_Подростки_ (шушукаются). Ты что-нибудь видел? Ты что-нибудь слышал? В газетах писали, что они бесчестят женщин, насилуют их. Где же? Когда же? Как они это делают? Ведь они застенчивее гимназистов на танцах.
      _Толпа_ (все громче). Все продовольственные управы горят, все военные заводы взорваны. Город осажден. Два верных королю армейских корпуса идут на город.
      _Женщина с окраины_. Я захватила шесть отличных меховых шубок. И у меня их отняли все до одной. Подумать только. Старой потомственной пролетарке нельзя социализировать несколько несчастных шуб. На кой мне тогда ваша революция.
      _Старичок-рабочий_. Кхе-кхе. Дожил-таки, дожил. Я пьян от радости, точно вылакал бочонок пива. На площади перед дворцом я кричал: "Леман, кричал я. - Леман, поцелуй меня в ...". И все смеялись, и ни один фараон не появился. Ах ты. Дожил, так-таки дожил.
      _Рабочий_. Все газеты мы взяли штурмом. Все казармы в наших руках. Да здравствует революция. Да здравствует Томас Вендт.
      _Хор мелких буржуа_. Ну и времена. Ну и времена.
      4
      Дворец. Кабинет короля.
      _Король_ (около тридцати пяти лет, цветущий вид, умен, высокомерен, утомлен; обращается к портрету на письменном столе). Теперь, пожалуй, ты перекочуешь в какой-нибудь музей, дедушка. Странно. Вчера еще все это имело смысл - твои золотые цепи, твоя порфира и держава, твоя корона, многие столетия царствования, порой жестокого, порой милостивого; а сегодня мы - анахронизм. Игрушка для детей, драматургов и историков. У этих людей с пулеметами никакого страха перед львами нашего герба. (Листает папки с делами.)
      Двадцать три тысячи двести шестьдесят семь марок на, борьбу с филоксерой в королевских угодьях. Дополнительное требование к бюджету королевских театров. Разумеется, бюджет превышен. Двести пятьдесят девять тысяч двести двенадцать марок. Не подпиши я, подпишет кто-нибудь другой, кому эта штука так же безразлична, как и мне. Только вместо имени будет фамилия.
      Это совсем не просто, когда вдруг приходится за все отвечать самому. Никаких традиций, никакого этикета - все нужно решать по собственному почину. Неужели нет правил хорошего тона для властителей в моем положении? Неужели ни один гофмаршал не написал нового "Книгге" - "Хороший тон для монарха на все случаи жизни"? Королю, последовательному в своих действиях, полагалось бы произнести какое-нибудь изречение для исторической хрестоматии и застрелиться.
      Если как следует вдуматься - эти люди правы, громя все. Если бы только они не делали это так безвкусно и "непреклонно" и не пахли бы так скверно...
      Чем мне заключить мое царствование? Отпустить двадцать три тысячи марок на филоксеру или двести пятьдесят девять тысяч на придворные театры?
      _Адъютант и кто-то второй_ (вбегают). Ваше величество, они идут...
      _Король_. Мы этого ждали. Вы, господа, можете удалиться - мне вы все равно не поможете.
      _Адъютант_. Если его величество разрешит, мы останемся.
      _Люди_ (за сценой). Нигде никого. Конечно. Улепетнули. Грязная банда. (Врываются. Увидев короля, останавливаются у двери и не знают, что делать.)
      _Голоса_ (обращенные назад). Он здесь. Томаса Вендта сюда. Томас Вендт.
      _Томас_ входит. Шум стихает.
      _Король_ (сидя у письменного стола). Что вам угодно?
      _Томас_. Мы требуем, чтобы вы подписали этот документ.
      _Король_. От чьего имени это требование?
      _Томас_. От имени народа.
      _Король_. Этого вот?
      _Томас_. Народа, который штурмовал ваши казармы, занял ваши правительственные здания, прогнал ваших чиновников и офицеров.
      _Король_. Я мог бы вам возразить, что я сижу здесь от имени народа восемьсот лет; по сравнению с той кучкой людей, которые штурмовали казармы, мой народ представляет собой значительное большинство.
      _Томас_. Нам с вами нет смысла сейчас пускаться в обсуждение исторических проблем. Мы вряд ли найдем общий язык. Я еще раз предлагаю вам подписать этот документ, освобождающий солдат и чиновников от присяги.
      _Король_. Присягали не мне. Присягали (показывая на портрет) этому человеку в такой же степени, как и мне. Но это мне трудно будет вам объяснить. (Вежливо, чуть ли не любезно.) Вы - господин Вендт?
      _Томас_. Да.
      _Король_. В одном своем стихотворении, обращенном ко мне, вы говорите: "Никаким венком лавровым кровь с меча ты не сотрешь". Вы заметили, вероятно, что такие атрибуты не очень ко мне подходят. Вы пользуетесь известным авторитетом у этих?
      _Томас_. Да.
      _Король_. Что со мной будет?
      _Томас_. Вы можете устраивать вашу жизнь как вам угодно. Подписав этот документ, вы становитесь частным лицом, не лучше и не хуже всякого другого.
      _Король_. Машину, Ландсгоф. Могу я обратиться к людям с несколькими словами?
      _Томас_. Ваше положение может растрогать чувствительные сердца. Но мы победители, и мы можем себе позволить быть великодушными. Пожалуйста, говорите.
      _Король_ (сидя у письменного стола, вполоборота к толпе). Послушайте, я желал вам добра, но вы не понимали меня, а я вас. Вы полагаете, что я виноват, если вам плохо живется, и вы недовольны, и вы хотите меня убрать. Я не думаю, что вы от этого много выиграете. Письма вам будут доставлять республиканские почтальоны вместо королевских, ездить будете по республиканским железным дорогам, а если проворуетесь или подделаете вексель - вас приговорят не именем короля, а именем господина Вендта. Если я уйду отсюда, расстояние от земли до солнца не уменьшится, не изменится скорость вращения земли, и зимой по-прежнему придется топить, а летом вы будете потеть, и филоксера не исчезнет сама по себе, и дефицит придворных театров тоже. Готова машина, Ландсгоф?
      Да. И еще одно я хотел сказать вам. (Встает, одергивает китель.) Господа и слуги - были, есть и будут. Приказание и повиновение - были, есть и будут. И, наверное, тот, кто столетиями учился повелевать, делает это лучше, чем тот, кто только сегодня начал этому учиться. (Его голос крепнет, его глаза, глядевшие куда-то поверх людей, останавливаются на них.) И если я подпишу эту бумажку, это будет лишь пустой формальностью. Я не могу освободить вас от присяги, даже если бы я и захотел. Я знаю, что король - я и что останусь им, даже если вы меня выгоните отсюда. (Он стоит возле письменного стола, молодой, высокомерный; тихо говорит.) Вы можете выпустить другие почтовые марки, можете переплавить монеты с моим профилем. Но землю этой страны вы не можете изменить. Я стою на ней тверже, чем тот, кого вы изберете своим вождем, - и тут вам ничего не сделать.
      Молчание. Масса неподвижна.
      _Томас_. Если желаете, я дам вам людей, чтобы вы могли беспрепятственно покинуть город.
      _Король_. Благодарю вас. Я не нуждаюсь в охране.
      (Удаляется.)
      Толпа молча расступается перед ним. Он проходит по коридору,
      образованному расступившимися людьми, которые на всем
      пути его до выхода из замка молча снимают перед ним шапки.
      5
      На вилле Георга. Беттина одна.
      _Томас_ (входит с Кристофом). Вы хотели меня видеть, Беттина.
      _Беттина_. Георг арестован. Своими рабочими. Я не могу узнать, что с ним сделали. Вам известно, что Георг никогда не занимался политикой. Вам, Томас, это известно.
      _Томас_. Нужно ли об этом говорить, Беттина. Я сделаю так, как вы хотите. (Пишет.) Пожалуйста, отправляйся немедленно на завод. (Передает записку Кристофу, который сейчас же уходит.)
      _Беттина_. Стало быть, вы у цели, Томас?
      _Томас_. Нет. Я не у цели. Самое важное - впереди.
      _Беттина_. Неужели ваша борьба по-прежнему требует бешеного потока действий? Неужели действия по-прежнему должны осквернять ваши идеи?
      _Томас_. Что мне в идее, если она не является зародышем действия? Я начинаю интересоваться идеен только тогда, когда она воплощается в действие. Я верю во власть идеи. Америка открыта силой идеи. Только потому, что Колумб твердо верил в свою физико-математическую идею, он шел, побираясь, от двора к двору, он отважился ринуться в грозную беспредельность. Почему же истина математическая должна мне быть дороже, чем истина моральная? Идея остается для меня фразой до тех пор, пока я не претворяю ее в жизнь.
      _Беттина_. Тогда претворите ее в ваше искусство. Разве кто-нибудь живет полнее, чем поэт? Разве поэт не исчерпывает до дна всех возможностей, и разве эти возможности не богаче реальной действительности? Крайности человеческой жизни - действие и отречение, созерцание и активность - разве они не сливаются у него воедино?
      _Томас_. Я не принадлежу себе.
      _Беттина_. Было время, когда вы ощущали искусство как часть самого себя, Томас. Вы были свободны. И ведь вы никогда не теряли и не потеряете себя.
      _Томас_. Это звучит как утешение. Разве я нуждаюсь в утешении? Разве я не победил?
      Беттина молчит.
      _Томас_ (настойчиво). Вы думаете, что я нуждаюсь в утешении, Беттина?
      _Беттина_. Может быть.
      6
      Комната Кристофа. _Кристоф_ лежит на кровати. _Анна-Мари_. _Санитар_.
      _Санитар_ (Анне-Мари). Прострелена тазовая кость. Ничего сделать нельзя. Чудо, что он еще жив. (Уходит.)
      _Кристоф_ (устало). Анна-Мари.
      _Анна-Мари_. Да, Кристоф.
      _Кристоф_. Томас придет?
      _Анна-Мари_. Я дала ему знать. Он, наверно, сейчас будет здесь.
      _Кристоф_ (всполошившись). Машина.
      _Анна-Мари_ (у окна). Это не он.
      _Кристоф_. Больно. Адским огнем горит все нутро. Только бы Томас пришел уже.
      _Томас_ (входит). Ну, как?
      Анна-Мари делает жест безнадежности.
      _Томас_ (с минуту молчит, затем овладевает собой, подходит к Кристофу; тихо, с нежностью). Кристоф!
      Кристоф быстро поворачивается на голос.
      _Томас_. Не шевелиться, Кристоф, не двигаться.
      _Кристоф_. Ты пришел. Как я рад. Я знал, что ты придешь. Ты хороший друг.
      _Томас_. Не надо говорить, Кристоф. Ведь это естественно.
      _Кристоф_. Ничего естественного. Я не был бы на тебя в обиде. Надо рассуждать трезво. В конце концов у тебя есть более важные дела. Я даже не успел разыскать Георга Гейнзиуса. Меня ранили по дороге на завод.
      _Томас_. Не надо так много говорить, Кристоф. Лежи спокойно, не двигайся.
      _Кристоф_. Анна-Мари так заботлива. Она хорошая. Ты прав, Томас, люди в большинстве своем добры.
      _Томас_. Вот и тебя настигло. Еще один будет смотреть на меня из мрака и что-то требовать от меня.
      _Кристоф_. Не горюй обо мне, Томас. Очень тебя прошу, не горюй. Кем я, в сущности, был? Почтовым чиновником. Я ел, пил, исполнял свои служебные обязанности. Так бы я и состарился и умер. Но в том, что мне довелось быть твоим другом, Томас, есть смысл. Я рад умереть за то, в чем есть смысл. Надо рассуждать трезво. (Умирает.)
      _Томас_. Кажется, все кончено.
      _Голоса на улице_. Идите к нам, Томас Вендт. Народ кричит - зовет вас. Вы нам нужны.
      Конрад появляется в дверях.
      _Анна-Мари_. Ты не закроешь ему глаза?
      _Голоса_. Томас Вендт, идите к нам, Томас Вендт!
      Томас колеблется; затем поворачивается и быстро уходит.
      Анна-Мари одна, неподвижно смотрит ему вслед, лицо ее отражает
      изумление, почти испуг. Затем она садится около покойного.
      7
      Гауптвахта. _Революционные солдаты и люди в штатском_ сидят, курят,
      пьют. _Арестованные_, в том числе _Георг_; _арестованный офицер_.
      _Георг_ (к другим арестованным). Я не могу сказать своим рабочим: ваша примитивность, ваша ограниченность лучше моего интеллекта. Может быть, это глупо с моей стороны, может быть, это жест; но даже если бы от этого зависела моя жизнь, я все же не мог бы сказать так.
      _Дрожащий старичок_. Я ничего, решительно ничего не сделал. Я всегда был социалистически настроен. Я всегда хлопал по плечу своего портье, хотя он был завзятым социал-демократом. А когда он как-то захворал тяжелым гриппом, я дважды посылал ему тарелку мясного супа. И все-таки они потащили меня сюда. А здесь от одного страха умрешь.
      _Девушка_ (входит, обращается к часовым). Франц Горнинг здесь?
      _Часовой_. Не знаем никакого Франца Горнинга Идемте-ка, фрейлейн, выпейте глоток вина. Вино хорошее. Оно вам понравится. Генеральское.
      _Девушка_. Некогда. Мне надо разыскать Франца Горнинга.
      _Солдат_. Франц Горнинг от вас не уйдет. А такое вино не каждый день бывает. По особому заказу для такой складной девчонки, как вы.
      _Девушка_. Ну ладно, выпью глоток, раз уж вы такой кавалер.
      _Дрожащий старичок_. Только бы нас не расстреляли. Пусть заберут наши деньги, пусть погонят на работу, как поденщиков, - с этим я уже примирился.
      _Другой арестованный_. Но они требуют от нас большего: они требуют, чтобы мы изменились внутренне, стали высокоморальными людьми.
      _Дрожащий старичок_. Я стану высокоморальным, я изменюсь, только бы не убили.
      _Девушка_. Франц Горнинг, скажу я вам, далеко пойдет. Он в таких делах всегда впереди. Еще на прошлой неделе он сказал господину тайному советнику: "Голова-то у вас большая, но пустая". Вот он какой образованный. Он даже умеет писать на пишущей машинке. И кинооператором был. Я думаю, он будет министром, или районным инспектором, или фельдфебелем.
      _Женщина_ (входит; отупевшая, усталая, на руках неухоженный грудной ребенок). Мужа моего нет здесь? Людвиг Гофман его зовут, высокий такой, худой, тридцати восьми лет, с длинными рыжими усами.
      _Часовой_. Нет, такого у нас здесь нет.
      _Женщина_. Можно присесть на минутку? Весь день сегодня бегаю по городу, разыскиваю его. В двух или трех местах мне сказали, что он расстрелян.
      _Часовой_. Садитесь. Вот сюда. Немножко пива ребенку не повредит. Пиво-то жидкое, военного времени.
      _Женщина_. Спасибо. Я ему всегда говорила, чтобы он не совал всюду нос. Да его не уймешь. Так надо, говорил он. Во всеобщей стачке он тоже участвовал. Тогда-то его и посадили.
      _Один_. Людвига Гофмана я знаю. Почет ему и уважение. Перед ним - шапки долой.
      _Второй_ (утешая). Вряд ли они его расстреляли. Мало ли что люди болтают от нечего делать.
      _Третий_ (шепотом другому). Я думаю, что ему крышка. Мне кажется, что я слышал его имя, когда говорили об убитых.
      _Женщина_. Говорите громче. Рано или поздно, а правды мне не миновать.
      Тишина.
      _Женщина_. Что же мне теперь делать? (Устало подымается.) По крайней мере для детей будет одной хлебной карточкой больше. (Выходит.)
      _Молодой человек_ (из арестованных). Где были наши глаза? Разве мы раньше всего этого не видели? Мы сами виноваты.
      _Георг_ (резко). Со времен Адама и Евы, что ли? Первородный грех? Очень романтично говорить о виноватых, когда дело касается социологии. Счастье одного строится на страдании многих - это закон. Один живет за счет другого - это закон природы. (Повышая голос.) Слышите, это не вина, это закон.
      _Дрожащий старичок_. Не кричите так. Ради бога, не говорите так громко.
      Начальник караула входит.
      _Часовые_. Господин комендант! (Вскакивают.)
      _Начальник караула_ (оглядывая арестованных). Ага. Есть тут кто из буржуйской банды? Ну, голубчики? Что? Теперь уже нельзя топтать нас ногами? Кончилось? Мы уж теперь не сброд для вас? Вы уже не моете руки, если случится нечаянно дотронуться до нашего брата? Научились вести себя по-другому? Встать, когда я говорю!
      _Дрожащий старичок_. Господин комендант, я совершенно ни в чем не виноват. Господин комендант... Я...
      Георг и арестованный офицер остались сидеть.
      _Комендант_. Что? Вы все еще задираете нос? Встать!
      Те продолжают сидеть.
      _Комендант_. Вырвать из-под них скамью!.. Так. Теперь - приседание! Смирно! Я вас выучу. Раз-два, раз-два.
      _Георг_ (ему в лицо). Собаки! Собаки! Собаки!
      Комендант и другие бросаются на него.
      8
      Революционное празднество.
      _Томас_ (обращается к народу). Уничтожить гнилой, старый дух - это еще не все. Наша конечная цель - завоевать всех людей доброй воли. Доброта, всеобщее счастье - в этом смысл нашей революции, нового времени, нашего времени.
      Клики ликования. Из кликов рождается хор
      "Да славится господь на небесах!".
      _Томас_ (Людям, стоящим вокруг него.) Взгляните на лица. Люди действительно сбросили с себя свое мелкое, ничтожное "я". Их воля к человечности, к счастью едина.
      _Конрад_. В ранней юности я мечтал иногда о таких вещах. Но в глубине души я никогда не верил, чтобы моя мечта могла сбыться. И вот свершилось. И хотя я видел собственными глазами, как все пришло - все-таки мне еще не верится.
      _Молодые рабочие, девушки_. Раньше все только говорили и говорили, вы же совершили деяние, Томас Вендт. Мы будем работать. Мы будем добры. Счастье пришло. Это уж не сказка. Теперь мы знаем, ради чего трудимся.
      _Томас_. Однажды я пережил успех. Как он был ничтожен и горек. Какие гримасы он корчил, как закатывал глаза. От него становилось тяжело на сердце и тошнота подступала к горлу. Теперь я знаю, что выбрал правильный путь. Я верю в человека. (Глубоко вздыхает.)
      _Молодые рабочие и девушки_ (попеременно - то хором, то в одиночку).
      Они приходят. Как мы сильны!
      Кто бы мог подумать, что жизнь так хороша.
      Кто бы мог подумать, что быть счастливым легко.
      Да, это правда. На крыльях счастье летит.
      Это ты, Ева? Как ты хороша!
      Как глаза твои блещут! Ты словно картина.
      О, если бы люди из плоти и крови были подобны тебе.
      Как мы сильны! Как мы добры!
      Все мы едины. Один - это все.
      Мы все - одна воля. Одна рука.
      Теперь мы знаем, что значит "жизнь".
      Теперь мы знаем, что значит "добро".
      Кто бы мог подумать, что жизнь так хороша.
      _Беттина_ (подходит). Я слышала, Томас, как вы говорили. Я слышала ликование народа. Я видела, как очерствевшие, отупевшие старики молодели при виде того, что вы сделали. Вы - воистину поэт, Томас Вендт.
      _Томас_. Все еще только поэт? Не более чем поэт, Беттина? Разве не реально то, что происходит? Бывает ли более действительная действительность?
      _Беттина_. Я боюсь, что это - хмель. Я боюсь, что настанет отрезвление.
      _Томас_. Смешно. Простите меня, но я невольно смеюсь над таким Неверием. Это в вас говорит Георг, Беттина. Взгляните на этих людей. Неужели вы думаете, что они лгут? Неужели вы думаете, что тот, кто это почувствовал, может быть злым?
      _Беттина_. Теперь - нет. В эту минуту - нет. И поэтому я надеюсь, что с Георгом ничего не случилось.
      _Томас_. Он все еще не вернулся?
      _Беттина_. Нет, потому я и пришла.
      _Томас_ (к окружающим). Где Конрад Ортнер? Не бойтесь, Беттина. Я вам доставлю его.
      Беттина уходит.
      _Толпа_. Томас Вендт! Склонить знамена перед Томасом Вендтом!
      _Конрад_ входит.
      _Томас_. Георга Гейнзиуса освободили?
      _Конрад_. Нам не удалось сразу выяснить, куда его увели. Но сейчас уже, вероятно, все в порядке. Я велел телефонировать повсюду. Есть другие, более важные дела. В северной части города распространился слух, что на нас движется армия кронпринца. Конечно, это вздор. Но надо быть наготове. Надо принять меры. Там избили арестованных. Тяжело избили.
      _Томас_. Сейчас же пошлите туда кого-нибудь. Или нет, отправляйтесь сами. Этот день нельзя омрачать. В этот день насилия быть не должно.
      Конрад уходит.
      _Толпа_. Томас Вендт! Да здравствует Томас Вендт! Склонить знамена перед Томасом Вендтом!
      _Анна-Мари_ протискивается через толпу.
      _Томас_ (ей навстречу, с сияющим видом). Анна-Мари, как хорошо, что ты пришла. Знаешь, мою радость опять пытались убить. Но теперь ты здесь, Анна-Мари. Теперь все будет хорошо. Взгляни на людей. Смотри, как раскрываются их замкнувшиеся сердца. И видишь - они добры.
      _Анна-Мари_не искаженным от ненависти лицом). Опять все слова и слова? А Георг?
      _Томас_. Что с Георгом?
      _Анна-Мари_. Я отвезла его в лазарет. Его избили. Над ним издевались.
      _Томас_. Георг...
      _Анна-Мари_. Его я любила. Только его. Он хороший. Он красивый. А ты с твоей слюнявой добротой. Ты ненавидишь все прекрасное. Шарлатан, фразер...
      _Томас_. Анна-Мари. (Хочет взять ее руку.)
      _Анна-Мари_. Не тронь меня. Все, что ты делал, было на горе. Ты злой. Иначе ты не приносил бы несчастье всюду, куда ни ступишь. Я ненавижу тебя. Ты мне противен.
      _Томас_. Анна-Мари!
      _Анна-Мари_. Я иду к нему. (Уходит.)
      _Юноши, девушки_. Томас Вендт! Склонить знамена перед Томасом Вендтом!
      Теперь мы знаем, что такое жизнь.
      Теперь мы знаем, что значит быть добрым.
      Кто поверил бы, что жизнь может быть так прекрасна...
      9
      Зал в одном из правительственных зданий.
      _Томас_ (один). Вот я сижу здесь. Свергнут трон, пролита кровь, мое искусство заживо похоронено, мое "я" изнасиловано. Шум, чудовищный шум. И ничего не сделано. Всюду компромиссы. Все непрочно. Со всех сторон алчно тянутся люди, и свобода для них - что для скота корыто. Что я? Кто я? Плохой актер, покинувший спектакль, в котором ему доверили главную роль? Или плоха роль, и я - обманутый?
      _Конрад_ входит.
      _Томас_. Солдаты из казармы саперов здесь?
      _Конрад_. Какие?
      _Томас_. Которые избили арестованных.
      _Конрад_. А! Нет еще. Пришел господин Шульц.
      _Томас_. Вы договорились с ним?
      _Конрад_. Да.
      _Томас_. Противно. Ведь эти люди жиреют за наш счет так же, как за счет наших предшественников.
      _Шульц_ (входит). Вот и мы. От души приветствую вас. Итак, дело доведено до благополучного конца. Страна в развалинах. Спаситель в лице Томаса Вендта. Феникс из пепла. Торжество духа. Превосходная картина!
      _Томас_. Вы возьмете на себя руководство министерством финансов?
      _Шульц_. Так и быть. Только ради вас. Ведь старые же знакомые. Сердцем был всегда на вашей стороне. Был отцом своим рабочим. Высоко держал знамя человечности. "Обнимитесь, миллионы!" Во всех домах для рабочих канализация...
      _Томас_ (Конраду). Вы точно определили обязанности и полномочия?
      _Шульц_. Все. Идеи, конечно, осуществляются не так быстро, как вы, господа, себе представляете. Финансовый аппарат - щекотливая вещь. Пройдет год-два, прежде чем забрезжит какой-нибудь свет. А пока что - прекрасные директивы, великолепная программа, грандиозные планы работы, будущность пролетариата - розовым по золоту. Сказочно!
      _Томас_. Вот приказ о вашем назначении.
      _Шульц_. Я, правда, бешено перегружен. Монументальные проекты для периода после подписания мира. Трестирование южноамериканской промышленности по консервированию конины. Оживление туризма в Южной Италии. А теперь, кроме того, еще создание розовых перспектив для пролетариата. Ну, что ж. Будет сделано. Господин Шульц все может сделать. Только для вас. Пока. Мое почтение, господа. (Уходит.)
      _Томас_. Ужасно! Работать с этим хищным себялюбцем.
      _Конрад_. Он нам нужен. Без него мы через неделю очутимся без денег. Он - пристяжная. Минет надобность, и мы стряхнем его с себя. (Уходит.)
      _Томас_ (один). Он сбросит нас, когда начисто вез обгложет. Да, теперь наступает самое трудное. Повседневная борьба с грызунами, с хищниками. Нужны нервы, как канаты, и вера, которую ничто не поколеблет.
      _Конрад_ входит с _раненым_.
      _Раненый_. Вы меня звали.
      _Томас_ (очень усталый). Такие юные глаза. Такой чистый, честный лоб. (Пристально его рассматривает.)
      _Раненый_ (побледнев). Уже все известно?
      _Томас_. Знаете ли вы, что вы сделали? Утаивать продовольствие, обкрадывать самых бедных, самых голодных - это делается ежедневно. Это делают тысячи людей, на этом они жиреют и только удивляются, что другие не поступают точно так же. Но вы, молодой человек, вы поступили еще хуже. Вы разыграли передо мной пылкую душу. Негодование против общества. Вы копировали мои чувства и сделали из них наглый фарс. Вы, с вашими чистыми глазами, с вашим честным лбом. Я выложил перед вами самое лучшее, что у меня было - мою веру, а вы воспользовались ею как отмычкой, чтобы отпереть кормушку бедноты. Все это сделали вы - с вашими честными глазами, с чистым лбом.
      _Раненый_ (с ожесточением, глухо). Я украл, да. Я утаил продовольственные запасы. На двадцать семь тысяч марок. Я вор. Расстреляйте меня. Мне нечего возразить. (Молчание.)
      _Конрад_. Значит... Предать революционному суду?
      _Раненый_ (внезапно, настойчиво). Поверьте мне, Томас Вендт. Я не играл, когда пришел к вам. Я пришел к вам не потому, что хотел красть. Расстреляйте меня, но верьте мне.
      _Томас_. Почему вы украли?
      _Раненый_. Разве нельзя верить в правое дело, даже если ты - вор?
      _Томас_. Почему вы украли?
      _Раненый_ (указывая на Конрада). Пусть он выйдет.
      _Конрад_. Не слушайте его. Дело ясное, улики налицо. Предайте его суду. Этого требует народ.
      _Раненый_. Расстреляйте, но верьте мне.
      _Томас_ (про себя). Я устал. Нет сил даже для ненависти. Только отвращение. Оставьте нас одних, Конрад.
      Конрад уходит.
      _Томас_. Что же вы хотели мне сказать?
      _Раненый_. Вы знаете Анну-Мари?
      Томас отшатывается.
      _Раненый_. Она приютила меня. Мне было тогда очень тяжело. Все, во что меня учили верить, вдруг превратилось в бессмыслицу. И вот пришла она и полюбила меня. А потом мы обеднели, и она ускользнула от меня. Вы знаете Анну-Мари.
      _Томас_. Я ее знаю, да.
      _Раненый_. Надо было во что бы то ни стало достать деньги. Я стал секретарем у господина Шульца.
      Томас смеется.
      _Раненый_. Что с вами?
      _Томас_. Ничего. Дальше.
      _Раненый_. Господин Шульц - это был ключ к деньгам, власти, любви. Кипучий источник всех благ. Я пил допьяна из этого источника. Деньги текли через мои руки. Но их было слишком мало, чтобы я мог к ней вернуться.
      И вот пришла революция. Она была сильнее, чем образ Анны-Мари, чем Красная вилла, чем поток хрустящих ассигнаций. Она не превращалась в пар от пристального взгляда, не рассыпалась в прах, когда человек хватался за нее, словно за якорь. И я пришел к вам.
      Однажды я проходил мимо ювелирного магазина - деньги были у меня в кармане. Я вдруг увидел шею Анны-Мари. Я пошел дальше. Вскочил в трамвай. Я заговорил с какой-то девушкой. Но шея Анны-Мари была у меня перед глазами. Тогда я вернулся и купил ожерелье и велел послать ей.
      Две тысячи двести марок еще осталось у меня. Они замурованы у меня в комнате, в правой стене. Я не воспользовался ими. Я жил как собака, я голодал. К этим деньгам я больше не прикасался. Я только купил ожерелье и велел послать ей.
      Не отнимайте у нее ожерелья, Томас Вендт. Она не знает, кто прислал его. Может быть, догадается, когда я умру.
      _Томас_ (после долгого молчания). Идите.
      _Раненый_. Я? Что?
      _Томас_ (подписывает пропуск). Вот. Идите.
      Раненый уходит.
      _Томас_ (Один). И она - один из грызунов, подтачивающих мое дело. (Слабо.) Все вгрызаются в меня. Все вгрызаются в меня.
      _Конрад_ (входит). Вы отпустили его? Вы понимаете, что вы делаете? Народ кричит, что надо ставить к стенке спекулянтов и мошенников, а вы их освобождаете. Вы отдаете себе отчет, какое возмущение это вызовет?
      _Томас_. Знаю, Конрад. Не хуже вас. Но так нужно было. (Видя, что Конрад хочет возразить, повторяет срывающимся голосом, почти кричит.) Я не мог иначе поступить! (После паузы.) Солдаты из казармы саперов уже пришли?
      _Конрад_. Да.
      _Томас_. Впустите их.
      _Конрад_. Отложите этот разговор. Обдумайте еще раз это дело. Люди были возбуждены. Ждали прихода правительственных войск. Если мы будем судить строго, мы испортим отношения с гарнизоном. Не принимайте пока никакого решения.
      _Томас_. Впустите их.
      Конрад пожимает плечами, впускает солдат с гауптвахты.
      _Комендант_ (широкоплечий, угрюмый человек). Мы явились.
      _Томас_. Вы избивали арестованных, доверенных вашей охране. Ваша грубость принесла нам больше вреда, чем какое-либо поражение.
      _Солдаты_. Эти черти дразнили нас. Вели себя нагло. Ругали нас. Они не подчинялись нашим распоряжениям.
      _Томас_. Свидетели показали, что над арестованными издевались. Кто это разрешил?
      Молчание.
      _Томас_. Кто разрешил?
      Солдаты смотрят на коменданта, вокруг него образуется
      пустое пространство.
      _Томас_. Вы действовали по чьему-нибудь приказу или собственной властью?
      _Комендант_. Я был на фронте. Четыре дня мы лежали в окопах. Потом нас отправили в тыл. Мы уже были одной ногой в могиле. Наутро лейтенант засадил меня на двое суток под арест за то, что его сапоги недостаточно блестели. Я ничего не сделал. Только за это. Лейтенанту показалось, что сапоги его плохо начищены.
      Они вели себя нагло. Говорили нам всякие гадости. Мы вправе были так поступить.
      Только оттого, что его сапоги недостаточно блестели. Четыре дня я был под огнем.
      Что же такое революция, если даже этого нельзя от нее получить? Четыре года я носил в себе свою ненависть. А теперь я должен быть кротким, как овечка? Нет. Не пройдет.
      Если бы пришлось, я бы опять все повторил сначала.
      _Солдаты_. Он прав. Господа еще не смирились. Какие были, такие и остались. Зажимают нос, если в трамвае приходится сесть рядом с нашим братом. Наше право. Наша месть - это наше право.
      _Томас_. Мучить безоружных. Быть жестоким потому, что другие были жестоки. И это вся ваша свобода? (Конраду.) Уведите их.
      Солдат уводят.
      _Томас_. Передать дело прокурору. Поместить заметки в печати. Судить со всей строгостью. Никаких послаблений. Никакого помилования.
      _Конрад_. Где надо наказывать, вы освобождаете, а где надо миловать, вы действуете огнем и мечом. Гарнизон не помирится с этим. Вы разбиваете свое собственное творение.
      _Томас_. Я больше не могу. Я не могу этого вынести. Я думал: быть революционером - значит быть человечным. Я думал, революция - это человечность для всех. А теперь я должен наказывать тех, кто проявляет человеческие чувства, и щадить тех, кто потерял облик человека. (Кричит.) Оставьте меня. Я не хочу больше. Не хочу больше никакой политики. Я хочу быть самим собой, самим собой.