Паг не стал тратить время на Эргорана. Из тех чародеев, которых прикармливал Стратег, он считался самым рьяным, и, как немногие его единомышленники, считал, что Ассамблея должна стать орудием правительства Империи — Высшего Совета. Те, кто знал его лучше, говорили, что главной целью Эргорана было поставить Ассамблею на место Высшего Совета. Ходили слухи, что пока горячий Альмеко председательствовал в Совете, Эргоран за его спиной осуществлял политику партии Войны.

Длинный лестничный пролет вывел Пага на солнце. После темноты камеры он на мгновение ослеп. Но пока его вели по двору какого-то необъятного здания, глаза привыкли к яркому свету. Поднимаясь по широкой лестнице, Паг оглянулся через плечо. Он увидел достаточно, чтобы понять, где он. Он узнал реку Гагаджин, которая бежала с гор, называемых Высокая Стена, к городу Джамару. Река была главной дорогой, соединяющей север с южными и центральными провинциями Империи. Значит, их доставили в Священный Город Кентосани, столицу Империи Цурануани. Десятки стражников в белых доспехах могли охранять только дворец Имперского Стратега.

Подталкивая, Пага провели через длинный холл и центральный зал. Тяжелая расписная деревянная дверь в каменной стене откатилась в сторону. Стратег решил допросить пленника в своем кабинете.

В центре комнаты стоял чародей, дожидаясь, пока человек, что-то читавший за столом, обратит на него внимание. Этого чародея Паг знал только по имени. Он понял, что здесь не дождется помощи даже для Хочокены: Элгахар был братом Эргорана; в их семье многие обладали даром магов. Элгахар, похоже, полностью подчинился брату.

На подушках сидел человек среднего возраста в белой тунике, отделанной тонкой золотой каймой по вороту и рукавам. Вспомнив Альмеко, Паг не мог не подумать о том, как разительно отличается нынешний Стратег от своего предшественника. Аксантукар внешне являл полную противоположность дяде: Альмеко был плотным мужчиной с крепкой шеей — настоящим воином, а Аксантукар скорее напоминал ученого или писателя: тощее тело аскета, почти мягкие черты лица. Но, когда он поднял глаза от свитка, который читал, Паг нашел и сходство: у этого человека, как и у его дяди, в глазах горела та же безумная жажда власти.

Отложив свиток. Стратег сказал:

— Миламбер, вернувшись сюда, ты продемонстрировал если не благоразумие, то мужество. Конечно, тебя казнят, но прежде чем мы тебя повесим, хотелось бы узнать — зачем ты явился?

— В моем родном мире растет сила — черное и злобное чудовище, которое хочет добиться своей цели, и цель эта — уничтожение.

Стратег заинтересовался и сделал знак Пагу, чтобы тот продолжал. Паг рассказал все, что знал — без преуменьшений и преувеличений.

— При помощи магии я обнаружил, что эта сила пришла с Келевана, и теперь судьбы двух миров снова переплелись.

— Интересные сказки ты нам рассказываешь, — сказал Стратег, когда Паг замолчал. Эргоран, по-видимому, тоже не поверил Пагу, но Элгахар встревожился не на шутку. Аксантукар продолжал, улыбаясь: — Миламбер, жаль, что ты предал нас. Если бы ты остался с нами, ты бы неплохо преуспел на поприще сказочника. Могучая сила тьмы, исходящая из неведомого источника в нашей Империи. Чудесная сказка. — Улыбка пропала, и, подавшись вперед, Стратег уперся локтями в колени. — Ну а теперь к делу. Кошмар, о котором ты нам поведал, — лишь слабая попытка отвлечь меня от истинных причин твоего возвращения. Партия Синего Колеса и ее приспешники в Высшем Совете скоро падут. Вот поэтому ты и вернулся — те, кто считал тебя своим, теперь в отчаянии. Они знают: власть на самом деле принадлежит партии Войны. Ты и этот толстый опять в сговоре с теми, кто предал военный союз во время вторжения в твой родной мир. Вы боитесь нового порядка, который мы олицетворяем. Через несколько дней я объявлю о роспуске Высшего Совета, а ты явился, чтобы предотвратить это. Не знаю, что у тебя на уме, но мы выбьем из тебя правду, если не сейчас, то скоро. Ты назовешь наших противников. И мы узнаем, как ты сюда вернулся. Когда я буду править Империей, мы снова явимся в твой мир и сделаем то, что должен был сделать мой дядя.

Паг, переводя взгляд с одного лица на другое, прозревал истину. Ему доводилось встречаться и беседовать с Родриком, безумным королем. Стратег не был так безумен, как Родрик, но, без сомнения, о его душевном здоровье говорить не приходилось. За его спиной стоял тот, кто не проявлял никаких эмоций, но Паг понял — настоящей силой, внушавшей страх, здесь был Эргоран. Именно он был истинным правителем, дергающим за веревочки партию Войны. Именно он и будет править в Цурануани, может быть, когда-нибудь даже в открытую.

Вошел паж и, склонившись перед Стратегом, вручил ему свиток. Аксантукар быстро прочел его.

— Мне надо в Совет. Дайте знать инквизитору, что в четвертом часу ночи мне потребуются его услуги. Верните его в подвал. — Стражник дернул Пага за цепь, а Стратег сказал: — Подумай над этим, Миламбер. Ты можешь умереть быстро или медленно, но умрешь ты в любом случае. Тебе выбирать. Так или иначе, мы все равно узнаем у тебя правду.

Паг смотрел на Доминика, который погрузился в транс. Чародей рассказал товарищам о беседе со Стратегом. Хочокена побушевал некоторое время и замолчал. Как и все остальные Всемогущие, он не мог даже вообразить, что малейший его каприз не будет выполнен, и не находил слов, чтобы выразить свое негодование по поводу заключения в темницу. Мичем хранил молчаливое спокойствие, да и монах не взволновался. Разговаривали мало и неохотно. Даже в тюремной камере, не имея никакой надежды на спасение, они не собирались паниковать, теряя рассудок.

Паг вспомнил детство, проведенное в Крайди, — тяжелые уроки с Кулганом и Тулли, когда он пытался овладеть магическим искусством, которое, как оказалось годы спустя, он не мог использовать. Жаль, подумал он. В Звездной Пристани он наблюдал многие вещи, которые убедили его в том, что магия Малой Тропы, которую практиковали в Мидкемии, развилась там гораздо сильнее, чем на Келеване. Наверное потому, что иной магии в Мидкемии и не знали.

Паг для развлечения попытался припомнить один из тех трюков, которым его учили в детстве и которым ему так и не удалось овладеть до конца. Он стал рассматривать ту внутреннюю препону, которая мешала действовать заклинаниям, и даже увлекся. В детстве он боялся этого — ему казалось, что так у него вообще ничего не получится. Теперь он знал, что все дело в душевных силах, приспособленных для Великой Тропы и не воспринимавших приемы Малой Тропы. Теперь же, скованный воздействием противомагических заклятий, он решил вплотную заняться этой проблемой. Он закрыл глаза, представляя то, что пытался представить уже бессчетное количество раз и что ему никогда не удавалось. Весь порядок его внутреннего устройства восставал против требований этой разновидности магии, но, когда он решил переключиться на то, что было ему привычнее, что-то такое промелькнуло в мыслях и… Паг выпрямился, широко раскрыв глаза. Он почти нашел ответ! Он почти понял. Поборов волнение, он опять закрыл глаза, опустил голову и сосредоточился. Если бы только ему удалось вернуть этот миг, этот сияющий миг, когда на него снизошло озарение…. миг, который так быстро мелькнул и пропал! В темной сырой камере он оказался на пороге открытия, которое могло бы стать решающим в цуранской магии. Если бы только ему удалось вернуть этот миг…

Дверь камеры отворилась. Узники подняли головы. Доминик все еще был в трансе. Вошел Элгахар и махнул рукой стражнику, чтобы тот закрыл за ним дверь. Паг поднялся, разминая ноги, которые затекли на холодном полу, пока он сидел, вспоминая детство.

— Твой рассказ встревожил меня, — сказал вошедший.

— И должен был, ведь это правда. — Может быть, и нет, или, может быть, только тебе это кажется правдой. Я бы хотел услышать подробности.

Паг жестом пригласил чародея сесть, но тот, качнув головой, отказался. Пожав плечами, Паг вернулся на свое место на полу и начал повествование. Когда он добрался до видения Роугена, Элгахар пришел в волнение и, прервав Пага, стал задавать вопросы. Когда Паг закончил, Элгахар покачал головой:

— Скажи мне, Миламбер, многие ли в твоем родном мире поняли то, что было сказано этому пророку в его видении?

— Нет. Только я да еще двое. И только цурани из Ламута сказал, что это древний язык храмов.

— Если так, то это страшно. Мне надо знать, думал ли ты об этом.

— О чем?

Элгахар наклонился поближе к Пагу и прошептал ему в ухо одно слово. Краска сошла со щек Пага, и он закрыл глаза. Еще на Мидкемии он начал размышлять над тем же, пользуясь немногими сведениями, которыми обладал. Подсознательно он давно уже знал ответ. Вздохнув, он ответил:

— Думал. Я, как мог, старался найти другой ответ, но тем не менее находил только этот.

— О чем это вы? — спросил Хочокена.

— Нет, дружище, — покачал головой Паг. — Не сейчас. Я хотел бы, чтобы Элгахар сделал выводы сам, не зная, к какому решению пришли ты или я. Может быть, это заставит его пересмотреть некоторые взгляды.

— Все может быть. Но даже если так и случится, это может никак не отразиться на вашем теперешнем положении.

Хочокена взорвался:

— Как ты можешь так говорить? Что может сравниться с преступлениями Имперского Стратега? Или вы дошли уже до той точки, когда вся ваша свободная воля подавлена твоим братом?

— Хочокена, ты среди других, носящих черные одежды, мог бы понять меня: ведь именно ты вместе с Фумитой годами участвовал в Большой Игре на стороне партии Синего Колеса. — Элгахар напомнил о том, что эти два чародея помогли императору добиться мира в войне с Мидкемией. — Впервые в истории император получил такую власть и полностью потерял авторитет. Он утратил влияние. Свершилось предательство, и погибли пятеро военачальников самых могущественных кланов; именно эти пятеро и были самыми вероятными претендентами на место Имперского Стратега. После их смерти многие семьи потеряли былое влияние в Высшем Совете. Если император попытается диктовать кланам свою волю, он может встретить отпор.

— Ты говоришь о перевороте, о смене существующего режима, — сказал Паг.

— Это и раньше случалось, Миламбер. Но сейчас это означает гражданскую войну, потому что нет наследника. Свет Небес еще молод и вполне может стать отцом сыновей. Пока же у него лишь три дочери. Стратег желает только укрепления Империи, но не падения династии, которой уже больше двух тысяч лет. Я не испытываю к Аксантукару ни любви, ни ненависти. Но император должен понять, что его удел в мировом устройстве — только царствовать, оставив правление Стратегу. Тогда Цурануани вступит в эру вечного процветания.

Хочокена горько рассмеялся.

— Если ты поверил этому бреду, значит, вас в Ассамблее недостаточно крепко запирают.

Не обращая внимания на оскорбление, Элгахар продолжал:

— Как только внутри Империи будет наведен порядок, мы сможем встретиться с любой внешней угрозой, о которой ты возвещаешь. Даже если то, о чем ты говоришь, — правда, и мои догадки верны, пройдет не один год, прежде чем мы столкнемся с нападением на Келеван — времени приготовиться у нас хватит. Ты не должен забывать, что мы в Ассамблее достигли высот силы, немыслимой при наших предшественниках. То, что повергало их в ужас, для нас — пустяк.

— Самонадеянность тебя сгубит, Элгахар. Да и всех вас. Мы с Хочо давно об этом говорили. Вы еще не превзошли могущества предков, вы даже еще не достигли его. Среди книг Макроса Черного я нашел такие, что повествуют о силах, о которых ничего не слышно было за века, что существует Ассамблея.

Ответ Пага заставил Элгахара задуматься. Он помолчал.

— Возможно, — сказал он наконец и пошел к двери. — Ты добился одного, Миламбер. Ты убедил меня в том, что тебе придется остаться в живых дольше, чем этого хотелось бы Стратегу. Ты имеешь знания, которые нам могут понадобиться. А что касается остального… мне надо подумать.

— Да, Элгахар, — сказал Паг, — подумай над этим. Подумай над тем словом, что ты прошептал мне в ухо.

Элгахару, казалось, очень хотелось что-то сказать, но он просто велел стражу открыть дверь. Когда он ушел, Хочокена сказал:

— Он же безумен.

— Нет, — ответил Паг, — не безумен, он просто верит всему, что говорит ему брат. Любой, кто может заглянуть в глаза Аксантукару и Эргорану и поверить, что они способны принести Империи процветание, глупец, идеалист, но не сумасшедший. Бояться надо Эргорана.

Они опять замолчали, и Паг вернулся к размышлениям над словом, которое шепнул ему Элгахар. Было жутко думать о том, что могло за этим стоять, и Паг стал думать о том странном миге, когда впервые в жизни ему удалось приблизиться к овладению искусством Малой Тропы.

Прошло какое-то время — Паг не знал, сколько, но решил, что сейчас уже часа четыре после заката, то есть близилось время, которое Стратег назначил для допроса. В камеру вошли стражники и освободили от цепей Мичема, Доминика и Пага. Хочокену оставили.

Их привели в комнату, где лежали инструменты для пыток. Стратег, в зеленом с золотом одеянии, разговаривал с чародеем Эргораном. Человек в красном колпаке молча ждал, когда трех пленников прикуют к столбам так, чтобы им было видно друг друга.

— Элгахар и Эргоран сумели убедить меня, что лучше будет пока оставить тебя в живых — хотя соображения у них разные. Кажется, Элгахар поверил в твою историю, по крайней мере настолько, что решил узнать у тебя все, что можно. Мы с Эргораном так не думаем, но есть другое, что нам хотелось бы знать. Так или иначе, надо убедиться, что мы узнаем от тебя одну только правду. — Он сделал инквизитору знак, и тот разодрал на Доминике одежды, оставив одну набедренную повязку. Инквизитор открыл запечатанный горшок и вытащил палочку, облепленную каким-то беловатым веществом. Он нанес немного вещества на грудь Доминика, и тот замер. Цурани, не знавшие металлов, изобрели: другие способы пытки, не такие, как в Мидкемии, но столь же действенные. Вещество оказалось весьма едким и сразу же начало разъедать кожу человека. Доминик зажмурился и закричал.

— Из соображений экономии мы решили, что ты скорее нам все расскажешь, если мы займемся сначала твоими друзьями. Судя по тому, что нам рассказывали твои бывшие сторонники и по непростительной выходке, которую ты учинил тогда на Имперском фестивале, можно сделать вывод, что ты, Миламбер, человек сострадательный. Ты скажешь нам правду?

— Я сказал тебе правду, Стратег! Не пытай моих друзей — ничего другого я тебе сказать не могу.

— Хозяин!

— Что? — Стратег взглянул на инквизитора.

— Этот человек… посмотри. — На лице Доминика больше не отражалась мука: он висел у столба, и лицо его было безмятежным.

Эргоран, встав перед монахом, внимательно на него посмотрел.

— Он в каком-то трансе?

И Стратег и чародей повернулись к Пагу.

— Что за штуки выделывает этот поддельный жрец? — спросил чародей.

— Он не жрец Хантукамы, это верно, но в моем мире он действительно жрец. Он властен сделать так, что его душа, несмотря на мучения тела, останется неуязвимой.

Стратег кивнул инквизитору, который взял со стола острый нож. Он шагнул к монаху и, не говоря ни слова, располосовал ему плечо. Доминик не пошевелился, даже не вздрогнул. Взяв щипцами красный уголек, инквизитор прижег им рану. И снова монах не шевельнулся.

Инквизитор отложил в сторону щипцы и сказал:

— Бесполезно, хозяин. У нас и раньше была со жрецами такая же беда.

Паг нахмурился. Хотя храмы не вмешивались в политику, но все же вели себя с Высшим Советом очень осторожно. Если Стратегу приходилось допрашивать жрецов, это означало, что некоторые храмы присоединились к движению, противостоявшему Партии Войны: А если Хочокена ничего об этом не знал, значит, Стратег действовал исподтишка и пытался разобщить тех, кто ему противодействовал. Паг все больше убеждался, что положение в Империи сложилось непростое, и не зря говорили, что сейчас страна балансирует на грани гражданской войны. Скоро должна последовать атака на тех, кто держит сторону императора.

— Этот не священник, — сказал Эргоран, подходя к Мичему. Он оглядел высокого охотника. — Он простой раб, так что с ним вполне можно будет справиться. — Мичем плюнул в лицо чародею. Эргоран, который привык, что к Всемогущим относятся со страхом и почитанием, замер, словно его огрели дубиной. Он отшатнулся, вытер плевок и сказал, с трудом подавляя гнев: — Ты заслужил медленную, мучительную смерть, раб.

Мичем улыбнулся. Паг впервые видел, чтобы он так широко, во весь рот, улыбался. Его лицо со шрамом на щеке стало просто ужасным.

— Я не жалею, ты, безродный мерин.

Мичем, забывшись, заговорил на королевском наречии, но чародей понял, что его оскорбили. Потянувшись, он схватил со стола инквизитора острый нож и полоснул Мичема по груди. Воин замер и побледнел — из раны хлынула кровь. Эргоран торжествовал. И тут мидкемиец плюнул еще раз.

Инквизитор повернулся к Стратегу:

— Хозяин, Всемогущий может все испортить.

Чародей отступил, уронив нож. Он снова стер с лица плевок, встал рядом со Стратегом и с ненавистью прошипел:

— Не торопись рассказывать, Миламбер. Мне бы хотелось побыть здесь подольше.

Паг попытался применить заклинание, которое свело бы на нет магическую силу наручников, но у него ничего не получилось. Инквизитор взялся за Мичема, но воин сносил пытку молча. С полчаса инквизитор делал свое кровавое дело, пока Мичем, застонав, не потерял сознание.

Паг, которого боль Мичема, казалось, терзала так же сильно, сказал:

— Я сказал тебе правду. — Он посмотрел на Эргорана. — Ты же знаешь, что это правда. — Он понял, что эти уши останутся глухи к его мольбам, потому что взбешенный чародей хотел отомстить Мичему за плевок и его уже не интересовало, что там расскажет Паг.

Стратег указал инквизитору на Пага — пришел и его черед. Человек в красном колпаке содрал с Пага одежду. Снова был открыт горшок с едким веществом, и его нанесли на грудь Пагу. Годы тяжелой работы в лагере рабов на болоте закалили Пага — его тело было поджарым и мускулистым, сейчас оно напряглось, встречая боль. Сначала он ничего не почувствовал, но потом, когда вещество начало разъедать тело, боль обожгла его. Паг чуть ли не слышал, как лопалась кожа. Сквозь муку донесся голос Стратега:

— Почему ты вернулся? С кем ты встречался?

Грудь жгло огнем, и Паг закрыл глаза. Он искал спасения в успокаивающих упражнениях, которым учил его Кулган, когда Паг был его учеником. Еще мазок едкой кашицы — и новый взрыв боли, на этот раз на чувствительной коже с внутренней стороны бедра. Душа Пага, встав на дыбы, кинулась искать защиты в магии. Снова и снова он бился, пытаясь разрушить барьер, образованный заговоренными браслетами. В молодости он был способен к колдовству только в минуты тяжелых испытаний. Свое первое заклинание он нашел, когда его жизни угрожали тролли. Когда он сражался со сквайром Роландом, магия помогла ему справиться с противником, а когда он разогнал Имперский фестиваль, силы для колдовства он черпал из бездонного колодца гнева и злости. Сейчас его рассудок превратился в разъяренного зверя, который стремился разметать стены клетки, в которую его загнала магия, и, как разъяренный зверь, он действовал слепо, снова и снова ударяя в барьер

— решив освободиться или погибнуть.

К его телу приложили горячие угли, и он закричал, как раненое животное, — боль и злость смешались в этом крике, и его рассудок вырвался из оков. Мысли смешались — словно вдруг он оказался в комнате, где все стены, кружащиеся вокруг него в бешеном темпе, были зеркальными, но эти зеркала отражали давно прошедшие события. Из одного зеркала на него смотрел кухонный мальчишка из Крайди, из другого ученик Кулгана. В третьем был молодой сквайр, в четвертом — раб в поместье Шиндзаваи. Но, вглядываясь в отражения отражений, туда, где зеркала смотрели сами в себя, он видел то, чего не было раньше. Позади кухонного мальчишки он увидел взрослого слугу, и кто этот человек, Паг знал точно. Это Паг, который, не став чародеем, ничему не учась, вырос в простого слугу в замке. Позади юного сквайра он увидел придворного под руку с женой — принцессой Каролиной. Образы вихрем проносились перед ним. Он отчаянно пытался найти среди них что-то. Вот перед ним ученик Кулгана. За его спиной стоял искушенный чародей, последователь Малой Тропы. Паг попытался найти происхождение этого образа — отражения внутри отражения. И наконец он увидел источник этого образа, образа будущего, которое так и не наступило,

— то событие, которое повело его жизнь по другому руслу. Среди множества извилистых путей нереализованных возможностей он наконец нашел то, что искал. Он нашел выход. Он понял.

Паг открыл глаза и посмотрел мимо фигуры инквизитора в красном колпаке. Мичем стонал, придя в сознание, а Доминик все еще был в трансе.

Паг, сделав усилие, отвлек рассудок от боли, причиненной телу. Боль отступила. И мысли его обратились к Эргорану. Один из Всемогущих Империи пошатнулся, когда Паг вперил в него тяжелый, немигающий взгляд. Впервые чародею Великой Тропы удалось овладеть искусством Тропы Малой, и Паг вступил с Эргораном в безмолвный поединок.

Паг почти сразу оглушил чародея, ошеломив его неудержимым натиском. Фигура в черном плаще качнулась, но вот Паг уже овладел и телом Эргорана. Закрыв глаза, Паг смотрел вокруг его глазами. Еще немного — и он вполне мог двигаться. Эргоран вытянул руку, и ливень лучей, вылетев из его ладони, поразил инквизитора в спину. Красные и малиновые сполохи танцевали по его телу, а он выгибался и кричал от боли. Инквизитор заметался по всей комнате, как марионетка в руках безумного кукольника, — неестественно и порывисто двигаясь и кромко крича.

— Что это? — вскричал Стратег. — Эргоран! Что это? — Он схватил чародея за край мантии, а инквизитор, ударившись о дальнюю стену комнаты, упал на пол. Когда Стратег дотронулся до чародея, энергия из ладони Эргорана потекла в его сторону. Аксантукар, повалившись на спину, скорчился от нестерпимой боли.

Инквизитор поднялся с пола, потряс головой и, шатаясь, пошел к пленникам. Он взял со стола нож с тонким лезвием — палач понял, что это Паг причинил ему такую боль. Он шагнул к Пагу, но Мичем, ухватившись за цепи, подтянулся повыше и вдруг, резко выбросив ноги, схватил ими инквизитора за шею. Он крепко держал барахтающегося палача, со страшной силой сжимая ноги. Инквизитор ударил Мичема в ногу ножом, потом еще и еще раз, но охотник давил все сильнее. Нож в руке палача поднимался и опускался, и вот уже ноги Мичема залила кровь, но инквизитор не мог нанести серьезных порезов маленьким ножом. Мичем издал ликующий крик и, резко надавив, сломал палачу гортань. Инквизитор упал, и силы в тот же миг оставили Мичема. Он повис на цепях и со слабой улыбкой кивнул Пагу.

Стратег лежал на полу. Паг подозвал Эргорана к себе. Рассудок Всемогущего казался Пагу чем-то мягким, податливым, и Паг каким-то образом знал, как управлять чародеем и в то же время контролировать свой разум.

Чародей начал освобождать Пага от цепей, а Стратег пытался подняться на ноги. Одна рука Пага уже была свободна. Аксантукар, нетвердо держась на ногах, поковылял к двери. Паг пытался решить, как поступить. Если он будет свободен от пут, то сможет справиться с любым количеством стражников, которых позовет Стратег, управлять же двумя разумами ему не под силу, к тому же он боялся, что не сможет управлять чародеем достаточно долго, чтобы успеть уничтожить Стратега и освободиться. Или сможет? Пагу трудно было управлять чужим разумом, его мысли начали путаться. Почему он позволяет Стратегу уйти? Боль от пытки и усталость взяли свое, и Паг почувствовал, как он ослабел. Стратег уже дергал дверь, зовя стражу на помощь, и, когда дверь распахнулась, Аксантукар выхватил у кого-то копье. Замахнувшись, он ударил Эргорана в спину. Чародей упал на колени, не успев освободить вторую руку Пага. Паг тоже почувствовал шок от боли и закричал в один голос с Эргораном.

Рассудок Пага покрывал туман. Что-то внутри сломалось, и мысли, смешавшись, стали морем плещущихся образов, зеркала памяти дрожали и качались — обрывки старых уроков, образы родных, запахи, вкусы, звуки смешались в его сознании.

Летели искры, или звезды, или просто отблески новых образов. Они вились и плясали, образуя узор, круг, туннель, дорогу. Он скользнул по дороге и обнаружил себя на новом уровне сознания. Он шел теперь новыми тропами, по-новому глядя на все вокруг. Та тропа, что была открыта болью и ужасом, теперь полностью принадлежала ему — шагай по ней, когда захочешь. Наконец он научился управлять теми силами, которые достались ему в наследство.

Когда его взор прояснился, он увидел, что на лестнице теснятся солдаты. Паг сосредоточился на обруче, оставшемся у него на запястье. Вдруг он вспомнил старый урок Кулгана. В мыслях ласково обратившись к кольцу, Паг сделал его мягким и податливым и легко вытащил руку. Он поднатужился, и браслеты, сдерживавшие ноги, упали, распавшись на две половинки. Он посмотрел на лестницу и впервые задумался над тем, что же все-таки происходит. Стратег и его солдаты покинули комнату — наверху развернулось какое-то сражение. На ступенях рядом с солдатом в белом лежал мертвый солдат в синих доспехах клана Каназаваи. Паг быстро освободил Мичема от цепей и положил его на пол, раны охотника обильно кровоточили. Паг послал Доминику мысленную просьбу:

.

Доминик сразу открыл глаза. Его оковы упали и Паг сказал:

— Позаботься о Мичеме. — Не спрашивая объяснений, монах повернулся к раненому товарищу.

Паг сбежал по лестнице туда, где в камере сидел Хочокена. Удивленный чародей спросил:

— Что случилось? Я слышал какой-то шум.

Паг наклонился и превратил цепи в мягкую кожу.

— Не знаю. Наверное, наши единомышленники. Подозреваю, что нас хочет освободить партия Синего Колеса. — Он вынул руки Хочокены из мягких оков.

Хочокена поднялся. Ноги его дрожали.

— Мы должны помочь им, помочь нам, — решительно сказал он. И задумался над тем, как Паг его освободил: — Миламбер, как ты это сделал?

Выходя из камеры, Паг ответил:

— Не знаю, Хочо. Об этом стоит поговорить.

Паг побежал по лестнице наверх. В центральной галерее дворца солдаты сошлись в рукопашной. Воины в белых доспехах отступали под натиском воинов в доспехах других цветов. Оглядевшись, Паг увидел, что Аксантукар прячется за двумя своими охранниками: они прикрывали его отход. Паг закрыл глаза и сосредоточился. Открыв глаза снова, он увидел созданную им невидимую руку; он чувствовал ее, как свою собственную. Словно котенка, схватил он за шиворот Стратега, подняв его в воздух, подтянул дрыгающегося, пинающегося Аксантукара к себе. Солдаты перестали биться, увидев, как Аксантукар, первый воин Империи, визжит от ужаса, дрыгаясь в воздухе.

Паг подтащил его туда, где стояли они с Хочо. Некоторые из имперских солдат, опомнившись, поняли, что именно чародей-отступник сотворил такое непотребство с их вождем. Некоторые, бросив сражаться с солдатами в цветных доспехах, бросились на помощь Стратегу.

Раздался крик:

— Ичиндар! Девяносто Первый Император!

В тот же момент все солдаты, независимо от того, на чьей стороне они сражались, попадали на пол, уткнувшись лбами в каменные плиты. Офицеры встали, склонив головы.

Хочокена и Паг смотрели, как военачальники, одетые в цвета тех кланов, что создали партию Синего Колеса, вошли в галерею. Впереди, в доспехах, годами лежавших без надобности, вышагивал Камацу, снова на время ставший военачальником клана Каназаваи. Построившись, они разошлись в стороны, открывая путь входящему императору. Ичиндар, высшая власть в Империи, вошел в зал. Золотые доспехи придавали ему внушительный вид. Он подошел туда, где стоял Паг, а в воздухе все еще висел Стратег, и внимательно рассмотрел всю сцену. Наконец он сказал:

— О Всемогущий! Ты и впрямь несешь разрушения туда, где появляешься.

— Он посмотрел на Имперского Стратега. — Если ты поставишь его на пол, мы сможем разобраться в сути происходящего.

Паг разжал невидимую руку, и Стратег упал, тяжело ударившись о каменный пол.

— Очень интересная история, Миламбер, — сказал Ичиндар Пагу, сидя на тех же самых подушках, которые утром занимал Стратег, и прихлебывая чай из чаши бывшего хозяина дворца. — Проще всего сказать, что я тебе верю и готов забыть все, что было, но бесчестие, нанесенное мне теми, кого ты зовешь эльфами и гномами, забыть невозможно. — Вокруг него стояли военачальники кланов партии Синего Колеса и среди них — Элгахар.

— Позволит ли мне Свет Небес? — попросил разрешения говорить Хочокена. — Помните — они были всего лишь орудием, если хотите, инструментами в игре шех. Макрос пытался предотвратить появление Врага, об этом тоже не надо забывать. То, что он повинен в предательстве, избавляет тебя от необходимости мстить всем, кроме него. А раз он считается мертвым, то и дело закрыто.

— Хочокена, у тебя язык проворный, как релли. — Император вспомнил о существе, напоминавшем водяную змею, известную своими плавными и гибкими движениями. — Я не стану мстить без достаточной причины, но мне не хочется и менять свое прежнее отношение к Королевству.

— Ваше величество, — сказал Паг, — это не мудро, ни сейчас, ни вообще. — Ичиндар вопросительно на него посмотрел, и Паг продолжал: — Я же надеюсь, что когданибудь наши два мира встретятся, как друзья, но сейчас есть дела, которые требуют внимания. Сейчас надо вести дела в Империи так, словно наши два мира никогда не встречались.

Император выпрямился:

— Как ни мало я понимаю в таких вещах, я подозреваю, что ты прав. Меня ждут большие дела. Я должен быстро принять решение, которое может навсегда изменить историю цурани. — Он погрузился в молчание. Довольно долго он не произносил ни слова, как бы советуясь сам с собой, а потом сказал: — Когда ко мне пришли Камацу и другие старейшины кланов и рассказали о твоем возвращении и о том, что над твоим миром нависла черная опасность из мира цурани, я решил пропустить все это мимо ушей. Мне не было дела ни до твоих бед, ни до бед твоего мира. Мне было неинтересно даже думать о повторном нападении на твой мир. Я опасался действовать, потому что после нападения на твой мир потерял лицо перед Высшим Советом.