, что выиграть в этой игре очень сложно — слишком многое зависело от простой удачи, а не умения. Однако и оно требовалось, чтобы предвидеть ситуацию, когда какая-нибудь карта попадет в изоляцию от других карт такого же достоинства.

Полдня Коготь с интересом раскладывал карты, решив освоить все тонкости, но потом он понял, как много зависит от слепого случая, и поостыл к игре. Тем не менее Роберт настаивал, чтобы он продолжал, а сам сидел молча за его спиной и наблюдал.

Начав раскладывать сначала, Коготь не впервые задался вопросом, зачем все это нужно Роберту.

— Роберт, зачем ты это делаешь? — прошептал Магнус.

В ответ Роберт тоже зашептал:

— В повседневной жизни его сородичи почти не пользовались абстрактной логикой. Среди них были охотники, фермеры, поэты и воины, но из математики они знали только основы, а о дисциплинах, требующих познания логики, вообще даже не имели представления. Они занимались строительством, да, но инженерная мысль была им неведома, а к магии они прибегали так редко, как ни один народ на всей земле оросини.

Беседа велась на языке Королевства Островов, чтобы Коготь не понял, о чем речь, — ведь Роберт знал, что слух у юноши очень тонкий.

— Значит, эти игры должны обучить его логике? Роберт кивнул.

— Для начала. Пусть постигнет основы. Светло-голубые глаза Магнуса так и приклеились к картам на столе.

— Я играл в четырех королей, Роберт. Ты меня тоже учил, помнишь? Это сложная игра, часто не выиграешь.

Роберт улыбнулся.

— Дело тут не в выигрыше. Важно, чтобы он научился распознавать вариант, когда выигрыш невозможен. Видишь, он уже догадался, что эти четыре карты помешают дальнейшему раскладу. — Под его взглядом Коготь смел все карты, оставив четырех королей, и начал игру заново. — Поначалу он переворачивал все карты в колоде, прежде чем понимал, что шансов выиграть у него нет. А теперь… Не прошло и двух дней, а он уже узнает довольно сложные комбинации, при которых нельзя выиграть.

— Очень хорошо. Значит, у него есть необходимые задатки, может быть, даже талант. Но ты, между прочим, не ответил на вопрос, что ты собираешься поручить этому парню.

— Терпение, мой горячий друг. — Роберт посмотрел на Магнуса, который не сводил с Когтя неподвижного взгляда. — Было бы лучше, если бы ты унаследовал чуть больше отцовского характера, чем материнской вспыльчивости.

Седовласый улыбнулся.

— Ты уже не раз говорил это, дружище. — Он все-таки перевел взгляд на Роберта. — С каждым днем я все успешнее обуздываю свой нрав, сам знаешь.

— Ты имеешь в виду, что за последние несколько недель еще не разрушил ни одного города?

— Вроде бы не разрушил, — ухмыльнулся Магнус, но тут же снова стал серьезным. Не нравятся мне эти игры ради игр.

— Ага, — сказал Роберт, — в тебе снова заговорила мамочка. Твой отец беспрестанно поучал меня, что мы можем разобраться с нашими врагами только тогда, когда видим их воочию. За последние тридцать лет мы так часто являлись свидетелями атак на наш мир! Но во всем этом одно было неизменным.

— Что именно? — Магнус вновь сосредоточенно следил за действиями Когтя.

— Ни одна из вражеских задумок не походила на другую. Слуги Неназываемого очень коварны и хитры, на собственных ошибках они учатся. Там, где не справиться грубой силой, они достигают своей цели с помощью обмана и ухищрений. Мы должны отвечать тем же.

— Но при чем здесь этот мальчишка?..

— Судьба неспроста его пощадила, как мне кажется, — ответил Роберт. — По крайней мере, я пытаюсь выявить его возможности. В нем что-то есть… Думаю, если бы с его народом не случилась эта трагедия, то из него вышел бы просто еще один оросини, муж и отец, воин в случае необходимости, фермер, охотник или рыбак. Он научил бы своих сыновей тому, что узнал от предков, и умер бы в преклонном возрасте, довольный своей судьбой. Но если взять того же самого парня и закалить его в горниле несчастья и горя, то кто знает, что произойдет? Станет ли он, подобно обожженному железу, хрупким и ломким или, наоборот, превратится в сталь?

Магнус промолчал, а Коготь тем временем начал раскладывать карты заново.

— У клинка, как бы он ни был выкован, всегда два острых края, Роберт. Он может резать и так, и эдак.

— Ты бы еще поучил свою бабушку пироги печь, Магнус.

Магнус усмехнулся.

— Мой отец никогда не знал своей матери, а единственная бабушка, которую я знаю, славно потрудилась за свою жизнь, завоевав чуть ли не полмира. Я бы и помышлять не стал чему-то ее научить.

— А-а, ты перенял у матери и отвратительное чувство юмора. — Роберт перешел с языка Королевства на ролдемское наречие: — Коготь, хватит. Тебе пора возвращаться на кухню. Лео скажет, чем нужно заняться.

Коготь убрал карты в маленькую коробочку и, вручив ее Роберту, поспешил на кухню.

— Я все-таки не уверен, что он может помочь нашему делу, — с сомнением проговорил Магнус.

Роберт пожал плечами.

— Когда я был в его возрасте, твой отец меня многому научил, но самым важным уроком из всех была для меня сама атмосфера вашего дома. Ваш остров дарил кров и знания всевозможным существам, которых я даже представить себе не мог. — Он показал на кухню. — Этот парень может оказаться всего лишь ценным слугой или умелым исполнителем. — Роберт слегка сощурился. — Но из него можно также сформировать независимо мыслящего человека, преданного нашему делу.

Магнус долго молчал, а потом сказал:

— Сомневаюсь. Роберт улыбнулся.

— По поводу тебя мы тоже сомневались, когда ты был помоложе. Помню, после одного случая тебя заставили просидеть в твоей комнате… сколько? Неделю?

Магнус в ответ тоже слегка улыбнулся.

— Но я ведь не был виноват, помнишь? Роберт снисходительно кивнул.

— Так всегда говорят.

Магнус бросил взгляд в сторону кухни.

— Ну так что ты скажешь о парне?

— Ему еще многому нужно учиться, — ответил Роберт. — Логика — это только начало. Он должен осознать, что даже самые важные жизненные вопросы часто можно представить в виде игры, в которой найдется место и риску, и расчету. Он должен понимать, когда следует избежать конфликта, а когда можно испытать судьбу. Многое из того, что он узнал ребенком в своем племени, ему придется забыть навсегда. Он должен узнать о любовной игре мужчины и женщины — ты знаешь, что пока он поджидал в горах свое видение, чтобы стать мужчиной, ему тем временем подбирали жену?

— Я плохо разбираюсь в обычаях оросини, — признался Магнус.

— Он почти ничего не знает о самых обычных вещах, например о городской жизни. Он не подозревает в других двуличности и лживости, поэтому никак не реагирует на обман. В то же время в диком лесу он чувствует природу не хуже любого наталезского следопыта.

— Калеб рассказывал, что ни один горожанин и в подметки не годится этому парню как охотнику, — сказал Магнус.

— Твой брат много лет прожил среди эльфов. Он знает, что говорит.

— Согласен.

— Нет, все-таки твой юный друг Коготь подает надежды. Я бы даже сказал, он уникален. И он еще достаточно молод, чтобы мы сумели сделать из него того, кем могут быть лишь немногие из нас.

— Кого именно? — спросил Магнус, явно заинтересованный.

— Человека, не скованного своим прошлым и лишними знаниями. Он все еще способен обучаться, тогда как большинство из нас в его возрасте уже убеждены, что мы знаем все на свете.

— Да, он производит впечатление прилежного ученика, — согласился Магнус.

— А чувство долга у него такое же, как у какого-нибудь капитана-цурани из Ламута.

Магнус вопросительно поднял бровь. Эти самые цурани были такими же закоснелыми в вопросах чести, как любые другие люди. Они готовы были умереть, лишь бы исполнить долг чести. Он повнимательней взглянул на Роберта, желая убедиться, не преувеличивает ли он, и понял, что ошибся.

— Иногда понятие о чести может пригодиться.

— Его миссия уже предопределена, даже если он пока об этом не подозревает.

— Какая миссия?

— Он один из оросини. Он должен выследить и убить людей, виновных в истреблении его народа.

Магнус тяжело вздохнул.

— Ворона и его банду головорезов? Нелегкая задача.

— Парень уже сейчас настоящий следопыт. Я уверен, он их выследит. Я бы предпочел, чтобы он был хорошо вооружен, а не действовал голыми руками, полагаясь на природную смекалку. Так что нам с тобой предстоит еще многому его научить.

— Надо полагать, у него нет задатков мага, иначе ты отослал бы его к отцу, а не привез на воспитание сюда.

— Твоя правда. Зато у тебя, Магнус, полно других достоинств, хоть ты и не умеешь колдовать. Я не шучу. У парня живой ум, и ему предстоит освоить гораздо более сложные вещи, чем карточные игры. Если ему суждено нам служить, то он должен быть тверд духом, так же как и телом. Пусть у него нет задатков мага, но все равно он столкнется с магией, а его враг будет гораздо коварнее и хитрее, чем он может себе представить.

— Если ты хочешь, чтобы он стал хитрецом, нужно пригласить к нему в наставники Накора.

— Может, я так и сделаю, но не сейчас, попозже. А кроме того, твой отец услал Накора с каким-то поручением в Кеш.

Магнус поднялся.

— В таком случае война между Королевством Островов и Империей Великого Кеша становится неизбежной.

Роберт расхохотался.

— Накор несет беду не всякому городу, в который приезжает.

— Конечно нет, только большинству из них. Что ж, если ты считаешь, что тебе по силам подготовить мальчишку для расправы над Вороном, желаю тебе удачи.

— Меня волнует вовсе не Ворон с его убийцами. Выследить их Коготь просто обязан, это входит в его обучение. Если его постигнет неудача, значит, он не прошел самую важную проверку своего мастерства.

— Я заинтригован. А что последует за всем этим?

— Коготь отомстит за свой народ, лишь уничтожив всех, кто повинен в истреблении племени оросини. А это означает, что, скорее всего, он не будет знать покоя, пока не окажется лицом к лицу с человеком, стоящим за этим преступлением, и не расправится с ним.

Магнус сощурил светло-голубые глаза.

— Так ты собираешься превратить его в орудие? Роберт кивнул.

— Ему понадобится убить самого опасного человека из всех живущих сейчас на земле.

Магнус опустился на стул и сложил руки на груди. Он устремил взгляд в сторону кухни, словно пытаясь разглядеть что-то сквозь стены.

— Ты хочешь, чтобы мышь бросила вызов дракону.

— Возможно. Если так, то давай хотя бы удостоверимся, что у этой мыши есть зубы.

Магнус покачал головой, но ничего не сказал.

Коготь тащил воду вверх по холму, когда увидел, что его поджидает хмурая Мегги. Эта девушка была полной противоположностью Лилы: миниатюрная, тогда как Лила отличалась пышностью форм, белобрысая, тогда как Лила была темноволосой, невзрачная по сравнению с яркой красавицей Лилой, строгая, тогда как Лила не знала ни в чем удержу.

Короче говоря, не достигнув и двадцати лет, Мегги оказалась уже на полпути к тому, чтобы стать старой мегерой.

— Что-то ты завозился, — проворчала она.

— А я не знал, что у нас спешка, — ответил Коготь на ролдемском наречии, на котором говорил теперь почти свободно, не упуская ни одной возможности попрактиковаться.

— У нас всегда спешка, — отрезала девушка. Идя за ней по тропе, Коготь поинтересовался:

— Почему ты пришла за мной?

— Кендрик велел найти тебя и сказать, что сегодня вечером ты снова прислуживаешь в столовой. — На ней была шаль темно-зеленого цвета, которой она туго обернула плечи. Дни становились прохладней, а ночи холоднее; осень переходила в зиму, и вскоре должен был выпасть снег. — Пришел караван из Ородона, направляющийся в Фаринду. Люди заночуют у нас. Кажется, с ними путешествует какая-то важная шишка. Поэтому меня и Лилу определили прислуживать в общей комнате вместе с Ларсом, а вы с Гиббсом будете работать в столовой.

— Могла бы и подождать, пока я вернусь на кухню, чтобы сообщить об этом, — заметил Коготь.

— Когда мне дают поручение, я тут же его исполняю, — отрезала она и пошла быстрее.

Коготь уставился в ее прямую спину, маячившую перед ним. На секунду его поразило какое-то странное чувство, затем он понял, в чем дело: ему нравилось смотреть, как колышутся ее бедра, когда она взбирается вверх по холму. С ним снова творилось что-то странное, как часто случалось, если он оказывался наедине с Лилой. Мегги не особенно его привлекала, но неожиданно для самого себя он понял, что думает о том, какой у нее курносый нос и как в те редкие случаи, когда Мегги улыбается, в уголках ее глаз появляются едва заметные складочки — морщины, как называет их Лила.

Коготь знал, что когда-то между Мегги и Ларсом что-то было, но теперь они почему-то едва разговаривают, хотя Лила здесь ни при чем. Он постарался отогнать неприятное ощущение. Ему было известно, что происходит между мужчиной и женщиной: в его племени не скрытничали насчет плотских утех, да и ребенком он частенько видел на пруду голых женщин — тем не менее сам факт пребывания рядом с молодой женщиной действовал на него угнетающе. К тому же эти люди не принадлежали к племени оросини — они были чужаками, — но, поразмыслив, он невольно пришел к выводу, что теперь и сам стал чужаком. Коготь не знал их обычаев, но, как ему казалось, они свободно распоряжаются собою, перед тем как дать клятву кому-то одному. Только сейчас он понял, что не представляет, дают ли они вообще какие-то клятвы. Может быть, у них даже нет такого понятия, как брак.

Насколько знал Коготь, у Кендрика не было жены. Лео был женат на толстухе Марте, которая отвечала за выпечку хлеба, но оба они тоже на самом деле были здесь чужаками, ведь они родились в Илите. Возможно, здесь, в Латагоре, мужчины и женщины живут порознь, только… Он решил не мучиться догадками, а поговорить об этом с Робертом, если представится возможность.

Юноша заметил, что Мегги стоит на крыльце и поджидает, когда он подойдет поближе.

— Наполни кадушки, — приказала она.

— Я знаю, что делать, — тихо ответил он.

— Разве? — парировала она, похоже на что-то намекая.

Когда она повернулась, чтобы придержать дверь, он сначала помедлил, потом прошел мимо нее. Когда дверь за ними закрылась, он поставил тяжелые ведра с водой и позвал:

— Мегги!

— Что? — Она обернулась, слегка хмурясь.

— Чем я тебе так не нравлюсь?

Прямота вопроса огорошила девушку. Секунду она стояла онемев, затем быстро проскользнула мимо, тихо бросив на ходу:

— Кто сказал, что ты мне не нравишься?

Не успел он ответить, как ее и след простыл. Коготь подхватил ведра и отнес их к кадушкам. Нет, он все-таки не понимал этих людей.

После ужина в тот вечер Коготь направился к Роберту, занимающему комнату на первом этаже в задней половине дома. Юноша не забывал о своем долге перед этим человеком. Он знал, что до тех пор, пока не получит освобождение от долга, будет служить Роберту де Лиесу, может быть, до конца своей жизни или до тех пор, пока ему самому не представится случай спасти жизнь Роберту. Но он до сих пор не знал, какие у Роберта планы на его счет. После летнего солнцестояния он долгое время не мог прийти в себя от горя и свыкнуться с теми изменениями, что произошли в его жизни, но теперь, с приближением зимы, все чаще задумывался о своем будущем, о том, какая уготована ему судьба, после того как наступит весна и придет следующее лето. Он потоптался немного возле двери; до сих пор он ни разу не нарушал уединения Роберта, он даже не знал, позволено ли ему это сделать. Наконец, сделав глубокий вдох, он осторожно постучал.

— Войдите.

Коготь медленно открыл дверь и заглянул в комнату.

— Можно с вами поговорить, господин?

В комнате Роберта было всего четыре предмета обстановки — кровать, сундук для одежды, небольшой столик и табурет. Хозяин сидел на табурете перед столом, рассматривая объемистый предмет, который показался Когтю стопкой пергаментов, сшитых вместе. Рядом с этим предметом стояла свеча — единственный источник света в этом скромном жилище. Кувшин и таз позволяли предположить, что стол использовали и для других целей, когда Роберт не работал.

— Заходи и закрой дверь.

Коготь, так и сделав, смущенно остановился перед Робертом.

— Это разрешено? — наконец проговорил он.

— Что разрешено?

— Задавать вам вопросы? Роберт улыбнулся.

— Вопросы не только разрешены, но даже поощряются. Выкладывай, что у тебя на уме.

— Многое, хозяин.

Брови Роберта поползли вверх.

— Хозяин?

— Я не знаю, как иначе обращаться к вам. Все кругом говорят, что вы мой хозяин.

Роберт взмахнул рукой, указывая на кровать.

— Садись.

Коготь неловко опустился на край кровати.

— Начнем с того, что тебе подобает называть меня «хозяин» в присутствии посторонних, но когда мы одни или с Паско, можешь обращаться ко мне «Роберт». Понятно?

— Я понимаю, что от меня требуется. Но не понимаю почему.

Роберт улыбнулся.

— Твой ум такой же острый, как и зрение, Коготь Серебристого Ястреба. Итак, зачем ты хотел меня видеть?

Коготь собрался с мыслями и медленно, взвешивая несколько секунд каждое слово, спросил:

— Каковы ваши планы насчет меня?

— А это тебя касается?

Коготь потупился, но тут же вспомнил отцовский наказ — всегда смотреть собеседнику в глаза и никогда не уходить от прямого ответа.

— Да, касается.

— Тем не менее ты выжидал несколько месяцев, прежде чем задать свой вопрос.

Коготь снова помолчал, прежде чем ответить.

— Мне пришлось многое обдумать. Я остался один. Лишился родины. Я больше не знаю, кто я такой.

Роберт слегка побарабанил пальцами по столу и, выдержав паузу, спросил:

— Тебе известно, что это такое? — Он дотронулся до большой стопки пергаментов.

— Думаю, это какая-то писанина.

— Это называется книгой. В ней хранятся знания. Существует много книг, дарящих нам различные знания. Каждая книга уникальна по-своему, как уникален человек. Многие люди проживают свою жизнь, Коготь, так, что им не приходится часто принимать решения. Они рождаются в каком-то месте, растут там, женятся, заводят детей, потом старятся и умирают в том же самом месте. Тебе тоже предстояла такая судьба, разве нет?

Коготь кивнул.

— А других судьба испытывает на прочность, и тогда они выбирают свою собственную жизнь. Именно это с тобой и случилось.

— Но я в долгу перед вами.

— В свое время ты выплатишь свой долг. А что потом?

— Не знаю.

— Тогда у нас с тобой общая цель, ведь пытаясь понять, каким образом ты лучше можешь мне услужить, мы также узнаем твою судьбу.

— Я не понимаю. Роберт улыбнулся.

— А это пока и не обязательно. В свое время ты во всем разберешься. А теперь я расскажу тебе кое-что, о чем тебе следует знать. Следующий год ты проведешь здесь, у Кендрика. Будешь выполнять различную работу — на кухне, в конюшне или еще где, по выбору Кендрика. Также время от времени ты будешь прислуживать Калебу или Магнусу, если им понадобится твоя помощь, пока они здесь живут. Иногда ты будешь путешествовать вместе со мной. — Он положил руку на книгу. — А завтра ты начнешь учиться читать.

— Читать?!

— У тебя быстрый ум, Коготь Серебристого Ястреба, но он не развит. Твое племя привило тебе необходимые навыки, чтобы из тебя получился хороший и правдивый человек, один из оросини. Теперь ты должен получить знания, накопленные в большом мире.

— Я все же не понимаю, Роберт.

Роберт жестом велел Когтю подняться, после чего сказал:

— Ступай и поспи немного. Скоро ты все поймешь. Я чувствую в тебе большие возможности, Коготь. Может быть, я ошибаюсь, но если тебе не удастся их развить, то это произойдет не из-за недостатка старания.

Не зная, что сказать, Коготь просто кивнул, повернулся и вышел. За дверью Роберта он остановился на секунду и подумал: «Какие еще возможности?»

Коготь выжидал, держа меч наготове. Поодаль стоял Магнус и наблюдал за боем. Парень был уже мокрый от пота, и на плечах у него алели несколько рубцов от полученных ударов.

Кендрик, державший в руках деревянный тренировочный меч, подал юноше знак к новому наступлению. Перед началом занятий он позволил Когтю вооружиться настоящим клинком, заявив, что если мальчишке удастся его поранить, то так ему и надо. Пока наставник не получил ни одной царапины, но Коготь был быстр и схватывал на лету, с каждой секундой Кендрику все с большим трудом удавалось отражать удары.

Во время тренировочного боя Магнус ничего не говорил, лишь внимательно следил за каждым движением юноши.

Коготь пошел в наступление, на этот раз отведя меч назад, словно готовился к удару сверху вниз. Внезапно он вильнул в сторону и рубанул что было сил мечом, направив его в незащищенный левый бок Кендрика. Наставник почувствовал опасность в последнюю долю секунды и едва успел подставить собственный меч, чтобы блокировать удар, но Коготь неожиданно развернулся и устремил меч в правый бок учителя, который теперь оказался открытым для удара.

Меч Когтя плашмя ударил хозяина таверны, тот даже замычал от боли, прежде чем гаркнуть:

— Стоп!

Коготь отпрянул, грудь его вздымалась, пока он пытался отдышаться, а Кендрик тем временем внимательно его изучал.

— Кто тебя научил такому удару, парень?

— Никто. Я просто… придумал его секунду назад.

Кендрик потер то место, куда угодил меч Когтя.

— Замысловатый приемчик, такой даже в голову не придет ни одному фехтовальщику, а многим он просто не по зубам. У тебя же вышло с первого раза.

Коготь не знал, что ответить. Он даже не понял: то ли его похвалили, то ли наоборот. Ролдемское наречие он освоил достаточно хорошо, но некоторые тонкости пока от него ускользали.

Кендрик передал свой меч для тренировок Когтю и сказал:

— На сегодня все. Убери это на место и узнай у Лео, чем тебе заняться.

Коготь утер лоб рукавом рубахи, схватил оружие и поспешил вернуться на кухню. Когда юноша отошел на приличное расстояние, Магнус сказал:

— Ну, что ты думаешь?

— Он не так прост, как кажется, — заявил Кендрик. — Я готов был побиться об заклад на мешок золота, что ему не удастся дотронуться до меня мечом по крайней мере еще два урока. В первые дни я мог расправиться с ним в любую секунду. Вскоре он начал предвидеть мои удары и инстинктивно защищаться, понимая, что в бою важнее выжить, чем победить. Он сметливый, к тому же очень ловкий.

— Будет ли с него толк? Кендрик пожал плечами.

— Если вам нужен головорез, то уже через месяц он сможет в одиночку штурмовать крепостные стены. Если вам нужен фехтовальщик, то найдите лучшего наставника, чем я.

— Где же такого найти?

— Оставьте его здесь еще на годик, и тогда он сгодится для Школы Мастеров в Ролдеме. Проведет там год-два и станет одним из самых лучших фехтовальщиков, каких я только знал.

— Даже так? Кендрик кивнул.

— Именно. Он может стать самым лучшим, если ничто ему не помешает.