Какое ТЕБЕ дело до того, что думают другие?

Потом он говорит: «Сегодня утром я возился с карбюратором своей машины и подумал: шаттл оторвался от земли, когда температура равнялась 28 или 29 градусам. Самая холодная температура до этого полета была 53 градуса. Вы – профессор; каким образом, сэр, холод влияет на кольца?»

– О! – сказал я. – Из-за холода кольца становятся жесткими. Да, безусловно!

Это все, что он хотел мне сообщить. Это был ключ, за который меня впоследствии немало чествовали, но заметил его именно он. Профессору теоретической физики всегда нужно говорить, что искать. Он же просто использует свое знание, чтобы объяснить наблюдения экспериментаторов!

В понедельник утром мы с генералом Кутиной отправились в офис к Граэму и спросили, нет ли у него какой-нибудь информации о влиянии температуры на кольца. На руках у него такой информации не оказалось, но он пообещал предоставить ее нам, как можно скорее.

Однако у Граэма оказалось несколько интересных фотографий. На них было видно пламя, появляющееся из первого твердотопливного ракета-носителя за несколько секунд до взрыва. Было сложно точно определить, откуда выходит пламя, но в офисе Граэма была модель шаттла. Я поставил модель на пол и стал ходить вокруг нее, пока не нашел место, откуда она выглядела абсолютно идентично фотографии: как по размеру, так и по расположению.

Я заметил, что на каждом ракета-носителе есть небольшое отверстие, которое называется портом проверки на наличие утечки, где при проверке уплотнений создают давление. Это отверстие находится между кольцами, так что если оно не закрыто должным образом и если первое кольцо выйдет из строя, то газ будет проходить через отверстие, что равносильно катастрофе. Отверстие располагалось именно в том месте, из которого выходило пламя. Конечно, по-прежнему оставался открытым вопрос, выходило ли пламя из порта проверки на наличие утечки или гораздо большее пламя выходило откуда-то сзади, а нам была видна лишь его маленькая часть.

В тот день состоялось наше экстренное закрытое заседание, на котором выступал автор той самой статьи из газеты «Нью-Йорк Таймс». Его звали мистер Кук. Он работал в финансовом департаменте НАСА, когда его попросили заняться возможной проблемой уплотнений и оценить те средства, которые необходимы для ее устранения.

Поговорив с инженерами, он выяснил, что уплотнения уже давно представляют огромную проблему. Тогда он доложил, что для ее решения потребуется такая-то сумма денег – огромная сумма. С точки зрения прессы и некоторых членов комиссии, история мистера Кука звучала как серьезное публичное разоблачение, поскольку, судя по всему, НАСА скрывала от нас проблему уплотнений.

Мне пришлось переждать все это огромное и совершенно бесполезное возбуждение, думая: неужели каждый раз, когда в газете будет появляться какая-то статья, мы будем устраивать особое заседание? Так мы ни к чему не придем!

Но позднее, во время этого же заседания, произошло кое-что весьма интересное. Сначала нам показали фотографии клубов дыма, появившихся из монтажного стыка сразу после зажигания, еще до того как шаттл успел подняться в воздух. Дым выходил из того же места – возможно, из порта проверки на наличие утечки, откуда позднее появилось пламя. Теперь это уже не оставляло сомнений. Все факты соответствовали друг другу.

Затем произошло нечто совершенно неожиданное. Инженер из компании «Тиокол», мистер МакДональд, выразил желание что-то нам рассказать. Он пришел на наше заседание сам, без приглашения. Мистер МакДональд сказал, что инженеры компании «Тиокол» пришли к заключению, что низкие температуры некоторым образом связаны с проблемой уплотнений и что они очень и очень этим обеспокоены. Вечером накануне предполагаемого запуска, во время смотра готовности полета, они сказали НАСА, что нельзя запускать шаттл при температуре ниже 53 градусов – эта была самая низкая из температур предыдущих запусков, – а в то утро термометр показывал 29.

Мистер МакДональд продолжил, что НАСА «пришла в ужас» от такого заявления. Человек, отвечавший за смотр, некий мистер Маллой, возразил, что доказательств «недостаточно» – некоторые полеты с эрозией и прорывом газа произошли при температуре выше 53 градусов, – поэтому «Тиокол» должен пересмотреть свое возражение против полета.

«Тиокол» дал задний ход, но мистер МакДональд отказался продолжать собрание, сказав: «Если с этим полетом что-то случится, я не хочу стоять перед коллегией следователей и говорить, что я пошел напролом и им сказал махнуть на все рукой и запускать эту штуковину даже за пределами допустимых условий».

Это было настолько удивительно, что мистер Роджерс был вынужден спросить: «Я Вас правильно понял, что Вы сказали…», – и он повторил весь рассказ. МакДональд ответил: «Да, сэр».

Вся комиссия была шокирована, потому что эту историю мы услышали впервые: дело было не просто в том, что из строя вышли уплотнения, а в том, что из строя вышел кое-кто из начальства.

Рис. 12. Прогрессирование пламени, выходящего, возможно, из порта проверки на наличие утечки. (© НАСА.)

Мистер Роджерс решил, что нам сто

Я подумал: «Это будет что-то вроде пьесы: завтра мы будем говорить то же, что говорили сегодня, и не узнаем ничего нового».

Когда мы уходили, ко мне подошел Билл Граэм с пачкой бумаг.

– Ух ты! Вот это быстро! – сказал я. – Я же попросил тебя об этом только утром! – С Граэмом всегда было легко работать.

Рис. 13. Неправильно уплотненный порт проверки на наличие утечки мог обеспечить путь для прорыва пламени, образующего подпалины за первым кольцом.

Документ, лежащий на самом верху, гласит: «Профессор Фейнман из Президентской комиссии желает знать о временно

Под этой служебной запиской лежит другая: «Профессор Фейнман из Президентской комиссии желает знать…» – от того подчиненного его подчиненному и так далее вниз по служебной лестнице.

В самом низу лежит документ с какими-то числами от бедняги, оказавшегося в самом низу этой лестницы, а затем серия документов о предоставлении информации, которые объясняют, что ответ передан на следующий уровень.

Рис. 14. Клубы черного «дыма» (мелкие несгоревшие частицы) видны появляющимися из того же места, где наблюдалось пламя. (©НАСА.)

Итак, передо мной лежит кипа бумаг, напоминающая сандвич, в самой середине которой лежит ответ – совсем на другой вопрос! Ответ: «Сжимаете резину в течение двух часов при определенной температуре и давлении, а потом смотрите, сколько времени потребуется, чтобы она приняла первоначальную форму» – часы. Я же хотел знать, насколько быстро резина реагирует за миллисекунды во время запуска шаттла. Так что информация оказалась бесполезной.

Я пошел обратно в отель. Я препаршиво себя чувствую, но во время обеда мой взгляд падает на стол, где стоит стакан ледяной воды. Я говорю себе: «Черт возьми, я сам могу узнать все, что мне нужно о резине, не заставляя НАСА посылать свои записки туда-сюда: я просто должен проверить это! Все, что мне нужно, так это образец резины».

Я думаю: «Я мог бы сделать это завтра, пока мы все будем сидеть на заседании и слушать тот вздор, который будет нести Кук и который мы уже слышали сегодня. На таких заседаниях нам всегда приносят воду со льдом; таким образом, я кое-что смогу сделать, чтобы не терять время даром».

Потом я думаю: «Нет, это будет неудобно».

Но потом я вспоминаю о Луисе Альваресе, физике. В этом человеке меня восхищает храбрость и чувство юмора, и я думаю: «Если бы Альварес был в этой комиссии, он сделал бы это, так что для меня это тоже подойдет».

Рассказывают истории о физиках – великих героях, – которые получали информацию буквально на счет «раз, два, три» там, где все остальные пытались это сделать весьма сложным путем. Например, после того как были открыты ультрафиолетовые и рентгеновы лучи, француз Андре Блондель нашел еще один тип лучей, так называемые N-лучи. Эти лучи было очень трудно наблюдать: у других ученых не получалось повторить эксперименты Блонделя, поэтому кто-то попросил знаменитого американского физика Р.У. Вуда съездить в лабораторию Блонделя и разобраться.

Блондель выступил с публичной лекцией и провел демонстрационный показ. N-лучи преломлялись алюминием, поэтому Блондель выстроил друг за другом разного типа линзы, а в конце стоял большой диск с алюминиевой призмой посередине. По мере того как алюминиевая призма медленно поворачивалась, N-луч смещался то вверх, то в другую сторону, а ассистент Блонделя сообщал его интенсивность – разные числа под разными углами.

Свет оказывал воздействие на N-лучи, поэтому Блондель выключил свет, чтобы сделать показания более точными. Его ассистент продолжал сообщать об интенсивности N-лучей при выключенном свете.

Когда свет снова был включен, все увидели Р.У. Вуда в первом ряду, с алюминиевой призмой, поднятой высоко в воздух. Вуд держал ее на кончиках пальцев так, чтобы все это видели! Вот таков был конец N-лучей.

Я думаю: «Точно! Мне нужен образец резины». Я звоню Биллу Граэму.

Его невозможно достать: он хранится где-то в Кеннеди. Но потом Граэм вспоминает, что в модели монтажного стыка, которую мы собираемся использовать на завтрашнем заседании, есть два образца резины. Он говорит: «Мы можем встретиться в моем офисе перед заседанием и посмотреть, не сумеем ли мы достать резину».

На следующее утро я поднимаюсь рано и выхожу на улицу. Восемь часов утра, идет снег. Я ловлю такси и говорю шоферу: «Мне нужно в скобяную лавку».

– В скобяную лавку, сэр?

– Да. Мне нужно купить инструменты.

– Но, сэр, поблизости нет скобяных лавок; вон там – Капитолий, а там – Белый Дом. Одну минуту: по-моему, как-то раз я проезжал мимо одной скобяной лавки.

Он нашел эту лавку и оказалось, что она открывается только в 8:30 – а было около 8:15, – поэтому мне пришлось ждать на улице, в пиджаке и галстуке, в костюме, который я носил с тех пор, как приехал в Вашингтон, чтобы не слишком отличаться от уроженцев этого города.

Пиджаки, которые носят уроженцы этого города в зданиях (которые хорошо отапливаются) вполне подходят для того, чтобы перейти из одного здания в другое – или дойти от здания до такси, если здания находятся слишком далеко друг от друга. (Все такси обогреваются.) Но, судя по всему, уроженцы Вашингтона испытывают какой-то странный ужас перед холодом: они надевают поверх пиджаков пальто, если хотят выйти на улицу. Я еще не приобрел пальто, так что я все равно отличался от остальных людей, стоя в одном костюме перед скобяной лавкой под снегом.

В 8:30 я зашел в лавку и купил пару отверток, несколько плоскогубцев и самый маленький зажим, какой только нашел. Потом я отправился в НАСА.

По пути в офис Граэма я подумал, что, быть может, зажим слишком большой. Времени у меня было мало, поэтому я побежал в медицинский департамент НАСА. (Я знал, где он находится, потому что ходил туда сдавать кровь на анализ, который потребовал сделать мой кардиолог, пытавшийся лечить меня по телефону.)

Я попросил медицинский зажим, вроде того, которым они зажимают трубки.

Зажима у них не оказалось. Но парень говорит: «Давайте посмотрим, поместится ли ваш зажим в стакан!» Он очень легко поместился.

Я поднялся в офис Граэма.

Резина досталась из модели без труда с помощью плоскогубцев. Итак, у меня в руках был образец резины. Хотя я знал, что более эффектно и более честно будет впервые провести этот эксперимент на публичном заседании, я сделал кое-что, чего немного стыжусь. Я сжульничал. Я не мог устоять. Я попробовал это. Таким образом, следуя принципу проведения закрытого заседания перед открытым, я обнаружил, что мой эксперимент работает, прежде чем провел его на открытом заседании. Потом я вернул резину в модель, чтобы Граэм мог отнести ее на заседание.

Рис 15. Модель монтажного стыка, из которой Фейнман достал образец кольца.

Я иду на заседание, в полной боевой готовности, с плоскогубцами в одном кармане и зажимом в другом. Я сажусь рядом с генералом Кутиной.

На предыдущем заседании у всех была вода со льдом. Но в этот раз ее не оказалось. Я встаю, подхожу к кому-то, похожему на ответственное лицо, и говорю: «Я хотел бы стакан воды со льдом, пожалуйста».

Он говорит: «Конечно! Конечно!»

Пять минут спустя охрана закрывает двери, заседание начинается, а воды со льдом у меня все еще нет.

Я жестикулирую, глядя на парня, с которым только что говорил. Он подходит и говорит: «Не переживайте, воду сейчас принесут!»

Заседание продолжается, и теперь мистер Маллой начинает рассказывать об уплотнениях. (Судя по всему, НАСА хочет рассказать нам об уплотнениях до того, как это сделает Кук.) Модель начинает переходить от одного члена комиссии к другому, и каждый ее рассматривает.

Тем временем, воды со льдом все еще нет!

Мистер Маллой объясняет, как должны работать уплотнения – причем он делает это так, как принято в НАСА: использует смешные слова и акронимы, так что всем другим понять его далеко не просто.

Чтобы все подготовить к появлению воды со льдом, я начинаю: «Во время запуска шаттла возникают вибрации, которые приводят к небольшому движению стыков ракеты – это так?»

– Это так, сэр.

– А внутри этих стыков, эти так называемые кольца должны расшириться, чтобы создать уплотнение – это правильно?

– Да, сэр. В статическом состоянии они должны непосредственно контактировать с хвостовой частью и скобой[31] и сжиматься на двадцать тысячных дюйма.

– А почему мы не вынимаем кольца?

– Потому что тогда горячий газ расширился бы через стык…

– Хорошо. Тогда чтобы уплотнение работало должным образом, кольца нужно делать из резины – а, скажем, не из свинца, который после сжатия не примет свою первоначальную форму.

– Да, сэр.

– А если бы кольцо утратило свою эластичность на одну или на две секунды, этого было бы достаточно для возникновения очень опасной ситуации?

– Да, сэр.

Это привело нас прямо к вопросу о холодной температуре и эластичности резины. Я хотел доказать, что мистер Маллой должен был знать, что температура влияет на резину, хотя – по словам мистера МакДональда – он заявил, что доказательств «недостаточно». Но воды со льдом все еще не было! Поэтому мне пришлось остановиться, и вопросы начал задавать кто-то другой.

Модель доходит до генерала Кутины, а потом попадает в мои руки. Я извлекаю из кармана зажим и плоскогубцы и разбираю модель, кусочки кольца попадают ко мне, но воды со льдом у меня все еще нет! Я опять поворачиваюсь и подаю сигнал тому парню, у которого просил воды, он тоже подает мне сигнал: «Не переживайте, вода будет!»

Очень скоро я вижу молодую женщину, далеко внизу, с подносом, уставленным стаканами. Она подает стакан воды со льдом мистеру Роджерсу, мистеру Армстронгу; она ходит взад-вперед по рядам, стоящим на возвышении, подавая воду со льдом всем! Бедной женщине пришлось принести абсолютно все – кувшин, стаканы, лед, поднос, – все, чтобы вода со льдом была у всех.

Итак, когда я, наконец, получаю свою воду со льдом, я ее не пью! Я зажимаю резину в зажим и опускаю его в стакан воды.

Через несколько минут я готов показать результаты своего небольшого эксперимента. Я тянусь к маленькой кнопочке, подключающей мой микрофон.

Генерал Кутина, который понял, что я делаю, быстро наклоняется ко мне и говорит: «Второй пилот первому: не сейчас».

Очень скоро я опять тянусь к микрофону.

– Не сейчас! – Он открывает нашу книгу для брифинга – со всеми схемами и слайдами, которые показывает мистер Маллой – и говорит: «Когда он дойдет вот до этого слайда, тогда это будет как раз кстати».

Наконец, мистер Маллой доходит до этого места, я нажимаю кнопочку своего микрофона и говорю: «Я достал эту резину из модели, поместил в зажим и на некоторое время опустил в воду со льдом».

Рис. 15а. Демонстрация влияния воды со льдом на кольцо. (© Мэрилин К. Йи, NYT Pictures.)

Я достаю зажим из стакана, поднимаю его вверх и разжимаю со словами: «Я обнаружил, что при раскрытии зажима резина не принимает прежнюю форму. Другими словами, в течение более чем нескольких секунд этот материал не обладает эластичностью, когда находится при температуре в 32 градуса. Я полагаю, что это имеет некоторое значение для нашей проблемы».

Прежде чем мистер Маллой смог хоть что-то сказать, мистер Роджерс говорит: «Эту проблему мы, безусловно, рассмотрим детально во время нашей работы и будем держать вас в курсе дела, и я полагаю, что это действительно важный момент, что, я уверен, признает и мистер Маллой, поэтому он прокомментирует это на следующем заседании».

Во время обеденного перерыва меня окружили репортеры с вопросами типа: «Вы говорили о кольце или о замазке?» и «Не могли бы вы подробно объяснить нам, что это за кольцо?» Таким образом, я довольно сильно расстроился из-за того, что ничего не смог доказать. Но в тот вечер все программы новостей остановились на важности моего эксперимента, и на следующий день в газетных статьях появилась полная информация по этому вопросу.

Проверь шесть!

Моя двоюродная сестра Франсис воспитала во мне правильное отношение к прессе. Она была корреспондентом информационного агентства «Ассошиэйтед Пресс» в Белом Доме при администрациях Никсона и Форда, а теперь работала для «Си-Эн-Эн». Франсис рассказывала мне истории о парнях, которые убегали через заднюю дверь, потому что боялись прессы. От нее я перенял идею, что пресса не делает ничего плохого; репортеры просто пытаются помочь людям узнать, что происходит, и поэтому никому не будет вреда, если с ними обойдешься вежливо.

Я узнал, что репортеры действительно весьма дружелюбны, если дать им шанс проявить это дружелюбие. Таким образом, я не боялся журналистов и всегда отвечал на их вопросы.

Репортеры объяснили мне, что я мог бы сказать: «Не для распространения». Но я не хотел никого обманывать. Я не хотел, чтобы мои слова звучали так, словно я что-то утаиваю. Так что всякий раз, когда я говорил с прессой, я говорил напрямик. В результате этого мое имя фигурировало в газетах каждый день, в каждой статье!

Судя по всему, я был единственным отвечавшим на вопросы репортеров. Очень часто остальные члены комиссии спешили побыстрее сбежать на обед, а я по-прежнему оставался в аудитории и отвечал на вопросы журналистов. Но я подумал: «В чем смысл проведения публичных заседаний, если ты сразу же убегаешь, как только тебя спросят, что значит то или иное слово?»

Когда мы, наконец, собирались на обед, мистер Роджерс напоминал нам быть осторожнее и не разговаривать с журналистами. Я говорил что-нибудь вроде: «Ну, я лишь рассказал им о кольцах».

Он говорил: «Ничего страшного. Вы все делаете правильно, доктор Фейнман; у меня с этим не возникает никаких проблем». Так что я так никогда и не понял, что он хотел сказать, когда говорил нам «не разговаривать с журналистами».

Работа в комиссии была весьма напряженной, поэтому время от времени я устраивал себе отдых, обедая с Франсис и Чаком, сыном моей сестры, который работал в «Вашингтон Пост». Поскольку мистер Роджерс не переставал твердить об утечках, мы никогда не говорили ни слова о том, чем я был занят. Если «Си-Эн-Эн» было нужно узнать что-либо обо мне они должны были посылать другого репортера. То же самое касалось и «Пост».

Я сказал мистеру Роджерсу о своих родственниках, которые работают в прессе: «Мы договорились не говорить о моей работе. Как Вы считаете, есть какие-то проблемы?»

Он улыбнулся и сказал: «Все в полном порядке. У меня тоже есть двоюродная сестра-журналистка. Проблем нет никаких».

На среду у комиссии не было запланировано никаких дел, поэтому генерал Кутина пригласил меня в Пентагон, чтобы рассказать о взаимоотношениях военно-воздушных сил и НАСА.

Тогда я попал в Пентагон впервые. Там было множество парней в военной форме, которые подчинялись приказам – совсем не так, как в гражданской жизни. Он говорит одному из них: «Я хотел бы воспользоваться комнатой для проведения брифингов… »

– Есть, сэр!

– …и мы хотим посмотреть слайды с номера такого-то по номер такой-то.

– Есть, сэр! Есть, сэр!

Все эти парни работали на нас, пока генерал Кутина проводил для меня презентацию в специальной комнате для брифингов. Слайды показывали с помощью кинопроектора, расположенного сзади, на прозрачную стену. Все это действительно было необычно.

Генерал Кутина говорил что-нибудь вроде: «Сенатор Такой-то у НАСА в кармане», – а я говорил, полушутя: «Мне не нужны посторонние комментарии, генерал; Вы же забиваете мою голову! Но не переживайте; я все это позабуду!» Я хотел казаться наивным: сначала я узнаю, что произошло с шаттлом, а уж потом буду переживать о больших политических давлениях.

Где-то во время презентации генерал Кутина заметил, что у всех членов комиссии есть какое-то слабое место из-за их связей: ему, проработавшему в очень тесном контакте с персоналом НАСА, занимая ранее должность директора Программы по созданию военно-воздушного космического шаттла, сложно, если не невозможно, поднимать некоторые трудноразрешимые вопросы, связанные с руководством НАСА. Салли Райд все еще работает на НАСА, поэтому она не может просто говорить все, что хочет. Мистер Коверт работал над двигателями и был консультантом НАСА и т.д.

Я сказал: «Я связан с Калтехом, но не считаю это слабым местом!»

– Что ж, – говорит он, – Вы абсолютно правы. Вы непобедимы – насколько это сейчас представляется. Однако у нас, в военно-воздушных силах, есть одно правило: проверь шесть.

Он пояснил: «Парень ведет самолет, глядя по сторонам, и чувствует себя в полной безопасности. Другой парень поднимается выше него и летит за ним (в “шесть часов” “двенадцать часов” находится непосредственно впереди) и стреляет. Именно так сбивают большинство самолетов. Думать, что ты находишься в безопасности, очень опасно! Где-то все равно есть слабое место, которое нужно отыскать. Всегда нужно проверять шесть часов».

Входит какой-то солдат. Он что-то бормочет по поводу того, что кому-то нужна комната для брифинга. Генерал Кутина говорит: «Скажи им, что я закончу через 10 минут».

– Есть, сэр!

Наконец, мы выходим. Там, в коридоре, стоят ДЕСЯТЬ ГЕНЕРАЛОВ и ждут, когда мы освободим комнату, – где сидел я, слушая этот профессиональный брифинг. Я почувствовал себя просто потрясающе.

В течение оставшегося дня я писал письмо домой. Я начал беспокоиться из-за правила «проверь шесть», когда описал реакцию мистера Роджерса на мое посещение Франсис и Чака. Я написал:

…я остался очень доволен реакцией Роджерса, но сейчас, когда я это пишу, мне приходят другие мысли. Это было слишком легко – после того, как он прямо сказал о важности отсутствия утечек и т.п. на первых заседаниях. Меня что, подставляют? (ВИДИШЬ, ДОРОГАЯ, У МЕНЯ УЖЕ НАЧИНАЕТСЯ ВАШИНГТОНСКАЯ ПАРАНОЙЯ)… Я думаю, что вполне может случиться так, что во всем этом есть кое-что, что кто-нибудь пытается от меня скрыть и дискредитирует меня, если я подберусь слишком близко… Так что, хотя мне этого не хочется, я больше не буду встречаться ни с Франсис, ни с Чаком. Но сначала, я спрошу у Фрэн, не стал ли я слишком большим параноиком. Роджерс кажется очень сговорчивым и все время меня успокаивает. Все это оказалось слишком просто, но, несмотря на это, я, вероятно, для него как заноза в одном месте…

Завтра в 6:15 утра мы летим специальным рейсом (на двух самолетах) в Космический Центр им. Кеннеди, чтобы прослушать брифинг. Нет никакого сомнения, что мы походим по этому Центру, нам все покажут – вот здорово, – но не дадут времени, чтобы поговорить с кем-нибудь о технических деталях. Что ж, у них ничего не выйдет. Если я не буду удовлетворен к пятнице, то останусь на субботу и воскресенье, или, если они не работают по выходным, на понедельник и вторник. Я намерен проделать работу по выяснению того, что произошло, – и пусть летят щепки!

Я полагаю, что мне позволят это сделать, потому что тогда я буду завален данными и деталями… а они тем временем обработают опасных свидетелей и т.п. Но у них ничего не выйдет, потому что (1) я провожу обмен технической информацией и вникаю в суть дела гораздо быстрее, чем они себе представляют, и (2) я уже кое-где почуял запах жареного, и я это не забуду, потому что просто обожаю этот запах, ибо он предвещает захватывающее приключение.

Я чувствую себя как буйвол в посудной лавке. Самое лучшее, что можно сделать, – это запрячь буйвола, чтобы он начал пахать землю. Лучшей метафорой будет – бык[32] в посудной лавке, потому что фарфор – это, конечно же, полная чушь[33].

Так что, за исключением того, что я предпочел бы быть дома и заниматься чем-то другим, я замечательно провожу время.

С любовью,

Ричард

В прессе писали о слухах, что НАСА находилась под серьезным политическим давлением и не могла отменить запуск шаттла. Также выдвигались всевозможные теории относительно источника этого давления. Для меня это был просто огромный таинственный мир с громадными силами. Я бы изучил его, и если бы сумел защитить себя, то ничего бы не произошло. Но мне нужно было быть настороже.

Сыщик

Наконец, рано утром в четверг, мы прибываем во Флориду Сначала предполагалось, что мы обойдем весь Космический Центр им. Кеннеди, расположенный на мысе Канаверал, и гид проведет для нас экскурсию. Но поскольку газеты так быстро снабжали всех новой информацией, сначала у нас состоялось публичное заседание.

Прежде всего нам показали детальные изображения дыма, выходящего из шаттла уже тогда, когда он еще стоял на стартовой площадке. Вокруг этой площадки повсюду стояли камеры, наблюдавшие за запуском шаттла, – их было около сотни. Две камеры были направлены непосредственно на то место, откуда появился дым – но обе, как ни странно, не сработали. Тем не менее, на фотографиях, сделанных другими камерами, были ясно видны четыре или пять клубов черного дыма, который выходил из монтажного стыка. Это не был дым, исходящий от горящего материала; это был обычный уголь и частицы грязи, которые выталкивались из-за давления, создавшегося внутри ракеты.

Через несколько секунд этих клубов не стало: уплотнение каким-то образом закрыло отверстие на некоторое время, только для того, чтобы снова открыть его через минуту.

Произошла небольшая дискуссия по поводу того, сколько материи вышло в виде дыма. Клубы дыма были примерно шесть футов в длину и несколько футов в толщину. Количество материи зависит от размера частиц, и, кроме того, внутри облака дыма всегда мог оказаться бо

Чтобы установить минимальное количество потерянной материи, я допустил определенный размер частицы, которая могла бы создать максимально возможное количество дыма, исходя из материала данного размера. Частица получилась удивительно маленькой – примерно один кубический дюйм: если имеется кубический дюйм материала, то можно получить столько дыма.

Мы попросили показать нам фотографии, сделанные во время других запусков. Позже мы узнали, что во время предыдущих полетов клубов дыма никогда не было.

Мы услышали также и о низких температурах перед запуском. Об этом нам рассказал человек по имени Чарли Стивенсон, ответственный за бригаду, следившую за температурой окружающей среды. Он сказал, что ночью температура опустилась до 22 градусов, но в некоторых местах стартовой площадки его бригада зарегистрировала температуру всего в 8 градусов, и никто не мог понять, почему.

Во время обеденного перерыва журналист с местной телевизионной станции спросил меня, что я думаю по поводу зарегистрированной низкой температуры. Я сказал, что, на мой взгляд, жидкие водород и кислород еще больше охладили воздух (температура которого была 22 градуса), когда он опускался с огромного топливного резервуара на ракета-носитель. По какой-то причине репортер подумал, что я только что выдал ему какую-то важную секретную информацию, поэтому в своем вечернем отчете он не ссылался на мое имя. Вместо этого он сказал: «Это объяснение дал лауреат Нобелевской премии, так что оно должно быть правильным».

Рис. 16. Детальная фотография «дыма», сделанная на стартовой площадке. (© НАСА.)

Днем люди, занимавшиеся телеизмерениями, дали нам всевозможную информацию о последних минутах шаттла. Были измерены сотни всевозможных вещей, причем все измерения показывали, что все работает хорошо, насколько это возможно при данных обстоятельствах: давление в резервуаре с водородом внезапно упало за несколько секунд до появления видимого пламени; гироскопы, управляющие шаттлом, работали совершенным образом, пока на один из них не легла бо

Это заседание продолжалось до 7:30 вечера, поэтому мы отложили экскурсию на пятницу и отправились прямо на ужин, организованный мистером Роджерсом.

Во время ужина я оказался рядом с Элом Килом, который присоединился к комиссии в понедельник в качестве исполнительного сотрудника, чтобы помочь мистеру Роджерсу в организации нашей работы и управлении ею. Он прибыл к нам из Белого Дома – из того, что называется МУБ[34], – и у него была хорошая репутация, так как он проделал прекрасную работу там-то и там-то. Мистер Роджерс беспрестанно твердил о том, как нам повезло, что мы получили человека столь высокой квалификации.