Ну, де Хоффман был бледный и дрожащий, и он не понимал, что в его логических построениях есть одно слабое место: было совсем не очевидно, что тот же парень, который пытался проникнуть в Здание Омега - это тот же парень, который стоит рядом с ним.
      Он спросил меня, что ему делать.
      "Ну, посмотри, не пропали ли какие-нибудь документы"
      "Вроде бы все в порядке. Кажется, ничего не пропало"
      Я попытался направить его к тому бюро, из которого я вынул мой документ. "Ну, э-э-э... если все коды одинаковые, может, он взял что-нибудь из другого бюро?"
      "Действительно!" - говорит он, идет обратно в офис, открывает первое бюро и обнаруживает там мою вторую записку: "Это было не сложнее открыть, чем то. Умный Парень"
      К этому времени ему уже было все равно, что "Тот Же Парень", что "Умный Парень": ему было совершенно ясно, что это тот самый парень, который пытался проникнуть в Здание Омега. Поэтому убедить его открыть бюро, в котором лежала моя первая записка, было особенно трудно, и я не помню, как я уговорил его сделать это.
      Он начал открывать бюро, а я стал уходить по коридору, потому что я опасался, что, когда он поймет, кто сыграл с ним такую шутку, он перережет мне горло!
      Так и есть: он бежит за мной по коридору; но вместо того, чтобы рвать и метать, он почти обнимал меня, таким огромным было его облегчение, что эта кошмарная история с похищением атомных секретов - это был всего лишь проказничающий я.
      Спустя несколько дней де Хоффману понадобилась какая-то бумага, лежавшая в сейфе Керста. Дональд Керст уехал к себе в Иллинойс, и до него было не добраться. "Если ты смог открыть все _м_о_и_ сейфы, используя психологический метод, - сказал мне де Хоффман (я рассказал ему, как я это сделал) - может, тебе удастся таким же образом открыть сейф Керста?"
      О той истории уже ходили слухи, и несколько человек пришли посмотреть на этот фантастический процесс: как я буду открывать сейф Керста мертвый. Одиночество было мне теперь ни к чему. У меня не было двух последних чисел для сейфа Керста, а чтобы использовать психологический метод, мне нужны были люди, знавшие Керста.
      Мы все пошли в офис Керста, и я проверил ящики в поисках подсказки ничего. Затем я спросил их: "Какой код мог использовать Керст математическую константу?"
      "О, нет!" - говорит де Хоффман. "Керст сделал бы что-нибудь очень простое".
      Я попробовал 10-20-30, 20-40-60, 60-40-20, 30-20-10. Ничего.
      Тогда я спросил: "Как вы думаете, мог он использовать дату?"
      "О, да!" - согласились они. "Он как раз такой человек, который может использовать дату".
      Мы попробовали разные даты: 8-6-45, когда сбросили бомбу; 86-19-45; такую дату; другую дату; дату начала проекта. Ничего не подходило.
      К этому времени большая часть людей разошлась. У них не хватило терпения смотреть, как я это делаю, но ведь единственный способ решить такую проблему - это терпение!
      Я решил попробовать все, начиная приблизительно с 1900 и до текущего года. Кажется, что это очень много, но это не так: первое число - это месяц, один из двенадцати, и я могу проверять только три числа - десять, пять и нуль. Второе число - день, от одного до тридцати одного, и я могу проверять шесть чисел. Третье число - год, в то время это было только сорок семь чисел, и мне нужно было проверять девять. Так что вместо 8000 вариантов мы имеем всего 162, а это я мог перебрать за пятнадцать-двадцать минут.
      К сожалению, я начал с месяцев с большими номерами, потому что, когда я наконец открыл сейф, код был 0-5-35.
      Я повернулся к де Хоффману: "Что случилось с Керстом около 5 января 1935 года?"
      "Его дочь родилась в 1936", - отвечает он. "Наверно, это ее день рождения"
      Теперь я открыл уже два мертвых сейфа. Мое мастерство росло. Я стал профессионалом.
      Тем же летом после войны парень из хозяйственного отдела пытался вывезти оборудование, купленное на государственные деньги и ставшее теперь ненужным, чтобы потом продать его; в том числе и сейф Капитана. Мы все знали об этом сейфе. Когда Капитан приезжал в Лос-Аламос во время войны, он решил, что бюро недостаточно надежны для секретов, которые будут известны _е_м_у_, так что ему пришлось завести специальный сейф.
      Офис Капитана был на втором этаже одного из шатких деревянных домиков, в которых мы все работали, а сейф, который он распорядился установить, был стальной и тяжелый. Рабочим пришлось положить деревянный настил и использовать особые домкраты, чтобы поднять его по лестнице. Так как у нас было мало развлечений, все мы собрались, чтобы посмотреть, как этот здоровенный сейф с невероятными усилиями поднимают в офис Капитана, и отпускали шуточки насчет того, какого рода секреты он станет там держать. Один парень сказал, что не худо бы нам держать наши бумаги в его сейфе, а он пусть кладет свои бумаги в наши бюро. Так что этот сейф был всем известен.
      Парень из хозяйственного отдела хотел его продать, но прежде нужно было извлечь его содержимое, а код был известен только Капитану, который был на Бикини, и Альварецу, который его забыл. Парень попросил меня открыть сейф.
      Я поднялся в бывший офис Капитана и сказал секретарше: "Почему вы не позвоните Капитану и не спросите код у него?"
      "Я не хочу его беспокоить", - отвечает она.
      "Но вы собираетесь побеспокоить меня, часов этак на восемь. Я не стану ничего делать, если вы не попытаетесь с ним связаться"
      "Хорошо, хорошо!" Она подняла телефонную трубку, а я пошел в другую комнату взглянуть на сейф. Он стоял там, громадный, стальной сейф, и его дверцы были распахнуты настежь.
      Я вернулся к секретарше: "Он открыт"
      "Невероятно!" - поразилась она и положила трубку назад.
      "Нет" - объяснил я. "Он уже _б_ы_л_ открыт"
      "О! Наверное, хозяйственному отделу в конце концов удалось его открыть"
      Я иду к парню из хозяйственного отдела: "Я поднялся к сейфу, и он уже был открыт".
      "О, да" - говорит он. "Простите, что я вас не предупредил. Я послал нашего слесаря сверлить его, но прежде, чем он начал сверлить, он попробовал открыть его, и он его открыл"
      Так! Первая информация: в Лос-Аламосе теперь есть штатный слесарь. Вторая информация: этот человек умеет сверлить сейфы - искусство, мне совершенно неизвестное. Третья информация: он может открыть мертвый сейф за несколько минут. Это _н_а_с_т_о_я_щ_и_й профессионал, н_а_с_т_о_я_щ_и_й источник информации. С таким парнем надо познакомиться.
      Я узнал, что этого слесаря наняли после войны (когда не так заботились о секретности) специально для подобных случаев. Оказалось, что работы по взламыванию сейфов у него не очень много, и он заодно чинит Марчентовские арифмометры, которые мы использовали при работе над бомбой. Во время войны я тоже постоянно чинил их - так что у меня был повод для знакомства.
      Вообще-то я никогда не скрывал своего желания познакомиться с кем-то и не искал поводов: я просто подходил и представлялся. Но тут был особый случай: было слишком важно познакомиться с этим человеком, и, кроме того, я знал, что прежде, чем он расскажет мне хоть один из своих секретов взламывания сейфов, мне придется доказать, что я достоин этого.
      Я выяснил, где находится его мастерская - в подвале сектора теоретической физики, где я работал - и я знал, что он чинит арифмометры по вечерам, когда ими никто не пользуется. Для начала я стал проходить мимо его двери каждый вечер, когда шел в свой офис. И все. Я просто проходил мимо.
      После нескольких вечеров я стал говорить "привет". Спустя немного, когда он увидел, что один и тот же парень проходит мимо каждый вечер, он тоже стал говорить "привет" или "добрый вечер".
      Еще несколько недель медленного продвижения вперед, и я вижу, что он чинит Марчентовские арифмометры. Я ничего не сказал ему о них: еще не время.
      Постепенно наши диалоги стали чуть длиннее: "Привет! Я вижу, у вас много работы!"
      "Да, много работы", - все в таком роде.
      Наконец, прорыв: он предлагает мне пообедать вместе. Дело идет на лад. Каждый вечер мы обедаем вместе. Я завожу разговор о счетных машинах, и он говорит мне, что у него проблема. Он пытается выстроить в ряд несколько пружинных колесиков, и у него нет нужного инструмента, или еще что-то в этом роде; он бьется над этим уже целую неделю. Я говорю ему, что мне приходилось работать с этими машинами во время войны, и "Вот что: вы вечером оставьте эту машину снаружи, а я завтра на нее гляну"
      "Хорошо", - говорит он, в полном отчаянии.
      На следующий день я осмотрел эту штуку и попытался насаживать колесики, держа их всех в одной руке. Они моментально соскакивали обратно. Я подумал: "Если он делал это целую неделю, и я делаю это, и ничего не получается, значит, это _д_е_л_а_е_т_с_я_ не так!" Я остановился и очень внимательно осмотрел колесики, и я заметил, что в каждом из них была маленькая дырочка - просто маленькая дырочка. Тут меня осенило: я насадил первое колесико и продел в маленькую дырочку кусок проволоки. Потом я насадил второе колесико и продел проволоку сквозь него. Потом еще одно, и еще одно - словно бусы на нитку - и я насадил их все с первой попытки, выровнял, вытащил проволоку, и все было в порядке.
      Тем же вечером я показал ему маленькую дырочку, и как я это сделал, и с того дня мы стали много говорить о машинах; мы стали друзьями. В его мастерской была масса закуточков, где лежали полуразобранные замки, и части сейфов тоже. О, как они были прекрасны! Но я все еще ни слова не сказал ему о замках и сейфах.
      Наконец, я счел, что пора, момент созрел, и я решил скормить ему небольшую приманку, насчет сейфов: я расскажу ему единственную стоящую вещь, которую я знаю о них - что когда они открыты, можно определить два последних числа кода. "Эге!" - воскликнул я, осматривая его закуточки, "Я вижу, ты работаешь с мослеровскими сейфами"
      "Да"
      "А знаешь, эти замки ненадежны. Если сейф открыт, можно узнать два последних числа..."
      "Ты можешь?" - спросил он, наконец-то проявляя какой-то интерес.
      "Да"
      "Покажи". Я показал ему, как это делается, и он повернулся ко мне: "Как тебя зовут?" За все это время мы ни разу не спросили друг у друга фамилий.
      "Дик Фейнман".
      "Боже! Так ты - Фейнман!" - произнес он с благоговением, - "Великий взломщик сейфов! Я слышал о тебе; я так долго мечтал познакомиться с тобой! Я хочу научиться у тебя, как взламывать сейфы".
      "Что ты имеешь в виду? Ты же умеешь брать мертвые сейфы".
      "Нет".
      "Слушай, я знаю о сейфе Капитана, и я все это время лез из кожи вон, потому что _я_ хотел познакомиться с _т_о_б_о_й_. И ты заявляешь мне, что ты не умеешь брать мертвые сейфы".
      "Так оно и есть".
      "Но ты, во всяком случае, умеешь сверлить сейфы".
      "Этого я тоже не умею".
      "ЧТО?" - вскричал я. "Парень в хозяйственном отделе сказал, что ты собрал инструменты и пошел наверх сверлить сейф Капитана".
      "Представь, что ты работаешь слесарем, - говорит он, - и к тебе в подвал спускается парень и требует, чтобы ты пошел сверлить сейф. Что бы ты сделал?"
      "Ну, - ответил я, я бы для виду пособирал инструменты, взял бы их и пошел бы к сейфу. Потом я нацелил бы дрель в произвольное место на сейфе и стал бы делать "з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з", и сохранил бы работу".
      "Это в точности то, что я собирался сделать".
      "Но ты открыл его! Ты должен знать, как взламывать сейфы".
      "О, да. Я знал, что замки приходят с завода с кодами 25-0-25 или 50-25-50, и я подумал: "Кто знает, может быть, этот парень не удосужился сменить код", и второй код подошел".
      Так что я таки _у_з_н_а_л_ от него кое-что - что он взламывал сейфы тем же мистическим методом, что и я. Но еще более удивительным было другое: что эта большая шишка _К_а_п_и_т_а_н_ потребовал самый-самый лучший сейф, и он заставил людей приложить все те сверхъестественные усилия, чтобы втащить эту штуку к нему в офис, и он даже не удосужился установить код.
      Я ходил по офисам в нашем здании, пробуя те два заводских кода, и я открыл примерно один сейф из пяти.
      ЛАТЫНЬ ИЛИ ИТАЛЬЯНСКИЙ?
      В Бруклине была итальянская радиостанция, и мальчиком я часто слушал ее целыми днями. Мне НРАвились РИТмичные ЗВУки, идущие через меня, как будто я был в океане, и волны были не очень большие. Я садился у приемника и позволял этим волнам качать меня, на этом ПРЕкрасном итаЛЬЯнском. В этих итальянских программах всегда были какие-то семейные сцены, где отец ссорился с матерью.
      Высокий голос: - "Нио тека ТИЕто капето ТУтто..."
      Громкий, низкий голос: - "ДРО тоне пала ТУТто!!" - (хлопая себя рукой по разным частям тела)
      Это было здорово! Я научился воспроизводить все эти эмоции: я мог кричать, я мог смеяться, и все такое. Итальянский - восхитительный язык.
      В нашем районе было много итальянцев. Однажды я катался на велосипеде, и какой-то водитель-итальянец рассердился на меня, высунулся из своего грузовика и, жестикулируя, заорал что-то вроде: - "Ме аРРУча ЛАМпе этта ТИче!"
      Я стоял как оплеванный. Что это значит? Что я должен орать в ответ?
      Я спросил у своего школьного приятеля-итальянца, и он дал мне совет: "Просто отвечай: - "А те! А те!" - это значит: "Сам такой! Сам такой!"
      Я решил, что это великолепная идея. Теперь я всегда кричал в ответ: "А те! А те!", не забывая размахивать руками. Когда я освоился с этим, я стал развивать свои способности дальше. К примеру, я еду куда-то на велосипеде, и какая-нибудь дамочка со своим автомобилем оказывается у меня на пути, и я кричу: "ПУцциа а ля маЛОче!" - и она убирается с дороги! Какой-то ужасный итальянский мальчишка ругается на нее своими ужасными итальянскими ругательствами!
      Было не так уж просто распознать в моем итальянском фальшивку. Однажды, уже в Принстоне, я въезжал на своем велосипеде на стоянку Пальмеровской лаборатории, и кто-то загородил проезд. Я, по своему обыкновению, ору: "оРЕцце каБОНка МИче!", отчаянно жестикулируя и колотя тыльной стороной одной руки по ладони другой.
      А чуть поодаль, на другой стороне большого газона, садовник-итальянец сажает цветы. Он бросает работу, машет руками и радостно кричит: - "РЕцца ма ЛИа!"
      Я не менее радостно кричу: - "РОНте БАЛЬта!" - Он не знал, а я не знал, что он сказал, а он не знал, что я сказал. Но все прошло отлично! Это было здорово! Это сработало! На самом деле, когда они слышат интонацию, они немедленно узнают свой итальянский - может быть, это миланский диалект, а не романский - какая разница. Главное, что он итаЛЬЯнец! Так что все идет превосходно. Но вы должны быть абсолютно уверены в себе. Продолжайте, как ни в чем не бывало, и все будет в порядке.
      Однажды я приехал из колледжа домой на каникулы, и моя сестра была грустной, она чуть не плакала: ее девочки-скауты устраивали банкет "Отцы и дочки", а наш отец был в от езде, продавал униформы. Я сказал, что я могу пойти с ней, раз я ее брат (я на девять лет старше, так что это не было очень уж глупо).
      Когда мы туда пришли, я немного посидел среди отцов, но они мне быстро надоели. Они пришли с дочками на этот маленький праздник, но говорили только о ценах на бирже - они не умели разговаривать с собственными детьми, и еще меньше - с чужими.
      На этом банкете девочки развлекали нас всякими сценками, стихами, и так далее. Потом они вдруг вынесли какую-то странную штуку, похожую на фартук, с дыркой для головы наверху, и объявили, что теперь отцы будут развлекать _и_х_.
      Каждый отец должен был встать, сунуть голову в эту дырку и сказать что-нибудь - один парень прочел "У Мэри был барашек" - и они не знали, что делать. Я тоже не знал, что делать, но когда я встал, я сказал им, что я сейчас прочту маленькое стихотворение, и я прошу прощения, что оно не на английском, но я уверен, что они все равно его оценят.
      - А ТУЦЦО ЛАНТО
      - Поиси ди Паре
      - ТАНто САка ТУЛна ТИ, на РУта ТУчи ПУти ТИ ла.
      РУНто КАта ЧАНто ЧАНта МАНто ЧИ ла ТИ да.
      ЙАЛЬта КАра СУЛЬда МИ ла ЧАта ПИча ПИ но ТИ то БРАЛЬда
      пе те ЧИна нана ЧУНда лала ЧИНда лала ЧУНда!
      РОНто пити КА ле, а ТАН то ЧИНто квинта ЛАЛЬда
      О ля ТИНта далла ЛАЛЬта, ЙЕНта ПУча ТАЛЬта!
      Я прочел три или четыре подобных строфы, вложив туда все эмоции, которые я слышал на итальянском радио, и детей нельзя было остановить, они бегали по проходам и хохотали от удовольствия.
      Когда банкет кончился, их воспитатель и какой-то учитель подошли ко мне и сказали, что они поспорили о моем стихотворении. Один из них думал, что оно на итальянском, а другой полагал, что это латынь. "Кто из нас прав?" - спросил меня учитель. "Спросите ваших подопечных", - посоветовал им я. "Они-то сразу поняли, что это за язык".
      ЧУДОВИЩНЫЕ МОЗГИ
      Еще будучи студентом-старшекурсником в Принстоне, я уже проводил научные исследования под руководством Джона Уилера. Он дал мне задачу, над которой я должен был работать, но она оказалась очень трудной, и я не продвинулся ни на шаг. Тогда я вернулся к идее, которая пришла мне в голову раньше, еще в МТИ. Идея состояла в том, что электроны не действуют на себя, они действуют только на другие электроны.
      Проблема была вот в чем. Когда вы толкаете электрон, он излучает энергию, так что налицо потеря энергии. Значит, на электрон должна действовать сила. И сила должна быть разной, когда электрон заряжен и когда он не заряжен. (Если бы сила была совершенно одинаковая, то в одном случае электрон терял бы энергию, а в другом нет. Но в одной и той же задаче не может быть двух разных ответов).
      Классическая теория утверждала, что эта сила происходит от действия электрона на самого себя (так называемая сила реакции излучения), а у меня были только электроны, действующие на другие электроны. К тому времени я уже понял, что здесь возникают некоторые трудности. (Когда я учился в МТИ, я не заметил этой проблемы, но к моменту моего приезда в Принстон я уже знал о ней.)
      Я рассуждал вот как. Я толкну один электрон. Он толкнет несколько соседних электронов, и обратное воздействие этих электронов будет источником силы реакции излучения. Я проделал кое-какие вычисления и принес их Уилеру.
      Уилер сразу же сказал: "Ну, это неверно, потому что то-то обратно пропорционально квадрату расстояния до других электронов, тогда как оно вообще не должно зависеть от этих переменных. Оно также обратно пропорционально массе другого электрона; оно пропорционально заряду другого электрона".
      Я был озадачен: я не мог понять, когда он успел - проделать вычисления. Только позже я понял, что такие люди, как Уилер, могут немедленно _у_в_и_д_е_т_ь_ все эти вещи, когда вы даете им проблему. Я должен был считать, а они могли _в_и_д_е_т_ь_.
      "И взаимодействие будет запаздывать, - волна возвращается поздно, так что все, что вы описали - это отраженный свет".
      "Да, конечно", - говорю я.
      "Но погодите-ка", - продолжает он. "Предположим, что взаимодействие возвращается с опережающей волной - реакции назад во времени, - так что оно приходит обратно в нужный момент. Мы с вами видели, что воздействие обратно пропорционально квадрату расстояния, но пусть у нас имеется много электронов, пусть они заполняют все пространство: их количество пропорционально квадрату расстояния. Тогда, может быть, нам удастся все уравновесить.
      Мы обнаружили, что это и в самом деле можно сделать. Все вышло очень изящно и давало точные результаты. Это была строгая теория, которая могла быть верной, хотя и отличалась от классических теорий Максвелла и Лоренца. В ней не возникало никаких проблем с бесконечностью самодействия, она была сложна и красива. Там были действия и запаздывания, вперед и назад во времени, - мы назвали ее "теория полуопережающих и полузапаздывающих потенциалов".
      Мы с Уилером думали, что следующим шагом должно быть обращение к квантовой электродинамике, которая (как я думал) имела трудности с самодействием электрона. Мы считали, что если нам удастся избавиться от этих трудностей в классической теории, а потом построить на ее основе квантовую, то и там все будет в порядке.
      Теперь, когда мы разобрались с классическим случаем, Уилер сказал мне: "Фейнман, вы молоды, вам следует провести на эту тему семинар. Вам нужно учиться делать доклады. А я пока разработаю квантовую часть и доложу ее на семинаре позже".
      Это был мой первый научный доклад; Уилер договорился с Юджином Вигнером, чтобы он был включен в расписание семинара.
      За день или за два до доклада я встречаю Вигнера в коридоре. "Фейнман", - говорит он. "Я нахожу вашу с Уилером работу очень интересной, так что я пригласил Рассела на этот семинар". Генри Норрис Рассел, знаменитый, выдающийся астроном современности, придет на мою лекцию!
      Но Вигнер еще не кончил: "Я думаю, профессору фон Нейману это также будет интересно". Джонни фон Нейман был величайшим математиком из всех, о которых я слышал. "И так случилось, что профессор Паули как раз приехал из Швейцарии, так что я пригласил прийти и его", - Паули был очень известным физиком, и к этому моменту мое лицо стало желтым. Наконец, Вигнер говорит: "Профессор Эйнштейн только изредка посещает наши еженедельные семинары, но ваша работа так интересна, что я специально пригласил его, так что он тоже придет".
      К этому времени я уже, должно быть, стал зеленым, потому что Вигнер добавил: "Нет, нет! Не волнуйтесь! Хотя я должен вас предупредить: если профессор Рассел заснет, - а он, без сомнения, заснет, - это не означает, что семинар плох; он засыпает на всех семинарах. С другой стороны, если профессор Паули все время кивает головой, и кажется, что он согласен со всем, что вы говорите, не обращайте внимания. У профессора Паули тик".
      Я пошел к Уилеру и перечислил ему всех этих знаменитых, великих людей, которые придут на мой семинар, и сказал ему, что я чувствую себя очень скверно.
      "Все в порядке", - говорит он. "Не беспокойтесь. Я сам отвечу на все вопросы".
      Я подготовил доклад, и в назначенный день я пришел и стал делать то, что часто делают молодые, неопытные докладчики, - я стал писать на доске слишком много уравнений. Такой докладчик не может просто сказать: "Конечно, это обратно пропорционально тому, и то-то имеет такой-то вид", ведь все, кто его слушают, уже знают это; они могут видеть это. Но _о_н_ не знает этого. Он может только вывести это, проделав всю алгебру - отсюда эти нагромождения уравнений.
      Пока я расписывал этими уравнениями всю доску, до начала семинара, входит Эйнштейн и дружелюбно так говорит: "Привет, я пришел на ваш семинар. Но прежде всего я хочу знать, где чай?"
      Я сказал ему и продолжал писать уравнения.
      Затем настало время делать доклад, и вот передо мной сидят все эти ч_у_д_о_в_и_щ_н_ы_е_ м_о_з_г_и_ и ждут! Мой первый научный доклад - и такая аудитория! Ну, думаю, сейчас они пропустят меня через соковыжималку! Я отчетливо помню, как дрожали мои руки, когда я доставал свои записи из коричневого конверта.
      Но потом произошло чудо, и оно с тех пор снова и снова происходит со мной, и это мое счастье: в ту самую секунду, когда я начинаю думать о физике и должен сосредоточиться на том, что я объясняю, я забываю обо всем остальном, - я совершенно перестаю волноваться. Так что когда я начал доклад, я забыл, кто находится в комнате. Я просто объяснял идею, вот и все.
      Но потом я кончил, и настало время вопросов. Первым был Паули, который сидел рядом с Эйнштейном. Он встал и сказал: "Я не тумаю, что эта теория ферна, потому что фот, фот и фот", и он поворачивается к Эйнштейну и спрашивает: "Вы согласны, профессор Эйнштейн?"
      Эйнштейн говорит: "Не-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-ет", прелестное немецкое "нет" - очень вежливое. "Я только нахожу, что будет очень трудно построить соответствующую теорию для гравитационного взаимодействия". Он имел в виду общую теорию относительности, это было его дитя. "Поскольку у нас нет сейчас достаточного количества экспериментальных данных, я не вполне уверен в правильности теории гравитации". Эйнштейн учитывал, что реальность может отличаться от того, что утверждает его теория; он был очень терпим к другим идеям.
      Я очень жалею, что не запомнил тогда, что сказал Паули, потому что годы спустя я обнаружил, что наш подход не годится для построения квантовой теории. Возможно, этот великий человек сразу же заметил трудность и объяснил мне ее в своем вопросе, но я испытывал такое облегчение от того, что не должен отвечать на вопросы, что даже толком их не слушал. Я все же помню, как мы с Паули поднимались по ступеням Пальмеровской библиотеки, и он спросил меня: "Что собирается рассказывать Уилер о квантовой теории на своем семинаре?"
      Я говорю: "Я не знаю. Он не сказал мне. Он сам работает над этим"
      "В самом деле? Человек работает и не говорит своему ученику и коллеге, как у него дела с квантовой теорией?" Он придвинулся ко мне и произнес тихим, заговорщицким голосом: "Уилер никогда не проведет этот семинар".
      И это правда. Уилер не провел этот семинар. Он думал, что будет легко разработать квантовую часть; он думал, что она почти у него в руках. Но он ошибался. И к тому времени, как нужно было делать доклад, он понял, что не знает, как быть с квантовой теорией, и поэтому ему нечего было сказать.
      Я тоже никогда не построил ее, - квантовую теорию полуопережающих, полузапаздывающих потенциалов, - а я работал над ней годами.
      ТРИНАДЦАТЬ РАЗ
      Однажды ко мне пришел учитель из местного колледжа и попросил меня прочесть там лекцию. Он предложил мне пятьдесят долларов, но я объяснил ему, что деньги меня не волнуют. "Это ведь _г_о_р_о_д_с_к_о_й_ колледж, верно?"
      "Да"
      Я вспомнил, какая бумажная канитель начиналась всякий раз, как я имел дело с государством, так что я улыбнулся и сказал: "Я с удовольствием прочитаю эту лекцию. Но с одним условием". Я выбрал число наобум и продолжал: "Я не буду подписываться больше тринадцати раз, включая подпись на чеке!"
      Он тоже улыбнулся: "Тринадцать раз? Нет проблем"
      И вот началось. Сперва я должен подписать что-то насчет того, что я лоялен по отношению к правительству, иначе мне нельзя читать лекцию в городском колледже. И я должен подписать это дважды, правда? Затем шла какая-то расписка для города - не помню какая. Очень скоро числа пошли вверх.
      Я должен был расписаться в том, что занимаю отвечающую существу вопроса должность профессора, чтобы гарантировать (ведь это государственное дело!), что я не являюсь женой или другом какого-нибудь засевшего в колледже негодяя, который заплатит мне эти деньги безо всякой лекции. Нужно было гарантировать много всяких вещей, и подписей становилось все больше.
      Парень, который сперва так мило улыбался, делался все мрачнее. Но все обошлось. Я подписался ровно двенадцать раз. Оставалась еще одна подпись на чеке, так что я спокойно отправился туда и прочел им лекцию.
      Спустя пару дней этот парень зашел ко мне, чтобы отдать чек. Он имел жалкий вид. Он не мог отдать мне деньги, пока я не подпишу бумагу, что я действительно прочел лекцию.
      Я сказал ему: "Если я подпишу бумагу, я не смогу подписать чек. Но т_ы_ был там. Ты слышал лекцию; почему бы тебе не подписать эту бумагу?"
      "Слушай, - говорит он, - разве все это не глупо?"
      "Нет. Мы договорились об этом с самого начала. Мы не думали, что дело действительно дойдет до тринадцати, но таков наш договор, и я думаю, мы должны его держаться".
      Он сказал: "Слушай, я работал как вол, я обошел всех. Я испробовал в_с_е_, но они говорят, что это невозможно. Ты просто не можешь получить свои деньги, пока не подпишешь бумагу"
      "Хорошо", - сказал я. "Я подписался двенадцать раз, и я прочел лекцию. Мне не нужны деньги"
      "Но я не хочу так _п_о_с_т_у_п_а_т_ь_ с тобой"
      "Не волнуйся. Дело сделано, все нормально"
      На следующий день он позвонил мне. "Они не могут не дать тебе эти деньги. Они уже отсчитали эти деньги и списали их, так что они д_о_л_ж_н_ы заплатить их тебе"
      "Прекрасно. Если они должны заплатить мне эти деньги, пусть они заплатят мне эти деньги"
      "Но ты должен подписать бумагу"
      "Я не буду подписывать бумагу"
      Я поставил их в тупик. Не было такой графы для денег, которые человек заработал, но не хочет получать.
      В конце концов они уладили это дело. Это отняло у них много времени и было совсем не просто - но я использовал тринадцатую подпись, чтобы получить деньги по чеку.
      ТЫ ПРОСТО ИХ _С_П_Р_А_Ш_И_В_А_Е_Ш_Ь_?
      Приехав в Корнелл, я первое время переписывался с одной девушкой, которую я встретил в Нью-Мексико, когда работал над бомбой. Когда она стала упоминать какого-то другого знакомого парня, я понял, что мне лучше поехать туда сразу, как кончится учебный год, и попытаться спасти дело. Но прибыв на место, я обнаружил, что уже слишком поздно, так что в результате я очутился в каком-то мотеле в Альбукерке со свободным летом и без всякого дела.
      Мотель Каса Гранде стоял на 66-м шоссе, главной улице города. В трех домах от него был маленький ночной клуб с варьете. Я часто ходил туда, потому что мне нечего было делать, и потому что я люблю наблюдать за людьми в барах и разговаривать с ними.
      В первый же раз, как я туда пришел, я болтал с каким-то парнем в баре, и мы засекли _п_о_л_н_ы_й_ с_т_о_л_ хорошеньких девушек - кажется, это были стюардессы ТВА - которые праздновали чей-то день рождения. Парень говорит: "Ну-ка, давай соберемся с духом и позовем их танцевать"
      Мы позвали двух из них танцевать, а потом они пригласили нас за свой стол. Мы выпили, и тут появляется официант: "Что вам _у_г_о_д_н_о_?"
      Я люблю изображать пьяного, так что, хотя я был почти совсем трезв, я повернулся к девушке, с которой я до этого танцевал, и пьяным голосом осведомился: "ЧЕ т-те угодно?"
      "А что мы можем заказать?" - спрашивает она.
      "Вс-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-се что хочешь - ВСЕ!"
      "Вот здорово! Мы будем пить шампанское!"
      Она была счастлива.
      И я заорал - громко, чтобы всем в баре было слышно: "Отлично! Ш-ш-шампанское для всех!"
      Потом я слышу, как мой приятель говорит этой девушке, что это подло "так грабить его, пока он пьян", и я начинаю думать, что я, похоже, совершил ошибку.
      Тут официант тихонько подходит ко мне, наклоняется и говорит вполголоса: "Сэр, шампанское стоит _ш_е_с_т_н_а_д_ц_а_т_ь_ д_о_л_л_а_р_о_в б_у_т_ы_л_к_а".